БЕЗЪ ТРУДОВЪ СПАСЕНІЕ.
Разсказъ.
БЕЗЪ ТРУДОВЪ СПАСЕНІЕ.
Разсказъ.
——
Без трудов спасение, Аничкова Анна Митрофановна, Год: 1911
Время на прочтение: 38 минут(ы)
Когда Цыпка, радостно сморщивъ вчно испуганное, старое и милое лицо, объявила своей племянниц Елен, что подетъ съ ней на ‘Мысокъ’ къ отцу Илларіону, Елена не почувствовала особеннаго удовольствія, но изъ благовоспитанности улыбнулась и сказала, что это прекрасно.
Въ Петербург она часто видла отца Илларіона, нсколько разъ въ году говла у него, посл обдни заходила съ Цыпкой къ нему чай пить и долго ждала среди разношерстной публики, объединенной лишь поклоненіемъ ‘батюшк’, пока онъ управится въ церкви, прочтетъ вс молитвы, которыя назначилъ себ, и придетъ усталый, вдохновенный и могучій. Но на его собственной земл, подаренной ему нсколько лтъ тому назадъ на берегу большого озера, она никогда не была. Цыпка все почему-то не могла собраться. Земли всего клочокъ, но отецъ Илларіонъ уже воздвигъ на ней церковь, дома, богадльню. Позволялъ строиться у себя постороннимъ и всхъ своихъ духовныхъ дтей радушно приглашалъ на ‘Мысокъ’.
Пока Цыпка обсуждала подробности путешествія, Елен вспомнился разсказъ, много разъ слышанный ею отъ знаменитаго батюшки: ‘Пришелъ къ авв въ пустыню юноша и попросилъ назначить ему подвигъ. Авва воткнулъ въ песокъ десять палокъ и сказалъ: ‘поливай эти палки каждое утро и каждый вечеръ’. Не побрезговалъ юноша назначеннымъ ему подвигомъ, не усомнилась его душа. Съ великимъ усердіемъ сталъ доставать онъ воду и поливалъ ею палки утромъ и вечеромъ, и такъ въ теченіе десяти лтъ. Ропота не зналъ онъ. И вотъ, посл десяти лтъ, вдругъ зазеленли палки, пустили ростки, и стали он въ пустын прекрасными миндальными деревьями. Подвигъ послушанія и смиренія получилъ награду, и съ радостнымъ сердцемъ понялъ инокъ, что спасся. Въ день, когда деревья зацвли, его душа, не знавшая гордости, отлетла къ Богу’.
Отецъ Илларіонъ всмъ совтовалъ послушаніе, которое называлъ ‘безъ трудовъ спасеніе’, но самая легкость этого пути не привлекала, а возмущала Елену. Выходило какъ-то слишкомъ просто: отецъ Илларіонъ будетъ приказывать, а они вс, его духовныя дти,— Цыпка, графиня Логонова, классная дама изъ института, богатые гостинодворскіе купцы,— вс будутъ слушаться, и спасутся.
Елен иногда казалось, что ее теперь уже заставляютъ поливать сухія палки, заставляютъ отецъ Илларіонъ и Цыпка, и что болитъ согнутая ея душа. Она ршила, что поздка на ‘Мысокъ’ ей многое разъяснитъ, дастъ, можетъ быть, то, что она одновременно хотла и такъ боялась получить: смиреніе.
Цыпка дождалась Успенскаго поста,— церковь на Мыск была въ честь Успенія,— разъ десять повторила т же свои приказанія по имнію и отправилась съ Еленой. Утромъ хали часа два по желзной дорог, потомъ на пароход, долго, до вечера. На пристани, пока Цыпка ждала парохода, она молилась. Вступила она на пароходъ съ трепетомъ, но вскор ее кольнула легкая досада. Въ единственной кают перваго класса сидла, тоже хавшая къ отцу Илларіону, графиня Логонова. Елена знала, что Цыпка, несмотря на всю выказанную ею радость, разочарована. Той почетъ будетъ больше, Цыпка сама поможетъ устроить почетъ,— графиня съ большими связями и можетъ быть чрезвычайно полезна отцу Илларіону. Цыпка всей душой рада, что и графиня собралась на Мысокъ, но что бы ей пріхать попозднй? Тогда, при встрч, Цыпк не пришлось бы ни съ кмъ длить свтлой улыбки отца Илларіона. Разв съ Еленой? Но Елена не въ счетъ, она при Цыпк. А графиня наврное привезла съ собой много денегъ, и даже если она ихъ не дастъ, то вс знаютъ, что она богата и могла бы дать очень много. Елена, съ дтства привыкшая угадывать цыпкины мысли, пожалла ее, тмъ боле, что придется ей въ этихъ помыслахъ покаяться на духу отцу Илларіону. Но все же Цыпка прелесть, свой грхъ уже въ сто кратъ искупила раскаяніемъ, а признается она въ немъ такъ, что душа отца Илларіона нжно улыбнется ея душ.
Пароходъ не подъзжалъ къ самому Мыску. На рк были пороги и вс пассажиры высаживались на конечной станціи, Городищахъ. Восемь верстъ предстояло хать на лошадяхъ. Какъ только графиня съ Цыпкой и Еленой вышли на пристань, куда пестрыми камешками съ Городища, стоящаго на возвышеніи, скатились дти, подошелъ къ нимъ безъ шапки и сталъ низко кланяться какой-то мужчина, не то приказчикъ изъ лавки, не то подрядчикъ.
— Тарантасъ отца Илларіона здсь, батюшка выслалъ.
— Онъ обо всемъ подумаетъ!— сказала Цыпка графин.
— Онъ вдь зналъ, что мы сегодня прідемъ,— отвтила графиня.
А Цыпк не хотлось помнить, что она извстила о своемъ прізд, она не вполн врила, что то же сдлала графиня, и продолжала удивляться.
Она съ графиней помстилась на рессорныхъ подушкахъ, а Елена пренебрегла скамеечкой, привязанной къ передку, и сла на козлы рядомъ съ кучеромъ. Цыпка, замтивъ должно быть, что графин понравилась живость Елены, улыбнулась и сказала: — Какъ теб не стыдно, въ восемнадцать лтъ!— но не помшала ей.
Тройка у отца Илларіона лихая и кучеръ бойкій. Крикнулъ:— По правой, по лвой, коренника не тронемъ!— И помчался тарантасъ, громыхая по жесткой, пыльной дорог. А съ обихъ сторонъ верескъ, трава сухая да низкія елочки, природа однообразная, скудная… И такъ верста за верстой,— елочки, верескъ, вдали кое-гд избушки кучкой, а жизни никакой, все замерло, все спитъ.
Цыпка отъ времени до времени спрашивала:
— Что, далеко еще?
И кучеръ отвчалъ:
— Далече.
Далече, все далече… Елену охватило безпокойство, нтъ конца пути, а лошади мчатся быстро. Солнце сло давно, темноты еще не было настоящей. Сверное небо сіяло кротко, и все казалось мягкимъ и призрачнымъ. Одна дорога была крпкая, прямая и подбрасывала тарантасъ. Вдругъ кучеръ указалъ кнутовищемъ на кучку избушекъ чернвшихъ вдали:— Черемышье, откуда батюшка.— Цыпка вся заволновалась, хотлось ей разсмотрть деревушку, гд началъ свое служеніе Богу отецъ Илларіонъ. Но ничего нельзя было различить, кром темныхъ крышъ. Самъ кучеръ, подстегивая лошадей, замтилъ:— Не интересно, бдность одна.— Недолго прожилъ въ Черемышь отецъ Илларіонъ. Лтъ двадцать пять тому назадъ заинтересовалась молодымъ вдовымъ священникомъ, съ дивнымъ голосомъ и пламенной молитвой, старушка помщица, и устроила его въ Петербург, гд онъ быстро пріобрлъ огромное вліяніе во всхъ слояхъ общества. Деревушка промелькнула: не интересно, бдность одна.
У еловаго лсочка дорога неожиданно свернула, расширилась, и предстало цлое селеніе: блая церковь, длинный блый домъ, зеленыя ршетки вокругъ расчищенныхъ садиковъ, опять дома, строящіяся зданія.
— Мысокъ! Подъзжаемъ,— сказалъ кучеръ и видимо былъ доволенъ произведеннымъ эфектомъ. ‘Вотъ, молъ, глядите, не чета той деревушк!’ говорили его смющіеся глаза.
— И онъ все это создалъ!— шепнула Цыпка.
— Да тутъ на нсколько милліоновъ настроено!— сказала графиня серьезно.
Теперь виднлись и люди. Была приготовлена встрча. У подъзда большого дома стоялъ, безъ шляпы, съ разввающимися серебряными кудрями на плечахъ, въ лиловой ряс, отецъ Илларіонъ. Еще издали можно было разглядть его раскинутыя въ красивомъ жест руки. Его окружали женщины въ платкахъ и двушки съ непокрытыми волосами. Были и мужчины, но вся группа исчезала въ сіяніи могучаго человка въ лиловомъ одяніи. Онъ казался библейскимъ патріархомъ, и лицо его было преисполнено радушіемъ и добротой.
Онъ оснилъ широкимъ благословеніемъ пріхавшихъ, и скромно, ласково тихій, благодарный Богу, источнику всхъ радостей, онъ повелъ ихъ въ домъ и сдалъ на попеченіе женщинамъ.
Елена почти всхъ ихъ знала, но у нея при вид ихъ было впечатлніе маскарада. Неужели эта дама, въ черной кружевной косынк, это Софья Петровна, такъ любившая вспоминать то время, когда съ покойнымъ мужемъ, атташе при посольств, жила въ Париж? Да, она. Т же точеныя руки, и легкій, дланный смхъ. Но къ чему холщевое платье, простое, какъ у горничной? А это Катя Тучкова, такъ гладко зачесана… Но он не главныя тутъ, важнй вотъ эта старушка, Татьяна Ивановна, никогда не знавшая свтскихъ тонкостей, вдова-купчиха, она все отдала, избрала себ добровольную бдность, и ей нуженъ за это почетъ. Толпа сообщницъ-женщинъ подталкивала къ ней прізжихъ, и, поддаваясь невольному внушенію, графиня и Цыпка ей кланялись и разсыпались любезными фразами, которыхъ не смли говорить отцу Илларіону, зная, что пустословіе онъ порицалъ.
Елену подхватила Софья Петровна.
— Я вамъ все-таки сразу покажу комнату, которую вамъ отвели. Вы, врно, очень устали.
Елена взглянула на Цыпку, но та суетилась и какъ-то посвжла. Усталости не было и слда. Она не хотла уходить изъ комнаты, гд былъ отецъ Илларіонъ, и на его приглашеніе ссть чай пить — сейчасъ же съ радостью согласилась. Черезъ всю комнату тянулся длинный столъ съ огромнымъ самоваромъ, стаканами, корзинами съ большими кусками нарзаннаго благо хлба. Вс сли. Цыпка — недалеко отъ батюшки, но все же не рядомъ съ нимъ, по правую его руку сла графиня, по лвую — какая-то толстая баба съ брилліантовыми перстнями на растопыренныхъ пальцахъ. Татьяна Ивановна разливала чай. Всего было человкъ тридцать.
— Я сейчасъ вернусь, сниму только шляпу и разложу вещи,— шепнула Елена Цыпк.
Та заволновалась. Годится ли это? Можетъ быть, не почтительно. Но отецъ Илларіонъ посмотрлъ на нихъ и слегка улыбнулся. Разршеніе было дано.
Софья Петровна тянула Елену за руку. Он почти бгомъ прошли длинный коридоръ, въ конц котораго стоялъ умывальникъ, и поднялись по лстниц.
— Лучшія комнаты внизу пришлось отвести графин и Снитковой, купчих изъ Апраксина рынка, но вамъ наверху будетъ въ сущности лучше, гораздо спокойне. Я кое-что сама устроила. Вы знаете, батюшка комфорту не признаетъ,— занавсокъ я не успла повсить, но есть мягкіе стулья, коврики у кроватей…
— Намъ будетъ прекрасно,— сказала Елена.— Я шляпу сниму, вымою руки…
— Я предупреждаю васъ, что шляпъ батюшка вообще не любитъ, особенно большихъ. Вы спрячьте свою совсмъ, все равно не придется больше носить. Вотъ умывальникъ, здсь въ углу, маленькій очень, mais c’est toujours cela, не у всхъ въ комнат есть…
— Вдь мыться не грхъ?
— Конечно, но слишкомъ холить тло… раньше вс мылись внизу, въ одномъ коридор женщины, въ другомъ мужчины… Но намъ здсь мшкать нельзя. Завтра много причастниковъ. Батюшка не всхъ еще исповдовалъ. Сидть за чаемъ будутъ не долго.
Елена пригладила волосы какъ могла, безъ зеркала, и вымыла руки.
— Я готова.
Еще на лстниц он услышали тяжелые торопливые шаги, а въ коридор увидли человка, быстро несущаго самоваръ, который и двоимъ поднять было бы не легко. Он прижались къ стн, чтобы дать ему пройти.
— Нмой! шепнула Софья Петровна.— Страшный силачъ!
Вслдъ за нимъ они вошли въ столовую. Елена скромно сла на самый конецъ стола, а Софья Петровна поближе къ отцу Илларіону.
Елена замтила, какъ ласково отецъ Илларіонъ улыбнулся нмому.
— Андрей!— сказалъ онъ, когда нмой поставилъ на подносъ огромный самоваръ,— видишь, часы испортились, опять стали!
Нмой сдвинувъ брови, взглянулъ на круглые столовые часы, взялъ стулъ, дловито приставилъ его къ стн, взлзъ на него, открылъ стеклянную крышку, затмъ циферблатъ, вынулъ изъ кармана какой-то инструментъ, который Елен показался простымъ гвоздемъ, и началъ ковырять имъ внутри часовъ. Дло у него пошло. Онъ закрылъ часы и затмъ съ грознымъ видомъ, глядя на Татьяну Ивановну, сталъ стучать по стеклу.
Она подняла голову на шумъ и догадалась, что нмой хочетъ что-то объяснить ей.
Тотъ провелъ пальцемъ по циферблату отъ стрлки налво и съ преувеличенной строгостью погрозилъ Татьян Ивановн, затмъ пальцемъ провелъ по кругу направо, улыбнулся и быстро одобрительно закивалъ.
— Знаю я, знаю, что стрлокъ водить назадъ не надо, а только впередъ,— отвтила Татьяна Ивановна.— Часы не оттого стали.
Нмой ей не поврилъ, пожалъ плечами и опять пригрозилъ. Онъ соскочилъ со стула, порывисто поставилъ его на мсто и убжалъ, не обращая вниманія на любопытные взгляды.
Отецъ Илларіонъ еще разъ свтло улыбнулся ему.
— Удивительный парень,— сказалъ онъ,— на вс руки: и каменщикъ, и столяръ, и инженеръ, неимоврной силы, а любить тонкія работы, часы чинить, чертить какіе-то планы…
— Онъ нмой?— спросила графиня.
— Да,— безъ всякаго оттнка грусти отвтилъ отецъ Илларіонъ.
— Нмой, но не глухой,— сентенціозно сообщила съ конца стола классная дама.
— Почему это такъ? онъ наврное не родился нмымъ, если слышитъ? отчего это съ нимъ случилось?— спросила Елена классную даму, но та, замтивъ, что отецъ Илларіонъ не продолжаетъ разговора о нмомъ, пожала плечами на Елену и процдила:
— Какъ это можно знать!
А за столомъ, посл представленія съ нмымъ, опять воцарилось сосредоточенное молчаніе, приличное въ собраніи людей, гд нкоторые только что исповдались, а другіе готовились къ исповди. Торопливо допивали чай.
Отецъ Илларіонъ всталъ, вся фигура его выражала благоговніе, а загорлое лицо, обрамленное серебряными волосами, сдлалось отечески строго. Своими карими, небольшими, но удивительно ясными глазами онъ обвелъ присутствующихъ, и вс почувствовали себя одинаково ничтожными и маленькими передъ нимъ, его дтьми.
— Молитвы для причастниковъ завтра утромъ въ восемь часовъ,— сказалъ онъ отчетливо.— А теперь, кто желаетъ исповдоваться…
Онъ сдлалъ пригласительный жестъ по направленію къ сосдней комнат.
— Онъ разв не въ церкви будетъ исповдовать?— шопотомъ спросила Елена классную даму.
— Да есть же входъ въ церковь черезъ домъ,— недовольно отвтила та.
Отецъ Илларіонъ поклонился, графиню и Цыпку онъ благословилъ, говоря озабоченно, нжно:
— Устали вы, отдохните хорошенько.
Цыпка отчаяннымъ жестомъ призвала Елену, которая и сама торопилась.
Отецъ Илларіонъ благословилъ и ее, быстро, красиво оттянулъ руку, чтобы Елена ее не поцловала, и пошелъ къ двери.
Разошлись молча. Цыпка вверху долго молилась, слезно вздыхала, шептала убдительно и жалобно, а Елена чутко спала, но до зари проснулась. Предразсвтное небо глядло въ окно безъ занавсокъ и ставень и, казалось, провряло, все ли какъ слдуетъ, строго и свято, въ отведенной въ святомъ дом комнатк для прізжающихъ. И Елена тоже принялась за проврку.
Да, строго, все строго: дв желзныя кроватки по стнамъ, два стула, обтянутые ситцемъ, посередин столикъ съ вязаной скатертью, строго свтленькое платье Елены, висящее на гвоздик, строго и двичье блье, сложенное на стул, а о цыпкиномъ плать и говорить нечего: оно, сорвавшись съ гвоздя, само собой приняло форму колнопреклоненной женщины, смиренно клавшей земной поклонъ. Строго, но свято ли? Цыпка святая, вотъ она лежитъ со скорбнымъ, заостреннымъ лицомъ, и вьются вокругъ него пряди серебристыхъ волосъ. О, эти вьющіеся волосы — сколько радости и смущенія доставляли они ей! Радости, потому что были красивы, смущенія — такъ какъ сознаніе ихъ красоты было уже грхомъ, а что хуже — вьющіеся волосы могли въ комъ-нибудь возбудить лукавую мысль, что завиты нарочно. Но они вились отъ природы, и знали это вс, зналъ и отецъ Илларіонъ которому сообщила Цыпка о своемъ смущеніи, онъ успокоилъ ее и снялъ съ волосъ ея грхъ. И въ Цыпк стало все свято. Помыслы ея чисты, какъ бываютъ только въ раннемъ дтств. Они состарились и съежились вмст съ ней, но не испачкались отъ жизни. ‘Въ послушаніи — безъ трудовъ спасеніе’, вспомнила Елена любимое изреченіе отца Илларіона. А Цыпка всю жизнь была въ послушаніи у какого-нибудь отъ Бога даннаго ей начальства: сперва у матери, а когда мать умерла, у братьевъ, и давно уже, полная страстной вры, у отца Илларіона. Въ послушаніи воспитала она Елену, которую общій совтъ родственниковъ веллъ ей взять къ себ, когда та, совсмъ еще двочкой, осиротла. И нтъ въ Цыпк никакого грха, лежитъ ея тщедушное тло безъ нги, насторожившись, не грянетъ ли колоколъ, не побжитъ ли кто раньше ея на молитву, лежитъ, разбитое отъ частыхъ поклоновъ, и только слабымъ однообразнымъ движеніемъ пальцы ногъ ея шевелятъ одяло.
Срое окно посвтлло, слегка порозовло, сдлалось голубымъ, и вдругъ въ немъ метнулось что-то и тотчасъ исчезло, а минуту спустя уже ясно обрисовалась, казавшаяся маленькой отъ разстоянія, чайка.
‘Да, громадное озеро совсмъ близко’, подумала Елена, и ей захотлось вскочить и осмотрть Мысокъ, пробжаться одной раннимъ утромъ. Солнце уже наврное давно встало, она не увидитъ зари, но свжее утро она можетъ привтствовать. Она одлась безшумно и все время поглядывала на Цыпку. Милый, изнуренный и острый профиль спящей не повернулся на подушк, глубокія морщины на лбу, глубокія, правильно параллельныя и приподнятыя къ виску, не дрогнули. Даже во сн лицо сохраняло выраженіе испуга и безпокойства, тонкія вки надъ выпуклостью глазъ говорили о душевной скорби.— ‘Дорогая,— мысленно приговаривала Елена, осторожно завязывая юбки,— думаетъ о своихъ грхахъ, о своихъ крошечныхъ, надодливыхъ, какъ комары, грхахъ: смущалась въ церкви… мало упованія на милость Божію… осужденіе, страхъ смерти…’ Она цыпкинымъ слогомъ придумывала цыпкину исповдь и, замтивъ, что готова, слегка прикусывая языкъ и косясь на Цыпку, пріотворила дверь и ускользнула. По лстниц она безъ особенныхъ предосторожностей спустилась, такъ какъ снизу уже долеталъ шумъ хозяйственной возни.
На самой нижней ступеньк лстницы сидла женщина въ платк, она оглянулась на Елену и, не вставая, подвинулась, чтобы дать ей пройти.
— Раненько встали, барышня,— сказала она, поднявъ некрасивое добродушное лицо.
Въ лвой рук она держала сапожную щетку и энергично терла ботинку, которая торчала у ней на правой рук въ томъ мст, гд долженъ быть локоть.
— Хочется погулять, осмотрть Мысокъ,— отвтила Елена, смутившись. Что-то въ этой женщин было странное и непріятное, несмотря на улыбку.
— Посмотрите, полюбуйтесь, какъ батюшка тутъ настроилъ! А раньше ничего не было,— елки одн да песочекъ.
Ботинка была вычищена, женщина скинула ее на полъ, и тогда Елена увидла отвратительный обрубокъ тла. Рука посл сгиба локтя была длиной вершка въ три и тутъ прекращалась конусообразно, безъ всякаго намека на кисть, и самое ужасное было то, что обрубокъ двигался проворно и ловко. Женщина, не переставая улыбаться и смотрть на Елену, схватила другую ботинку, вдла ее на изуродованную руку и начала чистить. Она либо не знала, что можетъ вызвать отвращеніе, либо гордилась своимъ убожествомъ: калка, молъ, а работаю! казалось, говорили маленькіе, широко разставленные глаза. И рукава ея сраго ситцеваго платья были высоко засучены.
Елена быстро отошла. Въ коридор рябая блокурая горничная, петербургская Дуняша, раздувала самоваръ.
— Чайку желаете, барышня? сейчасъ поспетъ…— спросила она.
— Нтъ. Такъ рано, разв уже кто пьетъ?
— У насъ самоваръ всегда кипитъ, когда хотите, тогда и пейте.
Елена съ радостью смотрла на худыя жилистыя руки горничной. Хоть он и безобразны, но все же ихъ дв, какъ подобаетъ.
— Что это за женщина, которая сапоги чиститъ?— спросила Елена шопотомъ.
— Паша безрукая,— не понижая голоса, отвтила горничная.— Она все можетъ, даромъ что калка, и тсто мсить, и салфетки подрубаетъ, привыкла, съ рожденія такая.
Въ голос рябой горничной не было ни малйшаго состраданія да и сама Паша, если разслышала, что о ней говорили, наврное только широко улыбнулась.
— Парадная дверь еще не открыта, желаете, сейчасъ открою, а то, если не побрезгаете, черезъ кухню пройдите.
— Отлично, пройду черезъ кухню,— отвтила Елена.
И пошла на шумъ голосовъ.
Въ огромной кухн еще не начали готовить, тамъ собралось много народу, мужчинъ и женщинъ, простыхъ, но не деревенскихъ. ‘Изъ гостей низшаго разбора’, подумала Елена, вспомнивъ, что нкоторыхъ изъ нихъ она вчера видла за общимъ столомъ. Въ углу перемывала стаканы крошечнаго роста сестра милосердія, съ краснымъ лицомъ и бгающими черными глазами.
Елена прошла къ двери, не останавливаясь. Она разслышала среди общаго говора слова: ‘батюшка такъ приказалъ’, ‘надо спросить батюшку’.
До нея никому не было дла, и она не ршилась ни съ кмъ поздороваться и выбжала на крыльцо.
Мягкій, свжій воздухъ обдалъ ее всю, приласкалъ лицо и непокрытые волосы, приласкалъ плечи сквозь тонкую блузу. Вокругъ все было кротко, мило, чисто. Дорожки, посыпанныя пескомъ, клумбы съ цвтами, кое-гд елочки съ крестообразными верхушками. Всюду разсяны домики, а напротивъ, гд сро-голубой стной сливалось съ небомъ озеро, какое-то большое строеніе, недоконченное, растянуло свои прикрытыя лсами стны. Надъ нимъ вились чайки, тихо пли волны свою однообразную, какъ по четкамъ читаемую молитву, псню. И Елен показалось. что въ немъ, этомъ недоконченномъ зданіи, таится весь смыслъ, сокровенное значеніе Мыска.
Она ршила все осмотрть и обошла сперва домъ, давшій ей и Цыпк пріютъ. Здсь жили батюшка и Татьяна Ивановна, здсь помстили графиню и главныхъ гостей. Обыкновенный помщичій, неособенно складный домъ. Она увидла съ передняго фасада широкую террасу, ведущую въ столовую, взглянула на окна, за которыми предполагала комнату батюшки, и мимо этихъ оконъ прошла особенно серьезно и чинно. Этой комнатой домъ собственно заканчивался и примыкалъ къ церкви, блой оштукатуренной, съ высокимъ куполомъ. Дверь была еще закрыта. Елена перекрестилась и обошла церковь.
Жизнь начиналась на Мыск. Садовникъ подрзывалъ цвты, какая-то женщина, босая, въ платочк, стояла посреди дорожки и грызла розовый пряникъ. Елена подошла къ ней.
— Чей это домъ?— спросила она, указывая на причудливый деревянный шале.
Женщина подняла на нее кроткій испуганный взглядъ и шопотомъ сказала:
— Морозъ!
Елена вздрогнула и посмотрла на цвты и лужайки, на ласковое небо.
— Какъ морозъ?
Женщина потупилась, отгрызла, кусочекъ пряника, что-то какъ будто сообразила и подала оставшійся, твердый, какъ камень, и кругомъ обглоданный пряникъ Елен:
— Ты лучше всхъ!— радостно и робко проговорила она.
Ея пустые глаза засвтились на мгновеніе и сейчасъ же погасли. Она опустила руку съ пряникомъ, забывъ, что хотла его подарить.
Елена попятилась назадъ: она боялась подойти къ садовнику, и стояла въ недоумніи около мохнатой елочки, такой низкой, что зеленый крестъ макушки приходился въ уровень съ ея глазами, и даль, въ которую она глядла, виднлась ей пересченная крестомъ, съ приподнятой къ сторонамъ перекладиной.
Но садовникъ самъ заговорилъ съ ней.
— Съ дурочкой Врой изволили бесдовать? Она только и знаетъ, что ‘морозъ’ да ‘ты лучше всхъ’.
Онъ добродушно разсмялся.
— Чей это домъ?— повторила Елена свой вопросъ.
— Баронессы Бергъ. А вонъ тамъ, домъ генеральши Щегловой, а гд садъ кончается, налво, прачечная, просвирня, богадльня, больница.
— Много больныхъ?
— Да никого, ни больныхъ, ни фельдшера нтъ.
— А въ богадльн кто?
— Было десять старухъ, да он все бгутъ. Осталась дурочка Вра да еще дв какія-то, Харитина и Амфія, въ паралич…
Елена отошла. Ея веселое настроеніе испортилось, ей становилось жутко и скучно. Къ чему было такъ рано вставать? наткнулась на калку и на сумасшедшую, а тутъ еще этотъ садовникъ, со злой усмшкой. Къ баронесс Бергъ еще нельзя постучаться. Надо будетъ пойти съ визитомъ, какъ слдуетъ, днемъ. Тамъ все лто гоститъ съ компаніенкой-англичанкой Катя Тучкова, будетъ, по крайней мр, съ кмъ поболтать. А покамстъ скучно. Старуху Щеглову, мать Софьи Петровны, она давно не видла, а двочкой побаивалась и не любила, туда тоже рано, Софья Петровна наврно еще спитъ. Она ршила осмотрть недоконченное зданіе, про которое забыла спросить у садовника, и пошла по прямой, необсаженной дорожк, оказавшейся гораздо длинне, чмъ она предполагала.
‘Какое тутъ днемъ должно быть солнце’, невольно подумали она, замтивъ, что высокихъ деревьевъ совсмъ не было на Мыск.
Дорожка вдругъ заворачивала къ дому Щегловой, къ недостроенному зданію шла тропинка съ мокрой отъ росы травой.
‘Пойти разв? желтые башмаки отъ сырости почернютъ’.
Она замтила, что изъ дома Щегловой вышла какая-то женщина, и по сгорбленной фигур узнала Евдокію Аполлоновну, двоюродную сестру Софьи Петровны, жившую пятый годъ зиму и лто на Мыск, со старой больной генеральшей Щегловой.
Она пошла ей навстрчу. Евдокія Аполлоновна приближалась, щуря близорукіе глаза.
— Елена, вотъ не ожидала? отчего такъ рано поднялись? Вы такъ шли, или васъ прислали за мной?
— Никто не присылалъ. А вы куда?
— Въ церковь. Я заправляю лампады, прибираю.
— Я вамъ помогу,— можно? А что это недостроенное?
Евдокія Аполлоновна вздохнула.
— Достроится, надемся вс, что скоро. Это церковь, большая будетъ церковь, временно пришлось остановить… но Господь дастъ… А теперь рабочіе разбжались…
— Еще церковь?— удивленно спросила Елена.— Вдь ужъ есть одна и, кажется, очень большая.
— Церквей слишкомъ много не бываетъ,— отвтила Евдокія Аполлоновна.— Ну, я спшу, пойдемъ…
— Я васъ догоню, только посмотрю,— сказала Елена и побжала по трав.
Теперь она понимала архитектурный замыселъ зданія. Широкое, какъ корабль, оно лежало на берегу озера, еще не ожившее, низкое, покрытое лсами, рядомъ съ нимъ, грудами, возвышались приготовленные кирпичи, балки, доски. Запасъ матеріала былъ большой. Елена, заложивъ руки за спину, отошла на нсколько шаговъ въ раздумьи: надъ безглавой широкой церковью — озеро и небо, необъятныя, равнодушныя, имъ не нужно было распростертое на берегу недоконченное и неуклюжее человческое сооруженіе.
По лсамъ послышался трескъ тяжелыхъ шаговъ. Человкъ пробирался съ огромнымъ грузомъ кирпича на спин. Онъ шелъ медленно и твердо. Наверху онъ снялъ съ плечъ носилки и, стоя на стн, выпрямился и потянулся, врно, заломило могучую спину. Онъ повернулся лицомъ къ востоку, и напряженныя черты некрасиваго суроваго лица смягчились, прояснились.
Елена узнала нмого.
‘Милый, онъ одинъ строитъ!’ подумала она.
Нмой, врно, почувствовалъ, что человкъ видитъ его служеніе Господу. Онъ съ безпокойствомъ оглянулся по сторонамъ, затмъ опустилъ взоръ и замтилъ одиноко стоящую барышню.
Онъ пронизалъ ее своимъ острымъ, ржущимъ взглядомъ,— это было единственное его оружіе противъ насмшки людской, единственная рчь его души къ другимъ душамъ. А ему такъ хотлось быть понятымъ.
Онъ и Елена безъ улыбки смотрли другъ на друга, и недовріе исчезло въ напряженномъ взгляд нмого.
Онъ захотлъ объяснить ей, что онъ длаетъ, и широкими жестами рисовалъ въ воздух. Онъ запрокинулъ голову и поднималъ руки: будетъ очень высоко! расширялъ руки и длалъ округленныя движенія: это высокое — куполъ.
Она кивнула головой. А наверху — онъ поднялъ насколько могъ правую руку съ вытянутымъ указательнымъ пальцемъ,— наверху будетъ крестъ. Указательнымъ пальцемъ лвой руки онъ перескъ правый.
Крестъ! Въ знакъ того, что она поняла, Елена повторила его жестъ, забывъ, что онъ не глухой.
Онъ улыбнулся и, плавно раскачиваясь, упирался плотно на одну только ногу, а другой двигая, будто она то нажимаетъ на доску, то отпускаетъ ее, зашевелилъ руками, дергая въ воздух невидимыя веревки.
Нмой звонилъ въ колокола, онъ звалъ къ молитв. Придутъ, придутъ. Елена напрасно думала, что церковь не нужна. По озеру приплывутъ лодки съ богомольцами, по дорожкамъ запестретъ толпа. Придутъ, нмой ихъ созоветъ. И казалось Елен, что она слышитъ мрный, серебристый, властный звонъ.
Онъ вдругъ остановился, безъ силъ. Его слишкомъ выразительное лицо калки насторожилось. А звонъ продолжался. Нмой перекрестился.
‘Что это?’ подумала Елена, и вдругъ сообразила, что звонятъ въ другой церкви къ часамъ.
Она хотла проститься съ нмымъ, но онъ не смотрлъ на нее, а его окликнуть она не ршилась, и медленно отошла.
Посл обдни и завтрака у о. Илларіона, съ пирогомъ и заливной рыбой, Елену отозвала на террасу Катя Тучкова и жаловалась ей на свою компаньонку.
— Объясни ей, что совершенно незачмъ ей прикладываться къ кресту и къ образамъ: она не православная, это совсмъ не нужно.
Елена пожала плечами. Обдня продолжалась долго, причастниковъ было много, и столько страннаго случилось, что она чувствовала себя ошеломленной. Дв женщины изъ простонародья во время херувимской кричали дикимъ голосомъ, пока ихъ не вывели. Посл окончанія службы ихъ вернули, и о. Илларіонъ долго надъ ними читалъ молитвы, во время которыхъ он корчились. И вс знали, что эти простыя, обыкновенныя женщины — бсноватыя и что о. Илларіонъ ихъ исцлитъ. Сестра милосердія упала передъ образомъ Иверской Божіей Матери, упала, какъ бы легла, маленькая, сухонькая, съ краснымъ лицомъ и устремленными на ликъ иконы черными, неподвижными глазами. Ее не подняли, она и теперь лежитъ въ пустой церкви. Какая-то баба громкимъ шопотомъ поясняла, что, слава Богу, теперь видитъ иконостасъ, а раньше онъ закрывался отъ нея дымкой. Объ этомъ думала Елена, а въ ушахъ ея все звучалъ необыкновенный, нсколько носовой теноръ о. Илларіона. Онъ молился сильно все время, безъ минуты отдыха. Когда онъ не произносилъ возгласовъ и молитвъ, онъ изъ алтаря плъ вмст съ пвчими-любителями, велъ весь хоръ, заглушая его. Лицо его свтилось, искренни были вс его плавныя, красивыя движенія, онъ Богу справлялъ службу со всмъ великолпіемъ, какимъ только могъ, старался для него, не щадя себя. Онъ воспринималъ въ себя всю молитву, которую зажегъ въ сердцахъ прихожанъ, и возносилъ ее. Безъ него ихъ молитва была бы безкрылая.
Елена уныло смотрла на подругу, а та, смуглая, нервная, говорила быстро, стараясь доказать свою правоту.
Миссъ Патерсонъ догадалась, что дло идетъ о ней и начала защищаться.
— Я цлую картины потому, что вс цлуютъ ихъ. У меня такой принципъ: длать въ Рим то, что длаютъ римляне,— процитировала она англійскую пословицу.
Доброе лицо ея съ голубыми глазами на выкат и желтыми волосами выражало такую увренность, что Елена улыбнулась. Миссъ Патерсонъ была очень молода, всего лтъ на пять старше Елены и Кати.
— Конечно, вы правы, миссъ Патерсонъ,— сказала Елена.
— А къ кресту она прикладывается съ какимъ-то реверансомъ,— продолжала возмущаться Катя.
— Если бы это не нравилось, ей бы сказали,— шепнула ей Елена.
— Не хочетъ по доброт,— отвтила Катя, подразумевая о. Илларіона.
Миссъ Патерсонъ считала, что своей пословицей разршила вопросъ, и съ живостью обратилась къ Елен:
— Вы будете со мной длать прогулки? Мн надо ноги размять. Я не могу такъ жить. Тутъ ршетка и заборъ, тамъ озеро. Ходить можно взадъ и впередъ по дорожкамъ. Это невыносимо. Здсь очень мило,— прибавила она,— но однообразно. Въ тенисъ играть нельзя…
— Представь себ, она разъ посереди благо дня стала на колни около куста жасмина, передъ домомъ баронессы, и простояла четверть часа, читая романъ, и это такъ, просто, для перемны, потому что ходить и сидть надоло.
— Вы давно тутъ?
— Десять дней,— отвтила шотландка.
— Что это?— спросила Елена, указывая на приближающуюся какую-то странную, большую повозку, которую сзади толкали дв бгущія двушки.
— Это Любовь Антоновна Щеглова,— отвтила Катя.
Повозка поровнялась съ террасой и остановилась.
Она походила на кровать, и въ ней лежала старуха въ бломъ капот и бломъ чепц. Лицо ея было совершенно желтое и страшное, несмотря на слды бывшей красоты. Круглыя черныя брови придавали испуганное выраженіе жалкимъ бгающимъ глазамъ, длинный носъ съ граненымъ кончикомъ былъ слегка искривленъ. Старуха упирала локти въ тюфякъ, а дрожащія кисти рукъ держала надъ лицомъ. Горничныя, толкавшія повозку, были об красивы и молоды. Одна высокая, блокурая, тонкая, другая толстенькая, яркая, съ темнымъ пушкомъ надъ губой. Раиса и Лукерія, об въ платкахъ, веселыя. Он рады были остановк. Блокурая смялась надъ сильно запыхавшейся толстушкой.
Елена, Катя и миссъ Патерсонъ спустились съ террасы, чтобы поздороваться.
Ближе всхъ случайно встала Елена, и она не знала, какъ поступить. Поймать одну изъ болтающихся надъ лицомъ страшной старухи руку или просто поклониться?
Генеральша вывела ее изъ затрудненія.
— Поцлуйте меня!— приказала она капризнымъ, слабымъ голосомъ.
Елена повиновалась и поцловала старуху въ лобъ.
Та смотрла на нее не моргая, все такъ же жалобно.
‘Узнаетъ она меня или нтъ?— недоумвала Елена.— Я была двочкой, когда въ послдній разъ ее видла’.
И самое страшное было то, что старуха взглядомъ не отпускала ея и разглядывала, какъ вещь.
— Позовите батюшку,— наконецъ, сказала старуха.
Елена обрадовалась порученію. Она знала, что о. Илларіонъ еще сидлъ въ столовой съ гостями, и храбро пошла за нимъ.
Онъ разсказывалъ что-то изъ своего дтства, и Елена остановилась у двери, чтобы не мшать ему.
— …Шло насъ десять мальчиковъ, солнце заходило, а до деревни еще далеко. Ршили заночевать въ пол. Поставили караульнаго, какъ разъ брата моего, который теперь въ Городищ священникомъ. Только мы заснули, и онъ заснулъ. Но безпокойно, видно,— тотчасъ же и проснулся. Видитъ — солнце на неб. ‘Вставайте, ребята, свтаетъ!’ Мы повскакали, побрели, а солнце вмсто того, чтобы подняться, совсмъ зашло. Вотъ мы и узнали, каковъ нашъ караульщикъ! А вдь вс сперва поврили, что проспали всю ночь!
Батюшка добродушно смялся.
Вс слушали, съ трудомъ воображая себ о. Илларіона маленькимъ, совсмъ бднымъ мальчикомъ. У Цыпки даже слезы умиленія навернулись на глаза.
— Времени не понять, когда спишь, много ли, мало ли его прошло,— робко сказалъ сидвшій въ конц стола купецъ.
Елена быстро подошла.
— Любовь Антоновна васъ проситъ, батюшка,— сказала она почтительно.
Онъ всталъ съ той стремительностью, которая обличала въ немъ очень здороваго и сильнаго человка, и лицо его опять сдлалось серьезное и сосредоточенное. Пастыремъ добрымъ спустился онъ къ больной и широкимъ крестомъ благословилъ ее.
— Терпніе! терпніе!
И быстро вернулся назадъ въ столовую, опять добродушно веселый.
А Елена смотрла, какъ дружнымъ напоромъ об двушки покатили по дорожк свою генеральшу.
— Что мы будемъ весь день длать?— спросила Елена.
— То-то и ужасно, что ничего нельзя длать,— отвтила миссъ Патерсонъ.
— Увидимъ, что прикажутъ,— сказала Катя.
И, дйствительно, приказанія сейчасъ же пришли. Ихъ вынесла Софья Петровна.
— Вы, Елена, пойдете наверхъ. Катя, васъ ждетъ баронесса у себя на балкон, внки плести… Вы тоже поможете, миссъ Патерсонъ. Батюшка желаетъ, чтобы завтра для водосвятія плотъ былъ украшенъ зеленью. Въ пять часовъ онъ самъ покажетъ графин и всмъ желающимъ Мысокъ.
‘Точно и ясно, вс поступки указаны, только съ мыслями своими надо умть совладать’, подумала Елена, и мысли такъ и кружились въ ея усталой голов.
Она побжала наверхъ къ Цыпк. Та только за тмъ и позвала ее, чтобы хоть сколько-нибудь излить свой восторгъ.
Цыпка не была краснорчива и чаще всего говорила вопросами, даже когда утверждала что-нибудь.
— Нтъ, ты скажи мн,— спросила она, какъ-то побдоносно глядя на Елену,— нтъ, скажи, разв онъ не удивительный?
— Конечно,— отвтила Елена.
Цыпка хотла еще многое сказать, но слова не очень-то подчинялись ей.
— Ты завтра пріобщишься?— спросила ее Елена.
— Кажется, да,— смущенно отвтила Цыпка, боясь слишкомъ положительнымъ утвержденіемъ сглазить завтрашнее счастье.— Батюшка разршилъ.
— И завтра и въ Успеніе,— сказала Елена и сейчасъ же пожалла: не надо было говорить, какъ о врномъ и простомъ, о такихъ большихъ въ цыпкиной жизни событіяхъ.
— Я не знаю, я еще ничего не знаю,— взволнованно заговорила Цыпка.— А теб разв не пора пойти къ баронесс гирлянды плести?
Елена уже вышла, а Цыпка ее окликнула, что длала она всегда, куда бы ее ни посылала.
— Не забудь, что въ пять часовъ батюшка намъ покажетъ Мысокъ.
Елена опять вышла, постояла минутку за дверью на случай, если Цыпка позоветъ еще. Но та не позвала, и по легкому вздоху Елена узнала, что Цыпка взяла молитвенникъ и готовится къ исповди. Страницы книги были совершенно мягки и вялы отъ частаго перелистыванья и отъ слезъ, которыя он въ себя впитали. Он не шелестли, не откидывались, каждую изъ нихъ надо было нжно укладывать на предыдущую уже прочитанную страницу.
‘О грхахъ своихъ вздыхаетъ, милая’, подумала Елена.
У баронессы она застала цлое женское общество. Лица у всхъ были блдныя и утомленныя, глаза безъ выраженія. Сидли на балкон и на ступенькахъ, ведущихъ къ нему. Большой столъ и деревянная лстница были завалены мхомъ, зеленью брусники и черники, верескомъ. Чтобы пробраться къ баронесс, Елен пришлось осторожно отталкивать ногой зелень. И это вызвало смхъ. На Мыск смялись всякому пустяку, какъ дти.
— Вотъ еще помощница,— привтливо сказала баронесса, и усадила Елену между Софьей Петровной и Катей.
Миссъ Патерсонъ сидла на полу и проворно работала. Длинной зеленой змей лежала около нея гирлянда. Шотландка вся оживилась отъ возможности что-нибудь длать и сейчасъ же предложила состязаніе. Кто сплететъ большее количество аршинъ за два часа. Ршили раздлиться на группы. Елена перебралась къ миссъ Патерсонъ и подавала ей пучочки зелени, которые та, быстро обмотавъ веревочкой вплетала въ начатую гирлянду. Катя и Софья Петровна составили другую артель, а баронесса съ тремя двицами изъ купеческаго званія не принимали участія въ состязаніи и работали самостоятельно. Ихъ гирлянда была очень толста и не гнулась, что нсколько смущало баронессу. Елен и миссъ Патерсонъ особенно полюбился свтлый мохъ и лакированная зелень брусники съ букетиками ягодъ, гд тснились почти блыя, розовыя и темно-красныя бусы. Катя и Софья Петровна предпочли верескъ, а помощницамъ баронессы понравились садовыя, круглыя астры, напоминающія бумажныя розы на куличахъ и пасхахъ, и он старательно, съ правильными промежутками, втыкали ихъ въ зелень черники: розовую астру, затмъ на четверть ниже лиловую, потомъ опять розовую. И это не нравилось баронесс, она начинала краснть, но не ршалась помшать…
Работали оживленно, когда появилась всмъ на Мыск антипатичная прізжая классная дама, съ которой, именно оттого, что ея не любили, изъ христіанской добродтели старались обращаться любезно. Она какъ будто это угадывала и подвергала терпніе окружающихъ постоянному испытанію.
— А вотъ и Ольга Павловна!— вскрикнула баронесса, насколько могла радушно,— садитесь, пожалуйста.
Ольга Павловна съ минуту постояла, ея угреватое лицо и полная, хорошо сохранившаяся фигура старой двственницы выражали неодобреніе.
— Да тутъ и пробраться-то невозможно,— сказала она и покосилась на миссъ Патерсонъ, широко разставившую ноги. Присутствіе иноврки ей показалось неумстнымъ. А миссъ Патерсонъ не подымала головы и не догадывалась о намреніи Ольги Павловны пройти или длала видъ, что не догадывается. Время дорого, когда дло идетъ о состязаніи, а тутъ еще ворчливая старуха пришла.
— Перешагните,— сказала Елена.
— Я собственно за вами,— сказала спокойно Ольга Павловна.— Меня ваша тетя просила васъ позвать.
Елена посмотрла на часы. Пять ровно. Цыпка прислала сказать, чтобы она успла привести себя въ порядокъ, а вотъ надо бжать съ грязными отъ сырыхъ стеблей руками, съ платьемъ, усыпаннымъ мхомъ и листьями.
Она вскочила.
Изъ большого дома вышелъ отецъ Илларіонъ съ цлой свитой. Не прилично не итти сейчасъ. Она, вновь прізжая, должна осмотрть Мысокъ, когда онъ предлагаетъ свое руководство, и Цыпка уже наврное безпокоится.
Баронесса и Софья Петровна встали и отряхнули платья он тоже пойдутъ съ гостями. Елена позвала Катю взглядомъ, и об, сдлавъ легкій кругъ, стали, какъ подобало ихъ возрасту, въ задніе ряды шествія.
Началось медленное и какое-то особенное хожденіе по Мыску. Вдругъ все — каждый домикъ, пустая больница, покинутая богадльня, каждая дорожка, каждое деревцо — стало интересно, значительно или мило. И не отъ того, чтобы отецъ Илларіонъ возвеличилъ свою дятельность,— нтъ, промыслъ Божій все такъ устроилъ, ревностныя души помогли, иногда даже кажущаяся неудача обращалась на пользу. Сялось что-то, и еще пышне расцвтетъ. Отецъ Илларіонъ всюду останавливался, объяснялъ, и ясно было, что то, что есть, хороши, и будущее прекрасно.
‘Я утромъ ничего не понимала’, думала Елена.
Она осмотрла всхъ этихъ людей, почти молча, восторженно нжно слушающихъ отца Илларіона, и ей казалось, что вс вншнія различія между ними изгладились: они стали похожи другъ на друга, будто каждый потерялъ свое ‘я’ и взамнъ получилъ что-то новое, общее всмъ. И т рдкія слова, которыя они произносили, были не ихъ слова, а повтореніе какого-нибудь выраженія отца Илларіона. Создался особенный стиль, всми ими принятый и никому изъ нихъ не принадлежащій.
‘Что это?— продолжала разсуждать съ тоской Елена,— они какъ будто выдали ему полную довренность мыслить, чувствовать и говорить за себя, а сами живутъ только отблескомъ накопившейся у него огромной силы. Онъ ограбилъ ихъ’.
Он а заломила себ пальцы.
— ‘На святомъ мст искушеній больше. Это искушеніе. Они хорошіе, простые, а я дурная’.
Ее вначал утшало, что графиня совершенно просто и дловито ставила вопросы, даже спросила, нтъ ли на Мыск школы, на что отецъ Илларіонъ отвтилъ кротко: ‘не ученіе нужно, а молитва’, и привелъ удивительные примры вры и благородства среди простыхъ неученыхъ людей. Впрочемъ, вопросъ графини былъ и потому неумстенъ, что на Мыск вообще дтей почти не водилось, и извстно было, что отецъ Илларіонъ ставитъ двство выше брака.
Графиня сдалась не сразу, что вызвало нкоторое едва уловимое охлажденіе къ ней со стороны другихъ, но вскор и она стерлась, обезличилась.
Подошли къ недоконченной церкви. Теперь нмой нашелъ себ помощника. Онъ не носилъ кирпичей, а стоя наверху стны, плотно упершись ногами, одной рукой съ удивительной ловкостью ловилъ кирпичи, которые снизу бросалъ ему высокій коренастый парень. Странно и жутко становилось, глядя на эту работу, похожую на опасную, нарочно придуманную игру. Ошибись коренастый парень, пошли онъ неврно кирпичину, онъ могъ попасть въ нмого и проломить ему грудь или голову, разбить ногу. Повернись нмой неловко, онъ бы слетлъ со стны на заваленную щебнемъ и бревнами землю. Но кирпичины взлетали въ воздухъ и ловились мрно, разъ — два, разъ — два, съ правильностью механизма.
И тутъ отецъ Илларіонъ сказалъ только одно слово:
— Церковь!
Вс молча смотрли, нсколько напряженныхъ минутъ. Отецъ Илларіонъ остановилъ бросавшаго кирпичи парня. Нмой взглянулъ удивленно и гнвно, но, поймавъ взглядъ отца Илларіона, насторожился, вытянулъ шею. Онъ понялъ, что батюшка съ нимъ заговоритъ.
— Андрей, плотъ приготовилъ?
Нмой быстро закивалъ головой и сбжалъ внизъ по лсамъ. Поровнявшись съ отцомъ Илларіономъ, онъ начертилъ въ воздух длинный прямоугольникъ и затмъ посередин охваченнаго имъ пространства другой прямоугольникъ, меньше. Опять закивалъ головой, протянулъ руку и указалъ на озеро.
Отецъ Илларіонъ понялъ и перевелъ. Въ плоту на озер нмой вырубилъ квадратное отверстіе.
— Покажи,— сказалъ отецъ Илларіонъ.
Нмой побжалъ, и за нимъ, но гораздо медленне его, двинулись вс остальные. Когда они подошли къ озеру, тихому, сверкающему, смющемуся милліонами маленькихъ, имющихъ форму губъ волнами, нмой стоялъ на колняхъ посреди плота и указывалъ на большой люкъ, крышку котораго оттащилъ уже. Плотъ обыкновенно служилъ лодочной пристанью, но лодки были отведены и привязаны къ кольямъ, вбитымъ въ берегъ.
— Къ чему такой большой?— спросилъ отецъ Илларіонъ нмого, указывая на люкъ.
Лицо нмого судорожно заходило. Видно было, что ему предстояло объяснить что-то крайне сложное и важное, что ему тяжело до боли, что, можетъ быть, его ни о чемъ спрашивать не слдуетъ. Но отецъ Илларіонъ взглядомъ настаивалъ, и рукой, мягкимъ, но властнымъ жестомъ, указалъ, чтобы его не тснили.
Вс отошли не торопясь къ лодкамъ, заинтересовались ими и заговорили объ озер, о прекрасномъ вид. Такъ слдовало поступить, не смотрть на отца Илларіона и нмого, не слушать, но Елена не могла повиноваться, она сознавала, что нарушаетъ приличіе, но все-таки осталась съ внимательными, широко раскрытыми глазами.
Нмой вдругъ ршился. Онъ сдлалъ видъ, что погружается въ люкъ и объяснялъ, что меньше его нельзя было бы сдлать, человкъ не помстился бы.
— Кто же бросится въ воду?— спросилъ отецъ Илларіонъ.
Нмой указательнымъ пальцемъ ударилъ себя въ грудь. Онъ весь дрожалъ, казалось, что у него вырывали, выматывали признаніе. Слезы, тяжелыя, крупныя, подступали къ его глазамъ. Надо объяснять дальше, онъ объяснитъ.
Стараясь подражать осанк отца Илларіона, онъ сдлалъ видъ, что держитъ большую книгу и читаетъ изъ нея. Потомъ стремительнымъ движеніемъ поднятой къ небу руки изобразилъ полетъ чего-то сверху внизъ и пальцами пошевелилъ воду, потомъ, весь преображенный надеждой, показалъ, что онъ стремглавъ бросится въ воду, выйдетъ и… онъ приложилъ палецъ къ губамъ и зашевелилъ ими преувеличенно, дико.
Елена поняла и воображеніемъ дополнила: чтеніе Евангелія, Силоамская купель. Ангелъ возмущаетъ воду. Первый, кто окунется, исцленъ будетъ. Нмой врилъ, вмсто ангела будетъ отецъ Илларіонъ съ его сильной, всемогущей молитвой, онъ погрузитъ крестъ въ воду, освятитъ ее, и отъ освященной воды нмому вернется даръ слова.
Отецъ Илларіонъ тоже понялъ, понялъ гораздо раньше ея. Отъ него нмой ждалъ чуда. Что скажетъ ему отецъ Илларіонъ?
Онъ печально взглянулъ на нмого.
— Не искушай Господа Бога твоего!
Нмой содрогнулся, у него, какъ бы отъ физической муки, закатились глаза. Это продолжалось секунду. Лицо его посрло, но опять сдлалось обыкновенное, покорное.
— Неисповдимы пути твои, Господи!— съ силой продолжалъ отецъ Илларіонъ.— Безъ ропота неси крестъ, данный теб отъ Бога. Твоя нмая душа, не оскверненная грховными словами, въ раю воспоетъ хвалу Всевышнему. По благости своей, создавшій тебя, отстранилъ на пути твоемъ самый страшный соблазнъ. Не то, что входитъ въ уста оскверняетъ человка, но то, что выходитъ изъ устъ его! А ты словами не гршилъ. Нмой, благодари Господа!
Елена робко, со смиреніемъ, котораго ока не ждала отъ себя, подошла къ отцу Илларіону.
— Батюшка, мы вс будемъ молиться, вс какъ умемъ, всей душой съ врой. Вра двигаетъ горами. Батюшка, позвольте ему.