— Спешите, — говорит один журналист другому, — в кооперативе журналистов ещё принимается подписка на кулич и пасху, по 29 рублей за фунт.
— Но, ведь, это — безобразно дорого! — восклицает другой.
Он бледен и худ, и видно, что такая цена ему не по карману. Первый, хотя и похудевший, но все ещё полный и весело-румяный, смеется и повторяет настойчиво и вразумительно:
— Спешите, скоро и этого не будет.
А вот разговор на улице:
— Как же мы нынче Пасху встретим?
— Какая такая Пасха! Попы выдумали, чтобы народ дурачить, буржуи им подражают.
— Что же я святить в церковь понесу? — вмешивается в беседу двух мужчин женщина.
Молчат и заговаривают о другом. И в самом деле, какая в этом году может быть Пасха! Настроение не праздничное. Не в том дело, что трудные времена переживаем. И в бедах, можно сохранить высокий строй души. Даже и умирать можно торжественно и величаво. Беда в том, что жизнь наша давно уже обудничалась, и мы все в России потеряли радостную и гордую волю ко всему великому, патетическому, праздничному. Захотели стать скромными и серыми. И вот полная мера серой скромности отпущена для нас судьбою, которая всегда исполняет то, чего по настоящему пожелает человек. Человек сам творит свою судьбу, и пути истории начертаны не стихийными силами. А дерзающею волею мужественного победителя, господина жизни. Одни по этим путям уверенно и упрямо идут, преодолевая препятствия, другие за ними трусливо и робко влекутся.
С тех пор, как нигилистическая зараза охватила русское общество, Россия стала явственно разваливаться. Наши деды ничуть не смутились, когда отошла от нас золотоносная Аляска, а это было первым признаком начинавшегося развала. А ещё незадолго до того, ещё современникам Лермонтова был понятен культ героев, мечты о подвигах и о величии. Потом стали все развенчивать, всё принижать. Оказалось, что героев нет, есть только обыкновенные люди, увлекаемые потоком событий. Социология и статистика стали на место истории и психологии. Образованное общество наше среди полудикого народа развивало в себе самое радикальное, но и самое невежественное мировоззрение, какое только можно представить. На смену Чацким и Онегиным, пришли Карамазовы и Смердяковы, бесконечно размышляющие безвольники Льва Толстого, неврастеники Чехова, освобожденные от возвышающей традиции персонажи Горького и Андреева, и работу немногих героически настроенных тупо и самоуверенно портили Передоновы.
Русское общество морально распустилось. Это называлось переоценкою всех ценностей. Такая переоценка бывает полезна, если за неё берутся мужественные, прямые люди. У нас эта переоценка превратилась в ужасную по своим последствиям и отвратительную по своим проявлениям девальвацию моральных ценностей. Все оценивалось сообразно успеху. Жизнь американизировалась в худшем смысле этого понятия: влечение к успеху во что бы то ни стало не облагораживалось волевым и трудовым напряжением. Россия оставалась страною пенкоснимателей и Иванушек-дурачков. Даже и успех ценился, но не уважался. Самый чистый успех мы опоганивали гнусненьким подхихикиванием.
И вот мы разучившиеся смеяться радостно, потому что привыкли издеваться, мы, позабывшие, что такое простор, честь, патриотизм, потому что перестали верить в искренность и чистоту человеческого сердца, мы поздравляем друг друга:
— Со светлым Христовым Воскресением!
И говорим:
— Христос воскрес!
И отвечаем:
— Во-истину!
И говорим это мы мёртвыми устами и в сердце у нас нет праздника.
Но я всё-таки верю, что Он воистину воскреснет для нас, и воскреснет Россия, и все мы восстанем из мёртвых. Но когда это будет, никто не знает. Лежит ныне Россия, как в гробу своём четверодневный Лазарь. И ждёт чуда. Ждёт спасительного голоса, который позовет её к новой, во-истину свободной жизни, и разбудит в ней гордую, непреклонную волю к творчеству, к дерзанию, к победе, к великому труду.
И пусть нам теперь трудно, и дни наши неразличимы от ночи, но мне и в эти дни не страшно. Я верю, что сердце человека не оскудело, и что живая человеческая кровь, бьющаяся в чистом и верном сердце, не устала творить чудеса, оживлять и воскрешать.