М.Н. Катков
Беспорядки в высших учебных заведениях
М.Н. Катков
Беспорядки в высших учебных заведениях
Беспорядки в высших учебных заведениях, Катков Михаил Никифорович, Год: 1869
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Из донесения С.-Петербургского университета, напечатанного в ‘Правительственном Вестнике’, публика могла окончательно удостовериться, что бывшие в университете беспорядки имели характер случайности, вторгшейся в его жизнь неожиданно для самой учащейся молодежи.
Из числа 950 молодых людей, учащихся в Петербургском университете, было привлечено к университетскому суду 94 человека, из них по суду было оправдано 30 и только 64 оказались более или менее виновными в беспорядках. Из числа 64 признано заслуживающими легких взысканий и, стало быть, виновными в незначительной степени 26 человек. Удалены из университета 23 человека, и только 13 найдены заслуживающими высшего университетского наказания, то есть исключения с лишением права вступить в какой-либо из русских университетов. Итак, из числа 950 студентов, наполнявших аудитории С.-Петербургского университета, только 13 по строгом разборе дела признаны серьезно виновными.
Большинство студентов не только не принимали участия в беспорядках, но энергически протестовали против них и противодействовали им. Из фактов, сообщаемых в донесении совета, видно, что молодые люди обнаружили замечательную твердость, свидетельствующую, как далеко ушли мы после 1861 года, когда наших студентов было так легко подбить на всякое безрассудство. Прогресс очевидный и замечательный. Дело в том, что общественное мнение у нас в эти годы много созрело, ибо было бы нелепостью думать, чтоб учащаяся молодежь могла быть склонна к волнениям, когда все общество вокруг спокойно и здравомысленно.
Вот факты, официально засвидетельствованные, которые характеризуют настроение большинства студентов.
Беспорядки в С.-Петербургском университете продолжались, собственно, только четыре дня, с 18 по 22 марта. Сборища в первые два дня возобновлялись часто и под конец стали шумны. Тем не менее, говорит донесение, ‘лекции исправно посещались студентами и вообще в сборищах этих принимали участие сравнительно лишь незначительное число студентов, да и из них многие только с целью противодействовать возникавшим беспорядкам’.
20 марта участники беспорядков хотели занять для сходки одну из аудиторий, в то время когда в ней должна была читаться лекция. Профессор энергически воспротивился этому, и ‘к его объявлению присоединились голоса его слушателей, требовавших, чтобы посторонние удалились и не мешали лекции’. Зачинщики ‘остановились в коридоре у самой двери, оставались более четверти часа, причем повторительно отворяли дверь и обращались к студентам в аудитории с бранью и укором, зачем они не жертвуют интересам студенчества интересами науки’. Но наглые вызовы не имели успеха. Затянутые в беспорядки студенты, попытавшись увлечь за собою своих товарищей, должны были удалиться.
31 марта образовалось у самых дверей университетского суда шумное сборище. Ректор старался убедить собравшихся студентов разойтись, и увещания его имели успех ‘вследствие содействия, оказанного ему со стороны некоторых благонамеренных студентов’, причем оказалось, ‘что многие из студентов, попавших в сборище, занимавшее лестницу пред судом, вовсе не знали, в чем дело, или же явились туда для противодействия беспорядкам… Когда ректор с лестницы отправился в Петровский зал, где только что кончились лекции (было 12 часов), вышло более 200 студентов, которые обступили его и стали просить его каким-либо способом положить конец беспорядкам, причем предлагали тотчас же дать подписки, что они нисколько не сочувствуют происшедшим событиям. Желание их, однако, не могло быть исполнено, так как в Петровский зал явились также и участники беспорядков, и можно было опасаться прискорбного столкновения между студентами’.
Итак, искушение, которому подверглись студенты С.-Петербургского университета, было выдержано ими благополучно. Масса студентов с замечательною энергией дала отпор возбуждениям, которые производились через посредство нескольких человек из ее среды. Увлеклось этими возбуждениями, и то в незначительной степени, лишь весьма малое число. Если сборища бывали иногда многолюдны и раз простирались даже до 150 человек, то всегда оказывалось в них большее или меньшее число студентов, случайно попавших или явившихся для противодействия беспорядкам. К донесению С.-Петербургского университета приложена таблица, заключающая в себе статистические сведения о студентах, подвергшихся суду и взысканию. Интересно принять в соображение те графы, в которых студенты, принимавшие участие в беспорядках, распределены по курсам. Из числа 94 студентов, привлеченных к университетскому суду, первого курса значатся 54 человека, второго — 26, третьего — 9, четвертого — 5. Приговорены к исключению: первого курса 7, второго 2, третьего 3, четвертого 1. Итак, искушению главным образом, и то, слава Богу, в малой мере, подверглась лишь самая юная и наименее зрелая часть университетской молодежи.
Теперь спрашивается: какие приманки были употреблены для того, чтобы вызвать волнения между студентами? Агитаторам нужно было только расшевелить молодых людей и заставить их наделать глупостей. Попытаться возбудить между ними какой-нибудь задорный политический или социальный вопрос значило бы заранее отказаться от успеха замысла. Дело не пошло бы вовсе или оборвалось бы на двух-трех безумцах. Нужно было найти что-нибудь сродное среде, на которую предположено было подействовать, что-нибудь относящееся непосредственно к университетскому быту, что-нибудь во мнении молодых людей благоразумное, окружающему обществу сочувственное и правительству не противное. Поднят был вопрос, к сожалению, до сих пор не совсем уяснившийся не только в среде учащейся молодежи, но и в публике, между людьми серьезными. Мудрено ли, что семнадцатилетние юноши не дают себе ясного отчета в деле, о котором ходят бестолковые понятия даже в высших общественных сферах?
Агитация знала, чего коснуться: она возбудила вопрос о студенческой кассе. В числе молодых людей, учащихся в университете, есть немало бедняков. Для пособия неимущим имеется касса, куда поступают пожертвования с разных сторон. Еще весьма недавно в публике господствовало нечто вроде эпидемии для сбора приношений в студенческие кассы. Бедность не порок, но она не дает особых прав на университетское образование, и мы полагаем, что обильные токи пожертвований, которые лились с разных сторон в студенческие кассы, были бы лучше направлены, если б обратились на столь скудное у нас и все скудеющее дело простонародного обучения. Даровитые люди, стремящиеся к высшему образованию, сумеют проложить себе путь и из бедного состояния, а другие могут обойтись и без университета. Стране нужны не только люди для делания науки и для высших государственных и общественных положений, требуется также, чтоб и массы народа просвещались. Для благотворительной деятельности на пользу народного просвещения открывается у нас слишком обширное поприще и без студенческих касс. Достаточно и того, что для высшего образования существуют у нас университеты, открытые для каждого без различия званий, — университеты, где бедные студенты увольняются от всякой платы за слушание лекций, достаточно того, что при каждом университете есть стипендии, которые должны быть выдаваемы не только беднейшим, но и достойнейшим. Что же касается до особой кассы для выдачи временных пособий неимущим из числа студентов, то она находится в заведывании правления или совета университета. Было, однако, время, когда в наших университетах студенческие кассы находились в заведывании самих студентов, которые выбирали из своей среды делегатов как для раздачи пособий, так и для сношения с университетскими властями. В ту пору никто не придавал этому важности, и правительство не обращало внимания на это маленькое корпоративное самоуправление студентов, пока оно случайно не подверглось пробе. Многое таким образом допускается и терпится до поры до времени, пока не произойдет случай, который подвергнет вопросу то, что прежде существовало спроста и наивно. Возбуждается внимание, начинается критика, и спрошенный закон отвечает отрицательно. Злоупотребления со студенческими кассами были двоякого рода: неопытные молодые люди легко давались в обман пройдохам, которые овладевали их кассой и расхищали ее, но кроме мелких мошенников молодежь, как доказали происшествия 1861 и 1862 годов, попадала в руки злоумышленных политических агитаторов. Стоило лишь сбить с толку вожаков, и масса учащейся молодежи могла очутиться в чьих угодно руках. Ничтожное меньшинство благодаря организации забирало власть над всею массой своих товарищей и гнетом всей массы действовало на каждого в отдельности.
Ввиду скандалов, которых поприщем стали было наши университеты, правительство поспешило прекратить недавно завязавшийся обычай, не основанный ни на какой серьезной потребности и в то же время оказавшийся на опыте положительно вредным.
Но если нечто вроде корпоративной организации могло случайно образоваться между студентами и быть терпимо до поры до времени, то требовать, чтоб эта случайность была возведена в закон, не извинительно и самым юным умам. Общая студенческая корпорация, имеющая свою кассу и свое управление, установленная и организованная законодательством, есть нелепость, не имеющая имени. Но так как эта нелепость все-таки высказывается и имеет некоторый кредит не только между студентами, но и в публике, благодаря неясности относящихся сюда понятий, то мы позволим себе сказать еще несколько слов в разъяснение вопроса.
Всякая корпорация может состоять только из постоянных членов, студент же есть звание временное и переходное. Есть университетская корпорация, но она не простирается на студентов и состоит только из профессоров как членов совета. Можно толковать о расширении университетской корпорации и желать, чтоб она включала в себя большее число членов, хотя бы и не с равными правами. Так, с некоторой точки зрения можно, например, желать расширения университетской корпорации включением в нее докторов университета с предоставлением им некоторого участия в университетских делах или в заседаниях совета. Студенты же не могут не только составлять особую корпорацию, но и входить на каких бы то ни было правах в состав общей университетской корпорации, — не могут не потому только, что они еще молодые и недоучившиеся люди, но потому именно, что студент есть состояние переходное. Молодежь, наполняющая университетские аудитории, изменяется в своем личном составе с каждым годом. Это беспрерывно возобновляющийся поток. Студент есть как бы временный жилец университета и с каждым годом своего четырехлетнего срока приближается к концу университетского поприща и отрешается от своего студенческого звания. Чем зрелее становится студент, тем менее ему остается быть студентом. За несколько месяцев до окончания курса он может почти не считать себя студентом и слагает с себя это звание в то самое время, когда во всех отношениях становится старшим между своими товарищами. На первом курсе студент почти еще не студент, на высшем он почти уже не студент. На какие же элементы может опираться студенческая корпорация, если принять ее за дело серьезное?
Нам случалось слышать одно очень странное соображение. В студенты-де поступают молодые люди весьма нередко в зрелом возрасте и во всяком случае окончившие гимназический курс. Отчего же молодые люди того же возраста и еще с меньшим образованием, поступая в службу или на какое-либо общественное поприще, считаются уже полноправными гражданами, свободными и самостоятельными в своих действиях, между тем как молодые люди, находясь в университете, подчиняются особой дисциплине и их трактуют как школьников?
Но молодые люди, учащиеся в университете, не находятся в каком-либо исключительном положении, напротив, они тогда бы и попали в исключительное положение, когда бы исполнилось то, чего требуют эти господа для студентов.
Во всяком случае, студенты не имеют причины завидовать своим сверстникам, которые, вместо того чтобы продолжать учение, предпочли или были вынуждены обстоятельствами поступить в раннем возрасте на службу или приняться за какой-нибудь промысел. Студент ничего не проиграл оттого, что не поторопился оставить школу и вступить в жизнь, напротив, кто далее учится, тот более приобретает. Воздерживаясь на несколько лишних лет от общественной деятельности, молодой человек становится сильнее и достойнее ее. Наука есть сила, и она же дает почет и открывает доступ к высшим сферам общественного служения.
Молодые люди, нередко сбиваемые с толку старшими, напрасно воображают, что они лучше приготовятся к жизни, если школа, в которой они учатся, будет ареной, открытою для внешних возбуждений. Нет, напротив, сильными характерами и уважительными деятелями выходят те, кто не портит себе жизни предварительною игрой в нее и долее выдерживает себя на искусе, развивая и укрепляя свои силы.
Пожелаем, чтобы в нашей публике распространялись и зрели правильные педагогические понятия. О деле науки мало думали в нашем отечестве, и нет ничего мудреного, что обо всех относящихся к ней предметах господствует у нас прискорбная сбивчивость понятий и что при недостатке правильных педагогических понятий в нашей общественной среде учащаяся молодежь наша в простоте сердца увлекается нелепостями, не дает себе должного отчета в своих потребностях и легко подвергается возбуждениям злоумышленных или сумасбродных агитаторов.
Итак, рассматривая недавние студенческие беспорядки как дело собственно университетское, мы не можем не убедиться, что оно не имеет ни малейшей важности, никакого значения и не заслуживало бы внимания, если бы к этому делу не примешивался видимым образом элемент, ему чуждый и внешний. Донесение С.-Петербургского университета свидетельствует о факте, о котором уже и прежде было известно публике, что в сходки студентов втирались люди неизвестные и не принадлежащие к университету.
Что посторонний элемент в студенческих беспорядках присутствовал, это, впрочем, не подлежит сомнению, это есть факт положительный. Спрашивается только, с какой стороны подул сюда ветер?
Прежде всего надобно заметить, что детский характер движения, возникшего между студентами, соединялся с притязанием на какое-то большое значение. Во всей этой истории заметно усилие раскинуться как можно шире и раздуться в гору. Три высшие учебные заведения в Петербурге, Медико-хирургическая академия, Технологический институт и университет, вдруг пришли в смятение, дабы явить мipy, что беспорядки между учащеюся молодежью имеют характер общий. Этого мало: высланы были эмиссары в Москву и другие университетские города, дабы везде в одно время расходилось юношество и, стало быть, таким образом ясно, что вся Россия находится в расстройстве и смятении: ибо волнения учащейся молодежи, и притом в столь обширных размерах, как было задумано, были бы невозможны в обществе, твердо сидящем на своих основаниях.
Великолепная комедия не удалась. Несмотря на все подстрекательства, студенческие беспорядки в Петербурге далеко не достигли тех размеров, до каких удалось было довести их в эпоху великой реформы освобождения крестьян. Что же касается до других университетских городов, то там попытки агитации не имели никакого действия. Особенно в Москве употреблены были ревностные усилия возбудить молодежь к шумным демонстрациям, но здравый смысл молодых людей дал энергический отпор подстрекателям. Мы не хотим сказать, что в массе московского университетского юношества, доходящей без малого до двух тысяч человек, господствуют совершенно верные и ясные понятия по тем вопросам, которые были брошены в нее и которые в самой публике еще не пришли в надлежащую ясность, но молодые люди хорошо поняли неправильность действий, на которые их вызывали. Московские студенты были более всего озабочены тем, чтоб оттолкнуть подстрекателей и не пустить их в свою среду. Беспорядков здесь не было, было только действие здорового организма, не хотевшего принять заразу, которая силилась овладеть им.
С какой же стороны шли подстрекательства? Каким интересам или какой партии понадобилось разыграть в России комедию мятущейся молодежи во знамение того, что и все русское общество потрясено в своих основаниях?
Мы знаем, что есть действительно партии, которые издавна пытались воздвигать в нашем отечестве туман прискорбных и пагубных недоразумений между народом и правительством. Именно потому, что нигде нет столь тесного и живого единения между Верховною Властию и народом, как в России, нигде и не делалось столько усилий к тому, чтоб оклеветать их друг пред другом и поселить между ними взаимное недоверие. Сначала для этого казалось достаточно простой лжи, но в наши дни потребовался обман в лицах. Пробовали вызвать смуту в разных общественных слоях, с тем чтобы дать ей уже готовое истолкование. Попытки взбунтовать крестьян в великий момент их освобождения были посрамлены полною неудачей, не удались и попытки воспользоваться замешательством землевладельческих интересов. Вдруг однажды запылали повсеместно города и села, поджигаемые невидимою рукой. Вдруг, наконец, раздался поразивший всю Россию ужасом и недоумением выстрел из пистолета, вложенного в руки испорченного и полоумного мальчишки.
Следствие, возбужденное гнусным событием 4 апреля 1866 года, не добилось, как известно, результатов, каких все были вправе ожидать от него: оно не добралось до корней зла. Следователь или был введен в заблуждение, или слишком буквально понял свою задачу. Он пошел по путям следствий, но упустил из виду пути причин. Он дошел до гимназий и семинарий, и ему оставалось лишь несколько шагов до грудных младенцев. Он доходил до самых отдаленных отпрысков зла, но с каждым шагом отдалялся от корней его…
Нынешние попытки произвести замешательство между студентами, очевидно, не имели иной цели, кроме только той, чтобы произвести известного рода впечатление. Студенческие беспорядки, какие бы размеры ни приняли, не могли быть ничем иным, кроме демонстрации, долженствовавшей послужить предметом для некоторых толкований и основанием для некоторых заключений.
Нам говорят, что есть партия всесветной революции, которая, осетив всю Европу, простерла свои виды и на Россию. Революционная красная партия пыталась-де поджечь нашу учащуюся молодежь к этим безрассудным демонстрациям.
Но, во-первых, что это за всеобщая революционная партия? Где эта громадная организация, которая вопреки всем правительствам, столь могущественным в наше время и вооруженным неслыханными доселе способами дознания и действия, будто бы охватила весь мip своею сетью и из любви к искусству пытается облагодетельствовать и Россию? На перекрестках европейского мipa действительно скопляются отверженцы разных стран, но если мы встречаем между ними некоторые организованные группы, способные к более или менее серьезному действию, то оне имеют отнюдь не отвлеченный космополитический, а весьма определенный национальный характер. Такова, например, польская эмиграция в Париже. Есть революционные учения, есть революционные идеи, есть повсюду сволочь, готовая пристать ко всякому движению и послужить материалом для всякой агитации, но революция отвлеченного характера, имеющая сама себя целию и в то же время сильно организованная и обладающая обильными средствами для действия, есть ‘не любо — не слушай’. Организованные революционные партии видят в революциях только средство и имеют какие-либо весьма положительные цели. Во главе их находятся люди сильные, влиятельные, обладающие большими средствами. Всем известно, что революционные элементы возбуждаются, поддерживаются и организуются даже правительствами, которые употребляют их как военное средство в мирное время против других правительств. Так, польский вопрос с его мятежами и смутами есть создание дипломатии, и опасность его заключается не в красной сволочи, которую он периодически высылает на убой, а в тех белых олигархах, которые приняты ко всем дворам Европы. Так расплачивается фениями с Англией ее заатлантический братец Ионафан за поддержку, которую она в свою очередь оказала мятежникам южных штатов…
Но допустим, что есть на свете хорошая организованная и снабженная средствами на дальние подвиги космополитическая красная революционная партия. Надобно допустить при этом также и то, что у означенной партии есть какой-нибудь план действий. Но кто же, кроме идиотов или сумасшедших, стал бы так грубо и бессмысленно выдавать себя, как эти господа революционеры во всех попытках произвести смуты в нашем отечестве? Что, например, укололо их затеять именно теперь студенческие беспорядки в наших университетах? Какие обстоятельства могли они счесть благоприятными для своих замыслов именно в настоящее время? Какую пользу могла извлечь для себя революционная партия из бессильных демонстраций горсти обманутых молодых людей посреди полного спокойствия страны, при безусловно антиреволюционном настроении целого народа и при громадной как материальной, так и нравственной силе правительства? Остается придти к убеждению, что революционные элементы действовали не в своих, а в чужих интересах и что они были ad hoc [специально к этому (лат.)] сфабрикованы…
Вот факт, на который нам указывают: участниками и поджигателями всех смут являются у нас люди, зараженные грубейшими учениями социализма и коммунизма, проповедующие полное отрицание всех основ человеческого общежития, так называемые нигилисты. Нигилисты и в последнее время были-де возбудителями беспорядков, происшедших между студентами. Они пытались развратить своими учениями одних и обмануть других, они обращались к студентам с своими прокламациями…
Мы не думаем отрицать этого. Но есть причины первичные и причины вторичные. Негодяй, поджигающий дом за столько-то рублей, или несмысленый ребенок, делающий то же за пряник, конечно, причины пожара, но тайна первичной причины не в них, а в том, кому это было нужно и кто снарядил их на это.
Что такое самый нигилизм? Не создан ли он именно затем, чтобы служить средством для людей и партий, не брезгливых в выборе средств? Нет такой мерзости, которая не могла бы взойти на его нивах, но нигилизм не способен быть целью, в нем нет ничего положительного, ничего организующего. В мiре, слава Богу, устроено так, что ни безумие, ни глупость, ни разврат не могут сами собою становиться организующими силами. Они могут причинять вред частный, но бессильны для общего политического действия. Вред нигилизма заключается главным образом в миазмах его существования, а не в способности к самостоятельно организованному политическому действию. Искренними нигилистами могут быть только совершенно незрелые молодые люди, которых, к сожалению, благодаря фальшивой педагогической системе (мы и до сих пор не хотим вполне расстаться с нею) в таком обилии выбрасывали на свет наши учебные заведения. Их излечивают годы, опыт жизни, общественная среда. Множество молодых людей, которые за несколько лет пред сим с ума сходили от ‘Колокола’ и попадали в руки польских организаторов, не могут теперь без печальной улыбки вспомнить о своем прошлом. Что же касается до вожаков нигилизма, избравших его себе как профессию, то они себе на уме и действуют, конечно, не из увлечения. Эти развратники, до седых волос бесстыдно причисляющие себя к молодому поколению и говорящие от его имени, обманывают неопытную молодежь не только относительно проповедуемых ими идей, но и относительно своей личности и характера своих побуждений и действий. Люди этого сорта способны на все, и поверьте, что если в наших поддельных смутах участвуют нигилисты по профессии, то они действуют не из одного нигилизма, но с придачей за труды…
Общество было встревожено, правительство было озабочено, полиция была в больших попыхах. Молодые люди, замешанные в университетских беспорядках, были привлечены к суду, и некоторые из них испортили свое будущее. Посреди этой суматохи слишком заметно выказал свое усердие один, как сказывают, весьма заслуженный нигилист, человек далеко не первой молодости, если не ошибаемся, еще лет за шесть, за семь пред сим служивший учителем в уездном или ином училище, некто Нечаев. Мы, быть может, ошибаемся в некоторых подробностях, но верно то, что этот поджигатель молодежи, выказавшийся уже слишком заметно, был арестован. Но он не погиб и ничего не потерял. Он ухитрился бежать из-под стражи, чуть ли не из Петропавловской крепости. Он не только убежал за границу, но успел chemin faisant [по пути (фр.)] сочинить прокламацию к студентам, напечатать ее весьма красиво за границей и послать целый тюк экземпляров оной по почте, конечно не с тем, чтоб она разошлась между студентами: на это он как человек неглупый, что доказывает самый побег его, не мог рассчитывать, да это, по всему вероятию, ему не было и нужно. Цель его или его патронов была, вероятно, достигнута тем, что прокламация была перехвачена и прочтена в высших правительственных сферах. Что же пишет этот молодец? Он убеждает студентов крепко держаться, но не полагаться на баричей в своей среде. Это-де консервативные элементы, на которых дело революции рассчитывать не может. Иное дело народ, крестьяне, рабочие: тут-де для революции большая пожива, и пусть-де студенты обратятся к рабочим и подготовляют их к революции.
Злополучный! Все жалуются на крайний недостаток рабочих, а он уверен, что на зов студентов со всех сторон бросятся массы рабочего народа и пойдут бунтовать от нечего делать. Пылкий энтузиаст! Он забыл, как во время студенческих беспорядков 1861 года бедных молодых людей, сбитых с толку бессовестными вожаками, приняли на московских улицах эти самые рабочие…
Но автор прокламации вовсе не из числа наивных энтузиастов. Под видом наставления студентам имелось собственно в виду просветить правительство, ознакомить его с надеждами и видами великой революционной партии и открыть ему глаза на опасности, которые угрожают спокойствию государства со стороны народа, если правительство не примет программы так называемой консервативной партии.
Нам сведомо, что были пущены в ход еще разные прокламации. Будто бы даже была прокламация от имени известного Бакунина. Не знаем, сам ли Бакунин писал ее, или, так как этот документ назначался не для публики, имя Бакунина взято только для того, чтобы произвести надлежащий революционный эффект, но ни в каком случае нельзя принимать эти прокламации за что-либо серьезное в смысле красной революции. Если же они заслуживают серьезного внимания, то в смысле совершенно ином. Истинная опасность угрожает не с той стороны, куда нам показывают, и если есть заговор, организованный и обладающий средствами к действию, если действительно разные злоумышленные действия, возникающие одно за другим пред глазами изумленной России, делаются по плану, то тайна этого плана заключается не в нигилизме и высшее направление идет не от революционных шутов, ставших общим посмешищем, а от людей и партий более серьезного и опасного свойства.
Вот еще характеристический факт. В последнее время разными лицами в Москве были получены по городской почте анонимные письма, писанные поддельным почерком, в которых неизвестный цинически извещал, что он замышляет важное политическое преступление и что для этого уже составился заговор. ‘Спешите принимать меры’, — прибавлял интересный незнакомец. Через несколько времени те же лица получили новое послание той же руки, в коем изъявляется сильное негодование на них за то, что они ‘не заявляют’, где следует, о его преступных замыслах. ‘Что же вы молчите? Я на вас докажу после’, — убеждает этот оригинальный заговорщик и добавляет, что у них-де все идет как нельзя лучше и на днях-де будет сходка на Тверском бульваре, так что никто не заметит.
Как сказано, подобные послания были получены разными лицами. Значит, это делалось в видах огласки и с тем, чтобы встревожить целое общество. Представьте же себе этот наглый расчет на глупость и легковерие людей! Заговорщики, которые хлопочут о том, чтобы против них принимались меры и чтобы замыслы их были поскорее открыты и сами они отправились на каторгу! Заговорщики, которые просят, чтоб о них было поскорее заявлено, следят, заявлено ли, и сердятся, что заявление замедлило!
Что может быть грубее и яснее этой проделки?
Впервые опубликовано: ‘Московские Ведомости’. 1869. 24 мая. No 112.