Юрий Зорич
Юрий Зорич
Беседы с Тамарой Тумановой
Беседы с Тамарой Тумановой
* * *
* * *
Беседы с Тамарой Тумановой, Зорич Юрий, Год: 2004
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Визит этот был омрачен большой печалью, поскольку поездка совпала по времени с обострением болезни Тамары Тумановой. 30 апреля я выехал из Тусона в Лос-Анджелес, чтобы повидаться с ней. Она была на диализе (переливании крови) с 1981 года, так как была нездорова. Я должен был отвезти некоторые ее фотографии в музей Дягилева, и мы договорились встретиться в 4 часа дня в доме Тамары в Беверли-Хиллз. Я много раз звонил ей, чтобы подтвердить нашу встречу, но никто не отвечал. Наконец, я поехал в студию Татьяны Рябушинской и Лишина, что в трех кварталах от дома Тамары, и оттуда мы опять звонили ей, и опять безуспешно.
Около семи вечера того же дня я решил заехать к ней домой. У дома стояла незнакомая машина, двери дома были открыты. Войдя в дом, я увидел врача, который вызвался отвезти Тамару из больницы в Санта-Монике к ней в Беверли-Хиллз.
Тамара выглядела бледной и усталой, но, как всегда, жизнерадостной. Я узнал, что в 6 утра ее забрали на весь день в больницу, где сделали операцию на яремной вене, чтобы очистить ее для будущего диализа.
Вены на руках Тамары стали очень плохими из-за постоянного диализа, и доктор решил продолжать диализ через шею. Я заметил большую рану с темным комком загустевшей крови, закрытую прозрачным медицинским пластиком, на щиколотке Тамары: когда медсестра собиралась везти Тамару в кресле к машине, то по неосторожности наехала ей на ногу перед дверью лифта.
Из-за этой неожиданно возникшей ситуации Тамара не успела подготовить для меня фотографии и попросила вернуться за ними часа через два.
Тогда я не знал, что следующая встреча окажется последней в нашей жизни.
За годы нашей совместной работы, совместных классов и выступлений, а особенно во время моей жизни в Лос-Анджелесе наша дружба с Тамарой Тумановой окрепла. Мы учились у Ольги Преображенской, будучи детьми. Мы оба поселились в Лос-Анджелесе. Даже когда я уехал в Тусон, чтобы преподавать в университете Аризоны, мы все время поддерживали связь. Я часто приезжал в Лос-Анджелес, чтобы навестить свою мать, пока она была жива, и заодно укрыться от летней тусонской жары. Я бывал в доме Тамары в Беверли-Хиллз, где она жила со своей матерью, и часто записывал наши ‘беседы втроем’. Эта глава частично воспроизводит мои записи.
Поскольку мы были очень близки, читатели имеют возможность получить сведения о Черной Жемчужине Русского Балета (так первым назвал ее Сол Юрок) непосредственно со слов ее и ее матери. Она также рассказала об относительно более поздних годах жизни нашего педагога — Ольги Преображенской. Я объединил все свои записи, где обозначил сказанное Тамарой буквой ‘Т’, а слова ее матери — буквой ‘М’. Свои комментарии я обозначаю курсивом.
М: Каждый раз, когда мы возвращались в Париж, мы навещали Преображенскую в ее студии и дома. Это было после войны, когда Тамара была ангажирована Парижской Оперой в качестве приглашенной балерины.
Наша дружба началась, когда Тамаре было четыре с половиной года. Мои родители боготворили мадам Преображенскую еще в Санкт-Петербурге, когда мне самой было всего двенадцать лет.
Когда мы приехали в Париж, по русскому справочнику я узнала, что мадам Преображенская преподает в своей студии, и решила отвести к ней Тамарочку. Тамара тогда была очень маленькой, и жизнь у нас была очень трудной, так как все, что у нас было, осталось в России. Когда мадам Преображенская посмотрела Тамару, то сказала, что она очень маленькая, но умненькая. Она спросила Тамару, любит ли та музыку, и Тамара ответила:
— Да, очень люблю.
— Какую же музыку ты любишь?
— Я люблю очень печальную и очень веселую музыку.
Т: Это была первая студия Преображенской в Париже, ‘Олимпийская студия’. Там был театр, мюзик-холл. Это недалеко от гостиницы ‘Париж’, на пересечении улицы де Комартен и Пляс де Мадлен. Студия находилась на втором этаже. Этот театр до сих пор существует. Студия была огромной, или это мне так казалось, поскольку я была очень маленькой. Ежедневно мадам Преображенская давала там много классов. Там же преподавала и мадам Егорова.
М: Мадам Преображенская сказала, что возьмет Тамару в класс начинающих. Тамаре это не понравилось, и она посмотрела на меня с упреком. Через десять дней после того как Тамара начала заниматься мадам Преображенская сказала: ‘Я возвращаю заплаченный Вами аванс. Тамара — особенная ученица, она уникальна. Это не комплимент Вам или Вашему мужу. Я перевожу ее в более продвинутый класс. Она очень наблюдательный ребенок, все понимает и старается следовать всем указаниям’.
Дочери русских писателей (Бунина и других), которые также занимались в классах мадам Преображенской, потеряли всякую надежду достичь способностей Тамары. Когда нужно было выполнять наиболее сложные движения, мадам Преображенская говорила Тамаре: ‘Будь осторожна и встань, пожалуйста, за рояль, чтобы кто-нибудь не ушиб тебя’. Тамара спрашивала: ‘А можно мне посмотреть?’ Преображенская отвечала: ‘Конечно, да, и ты можешь там делать все, что хочешь’. Но Тамара говорила: ‘Я хочу делать то, что Вы показываете в классе’. За роялем она все повторяла, при этом наказывала себя — била по ноге, когда ошибалась или поворачивалась не в ту сторону, плохо видя движения класса. Скоро Тамара уже стояла в первой линии класса. Сначала девочки любили Тамару, но потом стали ревновать и ненавидеть за то, что она могла повторить любое заданное движение. Тамара делала невероятные успехи в танцах. Пошли слухи, что должна приехать Анна Павлова, чтобы просмотреть и выбрать себе новых танцовщиц для своей труппы, выступавшей в театре ‘Трокадеро’ (в настоящее время ‘Театр де Шайо’). Это был бенефис в пользу Красного Креста, который организовывала Павлова. Павлова приехала специально, чтобы посмотреть учеников Преображенской, поскольку когда-то вместе с ней училась в Санкт-Петербурге.
Мадам Преображенская сказала Тамаре, что она не будет участвовать в просмотре, поскольку еще очень мала, еще успеет, когда подрастет. Она велела Тамаре пройти в самый конец класса, поскольку показываться будут только старшие девочки, и погладила Тамару по головке. Тамара присела в поклоне и послушно прошла в конец класса. Когда дело дошло до фуэте, Тамара сделала пятнадцать (в голосе мамы в этот момент послышались слезы).
Т: И очень хорошо, на одном месте.
М: Павлова спросила: ‘Оляша, что это за девочка в конце, которая все так хорошо сделала?’ Преображенская, желая уточнить, переспросила Павлову, не на Тамару ли она смотрела. Павлова ответила: ‘Да, конечно, никто не сделал это так хорошо, как та девочка в конце!’ Павлова еще спросила, не карлик ли она. Преображенская ответила: ‘Нет, она просто еще маленькая, ей всего пять лет’. Павлова попросила Тамару подойти поближе. Тамара подошла и сделала поклон Павловой. Преображенская сказала: ‘Тамара, это — Анна Павлова, великая балерина’. Тамара ответила: ‘Я знаю’. Павлова спросила: ‘Ты любишь танцевать?’ И Тамара ответила: ‘Очень люблю’. Павлова спросила: ‘А какую музыку ты любишь?’ Тамара ответила: ‘Печальную и веселую, но она мне не подходит’. Павлова настояла, чтобы Тамара потанцевала и под ту, и под другую музыку, упомянув, что для нее самой музыка была второй жизнью.
Грэбе Славоленская, происходившая из очень известной в России музыкальной семьи и имевшая школу в Париже, начала играть свои композиции для Тамары. Остановить Тамару было невозможно. Она импровизировала на музыку различных настроений, в том числе и адажио, закончив русским танцем. Во время ее импровизации Тамара попросила мадам Славоленскую не спешить, поскольку она нервничает, и не будет ли мадам любезной следовать за ней и ее танцем?
Павлова воскликнула: ‘Я беру ее, она произведет сенсацию!’ Павлова выбрала только Тамару, но мадам Преображенская настаивала, чтобы она взяла кого-нибудь из старших учениц тоже. Она делала это только ради Тамары, хотела ее защитить. Преображенская постоянно говорила своим ученицам: ‘Я знаю, что ты скоро перестанешь посещать мои классы, но это будет плохим решением, и ты снова вернешься обратно’. Для выступления Тамары она поставила ‘Польку’ на музыку Лядова.
Т: Среди учениц Преображенской была Нина Юскевич (не имеющая отношения к Игорю), очень хорошая танцовщица и дочь известного писателя. Были три сестры Гжебины из очень аристократической семьи и очень внимательные к нам.
М: После выступления Павлова заметила Преображенской: ‘Оленька, я боюсь, что она уже намного опередила нас в нашей профессии!’ После спектакля в театре ‘Трокадеро’ Павлова подарила Тамаре букет прекрасных роз, преподнесенный Павловой одним из поклонников. Все это произошло в присутствии Сола Юрока, Арнольда Хаскелла и французского критика, которые были на этом представлении. Это придало Тамаре еще большую устремленность. Она стала также придирчивей относиться к себе и своей одежде, своим манерам, речи и поведению.
Я спросил маму Туманову, правда ли, что Тамара родилась в поезде? Хотел услышать эту историю из первых уст.
М: Мы прибыли в Санкт-Петербург из Грузии. Я спасалась ползком по земле, поскольку всюду стреляли. Наконец меня посадили на велосипед, потом на телегу, и повезли к поезду. Не было времени ничего взять с собой, кроме нескольких колец, ожерелий и брошек. Я все оставила, поскольку меня торопили, ожидали отступления армии. Но мы надеялись вскоре вернуться обратно.
Да, это произошло уже после Санкт-Петербурга, в Сибири. Г-н Туманов был генералом в армии Колчака, и я думала, что он погиб. Он сказал мне, что если я не получу от него известий по истечении сорока восьми часов, объявить всем, что его нет в живых. Это было за пять месяцев до рождения Тамары. Она родилась в поезде, в вагоне, в котором перевозили лошадей, между Тюменью и Екатеринбургом.
Мы приехали во Владивосток, где обратились к японской организации, поддерживавшей русских, бежавших от коммунистов. Я постоянно говорила Тамаре, что папа скоро приедет, чтобы ее подбодрить. Когда один из японцев подошел к нам с каким-то вопросом, она спросила меня: ‘Это папа?’
Через четыре месяца во Владивосток из Константинополя прибыл тяжелораненый г-н Туманов в надежде разыскать меня через ту же организацию. Именно там мы и нашли друг друга, и он впервые встретился с дочерью, которой никогда не видел. В присутствии Тамары я часто называла своего мужа ‘Володя’, и Тамара так привыкла к этому имени, что стала так же называть своего отца, что совершенно не принято в русских семьях. Вскоре после этого мы втроем переехали в Шанхай, где прожили год. Я заболела, у меня не в порядке были легкие. Мой муж после ранения почти потерял голос. Он возглавил организацию помощи русским: прятал их в больших бочках из-под икры, чтобы помочь им тайно перебраться через границу. Не имея никаких средств, мы должны были много работать. Я брала Тамару слушать симфонический оркестр в Шанхае, концерты которого давались бесплатно в парке. Я ей вкратце рассказывала историю Ромео и Джульетты, и мы слушали ‘Ромео и Джульетту’ Чайковского. Тамара всегда обожала классическую музыку. Когда начинался дождь, и я хотела увести ее домой, она настаивала, чтобы мы остались до конца.
Под студией в Париже находился магазин, где продавали пластинки, и где за небольшую плату разрешалось слушать классическую музыку. Тамара часто проводила там время и тратила деньги, чтобы слушать музыку и сопереживать ей.
Т: Когда слышишь музыку великих композиторов, чувства и движения возникают сами собой. Когда я слышу Бетховена, я думаю о Мясине, Чайковского — вижу Баланчина, слушаю Брамса — опять Мясин.
Когда я занимаюсь со своими студентами и наблюдаю их интерпретацию музыки, у меня возникает впечатление, что они бегут от нее, как от огня. Кажется, что они не способны ассоциировать музыку с движением.
Т: Мадам Преображенская была очень требовательна ко мне, и временами мне казалось, что она забывала о моем возрасте. Тем не менее, я уже решила, что буду танцовщицей, и знала, что она правильно поступает, не давая мне поблажек. Она была очень требовательной, и для нее была важна каждая мелочь, вплоть до того, как я выгляжу в своем балетном одеянии, даже в классе.
Помнишь ли ты ее друга, князя Александра Зубова? Я звала его ‘дядя Саша’. Мадам Преображенская убедила его организовать концерт для меня в Баден-Бадене. Концерт прошел с огромным успехом и ознаменовал начало моей балетной карьеры за пределами Парижа. Я танцевала весь репертуар Преображенской, который она со мной выучила. Я танцевала на музыку Скрябина, Чайковского, ‘Музыкальный момент’ Шуберта, танцевала испанский танец, для которого мадам Преображенская настояла, чтобы я позанималась с Маргаритой Морено, поскольку хотела, чтобы я танцевала этот танец в правильном стиле, а не в надуманной псевдоиспанской манере. Я танцевала ‘Грустный вальс’ Шуберта. Я дала два концерта в ‘Саль Гаво’ в Париже. После выступления у Павловой меня пригласили выступить в зале ‘Министерского салона’, который в то время был очень модным и элегантным. На этих концертах Иегуди Менухин играл на скрипке, а Лили Понс пела.
Когда состоялся мой первый сольный концерт, мне было семь-семь с половиной лет. Это было в Реймсе. Я танцевала перед Ассоциацией роялистов. Это были люди, верные монархии. В Монпарнасе в конце выступления я сделала тридцать два фуэте, и вся публика кричала ‘бис’. Приободренная таким приемом, я попросила свою пианистку мадам Ваханову повторить и сделала еще тридцать два двойных фуэте.
Благодаря этой Ассоциации, я встретилась со множеством известных людей из мира композиторов и артистов: с директором Парижской Оперы Роше, необычайно элегантным человеком, с мадам Жан дю Бост — очень богатой дамой, которая жила на Пляс д’Иена, и Мари Лорансен, декоратором ее квартиры. У мадам дю Бост был салон, который посещали Дариус Милош, Жорж Орик, Флоренц Шмидт, Франсис Пуленк, Жак Ибер, Ролан Эммануэль, Морис Равель.
Мадмуазель Франк — хореограф Оперы, и Марсель Бугаде, балетмейстер, ходили по всем балетным студиям, мечтая найти пятнадцатилетнюю балерину. Когда они пришли в студию Преображенской, то сразу же выбрали меня. Я для них оказалась просто подарком, они не ожидали, что мне всего девять лет.
Вот как я была представлена Парижу. Мадам Лорансен сделала огромный веер в углу сцены, при каждом открытии складки которого исполнялась музыка разных композиторов. Когда я танцевала польку Дариуса Милоша, послышались крики ‘бис’, что было неслыханным делом. Сифер, который сочинил музыку для ударных к ‘Икару’ Сержа Лифаря, обработав предложенные Лифарем ритмы, был нашим дирижером.
В той же программе танцевала Ольга Спесивцева. Тем не менее моя афиша была того же размера. Я была огромной звездой и пользовалась триумфальным успехом. Интересно заметить, что в кордебалете тогда были Иветт Шовире, Соланж Шварц и Полетт де Навик. Замбелли танцевала ‘Впечатления мюзик-холла’ Брониславы Нижинской. Один из номеров танцевала Одетт Жуайе. Потом она стала известной звездой кино. В своей книге она написала: ‘Когда я увидела маленькую русскую танцовщицу и ее талант, я поняла, что здесь я не смогу сделать карьеры’.
М: Дариус Милош сочинил для Тамары ‘Польку’ и ‘Сон’ в 1933 году. Жорж Орик сочинил ‘Веер Жанны’ (‘Сказку’), а впоследствии ‘Федру’ — большую драматическую роль балерины.
Тамара училась играть на фортепиано и ходила также в лицей Мишле. Распорядок ее дня был таков: лицей, потом балетный класс у мадам Преображенской, затем занятия фортепиано с мадам Бернадетт Александр Жорж, затем она шла домой, чтобы дополнительно заниматься с учителями, которые приходили на дом, потом снова к Преображенской, чтобы работать над ролями. Иногда у нее не было денег на метро, но она жила любовью к искусству.
Т: Ты помнишь, Юрий, как мы ходили в ‘Ковент-Гарден’ на репетиции в 9 утра и никогда не протестовали, если репетиции заканчивались намного позже намеченного времени? Нам даже в голову не приходило считать часы. Единственно важным было: ‘Кто будет танцевать премьеру?’
Я вспомнил, как мадам Каринская наконец-то прибывала в театр в сопровождении своих портних с еще не законченными костюмами. Костюмы закалывались или завязывались на нас в последний момент перед выходом, и мы бросались на сцену.
Т: Один из костюмов она вообще совершенно забыла сделать. Это было, когда ты танцевал пастораль в ‘Фантастической симфонии’ Гектора Берлиоза с Ниной Вершининой. Они увидели меня, когда я уже была привязана тросами перед полетом над сценой. Каринская всплеснула руками и упала в обморок, а вслед за ней и Берар. В самый последний момент мама нашла какой-то тюль и задрапировала меня. То же самое произошло и в ‘Лабиринте’. Тогда Сальвадор Дали был художником по костюмам и делал для меня костюм Ариадны. Я пришла на примерку — ничего не было сделано, кроме белого трико. Дали со своими закрученными усами закудахтал писклявым голосом: ‘Но это же ужасно, что же делать?!’ Мама снова спасла ситуацию, сшив импровизированный костюм для моего выхода. Представь, в какое интересное время мы жили. И никто не дулся на Мясина, Берара, Дали, Каринскую!
Юринька, ты знаешь, я танцевала для дедушки принца Ренье из Монте-Карло на дне его рождения.
Я видела, как танцевала мадам Преображенская, когда г-н Левинсон читал лекцию о балете. Это было в театре ‘Шанз-Элизе’. Она танцевала одна в настоящих костюмах, в которых танцевала в России, и они превосходно сидели на ней. Она была грациозной и тоненькой.
Левинсон сказал: ‘Мадам Преображенская обладает исключительным пониманием танца. Ее подход идет от души и ума’.
Мадам Преображенская обычно говорила, что нужно жить в танце, чувствовать и понимать его движения.
Она сделала мне много подарков. Вот те костюмы, еще браслет с колокольчиками для щиколотки — он был подарен Удаем Шанкаром Анне Павловой. Павлова подарила его Преображенской. (В конечном итоге этот браслет через Тамару Чинарову-Финч был передан в музей Академии Вагановой в 1993 году).
Я получила от нее исключительно красивый подарок царя — двуглавого орла, а также около сотни писем, каждое в полную страницу, много открыток. В одном письме она оставила завещание, чтобы я взяла все, что мне захочется, из принадлежащих ей вещей.
Знаменитый царский дар — изображение Николая Второго на золотой медали, обрамленное бриллиантами, — она также отдала мне, когда пришла посмотреть меня в Парижскую Оперу. Она сказала: ‘Видишь, это теперь принадлежит тебе, я оставляю его тебе в своем завещании’.
Люди, окружавшие Преображенскую, были не слишком добры и преданы ей. Эльвира Роне была единственной ученицей Преображенской, которая сама давала классы младшим детям. В своей книге о Преображенской она пишет, что была единственной, кто научил меня делать фуэте. Это было преувеличением, так как именно Преображенская давала мне указания и объясняла мельчайшие подробности исполнения.
Хуже всех оказался Коля Артимовский по прозвищу ‘Гулак’, укравший у Мадам полученные от учеников деньги, когда некоторое время замещал ее секретарей Ваховских. Во время немецкой оккупации Коля Артимовский, желая занять место Ваховских, донес на них немцам. Ваховские, которые были очень милыми людьми, прятались у своих друзей. Они были арестованы и сосланы в концлагерь, где и погибли. Коля украл все ее серебро, ноты и все ценности. Однажды Коля Артимовский подрался со своим братом. Это было зимой, у них была система отопления углем ‘Саламандра’. Сцепившись в драке, они упали на обогреватель, и оба умерли в больнице.
Где-то в 1958-1959 годах Преображенская рассказывала мне, что была очень богата благодаря своему другу графу Зубову, у которого в Швейцарии хранился царский сервиз и золото, принадлежавшие Екатерине Великой и Николаю II, но в конечном итоге ставшие фамильной собственностью Зубова.
Мой отец скончался 14 декабря 1962 года. 17 числа мы похоронили его в Лос-Анджелесе, а 27 декабря пришла телеграмма из Парижа от адвоката Преображенской с сообщением о ее смерти. Это было шоком и горем для нас с мамой.
Ирина приехала из Лондона в Париж и забрала все иконы Преображенской и все, что смогла найти, несомненно, чтобы спасти от Лифаря, который организовал распродажу. Я считала, что они должны были прислать мне телеграмму с просьбой сообщить, как поступить с ее имуществом, должны были бы спросить моего совета. Я сказала Лифарю: ‘Сережа, что же ты наделал? Ты же знаешь, что мадам Преображенская оставила завещание на меня’. Он начал изворачиваться, говоря: ‘Это не я, это не я’. Я тогда ему сказала: ‘У меня есть свидетели. Как ты сможешь пережить этот стыд?’
Мадам Преображенская подарила мне маленькую театральную сумочку и маленькую записную книжечку от Фаберже, которые ей подарила Анна Павлова, и еще несколько брошей.
В 1936 году в Советском Союзе была опубликована книга на очень хорошей бумаге обо всех русских балеринах. Преображенская была наиболее любимой как балерина и человек. К тому же она была одним из величайших педагогов. Когда бы она ни выступала, если на спектакле был кто-то из царской семьи, на следующий день она получала двойную оплату золотом. А мы всегда считали их ‘бедными балеринами’!
Я заметил: ‘Как нам повезло, что мы были ее учениками! ‘
Т: Я звала Преображенскую своей ‘балетной матерью’, и в самом деле, я была для нее, как дитя, когда в четыре года начала у нее учиться. Она была необычайным человеком — такая маленькая, и с такой волей. Ты помнишь, она жила по улице Ренуара 16, на верхнем этаже, и дядя Саша жил на этаж или два ниже ее в такой же квартире. Когда он умер, она сама отнесла его вниз и увезла в морг на такси.
Я читал, что мадам Преображенская два года пыталась поступить в Императорское училище и, поступив, добилась феноменальных успехов. Летом она ездила еще и в Италию, чтобы позаниматься у Энрико Чеккетти.
Т: В 1947 году я приехала в Париж, чтобы открыть сезон в Парижской Опере. Президент Винсент Ориоль был на гала-представлении.
Позже Кейси (муж Тамары, кинопродюсер, сценарист, который ‘открыл’ актера Грегори Пека) приехал на две недели. Конечно, я повела его знакомиться с мадам Преображенской, и она влюбилась в него. Ей всегда нравились красивые мужчины. Она была вне себя от радости за меня. Когда я развелась с ним, она очень расстроилась. Не странно ли это?
Я высказал мысль, что мадам Преображенская хотела видеть ее счастливой и обеспеченной.
Т: Когда я выступала в Нью-Йорке, мой хороший друг Павлик (Павел Челищев) пришел за кулисы. Я представила его Кейси. Павлик только взглянул на него и сказал по-русски: ‘Но ты все равно разведешься с ним’. ‘Павлик, что ты говоришь!’ — воскликнула я, на что он ответил: ‘Отстань от меня’.
М: Ты религиозный, ты молишься?
Я ответил: ‘Сказать по правде — нет! Когда я вернулся в Париж в 1968 году, я пошел в церковь на улице Дарю и заказал панихиду по Ольге Иосифовне Преображенской. Мне было очень тяжело от воспоминаний о проведенных с ней годах в Париже. Я так расстроился, что больше не хочу ходить в церковь’.
М: Она никогда не уходила.
Я выразил мнение, что ее слава заключается в талантливых артистах балета, которых она воспитала. Она отдала им себя и свои знания искусства танца. Все, чем я владею как танцовщик, я получил от нее. Мы все живем благодаря тому, что она отдала нам.
Т: Когда думаешь о ее классах и сумасшедших классах других педагогов, понимаешь, насколько правильны были ее классы. В них мы не чувствовали усталости.
Я заметил, что в классах мадам Преображенской была гармония даже в малейших деталях, которые не обязательно имели отношение к технике. Она учила нас заканчивать в позе с кистью руки над головой и с небольшим поворотом от головы. Всего только маленький жест, казалось бы, — это и не так важно, но после ее объяснения, как это надо сделать, он приобретал огромное значение.
Т: Ты знаешь, в чем было дело? Она была очень авангардной. Когда Георгий Мелитонович Баланчин ставил на меня такие необычные балеты, как ‘Котильон’ или ‘Совпадение’, а Мясин — ‘Детские игры’ во время первого сезона в 1933 году, Преображенская не ревновала, когда их смотрела. Это был новый подход, новый тип хореографии по сравнению с тем, что было в России.
Я вспомнил, как старалась Преображенская объяснить мне, как правильно делать рон де жамб пар тер, но в моей голове не все быстро укладывалось.
Т: Она хотела, чтобы ты правильно ставил пятку в экзерсисе, от этого у нас вытягивались мышцы. Очень часто педагоги не обращают внимания на то, чтобы пятка твердо проходила через первую позицию.
Это Кшесинская танцевала с нами в труппе де Базиля русский танец на гала* для королевской семьи в ‘Ковент-Гардене’ в 1936 году? Это не было хорошо. Никогда не нужно танцевать с молодыми танцовщиками, если немолод и оставил профессиональную сцену.
М: Кшесинская всегда хвалила Тамару, надеясь, что она перейдет к ней.
Т: Ты знаешь, она принадлежала к дому Романовых, выйдя замуж за великого князя Андрея. Это приобрело политический оттенок и имело значение для каждого, кто хотел быть близок к ее титулу: для де Базиля и особенно для Лифаря и Долина. Долин звонил из Нью-Йорка, чтобы попросить меня пойти с ним, когда он получал награду от журнала ‘Данс Мэгазин’. Я ответила: ‘Я очень рада за тебя, но те дни уже прошли’.
Мне рассказывали, что маркиз де Куэвас все время жаловался, что он разорен и не может потратить ни цента, чтобы съездить посмотреть меня в какой-то другой город, кроме Парижа. Во время спектакля вдруг откуда-то ниоткуда, как манна небесная, раздавалось его громкое ‘Браво!’, означавшее, что он смог приехать.
Маркиз всегда поздно приезжал в театр, когда все уже сидели. Я думаю, что он просто хотел избежать встреч со своими ‘доброжелателями’. Но он хотел, чтобы мы знали о его присутствии на спектакле. Его ‘Браво!’ во всю силу легких были почти истерическими.
Я уже упоминал, что отвез фотографии Тамары Тумановой в музей Академии Вагановой в 1993 году.
Теперь я должен окончить воспоминания, связанные с ее смертью.
Я вылетел из Тусона в Голливуд 29 мая 1996 года, позвонил в больницу Санта-Моники около двух часов дня и разговаривал с медсестрой Тамары, Джоанной Каска. Будучи хорошим другом, она заботилась о Тамаре гораздо больше, чем обязывала ее профессия. Тамара, поступившая в больницу за пять дней до этого, уже несколько дней была в глубокой коме. Во время первых нескольких дней она могла принимать немного воды через соломинку. Потом она уже не могла делать и этого, и ей клали смоченную водой вату на уголки рта, чтобы предотвратить обезвоживание организма.
Джоанна решила приложить телефонную трубку к ее уху. Я долго говорил с ней, выражая свое сочувствие и стараясь приободрить ее. После того как я кончил говорить, Джоанна сказала мне, что, несмотря на обезвоживание и физическую неспособность мне ответить, по ее щеке скатилась слезинка. Очевидно, она была достаточно в сознании, чтобы слышать меня, и мой голос дошел до нее.
Позже Джоанна рассказала, что спустя два часа Тамара открыла глаза, как будто ища чего-то. Джоанна сказала ей: ‘Успокойтесь, Тамара, скоро Вы будете со своей матерью’ (мать Тамары, Евгения Дмитриевна, умерла 4 декабря 1989 года). Тамара сделала глубокий вдох, и ее не стало.
Трудно передать мое состояние после смерти Тамары и похорон. Я испытал такой шок от этой потери, что у меня даже ухудшилось зрение. Это чувство оставалось во мне очень долго. Даже сейчас едва ли проходит день, чтобы я не вспомнил о ней.
Источник текста: Магия русского балета [на сцене и за кулисами ‘Балле рюс’] / Юрий Зорич, [пер. с англ.: Нина Морозова]. — Пермь: Звезда, 2004. — 303 с.,[72] л. цв. ил. , 26 см. — Указ. имен: с. 299-303.
(c) Юрий Зорич (наследники), 2004.
(с) Морозова Нина, перевод, 2004.