Н. Федоров
Н. Федоров
Бесчисленные невольные возвраты или единый, сознательный и добровольный возврат?
Бесчисленные невольные возвраты или единый, сознательный и добровольный возврат?
Бесчисленные невольные возвраты или единый, сознательный и добровольный возврат?, Федоров Николай Федорович, Год: 1903
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Мир, понимаемый по Шопенгауэру как воля (к бытию), а в действительности остающийся неволею (к смерти), а потому мир как представление (неволя к смерти) должен стать проектом возвращения к бытию.
Мир, понимаемый по Ницше как воля, стремящаяся к власти,<<1>> но и как мир в действительности, есть неволя к смерти, а следовательно, воля, становящаяся властью, должна стать делом возвращения к жизни.
Мир как представление без власти и как неволя к смерти будет предположением о постоянном, невольном возвращении к жизни, подчиненной смерти.
Наконец, мир не как отвлеченное представление, а как познанная действительность, с властью разумно руководить им, будет уже не предположением, а проектом возвращения, единого, волевого и сознательного.
У Ницше ‘возвраты’ остаются явлением, фактом трансцендентным, а не актом (действием) имманентным. Но почему это так — им не осознано, вероятно, вследствие того, что, когда он говорит о воле, стремящейся к власти, он забывает о теории бесконечных возвратов (несогласимой с волею), а когда говорит о неизбежности последних, забывает о власти воли. И вот почему возникает у него антиномия ‘entre l’ternel Devenir et l’ternel Revenir’, по красивому парафразу Фуллье.<<*1>> <<2>>
Воля к жизни, говорит Заратуштра, не существует, ибо несуществующее не может желать, а живущее не может не желать жизни. Шопенгауэр ответил бы на это без колебаний: живущее желает продолжения жизни, желает также и возвращения ее под всеми формами и желает возрастания сознания жизни. Но, возражает Ницше, истинный принцип есть не воля к жизни, а воля к власти, к господству. Но на это, говорит Фуллье, мы в свою очередь возражаем: ‘Власть есть только одно из составных сложной совокупности жизни’, ‘un simple extrait de la vie’. ‘Сама жизнь вверила мне тайну, — говорит Заратуштра, — я есть то, что должно всегда превосходить самого себя’. ‘Поэтично сказано, но пустословно! — отвечает французский философ. — Как может жизнь превосходить самое себя? — Живя более, живя лучше!’ (‘en vivant plus, en vivant mieux!’). Но это уже не возврат только повторяющий несовершенное прошедшее, это уже не простое ‘revenir’, это уже не одно повторение, а улучшение, количественное (‘жить больше!’) и качественное (‘жить лучше!’), это уже ‘devenir’, сознательное, волевое, целесообразное и трудовое. Это не бесчисленные, роковые, от нас не зависящие возвраты, а единый возврат, нашею волею и знанием создаваемый через силы природы, нами управляемой.
Но ‘эпигонам’ философии, ницшеанцам, верным девизу ‘знай только себя!’ или, самое большее, ‘знай только живущих!’, даже и не приходит в бездушные головы мысль, что мощь (Macht) людей может быть употреблена на возвращение жизни нашим умершим отцам. Ницше признавал наше время подобным александрийской эпохе, то есть поре, предшествующей явлению христианства: он был прав и последователен, когда говорил о ‘чрезмерности истории’, чрезмерности музеев и кладбищ, то есть о воплощениях истории пассивной, страдательной, вмещающей в себя умирание рода человеческого. Но он совсем не видел истории активной. Он знал историю лишь таковою, какова она есть, как факт, а не такою, какою она должна стать, как проект долженствующего быть. И музей он знал, лишь каков он есть, а не тем, чем он должен быть, как учреждение, хранящее память об умерших и возращающее силы и средства для их возвращения. Наконец, и кладбище он знал лишь в его настоящем виде, как место разложения и забвения, а не в долженствующем, не как место воссоздания, воссоединения живущих с умершими, не как место воскрешения.
Не задумываясь над долгом единого и окончательного возврата, философ-пессимист утешал, вернее, опьянял себя надеждами на временные смены одной преходящей формы или одного временного типа жизни другими. ‘Когда, — говорит он, — слишком возрастает могущество Диониса (он же и Антихрист. Предисловие ко 2 изданию ‘О происхождении трагедии’, стр. 20 рус. перевода), что мы и переживаем в настоящее время, тогда непременно должен спуститься к нам на землю скрытый в облаках Аполлон, и, конечно, следующее за нами поколение увидит проявление красоты Аполлона в самых роскошных формах и испытает на себе ее действие’. Исполнится ли пророчество лжепророка, пророченное еще в 1871 году? Верить, что время человека сократического (последователя Сократа), отдающегося знанию без дела, прошло, — можно, но верить в возрождение трагедии в духе Диониса и сопровождать торжественную процессию ‘божественного Хмеля’-Диониса, идущую из Индии в Грецию (Европу), — невозможно. Александрийская эпоха, хотя и сходная с нашей, окончилась, однако, не восстановлением культа Диониса и Аполлона, а явлением христианства. Не одно изображение, не подобие лишь может удовлетворить человека: искусства, как и науки — не более, как средства, способные при известном отношении к ним содействовать спасению, за спасением нужно обратиться к самой жизни. Если преступление, страдание и смерть происходят от духа опьянения и похоти, под влиянием коих только видимость, только кажущееся доставляют наслаждение, надо желать отрезвления человечества от гибельного Хмеля (Вакха, Диониса), надо вести людей к отрезвлению, а не к упоению, хотя бы и художественными, хотя бы и прекрасными по внешности мечтами.
1 Но почему воля, стремящаяся к власти, ограничивается господством над себе подобными, а не становится властью над слепою силою природы?
2 Куно-Фишер, величайший комментатор и популяризатор философии (вопреки другому прославленному немцу-профессору Виндельбанду, утверждающему, будто ‘философию нельзя излагать популярно’), взялся объяснять учение, которое в первой половине XIX века господствовало, а во второй опровергалось, учение о постоянном, непрерывном становлении (L’ternel devenir). Но когда появилось учение старое, учение о бесконечных возвратах (revenir), совершаемых слепою силою помимо силы разумной, учение не об активном и не о сознательном возвращении, а о пассивных повторениях прошлого, — обратил ли тогда внимание Куно-Фишер на появление ‘Заратуштры’, учителя вечных возвратов, этого ‘revenir’, составляющего антиномию к гегелевскому ‘devenir’?..
*1 Между бесконечным становлением и бесконечным возвращением (фр.).
Оригинал здесь — http://www.magister.msk.ru/library/philos/fedorov/fedor067.htm