Борис Лазаревский
Борис Лазаревский
Берег
Берег
* * *
* * *
* * *
* * *
—————————————————-
Берег, Лазаревский Борис Александрович, Год: 1908
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Лежу на горячем бархатном песке и щурюсь от солнца. Начало июля. Пологий берег Финского залива. Воздух насыщен отрывистыми фразами мужчин, звонкими голосами женщин и смехом детей.
Одиночество среди многих! — Я не знаю большого счастья. Я возле них, но я не с ними.
Голубые волны тоже говорят. Музыка их голосов не зависит от человеческих печалей и радостей. Но как ласкает этот вечный шум!
Исстрадается юноша за день, а вечером увидит любимую девушку и, слушая ее милый голос, успокоится, — отдохнет. Так и меня тянет к любимому, всемогущему морю.
Под его ровные, мягкие аккорды хорошо думается. Мысли о прошлом и настоящем, как волны, набегают одна за другой и, как волны, уходят под самый горизонт жизни. Там грустно и темно…
Бесконечно шумит море и настойчиво шепчет: все пройдет, все пройдет…
Чуть приподымаю голову и вижу настоящий горизонт. Там, где вода сливается с небом, вытянулось длинное грязно-фиолетовое облако. Если всмотреться внимательнее, то виден купол собора и несколько фабричных труб. Это Кронштадт, — серый, холодный, жестокий город. Справа и слева выступают из моря еще два больших темных пятна, — это форты.
В городе и на фортах живет много людей. Они молчат и делают только то, что им приказывают. Их головы днем и ночью мечтают о времени, когда можно будет навсегда покинуть унылый остров и громко говорить правду. Каждая затаенная мысль обращается в их сердцах в тоску и ненависть.
Тот, кто приказывает, знает об этой тоске, но думает, что цель оправдывает средства. Иногда ему кажется, что средства, помогающие сейчас, могут потом сослужить плохую службу цели, как яд, который моментально усыпляет больной зуб, но, в конце концов, непременно его разрушит.
Тогда лоб этого человека хмурится и он гонит от себя тревожную мысль.
А море и под тем городом, играясь, лижет берег и шепчет: все пройдет, все пройдет…
Не хочется больше смотреть на грязно-фиолетовое облако, и я меняю позу.
Но всему берегу вытянулись неправильным рядом ‘кабинки’ — будочки, в которых раздеваются. Из них выбегают мужчины и женщины в купальных костюмах. Женщин больше. Не купающихся тоже много.
Почти целую неделю я вижу нестарого молчаливого господина, с хорошим умным лицом, лежащего на песке возле коричневой кабинки. Когда оттуда выходит спокойная, высокая брюнетка в нежно-голубом купальном костюме и, подняв красивую голову, не бежит, а медленно идет, сверкая белизной своих ног, то грустные глаза молчаливого господина смотрят испуганно и все лицо его вдруг меняется.
Из моих наблюдений я знаю, что она ему нравится до потери воли и порядочности. Я знаю также, что он интеллигентен, очень талантливый музыкант и не знаком с нею.
И на глазах у влюбленного море обняло ее всю. Волны уже целовали полуобнаженную грудь и морская пена ласкала нежную, благородную, как у Венеры, шею. Все ее красивое, стройное тело радостно отдавалось вечной стихии.
А умный и талантливый, но смертный, господин с тоскою глядел на уплывавшую все дальше и дальше женщину, завидовал и чувствовал, какой он бессильный…
Море весело выкатывалось на песок, наполняло следы ее маленьких ног и шептало грустному человеку: все пройдет, все пройдет…
В четырех саженях от меня тоже есть соседки. Старшая сестра, должно быть замужняя, но еще очень молодая, младшая — гимназистка лет шестнадцати. Обе блондинки, с необыкновенными по своей длине и красоте золотыми волосами.
После купанья сестры, целомудренно закутавшись в белые, лохматые халаты, всегда еще долго лежат и греются на песке. Так и сейчас.
Младшая вдруг зашевелилась, поднялась и вошла в кабинку. Я повернулся в ту сторону и увидел очень редкое в Финляндии явление. За моей спиной стояла оборванная старуха с котомкой и кланялась трясущейся головой.
Барышня вынырнула из кабинки, подбежала к нищей и положила в ее желтую руку крупную серебряную монету. Потом она также быстро возвратилась на свое место и легла на песке. Старуха захромала дальше.
— Сколько ты ей дала? — спросила старшая сестра.
— Полтинник.
— Ну, как тебе не стыдно, так швырять деньги. Ведь папа же дает их на твои расходы, а не затем, чтобы ты их бросала. Ну и дала бы две копейки!..
— А что ж она может купить на две копейки? — быстро проговорила младшая сестра и покраснела.
— Ну, уж это не твое дело.
— А это тоже не твое дело…
Они замолчали. Барышня отодвинулась, подперла голову своими красивыми руками и задумалась. Ее халат немного распахнулся. Было видно кружево сорочки, обнаженное плечо и часть груди.
Прошло минуты три. На лице старшей сестры вдруг ярко выразился ужас и она зашептала:
— Ну, как тебе не стыдно. Закройся!.. Ведь кругом мужчины. Смотрят!..
Младшая одним движением поправила халат, и сестры опять надолго замолчали.
Я лежал и думал. Мне ужасно хотелось узнать, каким образом у старшей сестры сложилось убеждение, что подать нищей больше двух копеек так же стыдно, как и нечаянно обнажить на берегу плечо. И почему среди волн каждый может смотреть на ее плечи, и там это уже не стыдно?..
Хотелось мне еще знать, будет ли когда-нибудь барышня так же думать и поступать, как и ее старшая сестра…
Море тихо говорило: все пройдет, все пройдет.
Я закрыл глаза и без конца слушал, как шумят волны. Грело солнце. И казалось мне, что я на далеком родном юге. Вспомнились Одесса, Севастополь… Вспомнилась, приютившаяся между двумя холмами, Балаклава, с ее кефалями и греками и ярко-зелеными волнами в сталактитовом гроте. Вспомнились голубые остроконечные вершины Ай Петри, кипарисы, ярко-оранжевые стволы сосен и, далеко выступивший в темно-синее море, фиолетовый Аю-Даг. Как много там света и тепла!
Не хотелось верить, что и там люди мучаются в тюрьмах и разными способами лишают друг друга жизни.
До каких же времен? Неужели так будет всегда? — думают, наливаясь кровью, мои мозги, и я не знаю, что самому себе ответить…
Не могу я ничего ответить и тогда, когда наступает бледно-зеленая ночь. На том месте, где Кронштадт, едва заметно мигают электрические белые огни. Уже свежо. Звезд на небе нет, и долго еще не будет видно. Людей вокруг тоже нет.
Море шумит глуше, но также настойчиво повторяет: все пройдет, все пройдет…
Источник текста: ‘Повести и рассказы’. Том 3. 1908 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.