Бентамъ *).
Бентамъ *).
*) Русская Мысль, кн. VII.
——
——
И. К.
‘Русская Мысль’, кн.VIII, 1892
Бентам, И. К., Год: 1892
Время на прочтение: 22 минут(ы)
По классификаціи Бентана, въ ряд законовъ первое мсто занимаютъ законы относительно средствъ существованія. Законъ, въ данномъ случа, по мннію англійскаго мыслителя, могъ бы создать только побужденія (мотивы), т.-е. установить награды и наказанія, которыя побуждали бы людей заботиться о средствахъ къ существованію. Но такъ какъ лучшимъ побужденіемъ въ этомъ отношеніи является голодъ, политическая санкція становится здсь излишнею. Законъ можетъ лишь косвенно содйствовать средствамъ существованія, охраняя трудъ работника и обезпечивая за нимъ продукты его труда.
Въ случаяхъ же нищеты необходимо вмшательство государства. ‘Эта сторона общества самая мрачная изъ всхъ. Какъ длиненъ списокъ бдствій, сопутствующихъ нищет, которыя ведутъ, въ конц-концовъ, къ смерти въ самыхъ ужасныхъ ея видахъ! Нищета есть центръ, къ которому, въ силу инерціи, тяготетъ судьба каждаго смертнаго. Только цной непрерывныхъ усилій спасается человкъ отъ этой бездны, но и вс усилія оказываются нердко недостаточными, и намъ нердко случается видть, что самые трудолюбивые, самые добродтельные ввергаются въ эту бездну неустранимыми бдствіями’. Есть два средства, помимо законовъ, которыя въ состояніи устранить до извстной степени это зло: бережливость и добровольныя пожертвованія. Но они слишкомъ недостаточны, необходимо организовать государственную помощь. ‘Законодатель долженъ установить правильный сборъ въ пользу бдныхъ. Подъ бдными слдуетъ разумть нуждающихся въ необходимомъ. Изъ этого опредленія бдности слдуетъ, что требованія бднаго во имя бдности должны брать верхъ надъ требованіями во имя собственности со стороны собственника, имющаго излишекъ. Смерть бдняка вслдствіе безпомощности есть всегда боле важное зло, чмъ невыполненіе ожиданій собственника вслдствіе отнятія у него части его излишка. Количество государственной помощи не должно превышать самаго необходимаго’.
Стремленіе къ довольству не нуждается въ предписаніи законовъ. Какъ страданіе, испытываемое при голод, вызываетъ заботу о средствахъ къ существованію, такъ и привлекательность наслажденія порождаетъ стремленіе къ излишку. ‘Желанія возростаютъ вмст съ средствами ихъ удовлетворенія: горизонтъ расширяется по мръ того, какъ мы движемся впередъ’. Бентамъ защищаетъ вмст съ Адамомъ Смитомъ и экономиста’ и довольство и роскошь. Роскошь представляетъ излишекъ въ настоящемъ, которымъ можетъ быть устранена нужда въ будущемъ.
Безопасность — главный предметъ законовъ. Это неоцнимое благо составляетъ отличительный признакъ цивилизаціи и есть вполн произведеніе законовъ: безъ законовъ нтъ безопасности. ‘Законъ въ данномъ отношеніи длаетъ то, чего не въ состояніи сдлать естественныя чувства сами по себ’. Имущественная безопасность, наприм., не создана природой. Бентамъ возражаетъ противъ доктринъ Локка, который основываетъ собственность на труд. ‘Имть предметъ въ своихъ рукахъ,— говоритъ онъ,— хранить его, обдлывать, продавать, измнять, употреблять,— вс эти матеріальныя условія не даютъ намъ никакого понятія о собственности. Отношеніе къ предмету, образующее собственность, не матеріальное, а чисто-метафизическое’. Бентамъ для опредленія собственности вводитъ принципъ ожиданія, напоминающій Эпикура и развитый Юмомъ и Милленъ. Необходимо принять во вниманіе,— говоритъ онъ,— что ‘наслажденія и страданія человка не ограничиваются только настоящимъ, какъ у животныхъ, но простираются и на будущее… Эта наклонность смотрть впередъ, имющая столь замтное вліяніе на судьбу человка, можетъ бытъ названа ожиданіемъ, ожиданіемъ будущаго. Только благодаря ей смняющіеся одинъ за другимъ моменты нашего существованія не отрывочны, а становятся непрерывно-связными частями одного цлаго. Ожиданіе есть цпь, соединяющая наше настоящее съ будущимъ. Эта цпь переходитъ даже за предлы нашего личнаго существованія, захватываетъ существованіе грядущихъ поколній, а чувства человка обнимаютъ вс звенья этой цпи’. Принципъ безопасности долженъ простираться на вс эти ожиданія, онъ долженъ ручаться, что грядущія событія, насколько они зависятъ отъ законовъ, будутъ сообразны съ ожиданіями, которыя породилъ законъ. Всякое посягательство на увренность въ исполненіи этихъ ожиданій есть своего рода зло, которое мы называемъ страданіемъ отъ обманутаго ожиданія. Собственность, эта втвь безопасности, ‘есть основа ожиданія, т.-е. ожиданія извлечь извстныя выгоды изъ предмета, называемаго нами собственностью вслдствіе нашихъ къ нему отношеній’. Это ожиданіе, которое создаетъ собственность, можетъ быть произведено только закономъ. Конечно, въ первобытномъ состояніи у людей было естественное ожиданіе пользоваться извстными предметами, ожиданіе слабое и преходящее, ‘порождаемое чисто-физическими обстоятельствами’. Въ первобытномъ состояніи собственникъ былъ связанъ съ обладаемымъ предметомъ слабою нитью, теперь же прочною цпью. ‘Собственность и законъ родились вмст. Пока не было законовъ, не было собственности. Уничтожьте законы, исчезнетъ собственность’. Есть, однако, случаи, когда законъ долженъ ‘жертвовать частью безопасности во имя безопасности’. Жертва, о которой здсь идетъ рчь, не есть нападеніе на безопасность, а только вычетъ изъ безопасности. ‘Нападеніе есть ударъ непредвиднный, зло неисчислимое, оно подвергаетъ все опасности и производитъ общее безпокойство. Вычетъ же изъ безопасности есть опредленное, ожидаемое уменьшеніе ея, которое соотвтствуетъ злу перваго порядка, не порождаетъ тревоги, угрожающей гибелью производству’. Случаи, въ которыхъ жертва извстною частью безопасности необходима для сохраненія остальной, большей ея части, слдующіе: 1) Общія государственныя нужды для защиты государства отъ вншнихъ враговъ. 2) Общія государственныя нужды для защиты отъ внутреннихъ враговъ или преступниковъ. 3) Общія государственныя нужды для устраненія физическихъ бдствій. 4) Пени съ нарушителей безопасности. 5) Экспропріація. 6) Ограниченіе правъ собственности или пользованія собственностью съ цлью воспрепятствовать собственнику вредить другимъ или самому себ. Вн этихъ шести случаевъ собственность, какъ главный факторъ человческаго счастья, должна пользоваться абсолютною неприкосновенностью.
Но, быть можетъ, возразятъ, что законы о собственности представляютъ только благо для имущихъ и зло для неимущихъ, что существованіе такихъ законовъ сдлаетъ положеніе неимущаго еще боле тяжелымъ. ‘Создавая собственность,— говоритъ Бентамъ,— законы создаютъ богатство, но не создаютъ бдности: бдность есть первобытное состояніе человчества. Жизнь изо дня въ день и есть именно то естественное состояніе, въ которомъ находится первобытный человкъ, дикарь… Законы, создавая богатство, благодтельны и для тхъ, кто остается въ первобытной бдности, такъ какъ бдные всегда боле или мене пользуются удовольствіями и выгодами цивилизованнаго общества’. Отвтъ Бентама, какъ извстно, не удовлетворилъ Овена. Частная собственность, могъ бы возразить послдній, конечно, представляетъ извстный прогрессъ, но она не предлъ прогресса. ‘Право собственности,— говорилъ Беккаріа,— ужасное право и можетъ быть вовсе не необходимое’. ‘Наслаждаться, и, притомъ, наслаждаться безъ труда,— отвчаетъ Бентамъ,— таково общее желаніе людей. Это желаніе — ужасно, такъ какъ оно можетъ поднять всхъ неимущихъ противъ имущихъ, но законъ, обуздывающій это желаніе, представляетъ величайшее торжество человчества надъ самимъ собой’.
Разсуждая о законахъ относительно равенства, Бентамъ понимаетъ равенство въ чисто-матеріальномъ смысл,— оно означаетъ у него имущественное равенство. Конечно, равенство есть благо, но благо второстепенное. При столкновеніи между равенствомъ и безопасностью колебаніе невозможно: равенство должно уступить. ‘Если ниспровергнуть собственность съ цлью установить имущественное равенство, то это будетъ зло неисправимое. Перспективы мира и согласія, которыя увлекали мечтателей, — игра воображенія’. Человкъ преслдуетъ, главнымъ образомъ, свою выгоду и соблюдаетъ интересы другихъ только въ томъ случа, если они связаны съ его интересами. Коммунизмъ, нарушая эту естественную связь, уничтожилъ бы всякую доброжелательность и повелъ бы ко вражд, а не къ миру и согласію между людьми. Политика, какъ и мораль, должна ‘регулировать эгоизмъ’.
‘Эти два соперника: безопасность и равенство, должны ли они находиться между собою въ постоянномъ противорчіи, въ вчной войн? До извстной степени они несогласины другъ съ другомъ,— говорить Бентамъ,— но при терпніи и искусств они могутъ быть постепенно сближены. Время — единственный посредникъ между этими противуположными интересами. Подождите, пока не наступитъ моментъ, полагающій конецъ надеждамъ и ожиданіямъ,— моментъ смерти. Когда собственность остается свободной, по случаю смерти собственника, законъ можетъ вмшаться въ ея распредленіе чрезъ ограниченіе свободы завщаній съ цлью предупредить, большое скопленіе собственности въ однхъ рукахъ, или же, въ случа, когда умершій не оставилъ по себ близкихъ родственниковъ, чрезъ установленіе такого порядка наслдованія, который бы споспшествовалъ равенству. Такъ какъ при этомъ собственность переходитъ въ новымъ владльцамъ, которые не имли относительно ея никакихъ ожиданій, то равенство въ ея распредленіи будетъ благомъ для всхъ, потому что не нарушитъ ничьихъ ожиданій’. И затмъ онъ добавляетъ: ‘Мы замчаемъ, что у народовъ, у которыхъ земледліе, промышленность и торговля находятся въ цвтущемъ состояніи, совершается непрерывный прогрессъ къ равенству. Если бы законы не противодйствовали этому прогрессу, не поддерживали монополій, не задерживали развитія промышленности и торговли, не дозволяли субституцій, то безъ всякихъ усилій, безъ всякихъ насильственныхъ переворотовъ или потрясеній большія состоянія мало-по-малу дробились бы сами собою и постоянно увеличивалось бы число индивидуумовъ, пользующихся благами умреннаго состоянія, потому что таковъ неизбжный результатъ противуположныхъ привычекъ, образующихся въ роскоши и бдности (съ одной стороны, расточительность, съ другой — бережливость). Не далеки еще отъ насъ времена феодализма, когда общество раздлялось на два класса: съ одной стороны, небольшая группа крупныхъ собственниковъ, которые были все, съ другой — толпа рабовъ, которые были ничто… Феодальныя пирамиды рушились, раздробились… Отсюда мы можемъ заключить, что безопасность, сохраняя свое значеніе, какъ верховный принципъ, косвеннымъ образомъ ведетъ къ равенству, тогда какъ равенство, будучи признано основою общественнаго строя, уничтожаетъ безопасность’. Дале Бентамъ рекомендуетъ законодателю бороться съ неравенствомъ, не нарушая безопасности, путемъ вознагражденій, удовлетвореній и т. п. ‘Законодатели,— говоритъ онъ,— обнаруживали довольно часто склонность слдовать предписаніямъ равенства, подъ видомъ aequitas, которой придаютъ боле широкій смыслъ, чмъ справедливости’, но эта aequitas практической, распредлительной справедливости осталась неразработанною Бентамомъ. Онъ стремился обосновать ее математическими разсчетами и присоединить, какъ побочную втвь, къ нравственной динамик.
Мы изложили въ общихъ чертахъ почти всю систему Бентама, говоритъ Гюйо. Мораль, законодательство,— другими словами, ариметика, патологія и динамика,— вс эти науки группируются вокругъ одного центра-максимума наслажденія, пользы или счастья. Это исходный и, вмст съ тмъ, конечный пунктъ системы. Въ области морали все сводится къ счастью индивидуума, личное счастье способствуетъ увеличенію общей суммы счастья. Законодательство преслдуетъ счастье общества, стремясь довести его до максимума, и такимъ образомъ увеличиваетъ счастье индивидуума. Мораль предписываетъ: ищи свое счастье, и переводитъ свое предписаніе въ слдующее: ищи свое счастье въ наибольшемъ счастьи наибольшаго числа людей. Политика предписываетъ законодателю: преслдуй наибольшее счастье наибольшаго числа людей, но вскор эта формула обращается въ слдующую: преслдуй счастье каждаго индивидуума.
Прогрессирующее объединеніе всхъ интересовъ въ одинъ общій интересъ — вотъ идея, которая проходитъ черезъ всю систему Бентама. Благодаря этой иде, Бентаму удалось ввести элементъ безкорыстія въ доктрину личнаго интереса и установить въ политик эквивалентъ права. Чувство симпатіи спасло его мораль отъ эгоизма, эгоизмъ спасъ его политику отъ деспотической опеки и коммунизма. Если не уловишь тождества, установленнаго Бентамомъ между эгоизмомъ и симпатіей, говоритъ Гюйо, ничего не поймешь въ его систем: она обращается въ рядъ противорчій.
Со временъ Эпикура утилитарная доктрина не имла такихъ представителей, какъ Бентамъ. Это прочно возведенное зданіе, съ погршностями въ деталяхъ, но не въ общемъ. Бентамъ смло можетъ назваться основателемъ современнаго англійскаго утилитаризма.
Теорія англійскаго утилитаризма, говоритъ Гюйо, ставитъ конечною цлью человческихъ стремленій — наслажденіе. Наслажденіе обусловливается присутствіемъ удовольствій. Но разв мыслимо преслдованіе всхъ удовольствій заразъ? Которое же изъ нихъ предпочтительне? Гд же критерій его относительнаго достоинства? Въ этомъ-то и состоитъ главное затрудненіе англійскихъ утилитаристовъ. Вопросъ о нравственномъ критеріи, вытекающій изъ самой постановки утилитарной доктрины, для нихъ вопросъ первой важности. Стремясь разршить его во что бы то ни стало, они принуждены были остановиться на чисто-вншнемъ критеріи, измряющемъ относительную цнность каждаго удовольствія. Бентамъ вводитъ критерій количества, Каждое удовольствіе,— говорить онъ,— связано въ нашемъ сознаніи съ извстною степенью интензивности, продолжительности, несомннности, отдаленности, плодовитости, чистоты и распространенности. Точная оцнка удовольствій можетъ быть произведена путемъ ихъ сравненія во всхъ вышеупомянутыхъ отношеніяхъ, которыя суть отношенія количествъ. Перевсъ будетъ на сторон наибольшаго удовольствія. Максимумъ наслажденія явится конечною цлью, къ которой должны быть направлены вс человческіе помыслы и желанія.
Ариметическая мораль Бентама пользовалась, да и теперь еще пользуется огромною популярностью въ Англіи. Ея кажущаяся простота, математическая точность и практическая цлесообразность располагаютъ въ свою пользу умы, неспособные къ отвлеченному мышленію. Утилитаризмъ Бентама создался на почв современной жизни. Онъ вполн отвчаетъ духу времени, какъ ученіе Эпикура — духу античнаго міра. Въ нашъ практическій вкъ умнье считать ставится на первый планъ. Меркантильная мораль Бентама приспособлена какъ нельзя больше къ меркантильнымъ интересамъ современнаго человчества и въ особенности въ Англіи. Нтъ науки боле распространенной, чмъ ариметика. На почв математическихъ выкладокъ каждая система пріобртаетъ солидную научную основу. Кром практическаго значенія, мораль Бентама представляетъ не малый интересъ и съ теоретической точки зрнія. Критерій количества — единственный критерій, доступный партизанамъ эгоистической школы, для того, чтобъ поставить конечною цлью человческихъ стремленій личное счастье, необходимо свести его на цифры, на сумму. Ариметическій утилитаризмъ играетъ важную роль въ исторіи эгоистической морали. Эта первоначальная форма англійскаго утилитаризма, говоритъ Гюйо, заслуживаетъ нашего полнаго вниманія, прежде чмъ отвергнуть ее, мы обязаны разсмотрть ее со всхъ сторонъ. Разъ удовольствіе подвержено критерію количества, въ состояніи ли оно удовлетворить насъ? Пріобртаетъ ли оно тогда характеръ высшей цли? Прежде всего, слдуетъ замтить, что критерій количества есть ничто иное, какъ постулатъ. Онъ предполагаетъ, во-первыхъ, что удовольствіе поддается количественному опредленію во всхъ отношеніяхъ, и, во-вторыхъ, что количество исчерпываетъ всю цну удовольствія. Бентамъ не счелъ нужнымъ доказывать ни перваго, ни втораго положенія. Допустивъ даже первое, мы не въ состояніи опредлить, достаточно ли одного количества для оцнки удовольствія, какъ конечной цли. Почему самая крупная сумма должна явиться конечною цлью нашихъ стремленій? Почему наши желанія должны соотвтствовать цифр удовольствія, помимо всякихъ другихъ соображеній?
Разв конечная цль нашихъ желаній не можетъ быть связана съ извстнымъ удовольствіемъ, а не съ тмъ или другимъ его количествомъ? Но и въ послднемъ случа оцнка удовольствія съ точки зрнія количества не въ состояніи опредлить для насъ цны конечной цли.
Допустимъ, однако, что удовольствія и желанія могутъ быть сведены на почву чисто-количественныхъ отношеній, и посмотримъ, возможно ли подвергнуть ихъ вычисленію. Одно изъ двухъ: или предлагаемый способъ — грубый эмпирическій разсчетъ, результаты котораго не всегда отличаются точностью, или онъ иметъ дйствительную научную цну, какъ утверждаютъ Бентамъ и Дюмонъ. Путемъ этого разсчета, говорятъ они, можно устранить вс недоразумнія въ области морали и политики и установить точную оцнку вещей. ‘Настанетъ время,— предрекаетъ Бентамъ, — когда вся сущность морали сведется къ небольшому количеству правилъ, которыя будутъ руководить человкомъ во всхъ затруднительныхъ случаяхъ его жизни. Наступить день, когда мы найдемъ эти правила на страницахъ альманаховъ’. Бентамъ признаетъ, что правильная оцнка даже самыхъ простыхъ удовольствій представляетъ не мало затрудненій, но еще трудне процессъ сравненія ихъ одного съ другимъ. Какъ опредлить удовольствіе, получаемое отъ ды по отношенію къ удовольствію, получаемому отъ ды персика? Трудность значительно возростаетъ, когда дло идетъ о сравненіи корзины персиковъ съ блюдомъ устрицъ. Переходя отъ вкусовыхъ удовольствій къ удовольствіямъ высшаго порядка, мы встрчаемъ еще больше затрудненій. При сравненіи удовольствій, связанныхъ съ слуховыми впечатлніями, мы обязаны прибгнуть къ акустик, физіологіи, психо-физик и эстетик. Правильная же оцнка духовныхъ наслажденій представляетъ невыполнимую для человка задачу. Сверхъ того, не слдуетъ забывать, что для точнаго опредленія относительной цнности удовольствій необходимо ихъ сравнивать во всхъ отношеніяхъ, о которыхъ говоритъ Бентамъ, а именно: со стороны ихъ интензивности, продолжительности и т. д. Вполн вроятно, что, при сравненіи двухъ удовольствій, на сторон одного можетъ оказаться большая степень интензивности, приближенности, но за то меньшая степень продолжительности, чистоты и т. д. Здсь возможны дв гипотезы: или между приближенностью, съ одной стороны, и чистотой, съ другой — между интенсивностью и продолжительностью нтъ общей мрки, или же она существуетъ. Если ея нтъ, тогда вопросъ сводится къ длу личнаго вкуса: каждый можетъ выбирать то, что ему больше нравится. Но тогда гд же научный разсчетъ, общанный Бентамомъ? Гд смыслъ въ его возраженіяхъ пьяниц? Въ чемъ же заключается преимущество трезвости передъ пьянствомъ? Съ цифрами въ рукахъ постараемся опредлить ихъ относительное достоинство, говоритъ Гюйо. Пьяницу, очевидно, привлекаетъ интензивность удовольствія, обозначимъ ее цифрою 10. Мы взяли эту цифру совершенно произвольно,— въ математическую точность вкрался уже произволъ. На сторон трезвости въ свою очередь, большая степень продолжительности, которая, превышаетъ, положимъ, въ четыре раза продолжительность удовольствія пьяницы, кром того, на ея сторон чистота и распространенность, которыя могутъ быть нами обозначены,— опять-таки произвольно,— каждая цифрою 10.
Мы не беремъ въ разсчетъ приближенности и несомннности, предполагая, что он въ обоихъ случаяхъ равны. Теперь расположимъ цифры въ извстномъ порядк к обозначимъ знакомъ + удовольствія, знакомъ — страданія.
Упростилъ ли этотъ разсчетъ сколько-нибудь задачу?
Разъ допущено, что интензивность, продолжительность и т. д.— вещи несоизмримыя, возможно ли подвергать какимъ-либо ариметическимъ дйствіямъ ихъ числовыя величины?
Взятыя порознь чистота, продолжительность, плодовитость и распространенность удовольствій, сопровождаемыхъ трезвостью, могутъ уступать или равняться степени интензивности удовольствія пьяницы, общая же ихъ сумма будетъ превышать ее. Но какъ же взять эту сумму, не приведя слагаемыхъ къ одному знаменателю? Предположимъ, однако, что между различными свойствами удовольствія существуетъ общая мра, что путемъ долгой операціи продолжительность, напримръ, можетъ быть сведена къ интензивности,— какъ же изобразить формулу этой замны одного другимъ? Какъ же установить равенство между интензивнымъ удовольствіемъ, съ одной стороны, и боле продолжительнымъ — съ другой? Интензивность удовольствія иметъ въ нашихъ глазахъ огромную цну, превосходящую сумму продолжительности, чистоты и т. д., она неотразимо влечетъ къ себ наши желанія. Если мы возьмемъ интензивность, равную 30, чистоту, продолжительность, распространенность и плодовитость, сумма которыхъ также равна 30,— у насъ явится, съ одной стороны, предметъ непосредственнаго интензивнаго желанія, съ другой — не одинъ, а нсколько предметовъ, которыхъ желать одновременно съ одинаковою силой мы не въ состояніи. Разъ желаніе дробится, разъ оно направлено не на одинъ какой-нибудь предметъ, оно теряетъ свою интензивность.
Въ сфер удовольствій мы видимъ то же: два умренныхъ удовольствія не стоютъ одного, хотя бы ихъ сумма равнялась его числовой величин. Чмъ нераздльне и интензивне удовольствіе, тмъ живе возбуждаетъ оно наши желанія.
Пьяница, о которомъ говорить Бентамъ, вполн правъ, предпочитая продолжительности, чистот и т. д. интензивность удовольствія.
Абстрактные принципы математическаго разсчета Бентана непримнимы въ дйствительности. Онъ не далъ намъ ни одного примра, какъ производить эти вычисленія на практик.
Вс неудобства, о которыхъ мы до сихъ поръ говорили, продолжаетъ Гюйо, ничто въ сравненіи съ тми затрудненіями, которыя встртятся намъ при опредленіи и сравненіи удовольствій двухъ различныхъ категорій. Во-первыхъ, поддаются ли удовольствія высшаго порядка количественному опредленію? Да, существуютъ различныя степени прекраснаго, истиннаго, высокаго, отсюда слдуетъ, что он существуютъ и въ сфер умственныхъ, эстетическихъ и нравственныхъ наслажденій. Хотя бы и такъ, — что же дальше? Разв возможно при современномъ состояніи науки опредлить ихъ числовую величину?
Попробуемъ примнить здсь, говоритъ Гюйо, тотъ же способъ, которымъ мы до сихъ поръ пользовались. Предположимъ, что нужно измрить величину двухъ духовныхъ наслажденій: удовольствія, сопряженнаго съ чтеніемъ великаго философскаго произведенія, и удовольствія, испытываемаго при ясномъ и точномъ доказательств извстной теоремы. Возможно ли установить между ними чисто-количественныя отношенія? Если бы мн было извстно, говоритъ Гюйо, состояніе ума даннаго индивидуума въ данный моментъ, я могъ бы предсказать, какое впечатлніе произведетъ на него и философское произведеніе, и математическое доказательство. Но былъ ли бы я въ состояніи опредлить цифрами количество наслажденія въ томъ или другомъ случа? Какъ свести восторгъ или энтузіазмъ на почву математическихъ выкладокъ? Эстетическія наслажденія такъ же мало поддаются количественнымъ опредленіямъ, какъ и умственныя.
Какое количество оперетокъ можетъ доставить намъ такую же степень удовольствія, какъ симфонія Бетховена? Поднимаясь все выше и выше, ютъ прекраснаго къ возвышенному, мы уже не въ состояніи длать никакихъ сравненій. Даже больше: есть случаи, когда красота извстной вещи исключаетъ не только математическія опредленія, но и возможность всякаго сравненія. Дуэтъ Валентины и Рауля въ Гугенотахъ такъ же прекрасенъ въ своемъ род, какъ дуэтъ Фидесы и Пророка, который же изъ нихъ лучше? Это праздный вопросъ, говоритъ Гюйо. Чмъ выше наслажденія, тмъ мене поддаются они количественной оцнк. Между ними существуютъ иногда едва уловимые оттнки различій, которые не ускользаютъ отъ человческаго сознанія, но не могутъ быть ни въ какомъ случа опредлены математическимъ путемъ. Съ другой стороны, бываютъ случаи, когда разница такъ велика, что никакое сравненіе немыслимо. Какъ сравнить, напримръ, какое-нибудь духовное наслажденіе съ физическимъ? Какъ бы мы ни старались опредлить количество того и другаго наслажденія, между ними всегда останется нчто, не поддающееся математическимъ вычисленіямъ.
Если мы не можемъ установить точныхъ отношеній между различными родами удовольствій, говорить Гюйо, какъ же, мы установимъ ихъ между страданіями и удовольствіями? Какъ опредлить, напримръ, количество страданія, причиняемаго какою-нибудь физическою болью, по отношенію къ удовольствію, испытываемому при чтеніи извстной поэмы? Какъ обозначить математическое страданіе: знакомъ —? Но разв страданіе отрицательная величина? Наоборотъ, это нчто весьма положительное. Когда человкъ страдаетъ, онъ испытываетъ не только отсутствіе удовольствій, но и присутствіе какого-то излишка, для обозначенія котораго необходима положительная величина.
Слабая сторона доктрины Бентама особенно ярко сказалась при сравненіи удовольствій и страданій различныхъ категорій. Вовсе не безразлично, какъ думалъ Бентамъ, получаю ли я удовольствія низшаго или высшаго порядка, ощущаю ли я физическія или психическія страданія. Для оцнки относительнаго достоинства этихъ удовольствій и страданія мало однихъ количественныхъ отношеній,— здсь необходимъ другой критерій. Преданный ученикъ Бентама, Стюартъ Милль, прекрасно понялъ это.
Теперь мы смло можемъ сдлать упрекъ по адресу главы англійскаго утилитаризма, говоритъ Гюйо, за то, что онъ не сдержалъ своего слова. Онъ общалъ намъ легкія научный способъ примненія ариметики къ морали, и далъ намъ сложную, запутанную систему. Но, прежде чмъ отказаться отъ критерія количества, предложеннаго Бентамомъ, постараемся, говоритъ Гюйо, сдлать послднюю попытку. Разумется, простой ариметическій разсчетъ въ области морали — слишкомъ грубый способъ вычисленій, могутъ замтить бентамисты. Нельзя ли построить науку объ удовольствіи и страданіи на математическихъ данныхъ при помощи теоремъ о пріятныхъ и непріятныхъ ощущеніяхъ, какъ это пытался сдлать Фехнеръ въ области психологіи, изучая чувственныя воспріятія цвта или тяжести? Удовольствіе или страданіе, каковы бы ни были ихъ различія, существуютъ для насъ по столку, по сколку мы ихъ ощущаемъ,— вотъ точка ихъ соприкосновенія. Ощущеніе сопровождается извстнымъ молекулярнымъ движеніемъ, движеніе въ пространств подчинено законамъ динамики, каждый законъ динамики иметъ свою формулу и соотвтственную числовую величину, слдователю, каждое ощущеніе можетъ быть сведено на почву математическихъ разсчетовъ. Различія въ родахъ, видахъ и источникахъ удовольствій не играютъ въ данномъ случа никакой роли, какъ свойства объекта. Чувствующій субъектъ воспринимаетъ только степень наслажденія, различія въ степеняхъ соотвтствуютъ интензивности или сил ощущеній, которыя могутъ быть въ свою очередь предметомъ ‘нравственной динамики’.
Самый выдающійся сторонникъ морали а priori — Бантъ — оказалъ въ этомъ отношеніи извстную услугу бентамистамъ. ‘Какъ бы ни были разнородны представленія объектовъ,— говоритъ онъ,— представленія ли это сознанія, или разума въ противуположность чувственнымъ представленіямъ, чувство наслажденія всегда однородно: сверхъ того, что мы познаемъ его эмпирически, оно возбуждаетъ въ насъ всегда одну и ту же жизненную силу, которая проявляется въ способности желать, и въ этомъ отношеніи оно ничмъ не отличается отъ другихъ мотивовъ воздйствія на волю, какъ только степенью’. Для опредленія нашей способности воспріятія, Бантъ употребилъ выраженіе: жизненная сила. Тамъ, гд есть сила, танъ есть мсто вычисленію: можно ее вычислить въ связи съ противодйствующими и содйствующими ей силами. Наслажденіе или страданіе есть взаимодйствіе двухъ силъ: воспринимающей и воспринимаемой, оно соотвтствуетъ ихъ интензивности. Если противодйствіе внутренней силы вншнимъ совпадаетъ съ общимъ ходомъ жизнедятельности, тогда мы испытываемъ наслажденіе, если оно идетъ въ разрзъ съ нимъ, тогда мы страдаемъ. Можно было бы опредлить точку перехода страданія въ наслажденіе и наслажденія въ страданіе, какъ мы опредляемъ на термометр точку замерзанія воды и обращенія ея въ пары. Когда внутренняя сила беретъ верхъ надъ вншними, когда сопротивленіе извн, по сравненію съ ея интензивностью, очень слабо, въ результат получается наслажденіе, когда же напоръ вншнихъ силъ подавляетъ внутреннюю, тогда наступаетъ страданіе. Ощущеніе, такимъ образомъ, можетъ быть сведено на отношеніе внутренней силы въ вншнимъ. Но и подобная защита математической морали встрчаетъ не мало возраженій со стороны Гюйо. Прежде всего, нельзя утверждать положительно, говоритъ онъ, что каждое удовольствіе есть отношеніе внутренней силы къ вншнимъ, и сводитъ его на ощущеніе. Въ извстныхъ случаяхъ внутренняя сила является какъ бы изолированной отъ всего окружающаго міра, находя источникъ страданія или наслажденія въ нашемъ сознаніи.
Если я, положимъ, испытываю какое-нибудь моральное наслажденіе, продолжаетъ Гюйо, мн кажется, быть можетъ, и ошибочно, что я извлекъ его изъ глубины своей души, что я имъ обязанъ только себ. Допустивъ даже, что нтъ никакихъ различій въ родахъ удовольствій, что наслажденія и страданія сводятся къ одному, мы не вправ уничтожить послдняго различія, которое существуетъ между ощущеніемъ, т.-е. взаимодйствіемъ вышеозначенныхъ силъ, и чувствомъ (sentiment pur), гд мы не видимъ такого взаимодйствія. Есть разница между удовольствіемъ, которое я испытываю въ данный моментъ, и тмъ, которое я создаю или думаю, что создаю самъ.
Отъ моральныхъ наслажденій перейдемъ къ умственнымъ. Благодаря новйшимъ изслдованіямъ въ области психологіи, мы можемъ разсматривать идеи, какъ силы, сводя умственныя наслажденія на отношеніе этихъ силъ. ‘Но, къ несчастью, идеи-силы не поддаются вычисленію, несмотря на попытки Гербарта. Да, наконецъ, и самое ощущеніе — физическое наслажденіе или страданіе — допускаетъ ли оно математическіе разсчеты? Такъ какъ это есть отношеніе внутренней силы къ вншнимъ, для опредленія его числовой величины необходимо подвергнуть вычисленію вс противодйствующія силы, что положительно невозможно. Первое препятствіе на пути — безконечная сложность ощущеній, не поддающаяся опредленіямъ нашего ума, второе — ихъ безконечная измняемость. Они слагаются подъ вліяніемъ вншнихъ условій, перемните среду — перемнится и характеръ ощущеній. Мы испытываемъ одно и то же удовольствіе въ двухъ различныхъ обстановкахъ неодинаково.
Въ нашемъ сознаніи играетъ большую роль масса незамтныхъ впечатлній, получаемыхъ часто отъ окружающей среды, и они-то, главнымъ образомъ, ускользаютъ отъ всякихъ математическихъ разсчетовъ. Кром этихъ условій, измняющихъ воздйствіе на насъ вншнихъ предметовъ, въ нашей внутренней жизни совершаются еще боле крупныя перемны силою привычки. Она притупляетъ всякую живую радость, подавляетъ всякое страданіе. Современная наука показала намъ, какъ непостоянны чувства наслажденія и страданія, подъ вліяніемъ наслдственныхъ привычекъ они могутъ увеличиваться въ нсколько разъ или ослабвать до минимума. Въ силу тхъ же привычекъ страданіе становится безразличнымъ или пріятнымъ. Многіе стснительные правила и обычаи нашей жизни слагались именно такимъ путемъ. Сверхъ того, слдуетъ принять въ разсчетъ еще одно соображеніе. Разъ мы отводимъ столь значительное мсто въ нашихъ ощущеніяхъ внутренней дятельности, мы обязаны отвести не меньшее сознанію его силы, такъ какъ одно это сознаніе способно преобразить всякое страданіе или наслажденіе.
По изслдованіямъ Альфреда Фуле, идея свободы производитъ въ нашемъ сознаніи такія же послдствія, какъ и свобода воли, сообщая намъ огромную нравственную силу, которая находится вн всякой зависимости отъ различныхъ мотивовъ и импульсовъ. Эта идея свободы, участвуя въ воздйствіи нашего сознанія на органы, можетъ парализовать всякое страданіе и наслажденіе, говоритъ Гюйо. Сознавая себя свободнымъ, человкъ въ состояніи превозмочь какую угодно боль, убить какую угодно радость: если онъ презираетъ страданіе или наслажденіе, онъ почти не испытываетъ его. Сопротивленіе воли вншнимъ ощущеніямъ переводится въ нашемъ организм въ извстное количество энергіи, которая снабжаетъ его силой, для боле успшной борьбы съ воспринимаемымъ страданіемъ или наслажденіемъ. Направля свою волю въ ту или другую сторону, мы можемъ увеличить или уменьшить количество какъ одного, такъ и другаго. При такихъ же условіяхъ, говоритъ Гюйо, здсь нтъ мста математическимъ вычисленіямъ.
Въ особенности ярко выступаетъ воздйствіе воли на наши ощущенія при экзальтаціи и стоицизм. Въ моменты экзальтаціи исчезаетъ всякая чувствительность. Мученичество — высшее наслажденіе для фанатика. Его воля, пренебрегая земными страстями, подавляетъ воспріимчивость организма какъ къ страданію, такъ и къ наслажденію. То же мы видимъ и въ другомъ случа. Презрніе стоиковъ къ невзгодамъ и благамъ этой жизни имло больше основаній, чмъ думалъ Бентамъ. Онъ неправъ, издваясь надъ ними, неправъ даже съ утилтарной точки зрнія. Да, каждая боль можетъ быть побждена до извстной степени усиліемъ воли, каждое удовольствіе сведено до нуля.
И такъ, область страданій и наслажденій находится въ тсной зависимости отъ нашей воли и въ силу одного этого она не можетъ подлежать разсчетамъ деонтолога. Вроятно, сторонники Бентама, продолжаетъ Гюйо, попробуютъ сдлать мн еще одно возраженіе. Если при современномъ состояніи науки нельзя опредлить точной цны каждаго удовольствія, разв это исключаетъ ихъ приблизительную оцнку? Въ данномъ случа, задача деонтолога сведется къ отысканію среднихъ. Въ среднемъ такая-то степень извстнаго ощущенія служитъ источникомъ такого-то наслажденія или страданія. Одна часть исключеній войдетъ въ отдльную группу, для которой будетъ найдена своя средняя. Для другой же части, которая обниметъ все, что не можетъ быть ни вычислено, ни предусмотрно, будутъ установлены точныя границы средними двухъ первыхъ порядковъ. Другими словами, ариметическая мораль Бентама обратится въ нравственную статистику.
Эта наука не въ состояніи опредлить, что доставляетъ наибольшую сумму наслажденія для каждаго индивидуума въ каждый данный моментъ, юна можетъ указать только то, что вообще доставляетъ наслажденіе большинству индивидуумовъ. Подобный разсчетъ можетъ быть допущенъ только въ теоріи, на практик же онъ немыслимъ, говоритъ Гюйо.
Каждый человческій актъ носитъ специфическій характеръ. Какъ я могу отказаться отъ своего поступка, не зная въ данный моментъ цны общаннаго мн удовольствіи? Такая-то вещь, скажутъ мн, доставляетъ наслажденіе большинству людей. А если я принадлежу къ меньшинству, если я исключеніе и, вмсто удовольствія, буду испытывать страданіе? Исключенія входятъ въ наши разсчеты, возразятъ мн. По какое мн дло до этихъ разсчетовъ, когда въ настоящій моментъ я страдаю, а не наслаждаюсь?
Нравственная статистика не даетъ намъ ничего положительнаго. Средняя, установленная деонтологомъ, является для индивидуума простою вроятностью. Оцнка удовольствій обращается въ оцнку вроятностей. Достоврно только одно непосредственное интензивное удовольствіе, самое непродолжительное и часто представляющее собой порокъ. Какъ же поставить возможное на ряду съ достоврнымъ? Несомннно, что такой же порокъ доставитъ вамъ наслажденіе, возможно, вроятно, даже, что его послдствія доставятъ вамъ страданіе,— выбирайте. Для ршенія этого вопроса, прежде всего, необходимо, говоритъ Гюйо, установить общую мру между дйствительнымъ и возможнымъ. Бентамъ не длалъ никакого различія между достоврнымъ и вроятнымъ, и въ этомъ состоитъ главное затрудненіе его доктрины. ‘Слдуетъ одобрять или порицать поступки, смотря по ихъ тенденціи, увеличить или уменьшить сумму счастья’, — говоритъ онъ. Но, вдь, между поступками, возражаетъ Гюйо, есть и такіе, которые непосредственно увеличиваютъ сумму счастья, хотя они и клонятся иногда къ уменьшенію ея впослдствіи. Что же общаго между несомнннымъ и возможнымъ фактомъ? Гд же ихъ общая мра? Сверхъ того, бентамисты не должны забывать, что ихъ мораль,— мораль личнаго интереса,— требуетъ не только оцнки вроятностей для большинства индивидуумовъ, но и для каждаго индивидуума въ отдльности. Ставя конечною цлью наслажденіе, слдуетъ помнить, что каждый понимаетъ его по-своему. Д не могу находить удовольствія въ томъ же, въ чемъ большинство его находитъ. Законъ среднихъ пригоденъ только для посредственности: все, что выходитъ за предлы ея, не подлежитъ статистик. Подобная мораль восторжествуетъ лишь тогда, когда стушуются между людьми всякія различія. Но, къ несчастью или счастью, чмъ больше прогрессируетъ человчество, тмъ рзче обозначаются индивидуальности, подчиняясь эволюціонному закону дифференціаціи, который управляетъ цлымъ міромъ.
Какъ мы ни старались примнить на практик критерій количества, данный Бентамомъ, мы принуждены были отказаться отъ своихъ усилій, встрчая на каждомъ шагу массу непреодолимыхъ затрудненій, говорить Гюйо. Ученики Бентама вскор поняли практическую несостоятельность его доктрины и во глав съ Стюартомъ Миллемъ ввели другой критерій для оцнки удовольствій, какъ конечной цли нашихъ стремленій.
Покончивъ съ критеріемъ количества и личною моралью, Гюйо приступаетъ къ разсмотрнію другой стороны бентамовскуй доктрины. Недостаточно, говоритъ онъ. показать людямъ отдаленный идеалъ и начертать для нихъ абстрактныя правила поведенія. Какъ заставить ихъ повиноваться этимъ правиламъ, какъ осуществить на практик данный идеалъ? О ‘долг нравственной обязанности’ древней философіи здсь по можетъ быть и рчи,— ее замняетъ санкція. Но въ состояніи ли идеи санкціи играть роль, какъ идея нравственной обязанности, помимо всякаго другаго импульса?— спрашиваетъ Гюйо. Ваша мораль ни къ чему не обязываетъ,— говорили Бентаму. ‘Ваша обязанность,— возразилъ онъ,— еще меньше, эгоизмъ — единственный двигатель, единственная сила’.
‘Регулировать эгоизмъ’, заставить людей подчиняться нравственнымъ правиламъ во имя большой суммы счастья, вотъ въ чемъ состоитъ задача моралиста. Въ теоріи нтъ ничего проще, говоритъ Гюйо: я преслдую свое счастье, вы мн указываете дорогу и я нахожу его. Такъ дло идетъ о каждомъ индивидуум въ отдльности, независимо отъ общества, мы не встрчаемъ никакихъ препятствій къ осуществленію предписаній утилитарной морали. Но разъ я являюсь членомъ соціальной организаціи, разъ живу и дйствую среди людей, преслдующихъ такъ же, какъ и я, свои личные интересы, вопросъ значительно осложняется. А что, если наши интересы придутъ въ столкновеніе и между ними завяжется отчаянная борьба не на жизнь, а на смерть?
Бентамъ вышелъ изъ затруднительнаго положенія, отрицая коллизію интересовъ. Для подтвержденія ихъ солидарности, онъ призвалъ на помощь политическую экономію и чувство симпатіи. Ссылаясь на Адама Смита и ‘гармонію интересовъ’ въ экономическомъ мір, основатель англійскаго утилитаризма проводилъ этотъ принципъ въ сфер соціальныхъ отношеній. Разъ люди поймутъ, какая тсная связь существуетъ между ихъ интересами,— говоритъ онъ,— между ними исчезнетъ всякая вражда, стушуется всякая зависть и наступитъ періодъ всеобщаго мира и человческаго братства. Дайте имъ образованіе, посвятите ихъ въ принципы политической экономіи,— одной изъ самыхъ нравственныхъ наукъ,— и вы заставите ихъ ‘длаться добродтельными, показавъ имъ ихъ прямую выгоду. Человкъ, проникнувшись истинными правилами соціальной экономіи, будетъ находить свое счастье въ счастіи другихъ, свою выгоду въ выгод всего міра. Такъ разсуждаютъ и до сихъ поръ нкоторые послдователи Бентама. Соціальная экономія въ дйствительности, говоритъ Гюйо, по крайней мр, съ перваго взгляда, носитъ характеръ оптимистической науки. Сопоставляя общество съ организмомъ, вс члены котораго находятся въ тсной зависимости другъ отъ друга, при чемъ страданіе одного неизбжно влечетъ за собою страданіе всего организма, она предостерегаетъ каждаго индивидуума отъ нарушенія этой гармоніи. Но нтъ ли здсь оптическаго обмана, который рано или поздно долженъ быть обнаруженъ силою фактовъ?— спрашиваетъ Гюйо.
Данныя политической экономіи свидтельствуютъ намъ о косвенной, боле или мене отдаленной связи между человческими интересами, оставляя въ сторон ихъ непосредственную связь. Несомннно, что причины, дйствующія на васъ, должны отразиться и на мн, но, вдь, прежде чмъ я подвергнусь вліянію этихъ причинъ, сила ихъ дйствія можетъ быть ослаблена массою постороннихъ фактовъ. Кром того, не слдуетъ забывать, что эта связь носитъ чисто-вншній характеръ, обусловливая зависимость интересовъ другъ отъ друга, но не ихъ солидарность. Неужели существованіе подобной зависимости между интересами имущихъ и неимущихъ классовъ исключаетъ возможность ихъ столкновенія? Представители какъ одного, такъ и другаго находятся въ вчной оппозиціи, и проповдь личнаго интереса тутъ безсильна. Пусть не твердятъ приверженцы Бентама, что ‘люди въ великомъ соціальномъ предпріятіи играютъ роль сотрудниковъ, а не враговъ’, говоритъ Гюйо. Они являются сотрудниками лишь тогда, когда между ними установлена боле прочная связь, чмъ личные интересы, и остаются врагами до тхъ поръ, пока эти интересы выступаютъ на первый планъ. Утилитаристы со временъ Эпикура смотрли на человческое общество, какъ на обширную ассоціацію людей во имя общихъ интересовъ, нчто врод общества взаимнаго обезпеченія. Но ни одна ассоціація въ мір не предполагаетъ полной солидарности интересовъ въ сред своихъ членовъ: какъ часто кассиръ, обокравъ кассу, скрывается со своею добычей — вотъ она солидарность! Докажите ему, что онъ неправъ. Убдите его, что, работая на пользу общества, онъ служилъ бы, въ то же время, и своимъ интересамъ. Я согласенъ, возразитъ онъ вамъ, но если меня не накроетъ полиція, я предпочитаю обладать всмъ капиталомъ, а не его частью. Разумется, существуетъ извстная связь между моими и вашими интересами, между моимъ и вашимъ богатствомъ, но это не мшаетъ мн польститься на ваше богатство. Сколько я даю, столько и получаю, говорите вы, но, вдь, я получу гораздо больше, если присоединю вашу часть къ своей. Выгода можетъ заставить меня войти съ вами въ товарищество, но она не въ состояніи отождествить меня съ вами. Когда наступитъ общая гармонія интересовъ и человческое братство, тогда не будетъ ни васъ, ни меня. А до тхъ поръ мы два единственныхъ врага, случай сблизилъ насъ, случай насъ разъединитъ, моментъ борьбы насталъ и мы боремся.
Послднія данныя науки заставили утилитаристовъ нсколько измнять свой оптимистическій взглядъ на вещи, говоритъ Гюйо. Соціальная экономія открыла на ряду съ вншнею гармоніей интересовъ глухую ихъ борьбу, которая была формулирована Мальтусомъ, Рикардо, Стюартомъ Миллемъ и во Франціи Прудономъ. Если экономическія противорчія и должны современенъ разршиться въ гармонію, то, во всякомъ случа, она представляетъ столь отдаленный идеалъ, что въ современномъ обществ о ней не можетъ быть и рчи. И, конечно, не проповдь эгоизма будетъ способствовать объединенію человческихъ интересовъ, а другой, боле возвышенный принципъ. Разъ на сцену выступаютъ личные интересы, коллизія этихъ интересовъ есть борьба за существованіе. Что могъ бы мн сказать Бентамъ, если бы я, опираясь на законъ Мальтуса, вырвалъ насильно изъ рукъ другихъ пищу, которой я лишенъ въ силу обстоятельствъ?— спрашиваетъ Гюйо. Эгоистическая мораль тутъ безсильна. Если вы хотите звря обратить въ человка, продолжаетъ онъ, то поставьте меня выше эгоизма, укажите мн на боле возвышенный идеалъ, въ противномъ же случа я останусь звремъ и ваши разсужденія о взаимной связи интересовъ не произведутъ на меня никакого впечатлнія.
Въ силу фактовъ, бентамисты принуждены были отказаться отъ своего исключительнаго оптимизма. Если въ данный моментъ, говорили они, немыслима полная солидарность интересовъ, объединимъ ихъ посредствомъ силы. Въ борьб выигрываетъ сильный, сила на сторон количества, слдовательно, общественный интересъ, имя за собой преобладаніе въ количеств, подчинитъ себ личный. Такимъ путемъ совершится полное объединеніе интересовъ, хотя бы въ силу одного страха. Но возможно ли подобное объединеніе на практик? Могутъ ли нравственныя правила, обращаясь въ предписанія полиціи, имть обязательный характеръ?— спрашиваетъ Гюйо. Совершая воровство или преступленіе, я иду на извстный рискъ: у меня есть шансы скрыться отъ преслдованій полиція и избгнуть наказанія. Что же можетъ остановить меня? Утилитаристы этой школы отводятъ большое мсто идеально-организованной полиціи, не считаясь съ ея недостатками въ данный моментъ. По оставимъ въ сторон послднее и посмотримъ, возможно ли когда-нибудь осуществленіе подобной организаціи на практик. Хотя на сторон общественнаго интереса и была бы сила, за то на сторон личнаго — хитрость, ловкость, предпріимчивость. Индивидуумъ въ борьб съ обществомъ уподобился бы карлику, ускользающему изъ рукъ великана. Вся система защиты свелась бы къ опек жандармовъ надъ каждымъ индивидуумомъ. Это повело бы жъ полному стсненію индивидуальной свободы. Бентамизмъ, доведенный до крайности, обратился бы въ деспотизмъ Гоббса.
И такъ, партизаны эгоистической школы для достиженія своей цли должны дйствовать путемъ принужденія. но всякая физическая сила без* сильна въ области морали. Истинная сила, которая исключаетъ всякую тиранію, это — человческая мысль и воля, говоритъ Гюйо. Но, сверхъ меркантильныхъ интересовъ, страха наказанія и надеждъ на награду, Бентамъ вводитъ въ доктрину личнаго интереса чувство симпатіи. Англійская школа отводитъ большое мсто этому чувству. Можетъ быть, оно явится примиряющимъ звеномъ между враждующими интересами людей, можетъ быть, оно установитъ нарушенную гармонію и дастъ намъ возможность найти свое счастье въ счастьи человчества?— говоритъ Гюйо. Симпатія есть способность сочувствовать другимъ, страдать и радоваться вмст съ ними. Въ области грубыхъ наслажденій, какъ, напримръ, утоленіе голода, разность человческихъ интересовъ еще велика, но при боле высокомъ развитіи чувственной организаціи индивидуумовъ эта разность стушевывается. Подъ вліяніемъ чувства симпатіи, мы, заставляя страдать другихъ, сами испытываемъ страданіе, на насъ невольно отражаются вс радости и печали той среды, въ которой мы живемъ. Человкъ, прежде всего, эгоистъ и, въ силу этого, онъ долженъ считаться съ удовольствіями и страданіями, связанными съ чувствомъ симпатіи, эти удовольствія и страданія будутъ играть для него роль ‘нравственной обязанности’. Такъ какъ онъ испытываетъ то же, что и другіе, онъ не заставить никого страдать, имя въ виду себя. Эгоизмъ, въ силу обстоятельства, обратится въ доброжелательность, благотворительность, станетъ альтруизмомъ, по выраженію Бонга, заимствованному у него современными англійскими бентамистами. Но, вдь, есть люди, неспособные симпатизировать всмъ безъ исключенія, говоритъ Гюйо, ихъ симпатіи ограничиваются извстнымъ кругомъ лицъ, за предлами котораго они не считаютъ нужнымъ быть ни доброжелательными, ни благотворительными. Что же можетъ обязывать ихъ въ тмъ или другимъ поступкамъ? Разъ возможны подобныя исключенія, симпатическая санкція теряетъ свой общій характеръ. Сверхъ того, она безсильна въ тхъ случаяхъ, когда извстный поступокъ скрытъ. Я, напримръ, совершаю воровство съ цлью обогащенія, потерпвшее лицо не замчаетъ даже убытка въ своемъ бюджет. Фактъ воровства никому неизвстенъ,— слдовательно, вс вредныя соціальныя послдствія устранены, въ результат я обладаю богатствомъ и удвоенною симпатіей окружающихъ лицъ. Какъ докажетъ мн Бентамъ, что я поступилъ опрометчиво? Скрывая преступленіе,— возражалъ онъ,— мы испытываемъ вчное безпокойство, которое отравляетъ вс наши радости… Если желаешь пользоваться уваженіемъ людей, научись уважать себя. Рчь идетъ объ уваженіи къ себ, о совсти, какъ о гарантіи всеобщаго уваженія. Моя совсть, по Бентаму, предразсудокъ, но если этимъ предразсудкомъ заражены вс, мы должны съ нимъ считаться. Въ этомъ отношеніи Бентамъ сходится съ Эпикуромъ, несправедливость, говорить послдній, сама по себ не есть зло, но безпокойство, сопутствующее ей — зло, и вы не можете быть уврены, что избгнете наказанія. Значитъ, вопросъ сводится къ тому, продолжаетъ Гюйо, можетъ ли преступникъ быть увренъ въ своей безопасности, или нтъ. Есть случаи, правда, очень рдкіе, когда онъ скажетъ, что былъ вполн увренъ, что его не накроютъ, какъ, напримръ, воръ, нашедшій деньги въ купленной имъ мебели. Что же тогда возразитъ Бентамъ? Храня извстную тайну, скажетъ онъ, нельзя довриться людямъ, нельзя открыть имъ всю свою тайну… Такъ что же? Тайна только тогда тяжела, когда я скрываю дурной поступокъ, но, вдь, въ данномъ случа я считаю себя вполн правымъ, я съ цифрами въ рукахъ ногу доказать свою правоту… А какъ отнесется Бентамъ къ человку, поднявшему деньги на улиц безъ свидтелей, или къ человку, который вытащилъ ихъ изъ кармана своего ближняго при такихъ же условіяхъ? Разв мораль личнаго интереса можетъ ихъ карать?… А если они умираютъ съ голоду? Нтъ, нельзя взывать къ высшему идеалу человка, если его отрицаешь: онъ здсь безсиленъ. Въ то же время, ни данныя политической экономіи, ни матеріальная сила, ни чувство симпатіи не способствуютъ объединенію человческихъ интересовъ. Симпатія вовсе не обязываетъ человка отождествлять свои интересы съ интересами ближнихъ. Что же обязываетъ его? Проповдь эгоизма не въ состояніи дать намъ отвта на этотъ вопросъ. Бентамъ, отрицая совсть, не обошелся безъ нея окончательно, но вложилъ въ это понятіе иной смыслъ. У него получилась какая-то странная математическая совсть: когда конечный результатъ извстнаго поступка хорошо разсчитанъ, тогда онъ нравствененъ, когда плохо, тогда онъ безнравствененъ.