Белый зодчий, Бальмонт Константин Дмитриевич, Год: 1914

Поэзия
Время на прочтение: 34 минут(ы)
Скачать в PDF

К. Бальмонт

Белый зодчий
Таинство четырех светильников
1914

Бальмонт К. Д. Избранное. Стихотворения. Переводы. Статьи
М., ‘Художественная литература’, 1980
Бальмонт К. Солнечная пряжа. Изборник
Библиотека поэта. Малая серия
СПб, 2003

Содержание

Сердце
Четверть века
Музыка
В гостиной
Гобелен
Пламя мира
Хочешь ли?
Малайские заговоры
Заговор о стреле
Заговор любовный
Гамеланг
Венец
Остров Четверга
Черный лебедь
Среди магнолий
Тишь
Остров
Памятник
Лунный ковер
Когда-то
Фиджи
Над разливной рекой
А кровь?
Без предела
Те же
Когда же?
Кольцо
Мышь и воробей
Прости
Подснежник
Лесунка
Капризница
Бродяга
Не искушай
На краю земли
Страна, которая молчит
Строитель
Солнце встало
Радуга
На старых канатах
Пять звезд
К звездам
Страда
Ветер
Страсть
Только ты
Самоанская пляска
Завороженные
Белые березы
За гаем зеленым
Капля
С высокой башни
Заповедь
Сказ о камнях
У руля
Сочетания
Светоч юга
Южный крест
Белый путь
Ковчег вечерний
Каури
Острова
Ты не видал
Круглое зеркало
Риф
Пальма
Самоа
Самоанке
Самоанец
В гостях
Лелей
Тень
Жемчуга
Праздник мига
Новолунье
Праздник Восхода Солнца
Мауи
Атоллы
Уплывает корабль
Дух тревожный
‘Тофа!’

Кости его — серебро, тело его —
золотое, волосы — камень-лазурь.
Из египетской книги волшебств

СЕРДЦЕ

— Сердце капризное, что тебе нужно?
С миром зачем бы не жить тебе дружно?
Хочешь, заря заблестит тебе ало?
— Нет, я хочу, чтоб сияла жемчужно.
— Хочешь покоя? — Мне этого мало.
— Хочешь, чтоб ты хоть на миг задремало?
— Нет, чтобы буря раскинулась вьюжно.
— Сердце, твое поведение — злое.
— Знаю, но я уж от века такое.

ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА

Неужели четверть века
Что-нибудь
Для такого человека,
Пред которым дальний путь!
О, неправда! Это шутка.
Разве я работник? Нет!
Я лишь сердцем, вне рассудка,
Жил — как птица, как поэт,
Я по снегу первопутка
Разбросал, смеясь, свой след.
Я порою тоже строю
Скрепы нежного гнезда.
Но всегда лечу мечтою
В неизвестное Туда.
Все же, милых покидая,
Милых в сердце я храню,
Сердцем им не изменяю.
Память — горница златая,
Верь крылатым — и огню!

МУЗЫКА

Когда и правая и левая рука
Чрез волшебство поют на клавишах двуцветных,
И звездною росой обрызгана тоска,
И колокольчики журчат в мечтах рассветных, —
Тогда священна ты, — ты не одна из нас,
А ты как солнца луч в движении тумана,
И голос сердца ты, и листьев ты рассказ,
И в роще дремлющей идущая Диана.
Всего острей поет в тебе одна струна,
Чрез грезу Шумана и зыбкий стон Шопена.
Безумие луны! И вся ты — как луна,
Когда вскипит волна, но падает как пена.

В ГОСТИНОЙ

Я в гостиной стоял, меж нарядных, утонченных,
Между умных, играющих в чувства людей.
Средь живых мертвецов, меж романов оконченных,
Я вскричал всей душой потрясенной своей:
‘Есть ли где еще звери в могучем количестве?
Есть ли тигр королевский и смелые львы?
Есть ли где бегемот, в безмятежном величестве
Как коряга встающей из вод головы?’

ГОБЕЛЕН

1
Мгла замглила даль долины,
Воздух курится, как дым,
Тают тучи-исполины,
Солнце кажется седым.
Полинялый, умягченный,
Взятый мглою в светлый плен,
Целый мир глядит замгленный,
Как старинный гобелен.
2
Старик высокий,
Он самый главный,
Он одноокий,
То Один славный.
С древнейших пор он
Любил туманы,
Летал, как Ворон,
В иные страны.
Он был на юге
И на закате.
Но лучше вьюги,
Родней быть в хате.
Он был в пустыне
И на востоке.
Навек отныне
Те сны далеки.
С тем людом Ворон
Совсем несроден,
И снова Тор он,
И снова Один.
Все клады Змея
Похитил Север.
И ветер, вея,
Качает клевер.
И кто же в мире
Лукав, как Бальдер, —
Под вскрик валькирий
Восставший Бальдер!
3
Ковры-хоругви. Мир утраченный.
Разлив реки, что будет Сеною.
Челнок, чуть зримо обозначенный,
Бежит, жемчужной взмытый пеною.
Веков столпилась несосчитанность.
Слоны идут гороподобные.
Но в верной есть руке испытанность,
Летят к вам стрелы, звери злобные.
Еще своих Шекспиров ждущие,
Олени бродят круторогие,
Их бег — как вихри, пламень льющие
И я — не в дьяволе, не в боге я.
Я сильный, быстрый, неуклончивый,
И выя тура мною скручена.
Напевы, взвейтесь, пойте звонче вы,
Душа желать — Огнем научена.
Мои прицелы заколдованы,
Мне мамонт даст клыки безмерные,
Моей рукою разрисованы
В горах дома мои пещерные.
4
Свистит проворная синица,
Что море будто не зажгла.
Зажгла. Сожгла. Горит страница.
Сгорела. Мир кругом — зола.
И я, что знал весь пыл размаха,
И я, проникший в тайны стран,
Я, без упрека и без страха,
Я — призрак дней, а мир — туман.
Не надо мне индийских пагод,
Не надо больше пирамид.
Созвездье круглых красных ягод
На остролисте мне горит.
Была весна. Сгорело лето.
И шепчут сны. Прядется тьма.
Но есть еще свирель поэта.
Со мной жива — и смерть сама.

ПЛАМЯ МИРА

1
Мы говорим, но мы не знаем,
Что есть воистину любовь.
Но если ты овеян раем,
Свое блаженство славословь.
И если взят ты поцелуем,
Что вот поет в твоей мечте,
Ликуй, — мы все светло ликуем,
Скользя на призрачной черте.
И та черта вдвойне прекрасна,
Затем, что тает, чуть представ.
Весна — пожар, душа — всевластна,
Красивы зори в море трав.
2
Помню я, в моей счастливой детской
Пела птичка, не синичка, канареечка.
Я простой мальчонка был, не светский,
Был зверенком, — у зверенка есть лазеечка.
Я смотрел на луч на половице,
Как в окне он по-иному паутинится,
Как лампадка теплится в божнице,
Как в углу ручной мой еж лежит, щетинится.
Целый мир мне — малая кроватка,
Я зажмурюсь — свет в глазах играет красками,
Пляшут искры, все во мне загадка,
Каждый шорох шепчет тайну, манит сказками.
Там в саду жужжать не перестанут,
Точно струны, шмель тяжелый, пчелы с осами.
В кладезь вечный миги эти канут,
Месяц страсти встанет красный над утесами.
Правят миром страшные Старухи,
И давно уж не звенит мне канареечка.
Но любил я так — как любят духи,
Ах ты, птичка-солнцеличка, златофеечка!
3
Тринадцать лет! Тринадцать лет!
Ужели это много?
Звучит напев, играет свет.
Узнать любовь в тринадцать лет!
Скажите, ради бога.
Тринадцать лет! Тринадцать лет!
Ужели это мало?
Ведь вдвое — жизнь, когда — поэт,
И вдвое — мысль, и вдвое — свет,
И пенье крови — ало.
Товарищ раз пришел хмельной,
И не один, а с нею.
Ее оставил он со мной,
Уйдя, зажег весну весной,
И вот я пламенею.
Но кто ж та странная была,
Кого я обнял сладко?
Она была, как мысль, светла,
Хоть прямо с улицы пришла,
Гулящая солдатка.
Но вот, хоть мной утрачен счет
Всех дрогнувших со мною,
Все ж стих мой верный воспоет
Того, с кем первый пил я мед,
Кто дал припасть мне к зною.
О, страх и сладость — вдруг упасть
С горы крутой, робея!
Восторг — впервые ведать страсть,
И цельным быть, и быть как часть,
Тесней, еще теснее!
Достоин любящий — венца,
И волен соколенок.
И с нежной бледностью лица
Она шептала без конца:
‘Мой милый! Мой миленок!’
Тринадцать лет! Тринадцать лет!
Мы в это время дети.
Но вот, чтоб ведать этот свет,
Готов я встретить пытку бед
Тринадцати столетий!
4
Я узнал твой тонкий очерк в дни пленительные, —
Дни июня, мгла расцвета нежной рощи и сердец, —
В наши северные сумерки медлительные
Я любил тебя, был юный, обожал и был певец.
Кем была ты, чем была ты, чаровательница?
Тонкой девушкой невинной и блудницею ночей?
Что ты пела? Что ты смела, пламедательница?
Поцелуй в твоем был взоре, поцелуй горячий, чей?
Вешний лес, еще застывший, жив подснежниками,
Снег растает, с днища прахов пламя выбросит цветы.
Нам судьба в любви велела быть мятежниками.
Где бы ты мне ни явилась, счастье можешь дать лишь ты.
Я издревле плавал в безднах за сокровищами,
Уплывавшими в мечтанье, в посмеянье кораблю.
Слава, смелый, путь избравший — быть с чудовищами!
Слава тайне всех созвездий! Слава той, кого люблю!
5
Лишь между скал живет орел свободный,
Он должен быть свиреп и одинок.
Но почему ревнивец благородный
Убил любовь, чтоб, сократив свой срок,
Явивши миру лик страстей и стона,
Ножом убить себя? О, Дездемона!
Пусть мне о том расскажет стебелек.
А если нет, — пускай расскажет Этна!
Падет в солому искра незаметно,
Рубином заиграет огонек,
Сгорят дома, пылает вся столица,
Что строил миллион прилежных рук,
И, в зареве, все — шабаш, рдяны лица,
Тысячелетье — лишь напрасный звук,
Строительство людей — лишь тень, зарница.
Есть в Книге Книг заветная страница,
Прочти, — стрела поет, ты взял свой лук.
Убийство и любовь так близко рядом.
Хоть двое иногда десятки лет
Живут, любя, и ни единым взглядом
Не предадут — в них сторожащий — свет.
И так умрут. И где всей тайны след?
В лучисто-длинном списке тех любимых.
Которые умели целовать,
Есть Клеопатра. На ее кровать
Прилег герой, чья жизнь — в огне и в дымах
Сожженных деревень и городов.
Еще герой. Миг страсти вечно-нов.
Еще, еще. Но кто же ты — волчица?
И твой дворец — игралищный вертеп?
Кто скажет так, тот глуп, и глух, и слеп,
Коль в мире всем была когда царица,
Ей имя — Клеопатра, знак судеб,
С кем ход столетий губящих содружен.
Ей лучшая блеснула из жемчужин,
И, с милым растворив ее в вине,
Она сожгла на медленном огне
Два сердца, — в дымах нежных благовоний,
Любовник лучший, был сожжен Антоний.
Но где, в каком неистовом законе
Означено, что дьявол есть во мне?
Ведь ангела люблю я при луне,
Для ангела сплетаю маргаритки,
Для ангела стихи свиваю в свитки,
И ангела зову в моем бреду,
Когда звездой в любви пою звезду.
Но жадный я и в жадности упорен.
Неумолим. Все хищники сердец —
Во мне, во мне. Мой лик ночной повторен,
Хотя из звезд мой царственный венец.
Где нет начала, не придет конец,
Разбег двух душ неравен и неровен.
Но там, где есть разорванность сердец,
Есть молния, и в срывах струн — Бетховен.
6
Ты видал ли дождь осенний, ты слыхал ли, как шуршит он,
как змеится без конца?
Темной ночью нам не спится, ты слыхал ли темной
ночью, как струится дождь небес?
Ты считал ли, расскажи мне, ты считал ли слезы сердца,
что не знают слез лица?
Темной ночью ты узнал ли, темной ночью, сколько
в сердце жгучих слов и тьмы завес?
7
Я был на охоте в родимом болоте,
И выследил пару я птиц.
Красивы все птицы в веселом полете,
Красивы и падая ниц.
И вот я наметил и в жажде добычи
Красивую птицу убил.
И тотчас же вздрогнул от жалобы птичьей!
К повторности не было сил.
А быстрая птица, той птицы подруга,
Совсем не боясь палача
И все сокращая очерченность круга,
Летала, забвенно крича.
Мне стало печально от жалобы птичьей,
И дважды я поднял ружье.
Но сердце той птицы, излитое в кличе,
Сцепило все сердце мое.
И вот, не воззвавши крылатого друга,
Поняв, что убита любовь,
Красавица ветра, любимица юга,
На кровь опрокинула кровь.
Взнесенная птица, с пронзительным криком,
Сложила два белых крыла
И пала близ друга, — в молчанье великом, —
Свободна, мертва и светла.
8
Видение, похожее на сказку:
В степях стада поспешных антилоп.
С волками вместе, позабыв опаску,
Бегут — и мчит их бешеный галоп.
И между них проворно вьются змеи,
Но жалить — нет, не жалят никого.
Есть час, — забудешь все свои затеи,
И рядом враг, не чувствуешь его.
Превыше же зверей несутся птицы,
И тонет в дыме — солнца красный шар.
Кто гонит эти числа, вереницы?
Вся степь гудит. В огне. В степях — пожар.
Забыв себя, утратив лик всегдашний,
Живое убегает от огня.
Но брошу дом, прощусь с родимой пашней,
Лишь ты приди, ласкай и жги меня.
Нас гонит всех Огонь неизмеримый,
И все бегут, увидев страшный цвет.
Но я вступлю и в пламени и в дымы,
Но я люблю всемирный пересвет.
Его постичь пытаться я не стану,
Чтоб был Огонь, он должен петь и жечь.
Я верю солнцеликому обману,
В нем правда дней, в нем божеская речь.
И снова — Зло, и снова — звездность Блага,
От грома бурь до сказки ручейка.
Во мне пропела огненная влага,
Во мне поют несчетные века.
Земля с Луной, в неравном устремленье,
Должны в мирах любиться без конца.
Влюбленный, лишь в томленье и влюбленье,
Певец высот узнает жизнь певца.
И я опять — у кратера вулкана,
И я опять — близ нежного цветка.
Сгорю. Сожгу. Сгорел. В душе — багряно.
Есть Феникс дней, что царствует века!

ХОЧЕШЬ ЛИ?

Свита моя — альбатросы морей,
Волны — дорога моя.
Солнце, родимого сына согрей,
Солнечный я.
Низко летит альбатрос и глядит,
Чертит могучим крылом.
Весь его четкий, захватистый вид —
Резкий излом.
Это крыло — не крыло, ятаган,
Клюв его силен, как меч.
Птицу такую родил — Океан.
Хочешь с ней встреч?
Хочешь ли, хочешь ли, мир будет твой?
Грезу в себе затаи.
Крылья хотенья дружат с синевой,
Зори — твои.

МАЛАЙСКИЕ ЗАГОВОРЫ

ЗАГОВОР О СТРЕЛЕ

Я спускаю стрелу, закатилась луна,
Я спускаю стрелу, чаша солнца темна,
Я спускаю стрелу, звезды дымно горят,
Задрожали, глядят, меж собой говорят.
Я не звезды стрелой поразил, поразил,
И не солнце с луной я стрелою пронзил.
Все в цветок мои стрелы вонзились, горят,
Я сердечный цветок поразил через взгляд.
Я стрелу за стрелою до сердца продлю,
Выходи же, душа той, кого я люблю,
Приходи и приляг на подушку мою,
Я стрелою, душа, я стрелой достаю.

ЗАГОВОР ЛЮБОВНЫЙ

Черная ягода — имя твое,
Птица багряная — имя мое.
‘Майя!’ — пропел я. Внемли,
Мысли ко мне все пошли.
Мною пребудь зажжена,
Любишь и будь влюблена.
Будь как потеряна ночью и днем,
Будь вся затеряна в сердце моем.
Днем семикратно смутись,
В ночь семикратно проснись.
Быстро домой воротись.
Я говорю: ‘Ты моя!’
В месяц ли глянь, — это я.

ГАМЕЛАНГ

Гамеланг — как море — без начала,
Гамеланг — как ветер — без конца.
Стройная яванка танцевала,
Не меняя бледного лица.
Гибкая, как эта вот лиана,
Пряная, как губы орхидей,
Нежная, как лотос средь тумана,
Что чуть-чуть раскрылся для страстей.
В пляске повторяющейся — руки,
Сеть прядет движением руки,
Гамеланга жалуются звуки,
В зыбком лте вьются светляки.
Над водой, где лотос закачался,
Обвенчался с светляком светляк,
Разошелся, снова повстречался,
Свет и мрак, и свет, и свет, и мрак.
Ход созвездий к полночи откинут,
В полночь засвечается вулкан.
Неужели звуки эти минут?
В этой пляске сказка вещих стран.
За горой звенит металл певучий,
Срыв глухой и тонкая струна.
Гамеланг — как смерть сама — тягучий,
Гамеланг — колодец снов, без дна.

ВЕНЕЦ

Глубокий пруд. Отлоги берега.
С вечерним ветром трепет влаги дружен.
Звезда, качаясь, нижет жемчуга.
Одна, и две, и пять, и семь жемчужин.
Тем ожерельем ум обезоружен.
И хочется, жемчужный свет дробя,
Рассыпать весь лучистый час забвенья
На зыбкие созвенные мгновенья,
Тем ожерельем увенчав тебя.

ОСТРОВ ЧЕТВЕРГА

Свежий день с зарею новой,
Светлый остров Четверга.
Здравствуй, остров Четверговый,
Вырезные берега.
Мы проплыли и приплыли
В островной морской венец.
Ты ли знак давнишней были?
Я с тобою наконец.
Потонувшие вершины
Выдвигаются над дном.
Меж красивых ты — единый,
И лагунный цвет кругом.
Еле зримое растенье
Синий цветик на земле.
И селенье как виденье
Там далеко, там во мгле.
Дым ползет по красной крыше,
Легкий стелется туман.
И над морем выше-выше
Возлетает пеликан.
Он седой, как привиденье,
Но скользит к иному взгляд:
Ожерельное сплетенье,
Гуси дикие летят.
Точно это Север милый,
Точно это журавли.
Сколько жизни! Сколько силы!
Тот, кто жив, — свой миг продли!

ЧЕРНЫЙ ЛЕБЕДЬ

Австралийский черный лебедь на волне,
Словно в сказке на картинке, виден мне.
Настоящий, проплывает предо мной,
Весь змеиный, весь узорный, вырезной.
И воистину влечет мечту в игру
Настоящими прыжками кенгуру.
И в хранимом зачарованном прудке
Светят лотосы во влажном цветнике.
Голубеет эвкалипта стройный ствол,
Куст невиданной акации расцвел.
Как колибри, медосос припал к цветку,
Птица-флейта засвирелила тоску.
И хохочут зимородки по ветвям,
Словно в сказке, что сказали в детстве нам.
Только это все лишь малый уголок, —
Громче пенья птиц на фабрике гудок.
Нет Австралии тех детских наших дней,
Вся сгорела между дымов и огней.
Рельсы врезались во взмахи желтых гор,
Скован, сцеплен, весь расчисленный, простор.
Там, где черные слагали стройный пляс, —
Одинокий белоликий волопас.
Там, где быстрая играла кенгуру, —
Овцы, овцы, поутру и ввечеру.
Миллионная толпа их здесь прошла,
В холодильники замкнуты их тела.
Замороженные трупы увезут,
Овцы новые пасутся там и тут.
И от города до города всегда
Воют, копоть рассевая, поезда.
И от улицы до улицы свисток, —
Вся и музыка у белого — гудок.
Сами выбрали такой себе удел,
Что их белый лик так грязно посерел.
Обездолили весь край своей гурьбой.
Черный лебедь, песнь прощальную пропой.

СРЕДИ МАГНОЛИЙ

Среди пышноцветных магнолий,
К аллее могучих смоковниц,
К лужайке, где ствол баобаба,
Я вышел под новой луной.
А грезы о счастье и воле,
Как рой наклоненных любовниц,
Сияют и нежно и слабо,
Дрожат и плывут пеленой.
Но вот, как в мерцании слезок,
Я вышел мечтою к овражку,
И это величие тает,
И детский мне грезится день.
Хочу я родимых березок,
Влюблен в полевую ромашку,
И клевер в душе расцветает,
И в сердце звездится сирень.

ТИШЬ

Вот она, неоглядная тишь океана, который зовется,
Великим
И который Моаной зовут в Гавайики, в стране Маори.
Человек островов, что вулканами встали, виденьем
возник смуглоликим,
И кораллы растут, и над синей волной — без числа
острова-алтари.

ОСТРОВ

Отроги потонувших гор
Взнеслись из мощной глубины,
Но не достигли до волны, —
Кораллы им сплели узор,
И в вышний воздух вышли сны
Подводной сказочной страны.
Атолл возник. Атолл хотел
Растений, звуков, стройных тел.
Свершилось. Кто-то повелел,
Чтоб был восполнен весь удел.
За много тысяч миль кокос
Упал и плыл.
Ковчег, он жизнь в себе донес,
Зачаток сил.
Его качала и несла
Волна морей,
Чтоб островная глушь была
Еще светлей.
В свой должный день, в свой должный час,
Есть миг чудес.
И пальма стройная взнеслась,
И вырос лес.
И к жизни жизнь, через моря,
Послала весть,
Отважным людям говоря,
Что остров есть.

ПАМЯТНИК

Базальтовые горы
В мерцанье черноты,
Зеленые узоры
И красные цветы.
Поля застывшей лавы,
Колонны прошлых лет,
Замкнувшийся в октавы
Перекипевший бред.
Здесь кратеры шутили
Над синею волной,
Здесь памятник их силе,
Когда-то столь шальной,
Потухшие вулканы,
И в них озера спят,
По ним ползут лианы,
И пляшет водопад.

ЛУННЫЙ КОВЕР

Она спросила прихотливо:
‘Зачем ты любишь так луну?’
Я отвечал: ‘Она красива.
И так бывало в старину,
Что все влюбленные — влюблялись
И в ту, чьим сердцем расцвечались,
И вместе с ней еще в луну’.
Она сказала: ‘Я ревную’.
Я отвечал ей: ‘Что ж, ревнуй.
Я ж занавеску расписную
Тебе сотку, — и поцелуй
Любовь нам расцветит двойную’.
Еще какой-то мне укор
Она измыслить захотела.
Но я сказал: ‘Пустое дело’.
И, прекративши с нею спор,
Ей лунный стал я ткать ковер.

КОГДА-ТО

Ветви зеленые брошены в воду,
К мирному ты прибываешь народу.
— Отдых дай кораблю. —
Хочешь объятий, ты хочешь лобзаний?
Женщины — вот. Притаились в тумане.
— Шепчут тебе: ‘Люблю’. —
Чаща зеленая. Смуглые жены.
С белым и белым. Забыты препоны.
— Все ж возвращаться час. —
В час возвращения ссора минутки.
Выстрелы. Камни. Уж тут не до шутки.
— Всех истребим мы вас! —
Пули спугнуть не смогли смуглоликих.
Радость сражения в сердце у диких.
— Пляшут в руках пращи. —
Скрылись безумцы, что ждали добычи.
Вслед кораблю словно клекот был птичий:
— Остров иной ищи! —

ФИДЖИ

Последний оплот потонувшей страны,
Что в синих глубинах на дне.
Как крепость, излучины гор сплетены
В начальном узорчатом сне.
Утес за утесом — изваянный взрыв,
Застывший навек водомет,
Базальта и лавы взнесенный извив,
Века здесь утратили счет.
Гигантов была здесь когда-то игра,
Вулканы метали огонь.
Но витязь небесный промолвил: ‘Пора’,
И белый означился конь.
Он медленно шел от ущербной луны
По скатам лазурных высот,
И дрогнули башни великой страны,
Спускаясь в глубинности вод.
Сомкнулась над алой мечтой синева,
Лишь Фиджи осталось как весть,
Что сказка была здесь когда-то жива
И в грезе по-прежнему есть.
И черные лица фиджийцев немых,
И странный блестящий их взор —
О прошлом безгласно-тоскующий стих,
Легенда сомкнувшихся гор.

НАД РАЗЛИВНОЙ РЕКОЙ

Я видел всю Волгу, от капель до Каспия,
Я видел разлившийся Нил,
Что грезит доднесь — и навек — фараонами,
Синея меж царских могил.
Я видел в Америке реки кровавые
И черные токи воды,
Я знаю, что в Майе есть реки подземные,
Которым не нужно звезды.
Оку полюбил я, с Ильею тем Муромцем,
Когда я влюблен был и юн,
И завтра на Ганге увижу я лотосы,
Там гряну всезвонностью струн.
Но, странно судьбою прикованный к Франции,
Я серую Сену люблю,
И, духом идя до отчизны покинутой,
Я там — засыпаю — я сплю.
Я сплю лунатически, сном ясновидящим,
И вижу разрывы плотин,
И слышу журчание волн нерасчисленных,
И звон преломления льдин.

А КРОВЬ?

А кровь? А кровь? Она течет повсюду.
И это есть разлитие Зари?
Душа, терзаясь, хочет верить чуду.
Но нежных слов сейчас не говори.
Я чувствую жестокую обиду.
Я слышу вопль голодных матерей.
И как же я в свое блаженство вниду,
Когда есть боль вкруг радости моей?
Все ж ведаю, что радость неизбежна.
Но от лучей да поделюсь огнем.
Склоняюсь к темным. Горько мне и нежно,
О, боль души! Замолкнем и уснем.

БЕЗ ПРЕДЕЛА

Снежная равнина без предела,
По краям все лес, и лес, и лес.
Почему так стынет это тело?
Отчего напрасно ждешь чудес?
Черные и серые деревни.
Зябкое, голодное лицо.
Отчего тот голод, страшный, древний?
Кто сковал железное кольцо?
Белая равнина без предела.
Льнет метель, снежинками шурша.
Отчего так сердце онемело?
Как же в плен попала ты, душа?

ТЕ ЖЕ

Те же дряхлые деревни,
Серый пахарь, тощий конь.
Этот сон уныло-древний
Легким говором не тронь.
Лучше спой здесь заклинанье
Или молви заговор,
Чтоб окончилось стенанье,
Чтоб смягчился давний спор.
Эта тяжба человека
С неуступчивой землей,
Где рабочий, как калека,
Мает силу день-деньской.
Год из года здесь невзгода,
И беда из века в век.
Здесь жестокая природа,
Здесь обижен человек.
Этим людям злое снится,
Разум их затянут мхом,
Спит — и разве озарится
Ночью красным петухом.

КОГДА ЖЕ?

Когда же он, тот безымянный кто-то,
Кто в наши незапамятные дни
Лес победил и выкорчевал пни, —
Кому земля отрада и забота,
Кто был кормильцем темным искони, —
Когда же он, кто ведал гнет без счета,
И сам, другим кормилец, голодал, —
Когда же он узнает дни иные?
Я жду. Молюсь. И пусть я слаб и мал,
Моя молитва в выси неземные
Идет как крик. Я небу говорю!
Пошли же темным яркую зарю.

КОЛЬЦО

Она, умирая, закрыла лицо,
И стала, как вьюга, бела,
И с левой руки золотое кольцо
С живым изумрудом сняла,
И с белой руки роковое кольцо
Она мне, вздохнув, отдала.
‘Возьми, — мне сказала. — И если когда
Другую возьмешь ты жену,
Смотри, чтоб была хороша, молода,
Чтоб в дом с ней впустил ты весну,
Оттуда я счастье увижу тогда,
Проснусь, улыбнусь и засну.
И будешь ты счастлив. Но помни одно:
Чтоб впору кольцо было ей.
Так нужно, так должно и так суждено.
Ищи от морей до морей.
Хоть в море спустись ты на самое дно.
Прощай… Ухожу… Не жалей…’
Она умерла, холодна и бледна,
Как будто закутана в снег,
Как будто волна, что бежала, ясна,
О жесткий разбилася брег,
И вот вся застыла, зиме предана,
Средь льдяных серебряных нег.
Бывает, что вдовый останется вдов,
Бывает — зачахнет вдовец
Иль просто пребудет один и суров,
Да придет — в час должный — конец,
Но я был рожден для любви и цветов,
Я весь — в расцветанье сердец.
И вот, хоть мечтой я любил и ласкал
— Увядшее в Прошлом лицо,
Я все же по миру ходил и искал,
Кому бы отдать мне кольцо,
Входил я в лачуги и в царственный зал,
Узнал не одно я крыльцо.
И видел я много чарующих рук
С лилейностью тонких перстов,
И лютня любви свой серебряный звук
Роняла мне в звоны часов,
Но верной стрелой не отметил мне лук,
Где свадебный новый покров.
Цветочные стрелы вонзались в сердца,
И губы как розы цвели,
Но пальца не мог я найти для кольца,
Хоть многие сердце прожгли,
И я уходил от любви без конца,
И близкое было вдали.
И близкое болью горело вдали.
И где же бряцанье кадил?
Уж сроки мне в сердце золу принесли,
Уж много я знаю могил.
Иль бросить кольцо мне? Да будет в пыли.
И вот я кольцо уронил.
И только упал золотой изумруд,
Ушло все томление прочь,
И вижу, желанная близко, вот тут,
Нас в звезды окутала ночь,
И я не узнал меж медвяных минут,
Что это родимая дочь.
Когда же, с зарею, жар-птица, светла,
Снесла золотое яйцо,
Земля в изумруды одета была,
Но глянуло мертвым лицо
Той новой, которая ночью нашла,
Что впору пришлось ей кольцо.

МЫШЬ И ВОРОБЕЙ

Жили мышь с воробьем ровно тридцать лет.
Никакие их ссоры не ссорили.
Да вот в маковом зернышке путного нет,
Из-за зернышка оба повздорили.
Всякий, что ни найдет, все с другим пополам,
Да нашел воробей это зернышко,
‘Что вдвоем, — он сказал, — тут делить будет нам!’
И склевал он один это зернышко.
‘Ну, — сказала тогда черноглазая мышь,
Сероспинная мышь, серохвостая, —
Если так, воробей, ты со мной угоришь,
И с тобой расплачусь очень просто я’.
‘Писк! — тут пискнула мышь. — Писк! ‘— пропела она.
И зверье набежало зубастое.
‘Писк! — пропел воробей. — Писк! Война так война!’
Войско птиц прилетело глазастое.
Воевалась война ровно тридцать лет
Из-за макова зернышка черного, —
Пусть и мало оно, извиненья в том нет
Для того преступленья позорного.
Тридцать лет отошло, и сказало зверье:
‘Источили напрасно здесь зубы мы’.
Перемирье пришло. ‘Что мое, то твое’.
Так решили. ‘Не будем же грубыми!’ —
Воробью протянула безгневная мышь
Свою правую ручку в смирении.
Клюнул он поцелуй. И глядишь-поглядишь,
Так вот людям бы жить в единении!

ПРОСТИ

Прости меня, прости. Цветы дышали пряно,
Я позабыл совсем, что где-то бьется боль,
Что где-то сумерки и саваны тумана,
Меня, счастливого, быть грустным не неволь.
Я с детства был всегда среди цветов душистых.
Впервые вышел я на утренний балкон,
Была акация в расцветах золотистых,
От пчел и от шмелей стоял веселый звон.
Сирень лазурная светила мне направо,
Сирени белой мне сиял налево куст.
Как хороши цветы! В них райская есть слава!
И запах ландышей — медвян, певуч и густ.
В нем ум, безумствуя, живет одним виденьем.
И ветер в камышах мне звонкой пел струной.
Жукам, и мотылькам, и птицам, и растеньям
Я предал детский дух, был кроток мир со мной.
Каким я в детстве был, так буду в дни седые.
Фиалка — мой рассвет, мой полдень — пламя роз,
Послеполуденье — нарциссы золотые,
Мой вечер, ночь моя, сверкайте в играх гроз.
Пусть все мои цветы, — о, мать моя святая,
Россия скорбная, — горят мне на пути.
Я с детства их люблю. И, их в венок сплетая.
Их отдаю тебе. А ты меня прости!

ПОДСНЕЖНИК

В зеленом перелеске
Подснежный колокольчик,
Раскрывшись ранним утром,
Тихонько позвонил.
Сказал: ‘Молитесь, травки!’
Шепнул? ‘Молитесь, звери!’
Пропел:’ ‘Молитесь, птицы!
Господь дает нам сил’,
И белая березка
Курилась благовонно,
И заячья капустка
Молилась в тишине.
И серый можжевельник,
Упавши на коленки,
Шептал благоговейное
‘Дай ягод в срок и мне!’
А белочка, желтея,
С брюшком пушисто-белым,
Скакнув от ветки к ветке,
Искала, что поесть.
И протрубел комарик,
Свои расправив крылья,
В предлинную свирельку]
‘В лесу богатств не счесть!’

ЛЕСУНКА

Люди добрые, вы большущие,
Сапоги у вас все с подошвами.
Ах, дожди, дожди, сверху льющие,
Чтоб ушли огни, стали прошлые!
Посудите же! Я Лесуночка.
Инструментик мой — балалаечка.
У меня своя в мыслях луночка,
Я в глухом лесу многознаечка.
Знаю цвет любви и разрыв-траву,
Знаю смехами литься звонкими,
Землянику жду, костянику рву,
Убираю лес я опенками.
Сею гнездами я вам рыжики,
Крашу листья я желто-красные.
Ноют зяблики, плачут чижики,
Мне в глаза взглянув распрекрасные.
Но зима грозит, снаряжается,
Словно волк идет к нам от севера,
Так вот в разуме все мешается.
Где поля мои с духом клевера!
Из конца в конец лишь отавами
Ветер тешится вслед за косами.
И крикливыми вдаль оравами
Журавли летят долгоносые.
Утром — зимники, росы сильные,
И во все Мороз дунул стороны.
Где вы, цветики? Спят умильные.
Только каркают сверху вороны!

КАПРИЗНИЦА

Пела, пела пеночка,
Звенела конопляночка.
Маленькая девочка
Скучала о зиме.
Не ведала капризница,
Что зима уж близится,
Хлопьями сбирается
В недалекой тьме.
Вот и пламя вечера
В пепле дней развеялось,
Затопили печи мы,
Холодно в дому.
И мечтала девочка,
Как певала пеночка,
И тихонько плакала,
Не зная почему.

БРОДЯГА

Бродяга я. До холодов с грозой
Плясал огнем и реял стрекозой.
И вот, бездомный, признаюсь я, грешник,
Что с завистью смотрю я на скворешник.
Когда б в такой забраться теремок
И там в тепле замкнуться на замок.
Ах, рада белка малому орешку.
Подайте пятачок мне на ночлежку.

НЕ ИСКУШАЙ

Мать Матерей, родимая Земля,
Отец Земли, лазурный Океан.
Покой сознанью синим Небом дан,
И нежат мысль зеленые поля.
Я был как все. Во мне горел Огонь.
Я жил во всем. Касался до всего.
Устало сердце. Мир, не мучь его.
Я тихо сплю. Не искушай. Не тронь.

НА КРАЮ ЗЕМЛИ

Я на краю земли. Я далеко на юге.
Не юге разных стран, — на юге всей земли.
Моя заря горит на предполярном круге.
В моих морях встают не часто корабли.
Мой светоч — Южный Крест. Мой светоч — отблеск льдины.
Здесь горы льдяные — один плавучий храм.
Но за чертой мечты — мой помысел единый
Ведет мой дух назад, к моим родным полям.
И сколько бы пространств — какая бы стихия
Ни развернула мне, в огне или в воде, —
Плывя, я возглашу единый клич: ‘Россия!’
Горя, я пропою: ‘Люблю тебя — везде!’

СТРАНА, КОТОРАЯ МОЛЧИТ

Страна, которая молчит, вся в белом-белом,
Как новобрачная, одетая в покров, —
Что будет тронут им, любующимся, смелым,
Несущим солнечность горячих лепестков.
Страна, которая всех дольше знает зиму
И гулкую тюрьму сцепляющего льда, —
Где нет конца огням и тающему дыму,
Где долгий разговор ведет с звездой звезда.
Страна, которая за празднествами мая,
Чуть лето глянет ей, спешит сказать: ‘Я сплю’, —
Страна великая, несчастная, родная,
Которую, как мать, жалею и люблю.

СТРОИТЕЛЬ

…Но будет час, и светлый Зодчий,
Раскрыв любовь.
Мое чело рукою отчей
Поднимет вновь,
Ю. Балтрушайтис
1
Атлантида потонула,
Тайно спрятала концы.
Только рыбы в час разгула
Заплывут в ее дворцы.
Проплывают изумленно
В залах призрачных палат.
Рыбий шабаш водят сонно
И спешат к себе назад.
Лишь светящееся чудо,
Рыба черный солнцестрел,
От сестер своих оттуда
В вышний ринется предел.
Это странное созданье
Хочет с дна морей донесть
Сокровенное преданье,
Об атлантах спящих весть.
Но как только в зыби внидетс
В чуде — чуда больше нет,
Чуть верховный мир увидит,.
Гаснет водный самоцвет.
Выплывает диво-рыба,
В ней мертвеет бирюза,
Тело — странного изгиба,
Тусклы мертвые глаза.
И когда такое чудо
В море выловит рыбак,
Он в руке горенье зуда
Будет знать как вещий знак.
И до смерти будет сказку
Малым детям возвещать,
Чтобы ведали опаску,
Видя красную печать.
Детям — смех, ему — обида.
Так в сто лет бывает раз.
Ибо хочет Атлантида
Быть сокрытою от нас.
2
Я долго строил башню Вавилона.
Воздвиг ее, как бы маяк морской.
Один в ночах, по свиткам небосклона,
Прочел строку за светлою строкой.
Мне Зодиак явил сплетенье смысла,
Что скрыт от спящих, там внизу, людей.
Алмазные внеся в таблицы числа,
Я магом был, звезда меж звезд, Халдей.
Упился тайной, властвуя царями,
Народы на народы посылал.
И были царства мне в ночах кострами,
И выпил я пурпуровый фиал.
Когда же царь один хотел быть выше,
Нем я, кем все держалися цари,
Почаровал с высот я в лунной нише,
И царь надменный умер до зари.
Другой же, не поняв, что перемена
Властей — в уме того, кто звездочет,
Возмнил себя скотом, и ел он сено,
А я смотрел, как Млечный Путь течет.
Но вот, но вот, хоть всех я был сильнее
И тайну тайн качал в моих ночах,
Не полюбила вещего Халдея
Истар земли с вселенною в очах.
И, как горит блестящая денница
Не солнцу, а себе или луне,
Как к белой птице белая льнет птица,
Лишь труп ее был чарой предан мне.
Под месяцем, ущербно-наклоненным
И заострившим в смертный бой рога,
С отчаяньем, с восторгом исступленным,
Я внял, что Вечность бьется в берега.
Но я-то был бездонный и безбрежный,
Лишь Я ночное было мой закон, —
И я ласкал тот труп немой и нежный,
И, взяв свое, я проклял Вавилон.
Я произвел смешение языков,
Людей внизу в зверей я превратил,
И пала башня в слитном гуле кликов,
И падал в вышнем небе дождь светил.
Мой Вавилон, с висячими садами,
Мой Вавилон, в венце блестящих звезд,
Несытый, хоть пресыщенный страстями, —
Ты пал, — река бежит, — но сорван мост.
3
Я красивее проснулся, выйдя снова из могил,
По желанью Озириса, там, где свежий дышит Нил.
Я в веселые охоты устремил свой юный дух,
Мне служили бегемоты, чада творческих Старух.
Полюбив, как бога, солнце, жизнь приняв как все — мое,
Я метал в вождей враждебных меткострельное копье.
И от севера до юга, от морей до жарких стран,
Улыбалась мне подруга, изгибая стройный стан,
Строя пышные гробницы, так я пляску полюбил,
Что и в смерти мне плясуньи говорят о пляске сил.
От земного скарабея я узнал, как строить дом,
Я от сокола разведал, мне идти каким путем.
Я искусству жаркой схватки научился у быка,
И в любви ли или в битве жизнь казалась мне легка.
И пред тем как снизойду я вместе с милой в верный гроб,
Я помчусь за быстрым стадом легконогих антилоп.
Так сказал я, — так и сделал. Верен в слове фараон.
Сыну солнца светит солнце. Тот, кто любит, счастлив он.
Нары мумий служат миру. Смерть — до Жизни свет стремит.
В вещей думе спит пустыня. Весть идет от пирамид.
4
Ибис верный улетел к истокам рек,
Изменен пожаром мыслей человек,
Но повсюду, где он бродит без конца,
В самой смерти сын находит лик отца.
И смиренный, с умилением припав
К черным глыбам, что дают нам зелень трав,
Ты услышишь — слышьте, братья, мой завет, —
Все услышат весть земли, что смерти нет.
Лишь любите, полюбите сказку дня,
Полюбите, хоть случайность, хоть меня,
В глуби глянув, я вам правду говорю,
Ночь всегда ведет румяную зарю.
До Египта наши ласточки летят,
А весной опять их встретит ждущий взгляд,
Наши жизни — это игры в честь творца,
Сыну солнца светит солнце без конца.

Дополнение

СОЛНЦЕ ВСТАЛО

Бог везде, куда ни глянь,
Всюду видит, всюду слышит,
Богу все приносит дань,
Слон, пчела, и лев, и лань,
Богом все живет и дышит.
Разрывая ночи грань,
Солнце встало. Верный, встань.
И молись. И верь. И глянь,
Как волна волну колышет.

РАДУГА

Ты встала меж мною и Солнцем,
Ты стала моим Новолуньем,
Я вижу сияющий призрак,
В глазах многозвездится сон.
Персты в ослепительных кольцах,
В душе перегудные струны,
Одежды твои словно ризы,
Люблю я, цветочно влюблен.
С тобою весной быть и летом,
И в осени быть многоспелой,
А Серп загорится ущербный,
Мы вместе изменим мечты.
Хочу я быть бабочкой светлой,
Хочу я быть птичкой запевшей,
Хочу быть сережкой на вербе,
А верба душистая — ты.

НА СТАРЫХ КАНАТАХ

На старых канатах,
изведавших бурю и брызги соленой волны,
Сижу я, гляжу я,
а Солнце нисходит на скатах своей вышины,
Одетое в пурпур,
в светлейший, чем Тирский, добытый царям, багрянец,
Оно поспешает,
в разлитии блесков, дать вечеру пышный конец.
И темные мачты,
и серый мой парус, и след по воде от руля,
Облиты гореньем,
в пожаре минуты, торопящей бег корабля,
По водам, покрывшим
отроги Лемурий и башни былых Атлантид,
Багряное Солнце,
в кипении лавы, в сверканьи мгновенья, горит.

ПЯТЬ ЗВЕЗД

Я предавался чувствам в их игре,
Я знаю пятеричность увлеченья.
Заря в июне светится заре,
Река с рекою рада слить теченье.
Пять наших чувств есть путь предназначенья.
И древний лист, застывший в янтаре,
Есть тайный знак высокого ученья,
Как быть бессмертным в жизненной поре.
Всей ощупью своей он жил на древе,
Дышал, светил для близкого листа,
Впивал росу, и с ветром был в напеве.
Ниспал в смолу. Застыл как красота.
Другой нам вещий знак от Духа к Деве: —
Пять звезд блестящих Южного Креста.

К ЗВЕЗДАМ

Престолы душ, которые когда-то
Прошли пути страданий и надежд,
И отошли отсюда без возврата,
И там глядят в огне златистых вежд.
Печати душ, которые созвенно
Являют взору грамоту небес,
И говорят, что все, что было тленно,
Живет вовек, и кто был мертв, воскрес.
Несчетность душ, горенье изумруда,
Мерцание небесных жемчугов,
Да буду я меж вас, уйдя отсюда,
Звездой меж звезд, над сонмами веков.
И пусть тот храм, все больше возрастая,
Обнимет всех, многовершинный лес,
И всех и все та Истина святая, —
Всезвездность душ, — взнесет в простор Небес.

СТРАДА

Не страданье, а страда,
Сноп сверкания — звезда,
Трав небесных крепкий стог,
Духом созданный чертог.
Дремлют в ярких снах Косцы,
Дух и тело — Близнецы,
И стрела-алмаз Стрельца
В безднах мчится без конца.
Ворон, Волк, Дракон, и Лев,
Взяты в огненный напев,
Бег их — пламенный псалом,
Яркий узел за узлом.
В звездном Там все наше Здесь,
С небом ум уравновесь,
И свершай, как лик звезды,
Геркулесовы труды.
Круг свершений очертив,
Смело кинешься за срыв,
И тебя, сверкнув, возьмет
Огневой водоворот.

ВЕТЕР

Ветер доносится с гор,
Там он, и здесь, и нигде,
Мчится к земле и к звезде,
Роет простор,
Смял, наклоняя к воде,
Ивы плакучей убор.
Пляшет в древесной тени,
Рябь закрутил по реке,
Прячется там вдалеке,
Гасит огни,
Снова дохнул в тростнике,
Полем пошел… Догони!

СТРАСТЬ

Страстью зачался мир,
Страсть — в ясновиденье глаз,
Страсть — в многозвонности лир,
В страсти — костер для нас!
Страсть — волшебство слепоты,
Не боящейся в пропасть упасть,
Страсть это ждущая ты,
Славьте слепую страсть!

ТОЛЬКО ТЫ

Только ты меня можешь вести по путям,
Где горячая молния — там.
Только ты мне отрада и правый мой суд,
Если обруч я выкую — тут.
Лишь одна есть рука, и в ночи, и средь дня,
Для горячего в беге — коня.
Лишь один есть стрелец, что умеет в мету
Без ошибки попасть — на лету.
Лишь с тобой мой полет чрез простор темноты,
Хоть за край если в пропасти — ты.
И с хоругвью в ветрах, за тобой я лечу,
Гром готовится встретить нас — чу!

САМОАНСКАЯ ПЛЯСКА

Говорят, что пляска есть молитва,
Говорят, что просто есть круженье,
Может быть, ловитва или битва,
Разных чувств — движеньем — отраженье.
Говорят… Сказал когда-то кто-то, —
Пляшешь, так окончена забота.
Говорят…
Но говорят.
Что дурман есть тонкий яд.
И коль пляшут мне Испанки,
Счастлив я,
И коль пляшут богоданки.
Девы, жены, Самоанки,
Тут змея.
Вся хотение. Вперед.
Вся томленье. Воздух бьет.
Убегает. Улетает,
Отдается. Упадает.
Вся движением поет
Птицы раненой полет.
Ближе, ближе. Вот смеется.
Ниже, ниже. Отдается.
Убеганьям кончен счет.
Я змея.
Чет и нечет. Нечет, чет.
Я твоя.

ЗАВОРОЖЕННЫЕ

Тонга-Табу, Юг священный, край завороженный,
Я люблю тебя за то, что ты лучисто-сонный.
Я люблю тебя за то, что все Тонганки рады
Пить душой напиток счастья, смехи и услады.
Я люблю тебя за то, все Тонганцы дети,
Всех блаженней, простодушней, всех светлей на свете.
Я люблю тебя за то, что вот тебя люблю я,
Потому что Тонга-Табу — счастье поцелуя.

БЕЛЫЕ БЕРЕЗЫ

Эти белые березы
Хороши.
Хороши.
Где ж мой милый? В сердце слезы
Утиши.
Поспеши.
Или больше он не хочет?
И алмаз
Мой погас?
Вот кукушка мне пророчит
Близкий час.
Смертный час.
Или нет мне поцелуя?
Милый мой!
Милый мой!
Если из лесу пойду я, —
Не домой.
Не домой.
Быть с тобою, или в землю.
Там, в сырой,
Пламень скрой.
Там в могиле, тайну скрою,
Милый мой!
Милый мой!

ЗА ГАЕМ ЗЕЛЕНЫМ

За гаем зеленым,
По срывам и склонам,
Певуче вела ты, тоска.
Но видно, что дважды
Для жалящей жажды
Не дышит прохладой река.
Здесь некогда юным
Я был Гамаюном,
В свирельности ласковых слов.
Но юность лишь эхо
Далекого смеха,
Лишь отзвук далеких шагов.
Зеленого гая
Листва молодая
Роняет с зарею росу.
И юность — лишь лодка,
Уплывшая ходко,
Ведя по воде полосу.
За гаем зеленым,
Со смехом и звоном,
Промчались в ночи бубенцы.
Горячая тройка
Уносится бойко
Во все мировые концы.

КАПЛЯ

Семьюдесятью горлами,
В то море, во Хвалынское,
Втекает Волга водная,
Что с капли зачалась.
Семьюдесятью ветками,
Древа в лесу могучие
До неба умудряются,
Да небо не про нас.
По небу только молнии
Прорвутся и сокроются,
По небу только с тучами
Проносятся орлы.
А мы с землею связаны
Семьюдесятью связями.
И лишь слезой любовною
Как дым взойдем из мглы.

С ВЫСОКОЙ БАШНИ

С высокой башни
На мир гляжу я.
С железной башни
За ним слежу я.
Несется Ветер,
Несется Ветер,
Несется Ветер,
Кругом бушуя.
Что миг текущий,
Что день вчерашний,
Что вихрь бегущий,
Как зверь, над пашней.
Бегущий мимо,
Неуловимо,
Как гроздья дыма,
Вкруг стройной башни.
На мир всегдашний
Светло гляжу я.
С высокой башни
За ним слежу я.
И злится Ветер,
Кружится Ветер,
И мчится Ветер,
Кругом бушуя.

ЗАПОВЕДЬ

Не убивай. Не отнимай. Не соблазняй —
несоблазненный.
Не завлекай в веселый гай,
коль сам не взят тоской бессонной.
Но если ты взлюбил мечты,
как любим сердцем близость Бога,
Иди, куда зовет звезда, и пусть ведет тебя дорога.
И пусть убьешь. Быть может, ложь,
что ты убийца — убивая.
Ведь в битве есть восторг и честь, и есть призыв
Родного края.
И если взять чрез быстрый взгляд,
весь мир другой — души плененной,
Возьми меня рукой огня,
блаженным буду я сожженный.

СКАЗ О КАМНЯХ

Кто алмазы расцветил?
Кто цветы дал? — Звездный Гений,
В час рождения светил,
Горсть сверканий ухватил,
И обжегся от горений,
От живых воспламенений,
Исходивших из горнил.
Он обжегся, успехнулся,
Все ж, сверкая, содрогнулся,
Пламень взятый уронил.
Капли пламени летели,
Охлаждаясь в темноте,
Все ж храня в небесном теле,
В малом теле, в круглоте,
Взрыв, и дрожь, и зов к мечте,
Брызги радуг — красоте.
Из горячих водоемов
Закипающих светил,
Звездный Гений, в гуле громов,
В блеске молний и кадил,
Много чувств поработил,
В тело вольными вместил,
И, замкнув их в разном теле,
Повелел, чтоб вспевно рдели,
Чтобы пели песнь побед,
А в иных, как в колыбели,
Чтоб дремотный грезил свет,
Словно ночью от планет.
И чтоб ярче было чудо,
В ямы горной тесноты
Бросил стебли и цветы,
Вспыхнул пламень изумруда,
И, тая огней раскат,
Был рубин и жил гранат.
Камни чувство задержали,
Целы разные скрижали,
Как различен цвет лица.
Лунный холод есть в опале,
И кровавятся сердца
В сердолике без конца.
И чтоб искристого пира
Был в мирах протяжный гул,
Звездный Гений, с кровли мира,
Синей влаги зачерпнул, —
Капли нежного сапфира,
Голубея, полились
С Моря сверху в Море вниз, —
Камни были там слепые,
Камни стали голубые,
Синью молнии зажглись,
Мчась высокою твердыней,
И в очах агат зрачков
Окружился сказкой — синей,
Словно небо над пустыней,
Или вспышки васильков.
Звездный Гений, с грезой дружен,
Возжелав свою печать
В нашей жизни отмечать,
Бросил нам еще жемчужин,
Уронил он капли слез,
Ветер с неба их донес.
Но, с волной морей гуторя,
Дух свой к Морю наклоня,
Уронил он в бездну Моря
Слезы вышнего огня.
Бездна встала с кликом гула,
Был тот рокот говорлив,
Бездна жадная сверкнула,
Сонмы раковин раскрыв.
И отпрянула к хоромам
Темным, вниз, как от врага,
Закрывая синим громом
Неземные жемчуга.
Там и будет эта ясность,
Та немая полногласность
Слез упавших с высоты, —
Чтобы тешила опасность,
Тех, кто жаждет красоты.
И земным бросаться нужно
В пропасть Моря с берегов,
Чтоб сверкнула им содружно
Нитка круглых жемчугов.

ПРИМЕЧАНИЯ

Эпиграф — из папируса ‘Весткэр’, 10, 11, 10, 18, 10, 24 (в русском переводе — под условным названием ‘Третья сказка о чуде во времена царя Снефру’ в кн.: ‘Повесть Петеиссе III. Древнеегипетская проза’. М., 1978, с. 34).
Музыка.— Диана (рим. миф.) — богиня Луны, покровительница зверей. Шуман Р. (1810-1856) — немецкий композитор, ему принадлежит сочинение под названием ‘Грезы’. Шопен Ф. (1810-1849) — польский композитор.
Гобелен. — Гобелен — ковер-картина ручной работы. Один, Тор — см. примеч. к с. 201. Бальдер (сканд. миф.) — сын Одина. Валькирии (сканд. миф.) — воинственные девы, дарующие победу в бою. Хоругвь — церковное знамя. Еще своих Шекспиров ждущие и т. д. — Игра слов: по-английски Шекспир означает ‘потрясающий копьем’ (to shake — ‘трясти’, a spear — ‘копье’). Синица, что море будто не зажгла. — Ср. русскую поговорку: ‘Наделала синица славы, а море не зажгла’. Пагода — буддийский храм.
Пламя мира. — Старухи — богини судьбы, прядущие и обрезающие нить жизни человека: парки (греч. миф.), мойры (рим. миф.), норны (сканд. миф.). …ревнивец благородный… Дездемона — Отелло и Дездемона — герои трагедии В. Шекспира ‘Отелло’. Этна — действующий вулкан в Италии. Шабаш — см. примеч. к с. 122. Книга книг — по-видимому, Библия. Клеопатра, Антоний — см. примеч. к с. 65. Феникс — священная птица древних египтян, сжигающая себя и возрождающаяся из пепла.
Хочешь ли?— Ятаган — рубящее и колющее оружие с изогнутым концом клинка.
Гамеланг. — Гамеланг — национальный индонезийский оркестр.
Черный лебедь. — Волопас — пастух.
Тишь. — Гавайики — Гавайские острова в Тихом океане. Маори — коренное население этих островов.
Остров. — Атолл — коралловый остров.
Фиджи. — Фиджи — острова в юго-западной части Тихого океана.
Те же. — Красный петух — пожар.
Лесунка. — Отава — трава, выросшая в тот же год на месте скошенной.
Страна, которая молчит. — …долгий разговор ведет с звездой звезда. — Ср. в стихотворении М. Ю. Лермонтова ‘Выхожу один я на дорогу…’: ‘И звезда с звездою говорит…’
Строитель.— Эпиграф — из стихотворения русско-литовского поэта-символиста Юргиса Казимировича Балтрушайтиса ‘Зимняя бессонница’ (Ю. Балтрушайтис. Горная тропа. М., 1912, с. 122). Атлантида — см. примеч. к с. 204. Шабаш — см. примеч. к с. 122. Внидет — Войдет. Башня Вавилона (библ.) — башня, которая строилась великим множеством людей и должна была достичь неба. Разгневанный бог смешал языки строителей, они пере, стали друг друга понимать и не смогли достроить башню. Зодиак — двенадцать созвездий, расположенных вдоль видимого годового пути Солнца. Халдей — здесь: волшебник, провидец, гадатель. Фиал — см. примеч. к с. 257. Истар — богиня любви, плодородия в ассиро-вавилонской мифологии. Денница — утренняя звезда. …Вечность бьется в берега. — Ср. в стихотворении Ф. И. Тютчева ‘Как океан объемлет шар земной…’: ‘Стихия бьет о берег свой…’ Озирис — см. примеч. 279. Ибис — священная птица древних египтян, символ бога Тота. Скарабей — священный жук у древних египтян. Его изображение служило амулетом.

——

Бальмонт К. Д. Океания: Очерк и стихи.
Б.м.: Salamandra P.V.V., 2017.- (Polaris: Путешествия, приключения, фантастика. Вып. CCXII).

У РУЛЯ

Морским свеченьем горит волна,
Направо волны, налево вал,
Довеял ветер обрывок сна,
В котором разум давно дремал.
Тот сон — безвестность путей иных,
То сновиденье — о берегах,
Еще не спетый дрожащий стих,
Тот клад заветный, что в пеленах.
Я уплываю, так суждено,
Мгновенья пали, их не вернуть,
Увижу ль берег, увижу ль дно, —
На Ориона я правлю путь.

СОЧЕТАНИЯ

Дальний Сириус дрожью объят, колыбелится, тянется свет
Это — сказ, это — звук, это — сон, перекатная зыбь перезвона
И как ровно горит перед ним, начертанье высоких побед
Троезвездный размеренный звон, ослепительный систр Ориона.

СВЕТОЧ ЮГА

С каждой ночью все направо содвигался Орион,
Каждой ночью был к иному звездным пеньем дух взнесен,
И в нежданный час однажды, над разбегом корабля,
Рассветился знак желанный, чьим огнем жива Земля.
Он земным владеет кругом, четырем велит ветрам,
В первый миг он нас встречает, в смертный час он светит нам,
В разных ликах засвечаясь, был надеждой разных мест,
В Южном море он взнесенно воссиял как Южный Крест.

ЮЖНЫЙ КРЕСТ

Пять звезд блестящих Южного Креста
Горит над зыбью вторящего гула.
Семь звезд полярных, наших льдов мечта,
За краем Океана потонуло.
Проворный хищник, зоркая акула
Плывет, в ее утробе пустота.
Ладья Луны полнеба обогнула,
И метеоров брызжет суета.
Откуда Крест во взвихренной метели
Планет и лун и этих вышних льдин?
Пять алых капель в крайний час зардели, —
Когда в прозреньи снов был распят Сын,
И, оснежась, они похолодели.
И Южный Крест на небе — властелин.

БЕЛЫЙ ПУТЬ

Уходит Солнце с Запада к Востоку,
Через двенадцать Солнечных Домов,
Верь зримому, хоть мнимому, намеку,
Верь золотой и высшей из Основ.
Двенадцать звездосолнечных чертогов,
Чрез Южный Крест, туда, где Скорпион,
Двенадцать озвездившихся порогов,
И Арго держит путь на Орион.
На Арго реет веером сиянье, —
И угольная дышит чернота,
Вознесшая высокий знак Страданья,
Как Змий под стягом Южного Креста.

КОВЧЕГ ВЕЧЕРНИЙ

Луна взошла за Океаном
И светом нежит нас медвяным.
Корабль дрожит над мглой валов,
Ковчег вечерний, улей снов.
По вскипам зыбкого агата
Скользит мерцающее злато,
И я лечу, мечтой ночной
Пчела-виденье, в Край родной.

КАУРИ

Это домчался откуда,
Он из столетий каких,
Зов-перезвон изумруда,
Соснами сложенный стих?
Хвоями крытые горы,
Папорот-древо внизу,
Мхи словно цепкие воры,
Гибкую сжали лозу.
Справа и слева стремнины,
Стройно взлетели из мглы
Гор вековых исполины,
Каури гордой стволы.
Мхи не дерзнут к ним коснуться,
Горные сосны —цари,
Смолы с них желтые льются,
Ладан страны Маори.

ОСТРОВА

Я их видел, те взнесенья,
Из кораллов острова,
Круг и круг уединенья,
В них свершенность снов жива.
В Океане всешумящем
Бьют валы, свиваясь в жгут,
Здесь же зеркалом глядящим
Безглагольный круглый пруд.
И подобно как в металлы
Мы врезаем память дней,
Те атоллы, те кораллы
Ряд взошедших ступеней.
От великих гор незримых,
Что задернулись волной
И застыли в тихих дымах,
Знак восходит в мир дневной.
В наших днях, быть может лишних,
Доживаемых во сне,
Алый знак времен давнишних,
Потонувших в глубине.

ТЫ НЕ ВИДАЛ

Ты не видал, а я увидел воздушно-алые атоллы,
И должен был пропеть красивым напев дремотной баркароллы.
Ты не видал атолл, который взнесен в верховный воздух был
Лишь для того, чтоб я увидел намек на древний цвет и пыл.
И ты увидел, бледным взором, лишь белоцветные кораллы,
А я пришел Варягом смелым искать в морях моей Валгаллы.
И вот дохнул вулкан подводный, и был взнесен, на миг один,
Атолл багряный, чрез мгновенье ушедший в мир своих глубин.

КРУГЛОЕ ЗЕРКАЛО

Лагунный атолл это луг заливной,
Он проснулся над синей волной,
За столетьями снов о луче золотом,
И о пальмах, возросших кругом.
Лагунный атолл — озерная страна
В Океане, где пляшет волна,
Это — круглое зеркало Звезд и Луны,
Чтоб взглянуть в глубину с вышины.

РИФ

Днем и ночью шумит неустанный бурун,
Ударяясь о риф.
И приходит прилив, и не может прилив
Забежать на пространство лагун.
Тот глухой перебой океанской волны
Вековечный псалом,
Он и ночью и днем нарастает кругом,
Как гуденье гигантской струны.

ПАЛЬМА

Пальма кокоа, прямая колонна,
В небе лазурном застыла взнесенно.
Листья, забывшие трепет усилья,
Словно гигантского коршуна крылья.
Очерк изваянный, пальма кокоа,
Лик твой есть остров, чье имя Самоа.

САМОА

Многозвездная ночь на Самоа,
Смуглоликие люди проходят,
И одни восклицают: — ‘Талфа!’
И другие примолвят: — ‘Тофа!’
Это значит: — ‘Люблю тебя! Здравствуй!’
Также значит: — ‘Прощай! Ты желанный!’
Смуглоликие люди исчезли,
Их тела потонули в ночи.
Заливаются в ветках цикады,
Южный Крест на высотах сияет,
У коралловых рифов повторность
Многопевной гремучей волны.
Я далеко-далеко-далеко,
Разве мысль приведет меня к дому,
И не знаю, далеко ли дом мой,
Или здесь он на Млечном Пути.

САМОАНКЕ

Ты красива, Самоанка,
Ты смугла.
Но Севильская Испанка
Тоже капля, что пришла
Из кипящего котла.
Все вы, все островитяне —
Красота.
Все же я во вражьем стане.
Там в России, там в тумане —
Сердце, воля, широта.

САМОАНЕЦ

Вот высокий Самоанец,
Факел левой взяв рукою,
Правой сжал копье.
И по взморью так проходит,
И в воде наметив рыбу,
Он ее гвоздит.
Он проходит в мелководьи,
А немного там подальше,
Где волна грозней,
Неумолчные буруны,
И акула, волком Моря,
Сторожит, следит.
Но не смеет эта ведьма,
Эта дьявольская кошка,
И живой топор,
Подойти к красавцу Моря,
Что направо и налево
Факел свой стремит.

В ГОСТЯХ

Я сижу скрестивши ноги, я в гостях.
Мысль окончила на время свой размах.
Самоанский дом прохладный, весь сквозной.
Самоанский мой хозяин предо мной.
Он сидит, скрестивши ноги, на полу.
Так зазывчиво ленивит в сердце мглу.
На циновках мы недвижные сидим.
Миг спокойствия обычаем храним.
Свет бестрепетный, идет за часом час.
Греза шепчет зачарованный рассказ.
Убедительный рассказ в дремотной игле,
Что воистину есть счастье на земле.

ЛЕЛЕЙ

Я зашел к Самоанцу испить.
Я не знал, что в единой минуте
Кто-то скрутит цветистую нить,
Чтобы сердце свирелилось в путе,
Научившись внезапно любить.
Я вступил словно в сказочный край.
Уронив свои косы, как змеи,
Самоанка шепнула: ‘Сияй.
Ты застигнут: Самоа — лелей’.
Это значит: ‘Самоа есть рай’.

ТЕНЬ

Скользят вампиры, роняя тень,
Их тень чернее, чем тени пальм.
Бронею воли свой дух одень,
Закляты чары под тенью пальм.
Когда приплыл ты через моря,
Тебя охватит морская тишь,
Лелея душу, и говоря,
Что жизнь прекрасна, когда ты спишь.
И раз приплыл ты через моря,
На этот остров морских лагун,
Ты будешь таять, свечой горя,
Внимая пенью далеких струн.
Воспоминанье поет хорал,
Сомкнулись тени высоких пальм.
Ты привиденье, ты задремал,
Ты тень на тени взнесенных пальм.

ЖЕМЧУГА

Тонга-Табу и Самоа — две жемчужины морей.
Тонга-Табу — круглый жемчуг в просветленьи изумруда,
А Самоа — жемчуг длинный в осияньи янтарей.
Но и Тонга и Самоа — только сказка, только чудо.
И не знаешь, где блаженство ты, плывя, найдешь скорей,
То пленяет Тонга-Табу, то влечет к себе Самоа.
Так от острова на остров я стремлюсь среди морей,
И плавучею змеею по волне скользит каноа.

ПРАЗДНИК МИГА

В Новой сказочной Гвинее
У мужчин глаза блестящи,
И у женщин, умудренных
Пеньем крови, жарок взор.
Быстры девушки, как змеи,
Помню рощи, помню чащи,
Тишь лагун отъединенных,
С милой срывный разговор.
О, восторг согласной сказки,
Зыбь зажженной Солнцем дали,
Мысль, которой нет предела,
Пирамиды диких гор.
Грудки нежной Папуаски
Под рукой моей дрожали,
Тело смуглое горело,
Подошла любовь в упор.
Мы давно молились счастью,
И бежав от глаз блестящих,
От очей бежав станицы,
Слили вольные сердца.
Так друг к другу жаркой страстью
Были кинуты мы в чащах,
Как летят друг к другу птицы,
Все изведать до конца.
Вот он, трепет настоящий,
Пенье крови, всем родное,
На высотах небосклона
Мысли Божьего лица.
Солнца глаз, огнем глядящий,
И в крылатой ласке двое,
Два парящих фаэтона,
Два горячие гонца.

НОВОЛУНЬЕ

Пальмы змеино мерцают в ночи,
Новая светит победно Луна,
Белые тянутся с неба лучи,
В сердце размерно поет тишина.
Тихо качаю златую мечту.
Нежность далекая, любишь меня?
Тонкие струны из света плету,
Сердце поет, все тобою звеня.
Я отдалился за крайность морей,
Смело доверился я кораблю.
Слышишь ли, счастье, душою своей,
Как я тебя бесконечно люблю!

ПРАЗДНИК ВОСХОДА СОЛНЦА

Семь островов их, кроме Мангайи,
Что означает Покой,
Семь разноцветных светятся Солнцу,
В синей лагуне морской.
В сине-зеленой, в нежно-воздушной,
Семь поднялось островов.
Взрывом вулканов, грезой кораллов,
Тихим решеньем веков.
Строят кораллы столько мгновений,
Сколько найдешь их в мечте,
Мыслят вулканы, сколько желают,
Копят огонь в темноте.
Строят кораллы, как строятся мысли,
Смутной дружиной в уме.
В глубях пророчат, тихо хохочут,
Медлят вулканы во тьме.
О, как ветвисты, молча речисты,
Вьются кораллы в мечте.
О, как хохочут, жгут и грохочут
Брызги огней в высоте.
Малые сонмы сделали дело,
Жерла разрушили темь.
Силой содружной выстроен остров,
Целый венец их, — их семь.
Семь островов их, кроме Мангайи,
Что означает Покой.
Самый могучий из них — Раротонга,
Западно-Южный Прибой.
Рядом — Уступчатый Сон, Ауау,
Ставший Мангайей потом,
Сказкой Огня он отмечен особо,
Строил здесь Пламень свой дом.
Аитутаки есть Богом ведомый,
Атиу — Старший из всех.
Мауки — Край Первожителя Мира,
Край, где родился наш смех.
Лик Океана еще, Митиаро,
Мануай — Сборище птиц.
Семь в полнопевных напевах прилива
Нежно-зеленых станиц.
Каждый тот остров — двойной, потому что
Двое построили их,
Две их замыслили разные силы,
В рифме сдвояется стих.
Тело у каждого острова зримо,
Словно пропетое вслух,
С телом содружный, и с телом раздельный,
Каждого острова дух.
Тело на зыбях, и Солнцем согрето,
Духу колдует Луна,
В Крае живут Теневой привиденья,
Скрытая это страна.
Тело означено именем здешним,
Духам — свои имена,
Каждое имя чарует как Солнце,
И ворожит как Луна.
Первый в Краю Привидений есть Эхо,
И Равновесный — второй.
Третий — Гирлянда для пляски с цветами,
Нежно-пахучий извой.
Птичий затон — так зовется четвертый,
Пятый — Игра в барабан,
Дух же шестой есть Обширное войско,
К бою раскинутый стан.
Самый причудливый в действии тайном,
Самый богатый — седьмой,
С именем — Лес попугаев багряных,
В жизни он самый живой.
Семь этих духов, семь привидений,
Бодрствуя, входят в семь тел.
Море покличет, откликнется Эхо,
Запад и Юг загудел.
Все же уступчатый остров Мангайя,
Слыша, как шепчет волна,
Светы качает в немом равновесьи,
Мудрая в нем тишина.
Эхо проносится дальше, тревожа
Нежно-пахучий извой,
Юные лики оделись цветами,
В пляске живут круговой.
Пляска, ведомая богом красивым,
Рушится в Птичий Затон,
Смехи, купанье, и всклики, и пенье,
Клекот, и ласки, и стон.
В Море буруны, угрозные струны,
Волны как вражеский стан.
Войско на войско, два войска обширных,
Громко поет барабан.
Только в Лесу Попугаев Багряных
Клик, переклик, пересмех.
Эхо на эхо, все стонет от смеха,
Радость повторна для всех.
Только Мангайя в дремоте безгласной
Сказке Огня предана.
Радостно свиты в ней таинством
Утра Духов и тел имена.
2
Ключ и Море это — двое,
Хор и голос это — два.
Звук — один, но все слова
В Море льются хоровое.
Хор запевает,
Голос молчит.
‘Как Небеса распростертые,
Крылья раскинуты птиц
Предупреждающих.
В них воплощение бога.
Глянь: уж вторые ряды, уж четвертые.
Сколько летит верениц,
Грозно-блистающих.
Полчище птиц.
Кровью горит их дорога.
Каждый от страха дрожит, заглянув,
Длинный увидя их клюв’.
Хор замолкает,
Голос поет.
‘Клюв, этот клюв! Он изогнутый!
Я птица из дальней страны,
Избранница.
Предупредить прихожу,
Углем гляжу,
Вещие сны
Мной зажжены,
Длинный мой клюв и изогнутый.
Остерегись. Это — странница’.
Хор запевает,
Голос молчит.
‘Все мы избранники
Все мы избранницы,
Солнца мы данники,
Лунные странницы.
Клюв, он опасен у всех.
Волны грызут берега.
Счастье бежит в жемчуга.
Радость жемчужится в смех.
Лунный светильник, ты светишь Мангаие,
Утро с Звездой, ты ответишь Мангаие
Солнцем на каждый вопрос’.
Хор замолкает,
Голос поет.
‘Ветер по небу румяность пронес,
Встаньте все прямо,
Тайна ушла!
Черная яма
Ночи светла!
Лик обратите
К рождению дня!
Люди, глядите
На сказку Огня!’
Хор запевает,
Голос молчит.
‘Шорохи крыл все сильней.
Птица, лети на Восток.
Птица, к Закату лети.
Воздух широк.
Все на пути.
Много путей.
Все собирайтесь сюда’.
Хор замолкает,
Голос поет.
‘Звезды летят. Я лечу. Я звезда.
Сердце вскипает.
Мысль не молчит’.
Хор запевает,
Голос звучит.
‘Светлые нити лучей все длиннее,
Гор крутоверхих стена все яснее.
Вот Небосклон
Солнцем пронзен.
В звездах еще вышина,
Нежен, хоть четок
Утренний вздох.
Медлит укрыться Луна.
Он еще кроток,
Яростный бог.
Солнце еще — точно край
Уж уходящего сна.
Сумрак, прощай.
Мчит глубина.
Спавший, проснись.
Мы улетаем, горя.
Глянь на высоты и вниз.
Солнце — как огненный шар.
Солнце — как страшный пожар.
Это — Заря’.

МАУИ

В те дни, как не росла еще кокоа,
Змеящаяся пальма островов,
Когда яйцо могучей птицы моа
Вмещало емкость двух людских голов,
Жил Мауи, первотворец Самоа,
Певец, колдун, рыбак, и зверолов.
Из песен было только эхо гула
Морских валов, а из волшебств — огонь,
Лишь рыба-меч да кит да зверь-акула
Давали радость ловли и погонь,
Земля еще потока не плеснула,
В котором носорог и тигр и конь.
Тот Мауи был младший в мире, третий,
Два брата было с ним еще везде,
Огромные, беспечные, как дети,
Они плескались с Мауи в воде,
Крюки имели, но не знали сети,
И удили в размерной череде.
Вот солнцеликий Ра свой крюк закинул
И тянет он канат всей силой плеч,
Он брата Ру, второго, опрокинул,
Тот, ветроликий, хочет остеречь,
‘Пусти свой крюк!’, но Ра всей мощью двинул,
И выудил со смехом рыбу-меч.
Прошло с полгода. Удит Ру, ветрило,
Закинут крюк туда, где темнота.
Вот дрогнуло, пол-моря зарябило,
Не вытащит ли он сейчас кита?
Тянул, тянул, в руках двоилась сила,
Лишь плеск поймал акульего хвоста.
И минул год. Тринадцать лун проплыли.
А Мауи все время колдовал.
И против братьев укрепился в силе,
Велит — и ляжет самый пенный вал.
Пока два брата рыб морских ловили,
На дне морском он тайны открывал.
Закинул крюк он со всего размаха,
И потянул напруженный канат.
Вот дрогнула в глубинах черепаха,
Плавучая громада из громад,
И Ра, и Ру глядят, дрожат от страха, —
То остров был, кораллов круг и скат.

АТОЛЛЫ

Атоллы зеленые,
Омытая утром росистым гора,
В сне сказочном.
Атоллы — оазисы,
В лазурной — и нет — в изумрудной воде,
Взнесенные.
Кораллы лазурные,
И белые-белые диво-леса,
Подводные.
Кораллы пурпурные,
Строители храмов безвестных глубин,
Скрепители.
Атоллы — вещатели,
Связавшие тайность и явность Земли,
В их разности.
Из бездны изведшие,
Потонувших в глубинах на вольную высь,
Для счастия.

УПЛЫВАЕТ КОРАБЛЬ

Уплывает корабль, уплывает, восставая на дальней черте,
И прощально печаль мне свивает, оставляя меня в темноте.
В полутьме, озаренной по скатам и растущей из впадин холмов,
Он уплыл, осиянный закатом, уходя до иных берегов.
Вот он срезан водой вполовину. Вот уж мачты содвинулись вниз.
Вот уж мачты маячат чуть зримо. С воскуреньями дыма слились.
Он уплыл. Он ушел. Не вернется. Над вспененной я стыну волной.
Чем же сердце полночно зажжется? Или мертвой ущербной Луной?

ДУХ ТРЕВОЖНЫЙ

Мной владеет жар тревоги,
Он ведет мою мечту.
Люди медлят на пороге,
Я сверкаю на лету.
Мной владеет дух тревожный,
Ранит, жалит, гонит прочь.
Миг касанья — праздник ложный,
Тут нельзя душе помочь.
Манит берег неизвестный,
Восхотевший досягнул: —
Мир широк был — стал он тесный.
Замер Моря дальний гул.
В путь, моряк. В иные страны.
Стань, глядящий, у руля.
Сказку ткут в морях туманы.
Свежесть в скрипах корабля.
Это я водил круженья
Финикийских кораблей,
И людские достиженья
Разбросал среди морей.
Скандинавские драконы,
Бороздившие моря,
Я, презревший все законы,
Вел, как день ведет заря.
Мной живут в Океании
Вырезные острова,
Мной живут пути морские,
Только мною жизнь жива.

‘ТОФА!’

Прощальный марш играют в бесконечности,
Ты слышишь ли его?
Я слышу. Да. Прости, мои беспечности.
Погасло торжество.
Ушел от нас в ликующей багряности,
Нам радостный пожар.
Он скрылся там, без нас, в безвестной пьяности
Влюбленно-алый шар.
И мы следим в седеющей туманности,
Где сладко так ‘Люблю’,
Чтоб в верный путь не впуталось нежданности
И нам, и кораблю.
Бальмонт Константин Дмитриевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Горящие здания, Бальмонт Константин Дмитриевич, Год: 1899
  2. Стихотворения, Бальмонт Константин Дмитриевич, Год: 1906
  3. В Англии, Бальмонт Константин Дмитриевич, Год: 1897
  4. Сонеты солнца, меда и луны, Бальмонт Константин Дмитриевич, Год: 1917
  5. Птицы в воздухе, Бальмонт Константин Дмитриевич, Год: 1908
  6. В Тихом океане, Бальмонт Константин Дмитриевич, Год: 1912
  7. Зарево зорь, Бальмонт Константин Дмитриевич, Год: 1912
  8. Из книги ‘Гимны, песни и замыслы древних’, Бальмонт Константин Дмитриевич, Год: 1909
Электронная библиотека