Г.Белых
БЕЛОГВАРДЕЕЦ
Нету хлеба, нету масла!..
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
Белогвардеец, Белых Григорий Георгиевич, Год: 1930
Время на прочтение: 16 минут(ы)
=======================================
Источник: Пантелеев Л., Белых Г. Шкидские рассказы, Белых Г. Дом веселых нищих. — М.: ТЕРРА—Книжный клуб, 1999. — 432 с. — (Сокровища детской литературы).
Эл. Версия: Kapti, 14 августа 2006 г.
=======================================
Кончилось голодное лето девятнадцатого года. Моросил, не переставая, нудный дождичек, с шуршаньем, струйками сбегая со стен домов. В темных переулках посвистывал ледяной ветер.
Жались в очередях мокрые и прозябшие петербургские жители. Шепотком рассказывали:
— Двигается сам генерал Юденич, а с ним офицерские полки. Командуют офицерскими полками латышские полковники, френчи на них англичанами пошиты, а пулеметы и танки французы прислали, чтобы доконать большевиков…
— Где ж тут устоять?
— Юденич-то, говорят, булки с аэропланов кидает. Как увидят наши аэроплан Юденича, бегут за ним, дерутся из-за булок…
Это был тяжелый год для Шкиды. Не было дров, не было одежды, обуви. Ничего не было. Хлеба выдавали по четвертке на день — осьмушку утром, осьмушку вечером. Кормили мороженой картошкой с тюленьим жиром.
В Губоно поговаривали: надо расформировать детдом. Викниксор каждый день ездил туда, ругался, просил, требовал. Викниксор хотел сохранить школу.
В эти дни не брали в Шкиду новых воспитанников. Но однажды на шкидском дворе появилась маленькая, худенькая женщина в потертом плюшевом жакете, а за нею, понурив голову, плелся мальчишка в дырявых валенках и в зеленом солдатском ватнике. Маленькая женщина пришла в канцелярию и спросила заведующего. Когда Викниксор покашливая вышел ей навстречу, женщина торопливо вытолкнула вперед упиравшегося мальчишку и плаксиво запричитала:
— Ради бога!.. Господин заведующий, примите сына… С голоду умираем…
— Нет! — сурово отрезал Викниксор, — не могу… Женщина тихо охнула, отшатнулась, минуту стояла неподвижно и вдруг повалилась на колени, припав головой к ногам Викниксора. Викниксор испуганно кряхнул, быстро отдернул ногу.
— Что за безобразие!.. Гражданка!.. — начал было он, пятясь, но видя, что женщина подползает к нему, поспешно сказал:
— Хорошо, хорошо! Сейчас же встаньте… Мальчик остается, я поговорю…
Женщина сразу перестала плакать. Поднялась с колен, высморкалась и заговорила:
— Дай вам Бог счастья…
Но Викниксор не дал ей продолжать.
— Дежурный, ключ! — сердито крикнул он на кухню. — Открой двери.
Кончилась перемена. В четвертом отделении все уже были на местах. В ожидании урока занимались своим делом. Джапаридзе вычерчивал на большом листе новую схему изобретенного им вечного двигателя. Горбушка и Мамочка решали задачи. Купец продавал Воробью дырявый валенок с оторванным голенищем.
— Купи!.. — рычал он, хватая за горло Воробья. — Ну-у?
— Куда же мне его?
— А мне куда?
Бобер, стуча кулаками по парте, распевал куплеты:
Нету хлеба, нету масла,
Электричество погасло.
Дайте свету!
У доски, задумавшись, стоял Янкель. Потом спросил:
— Какой у нас сейчас урок?
— История. Сашкец! — ответили ему.
Тогда Янкель крупно написал на доске: ‘Страсть не люблю уроков истории’.
За дверью раздались знакомые быстрые шаги Сашкеца. Все мигом заняли свои места. Вошел преподаватель, а за ним мальчишка в зеленом ватнике, с узенькой, похожей на крысиную, мордочкой.
— Сядь сюда, — сказал Сашкец новенькому, указывая на пустующую последнюю парту. Новенький сел. Сашкец быстро прошел к столу, бросил книги, поправил пенсне и поздоровался с классом. Потом мельком оглядел комнату, заметил на доске надпись Янкеля, стер и сел за стол.
— Приступим, товарищи, к уроку, — сказал он.
В классе сразу стало тихо. Исчезли с парт посторонние книги, Джапаридзе запрятал свои чертежи, Янкель состроил умное лицо и, закатив глаза, замер, делая вид, что внимательно слушает. Но потом и вправду заслушался. Рассказывал Сашкец интересно, весело. Сорок минут прошли незаметно. Даже вздрогнули все, когда грянул звонок.
— Надеюсь, товарищи, вы хорошо запомнили? — сказал Сашкец, протирая пенсне. — На следующем уроке буду спрашивать. Постарайтесь отвечать бодро, как и подобает шкидцам…
Ребята засмеялись.
— Держите карман шире, — хмыкнул Купец.
— Кауфман! — грозно сказал Сашкец. — Что такое? Почему я должен держать карман шире?
— Потому что не ответят.
— А почему не ответят?
— Хлебентуса маловато! — крикнул Японец с Камчатки. — Супешник дерьмовый. Жрать хотца!..
— С осьмушки котелок не варит, — хмыкнул Купец.
— Товарищи! — Сашкец развел руками. — Как вам не стыдно! Правительство заботится о вас, оно отдает вам последнее: сапоги, дрова, хлеб.
— Которого нет! — крикнул Мамочка.
Снова ребята засмеялись. Каждый день ругались ребята с воспитателем, не потому, что были очень голодны, а просто желая подразнить его.
Беззлобно ругались, по-дружески. Но сегодня спор окончился неожиданно мрачно. С задней скамьи, заглушая смех и разговор, вдруг прозвучал незнакомый голос:
— Жиды виноваты! Оттого голод!
Тон был злой, не похожий на общий. Все с удивлением взглянули в ту сторону, откуда был голос, и увидели новенького. Новенький, уткнувшись в засаленный ворот ватника, исподлобья озирался по сторонам. Некоторое время ребята молча разглядывали его, потом Янкель удивленно протянул:
— Вот так отмочил!
— Ай да парень! — усмехнулся Купец и дернул его за рукав. — Это кто же ‘жиды’? А?
— Все, — ответил новенький.
— И Ленин жид? — подмигивая крикнул Мамочка.
— И Ленин, — мрачно сказал новенький. Весь класс дружно захохотал.
— Довольно! — вдруг резко сказал Сашкец и, нахмурившись, спросил у новичка:
— Как звать?
— Толя Коренев, — ответил мальчишка.
— Ну так слушай! — сказал Сашкец. — У нас в школе таких вещей не говорят. А слово ‘жид’ забудь — понял? Я после с тобой потолкую…
Зазвенел звонок, и Бобер, неистово колотя кулаками по парте, снова запел:
Мотька Цыпка был самый тихий воспитанник во втором отделении. Он не кричал и не кувыркался вместе со всеми в переменах, никогда и ни с кем не стыкался, чтобы померяться силами. На уроках он не швырялся жеваной бумагой, не кукарекал и не воровал карандашей с учительского стола.
Мотька Цыпка тихо сидел за партой рядом со своим сламщиком Косаревым, и пока тот кукарекал и швырял жеваной бумагой, Цыпка решал задачи за себя и за сламщика. Цыпка был старостой. Он назначал дежурного и следил за уборкой.
На третий день после поступления в детдом, новенького Коренева переселили из старшего отделения во второе. Старшие решали уже уравнения с одним неизвестным, а Коренев только-только таблицу умножения зазубрил. Вот его и перевели.
Первый день Коренев вел себя тихо. Приглядывался к ребята. Потом успокоился. Народ здесь был все мелкий, не похожий на старшеклассников.
— Плашкеты! — пренебрежительно сказал он своему соседу по парте. Сосед его Шамала, толстый, розовый, губастый, прозванный так за свою прожорливость, ничего не ответил, лишь отодвинулся на всякий случай от новенького.
На другой день Цыпка, просматривая список дежурных, увидел, что список кончился. Цыпка хотел начинать сначала, но тут вспомнил о новеньком.
— Сегодня, — сказал Цыпка, — дежурный по классу — Коренев, новенький.
Услышав свою фамилию, Коренев поднял голову.
— Что? — спросил он. — Почему я?.. Я только что пришел и сразу дежурить?
— Список кончился, — сказал Цыпка.
— А начинай сначала.
— Я уже тебя записал, — сказал Цыпка.
— Я тебя запишу! — заорал Коренев.
Но тут весь класс вступился за Цыпку. Коренев испугался и подчинился. Весь день он злобно косился на Цыпку и шипел в ухо Шамале:
— Выбрали старосту! Без жида не могли? Я вот ему…
Вечером Коренев и Цыпка столкнулись в пустынном коридоре второго этажа. Коренев, усмехаясь, загородил дорогу. Цыпка остановился.
— Жид! — сказал Коренев. Цыпка промолчал.
— Зачем меня дежурить назначил?
— Надо было — и назначил, — спокойно ответил Цыпка.
— Ах надо?.. А это видел? — крикнул Коренев, показывая Цыпке кулак. — Вот как дам сейчас…
— А ну, попробуй! — сказал кто-то сзади. Оглянулся Коренев — стоит около него Косарев, ноги расставил, руки в карманы.
— Попробуй, — говорит, — дай.
— А сам наступает на Коренева. Косарев парнишка крепкий — попробуй стыкнись с ним. Отодвинулся Коренев в сторону, пропустил Цыпку с Косаревым и, только когда они уже вниз спустились, крикнул вслед:
— За жидов заступаться? Погоди, узнаешь!..
В четвертом отделении заседала редколлегия. Готовили очередной номер стенгазеты. Японец, примостившись у печки, писал передовицу. Воробей переписывал печатными буквами заметку. Янкель развел желтую краску и, по привычке обсасывая кисточку, выводил большие буквы заголовка. Рядом стоял Джапаридзе и советовал:
— Внизу красненьким, а ободочки синеньким пусти…
Когда Янкель следовал его совету, Джапаридзе удовлетворенно мотал головой и чмокал от удовольствия.
Японец с треском бросил карандаш.
— Готово! Статья есть… Весь номер посвящаем обороне Петрограда. Материалу хватит, и в крайнем случае пустим объявленьице, извещеньице… Жаль — стишком нет.
В этот момент скрипнула дверь, и в класс вошел Коренев.
— Что надо? — зарычал на него Купец. Коренев остановился.
— Мне редактора газеты, — сказал он. Редколлегия насторожилась, Янкель задумчиво
пососал кисточку, потом, оглядев всех, ткнул пальцем на Японца.
— Вон редактор…
Тогда Коренев вынул из кармана сложенный несколько раз тетрадочный лист и подал Японцу.
— Это что? — удивленно спросил Японец, беря лист.
— Стихотворение сочинил, напечатайте, — сказал Коренев, и прежде, чем Японец успел развернуть лист, Коренев выскочил из класса. Редколлегия окружила Японца.
— Ну-ка, зачти, — хихикнул Воробей.
Японец скользнул глазами по листу, и мордочка его вытянулась. Сперва фыркнул, потом выругался и наконец громко прочел:
Есть у нас в Шкиде
Еврейчик молодой,
Цыпкой прозывается,
Сволочь он такой!
Больше на листке ничего не было.
— Ай гадюка! — сказал Джапаридзе, качая головой. — Морду ему набить…
— Таких паразитов называют антисемитами, — подумав, сказал Янкель.
— Но мы все-таки напечатаем эти стишки, — вдруг сказал Японец. — Как есть, так и пустим, только добавим комментариев, чтобы навсегда отбить охоту писать…
Крепкая была слама у Косарева с Цыпкой. Честно делились сламщики всем, что доставали. Цыпка подсказывал Косареву на уроках, а Косарев заступался за Цыпку, и уж никто из ребят не задевал Мотьку, да и нужды не было. Цыпка со всяким готов был поделиться последней осьмушкой хлеба. Но с приходом Коренева плохо стало Цыпке. Как ни заступался Косарев, все ж успевал Коренев обидеть Мотьку. То толкнет, то щипнет, морду скривит, отплевывается:
— Пархатый — нос горбатый!..
А Кузе и Шамале, с которыми Коренев подружился, стал жаловаться:
— Заступается Косарев-то! Жид-то ему хлеб дает, чтоб заступался… Но ничего, доберусь! — грозился он.
И вдруг слама расстроилась. Рухнула дружба, рассыпалась как карточный домик. У Косарева пропал ножик. Хороший, с перламутровой ручкой. Долго Косарев искал, всю парту перерыл — нет ножа. Стал у ребят спрашивать:
— Кто ножик захапал? Отдайте… Найду — хуже будет…
Но ребята молчали. Ясно — украли ножик.
— Кто же, кроме сламщика, у тебя в парте шнырит? — сказал вдруг Коренев. — С него и спрашивай.
Косарев поглядел на Цыпку.
— Он врет, — сказал Цыпка спокойно. — Не брал я!
— Вру? — крикнул Коренев. — А кто сегодня у него утром в ящике шманал? Кто?
— Ты лазил? — хмурясь спросил Косарев. Цыпка вспыхнул:
— Ну, лазил!
— Зачем?
— Тетрадь искал…
— А заодно и ножичек, — хихикнул Коренев.
— Чего там, — сказал Кузя. — Обыскать и все…
— Правильно, обыскивай, — подхватили ребята.
Косарев минуту колебался, потом решительно оттолкнул сламщика в сторону и полез в его парту. Он быстро выкидывал книги и тетради, зачем-то перелистывая их, после засунул в ящик руку и долго шарил там. Ящик был пуст. Косарев покраснел и, боясь взглянуть на Цыпку, все еще копался в ящике. Как вдруг его рука что-то нащупала. Быстро вынул предмет, взглянул на него и тотчас зажал в ладони.
— Циркуль мой брал?
— Нет, — сказал Цыпка.
— А что это? — крикнул Косарев, выбрасывая вперед руку. На раскрытой ладони лежал циркуль.
— Ай да сламщик! — захохотал Коренев. — А ножичек успел заначить…
— Я не брал! — вскрикнул испуганно Цыпка, но Косарев, не отвечая, сбросил на пол его тетради и книги.
— Убирайся к черту с моей парты, — грубо сказал он.
Отряды Юденича с неслыханной быстротой подступали к Петрограду. В городе была паника. Газеты ежедневно сообщали о новых продвижениях противника. Красная армия отступала. Петроград вооружался, готовясь к обороне. Каждое утро Японец, выкрав из канцелярии газету, бежал в класс читать и делать выписки для стенновки. Стенгазета вышла удачная. Огромными буквами во весь лист были написаны последние сообщения с фронта. Весь правый угол занимал большой красноармеец, нарисованный Янкелем, а под красноармейцем был лозунг: ‘Враг у ворот! Встретим спокойно опасность!’ И наконец в центре газеты была помещена статья:
‘Господин белогвардеец Толя Коренев!
В то время как Петрограду грозит опасность со стороны зарвавшихся Юденичей, — писала газета, — у нас в школе в этот грозный час появляются такие господа, которые занимаются белогвардейской агитацией и антисемизмом…’
В статье предлагалось второму отделению повлиять на Коренева, а в конце были напечатаны и стишки Коренева.
— Я думаю, что мы перехватили, — говорил Воробей во время большой перемены. — Я думаю, что теперь Коренева изобьют во втором отделении. Надо принять меры, оградить.
— Это верно, — задумчиво сказал Японец. Созвали редколлегию, чтобы обсудить, как
помочь Кореневу. Японец только что закончил обстоятельное сообщение, и уже посыпались предложения, как неожиданно заседание было прервано. В класс с грохотом и свистом ввалилась орава второотделенцев, впереди которых был сам Коренев, а за ним — как адъютанты — Кузя и Шамала. Остановившись у дверей, Коренев вызывающе оглядел газетчиков и крикнул:
— Кто писал про меня?
— А тебе что? — ответил Янкель.
— Ага! — закричал Коренев, обращаясь к своим спутникам. — Боятся говорить! Мы вот разорвем газету!
— Я тебе дам! — заорал Воробей, вскакивая. Но Коренев не испугался.
— Попробуй! Сами скоро дадим, — нагло ответил он. — Вот узнаете, как за жидов заступаться…
Завязалась перебранка. Но Купец, которому крики мешали читать, быстро прекратил скандал.
— Марш, вон! — рявкнул он, выскакивая из-за парты.
Купец сгреб Коренев за шиворот и, дав ему коленкой под зад, вышвырнул из класса.
Во втором отделении был шум и тревога.
— Бьют!.. — кричал Коренев. — Коленками под зад! — и указывал на Шамалу и Кузю, — спросите у них…
Кузя и Шамала кивали головами, подтверждали:
— Купец бил… Коленкой дрался!..
— За воришку заступаются!..
— Даешь драться! — раздавались возгласы.
— Объявим войну старшим! — крикнул кто-то, и все радостно подхватили:
— Войну старшим! Бей жидов, спасай Россию! В класс вошел Цыпка и остановился, удивленный криками.
— Вот он! — злобно закричал Коренев. — Вон, жидюга! Из-за него все!
Коренев подскочил к Цыпке и, размахнувшись, хотел его ударить, но замялся. Взглянул вопросительно на Косарева. Косарев равнодушно отвел глаза.
— Чего смотришь? Сунь как следует… — сказал он.
Коренев ударил Цыпку. Пыхтя, сгрудились ребята. Каждый старался ударить покрепче. Цыпка закричал, заметался в кругу, закрываясь руками. Потом упал и пополз под парту, подталкиваемый со всех сторон пинками.
— Хватит! — крикнул наконец кто-то.
Все остановились и переглядывались, готовые снова бить, кричать, ломать.
— Аида в зал! — крикнул Коренев.
— Лови стенгазетчиков, жидовских заступников, — закричали ребята и побежали в зал.
Второе отделение рассыпалось по школе… К мятежникам, поднявшим восстание против старших, с радостью пристало первое отделение. Восставшие, в поисках жертв, ворвались в верхнюю уборную, где застали за курением Горбушку и Мамочку. Выгнали их с криками и руганью, гнали до самого класса.
— Бей! — раздавался по школе боевой клич мятежников, а чья-то проворная рука расписывала углем по стенам уборных большие лозунги: ‘Бей четвертое отделение!’, ‘Коммунистов и жидов на веревочку!’
В столовой на полу валялись обрывки растерзанной в клочья стенгазеты.
В четвертое отделение был послан гонец с письмом. Мятежники вызывали старших на генеральный бой в зал. Готовились к бою. Коренев, глава мятежа, выслал в коридор дозорных поджидать старших. Все вооружались. Под рубашки навертывали полотенца — надежные панцири от кулаков. Цыпки в классе не было. Избив напоследок, ребята выгнали его из класса, чтобы не шпионил.
— Вот так война, — в восторге восклицал Шамала. — Как пойдем, как дадим… Знамя надо бы…
— И верно, знамя надо, — сказал Косарев. Тут Кузя вспомнил, что около гардеробной
висят на веревках разные тряпки. Побежали трое — Косарев, Коренев и Кузя. Выбрали из тряпок большой зеленый лоскут. Кузя принес палку от швабры.
— Хороша, — похвалил Косарев, осмотрев палку. — Только надо нарезки сделать, чтобы флаг не сползал…
Коренев взял палку и, сев тут же на пол, достал ножик и стал строгать.
— На флаге надо лозунги написать, — говорил Коренев. — Напишем: ‘Бей четвертое отделение!’, ‘Долой советскую власть!’
— А при чем советы? — спросил Косарев.
— Что советы, что жиды — одинаково, — ответил Коренев. — Не было б советов — не голодали бы. А почему меня матка в приют отдала? Жрать нечего было… Сама говорила: если бы не голод, ни за что не отдала бы. Из-за жидов — голод. Мучайся тут…
— Ну это врешь.
— Не сам выдумал. У нас в квартире ученый живет, он все объяснил. Жиды как понаехали после свободы — хлеба и не стало хватать. Обязательно напишем: ‘Долой советы!’, — повторил Коренев.
— Да пиши, жалко разве? — сказал Косарев и, отвернувшись, стал глядеть на Кузю.
А Кузя давно головой мотает, мигает, кривится усиленно и все на Коренева показывает, хочет, чтоб и Косарев поглядел на него.
‘Что это он?’ — подумал Косарев и внимательно поглядел на Коренева. Оглядел его — ничего не нашел. Сидит Коренев, стругает палку, прорезает ножичком колечки… а ножичек… Тут словно ударило Косарева по башке, даже закачался от удивления…
— Ах сволочь!..
Заорал Косарев, бросился к Кореневу с кулаками.
— Стой, гад! Погоди!..
Коренев едва успел отпрыгнуть, палку выронил.
— Ты что?.. С крыши сорвался?.. — говорит он.
— Ножик! — крикнул Косарев. — Покажи ножик! Мой ножик!..
Но Коренев еще дальше отскочил, отпихнул Косарева, руку с ножиком за спину спрятал.
— Нет, врешь! — завопил Косарев. — Отдашь, гад!..
Размахнулся Косарев, ударил Коренева прямо в зубы. Взвыл Коренев, голову нагнул, заболтал руками, как ветряная мельница, и полез на Косарева. Началась свалка. Ножичек упал на пол. Был он с перламутровой ручкой.
Прижимая к опухшему глазу огромный царский пятак, Косарев метался по школе и у всех спрашивал:
— Где Цыпка?
— Не знаем, — отвечали ему. За жидами не смотрим…
— Жалуется наверное у старших…
Но у старших Цыпки не было. Даже не заходил он туда.
— Сламщик! — ругал себя Косарев. — За ножик товарища продал! Сволочь!
— Долго бегал он, обыскивая все углы и закоулки. Торопился. Хотелось скорее поговорить со сламщиком, загладить вину. Наконец нашел. Цыпка был внизу, на парадной лестнице. Он, сгорбившись, сидел на подоконнике в холодном вестибюле и смотрел через грязное стекло на улицу.
— Цыпка! — окликнул Косарев, едва разглядев сламщика.
Цыпка соскочил с окна и остался молча стоять. Косарев подошел.
— А я тебя искал, — заговорил он смущенно. — Везде искал…
Цыпка молчал. Тогда Косарев, набравшись духу, бухнул: — Ножик нашел! Знаешь, кто тиснул?
— Коренев, — не то спросил, не то ответил Цыпка.
Косарев кивнул головой. Цыпка усмехнулся.
— Я же знал, — сказал он тихо. — А ты на меня…
Косарева в жар бросило, уши вдруг раскалились и, казалось, начали тлеть. Стало стыдно…
— Я уже дрался с ним, — растерянно буркнул он. — Вот и ножик. Мне попало здорово, но и ему всыпал…
И совсем смутился Косарев, видя, что Цыпка молчит. Весь мокрый от пота, сел рядом, не зная, что сказать. Цыпка молчал, смотрел на улицу. Косарев заерзал на месте, потом тихонько тронул Цыпку за плечо.
— Слышь…
— Ну?.. — отозвался Цыпка не поворачиваясь. Косарев спрыгнул с подоконника и красный, как вареная свекла, протянул руку.
— Миримся?.. Больше не буду, — волнуясь проговорил он.
Цыпка, улыбаясь, молча пожал руку…
Всю ночь глухо грохотали орудийные выстрелы, от которых позвякивали стекла. На темных, зловещих улицах всю ночь гремели подводы, проходили отряды красноармейцев, гудели и хрипло лаяли запыхавшиеся автомобили. Кто-то кричал, ругался, командовал…
Утром почтальон не принес газету. Но в школе уже все знали, что Юденич взял Павловск и Царское Село.
Уроки проходили кое-как. Воспитатели волновались, рассеянно слушали учеников и сами готовы были вместе с ребятами ежеминутно подскакивать к окну. За обедом Викниксор рассказал о положении на фронте и сообщил, что белые взяли Стрельну.
— Стрельну? — спросил кто-то испуганно. — Где мы были на даче?
— Да, Стрельну! — сказал Викниксор.
— Два часа ходьбы до Петрограда, — сказал Янкель. — Я сам ходил!..
— Значит через два часа придут белые? — спросил Мамочка. Ребята засмеялись.
— Дурак!.. На трамвае приедут… Трамвай за час довезет…
— А что с нами будет, если возьмут Петроград?
— Этого не будет, — твердо сказал Викниксор. — Петроград не сдадут… Петроград будут защищать до последней возможности, а с вашей стороны нужно только одно: вы должны делать свое дело и не волноваться…
Снова потянулись томительные, бестолковые уроки. Никто ничего не понимал, то и дело бегали к окнам, прислушивались, разговаривали. Гулять никого не отпустили. Один Мамочка удрал, сказав, что идет в амбулаторию на перевязку.
Наступил вечер. За окнами сразу почернело, как будто стекла залили черной краской. На улицах не было видно ни одного огонька, и все же слышались шаги, говор, иногда звякало железо и отчетливо долетало цоканье копыт… Где-то совсем близко бухали орудийные выстрелы.
В четвертом отделении все были серьезны и задумчивы. Ребята сгрудились вокруг Косарева и Цыпки. — Вот он и придумал гад, с ножичком, чтоб Цыпка влип, — рассказывал тихо Косарев. — И бунт он затеял, сперва будто против вас, а теперь уж и против советской власти. Вот…
Бум… бум… бум… — грохнуло где-то совсем близко. Ребята вздрогнули и ежась переглянулись.
— Да, — задумчиво сказал Японец. — В настоящий момент, при создавшемся напряженном положении, это… — он покрутил головой, — это контрреволюция!..
Хлопнула дверь. В класс, в пальто и шапке ворвался Мамочка. Он только что вернулся с улицы и сразу, задыхаясь от волнения, стал рассказывать:
— У Нарвских ворот пушки в таких круглых штуках… Окопы роют…
— Где?
— Везде. У Путилова, на Обводном, около бань…
— Врешь!.. Там канализацию чинят!..
— Ну иди, сам посмотри, — говорит обиженно Мамочка. — Посмеешься, когда война на Рижском начнется…
— А ты знаешь, что у нас делается? — сказал Воробей.
— А что?..
— Контрреволюция началась…
Мамочка так и замер, сраженный новостью, потом, вытянув шею, таинственно спросил:
— Заговор?
— Нет, не заговор, а Коренев…
И ребята рассказали о бунте во втором отделении.
— Что же делать с ним? — развел руками Мамочка. — Викниксору рассказать — из школы Коренева выгонит…
— Не годится, — ответил Янкель. — Надо другое…
Японец поднял голову.
— Беру слово! — заявил он. — Ясно! Коренев — политический преступник… Предлагаю устроить суд… Собрать ребят и разобраться…
Так и решили. Пока ходили за Кореневым, оставшиеся распределяли роли. Председатель суда — Янкель, прокурор — Японец, свидетели — все. Мамочку решили поставить у дверей класса караулить и предупреждать о воспитателе. В момент опасности Мамочка будет петь ‘Чижика’.
Через четверть часа пришел Коренев, вместе с ним — Кузя и Шамала и еще несколько человек.
Прежде чем войти, Коренев подозрительно огляделся и сказал: