ТРУДЫ Я. К. ГРОTА
III.
ОЧЕРКИ
изъ
ИСТОРІИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
(1848—1893).
БЛИНСКІЙ И ЕГО МНИМЫЕ ПОСЛДОВАТЕЛИ 1).
БЛИНСКІЙ И ЕГО МНИМЫЕ ПОСЛДОВАТЕЛИ 1).
1861.
1) С.-Петерб. Вдомости 1861, No 109.
Белинский и его мнимые последователи, Грот Яков Карлович, Год: 1861
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Въ стать своей, написанной въ защиту князя Вяземскаго (‘Св. Пч.’ No, 83), . П. Погодинъ ссылается на литераторовъ, участвовавшихъ въ юбиле 2-го марта, и приглашаетъ ихъ подтвердить или опровергнуть его слова. Вполн раздляя взглядъ его на князя Вяземскаго, и не касаясь нкоторыхъ мене важныхъ предметовъ статьи г. Погодина, я долгомъ считаю остановиться только на одномъ, очень существенномъ замчаніи его, требующемъ, какъ мн кажется, скорйшаго разъясненія.
Г. Погодинъ, полагаетъ, что многіе изъ молодыхъ нашихъ рецензентовъ врятъ только тому, что сказалъ Блинскій, ‘большая часть ныншнихъ критикъ есть только слабый отголосокъ его мнній, убжденій и врованій, за исключеніемъ его таланта’, такъ говоритъ дале авторъ статьи. Эти слова показываютъ, что почтенный мой сочленъ по академіи, среди своихъ историческихъ изслдованій, не имлъ времени сравнивать рецензій, о которыхъ онъ говоритъ, съ сочиненіями Блинскаго. Одинаково съ г. Погодинымъ думаетъ большая часть публики, такъ думаютъ даже многіе и изъ самихъ подразумваемыхъ имъ рецензентовъ. Но справедливо ли это? Дло заслуживаетъ внимательнаго разсмотрнія.
Одна изъ отличительныхъ чертъ извстной школы молодыхъ писателей заключается въ совершенномъ невдніи того, что было написано прежде ихъ. Однакожъ, въ пользу Блинскаго сдлано ими, конечно, исключеніе? Едва-ли. Еслибъ они были хорошо знакомы съ Блинскимъ, котораго такъ уважаютъ, то, конечно, извлекли бы изъ него много здравыхъ мыслей, и не говорили бы того, что мы безпрестанно встрчаемъ въ области нашей критики.
Странно сказать: Блинскаго знаютъ у насъ почти такъ же мало, какъ и большую часть нашихъ писателей не въ повствовательномъ род. Большинству молодого поколнія онъ извстенъ чуть не по одному имени, старое поколніе судитъ о немъ по нкоторымъ рзко выдававшимся, въ свое время новымъ, его взглядамъ, по увлеченіямъ, ошибкамъ и противорчіямъ его, но оно не составило безпристрастнаго мннія объ общемъ его характер, его достоинствахъ и недостаткахъ Блинскій писалъ такъ много и такъ скоро, что нельзя и ожидать одинаковой обдуманности во всхъ его статьяхъ, онъ былъ такъ мало приготовленъ къ своему длу ученіемъ, а съ другой стороны такъ впечатлителенъ, что искать въ его сужденіяхъ постоянной основательности и послдовательности было бы также несправедливо: изъ этихъ двухъ источниковъ проистекали его всегдашнее многословіе, его частыя повторенія и противорчія, его недостаточное знакомство съ положительной стороной предметовъ, о которыхъ онъ разсуждалъ. Вотъ его недостатки. Но ему никакъ нельзя отказать въ свтломъ и проницательномъ ум, который, при поверхностномъ его образованіи въ молодости, поражаетъ насъ разнообразіемъ пріобртенныхъ имъ, позже, свдній и начитанности: нельзя отказать ему также въ искреннемъ сочувствіи всему великому и прекрасному и въ врожденномъ эстетическомъ чуть, которое руководило его очень врно, когда онъ не былъ ослпленъ какимъ-нибудь предубжденіемъ. Ошибки его были замтны только самымъ образованнымъ читателямъ, критическій талантъ его, сопровождаемый большою независимостью мысли, смлостью и рзкостью сужденій, долженъ былъ доставить ему значительное вліяніе на массу. Теперь изданы его сочиненія, но многіе ли, не скажу изучили, а прочитали ихъ вполн? Еслибъ наши молодые литераторы увлекались не однимъ именемъ его, а самыми трудами, то, конечно, нашелся бы кто-нибудь, кто подробно разсмотрлъ бы эти труды, показалъ бы намъ постепенное развитіе воззрній критика, извлекъ бы изъ нихъ основные его взгляды на искусство, на разные предметы, относящіеся къ литератур, на важнйшихъ европейскихъ писателей, особенно же на русскую литературу, въ разныя эпохи ея — кто-нибудь, однимъ словомъ, обработалъ бы подробную характеристику Блинскаго, какъ писателя, составилъ бы сводъ его критическихъ мнній, изложилъ бы, наконецъ, его теорію искусства. Если Блинскій, дйствительно иметъ для русской литературы, значеніе, которое ему приписываютъ, то, всякій согласится, такой трудъ необходимъ. Отчего же не явилось до сихъ поръ и малйшей попытки такого труда? Отчего со времени изданія его сочиненій, вмсто того, стали появляться только черты для его біографіи, воспоминанія о немъ, о свиданіяхъ съ нимъ и т. п.? Мн возразятъ, что этого еще не успли и не могли сдлать, потому что 9-я и 10-я части сочиненій Блинскаго еще только недавно вышли. Однакожъ, со времени смерти Блинскаго прошло боле 10-тилтія, и изучать его легко было бы по журналамъ, въ которыхъ онъ постоянно участвовалъ. Притомъ, собраніе его разборовъ начало выходить еще въ 1859 г., а до сихъ поръ не было еще почти ни одной дльной статьи и о первыхъ томахъ. Мы еще не слышали почти ничего, кром возгласовъ, голословныхъ похвалъ и кое-какихъ разсужденій, основаніемъ которыхъ была не критика, а взятое за аксіому положеніе, что Блинскій великъ. Но позволительна ли такая слпота въ признаніи за авторитетъ писателя, который самъ всегда благородно ратовалъ противъ поклоненія авторитетамъ на вру? Мало того: многіе изъ почитателей Блинскаго, поклонившіеся ему только потому, что имъ нуженъ былъ идолъ, до того были не знакомы съ нимъ, что стали проповдывать мысли, совершенно противоположныя его мыслямъ, и, вмст съ тмъ, до того были наивны, что всякое отрицательное свое мнніе считали согласнымъ со взглядами Блинскаго. Я увренъ, что еслибъ онъ теперь вдругъ ожилъ и прочиталъ кое-какія эстетическія сужденія нашего времени, то ршительно отрекся бы отъ многихъ изъ мнимыхъ своихъ послдователей, отъ тхъ, которые преклоняются предъ его именемъ и не знаютъ его мнній. Въ оправданіе свое, эти критики возразятъ, что мысль все развивается, что справедливое двадцать лтъ тому назадъ теперь уже неврно, что Блинскій для нашего времени устарлъ, и т. п. Но если такъ, то гд же высокое развитіе Блинскаго, чмъ же онъ былъ впереди своей эпохи, и каковы истины, которыя чрезъ 15—20 лтъ уже не годятся и должны уступить мсто другимъ? Въ такомъ случа выходило бы, что Блинскій иметъ въ литератур нашей только исторической значеніе, и что его поклонники должны смотрть на него точно такъ же, какъ, напримръ, на Мерзлякова. Но они смотрятъ на него иначе, и въ этомъ совершенно правы. Не раздляя всхъ мнній Блинскаго, я, однакожъ, нахожу, что изъ сказаннаго имъ многое безотносительно врно и никогда не утратитъ своей цны, что онъ ршилъ окончательно многіе изъ тхъ вопросовъ, которыхъ касался.
Чтобы дать всякому возможность судить, дйствительно ли та школа современныхъ намъ критиковъ, которую разуметъ г. Погодинъ, есть эхо Блинскаго, я приведу здсь нсколько сужденій, причемъ, однакожъ, нужнымъ считаю предупредить, что выдаю ихъ не за образцы безусловно врныхъ взглядовъ,— а только за образчики духа и тона Блинскаго въ оцнк прежнихъ писателей.
Вотъ, напримръ, какъ онъ вообще говорилъ о нихъ: ‘Какихъ-нибудь сто лтъ едва прошло съ того времени, какъ мы не знали еще грамоты, и вотъ уже мы, по справедливости, гордимся могущественными проявленіями необъятной силы народнаго духа въ отдльныхъ лицахъ, каковы: Ломоносовъ, Державинъ, фонъ-Визинъ, Карамзинъ, Крыловъ, Жуковскій, Батюшковъ, Пушкинъ, Грибодовъ и другіе’. (Ч. 4, стр. 247, Русская Литература въ 1840 г.).
Посмотримъ теперь, какъ онъ изъ числа этихъ писателей отзывался о тхъ двухъ, которые боле другихъ въ опал у ныншней критики, т. е. о Державин и Жуковскомъ.
Оставляя въ сторон ‘Литературныя мечтанія’, какъ одно изъ раннихъ произведеній Блинскаго (1834 г.), гд онъ съ юношескимъ увлеченіемъ восхищается Державинымъ, ограничусь тмъ, что онъ писалъ объ этомъ поэт въ 1843 г.
Посл частнаго разсмотрнія достоинствъ и недостатковъ Державина, Блинскій приходитъ, правда, къ слдующему выводу: ‘Итакъ, невыдержанность въ цломъ и частностяхъ, преобладаніе дидактики, сбивающейся на резонёрство, отсутствіе художественности въ отдлк, смсь риторики съ поэзіею, проблески геніальности съ непостижимыми странностями — вотъ характеръ всхъ произведеній Державина’. (Ч. 7, стр. 79). Но вслдъ затмъ онъ прибавляетъ: ‘Державинъ былъ человкъ, одаренный великими творческими силами, и сдлалъ все, что можно было ему сдлать въ то время. Не его вина, что онъ явился въ то, а не въ наше время, не его вина, что поэзія не падаетъ готовая прямо съ неба, а выростаетъ на земл, переходя чрезъ вс степени развитія, какъ все растущее’ (стр. 80).
Дале, Блинскій замчаетъ: ‘Въ поэзіи Державина явились впервые яркія вспышки истинной поэзіи, мстами даже проблески художественности, какая-то, ему одному свойственная, оригинальность во взгляд на предметы и въ манер выражаться, черты народности, столь неожиданныя и тмъ боле поразительныя въ то время, и, вмст съ- тмъ, поэзія Державина удержала дидактическій и риторическій характеръ въ своей общности, который былъ сообщенъ ей поэзіею Ломоносова. Въ этомъ виденъ естественный историческій ходъ’ (стр. 84).
‘Въ дйствіяхъ великихъ людей’, продолжаетъ Блинскій, ‘бываетъ два рода недостатковъ и ошибокъ: одни происходятъ отъ ихъ личнаго произвола, ихъ личной ограниченности, другіе — изъ духа и потребностей самаго времени. За недостатки и ошибки перваго рода можно и должно обвинять великихъ дйствователей, недостатки же и ошибки второго рода можно и должно называть ихъ собственными именами, т.-е. недостатками и ошибками, но ставить ихъ въ вину великимъ дйствователямъ не можно и не должно.’ (стр. 86). ‘Итакъ, некого обвинять и нечего жалть, что Державинъ не былъ поэтомъхудожникомъ, лучше подивиться тмъ свтозарнымъ проблескамъ поэзіи и художественности, которыми такъ часто и такъ ярко вспыхиваетъ дидактическая, по преобладающему элементу своему, поэзія этого могучаго таланта. Натура Державина по преимуществу поэтическая и художническая, но время и обстоятельства положили непреодолимыя преграды ея развитію, и потому въ созданіяхъ Державина нтъ поэзіи какъ искусства, есть только элементы и проблески истинной поэзіи. Это уже не чисто подражательная поэзія, какъ у Ломоносова: въ ней уже слышатся и чуются звуки и картины русской природы, но перемшанныя съ какою-то искаженною, на французскій манеръ греческою миологіею’ (стр. 88). ‘Повторяемъ: талантъ Державина великъ, но онъ не могъ сдлать больше того, что позволили ему его отношенія къ историческому положенію общества въ Россіи. Державинъ великъ и въ томъ, что онъ сдлалъ: зачмъ же приписывать ему больше того, что могъ онъ сдлать?’ (стр. 93).
Пропуская множество страницъ, въ которыхъ Блинскій, между прочимъ, обращаетъ вниманіе на искренность и благородный тонъ похвалъ Державина Екатерин, и распространяется съ уваженіемъ о личномъ характер поэта, поспшимъ къ концу статьи и возьмемъ оттуда только немногія строки: ‘Богатырь поэзіи, по своему природному таланту, Державинъ, со стороны содержанія и формы своей поэзіи, замчателенъ и важенъ для насъ, его соотечественниковъ: мы видимъ въ немъ блестящую зарю нашей поэзіи’ (стр. 150).
Прочитавъ вс эти выписки, скажите: не видно ли тутъ, несмотря на строгость многихъ приговоровъ, благородное и честное уваженье къ таланту, къ умственному труду и къ правд? Вспомните же теперь то грубое и невжественное презрніе, съ какимъ многіе, въ наше время, отзывались о Державин, чести его то обскурантомъ, то бездарнымъ римачомъ.
Клеймя такимъ образомъ память одного изъ замчательнйшихъ русскихъ писателей, эти мнимые послдователи Блинскаго и не подозрвали, что онъ, въ той же стать о Державин, въ 1843 г., произнесъ имъ, въ какомъ-то критическомъ ясновидніи, слдующій убійственный приговоръ: ‘ Чмъ односторонне мнніе, тмъ доступне оно для большинства, которое любитъ, чтобъ хорошее непремнно было хорошимъ, а дурное — дурнымъ, и которое слышать не хочетъ, чтобъ одинъ и тотъ же предметъ вмщалъ въ себ и хорошее и дурное. Вотъ почему толпа, узнавъ, что за какимъ-нибудь великимъ человкомъ водились слабости, свойственныя малымъ людямъ, всегда готова сбросить великаго съ его пьедестала и ославить его негодяемъ и безнравственнымъ человкомъ. Толпа не понимаетъ, что одинъ и тотъ же человкъ можетъ отличаться и великими добродтелями, и великими пороками, что одно хорошее начало въ немъ могло быть развито, а другое задавлено и заглушено въ самомъ зародыш своемъ, что одно дурное начало въ немъ могло быть подавлено еще въ зерн, а другое развито, что причины этого должно отыскивать и въ дух времени, когда явился великій человкъ, и въ общественности, среди которой возросъ и воспитался онъ, и что, на основаніи этихъ причинъ, иные пороки его можно извинить, а иные даже и поставить ему въ заслугу, такъ же точно, какъ иныя добродтели его возвысить, а съ иныхъ сбавить цну’ (стр. 65).
Прежде чмъ перейдемъ къ другому предмету, выпишемъ еще два небольшія мста изъ библіографическихъ замтокъ, написанныхъ Блинскимъ по случаю выхода Глазуновскаго и Штукинскаго изданій Державина: ‘Не съ легкою ношею, а весь дойдетъ Державинъ до позднйшаго потомства, какъ явленіе великой поэтической силы, которая, по недостатку элементовъ въ обществ его времени, ни во что не опредлилась — и потому Державинъ весь будетъ всегда, какъ онъ уже есть и теперь, интереснымъ фактомъ исторіи русской литературы. У Державина нтъ избранныхъ стихотвореній, которыя могли бы пережить его неизбранныя стихотворенія, и всегда будутъ помнить, какъ помнятъ и теперь, не избранныя стихотворенія, а поэзію Державина’ (стр. 200). Черезъ два года посл Глазуновскаго, появилось (1845) Штукинское изданіе сочиненій Державина. Блинскій, сводя прежде-высказанныя имъ мннія о замчательномъ поэт, говорилъ о самомъ себ: ‘Авторъ, равно удаляясь и отъ дтскаго, безотчетно-восторженнаго удивленія къ Державину, и отъ ложной гордости успхами современности, гордости, которая мшаетъ отдаватъ должную справедливость заслугамъ прошедшаго, попытался взглянуть на сочиненія Державина и съ эстетической и съ исторической точки зрнія’ (ч. 10, стр. 157).
Посмотримъ теперь, какъ Блинскій судилъ о Жуковскомъ.
Свой взглядъ на этого писателя высказалъ онъ, главнымъ образомъ, при двухъ случаяхъ: въ 1840 г., при разбор ‘Очерковъ русской литературы’ Полевого, и въ 1844 г., при разсмотрніи дятельности Пушкина. И здсь, и тамъ, выражены одни и т же мннія, и потому мы можемъ пользоваться обоими трудами безъ строгаго разграниченія ихъ.
‘Неизмримъ подвигъ Жуковскаго’, говоритъ Блинскій ‘и велико значеніе его въ русской литератур’ (ч. 8, стр. 247).
‘Творенія Жуковскаго — это цлый періодъ нашей литературы, цлый періодъ нравственнаго развитія нашего общества. Ихъ можно находить односторонними, но въ этой-то односторонности и заключается необходимость, оправданіе и достоинство ихъ. Съ произведеніями музы Жуковскаго связано нравственное развитіе каждаго изъ насъ, въ извстную эпоху нашей жизни, и потому мы любимъ эти произведенія, даже и будучи отдлены отъ нихъ неизмримымъ пространствомъ новыхъ потребностей и стремленій: такъ возмужалый человкъ любитъ волненія и надежды своей юности, надъ которыми самъ же уже смется’ (стр. 269).
‘И какъ не любить горячо этого поэта, котораго каждый изъ насъ съ благодарностію признаетъ своимъ воспитателемъ, развившимъ въ его душ вс благородныя смена высшей жизни, все святое и завтное бытія?’ (ч. 4, стр. 16).
‘Жуковскій выразилъ собою столько же необходимый, сколько и великій моментъ въ развитіи духа цлаго народа — и онъ навсегда останется воспитателемъ юныхъ душъ, полныхъ стремленія ко всему благому, прекрасному, возвышенному, ко всему святому и завтному жизни, ко всему таинственному, духовному и небесному земного бытія. Недаромъ Пушкинъ называлъ Жуковскаго своимъ учителемъ въ поэзіи, наперсникомъ, пстуномъ и хранителемъ своей втреной музы: безъ Жуковскаго Пушкинъ былъ бы невозможенъ и не былъ бы понятъ. Въ Жуковскомъ, какъ и въ Державин, нтъ Пушкина, но весь Жуковскій, какъ и весь Державинъ, въ Пушкин, и первый едва-ли не важне былъ для его духовнаго образованія. О Жуковскомъ говорятъ, что у него мало своего, но почти все переводное: ошибочное мнніе! Жуковскій поэтъ, а не переводчикъ: онъ возсоздаетъ, а не переводитъ, онъ беретъ у нмцевъ и англичанъ только свое, оставляя въ подлинникахъ неприкосновеннымъ ихъ собственное, и потому его такъ называемые переводы очень несовершенны, какъ переводы, но превосходны, какъ его собственныя созданія’ (ч. 4, стр. 20).
‘Полевой не можетъ простить Жуковскому отсутствія народности… Забавное обвиненіе! Жуковскій не народный поэтъ, и немногія попытки его на народность были неудачны — правда, но это совсмъ не недостатокъ, а скоре честь и слава его. Онъ призванъ былъ на другое великое дло: осуществить, чрезъ поэзію, въ своемъ отечеств, необходимый моментъ въ развитіи духа, моментъ, выраженный въ жизни Европы средними вками, одухотворить отечественную поэзію и литературу романическими элементами. Жуковскій по-преимуществу романтикъ, такъ-какъ Державинъ по-преимуществу классикъ, во внутреннемъ значеніи этихъ словъ. Какъ сверное сіяніе, роскошны и великолпны картины природы у Державина, но такъ же и вншни, и холодны, какъ сверное сіяніе. Жуковскій вводитъ васъ во внутреннее святилище природы, длаетъ для васъ слышнымъ біеніе ея сердца, ощутительнымъ теплое ея дыханіе…. Въ изображеніяхъ природы у Державина вы не услышите прозябанія дольней лозы, Жуковскій вводитъ васъ въ сокровенную лабораторію силъ природы — и у него природа говоритъ съ вами дружнымъ языкомъ, повряетъ вамъ свои тайны, длитъ съ вами горе и радость, утшаетъ васъ’ (стр. 19 и 20).
Вотъ съ какимъ живымъ сочувствіемъ замчательный русскій критикъ 40-хъ годовъ говорилъ о писател, отъ котораго презрительно отвернулась, въ наше время, холодная отрицательная школа. Нтъ, Блинскій не призналъ бы ея своею дочерью, онъ самъ отъ нея отвернулся бы съ негодованіемъ, видя въ ея дйствіяхъ разрушеніе того, что считалъ побдою своего времени. Признавая за Полевымъ великую заслугу ‘въ уничтоженіи ложныхъ авторитетовъ’, онъ уже тогда прибавлялъ: ‘Между тмъ, гоненіе на старое часто доходило до ослпленія: нехорошо не потому, что нехорошо, а потому, что старое….’ Правда, вслдъ затмъ, Блинскій находилъ, что все это было нужно и все принесло великую пользу, но въ чемъ же полагалъ онъ эту пользу? А вотъ въ чемъ, какъ ясно показываетъ непосредственно затмъ идущее поясненіе: ‘Уничтоживши совершенно достоинство и заслуги Карамзина, мы — молодое поколніе — снова признали ихъ, но уже признали свободно, а не по преданію, не съ чужого голоса, или не по привычк съ дтства думать одно и то же’ (ч. 3, стр. 107).
Слдовательно, пользу отрицанія Блинскій поставлялъ въ томъ, что оно привело къ положительному и разумному признанію. Что жъ бы сказалъ онъ, еслибъ увидлъ, что это радовавшее его признаніе такъ скоро вытсняется опять отрицаніемъ, доводимымъ до послдней крайности?
Для доказательства, что мнимые послдователи Блинскаго не что-иное, какъ самозванцы, я могъ бы указать еще на множество другихъ мстъ изъ его сочиненій, но считаю на этотъ разъ, вполн достаточнымъ и то, что здсь приведено мною.
Этихъ выписокъ изъ сужденій Блинскаго о Державин и Жуковскомъ не могу закончить лучше, какъ приведя нсколько строкъ изъ замчательной статьи г. Дружинина объ этомъ критик, помщенной въ январской книжк ‘Библіотеки для Чтенія’ 1860 года: ‘Такъ воспринимаютъ истинно-свтлыя натуры все, что прочувствовано въ трудахъ предшествовавшихъ имъ дятелей, и вотъ почему имъ такъ дорога вся литература народа, имъ родного — дорога при всхъ ея несовершенствахъ и заблужденіяхъ. Глумиться надъ стариной въ искусств и вести родословную родной словесности со вчерашнихъ дятелей — есть первый несомннный признакъ цнителя съ черствой, невоспріимчивой душою, хотя, можетъ-быть, очень честнаго, очень убжденнаго. Блинскій, какъ человкъ въ высшей степени воспріимчивый въ высшей степени нжный сердцемъ, былъ до крайности далеко отъ этой современной намъ тенденціи.’
Но неужели дйствительно нтъ ничего общаго между Блинскимъ и тми цнителями, на которыхъ намекаютъ гг. Погодинъ и Дружининъ? Существенная черта сходства между нимъ и мнимыми его послдователями не заключается ли въ отрицаніи? Но Блинскій нападалъ только на то, что дйствительно или, по крайней мр, по его убжденію, на чемъ-нибудь основанному, заслуживало отрицанія, желающіе же итти по слдамъ его отрицаютъ все — и дурное и хорошее, и малое и великое, и случайное и необходимое. Разность въ бездлиц, неправда ли? Вотъ плоды поверхностнаго изученія избранныхъ нами образцовъ!
Но въ самомъ ли дл такова большая часть ныншнихъ рецензентовъ, какъ думаетъ г. Погодинъ? Кажется, справедливе сказать, что нсколько времени являлись въ печати одни разборы съ такимъ направленіемъ, т.-е. это направленіе такъ громко и нахально навязывало всмъ свои мннія, что люди здравомыслящіе не хотли выходить на одну арену съ его представителями и уступили имъ, на время, поле сраженія. Мало того: многіе, не довольствуясь молчаніемъ, перемнили свои убжденія, въ угоду господствовавшему тону критики, и пристали къ заносчивымъ бойцамъ: показывая презрніе ко всякому угодничеству и низкопоклонству, они такимъ образомъ преклонились, однакожъ, сами предъ незаконной умственной силой, имъ не приходило въ голову, что такой видъ подобострастія ничмъ не лучше того, который, въ былые годы, выражался неуважаемыми въ наше время торжественными одами. Другіе, расходившіеся съ литературной толпой, не пошли такъ далеко и остановились на ступени всего мене почетной: отличаясь добродтелью осторожности, они высказывали свои собственныя мннія только въ половину, но зато и понесли заслуженное наказаніе, т.-е. не приставъ вполн къ проповдникамъ всякаго отрицанія, навлекли на себя ихъ презрніе и играли жалкую роль какихъ-то безцвтныхъ литературныхъ амфибій. Теперь наступило уже боле отрадное время: съ разныхъ сторонъ, въ разныхъ органахъ нашей періодической печати, послышались громкіе протесты противъ исключительно-отрицательнаго направленія, и уже открывается, какъ несправедливы были т, которые подозрвали все наше молодое поколніе въ образ мыслей, принадлежащемъ одной только партіи. Въ самомъ дл возможно ли, чтобы въ эпоху торжества здраваго смысла надъ вковыми предразсудками, въ эпоху образованія общественнаго мннія, вся молодежь могучей, быстро развивающейся націи заразилась узкими воззрніями односторонней литературной школы? Намъ всегда казалось клеветою на молодое поколніе, когда нелпыя крайности этой школы приписывались всей молодой литератур, когда, вмсто нкоторой партіи, указывали на всхъ молодыхъ писателей. Между тмъ естественно, что для этой партіи такое недоразумніе было очень пріятно, что она всячески его поддерживала и, разумя себя, охотно говорила о цлой молодой литератур, отождествляла ее съ собою. Это было такое же недоразумніе, какъ и то, въ которое впалъ г. Погодинъ, приписавъ Блинскому воззрнія мнимыхъ его послдователей. И это недоразумніе было не мене желанно для партіи, лживо прикрывающей себя, съ одной стороны, знаменемъ Блинскаго, а съ другой, именемъ всего молодого поколнія.