Валериан Светлов
Валериан Светлов
Баядерки
Баядерки
Экзотический рассказ
I
I
II
II
III
III
Баядерки, Светлов Валериан Яковлевич, Год: 1904
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Несколько лет назад мне довелось прожить месяца два в Мадрасе. Город этот, раскинувшийся в низменной и песчаной равнине на Коромандельском берегу Индийского океана, не представлял на мой взгляд решительно ничего привлекательного. В европейской части города, которая называется ‘кварталом форта С.-Джорж’, великолепные здания, хорошо мощёные улицы и площади, как и во всяком другом крупном европейском центре, здесь и дворец набоба, и университет, и обсерватория, и банки, и ещё множество всяких иных учреждений и заведений. В туземной части индо-британской столицы, называемой ‘Чёрным городком’, — кривые, грязные и тесные улицы, низкие домики, a то и просто немудрёно сложенные из бамбука хижины.
В городе много заводов, фабрик, соляных варниц, всё это дымит, коптит, отравляет воздух, жара необыкновенная, к тому же, начиная с октября, в течение трёх месяцев на море разыгрываются муссоны, так что суда с большим трудом и опасностью входят в грязную, узкую и неудобную гавань.
Мне давно уже надоело дышать этим воздухом большого города, бродить по туземным и европейским улицам и без конца накупать мадрасские платки и шали, к которым иностранцы, посещающие в первый раз столицу Индии, чувствуют особый род недуга. Мне хотелось свежего воздуха, свежих впечатлений, картин природы и быта, чего-нибудь вроде того, что нам приходится читать в детском возрасте о девственных лесах, пагодах и таинственной жизни Индии.
Железных дорог из разных городов полуострова к Мадрасу существует множество, но мне хотелось морской дали и шири, хотелось подышать резким, солёным морским воздухом. Поэтому я предпочёл путешествие на Цейлон, о котором говорили много хорошего: чуть ли не на нём одном сохранились ещё во всей своей неприкосновенности первобытные нравы и обычаи Индии.
Выбрав время, когда погода обещала быть продолжительно прекрасной, я отправился в гавань, справился о пароходах, отправлявшихся на неделе в Коломбо, и записал себе место.
Через два дня я, стоя на палубе, уже прощался с Мадрасом. Было яркое, жаркое утро. Море было спокойно, лениво и сонно, небо — глубокое, бесконечное и синее. Пароход оказался не очень большой, но щёгольски устроенный и содержимый, всё на нём было вычищено и вылощено, ярко горели и искрились под лучами солнца металлические части, над палубой для пассажиров был натянут полосатый тент, расставлены столики, стулья, диваны, было очень уютно и располагало к мечтательности, a когда мечтать надоедало, то — к общению и разговору.
Англичане, однако, народ не особенно разговорчивый, в особенности в путешествии и в особенности с иностранцами. Да и пассажиров было немного: две-три английских мисс, священник в чёрном сюртуке и белом крахмальном воротничке, какой-то длинный господин, целыми часами сидевший y крайнего стола, окружённый книгами, планами и картами, ещё один господин с чёрной бородой, крючковатым носом и беспокойным взглядом. Он появлялся среди пассажиров редко, как бы по необходимости, когда нужно было пить или есть или получить справку от пароходной прислуги, на остальное время он исчезал бесследно, появлялся же он среди нас не иначе, как в сопровождении двух дам или девиц, молоденьких и миловидных, одного с ним типа. Какого? Я терялся в догадках — не то это были испанцы, не то евреи: говорили они между собою не часто, всегда вполголоса и на каком-то непонятном для меня языке, и притом вечно, кажется, ссорились.
Мне казалось, что этот господин следит за своими спутницами, не желая ни на мгновение допустить общения между ними и другими пассажирами, и держит их постоянно в кругу своего зрения — только этим я объяснял их одновременное появление и исчезновение. В конце концов, мне сделалось скучно бесконечно наблюдать за этой странной троицей, и я оставил их в покое.
В Пондишери меня ожидал приятный сюрприз. На пароход взобрался новый пассажир, русский, молодой человек, с которым мне приходилось раньше встречаться в Мадрасе. Мы и теперь встретились как старые приятели, он отлично говорил по-английски и имел особую способность, которой y меня не хватало: быстро сближаться в пути с незнакомыми людьми, одной леди он подставил под ноги скамеечку, длинному человеку, окружённому книгами, подал карту, которую отнесло к нему ветром, одной из спутниц чернобородого господина уступил место, a часа через два чувствовал уже себя на пароходе как дома, и со всеми разговаривал.
Он не замедлил сообщить мне свои наблюдения.
— Одна из мисс, та, которой я подал скамеечку, — сказал он мне, — жена священника, они недавно женились, познакомившись в мадрасском ботаническом саду, a теперь едут провести медовой месяц в окрестностях Коломбо…
— A тот — длинный? — спросил я, улыбаясь.
— Он готовится к новому поприщу: он изучает сингальский язык, быт сингалов, их верования, их страну. И изучает уже более года. Когда он сделается чиновником, то будет вполне подготовлен к занятию должности, по крайней мере теоретически. Уверяю вас, что в этом вся сила английской колониальной политики, которой мы так безмерно удивляемся и которой ничуть не подражаем. Хотите, я вас познакомлю с ним? Ведь мы едем на Цейлон, и он может нам рассказать много интересного. В настоящее время он изучает историю религий Индостана.
Нам нужно было пройти всю палубу, чтобы добраться до английского чиновника, который выбирал всегда самое отдалённое и укромное местечко, чтобы ему никто не мешал.
По пути я спросил своего соотечественника:
— A об этом таинственном незнакомце с чёрной бородой вы тоже что-нибудь узнали?
— У него на кольцах великолепные бриллианты, — ответил он мне, усмехаясь, — говорит он по-английски с каким-то особенным акцентом, — я не мог определить ни его национальности, ни профессии. Говорит он мало и скупо, a дамы его пресмешно фыркают, когда им покажется что-нибудь забавным, но ничего ни на каком языке не говорят.
— A кто его дамы?
— Он назвал их мельком своими ‘кузинами’. Ну, знаете, кузины — это понятие весьма растяжимое и зело всеобъемлющее.
Чиновник, к которому мы подошли, оказался весьма любезным и словоохотливым господином, несмотря на свой неприветливый и суховатый наружный вид. Он был положительно увлечён своими занятиями и охотно согласился поделиться с нами своими знаниями.
Кратко, метко и точно охарактеризовал он нам основные начала буддийской религии, видимо вполне владея предметом. Затем перешёл к характеристике индийского искусства, основные черты которого ставил в связь с богатством природы Индии и с религиозными её верованиями.
— На Цейлоне, например, — говорил он с увлечением, так не шедшим к его сухой и длинной фигуре, — есть много древнейших памятников индийской архитектуры. Вы их, конечно, увидите, если едете туда. Это — монолитные столбы, украшенные львом, символом Будды. Затем, много так называемых топ — нечто вроде мавзолеев для хранения мощей и статуэток Будды. Некоторые из этих мавзолеев грандиозны, и самый грандиозный находится именно на Цейлоне. Это… — он заглянул в толстую книгу в красном переплёте, — так называемая ‘Руанвелийская топа’. Там же вы увидите множество пагод, — целые сооружения, состоящие из нескольких главных и второстепенных храмов, часовен, алтарей, бассейнов, колоннад и больших залов для помещения баядерок!
— Баядерок? — спросил я. — Правда ли, что этот ‘институт’ существует и в наше время?
Чиновник посмотрел на меня с удивлением.
— Конечно, — сказал он. — Это институт чисто религиозный.
В это время человек с чёрной бородой проходил мимо нас со своими кузинами. Прислушавшись к нашим словам, он, вопреки обыкновению, не ушёл с палубы, а, выбрав свободное местечко, сел поблизости, но тотчас же устремил свой равнодушный взор на морскую даль.
— Они состоят при пагодах? — спросил мой соотечественник, сильно заинтересовавшись.
Чиновник, видимо увлёкшийся разговором, охотно ответил ему:
— В настоящее время в Индии существуют два класса баядерок. При пагодах состоят девадаси. Это — дочери знатных семейств. Для принятия их в баядерки требуется прежде всего безукоризненное физическое сложение, потом — отречение родителей от прав на их дочерей. Им даётся весьма сложное обучение. Они служат при храмах, плетут венки, которыми украшают статуи, и в торжественных случаях танцуют священные танцы. Знатнейшие девадаси живут внутри храма, менее знатные — вне его стен. Эти последние приглашаются богатыми людьми на свадьбы и другие семейные и общественные торжества, и им платят деньгами и рисом.
— A второй класс? — спросил я.
— Второй класс — это странствующие баядерки, так сказать кочующие труппы…
— И мы их увидим? — спросил молодой человек.
Чиновник улыбнулся и похлопал его по колену своей костлявой рукой с длинными, цепкими пальцами.
— Не думаю, — сказал он. — В Коломбо, как и других значительных и даже незначительных городах, конечно, нет… Надо ехать в глубь страны. Прежде богатые люди имели при своих дворцах кумирни и часовни и держали баядерок-девадаси, теперь их стало значительно меньше, да и, во всяком случае, иностранца вряд ли бы допустили присутствовать при священных танцах. Не думаю… — повторил он. — Однако, внутри страны можно найти немало зажиточных людей, которые держат баядерок. Откуда они пополняют ряды их — я не знаю, дочери знатных фамилий идут только в девадаси при пагодах и то, повторяю, в ограниченном количестве. Английская цивилизация, — с гордостью поглядев на нас, прибавил он, — делает своё дело медленно, но верно и твёрдо.
В глазах его блеснул огонёк, как бы свидетельствовавший о том, что и он будет верной и твёрдой рукой внедрять принципы английской цивилизации в сознание вверенной ему провинции.
Быстро начинало темнеть, как будто за синим пологом неба сразу погасло огромное количество огней. Небо, оставаясь прозрачным, сделалось почти чёрным, и на беспредельном пространстве его сразу, торопливо, зажглось бесконечное количество звёзд. В одно мгновение ока совершилась полная смена декораций, — то, что в театрах называется чистой переменой.
Чиновник собрал свои книги, карты и планы и удалился на покой. Мы тоже отправились вслед за ним.
На палубе, тент с которой давно уже был убран, осталась только влюблённая парочка — священник с женою. Человек с чёрной бородой и кузинами исчез раньше всех.
Пароход наш подходил к Коломбо.
Погода была прекрасная. Всё яснее и яснее вырисовывался перед нашими глазами главный город и приморский порт острова — местопребывание цейлонского губернатора и англиканского епископа. По мере того, как вырастал город, ясно обозначались детали его. Около трёх километров тянулась крепостная стена, a когда она кончилась, показался порт с его молами, маяками, таможенными и складочными зданиями.
Уже вечерело, когда мы получили возможность покинуть нашу ‘Regina Victoria’ [‘Королева Виктория’ — название парохода. Прим. ред.] и сойти с трапа. Мой дорожный товарищ плохо знал Коломбо, a я его совершенно не знал. Мы были в большом затруднении, какой выбрать отель, и стояли в недоумении перед целым полчищем отельных portiers [портье. Прим. ред.], выкрикивавших заманчивые названия своих ‘первоклассных домов’.
— Э, да не всё ли равно! — сказал мне спутник. — Нам ведь не жить здесь. Не знаю, как вы, — прибавил он, — a я горю желанием видеть баядерок. Вы увидите, что я добьюсь как-нибудь этого. Переночую в отеле, a завтра двинусь в путь. Вы не заметили, куда скрылся наш чиновник?
— Нет, не видал.
— Жаль! Надо бы было его расспросить подробнее.
Мы стали разыскивать чиновника, который ещё на пароходе простился с нами, но его нигде не было. Зато мы увидели господина с кузинами, нанимавшего извозчика на вокзал. Он держал себя здесь совершеннейшим гражданином города. Всех знал, со многими раскланивался и сразу повеселел, утеряв сдержанность и молчаливость, которую обнаруживал на пароходе.
Увидав нас, он приветливо улыбнулся и дружески кивнул нам.
Мой спутник немедленно воспользовался этой переменой настроения чернобородого господина и, со свойственной ему общительностью, подошёл к нему.
— Не можете ли вы указать нам отель, поближе к вокзалу? — спросил он его по-английски. — Мы думаем переночевать, a завтра отправиться внутрь острова.
Чернобородый господин очень любезно дал ему название отеля.
— Вы здешний? — немедленно спросил его мой спутник.
— Нет, — ответил тот. — Но я здесь часто бываю по делам.
— Вы — испанец? — приставал молодой человек.
Тот отрицательно покачал головой и улыбнулся. Я заметил выражение минутной нерешительности во взгляде, которым он внимательно и быстро оглядел нас. Потом, как бы успокоившись и в чём-то уверившись, он просто, как будто в его словах не было ничего особенного, проговорил:
— Я — русский.
Если бы наступившая тьма сменилась внезапно днём, то я был бы меньше поражён, чем услышав эти слова.
— Русский? — вскрикнули мы оба.
— Но у вас тип… — начал было молодой человек.
— Я с юга… — неопределённо ответил тот.
— Значит, и ваши кузины?
Южанин ещё быстрее скользнул по лицам девушек своим острым взглядом и ответил:
— Они воспитывались с детства заграницей и почти не говорят по-русски. Даже вовсе не говорят, — поправился он. — Нужно вам сказать, что я путешествую по… делам. Кузины остались недавно сиротами, и я взял их с собой развлечься.
— A куда вы едете, если это не секрет? — спросил его мой приятель.
Тот назвал ему местность и прибавил.
— Это — в трёх часах от Коломбо. A потом на лошадях. Довольно близко от Коломбо, как видите, но местечко это вполне сохранило на себе отпечаток страны, и английская цивилизация, — со злобной ноткой в голосе прибавил он, — о которой вам говорил этот длиннозубый чиновник, не коснулась его. Там живёт один мой приятель, богатый раджа… У него сегодня ночной праздник, и я хочу кузинам показать это. — он лукаво усмехнулся, как-то прищурился и сказал. — Там будут танцевать…
— Баядерки? — быстро спросил приятель.
— Да… Раджа держит маленькую пагоду и баядерок.
— Голубчик! — взмолился вдруг молодой человек и схватил русского южанина за пуговицу. — Покажите нам это, ради Бога!
— Какой вы любопытный! Все русские очень любопытны. Вы мне внушаете доверие, молодой человек, — уже покровительственно проговорил он, — и с вами я буду откровенен. Извольте, я повезу вас. Но вы должны молчать, никому не говорить о том, что увидите, a главное, — даже не пытаться близко подходить к баядеркам. Здесь очень строго на этот счёт. Помните, — с важностью добавил он, — без меня вам никогда не увидать бы этого! Но я добр к своим компатриотам, особливо в такой далёкой стране. Мы все должны поддерживать друг друга.
Мы поблагодарили, а он стал распоряжаться с диктаторской властью в голосе:
— Вам не к чему ночевать в Коломбо. Вы достаточно спали на пароходе, оставьте ваши вещи в отеле, который я вам… назначил, то есть указал, я хочу сказать, рекомендовал. После того приезжайте на вокзал, я вас там встречу. Кушать можете на вокзале, времени много. Теперь шесть, к одиннадцати мы будем y раджи.
— Представьте нас, пожалуйста, вашим кузинам, — любезно попросил молодой человек.
Наш благодетель нахмурился.
— Это лишнее, — сухо сказал он. — Они не понимают ни по-русски, ни по-английски. Так, пожалуйста, сделайте, как я говорю. До свиданья.
Он что-то сказал дожидавшемуся нас отельному portier по-голландски, кузинам — на непонятном нам языке, кучеру — по-английски, приподнял шляпу и уехал.
Мой товарищ посмотрел на меня победоносно.
— Я вам говорил, — сказал он, — мне всегда всё удаётся в путешествии. Захотел увидеть баядерок, и вот мы увидим их… Но как вам понравился наш молодчик?
— Это какой-то международный турист, — ответил я. — Он говорит по-испански, по-английски, по-немецки, по-французски и ещё как-то со своими кузинами.
— И на всех языках плохо, с акцентом. По-моему, он еврей.
Устроившись в гостинице, мы немедленно отправились на вокзал. Здесь мы наскоро пообедали и не видали своего чичероне.
— Наверно надул, подлец! — с беспокойством пробормотал мой спутник.
Но когда мы вошли в вагон, мы увидели его там с кузинами. Все трое мирно дремали.
Он открыл один глаз, увидел нас, сказал: ‘ага!’, улыбнулся и задремал снова. Во всей его фигуре и в особенности в улыбке было что-то удивительно наглое.
Кузины его сладко спали. Одна была стройная, тоненькая и рыжеватая, с бледным цветом лица, низковатым лбом красивого рисунка и длинными тёмными ресницами. Рот её, несколько полный для её тонких черт лица, был полуоткрыт и обнаруживал прелестные, ровные, точно нарочно подобранные зубы. Другая была полнее, здоровее, румянее, длинноватый нос её и особый вырез губ, выпуклые глаза, выпуклость которых виднелась даже при закрытых веках, и тёмные волосы выдавали её семитическое происхождение, но и она была очень красива. Остальные пассажиры, которых оказалось немного, были коломбийцы, малоинтересные с внешней стороны люди, — что-то среднее между голландцами и португальцами, было и два-три сингала, коренные обитатели Цейлона, с тонкими и правильными чертами лица, прекрасно сложенные. Кожа их была оливкового цвета, волосы чёрные, шелковистые.
Раджа, к которому нас повёз новый знакомый, оказался вовсе не раджей, a просто богатым помещиком-сингалом, исповедовавшим буддийскую веру и, действительно, державшим баядерок, но не при пагоде, a при своём богатом помещичьем дворце. Это были, очевидно, баядерки второго класса, приобретшего в наши дни характер гарема, содержимого богатыми людьми внутри страны.
Впечатление, полученное нами от этого ночного праздника, было восхитительно. Здесь, в этом роскошном восточном саду, ничто уже не напоминало нам большие города Индии с их европейским обликом и английской культурой. Здесь всё сразу приобрело своеобразную экзотическую оригинальность, как будто нас каким-то волшебством перенесло в сказочно-феерическую страну.
Воздух был напоён бальзамическими ароматами цейлонской флоры, в нём было что-то пряное, благовонное, что туманило и кружило головы: как будто неосторожною рукою разлили огромный резервуар духов… Небо казалось чудовищным сапфиром тёмно-синей воды с вкраплёнными в него крупными жёлтыми и голубыми бриллиантами, живой блеск звёзд и матовый свет луны, с её светло-бирюзовыми лучами, производили чарующее впечатление. Тёплый, точно парниковый воздух сада, обременённый тяжёлыми благоуханиями индийской датуры, странно волновал кровь, и мы вдруг почувствовали себя настоящими людьми Востока. По крайней мере, мне сразу сделалась ненавистна моя круглая соломенная шляпа, которую я привёз с собой из Европы, и мой лёгкий пиджак дурацкого европейского фасона, который прямо-таки оскорблял эстетическое чувство в этой экзотической обстановке. Хотелось облечься во что-нибудь яркое, пёстрое, свободное и широкое, с художественно укладывающимися складками и вообразить себя настоящим раджей или, по крайней мере, сингалом, имеющим возможность держать в своём саду баядерок.
Хозяин, которому нас представил новый знакомый, принял нас с восточною любезностью, с цветистыми колоритными фразами, говорил он по-английски весьма, впрочем, плохо. С нашим спутником он обращался сдержанно и даже суховато, как бы презрительно, что меня немало удивило.
Ночной праздник был в полном разгаре, приглашённых было немного, и мы оказались единственными европейцами.
Сад был украшен бумажными фонарями светло-голубого и нежно-розового цвета. Всё кругом было поэтично, и в воздухе сада стояло что-то мечтательное, почти сказочное. Поблизости журчал ручей, и из тёмного, позеленевшего от плесени, бассейна, окружённого кустами белых датур, била тонкая струйка фонтана, казавшаяся при луне расплавленной серебряной нитью. Луна ярко, ослепительно ярко, сияла на сапфировом небе, возвышаясь над тёмной, причудливо вырезанной листвой зелёных пальм. Лёгкий, нежный ветерок проносился иногда по саду, принося с собою новые благоухания из сокровенных и таинственных глубин сада, унося прежние ароматы в прозрачную даль. Это была целая симфония запахов. Казалось, ароматы цветов медленно умирали, чтобы дать место в этом раю другим ароматам.
Но когда вдали, из таинственных кущ, понеслись на нас звуки музыки и растаяли в пряном воздухе волшебного сада, очарование наше достигло высших пределов. Кто-то играл на странных для европейского слуха инструментах странную мелодию. Здесь были звуки стекла с их колокольным оттенком, звуки металла с их серебряным звоном, звуки дерева с их сухими отрывистыми нотами, a всё вместе составляло очаровательный тягучий гимн ночи с необыкновенными меняющимися ритмами, то медленными и унылыми как шелест тростника в священных водах сонного Ганга, то могучими и тревожными как одуряющий запах голубых лотосов.
Звуки вдруг оборвались на высокой ноте, точно улетели в тёмное небо и бесследно исчезли в нём.
Наш хозяин пришёл в восторг.
— Достопочтенные музыканты, — проговорил он, обращаясь к нам, — лучшие на острове! ‘Справедливым путём добыв богатства, я из добытого отдаю и тому, и другому, и третьему, и седьмому, и девятому, и тридцатому, и пятидесятому, и сотому, и даже более’. Так говорит ‘Сутта пятая’, наша каноническая книга. И я отдаю часть справедливо добытого и садовникам, и музыкантам, и баядеркам, и певцам, и поварам, и даже Герману…
— Кто это Герман? — спросил мой товарищ.
— Как, вы не знаете его? Но это тот, который привёл вас сюда и доставил домовладетелю радость принять в своём саду столь знаменитых чужеземцев. Это — одно из его добрых дел, a может быть и единственное.
— Да, мы знаем его… — поспешил я ответить хозяину.
— A за что вы ему платите деньги? — вдруг спросил раджу мой спутник.
Сингал поглядел на него с изумлением и хотел ответить, но не успел: в это время снова раздались звуки музыки.
— Какой прелестный звук! — сказал хозяин, очевидно большой меломан. — Этот звук называется ‘шайя’, то есть ‘крик павлина’. Но взгляните, вот выходят баядерки.
Мой спутник весь встрепенулся и насторожился.
Действительно, из-за тёмной зелени кустов, на лужайку, залитую лунным светом, выходили одна за другой баядерки, ритмически, под новую мелодию, покачивая туловищами.
Их было восемь, и все очень красивые, хотя между ними были три не первой уже молодости. Они были одеты в широкие шаровары, доходившие до колен, и в куртки с вырезом на груди, талии и руках. Талия от пояса до груди была обёрнута лёгким газом. Ожерельев, браслетов и колец было на них в изобилии. От пояса до земли спускался род передника, при движениях баядерок он развевался и открывал их обнажённые ноги. Волосы баядерок, густые, блестящие, точно намазанные маслом, украшены были в изобилии яркими пахучими цветами. Большинство танцовщиц оказались брюнетками, волосы их волнистыми прядями спускались до талии и при лунном блеске принимали синевато-металлический отлив! Все они были гримированы шафранной краскою, смешанной с белилами, что придавало цвету их лиц бледно-оливковый тон.
В невидимом оркестре послышались звуки ударных инструментов: маленького и большого барабана. Эти звуки сопровождали меланхолическую и монотонную мелодию каких-то гнусливых и резких инструментов, имевших по тембру что-то общее с нашими гобоем и флейтой.
Баядерки откинули вуали. Движения их сделалась ещё медленнее, танцовщицы стали переходить с одного места на другое, образовывая красивые по рисунку группы. Ногами они не делали ничего особенного, никаких специальных pas [фр. pas — па. Прим. ред.], в общепринятом европейски-балетном смысле. Ноги служили только для перестановки тела, зато руками они делали округлые, изящные движения.
Танцы баядерок были, в сущности, короткими мимико-хореграфическими сценками, интрига которых вертелась, главным образом, на любви. Так, например, была изображена сцена тщетного ожидания опоздавшего на свидание возлюбленного, он является, и баядерка мимирует сцену упрёков, капризов, любви и страсти.
Недалеко от фонтана возвышалась небольшая домашняя божница со статуей Будды, но наши баядерки держались от неё в отдалении, очевидно, в их функции не входили священные танцы.
Что меня особенно удивило, что Герман, представив нас в саду хозяину, сам бесследно исчез со своими кузинами и во всё время ни разу не появился.
Наконец, танцы баядерок окончились, и они удалились за угол дома, где под сенью роскошной пальмовой рощицы был раскинут для них шатёр из цветной материи. Хозяина зачем-то потребовали в дом, и он, извинившись, покинул нас.
Мы остались одни, удалившись от гостей в глубь сада. Мой юный спутник был в неописуемом восторге и всё время как-то безмолвно вздыхал, что y него было признаком величайшего душевного волнения. Когда он, наконец, получил способность говорить, обретя вновь дар человеческой речи, он сказал мне:
— Правду вам сказать, я всю жизнь мечтал увидеть настоящих, несомненных баядерок. Быть в Индии и не видеть баядерок! Это было бы чересчур несправедливо. Скорее можно было бы простить равнодушие к папе во время пребывания в Риме. Вот почему я так заинтересовался внезапным предложением этого Германа… Кстати, куда он провалился с кузинами? Вы не знаете?
— Не больше чем вы.
— Ну, да чёрт с ним. Нам от него больше ведь ничего не нужно, Знаете что?
— Что именно?
— Проберёмся потихоньку к палатке баядерок и посмотрим на них вблизи. Меня сжигает любопытство.
— A помните предупреждение Германа?
— Ах, да оставьте вы Германа! — возбуждённо крикнул он. — Смотрите! Музыканты ушли, гости отправились в дом. Нас нескоро хватятся, и мы успеем вернуться. Надо пользоваться случаем. Но что за сад, Господи, что за волшебный сад!..
— Идёмте, — сказал я, потому что и меня разбирало любопытство. — A как нас хватятся?
— Ну, как-нибудь выкрутимся!
И он стремительно бросился вперёд.
Но тут случилось нечто до того поразительное, что я и теперь, описывая это событие, не могу прийти в себя от изумления.
Мы подошли к палатке.
Ещё издали, при свете внутренних огней, мы увидели прелестных танцовщиц: они сидели на подушках и коврах и угощались местными сластями и прохладительными напитками. На низеньких столиках, похожих на наши подножные скамеечки, лежали бананы, кокосовые орехи и ещё какие-то неизвестные мне плоды.
Мой спутник подкрался к палатке и укрылся за пологом входа. Мы притаили дыхание.
И вдруг мой приятель вздрогнул и повернул ко мне своё изменившееся лицо. Глаза его были вытаращены, щёки бледны.
Я тоже был смущён невероятно.
Дело в том, что в глубине палатки мы увидели двух наших спутниц, ‘кузин’, и услышали, как они говорили с другими ‘несомненными’ баядерками… по-русски! И с еврейским акцентом!!
Это было поразительно, невероятно. В глубине острова, в центре несомненной индийской жизни, в очаровательном волшебном саду ‘раджи’-сингала — такая грубая, жестокая фальсификация! Я был уверен, что фальсификация — достояние цивилизованных стран. И вдруг — в сердце Индии! В царстве экзотизма!!
Молодой человек обернулся ко мне вновь и шепнул:
— Я сплю или брежу? Троньте меня.
— Мы бодрствуем, я слышу то же самое.
Одна из самых красивых баядерок говорила ‘кузинам’, примеряя на них костюм:
— Вы откуда?
— Из Одессы, — ответила одна из кузин. — A вы?
— Я тоже. Эстер и Ревекка уходят отсюда, и вас выписали вместо них. Я ещё поживу год. A потом вернусь.
— A куда они уезжают?
— В Шклов.
— Наших здесь много?
— Да почти все. Есть из Одессы. A вот эти две — румынки.
— И всех привёз сюда Герман?
Баядерка засмеялась.
— A кто же больше? Он доставляет женщин по всему свету. И сюда, и в константинопольские гаремы, и даже в Персию. Он очень боится одесской полиции. Вы добровольно поехали?
— О, да! Он с нами заключил договор. Мы сами поехали. Он боится полиции, a не побоялся позвать сюда двух русских. Это потому, что мы сами просились сюда, и ему бояться теперь нечего. Всё-таки, он запретил нам разговаривать с ними, особенно по-русски. В Одессе стало много народу, кормиться нечем. И не всё равно, где заработать кусок хлеба? A здесь — хорошо?
— Раджа — хороший старик и щедро платит. И климат жаркий, и пища хорошая. Вот, старшая, — она указала на пожилую женщину, — она настоящая здешняя танцовщица, — научит вас всему, чему нужно… Труд лёгкий! И наши все очень способны. Вы что делали в Одессе?
— Вот она, — ответила одна из кузин, — в квартете на открытой сцене играла в саду, a я из дамской капеллы.
— A я была шляпной мастерицей. Менделевича магазин знаете?
Мы потихоньку выбрались из засады. Молча шли мы по волшебному саду. Но волшебство уже пропало. Мне он казался искусной декорацией, поставленной театральными плотниками для балета ‘Баядерка’. И деревья мне казались не настоящими, a картонными. И ещё мне казалось, что вот-вот раздастся голос: ‘Подтяни паддугу… Давай лунный свет!’ И я невольно взглянул на небо. Цвет его показался мне до того красочным, что стоило большого труда уверить себя в его несомненности и естественности.
Вернувшись в Коломбо, я не мог отделаться от охватившего меня весёлого настроения. Но приятель мой был мрачен.
— Это свинство, это чёрт знает что, так влопаться в руки какому-то международному поставщику женщин в гаремы и пагоды! Гешефтмахер — и так зло подшутил над нами… Надеюсь, вы никому не скажете, вернувшись в Россию, что мы видели баядерок?
— Постараюсь, — удерживаясь от смеха, проговорил я.
Источник: Светлов В. Я. Все цвета радуги. — СПб.: Типография А. С. Суворина, 1904. — С. 380.
OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, март 2012 г.
Оригинал здесь: Викитека.