РАЗСКАЗЫ БАРНАВО.
РАЗСКАЗЫ БАРНАВО.
Пьера Милля.
Пер. съ французскаго А. С. Полоцкой.
II.
Барнаво — полководецъ.
II.
Барнаво — полководецъ.
——
‘Русское Богатство’, No 10, 1911
Барнаво — полководец, Милль Пьер, Год: 1911
Время на прочтение: 22 минут(ы)
Громкій голосъ выкрикивалъ краснорчивыя ругательства на малгашскомъ нарчіи.
— Вы — трусы, сыновья трусовъ! Ваши ноги не держатъ васъ,— такъ вы боитесь, и вы упали въ траву, какъ черви! Спуститесь внизъ, чтобы мы могли увидть васъ! Спуститесь внизъ, чтобы мы могли перебить васъ! У сакалавовъ не ваша кровь! У нихъ пики очень длинныя, пороху полныя бочки, картечи полные ящики, и пусть меня поразитъ проказа, и пусть моего короля поразитъ проказа, и пусть весь его народъ поразитъ проказа, если я не буду драться еегодня! Tam ропгу, tam poury, вы tam poury!
Tam poury очень грубое слово, которое лучше не переводить. Сенегалецъ, Умаръ Н’діэй, который научился малгашскому языку во время своего пребыванія на остров,— онъ взялъ здсь себ трехъ женъ,— оскалилъ зубы, приподнялся на колняхъ и рукахъ, выгнувъ спину, какъ черная пантера, готовая къ прыжку.
— Ложись, Умаръ,— сказалъ Барнаво.— Ты отомстишь потомъ, когда отрядъ Лималя окружитъ ихъ.
Умаръ послушно легъ на траву. У Барнаво не было галуновъ, но онъ былъ блый, принадлежалъ къ почтенному корпусу морской инфантеріи и былъ хорошимъ солдатомъ. Умаръ зналъ это: онъ питалъ къ нему довріе. Все-таки онъ выстрлилъ наудачу въ вид протеста, и его двнадцать товарищей сенегальцевъ сдлали то же самое. Снизу отвтилъ глухой и въ то же время трескучій залпъ тридцати старыхъ сакалавскихъ мушкетовъ.
Ничего не было видно, ничего, кром пышно распустившихся верныхъ пальмъ нижней долины, прекрасныхъ латаній Буэни, благородныхъ деревьевъ, полныхъ горделивой простоты. Ихъ было множество. До самыхъ границъ горизонта, въ тепломъ свт дня возносили он надъ вульгарнымъ кустарникомъ колонны своихъ гладкихъ стволовъ, пышные зонты своихъ зеленыхъ веровъ, но каждая изъ нихъ, какъ высокомрная аристократка, была отдлена отъ другихъ пустымъ пространствомъ, строго охраняла свою изолированную область воздуха и солнца. Эти деревья, богатыя, изысканныя, совершенно одинаковыя, царили бы одни на всемъ протяженіи, если бы не голосъ. Да и полно, въ самомъ ли дл это маленькій лейтенантъ сакалавскаго царька съ самаго утра извергаетъ эти великолпныя ругательства? Этотъ голосъ, казалось, выражалъ ярость самого лса, который мы наводнили, чтобы истребить его: вдь въ Буэни есть золото, а золото — врагъ деревьевъ. Ихъ корчуютъ, чтобы рыть землю, ихъ срубаютъ, чтобы строить галлереи, ихъ выдалбливаютъ, чтобы длать желоба, въ которые осдаетъ, блестя, тяжелое золото, ихъ сжигаютъ, чтобы освободить мсто, сжигаютъ для удовольствія, просто такъ себ: вдь животное, разоряющее и портящее больше всего,— не обезьяна, а человкъ.
Барнаво въ выраженіяхъ, въ которыхъ къ снисходительности примшивалась нкоторая фамильярность, удостоилъ повторить сенегальцамъ инструкціи капитана Лималя. Рчь шла о томъ, чтобы дать сакалавамъ ‘болтать, сколько угодно’, и задержать ихъ. Капитанъ долженъ былъ прибыть съ свера, съ другого конца долины, къ вечеру. Тогда можно будетъ позабавиться, но не раньше. Сенегальцы, большія дти, покорныя и свирпыя, поняли очень хорошо, потому что тонъ былъ твердый, а слова дтскія. Барнаво перевернулся на спину и звнулъ.
— Хотлъ бы я знать,— сказалъ онъ, обращаясь ко мн,— почему эти сакалавы защищаются такъ хорошо. Они не обрабатываютъ земли, пускаютъ своихъ быковъ въ кустарникъ, три четверти года питаются кореньями и упираются ружьями о бедро вмсто плеча, что противно теоріи. Но они даютъ убивать себя и убиваютъ васъ очень чисто. Они сами не длаютъ ничего изъ своей страны и не хотятъ, чтобы въ нее приходили — это непослдовательно. Въ Эмирн, наоборотъ, обитатели умютъ писать, читать и считать, какъ французскіе буржуа. У нихъ есть поля, скотъ для удобренія, театры, церкви, губернаторы, протестантскіе пасторы, католическіе патеры, вс удовольствія цивилизаціи, и они пугаются тни. Я думаю, это потому, что у нихъ слишкомъ много воображенія.
Я расхохотался, а онъ продолжалъ:
— Да, потому что у нихъ слишкомъ много воображенія! Посмотрите на сенегальцевъ. Они видятъ не дальше своего вздернутаго носа: поэтому изъ нихъ выходятъ очень хорошіе солдаты. А эмирнцы предвидятъ, разсчитываютъ и преувеличиваютъ, точь въ точь какъ если бы читали газеты. Оттого-то ихъ можно заставить принять воробьиное пугало за армію. Когда я покрылъ себя славой въ Амбатумалаз…
И то, что Барнаво разсказалъ мн въ этотъ день на вершин известковаго плоскогорія, между тмъ какъ сакалавскій вождь рычалъ въ долин, солнце медленно спускалось слва отъ насъ, а мы, раздраженные ожиданіемъ, иногда давали залпъ наудачу, въ горделивыя пальмы — то, что онъ разсказывалъ мн, я перескажу вамъ.
— …Въ то время, о которомъ я вамъ разсказываю, мой товарищъ Базовскій и я охраняли одни постъ Вугиленъ. Такова была система генерала: на далекомъ разстояніи другъ отъ друга блокгаузы, и въ каждой деревн одинъ человкъ или два, чтобы мундиръ, встрчаясь повсюду, вызывалъ всеобщій спасительный страхъ. Но вы знаете, сколько деревень въ Эмирн! Въ конц концовъ весь нашъ полкъ былъ разсянъ такъ, по одному человку на тридцать миль въ окружности. Нашъ полковникъ Андраль былъ недоволенъ этимъ. Онъ отправился къ генералу и сказалъ ему:
— Хотлъ бы я очень знать, чмъ мн остается командовать: взводомъ! Пусть меня сдлаютъ сразу капраломъ, это будетъ проще.
Генералъ отвтилъ:
— На что вы жалуетесь? Я раздлилъ страну между вашими людьми, вс они стали правителями. Не такъ-ли создавалось дворянство во мрак временъ? Ваши рядовые получили повышеніе. Они сдлались герцогами, маркизами и баронами.
Если такъ разсуждать, я былъ баронъ де-Вугиленъ, а полковникъ Андраль не былъ ничмъ, это доказываетъ, что генералъ преувеличивалъ. Но немного правды въ этомъ все таки было. Да, вотъ такъ времячко было: Барнаво, съ моимъ жалованіемъ солдата второго класса, былъ важнымъ бариномъ, бросивъ взглядъ вокругъ себя, на людей, дома, воды, я могъ сказать себ: ‘Всмъ этимъ распоряжаюсь я’: вдь между мной и президентомъ республики было только два лица,— генералъ и министръ… Объ этомъ времени я буду жалть всю свою жизнь. Вотъ, что значитъ отвдать изъ кубка власти.
Какъ вс древнія села Эмирны, Вугиленъ были расположенъ на вершин холма красной глины, въ незапамятныя времена обитатели укрпили его, вырывъ вокругъ него ровъ, когда-то глубокій, а теперь на половину засыпанный. Войти можно было только черезъ двое воротъ, устроенныхъ по туземному обычаю изъ длинныхъ гранитныхъ глыбъ,— лужившихъ столбами, и огромнаго круглаго камня, который катали между этими столбами. Каждый вечеръ эту прекрасную великаншу заваливали сзади булыжникомъ, и это было великолпно въ своей дикости! Когда я пріхалъ, эта ограда не заключала уже почти ничего, кром могилъ, очень старыхъ могилъ, покрытыхъ широкими плитами и увнчанныхъ маленькими деревянными часовнями, въ которыя когда-то клали пищу для тней мертвецовъ. Другихъ строеній, кром этихъ миніатюрныхъ домиковъ, почти не было, и тнямъ жилось очень спокойно, такъ какъ жители мало-по-малу спустились съ холма, перескли большое рисовое поле и основали довольно богатое село подъ названіемъ Амбатумалазъ. А по ту сторону этихъ домовъ, хорошо сколоченныхъ, почти комфортабельныхъ, аккуратно покрытыхъ соломой, простиралась обширная равнина, наполовину затопленная, прорзанная плотинами, везд обработанная, восхищавшая глазъ своею зеленью. Она была вся усяна деревушками и казалась, въ увеличенномъ вид, покрытой домиками лужайкой. Потомъ снова начинались холмы красной глины, а за ними въ сумеркахъ тамъ и сямъ виднлся дымокъ: вся эта страна до прибытія французовъ кишла людьми.
Война и возстаніе заставили бжать многихъ изъ нихъ. Они жили грабежомъ или умирали съ голоду, чаще всего умирали. Это и были т обезумвшіе зври, которыхъ называли Фагавали. Количество этихъ мятежниковъ уменьшалось съ каждымъ днемъ именно потому, что они ршали умереть или же благоразумно вернуться домой. Но, вернувшись, они находили свои ямы для храненія риса опустошенными, своихъ быковъ раскраденными, и такъ какъ ихъ поля не іыло засяны въ этомъ году, ихъ положеніе было убійственно плохо, тмъ боле, что мы принесли имъ вс прелести усовершенствованнаго управленія: налоги на землю, налоги на скотъ, налоги на рынки, принудительныя работы, дорожную повинность,— все то, что позволяетъ писать прекрасные отчеты, которые потомъ цитируются въ французскихъ газетахъ. Бывали дни, когда я жаллъ своихъ вассаловъ.
Стюартъ, протестантскій пасторъ, у котораго въ Амбатумалаз была школа и что-то врод маленькой церкви, навщалъ насъ почти ежедневно и изливалъ передъ нами свою печаль по поводу состоянія страны. Это былъ не злой человкъ. За тридцать лтъ, которые онъ прожилъ на Мадагаскар, онъ изъ англичанина превратился наполовину въ малгаша, но въ то же время питалъ къ своей паств неизлчимое недовріе и снисходительную симпатію. Онъ воображалъ, что уметъ говорить по французски,— въ чемъ онъ скандально ошибался, — но въ конц концовъ это былъ блый, и мы жили боле или мене дружно. Мой товарищъ Базовскій, котораго я сокращенно называлъ Базо, ограбилъ мало-по-малу всю его библіотеку и проводилъ дни за чтеніемъ ‘Жизни исуса’ Ренана и другой книги какого-то нмецкаго доктора на ту же тему. Во Франціи онъ, прежде чмъ сдлаться солдатомъ, держалъ экзамены и произносилъ рчи въ публичныхъ собраніяхъ. Онъ называлъ себя позитивистомъ, свободомыслящимъ и антиклерикаломъ. У насъ есть нсколько такихъ въ морской инфантеріи, которая вообще представляетъ собою избранный корпусъ. Но еще лучше обстоитъ дло въ иностранномъ легіон, въ рядахъ котораго, говорятъ, имется епископъ.
Я не знаю, была ли въ этомъ виновата вода рисоваго поля или же книга, но Базо заболлъ, опасно заболлъ: тропической анеміей. Вы знаете, какъ отъ нея умираютъ, покорно и поэтично. Вчная легкая лихорадка, едва ускоряющая пульсъ, слабость и нервные припадки, какъ у хорошенькой женщины, отсутствіе аппетита и отвращеніе къ жизни. Конецъ наступаетъ совершенно незамтно, и больной встрчаетъ его безъ сопротивленія, съ однимъ желаніемъ: выспаться.
Я подбодрялъ Базо. Я говорилъ ему:
— Нечего важничать.— Не оставишь же ты мои баронскія владнія на меня одного!
Онъ улыбался, зарывался опять въ свои книги, о чемъ-то мечталъ или же говорилъ глупости. Лейтенантъ, пріхавшій для ревизіи поста, увидлъ, что онъ очень боленъ, и сказалъ, что пришлетъ маіора. Маіоръ заставилъ себя ждать, а вмсто него въ одно прекрасное утро къ намъ, точно съ неба, свалилась сестра Людина изъ общественнаго госпиталя и сдлала еб привычку являться такъ каждые четыре-пять дней, чтобы подбодрять моего несчастнаго товарища.
Пасторъ былъ очень вжливъ, когда встрчался съ ней. Она давала Разо добрые совты, говорила ему о его матери, уговаривала его спасти свою душу. Но онъ всегда отвчалъ, что онъ антиклерикалъ, позитивистъ, свободный мыслитель, и что онъ хочетъ умереть, какъ мужчина. Являлся пасторъ и принималъ участіе въ спор. Иногда онъ былъ заодно съ сестрой Людиной противъ Базо, а иногда съ нимъ противъ нея. Въ конц концовъ Разо, у котораго нехватало силъ кричать, поворачивался къ стн и плакалъ отъ раздраженія.
Иногда съ пасторомъ приходилъ Нарцисъ, учитель школы для мулатовъ, и тогда комедія была въ другомъ род. Вы помните знаменитый циркуляръ объ обязательномъ обученіи французскому языку во всхъ школахъ. Англійскіе пасторы согласились бы обучать своихъ учениковъ и греческому языку, лишь бы имъ не пришлось уйти изъ школъ, они умудрились повиноваться: выписали изъ Франціи книги, добыли учителей, вербовали ихъ даже среди сенегальцевъ. Но Стюартъ проявилъ особую ревность и взялъ въ учителя мулата съ острововъ Товарищества на основаніи того простого разсужденія, что такъ какъ острова изпоконъ вка были французской колоніей, жители ихъ должны говорить на нашемъ прекрасномъ язык. Нарцисъ и самъ былъ въ глубин души убжденъ въ своихъ знаніяхъ и проводилъ къ намъ своихъ лучшихъ учениковъ, чтобы заставить насъ восхищаться ихъ успхами.
Но надо сказать, что первые ученики амбатумалазской школы, вмсто французской рчи, издавали звуки, въ которыхъ не было ничего человческаго. Тогда Разо серьезно ухудшалъ свое состояніе, громко, до удушья крича противъ мнимой цивилизаціи, которая лишаетъ туземцевъ точки опоры, прививаетъ имъ вс пороки, отучаетъ ихъ отъ ихъ собственнаго языка, заставляя говорить на какомъ-то тарабарскомъ нарчіи, и обращаетъ свободныхъ дтей тропиковъ въ карикатуры врод Нарциса. А Нарцисъ протестовалъ, заявляя, что онъ — французъ, избиратель острововъ Товарищества, и что онъ будетъ жаловаться въ Парижъ на оскорбленіе грубыхъ солдатъ. Сестра Людина, когда была здсь, мирила ихъ, разбирала пакеты, заставляла слугъ-туземцевъ подметать полъ, клала въ котелокъ кусокъ мяса и храбро отправлялась во-свояси, какъ и являлась, безъ конвоя, говоря, что она — старая женщина, и ей нечего бояться, такъ какъ вс ее знаютъ и уважаютъ. Это была правда.
Я управлялъ. Это — славное ремесло, и очень сложное. У меня были регистры съ именами всхъ моихъ вассаловъ. Попробовали даже сфотографировать ихъ, чтобы быть увренными въ томъ, что узнаютъ ихъ, но отъ этого пришлось отказаться изъ-за ихъ суеврій. Они убгали, думая, что аппаратъ крадетъ у нихъ ихъ тнь, которую они считаютъ своей душою. Я получалъ два или три раза въ недлю инструкціи и циркуляры. У меня были цлыя груды маленькихъ, самыхъ различныхъ таблицъ, которыя я долженъ былъ заполнять и отсылать въ Тананариву. Наконецъ, я набиралъ людей для дорожной повинности, и такъ какъ вожди округа были боле или мене точно записаны, такъ-же какъ и количество километровъ дороги, проведенныхъ за годъ, то ‘обязанныхъ’ набиралось огромное количество. Въ одномъ приказ говорилось, что отъ туземцевъ можно требовать 50 дней труда въ годъ по четыре су за день. Но такъ какъ многіе исчезли, то т, которые остались, занимали мсто недостающихъ, работая такимъ образомъ отъ эта до ста пятидесяти дней продолжительностью въ девять часовъ. Черезъ шесть мсяцевъ зимніе ливни разрушили дороги, которыя представляли собою только межи, прорыться въ земл. Все надо было начинать сначала. Такъ и было сдлано! Эта забава была явно вредна для здоровья моихъ подданныхъ. Въ одинъ прекрасный день на работу отправилось четыреста человкъ съ заступами на плечахъ. Изъ нихъ вернулось двсти! Остальные умерли. Эти малгаши — плохая раса. Они питаются Богъ знаетъ чмъ и умираютъ отъ всякаго пустяка. Лсъ убиваетъ ихъ, точно вс его деревья отравлены.
Вс эти злополучія безпокоили меня. Я былъ совершенно одинъ среди населенія, которое, въ конц концовъ, могло быть на меня въ претензіи, и хотя я ничего не длалъ отъ себя, въ ихъ глазахъ я былъ отвтственъ за все.
Однако страна казалась спокойной, а люди были восхитительно вжливы. Даже Ракутумангъ, томпу-менакель, т. е. бывшій сюзеренъ, настоящій баронъ, тотъ самый, у котораго я отнялъ владнія, нанесъ мн визитъ. Подумайте,— вдь это онъ до меня собиралъ десятину съ рисовыхъ полей, это ему платили за тяжбы, ему кланялись вс, когда онъ торжественно объзжалъ свои владнія, предшествуемый секретарями, со свитой рабовъ и паразитовъ, лежа въ носилкахъ изъ плетенаго тростника, которыя несли двнадцать рабовъ.
Въ качеств узурпатора я скрылъ свое недовріе и изобразилъ величественное спокойствіе. Я спрашивалъ себя, что нужно отъ меня этой старой обезьян.
Онъ разсказалъ мн нелпую исторію о своей жен, которая развелась съ нимъ по малгашскому закону и вышла замужъ за какую-то незначительную личность, онъ требовалъ трети доходовъ съ ихъ общаго имущества, заявляя, что я не знаю, какое поле составляетъ его часть.
— А здшніе люди, о! господинъ, принесутъ клятву въ темъ, что это поле принадлежало моему отцу, прежде чмъ перейти ко мн, а не этой презрнной свинь, матери немногихъ дтей.
Все это въ сущности не касалось меня. Столъ, на которомъ я веллъ подать намъ ромъ, отдлялъ насъ другъ отъ друга, и въ то время, какъ онъ говорилъ, я не сводилъ глазъ съ десяти бловатыхъ маленькихъ штучекъ, плясавшихъ по бумажной скатерти и похожихъ на маріонетокъ. Это были его ногти, которые онъ отростилъ изъ гордости, какъ это длали благородные представители допотопной древности. Этотъ маленькій фактъ занималъ меня гораздо больше, чмъ его слова. Подражаніемъ онъ не былъ цивилизованъ, не былъ покоренъ, разъ этотъ человкъ сохранилъ эти привычки, которыя смшатъ французовъ, разъ онъ не старался польстить намъ. И его носилки, его свита, даже языкъ, которымъ онъ пользовался,— все это говорило о прошломъ, о независимости1. Чмъ больше я смотрлъ на него, тмъ больше мною овладвало бшенство и безпокойство. Однако ни одинъ изъ его жестовъ не выражалъ заносчивости или ненависти. Его учтивость была благородна и непринужденна. Онъ веллъ провести предо мной быка, котораго онъ привелъ въ подарокъ, выразилъ надежду, что Разо, стучавшій зубами на своей походной кровати, скоро поправится, и церемонно простился.
Теперь онъ знаетъ силы Вугилена,— думалъ я.— Комендантъ крпости — Барнаво, начальникъ штаба — Барнаво, полковникъ, капитанъ, лейтенантъ, артиллерія, кавалерія, инфантерія — Барнаво! Остальной гарнизонъ въ лазарет. Я ему не страшенъ.
Пасторъ Стюартъ чувствовалъ еще лучше, что дло плохо. Малгаши его миссіи не говорили ему ничего, хотя онъ прожилъ съ ними двадцать лтъ и былъ хорошимъ человкомъ, на сколько это возможно для англичанина, то-есть онъ былъ добръ и сосредоточенъ, высокомренъ и застнчивъ. По его мннію, будущее не предвщало ничего хорошаго, потому что честные люди Амбатумалаза отсылали своихъ быковъ въ горы и зарывали рисъ ночью въ тайники, тогда какъ у всхъ подозрительныхъ личностей былъ странно веселый видъ.
Я посовтовалъ ему приходить ночевать каждый вечеръ къ намъ на постъ и предоставить своимъ прихожанамъ выпутываться, какъ знаютъ. Онъ отказался, говоря, что, если онъ дастъ это доказательство трусости, вс будутъ считать блыхъ окончательно погибшими.
Такъ именно и длается все въ Эмирн. Малгаши впечатлительны, какъ женщины. Генералъ далъ почетнымъ жителямъ каждаго села по два-три ружья и по нсколько пикъ, чтобы они могли образовать полицію и защищаться сами. Но если блые покажутъ, что боятся, я спрашиваю, что сдлаютъ эти нотабли съ этимъ оружіемъ, и я предпочитаю, чтобы мн не отвчали. Пока они довольствуются тмъ, что прячутъ его въ навозъ, чтобы помшать мятежникамъ взять его, это — еще полъ бды.
Однажды это — было въ понедльникъ — сестра Людина пріхала изъ Тананаривы. Вазовскому было очень плохо. Онъ уже не вставалъ, кожа у него стала желтая и прозрачная, какъ промасленная бумага. Онъ говорилъ разныя грустныя вещи. Мы пытались его утшить. Вдругъ мы услышали выстрлъ изъ ружья, не сухой трескъ ружья Лебеля, а грубый грохотъ Снайдера инсургентовъ.
Первый выстрлъ я никогда не могъ слышать безъ извстнаго тяжелаго чувства, отъ котораго у меня сжималось сердце. Никогда вдь не знаешь, что будетъ? Когда борьба началась, уже не размышляешь, событія смняются одни другими, отвчаешь на выстрлы, какъ отбрасываешь мячъ, прыгаешь направо, прыгаешь налво, выпутываешься, кровь быстро обращается въ жилахъ. Потомъ часто чувствуешь, что больше не можешь, пока же не начнется, почти всегда боишься, что не сможешь,— и это ужасное чувство. Сестра Людина и я посмотрли другъ на друга, крпко сжавъ губы, и, не говоря ни слова, побжали на террасу. Солнце уже склонялось къ закату. Равнина зеленла, красные холмы изгибали свои спины въ воздух, вымытомъ ежедневнымъ полуденнымъ ливнемъ. Тамъ и сямъ среди рисоваго поля виднлась стоячая вода, и на ней плясали блестки солнечныхъ лучей. Но налво, надъ Мангабе и Антсирикой, поднимались два большихъ столба дыма: тамъ прошли инсургенты, убивая, сжигая, разрушая. Теперь они шли къ Амбатумалазу двумя длинными, безпорядочными группами. Они были еще такъ далеко и казались такими незначительными на спокойной поверхности равнины, что напоминали мн коричневыхъ муравьевъ, которые ползаютъ у насъ массами по песку аллей.
Но это были муравьи бшеные. Черезъ нсколько минутъ они были уже близко, об группы слились въ одну. Движимые голодомъ и жаждой мести, съ рычащими колдунами во глав, со своими красными смшными идолами, которыхъ они несли на оглобл, они воскрешали дикую старину, посылали своихъ древнихъ боговъ на приступъ школъ, церквей, всего христіанства, того христіанства, которое раньше солдатъ, точно тайный шпіонъ, первое наводнило ихъ страну.
— А пасторъ,— вскричала сестра Людина,— этотъ несчастный Стюартъ!
Мы увидли его на площадк школы, онъ собиралъ своихъ учениковъ, чтобы вести ихъ на постъ.
Было уже поздно. Бшеныя животныя были уже въ Амбатумалаз: у нихъ былъ и авангардъ, котораго я сначала не замтилъ и который прокрался между высокими стеблями риса. Теперь они вынырнули, покрытые грязью, пьяные отъ энтузіазма и свирпости. Изъ одного дома вышелъ человкъ, сложилъ руки, потомъ упалъ лицомъ внизъ въ отчаянной мольб. Они размозжили ему черепъ дубинами. Это было первое убійство.
Ученики и жители деревни сбгались въ школу. Къ счастью, она была выстроена изъ обожженнаго кирпича, покрыта черепицей и окружена толстой стной. У Стюарта было два старыхъ ружья — и это было все. Онъ могъ продержаться полчаса, а потомъ… Меня охватывала дрожь. Вдругъ я вспомнилъ про визитъ Ракутуманга. Этотъ старый дикарь зналъ силы гарнизона. Онъ зналъ, что насъ было даже не двое, такъ какъ Разо умиралъ. Это привело меня въ ярость, и я однимъ движеніемъ пристегнулъ свою портупею.
— Куда ты идешь?— спросилъ меня бдный Разо.
Я отвтилъ, набивая патронташъ:
— Я строюсь въ колонну! Или ты думаешь, что я могу спокойно смотрть, какъ грабятъ мои земли и жгутъ дома моихъ негодяевъ-вассаловъ? Я — баронъ де-Вугиленъ. И потомъ дать поджарить, какъ крысу, этого бднаго отца Стюарта и лаже этого дурака Нарциса? Потомъ окружатъ и убьютъ насъ, вся страна поднимется, и возстаніе дойдетъ до Тананаривы. Уже лучше покончить сейчасъ. Это боле прилично.
Разо всталъ и хотлъ надть панталоны. Но голова у него закружилась, въ глазахъ потемнло, и онъ упалъ-бы, если бы я не поддержалъ его.
Сестра Людина подняла панталоны и положила ихъ на стулъ. Она была человкъ порядка.
Потомъ она взяла ружье Разо и съ ршительнымъ видомъ сказала мн:
— Я пойду съ вами.
И я понялъ: мысль, что эти бдныя маленькія малгашскія дти задохнутся въ школ отъ дыма, разрывала ей сердце и переворачивала мозгъ. Но я не могъ себ представить сестру Людину преображенной въ героическаго воина. Это было смшно.
— Не позорьте вашего чепца,— сказалъ я ей.— Разв въ такомъ костюм носятъ оружіе? Что намъ нужно — это престижъ мундира. Постъ, защищаемый женщиной! Это лучшій способъ показать, что мы погибли!
— Вы думаете? Ну, что-же! Это не долго сдлать.
Она развязала вещи Разо, вынула оттуда панталоны и мундиръ и, не говоря ни слова, побжала въ кухню.
Три минуты спустя она вернулась, одтая солдатомъ, да-съ, морскимъ пхотинцемъ, въ каск, въ панталонахъ съ желтыми кантами, доходившихъ ей до самыхъ пятъ, и въ мундир, ложившемся пресмшными складками. Но все это нисколько не смущало ея, такъ она была увлечена. Со своимъ маленькимъ тломъ доброй старой женщины она была бы похожа на кантониста, если бы не лицо, старое, морщинистое, съежившееся, но сіявшее энтузіазмомъ. Разо задыхался, а я не думалъ ни смяться ни протестовать, у меня были слезы на глазахъ.
Я сказалъ ей:
— Сестра Людина, вы сумасшедшая, сестра Людина, вы прелесть, сестра Людина, чортъ побери, идемте, разобьемъ ихъ на голову.
И правда: въ тотъ моментъ я одинъ разбилъ бы армію въ сто тысячъ человкъ. Все мн казалось радостнымъ, трогательнымъ, легкимъ и прекраснымъ. Въ груди у меня былъ не воздухъ, а какое-то свтлое пламя, веселившее мн кровь. Мн было хорошо, я былъ счастливъ, я былъ въ восторг, у меня была потребность кричать, пть, натворить страшныхъ глупостей, проявить себя необыкновенно храбрыми поступками, все это для того, чтобы облегчить себя, чтобы посмяться. Я вамъ передаю все такъ, какъ я чувствовалъ.
Однако, надо было торопиться. Пять или шесть домовъ Амбатумалаза уже пылало. Три или четыре человка, убитыхъ или разстрлянныхъ, пятнали красную землю. Мятежники стрляли непрерывно, чтобы показать, что ихъ много. Завыванія издали производили впечатлніе церковной службы. Они усиливались, разростались, потомъ слабли, потомъ начинались снова. Дверь школы была заперта. Стюартъ стрлялъ одинъ сквозь бойницу, и этотъ одинокій, жидкій, точно трепещущій звукъ леденилъ мн душу. Было пять часовъ. Солнце было уже очень низко и бросало длинные косые лучи на рисовое поле, отдлявшее постъ отъ села. Рисовое поле это, въ сущности, та же рка, только вмсто воды здсь грязь, а поверхъ грязи зеленая трава. Пройти черезъ него можно только по плотинамъ, перескающимъ его.
Я сказалъ сестр Людин:
— Надо произвести грандіозный и непредвиднный эффектъ. Вы второй корпусъ арміи. Спуститесь за постомъ, поверните направо и перейдите рисовое поле по третьей плотин, которую вы видите вонъ тамъ. Не ослабляйте своего отряда, задерживаясь по дорог. Вы можете погубить отставшихъ! Когда вы очутитесь на плотин, врагъ увидитъ васъ — тогда стрляйте. Ради всхъ святыхъ, не старайтесь попасть, разстрляйте вс патроны, снова заряжайте и снова стрляйте. Суть въ томъ, чтобы произвести какъ можно больше шума, вотъ и все.
Сестра милосердія расхохоталась, какъ храбрый мужчина.
— А для чего-же я здсь?— сказала она.— Но какъ это длаютъ?
Она показала свое ружье съ видомъ негра, получившаго чекъ и не понимающаго, какъ имъ воспользоваться.
— А, правда,— отвтилъ я.
И я объяснилъ ей устройство дорогого маленькаго инструмента. Она поняла тотчасъ же почти все:
— Вотъ такъ, и потомъ такъ, и потомъ такъ. Отлично, до свиданія.
И она ушла. Я вернулъ ее, крикнувъ:
— Я забылъ указать вамъ направленіе.
— Пресвятая Два,— отвтила она,— къ школ! О чемъ тутъ говорить.
И она удалилась, представляя собою въ единственномъ лиц цлый отрядъ.
Я послалъ ее по этой сторон потому, что толстыя земляныя стны нсколькихъ садовъ защищали ее во время первой части дороги, а также потому, что рисовое поле въ томъ мст, гд проходила третья плотина, было мене широко. А вы понимаете, что переходъ черезъ рисовое поле былъ очень опасенъ, такъ какъ приходилось идти по маленькой насыпи, гд было невозможно скрыться. Я ждалъ, чтобы она начала этотъ переходъ. Ждать пришлось недолго. Она побжала, какъ молоденькая, и открыла непрерывный огонь, правда, на слишкомъ далекомъ разстояніи. Но это ничего не значило, разстояніе ее не безпокоило, потому что она и въ десяти шагахъ не попала бы въ церковную паперть.
Я никогда не видлъ, чтобы работали боле добросовстно. Она шла впередъ, выпускала вс заряды, длала нсколько шаговъ, останавливалась, чтобы опять зарядить, и снова отправлялась въ путь съ быстротой скорохода. Я со своей стороны подвигался по своей плотин, какъ настоящій Бонапартъ по Аркольскому мосту.
Отъ поста Вугиленъ до села было не меньше тысячи восьмисотъ метровъ, но мы, тмъ не мене, открыли огонь. Эффектъ этого вмшательства былъ очевиденъ. Канальи, атаковавшіе школу, обернулись съ удивленнымъ видомъ. Очевидно, они вс думали, я увренъ, что ихъ предупредили,— что въ Вугилен былъ только одинъ здоровый французъ, и что онъ не на столько безуменъ, чтобы выйти. Моя дерзость произвела на нихъ сильное впечатлніе, а параллельная демонстрація сестры Людины не входила въ программу. Эти эмирнскіе мятежники, вы это знаете, были несчастные, умиравшіе съ голоду. Ихъ колдуны толкали ихъ впередъ, а принудительныя работы, раздражая мирное населеніе, дали имъ рекрутовъ, но особенно смлыми длала ихъ увренность, что въ самомъ сел никто не окажетъ имъ сопротивленія, ни хранители поста, ни сами жители. И вотъ, вдругъ мой гарнизонъ длаетъ вылазку. Угадайте, что произошло?
— Чортъ побери,— сказалъ я,— добродтельные нотабли Амбатумалаза, увидя насъ, сразу нашли правительственные ружья и воспользовались ими для защиты новыхъ учрежденій Мадагаскара вмсто того, чтобы употребить ихъ на борьбу противъ нихъ, къ чему у нихъ было сильное искушеніе.
— Вы знаете страну! Именно такъ все и произошло. Нсколько желтокожихъ буржуа, которымъ мы дали оружіе, почувствовали при нашемъ приближеніи полезныя угрызенія совсти и здоровое безпокойство. Они сейчасъ же увидли себя передъ судомъ. Они задрожали при мысли о конфискаціи своего имущества, объ отдач своихъ быковъ на съденіе морской инфантеріи, и они пришли къ намъ на помощь, да, они пришли къ намъ на помощь, они вышли изъ своихъ жилищъ, окруженные своими сыновьями и челядью, которые были вооружены пиками! Сестра Людина и я не прошли еще и половины пути, какъ мятежники уже получали пули въ спины.
— Такимъ образомъ,— прервалъ я,— когда вы достигли цли, васъ было три тысячи!
— Вы преувеличиваете,— наивно возразилъ Барнаво.— Нотаблей было трое, вооруженныхъ пиками — больше дюжины. Впрочемъ, они съ мудрой осторожностью отступали вмсто того, чтобы наступать, такъ какъ они вовсе не стремились драться, а только хотли показать чистоту своихъ чувствъ, такимъ образомъ, они шли навстрчу намъ, что отдаляло ихъ отъ опасности. Но тмъ не мене зрлище, которое представляли собою колонны ‘Людина’ и ‘Барнаво’, соединившіяся при выход съ рисоваго поля и встрченныя этими честными союзниками съ краснорчивыми изъявленіями безграничной преданности, было великолпно. Я съ восхищеніемъ, но безъ удивленія слушалъ, съ какимъ рвеніемъ они старались установить свою идентичность.
— Это я, Ратсомамангъ, ты узнаешь меня, героическій вождь Вугилена, достопочтенный господинъ? Это я, Раннимару, не забудь сказать генералу, какъ я храбръ!
Я торопливо пожалъ руки этимъ храбрымъ людямъ. Въ конц концовъ они и въ самомъ дл не были лишены нкотораго мужества, такъ какъ мятежниковъ, собравшихся вокругъ школы, было не меньше сотни, и они стрляли въ насъ на довольно близкомъ разстояніи. Я веллъ дать залпъ, потомъ временно укрылъ свое войско за полуразрушенной стной, чтобы собраться съ духомъ.
То, что произошло потомъ, довольно неясно. Посл двадцати-минутныхъ сумерекъ наступила ночь, черная ночь. Ее освщали только пожары и освщали такъ, какъ могутъ это длать эти костры изъ соломы, т. е. очень сильно и очень плохо. Они служили главнымъ образомъ для того, чтобы увеличивать драматизмъ положенія. Кажется, что осаждавшіе школу почти вс обратились противъ насъ, что дало отсрочку отцу Стюарту. Наша позиція была хороша, и они не ршались атаковать насъ открыто. Я убилъ нсколькихъ изъ нихъ. Тмъ не мене я не былъ спокоенъ. Ихъ было много, слишкомъ много: стоило мн получить рану, и наше дло было бы проиграно. Эта забота лишала меня хладнокровія, я все время надялся, что нотабли другихъ селъ мобилизуются при шум моей атаки, и я дрожалъ, видя, что никто не приходитъ.
Вдругъ произошло нчто необыкновенное.
Съ высоты поста Вугиленъ загрохотали пушки.
Въ Вугилен никогда, никогда не было пушки! И тмъ не мене былъ виденъ сильный красный свтъ и слышенъ глухой и раскатистый грохотъ, котораго нельзя было смшать съ ружейнымъ залпомъ: это было нчто тяжелое, серьезное, производящее впечатлніе. Но гранатъ не было видно нигд. Результатъ этой канонады оставался невидимымъ. Я не могъ опомниться отъ удивленія. Сестра Людина поняла первая.
— Ахъ, Разо!— вскричала она,— молодецъ Разо! Онъ зажигаетъ бомбы четырнадцатаго іюля.
Такъ оно и было! Бдный товарищъ, наполовину мертвый, вынулъ феерверочныя бомбы и разрывалъ вс эти хлопушки одну за другой. Такъ какъ пасторъ непремнно хотлъ принять участіе въ неизбжномъ патріотическомъ торжеств, у насъ было не мало этихъ штукъ. Такъ вышло, что антиклерикальный элементъ, представленный Разо, сыгралъ свою роль въ знаменитомъ амбатумалазскомъ дн и принялъ участіе въ побд.
Да, это была побда! Постъ Вугиленъ, окруженный пламенемъ и громомъ, казалось, заключалъ въ себ невидимый гарнизонъ и неистощимые военные рессурсы. И, разумется, вс окружающія деревни поднялись, наконецъ, и выступили противъ хищниковъ. Въ вооруженныхъ нотабляхъ повсюду пробудилось мужество. Появились граждане Антсирики, Талатакели, Ампасимбе, черезъ двадцать пять минутъ вся равнина покрылась непоколебимыми защитниками законнаго правительства французской республики. И среди нихъ я увидлъ эту старую каналью Ракутумана, неустрашимаго и великолпнаго, съ почти хорошо вооруженными войсками. Такъ какъ дло повернулось противъ его ожиданія, онъ повернулъ вмст съ нимъ и измнилъ своимъ старымъ друзьямъ. Такъ какъ онъ умлъ все хорошо обставить, онъ шелъ съ французскимъ знаменемъ во глав, съ французскимъ знаменемъ, подобраннымъ Богъ знаетъ гд, можетъ быть, въ разграбленномъ дом какого-нибудь благо, и это-то было смшне всего остального!
Но въ конц-концовъ, что нужды? И заставить врага драться на васъ, не сильне-ли это, чмъ убить его? И сдлать такъ, чтобы предатель предалъ не того, кого намревался, не фокусъ-ли это, достойный сцены? Съ холоднымъ опьяненіемъ, съ полной увренностью я перешелъ въ наступленіе. Это была веселая атака. Ракутуманъ чуть не потерялъ въ ней свою прекрасную душу, такъ какъ его ружье разорвало, второй бенитани, т. е. сюзеренъ, получилъ царапину въ бедро. Одинъ изъ малгашей былъ убитъ кмъ-то изъ своихъ товарищей, что не помшало ему быть внесеннымъ въ списки въ качеств убитаго врагомъ, но это все равно: такъ вдь и составляются военные бюллетени. Вс эти воины, преисполненные запоздалаго жара, кричали ‘гу! гу!’ и стрляли въ лохмотья противниковъ, которые убгали, какъ могли. Но теперь наступила ихъ очередь быть окруженными.
Самые храбрые изъ этихъ малгашей тоже кричали ‘гу! гу!’ и свистли въ раковины, чтобы заставить думать, что они будутъ защищаться до смерти. Но когда они увидли, что дло очень серьезно, они постарались уйти съ истинно малгашской покорностью. У нихъ не было ни времени, ни возможности сдлать это. Тогда наступила финальная рзня: бднягъ вылавливали изъ ямъ, нагоняли въ рисовомъ пол, разстрливали на мст.
Какой-то старикъ, покрытый сдиной, лизалъ мои сапоги, я хотлъ его спасти, но мои союзники схватили его, поставили на край рва и размозжили ему голову. Я видлъ только дв ноги, выходившія изъ травы, съ блыми пятнами на черной кож, какъ будто смерть надлила этого дикаря внезапной болзнью коней. Война — это война! Штука не очень опрятная, да-съ! Сестра Людина дрожала отъ ужаса.
Нкоторые изъ побжденныхъ, видя, что бгство невозможно, приняли отчаянное ршеніе. Очевидно, сообразивъ, что разъ Стюартъ и его ученики устояли противъ нихъ, мсто должно быть хорошимъ, они попытались въ послдній разъ войти въ школу, бросились къ двери главнаго зданія и завалили ее большой балкой. Мы вошли во дворъ какъ разъ въ этотъ моментъ, и я увидлъ пастора Стюарта, этого святого человка, пьянаго отъ бшенства. Онъ высунулъ голову изъ окна перваго этажа и кричалъ:
— Вы не уйдете? Вы не уйдете? Тогда пусть Богъ проститъ мн мой грхъ!
Онъ еще раньше веллъ вырвать гранитныя плиты, которыми былъ вымощенъ дворъ, чтобы защищаться, если осаждающіе подступятъ къ самымъ стнамъ. Онъ взялъ одну изъ этихъ плитъ и изо всхъ силъ бросилъ ее въ голову ближайшему малгашу. Тотъ упалъ поперекъ двери, какъ свертокъ блья, и все было кончено. Вс остальные бросили оружіе. Во двор школы наступило ужасное молчаніе. Эти люди, только что безумные отъ ярости, теперь ждали смерти покорно, спокойно, съ непонятнымъ и презрительнымъ равнодушіемъ. Они считали себя мертвыми, они были уже мертвы въ душ. Таковы эти люди.
Я никогда не могъ понять, какъ они могли быть въ обычное время такими трусливыми, потомъ внезапно такими яростными, потомъ вдругъ такими покорными не только на эшафот, но и при самыхъ ужасныхъ пыткахъ. Мои люди убили еще нсколькихъ изъ нихъ, безоружныхъ. Мн стоило большого труда заставить ихъ пощадить остальныхъ.
Исполнивъ свой долгъ, я взглянулъ въ окно надъ дверью. Старый Стюартъ все еще былъ тамъ. Онъ стоялъ совершенно неподвижно, съ самымъ глупымъ и ужаснымъ выраженіемъ лица, какое мн когда либо приходилось видть: все лицо застыло, вытянулось, глаза выступили изъ орбитъ. Потрясеніе было сильно, и нервы бднаго человка, такого мужественнаго во время дйствія, не выдержали.
Я крикнулъ ему:
— Ну что-же мусье Стюартъ, почему вы не открываете двери?
Онъ махнулъ рукой точно въ просонкахъ, спустился внизъ, веллъ принять камни, загромождавшіе дверь, снялъ запоры и распахнулъ дверь.
Первое, что онъ увидлъ, какъ разъ противъ себя, былъ человкъ, котораго онъ убилъ за нсколько минутъ до этого. Трупъ лежалъ на земл въ мучительной и неловкой поз, и большой кусокъ гранита, весь окровавленный на одномъ изъ угловъ, еще давилъ его шею.
И старый Стюартъ, дрожа всмъ тломъ, бросился на колни, крича:
— Я убилъ человка, я убилъ человка! Не смотрите на меня, я убилъ человка!
Слезы текли по его лицу, и онъ громко стоналъ съ такимъ отчаяніемъ, какъ будто совершилъ величайшее преступленіе и величайшую низость. И ученики, обращенные протестанты, которыхъ онъ укрылъ, которыхъ онъ защищалъ и спасъ, пріостановили свои радостные крики, свой смхъ и объятія и, вдругъ онмвъ, съ удивленіемъ смотрли на него.
Въ этотъ моментъ раздался голосъ сестры Людины:
— Что до меня, то я могу покляться, что не убила никого.
И это было величайшей истиной. Она была такъ неловка, что ей нечего было бояться этого. Если кто-нибудь можетъ похвастать, что никогда не касался волоса своего ближняго, то это наша старая невинная святая: что доказываетъ значеніе моральной силы, какъ выражаются газеты. И Разо со своими хлопушками, и сестра Людина со своимъ ружьемъ играли только грубую комедію, и тмъ не мене они выиграли большое сраженіе подъ предводительствомъ генерала Барнаво. Но мое назначеніе не появилось на страницахъ ‘Journal officiel’.
Услышавъ голосъ сестры Людины, Стюартъ поднялъ глаза, и костюмъ, въ которомъ онъ ее увидлъ, окончательно спуталъ его мысли.
Дворъ былъ полонъ труповъ, которые стали жертвой грабежа побдителей, и раненыхъ, которые тихонько стонали со свойственной малгашамъ покорностью, а начавшія сбгаться женщины производили гораздо боле невыносимую музыку, оплакивая своихъ усопшихъ, свои дома и посуду одними и тми-же слезами, съ краснорчіемъ, которое раздирало уши. Въ воздух носился отвратительный запахъ, запахъ гари и бойни живыхъ людей, обливающихся потомъ, и мертвыхъ, истекающихъ кровью. Сестра Людина была очень блдна. Ее тошнило, ей хотлось плакать, и я видлъ, что ее мучило желаніе новаго дла, ея настоящаго дла: желаніе организовать помощь, длать то, что она длала въ теченіе тридцати лтъ по склонности, изъ набожности, изъ человколюбія и по привычк. И въ этотъ моментъ, въ первый разъ за весь день, она увидла себя самое и почувствовала, что ея костюмъ, пожалуй, не очень приличествуетъ особ ея званія.
Я не знаю, что произошло въ ум стюарта, но онъ улыбнулся.
— Это вы, сестра Людина,— сказалъ онъ,— вы! Пусть Богъ насъ судитъ и смилуется надъ нами. Но пока мы на этой земл, я думаю, что лучше не говорить никогда о томъ, что мы сдлали сегодня.
Вы видите, какіе лицемры эти англичане! И, однако, сестра Людина, которая не была англичанкой, раздляла его мнніе. Въ своемъ доклад я написалъ, что она вела себя, какъ героиня, и что она спасла Амбатумалазъ, какъ Жанна д’Аркъ спасла Орлеанъ. Она разорвала бумагу и объявила мн, точь въ точь, какъ это сдлалъ Стюартъ, что объ этомъ говорить не слдуетъ. Въ этомъ дл она отдастъ отчетъ Господу Богу, но она не хочетъ быть предметомъ соблазна для общины.
И въ результат… въ результат я написалъ другой отчетъ, великолпный отчетъ, въ которомъ я доказывалъ ясно, какъ день, что я одинъ взялъ Амбатумалазъ, а Разо на террас поста бросалъ бомбы, какъ истинный артиллеристъ, и что Ракутуманъ пришелъ на помощь съ группой нотаблей, врность которыхъ достойна самыхъ большихъ похвалъ. Результатомъ было то, что эта каналья Ракутуманъ былъ назначенъ губернаторомъ перваго класса въ Амбудиран съ тысяча двумястами франковъ жалованья, что позволяетъ ему выжимать изъ своихъ подчиненныхъ двнадцать тысячъ, что Нарцисъ получилъ академическія пальмы, такъ какъ написалъ въ Парижъ, перенеся на себя дянія, шокирующую и противохристіанскую отвтственность за которыя старый Стюартъ не захотлъ взять на себя, и, наконецъ, что Разо и я были назначены капралами. Но бдняга Разо умеръ, и я похоронилъ его на маленькомъ кладбищ въ Амбатумалаз, мн было грустно цлую недлю, мн грустно и теперь, когда я думаю о немъ, а я..
Но Барнаво не окончилъ фразы. Въ полумил отъ насъ загремли выстрлы: это былъ отрядъ Лималя. Сакалавы были захвачены, какъ орхи въ щипцы. Это самыя волнующія и самыя грустныя минуты войны съ дикарями. Я всегда испытывалъ при этомъ острое удовольствіе, смшанное съ непріятнымъ чувствомъ, скажу прямо — съ угрызеніемъ совсти! Здсь больше нтъ равенства партій, врагъ побжденный не силой, а умомъ, теряетъ бодрость и стойкость. И, однако, это критическій моментъ: что, если петли сти порвутся, и противникъ удеретъ, насмхаясь надъ вами? Это послдній ходъ въ игр, и чтобы выиграть ставку, добиться подчиненія всей страны, въ этой шахматной игр приходится убивать живыхъ пшекъ, которыя уже не поднимутся, и он почти не защищаются.
Выстрлы въ пальмовомъ лсу все учащались. Зазвучалъ рожокъ, повидимому, на немъ игралъ сенегалецъ. Этотъ народъ обладаетъ манерой играть на рожк, отъ которой становится дурно, и хочется скрежетать зубами. Въ звукахъ, которые они производятъ, чувствуется неустрашимость и варварство, свирпая радость убійства, сладострастное желаніе умереть или убить. Очевидно, сенегальцы Лималя уже почувствовали кровь, уже были убитые, — вотъ что говорилъ рожокъ. На нашей сторон Умаръ Н’діэй посмотрлъ на Барнаво глазами собаки изъ своры, которая рветъ свою веревку, чтобы ее спустили на врага.
И мы услышали яростный голосъ сакалавскаго вождя, который называлъ трусами своихъ людей, насъ, нашу расу, оскорблялъ нашихъ предковъ, нашихъ матерей и женъ. Не въ силахъ больше выдержать въ своемъ кустарник, онъ ршился выступить прямо на насъ, чтобы прорвать кругъ и получить возможность на слдующій день снова начать — все равно гд — битву, такъ, какъ онъ ее понималъ: изъ засады или въ рукопашную, съ громкими криками и широкими жестами. Я ясно различалъ его гриву всклокоченныхъ волосъ, связанныхъ нитями изъ раковинъ, и тяжелую челюсть свирпаго животнаго, выступавшую впередъ, какъ у зврей.
— Тс!— сказалъ Барнаво,— попался!
Онъ медленно поднесъ ружье къ плечу и выстрлилъ. Сакалавъ упалъ на землю.
— Теперь впередъ,— продолжалъ Барнаво,— и не будемъ больше стрлять: можно попасть въ товарищей.
Мы бросились со склона бгомъ, какъ сумасшедшіе, въ штыковый бой. Ни одинъ изъ сакалавовъ не сдался. Въ нашихъ рукахъ остались только мертвые и раненые. Остальные прошли сквозь петли сти прыжками дикихъ кошекъ, затмъ они пустились бжать такъ быстро, такими гибкими движеніями, что мн казалось, будто я въ театр, и это изящное героическое бгство подготовлено заране и какъ бы необходимо.
— Съ вождемъ покончили,— съ гордостью сказалъ Барнаво,— это главное.
Трупъ лежалъ въ трав. Пуля, пущенная съ большой высоты, вошла въ темя и вышла черезъ шею. На крови были уже мухи. Умаръ Н`діэй вытащилъ свой ножъ и, крадучись, подошелъ къ трупу.
— Что это, Умаръ,— сурово сказалъ Барнаво:— ты хочешь еще отрзать ему голову? Такъ ведетъ себя французскій солдатъ?
Умаръ, не говоря ни слова, спряталъ свой ножъ, и я далъ ему папиросу. Рожокъ капитана Лималя заплъ совсмъ близко въ торжествующемъ тон. Барнаво слъ на камень и закурилъ трубку.
— Кстати,— спросилъ я,— вы только что сказали, что васъ произвели въ капралы. Гд же ваши галуны?
— Воздухъ большихъ городовъ не здоровъ для меня,— отвтилъ онъ, дуя, чтобы лучше меня видть, на облако дыма, окружавшее его.— Черезъ три мсяца посл Амбатумалазскаго дла, вернувшись въ Тананариву, я былъ разжалованъ за неподходящее поведеніе. Но это уже другая исторія…