РАЗСКАЗЫ БАРНАВО.
РАЗСКАЗЫ БАРНАВО.
Пьера Милля.
Пер. съ французскаго А. С. Полоцкой.
I.
Барнаво — государственный человкъ.
I.
Барнаво — государственный человкъ.
‘Русское Богатство’, No 10, 1911
Барнаво — государственный человек, Милль Пьер, Год: 1911
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Въ послдній разъ я имлъ честь встртиться съ Барваво на выставк 1900 года. Какъ это было давно!
Маленькій священный дворъ передъ храмомъ Камбоджи имлъ два выхода. Публика должна была входить справа, а выходить слва. И публика не нарушала этого правила: она длаетъ все, что ей говорятъ, а здсь для ея предупрежденія было поставлено два аннамитскихъ стрлка.
У нихъ большіе черные шиньоны, подъ salako, худыя икры, обтянутыя синими чулками, тонкія щиколотки и очень маленькія ноги. Ихъ нельзя назвать ни черными, ни блыми, ни желтыми. У нихъ желтоватый цвтъ лица порочныхъ мальчишекъ нашихъ парижскихъ ателье, а въ выраженіи что-то еще боле хитрое, боле женственное, боле извращенное — что-то двусмысленное, интеллигентное и ужасное. Они небрежно сидли на стульяхъ, заложивъ ногу за ногу. Ихъ можно было принять за велосипедистокъ.
Барнаво, жуя потухшую папиросу, поднялся по ступенькамъ слва. Онъ шелъ, покачиваясь, съ важностью стараго солдата, мундиръ морского пхотинца, свже вычищенный и блестящій, какъ новая монета, туго обтягивалъ его фигуру. Передъ завтракомъ онъ выпилъ абсента, за завтракомъ бутылку благо вина, а посл завтрака дв рюмки ликера. Онъ былъ веселъ. Не пьянъ, но веселъ.
— Направо,— сказалъ, картавя, аннамитскій стрлокъ,— направо!
Онъ даже не поднялся со своего стула. Барнаво посмотрлъ на него съ глубоко удивленнымъ видомъ, съ внезапнымъ огромнымъ презрніемъ, происходившимъ отъ простого и неоспоримаго сознанія своего превосходства. Одну секунду онъ колебался. Потомъ разомъ поднялъ стрлка со стула, взявъ его одной рукой за шиворотъ, другой за поясъ панталонъ, слъ на его мсто, посадилъ его къ себ на колни, и съ ласковымъ, галантнымъ и насмшливымъ видомъ напечатллъ на его щекахъ два звучныхъ поцлуя.
Публика опьянла отъ радости. Стрлокъ сощурилъ глаза, показавъ свои черненные зубы. Его желчное лицо исказилось ненавистью. Но онъ ничего не сказалъ, Барнаво съ презрительнымъ видомъ поднялся и, окруженный всеобщимъ уваженіемъ, пошелъ черезъ дворъ.
Я ударилъ его по плечу. Онъ не удивился, увидвъ меня. Мы уже такъ часто встрчались на этой обширной земл! Ничего нтъ на свт мене страннаго, чмъ встртиться съ кмъ-нибудь въ Париж.
— Видли вы эту скотину, которая хотла помшать мн войти?— сказалъ онъ мн.— Если бы это былъ сенегалецъ или малгашъ! Но чтобы эта недодланная баба, эта жаба, одтая маркитанткой, давала указанія мн, Барнаво, въ мундир: это жалости достойно. И все здсь достойно жалости. Выставки это — гибель авторитета блыхъ. Эти мерзкіе дикари не должны были бы никогда покидать свою страну, не должны были бы даже знать, что у насъ имется страна, похожая на ихъ родину, страна, гд есть земля, камни, деревья, какъ у нихъ, и блыя рыбыни, которыхъ они могутъ получить за франкъ на Монпарнасс. Когда мы, какая-нибудь горсточка, приходимъ къ нимъ, и эта горсточка требуетъ отъ нихъ повиновенія, принуждаетъ ихъ повиноваться, то это не потому, что у насъ усовершенствованныя ружья или локомотивы, это потому, что мы интеллигентны, что мы понимаемъ своихъ вождей, что мы связаны между собою, какъ штыки въ пачк, что мы всегда угадываемъ, что сдлаютъ они, эти дикари, а они никогда не разгадываютъ насъ. Мы для нихъ — воплощеніе тайны, добрыя живыя божества. Они представляютъ себ, что мы выходимъ изъ моря, гд у насъ есть чудесная страна, не похожая ни на что. Это-то и нужно, чтобы обуздать ихъ. Но мы привозимъ ихъ во Францію, мы показываемъ имъ, что среди насъ есть рабы, исполняющіе обязанности, которыя ни за что на свт ни одинъ блый не согласился бы исполнять у нихъ. О, горе! И это называется производить на нихъ впечатлніе нашей цивилизаціей. Показать имъ, что у насъ есть бдняки, рабочіе съ блой кожей и женщины, которыя могли бы быть нашими женами и имть дтей, которыя могли бы командовать ими, если бы ихъ послали туда — этимъ женщинамъ платятъ меньше, чмъ ихъ congai или moussos! Вы думаете, что это — средство произвести на нихъ впечатлніе? Они презираютъ насъ.
Я знаю, какъ надо говорить съ чернокожими и какъ надо поступать съ ними. Я это знаю, говорю вамъ, и вы, сочинители, не имете объ этомъ понятія. Не надо учить ихъ французскому языку, потому что, когда они его знаютъ, ихъ длаютъ избирателями, а они и избирателями остаются неграми. Надо быть справедливыми съ ними, очень справедливыми. Но когда они длаютъ то, что имъ запрещаютъ, ихъ можно бить, убивать, отрзывать имъ руки: они не протестуютъ. Мы протестуемъ вмсто нихъ,— и въ то же время не говоримъ ничего, когда ихъ заставляютъ работать, что имъ гораздо боле непріятно. Надо быть логичными. Намъ, блымъ, въ Африк надо только одно: быть убжденными, какъ и они, что мы выше ихъ.
На правомъ берегу Сенегала есть постъ подъ названіемъ Каэди. Я тамъ провелъ полъ-года. Эта страна не изъ богатыхъ. Мавры пустыни приходятъ туда, какъ на рынокъ, на берегу рки здсь расположилась колонія изъ сотни плнныхъ, которыхъ мы взяли въ Самори и освободили. Они живутъ, какъ могутъ, засвая просомъ грязь Сенегала во время отлива водъ. У нихъ есть и козы. Но это бдные, очень бдные люди. Каэди не изъ тхъ постовъ, гд весело живется, какъ блымъ, такъ и чернокожимъ.
У вождя этихъ бывшихъ плнныхъ была женщина, которая прислуживала его законной жен, она была недурна собою. Я часто приходилъ смотрть, какъ она толчетъ просо, и разговаривалъ съ ней на мстномъ жаргон. Она смялась, но уважала меня, потому что я былъ начальство. Она не думала, что это серьезно, и что я могу спуститься до нея. Я приносилъ ей бусы и иногда жестянку съ остатками консервовъ.
Регламентъ поста былъ суровъ. Здсь жили, какъ во французскомъ гарнизон, надо было возвращаться къ вечернему сбору, такъ какъ мавры плохіе сосди. Поэтому, вопреки обычаю, общему мене угрожаемымъ постамъ, гд у всхъ солдатъ имются маленькія семьи, у насъ не было женщинъ. За исключеніемъ села плнныхъ, все населеніе Каэди было мусульманскимъ, и женщинъ совсмъ не было видно. Плнные, напротивъ, были язычники.— Я подумалъ, что Аньяна, служанка, которую я видлъ у вождя, можетъ мн помочь скоротать время. Я принесъ ей подарокъ и сказалъ:
— Аньяна, я хочу спать съ тобою.
Я умю быть кавалеромъ, когда хочу, но здсь это было неумстно.
Она выпрямилась такъ быстро, что ея груди, очень твердыя и прямыя, смшно затряслись. Въ этотъ часъ вокругъ насъ не было ни души. Мы были на столько одни, на сколько могутъ быть одни мужчина и женщина. Такъ какъ деревья вокругъ Каэди не растутъ, глазъ видлъ далеко, далеко, до самыхъ холмовъ, настоящихъ холмовъ пустыни. Ихъ обожженная земля похожа на кирпичи, которые обжигаютъ въпечи. Жара жгла мн ноги, потому что я стоялъ на самомъ солнцепек, и песокъ былъ, какъ раскаленные уголья. Я очень хорошо помню это.
Аньяна начала дрожать всмъ тломъ, что было очень хорошимъ признакомъ: такъ длаютъ женщины, которыя испытываютъ желаніе. Я подошелъ поближе и положилъ ей одну руку на животъ, а другую — на бедро. Она съ крикомъ оттолкнула меня.
Видъ у нея при этомъ былъ печальный, очень печальный. Немного успокоившись, она опять взяла свою колотушку и, не отвчая, принялась снова толочь просо. Я сказалъ ей:
— Альяна, что съ тобой? Ты не хочешь?
Я не понималъ ея глупости, и у меня самого рядомъ съ ней былъ очень глупый видъ. Это приводило меня въ бшенство.
Знаете, въ чемъ было дло? Вы не можете этого знать: такихъ вещей не представляютъ себ — даже вы, видвшій немного больше, чмъ вс эти идіоты, которые кружатся въ этихъ аллеяхъ. Она указала мн на свой животъ.
— Если у меня будетъ ребенокъ отъ тебя, сказала она,— онъ будетъ рабомъ. Сынъ благо и рабъ: рабъ вождя, не твой. Рабъ.
Вотъ вамъ. Вы все еще не понимаете? Этихъ плнныхъ освободили, ихъ поселили здсь, чтобы они были свободны, но они пришли со своими собственными плнными и сохранили ихъ, и эти плнные всегда смотрли на себя, какъ на собственность тхъ, кто купилъ или взялъ ихъ! Мы уничтожили одного владльца — Самори. Другіе остались. Остальные же были и не представляли себ, чтобы могли быть чмъ-нибудь другимъ, какъ рабами. Въ этомъ сел освобожденныхъ, которое, какъ мы воображали, намъ удалось создать, не было и четырехъ или пяти человкъ свободныхъ. Аньяна была рабыней, и ея ребенокъ, мой ребенокъ, былъ бы рабомъ. Она не хотла этого, потому что не думала, чтобы я могъ этого хотть. Она чувствовала ко мн почтеніе. Въ этотъ моментъ я понялъ, что такое для негровъ блый, настоящій блый, у котораго есть ружье и который сражается. Это — король. У Аньяны отъ меня былъ бы благородный сынъ, который не могъ бы заставить признать свое званіе. Она не хотла этого. Но что бы она подумала, если бы попала въ Парижъ? Она поставила бы меня на мое истинное мсто: Барнаво, солдатъ второго класса, во Франціи — ничто. Здсь слишкомъ много такихъ Барнаво, какъ я. Нтъ, не слдуетъ вывозить негровъ изъ ихъ страны, не слдуетъ намъ показывать себя у нихъ. Это — гибель престижа.
Онъ прибавилъ:
— Штатскіе не понимаютъ этихъ вещей.