Когда за нсколько дней до 20 февраля по Невскому потянулся цлый хвостъ разносчиковъ рекламы съ огромными плакатами о бал ‘Сатирикона’, я думаю, петербуржецъ смотрлъ на эту странную процессію неодобрительно. Многое, что отлично въ Париж, у насъ какъ-то не кстати. Я думаю, ‘Сатириконъ’, несмотря на большой успхъ, еще нсколько чуждъ русскому обществу своимъ совершенно особымъ стилемъ,въ которомъ соединяется,съ одной стороны, изысканность рисунковъ Яковлева, Реми и боле случайныхъ сотрудниковъ, какъ Бакстъ, Бенуа, Добужинскій, и съ другой — задорный смхъ, остроумныя выдумки, которыя привыкшимъ къ строгости и серьезности интеллигентнымъ читателямъ кажутся нелпыми, а трактирнымъ почитателямъ ‘Осколковъ’ и ‘Будильника’ — слишкомъ тонкими. Но то, что еще кое-какъ можно переварить на страницахъ журнала, то оказалось совершенно непріемлемымъ, когда впустили всю эту пасмурную публику въ залы, украшенныя гигантскими карикатурами, въ эту ‘таверну ужасовъ’, когда публика сама должна была дйствовать, уловить тонъ этого граціознаго и смлаго веселья Парижскихъ художественныхъ кабачковъ. Публика стояла и смотрла на 10—20 замаскированныхъ хозяевъ, которые изъ силъ выбивались, переодваясь по десяти разъ, появляясь то на одной эстрад, то на другой, и все тщетно. Какъ въ сонномъ видніи мелькнули призраки балета, поставленнаго Фокинымъ, съ декораціями и костюмами по рисункамъ Бакста. Томныя дамы, обнимающіяся подъ деревомъ съ кавалерами въ блыхъ цилиндрахъ, бдный Пьеро, взмахивающій длинными рукавами, насмшникъ и проказникъ арлекинъ — все это, представленное на сцен зала Павлова,— смшалось въ нжныхъ и томныхъ танцахъ, которые окончились уже, безъ большого оживленія, въ зрительной зал среди публики.