Владимир Тихонов
Владимир Тихонов
Бабье лето
Бабье лето
—————————————————-
Бабье лето, Тихонов Владимир Алексеевич, Год: 1892
Время на прочтение: 10 минут(ы)
После дождливой и ветряной, настоящей осенней недели, выдался наконец светлый денек. На бледно-голубом небе — ни облачка, ветер хотя и не утих совсем, но уже не ревет и не воет по-вчерашнему, а только равномерно покачивает вершинками редеющего леса да крутит опавшими желтыми листьями. Свежо, но не сыро…
Лидия Федоровна проснулась сегодня раньше обыкновенного, яркие лучи солнца, пробившиеся сквозь занавески спальни, разбудили ее. Но вставать ей не хотелось: под одеялом так тепло… Да и зачем вставать? Что делать? Ягоды в саду все давно уже сняты, варенье все сварено… Да если бы что и нужно было, так Домнушка все сделает. На столике возле кровати лежит книжка толстого журнала, она еще с прошлого месяца не прочитана, да что-то и читать Лидии Федоровне в последнее время не хочется — не интересно.
Дверь спальни тихо скрипнула, и старая горничная просунула в нее свою полуседую голову.
— Проснулись? — спросила она.
— Проснулась, Домнушка! — вяло отозвалась барыня.
— Ну, так и вставать пора! Девять часов уж! — заговорила старушка, проходя в комнату и начиная поднимать оконные занавески.
Через минуту девчонка Аниська внесла несколько шумящих крахмаленных юбок, и Лидия Федоровна принялась одеваться. Домна привычными руками помогала ей при этом, угадывая малейшее движение своей барыни. Когда почти все было готово и оставалось только завить на лбу несколько белокурых пуколек, Лидия Федоровна вдруг как-то уныло призадумалась, сидя перед зеркалом: оттуда, из-за этой изящной резной рамки смотрело на нее чье-то грустное, усталое лицо. Лицо это ей было близко, страшно близко знакомо, каждый раз, как она подходила к зеркалу, оно выглядывало оттуда, но сегодня оно почему-то особенно больно кольнуло ее… Неужели это она сама? Неужели это та, шаловливая и нежная как ангел Лидочка, про которую еще не так давно говорили, что она: ‘как мальчик кудрявый резва, нарядна, как бабочка летом’?
— Давно ли все это было?
Поблекнувшие и растрескавшиеся губы в зеркале искривились какой-то странной, болезненной улыбкой и словно прошептали ей оттуда:
‘Давно’!
Да, действительно давно. Ее пухлые и румяные как персик щечки успели уж отяжелеть и отвиснуть, румянец с них сбежал, и его заменили какие-то мелкие красноватые жилки. Молочно-белый лобик заморщинился и покрылся желтыми пятнами. Голубые глаза смотрят устало, и их со всех сторон лапками охватили маленькие морщинки. Даже изящный носик ее залоснился и блестит. Поредели и белокурые кудри.
— Да, давно!.. А между тем, как быстро пролетело это — словно вчера еще все было…
Костлявые, желтые пальцы Домнушки умело кончили свою работу, и две-три маленьких шелковистых пукольки весело взбились над редкими бровями Лидии Федоровны.
— Вы что, пудру, что ли, ищете, барыня?
— Нет, не надо! — ответила Лидия Федоровна и, поднявшись с табуретки, вышла в столовую.
— Да, давно, — продолжала думать она, лениво размешивая маленькой ложечкой кофе. — Вот уж девятый год как муж умер, да замужем была одиннадцать лет… Какие все крупные цифры, а как незаметно, как быстро пронеслись они. — Высокая, сухощавая фигура мужа вспомнилась ей, его загорелое, немного суровое лицо…
Была ли она с ним счастлива? Конечно была, особенно последних пять, шесть лет… Так чего же больше? Ну, и довольно!
— И довольно! — почти злобно прошептала Лидия Федоровна, отодвигая чашку…
Руки ее как-то сами машинально вытянулись, пальцы сплелись и хрустнули… нервная дрожь пробежала по всему телу…
— Убирать прикажете? — спросила ее появившаяся откуда-то Домнушка.
— Да… убирайте!..
Лидия Федоровна прошла в залу и стала ходить взад и вперед…
— Поехать бы на зиму в Петербург или в Москву, — мечтала она. — Или, еще лучше, заграницу бы… на юг куда-нибудь… Да как поедешь-то? С кем? Одной и скучно, да неудобно. И никого-то ведь у меня нет… т. е. есть, да все чужие какие-то… И родные-то хуже чужих… С тетей, разве? Да прихварывает все она. Да, наконец, и деньги нужны… много денег… А то что, по меблированным комнатам, что ли, жить?.. А что там делать? По театрам да концертам ездить, все одно и то же. Скучно!..
Она остановилась перед окном, на котором оказалась забытой тарелочка с высохшей бумажкой от мух. Через окно было видно, как садовник Илья копается в цветнике.
— Скоро надо и двойные рамы вставлять, — подумала Лидия Федоровна и вышла на террасу. Садовник, увидав свою барыню, снял фуражку и молча поклонился.
— Здравствуй, Илья! Что делаешь? — заговорила с ним она.
— Да вот, к зиме приготовляюсь помаленьку.
— А какой сегодня день-то хороший.
— День чудесный! Одно слово — ‘бабье лето’… С неделю, поди, ведро-то простоит.
— ‘Бабье лето?’ Отчего эта пора осени так называется? — подумала Лидия Федоровна и за разрешением этого вопроса обратилась к Илье.
— А кто его знает — отчего! Может — потому, что летом-то бабам и погулять некогда: страда, значит, самая… ну а теперь все полегче малость, — объяснил тот.
Далеко, далеко где-то послышались колокольчики… Лидия Федоровна обернулась в ту сторону, но разглядеть ничего не могла.
Лес, расстилавшийся перед ней, — еще не так давно густой, зеленый лес — поредел и сквозил. Колокольчики доносились из-за леса.
— Никак едет кто-то? — заметил Илья, приподнимая голову и прислушиваясь.
— Едут, но не видно еще, — отозвалась Индия Федоровна и подумала: ‘Уж не ко мне ли? Однако, кто бы это мог быть? Михаил Михайлович если — он уж давно не был’… Сердце вдовы при этой мысли почему-то судорожно сжалось, и она стала еще пристальнее смотреть на дорогу.
Но вот, наконец, из-за леса выехала тройка, за ней другая, а немного спустя показалась и третья…
— Нет, не он! — вздохнула Лидия Федоровна, видя, как первые две тройки повернули в сторону от ее усадьбы.
— А ведь это Михайло Михайлович сюда едет! — проговорил садовник, указывая рукой на последнюю, значительно отставшую от других тройку.
— Ну? Разве это он? — не могла скрыть своей радости Лидия Федоровна.
— Он! Действительно он! Вот и в наш проселок свернул.
Лидия Федоровна как-то вдруг заволновалась, и торопливо приказав Илье идти и отворять ворота, прошла в комнаты.
— Домнушка! Анисья! — крикнула она на ходу, и когда старая горничная бесшумно появилась перед ней, она принялась отдавать ей разные сбивчивые приказания:
— Михаил Михайлыч к нам едет… так того… завтрак поскорее велите приготовить, а мне переодеться немного надо… К завтраку вина подайте, и белого, и красного… и хересу не забудьте — он херес любит с содовой водой… К кофею ликер, этот — желтый… Я надену светло-серое — знаете, простенькое… Рыба-то у нас есть?
— Есть!
— Так и рыбу к завтраку!
— Когда завтрак подавать прикажете?
— А чем скорее, тем лучше: он рано ведь встает.
Домнушка отправилась в кухню и кладовую, а Лидия Федоровна, при помощи Аниськи, принялась менять свой туалет. Аниська путалась, сбивалась и подавала не то, что требовалось и это раздражало ее барыню.
— Ах, Боже мой! Анисья, да где у тебя голова? Ну, что ты вертишься без толку! — ворчала она на нее. — Ах, да не то, совсем не то! Ведь я тебе что сказала?..
А колокольчики звенели все ближе и ближе… Но тут на помощь появилась и сама Домнушка, и дело пошло на лад…
— Попроще, Домнушка, попроще, — заботилась Лидия Федоровна, хорошо помня, что Михаил Михайлович Терехов был большой поклонник простоты.
— Приехал, кажется? — спросила вдова, не слыша уже более колокольчиков…
— Приехали! — подтвердила Домнушка, выглядывая из-за занавески на двор.
— Ну, так поскорей же… поскорей же! От волнения и торопливости, по лицу Лидии Федоровны пошли красные пятна, и она, привычным движением руки, покрыла его тонким слоем пудры… Маленькая темная щеточка как-то незаметно скользнула по ее бровям… На платок и на плечи брызнули духи, и взглянув в зеркало, Лидия Федоровна с удовольствием заметила, что она помолодела словно.
Когда она, не без замирания сердца, вышла в гостиную, навстречу ей приподнялся с кресла высокий и плотный мужчина, лет сорока пяти.
— Михаил Михайлыч! Как я рада! Наконец-то вспомнили! — приветствовала его хозяйка…
— Здравствуйте, Лидия Федоровна!.. Простите великодушно… собирался все, да знаете ведь, какой я увалень, — проговорил гость, пожимая ей руку.
‘Не поцеловал, — мелькнуло в голове у Лидии Федоровны, — раньше, так всегда целовал мне руку! Что же это значит’?
— Ну, садитесь же! Садитесь! — быстро заговорила она, усаживаясь на диван и указывая Терехову рукой на кресло возле себя. — Рассказывайте, что новенького!.. Ведь я живу совсем отшельницей, — ничего не знаю… Что так давно не были?
— Как вам сказать, Лидия Федоровна? С одной стороны некогда было, а с другой — я переживал такую полосу жизни… т. е. видите ли… я… мне нужно было решиться на такой шаг… когда… — замялся вдруг Михаил Михайлович. Сердце Лидии Федоровны болезненно сжалось: она поняла, что сейчас ей скажут нечто такое важное, решительное, что должно окончательно…
Дверь в гостиную тихонько приотворилась, и Аниська просунула свою кудлатою голову.
— Барыня, вас спрашивают! — прошептала она.
— Кто спрашивает? Зачем? — недовольным голосом переспросила вдова.
— Да учительница пришла, говорит, повидать надо.
— Скажи, что после, в другой раз… Впрочем, нет… постой… погоди — я сейчас… Вы позволите? — обратилась она к Терехову, — я на минутку…
— Пожалуйста! Пожалуйста!..
Лидия Федоровна быстро вышла из гостиной и, отойдя всего несколько шагов от двери, приостановилась и инстинктивно положила руку на левый бок. ‘А что… что, если сейчас он сделает предложение? — замелькало у ней в голове. — Что, если это именно? Соглашусь? Да? Конечно!.. Ведь он мне нравится… Он такой хороший! Он лучше всех из моих знакомых… Да нет, он просто лучше всех!’ И перед ней вдруг ясно блеснули добрые и ласковые глаза Михаила Михайловича, его нежная улыбка, его волнистые полуседые волосы и мягкий, словно рокочущий говорок его как будто еще доносился до ее слуха… ‘Конечно, это самое большое счастье в моей жизни! И день сегодня такой ясный, светлый, радостный!’ — продолжала думать она и вдруг вспомнила об учительнице, которая дожидалась ее, она и рассердилась на эту учительницу, что та прервала их разговор, но с другой стороны была и благодарна, что это дало ей возможность хоть несколько отдалить роковое объяснение и собраться с мыслями…
— Здравствуйте, Анна Николаевна, что скажете? — поздоровалась она с маленькой черноволосой барышней, выходя в столовую.
— Здравствуйте, Лидия Федоровна… Я к вам с просьбой, — нервно заговорила та высоким, почти еще детским голоском. — Помилуйте, от Аристотельского просто житья нет. Вступитесь хоть вы, пожалуйста! Я обращалась к нему, просила его, — ведь нужно учебных пособий, а он мне на это…
‘Ведь теперь совсем уже новая жизнь начнется… Он такой образованный… Жить в Петербурге… в самом избранном кружке интеллигенции… Заграницу вместе… вместе с ним. Даже и здесь на всю жизнь вдвоем, и то это такое счастье. С ним не соскучишься’, — продолжала думать Лидия Федоровна, рассеянно глядя на тараторившую что-то учительницу…
— Вот что, Анна Николаевна, — остановила, наконец, она ее, — теперь мне некогда — у меня гости… вы зайдите после, немного спустя, — тогда я все… а теперь мне некогда, до свидания! И, пожав наскоро худенькую руку учительницы, Лидия Федоровна медленно пошла в гостиную. Проходя через спальню, она мимоходом взглянула в зеркало: глаза ее горели, через пудру пробивался румянец, она была интересна.
Михаила Михайловича она застала за рассматриванием лежавшего на столе ее альбома.
— Ну, вот и я! Извините, что оставила вас! — почти спокойно начала Лидия Федоровна, занимая свое прежнее место. — Ну, так как же? Как же? Что же вам мешало приехать ко мне? — последние слова были сказаны уже с легкой дрожью.
— Да что, Лидия Федоровна, — поднимая от альбома голову, но не выпуская его из рук, — заговорил Терехов, сконфуженно улыбаясь. — Седина в бороду, а… я жениться задумал! Да… Ну, вот и решал все… ну, и пока не решил окончательно, естественно, что прятался… Теперь вот решил… Думал, что для меня уже все кончено, и в трущобу-то эту забирался единственно, чтобы догореть на покое, — ан здесь-то оно меня и ждало… и не долго искал… да и не искал даже, само оно набежало на меня…
Лидия Федоровна молчала.
— Да, так вот, дорогой друг мой, женюсь я, женюсь, и приехал к вам, чтобы, так сказать, благословиться…
— Вы женитесь? — все еще хорошенько ничего не понимая, спросила вдова. — На ком?..
— А вот на ней! — и Терехов повернул к ней бывший в его руках альбом.
Лидия Федоровна взглянула на портрет и все-таки не могла сообразить сразу, чье это изображение… ‘Но это не я!’ — смутно только сознавала она.
— На ней? А кто это? — спросила она.
— Боже мой! Как кто? — удивился Михаил Михайлович. — Да ведь это Надежда Васильевна!..
‘Надя Городецкая!’ — догадалась, наконец, Лидия Федоровна. — ‘Но ведь она еще почти ребенок!’ — чуть не сорвалось у нее с языка. Она удержалась и, сделав над собою усилие, принудила себя улыбнуться и ласково проговорить:
— Что же, поздравляю, Михаил Михайлович! Поздравляю и желаю вам счастья! Надя — хорошая девушка…
— Спасибо, Лидия Федоровна! — на этот раз целуя протянутую ему руку, снова заговорил Терехов. — Спасибо! Да я и верю в свое счастье. Моя невеста такой человек, что хоть она и молодая еще… но она не светская барышня, а настоящая… хорошая… Вот мы теперь едем венчаться в Москву. Они уже всей семьей проехали на станцию, а я вот к вам заехал на минутку, проститься. Зиму мы в Петербурге…
Лидия Федоровна слушала Терехова, но, как пять минут тому назад не могла понять жаловавшуюся ей на что-то учительницу, так не понимала она теперь и торопливые и сбивчивые речи своего гостя…
— Куда же вы? — проговорила она наконец, видя, что он берется за шапку.
— Да ехать надо, догнать их, а то, того и гляди, на поезд опоздаем. Ну, так до свидания, Лидия Федоровна, будьте здоровы. Если зимой в Питер надумаете, к нам милости просим.
И Терехов снова поцеловал у нее руку. Она наклонилась слегка и прикоснулась губами к его волосам…
— Будьте счастливы! — тихо проговорила она при этом.
— Спасибо, Лидия Федоровна! Спасибо! Надеюсь! Вполне надеюсь! Еще бы с такой женой, да не быть счастливым!..
Говоря это, Михаил Михайлович помолодел как будто, голос его звучал весело и уверенно. Поцеловав еще раз ее руку, он как-то молодцевато тряхнул кудрями и, быстро сбежав с крыльца, вскочил в дожидавшийся его тарантас.
Лошади тронулись, колокольчики зазвенели… Из-под сарая вылетела рыжая дворняжка и с громким лаем понеслась за удалявшейся тройкой.
Терехов махал шапкой…
Простояв несколько минут на крыльце, Лидия Федоровна спустилась на двор и, отворив маленькую калитку, прошла в примыкавший к дому сад.
Свежий осенний ветер развевал ее белокурые пукольки. Под ногами шуршали желтые, обвалившиеся листья. Какие-то красногрудые птички весело щебетали, перепархивая по обнажавшимся веткам.
Лидия Федоровна шла по длинной и прямой аллее. ‘Теперь уж я совсем одинока, — думала она, грустно опустив свою голову. — Одна в целом мире и на всю… на всю жизнь. Так же одинока, как была и до прошлого года, до его приезда. Скучные зимние вечера впереди… и он уж не приедет более… Не с кем будет поговорить, отвести душу… Одна!’ Сердце ее мучительно ныло. Слезы как-то сами незаметно брызнули и потекли по напудренным щекам, оставляя блестящие влажные дорожки…
— Барыня, завтрак-то прикажете подавать? — словно выросла вдруг перед ней Домнушка…
— Завтрак? Нет, не надо… а, впрочем… вот что… подавайте… только позовите ко мне эту… Анну Николаевну — учительницу.
— Слушаю-с!
Домнушка повернула к дому. По лицу старой горничной было видно, что она понимает горе своей барыни и разделяет его.
Через четверть часа Лидия Федоровна уже сидела в столовой за завтраком. Против нее, на месте, приготовленном для Терехова, помещалась худенькая черноволосая Анна Николаевна, и торопливо, маленькими кусочками глотая поданную рыбу, рассказывала о тех притеснениях, которые постоянно делает ей бессердечный Аристотельский — один из ее ближайших начальников по сельской школе.
Сама хозяйка почти ничего не ела, но внимательно прислушивалась к безысходным нуждам бедной девушки.
— Вот что, Анна Николаевна, — заговорила наконец она, — вы теперь, что бы ни случилось, смело обращайтесь прямо ко мне… Я теперь вся ваша и все, что буду в состоянии сделать, сделаю.
— Спасибо, Лидия Федоровна, на вас одну только и надежда.
— Ну, вот что… вы позавтракали? Не хотите ли пройтись со мной немного по саду, а то у меня что-то голова болит, — освежиться надо.
— С удовольствием, Лидия Федоровна.
Лидия Федоровна прошла к себе в спальню, чтобы взять теплый платок. Туалетный столик с бесчисленными баночками и флакончиками бросился ей в глаза.
— К чему все это теперь? — улыбнулась она, глядя на эти безделушки. — Для себя? Вздор! Женщины ничего для себя не делают, а все для них… для мужчин. Ну, а мне уж довольно! Для меня уже все прошло, миновало для меня даже и ‘бабье лето’. Впереди одна ‘вдовья зима’ и тихое бесшумное, но, может быть, и доброе дело!..
Источник текста: Владимир Тихонов. ‘В наши дни’. Санкт-Петербург, 1892 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.