— сколько на статью Д. Тальникова <,Шпитальникова>, ‘При свете культуры: (Чехов, Бунин, С. Подъячев, Ив. Вольный)’ (Летопись. 1916. No 1.С. 275—299), которая послужила Чирикову поводом для нападок на Горького.
Аз (Зелюк О. Г.) У академика Бунина, Бунин Иван Алексеевич, Год: 1916
Время на прочтение: 13 минут(ы)
И. А. Бунин: Новые материалы. Вып. I
М., ‘Русский путь’, 2004.
OCR Ловецкая Т. Ю
В Одессе гостит в настоящее время И. А. Бунин1.
В беседе с нашим сотрудником писатель остановился, в частности, на влиянии текущих мировых событий на современную литературу.
— В начале войны, — сказал наш собеседник, — многие из современных писателей кинулись творить на тему о войне, ее ужасах и переживаниях ее участников. Но из этого почти ничего не вышло. Получилась одна лирика, и то барабанная2. Да это и понятно. Писать же в тиши кабинета, далеко от поля брани, в глубоком тылу, и трудно, и, главное, не представляется возможным отразить те исключительные переживания, которые выпадают на долю участников нынешней титанической борьбы… Наиболее чуткие писатели-беллетристы поняли, что разыгравшиеся события, подавляющие своими чудовищными размерами, являются сейчас не совсем подходящими для обычного творчества, и вовремя бросили неблагодарный труд3. Новое, сильное слово в этой плоскости сказать невозможно, гораздо удобнее, до поры до времени, воздержаться писать на темы о войне. Этого не хотят понять лишь немногие беллетристы, продолжающие чисто ремесленным путем ‘твердить’ на темы о великой борьбе народов. Но с этими представителями современной литературы особенно считаться не приходится. Эти мастеровые от литературы в действительности далеки от истинного творчества4.
Беседа коснулась вопроса о нынешних течениях в литературе.
Писатель характеризует этот вопрос кратко, но выразительно…
— В современной литературе, слава Богу, меньше течений…
Академик И. А. Бунин почти все последнее время проводил в средней России и преимущественно в деревне…5
— Каковы настроения нашей деревни?
— В деревне настроение ровное, но безлюдно, пустынно…6
Мы поинтересовались узнать у писателя наиболее интересные злобы в области литературы.
— Особых злоб в литературе, — заметил И<,ван>, А<,лексеевич>,, — не заметно. Все как-то затихло, заглохло.
— А последние выступления М. Горького?
— Вы говорите о выступлении М. Горького в ‘Двух душах’7. Оно действительно служило одно время центром внимания литературных кругов8. Но все это выступление лишь литературный эпизод. Выступление М. Горького надо рассматривать скорее как выступление социальное, общественное, публицистическое9. По существу этого выступления должен вам сказать, что у меня не осталось впечатления о враждебности, резкости или даже оскорбительности в отношении русского народа, как в этом выступлении хотели усмотреть некоторые10. Центр тяжести выступления Горького был в призыве к активности, к деятельности…’ Положительно ничего не вижу во всем этом, дающего повода к тем возражениям, с которыми сочли почему-либо нужным выступить гг. Андреев12 и Чириков. Особенно непонятны возражения Чирикова, написавшего много, но и многое не относящееся вовсе к тому, о чем говорил и к чему призывал М. Горький…13
— Кстати, как здоровье М. Горького? В последнее время в газетах промелькнули известия о возобновившемся болезненном процессе у писателя?14
— Нет, это не совсем верно. М. Горького я видел лишь на днях15. Писатель в добром здоровье, в хорошем рабочем, бодром настроении16. Увлечен своей ‘Летописью’17, очевидно, завоевавшей прочные симпатии в широких читательских массах18.
В заключение мы поинтересовались еще узнать у писателя о его личных работах в последнее время.
— Нельзя сказать, чтобы я очень-то много работал, — заметил И<,ван>, А<,лексеевич>,. — Написал ряд мелких рассказов19 и одну лишь крупную вещь для ‘Летописи’20. Война подавляет, как-то работается меньше. Живем от утра до утра, от газеты до газеты. Тяжело в такой обстановке заняться широким творчеством. Нет необходимой бодрости, нет нужного вдохновения…21
— — —
Печатается по: Аз <,Зелюк О. Г.>, У академика Бунина // Одесский листок. 1916. No 112. 26 апреля. С. 2.
Об О. Зелюке см. No 12 настоящей публикации. Данное интервью во многом повторяет беседу, помещенную в тот же день на страницах ‘Одесских новостей’ (см.: Аргус. У И. А. Бунина // Одесские новости. 1916. No 11046. 26 апреля. С. 3, Бунин И. Собр. соч. Т. 9. С. 547—548), и, скорее всего, отражает один и тот же разговор Бунина с разными журналистами.
1 Ср.: ‘Вчера в Одессу прибыл академик И.А. Бунин’ (Одесские новости. 1916. No 10045. 25 апреля. С. 2).
2 Вступление России в Первую мировую войну было встречено в литературных кругах с почти единодушным восторгом. Рассказы, очерки и стихотворения на военные темы буквально хлынули на страницы газет и журналов. Лишь немногие современники отмечали и художественное, и идеологическое неблагополучие этой квасной литературы: ‘Взрыв первого ‘патриотизма’ объединил всех. Толкнул и писателей на воинственные клики, на ‘гром победы’. Так понятно по человечеству, однако ни из первого ‘грома’, ни из последующих, более умеренных ‘фронтовых’ писательских попыток, никакой литературы не вышло. Серьезный поэт, редактируя будущее собрание своих сочинений, вряд ли включит туда свои ‘военные’ стихи’ (Крайний А. <,Гиппиус З.Н.>, Литературное ‘сегодня’ // Утро России. 1916. No 93. 2 апреля. С. 5, см. также: Беренштам В.В. Война и поэты: Письмо из Петрограда // Русские ведомости. 1915. No 1. 1 января. С. 2, Ожигов А. <,Ашешов Н.П.>, На бранной лире: Война и современная поэзия // Современный мир. 1915. No 2. С. 291—302, Неведомский М. <,Миклашевский М. П.>, Что сталось с нашей литературой?: О поэзии и прозе наших дней // Современник. 1915. No 5. С. 253—279, Ожигов А. <,Ашешов Н.П.>, О беллетристической мобилизации // Современный мир. 1915. No 9. Отд. II. С. 155—170, Цехновицер О.В. Литература и мировая война 1914—1918. М., 1938, Hellman В. Poets of Норе and Despair: The Russian Symbolists in War and Revolution (1914—1918). Helsinki, 1995.
Говоря о ‘барабанной лирике’, Бунин, помимо ‘обычно подозреваемых’ Ф. Сологуба, В. Брюсова, К. Бальмонта, С. Городецкого, И. Северянина и др., мог иметь в виду и поэтессу Любовь Столицу, выступавшую в военное время с ‘Песнями девицы-кавалериста’, ср. бунинский приговор поэтессе, записанный Дон-Аминадо: ‘А столица та была/Недалеко от села…’ (Дон-Аминадо. Наша маленькая жизнь: Стихотворения. Политический памфлет. Проза. Воспоминания. М., 1994. С. 613).
3 Как это ни парадоксально, но дневники, письма и публичные выступления Бунина этого времени позволяют сделать вывод, что писатель здесь, скорее всего, имел в виду Л. Андреева, точнее говоря, его пьесу ‘Младость’, далекую от всякой военной тематики. Парадоксальность ситуации заключается в том, что позиция Андреева по отношению к происходящим событиям была прямо противоположна бунинской: с начала войны Андреев выступал с пламенными патриотическими статьями, считая прямой обязанностью русских писателей высказываться и творить на тему войны (см. статью Андреева 1915 г. ‘Пусть не молчат поэты’), и вовсе не собирался бросить ‘неблагодарный труд’, а, наоброт, как раз приступал к публикации повести ‘Иго войны’.
Бунин, однако, записывал в дневнике 21 марта 1916 г.: ‘Говорили об Андрееве. Все-таки это единств<,енный>, из совр<,еменных>, писателей, к кому меня влечет, чью всякую новую вещь я тотчас же читаю. В жизни бывает порой очень приятен. Когда прост, не мудрит, шутит, в глазах светится острый природный ум. Все схватывает с полслова, ловит малейшую шутку — полная противоположность Горькому. Шарлатанит, ошарашивает публику, но талант. Впрочем, м<,ожет>, б<,ыть>,, и хуже — м<,ожет>, б<,ыть>,, и самому кажется, что он пишет что-то великое, высокое. А пишет лучше тогда, когда пишет о своей молодости, о том, что было пережито’ (Устами Буниных. Т. 1. С. 149—150). А 23 марта 1916 г. в письме Телешову Бунин прямо называет произведение Андреева, вызвавшее его одобрение: »Младость’ Андреева очаровательна’ (Литературное наследство. Т. 84. Кн. 1. С. 620). См. также интервью, данное Буниным сотруднику петроградских ‘Биржевых ведомостей’: ‘Разговор наш переходит на тему о литературе, Бунин останавливает свое внимание на напечатанной, но не шедшей на сцене пьесе Леонида Андреева ‘Младость’.
— Я считаю, что в этом произведении у Андреева замечаются новые шаги, вещь написана очень жизненно, свежо, с большой сдержанностью’ (Фрид С.Б. И. А. Бунин о новой литературе // Биржевые ведомости. 1916. No 15498. 14 апреля. С. 3 (Вечерний выпуск), Литературное наследство. Т. 84. Кн. 1. С. 379).
4 Бунин намекает здесь, скорее всего, на военные корреспонденции и очерки таких писателей, как В. В. Муйжель и Н. Ф. Олигер, последний, например, был причислен А. Измайловым к ‘кабинетным баталистам’ (цит. по: Русские писатели 1800-1917: Биографический словарь. Т. 4: М-П. М., 1999. С. 427).
5 Начиная с весны 1915 г. Бунин жил в основном в деревне (см.: Бабореко. С. 231—237, Устами Буниных. Т. 1. С. 145—155).
6 Ср. письмо Горькому от 28 июня 1915 г.: ‘По деревням вокруг все очень буднично и просто. Необычно ударяет в сердце только отсутствие ребят и людей среднего возраста — все только мальчишки да старики’ (Переписка А. М. Горького и И. А. Бунина. С. 78).
7 Имеется в виду статья Горького ‘Две души’, опубликованная в первом, декабрьском, номере журнала ‘Летопись’ (1915. No 1 (декабрь). С. 123—134).
8 Статья Горького вызвала острую полемику, захватившую почти все периодические издания, см., например: Бердяев H.A. Азиатская и европейская душа // Утро России. 1916. No 8. 8 января. С. 2, Чеботаревская А. Н. ‘Две души’ // Утро России. 1916. No 9. 9 января. С. 5, Ардов Т. <,Тардов В. Г.>, В защиту ‘интеллигента’ // Утро России. 1916. No 10. 10 января. С. 2, Кондурушкин С. С. Чужой ум // Речь. 1916. No 120 (3503). 3 мая. С. 3, Чириков E. H. ‘Неразбериха’: Письмо в редакцию // Современный мир. 1916. No 1. Отд. П. С. 113—132, Игнатов И. H Литературные отголоски: Журнальная беллетристика последних месяцев // Русские ведомости. 1916. No 15. 20 января. С. 2—3, Львов-Рогачевский В. Л. Великое ожидание: Обзор современной русской литературы // Ежемесячный журнал. 1916. No 1. Стлб. 155—180, Лобанов С. Д. Максим Горький // Ежемесячный журнал. 1916. No 3. Стлб. 215—219. Горький отреагировал на критику ‘Письмом к читателям’ (Летопись. 1916. No 3. С. 171—178).
9 Ср. письмо Горького Брюсову от 9 марта 1916 г.: ‘Радует меня и то, что Вас интересует вопрос, задетый мною в статье ‘Две души’, — я считаю вопрос этот глубоко важным, и не считаю, а — вернее — чувствую. Я знаю, что статья написана неумело и что вообще публицистика — не моя работа. Я чувствую лучше, чем говорю и делаю, — несчастие многих’ (Горький М. Собр. соч. Т. 29. С. 354).
10 См., например: Иванов-Разумник <,Иванов Р.В.>, Земля и железо: (Литературные отклики) // Русские ведомости. 1916. No 79. 6 апреля. С. 2.
11 Ср.: ‘Нам нужно бороться с азиатскими наслоениями в нашей психике, нам нужно лечиться от пессимизма — он постыден для молодой нации, его основа в том, что натуры пассивные, созерцательные склонны отмечать в жизни преимущественно ее дурные, злые, унижающие человека явления. Они отмечают эти явления не только по болезненной склонности к ним, но и потому, что за ними удобно скрыть свое слабоволие, обилием их можно оправдать свою бездеятельность. Натуры действенные, активные обращают свое внимание главным образом в сторону положительных явлений, на те ростки доброго, которые, развиваясь при помощи нашей воли, должны будут изменить к лучшему нашу трудную, обидную жизнь’ (Горький М. Две души // Летопись. 1915. No 1. С. 133).
12 Имеется в виду статья Л. Андреева ‘О ‘Двух душах’ М. Горького’, опубликованная в первом номере журнала ‘Современный мир’ за 1916 г. (Отд. II. С. 108—112).
13 Речь идет о статье Е. Чирикова ‘При свете здравого смысла’ (Современный мир. 1916. No 2. Отд. П. С. 85—111).
Бунин не был, как это могло бы показаться из настоящего интервью, только сторонним наблюдателем журнальной полемики, наоборот, косвенным образом он стоял даже у самых ее истоков. Ибо статья Чирикова являлась не столько откликом на ‘Две души’ Горького — на горьковское выступление Чириков реагировал уже до этого (см. примеч. — сколько на статью Д. Тальникова <,Шпитальникова>, ‘При свете культуры: (Чехов, Бунин, С. Подъячев, Ив. Вольный)’ (Летопись. 1916. No 1.С. 275—299), которая послужила Чирикову поводом для нападок на Горького.
Бунин был лично знаком с одесским врачом Давидом Лазаревичем Шпитальниковым, выступавшим в печати под псевдонимом ‘Тальников’ (треть сохранившихся писем Бунина к Тальникову была опубликована А. Бабореко: Русская литература. 1974. No 1. С. 170—179). Тальников, критические работы которого характеризуются марксистской методологией и порой довольно прямолинейным социологическим подходом к литературе, посвятил творчеству Бунина, начиная с 1910 г., ряд статей апологетического характера: ‘Мне хочется поговорить о замечательной книге, вышедшей в свет на этих днях <,’Суходол’. — Д.Р.>,, — книге писателя очень серьезного и очень большого, сейчас в нашей литературе самого большого по силе изобразительного таланта, самого замечательного, которого, очевидно, по всем этим причинам очень мало знают, мало читают, о котором мало говорят. Назовите мне десяток своих знакомых, кто хорошо — не шапочным знакомством только, не по имени и не по случайно прочитанной в толстом журнале статье о нем, — знал бы Ивана Бунина, чеканные, простые и прекрасные стихи его, которые навсегда останутся в нашей литературе — после того как умрут и покроются забвением все прославленные поэты наших дней, — превосходную и оригинальную прозу его, которая займет одно из самых видных мест в истории русской словесности после-чеховского периода’ (Тальников <,Шпиталъников>, Д. Л. Об И. А. Бунине // Одесские новости. 1913. No 8922. 15 января. С. 3).
Как видно из писем Бунина, писатель не только всячески способствовал переходу Тальникова из одесских газет в толстые столичные журналы, но и заметно влиял на характер и содержание его критических статей. Так, целые куски из пространного письма Бунина Тальникову о переводах Бальмонта (см.: Мастерство перевода: 1966. М., 1968. С. 368—374) критик впоследствии вставил в свои ‘Литературные заметки’ (Современный мир. 1915. No 9. Отд. II. С. 124—142). А когда статья Тальникова ‘При свете культуры’, судьба которой и ‘по корысти, и по другим причинам’ (Русская литература. 1974. No 1. С. 172) Бунина весьма занимала, была отвергнута журналом ‘Современный мир’, писатель советовал Тальникову или издать ее отдельной брошюрой (Там же. С. 174), или послать Горькому для печатания (Там же. С. 172, 175).
В своей статье Тальников примерами из произведений Чехова, Бунина, Подъячева и Вольного иллюстрирует главный свой тезис, выдвинутый им в газетных выступлениях уже после появления бунинской ‘Деревни’: ‘Деревня <,…>, осталась за штатом культуры. Жизнь шла, развивалась по своим законам, совершались в человечестве великие перевороты, а деревня осталась в снегах своих, грязи, тьме непролазной и безнадежной, такою, какая была при ‘Рюрике’. На фоне современной цивилизации она еще более страшна, чем деревня подлиповцев. В ней одичание, мерзость запустения, смерть, люди отданы во власть неограниченную того мрачного дьявола, который из века сделал их тупыми, пьяными, жадными, суровыми и темными. Деревня в изображении новейшей литературы — это обвинительный акт не только против политической и культурной закрепощенности деревни, но и против самих хозяйственных основ ее бытия. Это бытие создало ‘лицо’ крестьянина и сохранило его почти нетронутым и до наших дней в сфере атавистических признаков’ (Летопись. 1916. No 1. С. 295, ср. также примеч. 5 к No 6).
Чириков в своем отклике обрушивался не столько на сомнительную методологию Тальникова (‘делать обобщения социального содержания на основании только художественных произведений, особенно только избранных исследователем авторов, без всякого участия в этих выводах бесстрастных показателей научных данных и без соблюдения известной исторической перспективы — значит заранее обречь себя на грубые непоправимые ошибки’, Современный мир. 1916. No 2. Отд. II. С. 86), сколько на общее направление горьковского журнала: Тальников только ‘перестарался, желая угодить ‘Двум душам’ Горького’ (Там же. С. 110), но от ‘всех этих ‘фокусов’ самобытных социал-демократов из ‘Летописи’ отдает немецкой милитаристской, ‘социальной антропологией’, которая доказывает, что мы — низшая раса и потому должны смириться пред торжественным шествием ‘единой немецкой культуры’, спасительницы Европы от дикого варварства…’ (Там же. С. 108).
Особенно возмутило Бунина, по-видимому, то место, где Чириков прямо говорил о нем и его творчестве: ‘Г. Тальникову следовало бы принять во внимание, что г. Бунин — потомок дворянства, занимавшего определенную позицию в рабовладельческой России, имевшего отличное от рабов сознание, определявшее бытие обеих сторон. Г. Тальникову следовало бы сказать, что в этом бытии было слишком много данных, чтобы сделаться по отношению друг друга пессимистами, следовало бы вспомнить, что и ныне г. Бунин живет в своей родовой усадьбе на положении помещика-барина, и здесь он делает свои наблюдения над деревней и мужиками. <,…>, Мы допускаем, что большой художник, каким несомненно нужно признать г. Бунина, способен встать выше классовой точки зрения. Бунин — художник ярких красочных пятен жизни. Всякому ‘русскому европейцу’, проводящему полжизни в западной Европе и попадающему затем в свою родовую усадьбу, в нашу убогую, забытую всеми деревню, конечно, прежде всего бросятся в глаза контрасты, дурные и хорошие. Как впечатлительному и наблюдательному художнику, Бунину лезут в глаза именно эти красочные пятна-контрасты, и на них он останавливается. Пятна отрицательного характера, конечно, сильнее режут глаза, поэтому и на полотне художника их больше. Отсюда все эти Иоанны Рыдальцы, бессмысленные убийцы, Шаши, Ермилы, все эти монстры деревни. Но немало у Бунина и положительных ярких пятен. Но зачем г. Тальникову что-нибудь положительное! Г. Тальников не придает им никакого значения, упоминает мимоходом и не приводит никаких выдержек. Суть, по его словам, не в этих отдельных хороших мужиках и бабах, а в ином. Все, что положительно — случайно, это отдельные экземпляры, единичные явления, а суть именно в тех экземплярах, в Рыдальцах, Шашах, убийцах, идолопоклонниках, вырожденцах и пьяницах, хотя ведь и они тоже на полотне Бунина — отдельные экземпляры, красочные пятна. А ‘суть’, которую отыскал у Бунина г. Тальников, та самая, которая требуется ему для опле-вания не только деревни, а всей Руси… Что, как не оплевание всей Руси, можно усмотреть в таком ‘фокусе’ критика’ (Там же. С. 108—109).
Бунин записал в дневнике по прочтении статьи Чирикова 21 марта 1916 г.: ‘Задирчивая статья Чирикова о Тальникове — Чириков ‘верит в рус<,ский>, народ!’ В газетах та же ложь — восхваление доблестей рус<,ского>, народа, его способностей к организации. Все это оч<,ень>, взволновало. ‘Народ, народ!’ А сами понятия не имеют (да и не хотят иметь) о нем. И что они сделали для него, этого действит<,ельно>, несчастн<,ого>, народа?’ (Устами Буниных. Т. 1. С. 150, более подробную запись племянника, описывающую реакцию Бунина на статью Чирикова, писатель собственноручно вклеил в свой дневник, см. там же. С. 150—151).
Замечательнее всего во всей этой истории то обстоятельство, что критики воспринимали выступление Тальникова как тщательно спланированный Горьким шаг в проведении единой идеологической линии ‘Летописи’, продолжающий его же ‘Две души’. На самом деле, сам Горький, в отличие от Бунина, не был в восхищении от статьи Тальникова и отказал ему в публикации ответа на критику Чирикова (см.: Русская литература. 1974. No 1. С. 170—171), предпочтя сам выступить с ‘Письмом к читателям’ (см. примеч. 8).
14 Ср.: ‘У Горького возобновился прежний процесс в легких. Доктор И. И. Манухин, который лечил Максима Горького во время его пребывания за границей, посетил своего пациента и после продолжительного исследования признал состояние больного удовлетворительным, но нашел, что наш климат для него вреден. Для выяснения вопроса о том, где Максим Горький будет продолжать свое лечение, на Юге или в Финляндии, в ближайшие дни, быть может, даже сегодня, состоится консилиум из наиболее выдающихся специалистов’ (Биржевые ведомости. 1916. No 15461. 24 марта. С. 3 (Вечерний выпуск)).
15 Бунин виделся с Горьким во время пребывания в Петрограде, где 13 апреля 1916 г. в Александровском зале Городской думы он читал свои произведения на вечере в пользу русских военнопленных (см.: Вечер И. А. Бунина // Биржевые ведомости. 1916. No 15498. 14 апреля. С. 3—4 (Вечерний выпуск)).
16 Ср. письмо Горького К. Тимирязеву от 23 марта 1916 г.: ‘На днях я немножко заболел — было воспаление легких, теперь прошло уже’ (Горький М. Собр. соч. Т. 29. С. 355).
17 О журнале ‘Летопись’ (Пг., 1915—1917) см. подробнее: Дубинская Т. И. ‘Летопись’ // Русская литература и журналистика начала XX века (1905—1917): Большевистские и общедемократические издания. М., 1984. С. 202—227, Нинов A. A. М. Горький и ‘Летопись’ // Нева. 1966. No 1. С. 176—181.
В письме к К. Тимирязеву от 16 октября 1915 г. Горький так характеризовал облик будущего журнала: ‘Цель журнала — может быть, несколько утопическая — попытаться внести в хаос эмоций отрезвляющие начала интеллектуализма. Кровавые события наших дней возбудили и возбуждают слишком много темных чувств, и мне кажется, что уже пора попытаться внести в эту мрачную бурю умеряющее начало разумного и критического отношения к действительности. Люди живут страхом, от страха — ненависть друг к другу, растет одичание, все ниже падает уважение к человеку, внимание <,к>, идеям западноевропейской культуры, на Руси все чаще раздаются возгласы, призывающие людей на Восток, в Азию, от деяния — к созерцанию, от изучения — к фантазии, от науки — к религии и мистике.
Лицам, которые становятся во главе журнала, хотелось бы восстановить в памяти запуганных событиями людей планетарное значение основ западноевропейской культуры и особенно — главной основы ее — науки’ (Горький М. Собр. соч. Т. 29. С. 341—342).
18 Горький писал М. Покровскому 2 апреля 1916 г., что у ‘Летописи’ 10 тысяч читателей (см.: Архив А. М. Горького. Т. 14: М. Горький. Неизданная переписка. М., 1976. С. 139), а К. Тимирязеву он сообщал уже 22 февраля, что ‘нужно бы печатать 12 т. книг журнала, но мы не могли сделать этого’ из-за нехватки бумаги (Горький М. Собр. соч. Т. 29. С. 352).
19 Имеются в виду рассказы ‘Сын’, ‘Песня о гоце’, ‘Легкое дыхание’, ‘Казимир Станиславович’ и, возможно, ‘Старуха’ и ‘Аглая’, над последними Бунин, однако, впоследствии еще работал. Ср. также примеч. 20.
20 ‘Крупной вещи’ Бунина в ‘Летописи’ так и не появилось. В 1916 г., кроме нескольких стихотворений (стихотворение ‘Архистратиг’ не появилось в журнале ‘по независящим от редакции обстоятельствам’ (Летопись. 1916. No 9. С. 3), т.е. было запрещено цензурой), в журнале были напечатаны рассказы ‘Казимир Станиславович’ (No 5) и ‘Аглая’ (No 10), оба определяемые самим писателем в письмах к Горькому как ‘небольшие’ (см.: Переписка А. М. Горького и И. А. Бунина. С. 86, 87).
В других интервью этого времени Бунин также говорит о большой вещи, которая ‘по тону имеет отдаленное сходство с ‘Господином из Сан-Франциско» (Фрид С. Б. И. А. Бунин о новой литературе // Биржевые ведомости. 1916. No 15498. 14 апреля. С. 3 (Вечерний выпуск), Литературное наследство. Т. 84. Кн. 1. С. 380, Аргус. У И. А. Бунина // Одесские новости. 1916. No 11046. 26 апреля. С. 3, Бунин И. Собр. соч. Т. 9. С. 548), что побудило комментаторов девятого тома Собрания сочинений предположить, что имеются в виду, ‘очевидно, ‘Сны Чанга» (Бунин И. Собр. соч. Т. 9. С. 615). Это утверждение вызывает сомнения, так как черновые автографы рассказа датированы Буниным ноябрем 1916 г. (подробнее, в том числе и описание рукописей, см.: Крутикова Л. В. В мире художественных исканий Бунина: Как создавались рассказы 1911—1916 гг. // Литературное наследство. Т. 84. Кн. 2. С. 90—120).
Более вероятным кажется, что Бунин здесь говорит о неосуществленном замысле повести о морской поездке европейца на Цейлон с рабочим названием ‘Жизнь’, из которого впоследствии выкристаллизовались рассказы ‘Отто Штейн’ и ‘Соотечественник’ (это же предположение высказано в комментариях к вышеупомянутому интервью в томе Литературного наследства, см.: Литературное наследство. Т. 84. Кн. 1. С. 380). Замысел этот возник у Бунина зимой 1913/14 г. на Капри: ‘Начал ‘Человек’ (цейлонский рассказ)’ (Устами Буниных. Т. 1. С. 136, по-видимому, эта черновая рукопись, озаглавленная ‘Человек’ и датированная ‘Капри, 13 г.’, сохранилась, см.: РАЛ. MS.1066/219. Черновая рукопись будущего рассказа ‘Соотечественник’ озаглавлена ‘Трифон Чуев’ и также датирована ‘Капри. Зима 1913—1914 г.’). Бунин тогда оставил этот замысел, зато дописал рассказ ‘Братья’ (см. примеч. 11 к No 22), но уже 7 августа 1915 г. он записывал в дневнике: ‘Пытаюсь сесть за писание. Сердце и голова тихи, пусты, безжизненны. Порою полное отчаяние. Неужели конец мне как писателю? Только о Цейлоне хочется написать’ (Устами Буниных. Т. 1. С. 146).
Именно в это время создавались бунинские стихотворения о Цейлоне (см. примеч. 16 к No 11), и тогда же, очевидно, Бунин вернулся к своему замыслу написать повесть о Цейлоне под заглавием ‘Жизнь’. Отрывок этой ненаписанной повести, который писатель впоследствии использовал в рассказе ‘Отто Штейн’, Бунин опубликовал 1 апреля 1916 г. в газете ‘Русское слово’ под заглавием ‘Из повести’.
21 Сходные эмоции отражены и в дневнике Бунина этого времени: ‘Душевная и умственная тупость, слабость, литературное бесплодие все продолжается. Уж как давно я великий мученик, нечто вроде человека, сходящего с ума от импотенции. Смертельно устал, — опять-таки уж очень давно, — и все не сдаюсь. Должно быть, большую роль сыграла тут война, — какое великое душевное разочарование принесла она мне!’ (Устами Буниных. Т. 1. С. 157).
— сколько на статью Д. Тальникова <,Шпитальникова>, ‘При свете культуры: (Чехов, Бунин, С. Подъячев, Ив. Вольный)’ (Летопись. 1916. No 1.С. 275—299), которая послужила Чирикову поводом для нападок на Горького.