ИВАН МИХАЙЛОВИЧ ВАСИЛЬЕВ
ИВАН МИХАЙЛОВИЧ ВАСИЛЬЕВ
АВТОБИОГРАФИЯ
АВТОБИОГРАФИЯ
Автобиография, Васильев Иван Михайлович, Год: 1931
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Антология крестьянской литературы послеоктябрьской эпохи
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. МОСКВА 1931 ЛЕНИНГРАД
В детстве запомнились мне леса, с трех сторон обжимающие деревню, веселая речка Тигомка, драки парней на ее зеленых излучинах, станция Спирово, казавшаяся тогда большой и почему-то сердитой, отцовский столярный верстак и сказки дедушки Короля.
Мой отец был любителем чтения, в особенности божественного. Еще до школы слушал я ‘Четьи Минеи’, ‘Поучения Иоанна Златоуста’ и рассказы о 1812 годе. Он сердился на меня, почему я редко читаю ‘вгул’, а больше муслю глазами книгу. Матери грамота не далась. Прошла она ‘аз-буки-веди’, но слагать слова не научилась.
Ученье свое я начал по-старине. Прижился тогда в деревне то ли отставной дьячок, то ли волостной писарь — Тимофей Иванович. Летом он ходил в ночных сторожах, а мною учительствовал. Мы переходили из дому в дом, как девки на посиделках. Своеобразие обучения заключался в том, что все мы одновременно по разным книгам читали вслух: гам в избе стоял невообразимый. Пользовался Тимофей Иванович и ременной плеткой, главным образом, когда был ‘на градусе’, но — помнится — я счастливо избег учительского нерасположения.
Все же за год я достаточно ‘навырел’ в чтении,— прошел ‘Псалтырь’ и ‘Евангель’ и, хотя писал отвратительно, меня, единственного из тимофеевских, приняли во второй класс церковноприходской школы.
Читал я много и без разбора, но впечатление от прочитанного осталось настолько сильным, что и теперь мне кажется, что никогда впоследствии я не читал таких ярких и захватывающих воображение повестей, рассказов и путешествий.
Два года в двухклассной железнодорожной школе, куда с большой неохотой (настояла мать) дал согласие поступить мне отец, прошли почти что бесследно. Я так же много читал, многим интересовался, но в школе веял официальный дух, и инициатива учеников не только не поощрялась, а и преследовалась.
Мне очень хотелось учиться ‘дальше’, но отец заупрямился, не поддержала и мать. Ее соблазнила мысль определить меня ‘на легкие хлеба’ — телеграфистом, которые в то время были в большом почете. Правда, телеграфист из меня вышел ‘фасонистый’, да и время подоспело неблагоприятное для этого: поступил я учеником в мае 1917 г., а вышел из телеграфной школы кандидатом на Должность телеграфиста за неделю до Октября.
О годах железнодорожных странствий, голодовок, холода и великих бурь писалось многое, и я не хочу приумножать написанного. Переживал я их легко: ни разу не болел и ни разу не чувствовал тупой безысходности. Время было жесткое и хорошее и личная жизнь как-то скрадывалась в общественной работе. Исколесил я Октябрьскую — ныне — дорогу, Полоцкую ее ветку, пробыл около года на Мурманке, пока не перевелся в Петроград-Пассажирскую, а оттуда не ушел в мае 1921 г. на рабфак при Петроградском университете.
За время железнодорожной службы читал я урывками, пробовал слушать лекции в Великолуцком народном университете и написал первый рассказ, который был напечатан в ‘Великолуцкой Правде’ и которого не помню даже по названию.
На рабфаке в то время существовал небольшой кружок, по примеру ‘Вольфила’, носящий громкое название — Вольная философская ассоциация студентов рабфака при Петроградском университете. С осени 1921 г. я постепенно втянулся в его работу. Открытых заседаний кружка помню немного, в частности запомнился сумбурный доклад анархиста, студента Волкова. Большею частью мы. собирались тесною группой на квартире у Вл. Ричиотти. Здесь же, на квартире у Ричиотти, созрело решение выпускать рукописный литературно-художественный, критический и философский журнал. ‘Гонга’ — название журнала — вышло четыре номера. Кроме поименованных выше лиц, в нем в последних номерах сотрудничал Евгений Панфилов — тоже студент рабфака.
С появлением журнала я горячо взялся за литературное творчество. Написал много стихов, статей и первую часть поэмы ‘Отщепенец’ с отступлениями и сюжетом в подражание ‘Евгению Онегину’. К этому времени Вл. Ричиотти открыл имажинистов и вскоре не преминуло последовать поголовное увлечение ими всего нашего кружка.
Нельзя, однако, сказать, чтобы увлечение имажинизмом прошло для меня бесследно. Оно заставило много работать над словом и благодаря ему я освободился от подражательности хрестоматийным поэтам. В период нашего увлечения имажинизмом политпросвет рабфака решил издавать печатный журнал. Некоторые сразу и с радостью, некоторые позже и с колебаниями, мы стали сотрудничать в нем. Журнала ‘Вулкан’ — вышло тоже четыре номера.
Осенью 1922 г. Евг. Панфилов свел меня к пролетарским писателям группы ‘Космист’ — единственной тогда в Петрограде. В Пролеткульте встретили меня холодно, раскритиковали ‘в доску’, и только Ал. Крайский высказался благожелательно о моем творчестве. В ‘Космист’ меня приняли членом-соревнователем,— низшая ступень писательской лестницы,— за ними шли кандидаты и затем уже мастера — действительные члены группы.
Через полгода, весной 1923 г., при Петроградском университете организовалась группа начинающих пролетарских писателей, куда вошли Б. Соловьев, Геннадий Фиш, В. Саянов, Ив. Кологривский и др. Сразу же к ней примкнули рабфаковцы — Ев. Панфилов, я, а несколько позже и Ал. Тверяк.
Группа эта, назвавшаяся ‘Стройкой’, деятельно работала все лето, осенью слилась с группой пролетписательского молодняка, при Ком. университете им. Зиновьева ‘Звенья’, откуда пришли Мих. Карпов, Дм. Мазнии, Ф. Левин и руководитель группы Ал. Крайский. ‘Космист’ к этому времени стал рассыпаться, и в зиму 1923/1924 г. ‘Стройка’ заняла центральное положение в Петроградской ассоциации пролетарских писателей.
Это время я и считаю настоящим началом своей литературной деятельности.
P. S. Родился я в деревне Новое Лукино Тверской губернии В. Волоцкого уезда 23 февраля (ст. ст.) 1902 года.