Автобиография В. М. Гаршина1
Автобиография В. М. Гаршина1
В. Гаршин
ПРИМЕЧАНИЯ
Автобиография В. М. Гаршина, Гаршин Всеволод Михайлович, Год: 1889
Время на прочтение: 9 минут(ы)
В. М. Гаршин. Письма
М., ACADEMIA, 1934
Род Гаршиных — старый дворянский род. По семейному преданию, наш родоначальник мурза Горша или Гарша вышел из Золотой Орды при Иване III и крестился, ему или его потомкам были даны земли в нынешней Воронежской губернии, где Гаршины благополучно дожили до нынешних времен и даже остались помещиками в лице моих двоюродных братьев, из которых я видел только одного, да и то в детстве. О Гаршиных много сказать не могу. Дед мои Егор Архипович был человек крутой, жестокий и властный: порол мужиков, пользовался правом primae noctis и выливая кипятком фруктовые деревья непокорных однодворцев. Он судился всю жизнь с соседями из-за каких-то подтопов мельниц и к концу жизни сильно расстроил свое крупное состояние, так что отцу моему, одному из четверых сыновей и одиннадцати или двенадцати, детей, досталось только семьдесят душ в Старобельском уезде. Странным образом, отец мой был совершенною противуположностью деду: служа в кирасирах (в Глуховском полку) в николаевское время, он никогда не бил солдат, разве уж когда очень рассердится, то ударит фуражкой. Он кончил курс в 1 Московской гимназии и пробыл года два в Моск. университете на юридическом факультете, но потом, как он сам говорил, ‘увлекся военной службой’ и поступил в кирасирскую дивизию. Квартируя с полком на Донце и ездя с офицерами по помещикам, он познакомился с моею матерью, Е<катериной> С<тепановной>, тогда еще Акимовою, и в 48 г. женился.
Ее отец, помещик Бахмутского уезда Екатеринославской губернии, отставной морской офицер, был человек очень образованный и редко хороший. Отношения его к своим крестьянам были так необыкновенны в то время, что окрестные помещики прославили его опасным вольнодумцем, а потом и помешанным. Помешательство его состояло, между прочим в том, что в голод 1843 года, когда в тех местах чуть не полнаселения вымерло от голодного тифа и цынги, он заложил имение, занял денег и сам привез ‘из России’ большое количество хлеба, которое и роздал даром голодавшим мужикам, своим и чужим. К сожалению, он умер очень рано, оставив пятерых детей, старшая, моя мать, была еще девочкой, но его заботы о воспитании ее принесли плоды — и после его смерти попрежнему выписывались учителя и книги, так что ко времени выхода замуж моя мать сделалась хорошо образованной девушкой по тогдашнему времени, а для глухих мест Екатеринославской губ. даже редко образованной.
Я родился третьим (в имении бабушки, в Бахмутском уезде), 2 февраля 1855 г., за две недели до смерти Николая Павловича. Как сквозь сон помню полковую обстановку, огромных рыжих коней и огромных людей в латах, белых с голубым колетах и волосатых касках. Вместе с полком мы часто переезжали с места на место, много смутных воспоминаний сохранилось в моей памяти из этого времени, но рассказать я ничего не могу, боясь ошибиться в фактах. В 1858 г. отец, получив наследство от умершего деда, вышел в отставку, купил дом в Старобельске, в 12 в. от которого было наше именье, и мы стали жить там. Во время освобождения крестьян отец участвовал в харьковском комитете, членом от Староб. уезда. 2 Я в это время выучился читать, выучил меня по старой книжке ‘Современника’ (статьи не помню) наш домашний учитель П. В. Завадский, впоследствии сосланный за беспорядки в Харьк. унив. в Петрозаводск и теперь уже давно умерший.
Пятый год моей жизни был очень бурный. Меня возили из С. в Харьков, из X. в Одессу, оттуда в X. и назад в С. (все это на почтовых, зимою, летом и осенью), некоторые едены оставили во мне неизгладимое воспоминание и б. м. следы на характере. Преобладающее на моей физиономии печальное выражение, вероятно, получило свое начало в эту эпоху.3
Старших братьев отправили в Петербург, матушка поехала с ними, а я остался с отцом. Жили мы с ним то в деревне, в степи, то в городе, то у одного из моих дядей в С<таробельском> же уезде. Никогда, кажется, я не перечитал такой массы книг, как в три года жизни с отцом, от пяти до восьмилетнего возраста. Кроме разных детских книг (из которых особенно памятен мне превосходный ‘Мир божий’ Разина), я перечитал все, что мог едва понимать из ‘Современника’, ‘Времени’ и других журналов за несколько лет. Сильно на меня подействовала Бичер-Стоу (‘Хижина д<яди> Тома’ и ‘Жизнь негров’). До какой степени свободен был я в чтении, может показать факт, что я прочел ‘Собор Парижской Богоматери’ Гюго в семь лет (и перечитав его в 25, не нашел ничего нового), а ‘Что делать’ читал по книжкам в то самое время, когда Чернышевский сидел в крепости. Это раннее чтение было без сомнения очень вредно. Тогда же я читал Пушкипа, Лермонтова (‘Герой нашего времени’ остался совершенно непонятым, кроме Бэлы, об которой я горько плакал), Гоголя и Жуковского. В 1863 г. матушка приехала за мною из Петербурга и увезла с собою. 15 августа мы въехали в него после путешествия из Старобельска до Москвы на перекладных и от М. по жел. дороге, помню, что Нева привела меня в неописанный восторг (мы жили на В. О.), и я начал даже с извощика сочинять к ней стихи, с рифмами ‘широка’ и ‘глубока’.
С тех пор я петербургский житель, хотя часто уезжал в разные места. Два лета провел у П. В. Завадского в Петрозаводске, потом одно на даче около Петербурга, потом жил в Сольце Псковской губ. около полугода, несколько лет живал по летам в Старобельске, в Николаеве, в Харькове, в Орловской губернии, на Шексне (в Кирилловском уезде). Последний мой отъезд из Петербурга был очень продолжителен: я прожил около 1 1/2 лет в деревне у одного из своих дядей, В. С. Акимова, в Херсонском уезде, на берегу Бугского лимана.
В 1864 г. меня отдали в 7 Спб. гимназию в 12 л. В. О. Учился я вообще довольно плохо, хотя не отличался особою леностью: много времени уходило на постороннее чтение. Во время курса я два раза болел и раз остался в классе по лености, так что семилетний курс для меня превратился в десятилетний, что, впрочем, не составило для меня большой беды, т. к. я поступил в гимназию 9 лет. Хорошие отметки я получал только за русские ‘сочинения’ и по естественным наукам, к которым чувствовал сильную любовь, не умершую и до сих пор, но не нашедшую себе приложения. Математику искренно ненавидел, хотя трудна она мне не была, и старался по возможности избегать занятий ею. Наша гимназия в 1866 г. была преобразована в реальную гимназию и долго служила образцовым заведением для всей России. (Теперь она — 1 реальное училище). Мне редко случалось видеть воспитанников, которые сохраняли бы добрую память о своем учебном заведении, что касается до седьмой гимназии, то она оставила во мне самые дружелюбные воспоминания. К В. Ф. Эвальду (директор в мое время, директор и теперь) я навсегда, кажется, сохраню хорошие чувства. Из учителей я с благодарностью вспоминаю В. П. Геннинга (словесность) и М. М. Федорова (ест. истор.), последний был превосходный человек и превосходный учитель, к сожалению погубленный рюмочкой. Он умер несколько лет тому назад.
Начиная с 4 класса я начал принимать участие (количественно, впрочем, весьма слабое) в гимназической литературе, которая одно время у нас пышно цвела. Одно из изданий ‘Вечерняя Газета’ выходило еженедельно, аккуратно в течение целого года. Сколько помню, фельетоны мои (за подписью ‘Агасфер’) пользовались успехом. Тогда же под влиянием ‘Илиады’ я сочинил поэму (гекзаметром) в несколько сот стихов, в которой описывался наш гимназический быт, преимущественно драки.
Будучи гимназистом, я только первые три года жил в своей семье. Затем мы с старшими братьями жили на отдельной квартире (им тогда было 16 и 17 лет), следующий год прожил у своих дальних родственников, потом был пансионером в гимназии, два года жил в семье знакомых петербургских чиновников и наконец был принят на казенный счет.4
Перед концом курса я выдержал тяжелую болезнь, от которой едва спасся после полугодового леченья. В это же время застрелился мой второй брат…
Не имея возможности поступить в университет, я думал сделаться доктором. Многие из моих товарищей (предыдущих выпусков) попали в Медицинскую академию и теперь доктора. Но как раз ко времени моего окончания курса Делянов подал записку покойному государю, что вот, мол, реалисты поступают в Мед. акад., а потом проникают из академии и в университет. Тогда было приказано реалистов в доктора не пускать. Пришлось выбирать какое-нибудь из технических заведений: я выбрал то, где поменьше математики, Горный институт. Я поступил в него в 1874 году. В 1876 хотел уйти в Сербию, но, к счастью, меня не пустили, т. к. я был призывного возраста. 12 апреля 77 г. я с товарищем (Афанасьевым) готовился к экзамену из химии, принесли манифест о войне. Наши записки так и остались открытыми: мы подали прошение об увольнении из института и уехали в Кишинев. В кампании я был до 11 августа, когда был ранен. В это время, в походе, я написал свою первую, напечатанную в ‘О<течественных> З<аписках>‘ вещь, ‘Четыре дня’. Поводом к этому послужил действительный случай, с одним из солдат нашего полка (скажу кстати, что сам я ничего подобного никогда не испытал, так как после раны был сейчас же вынесен из огня).5
Вернувшись с войны, я был произведен в офицеры, с большим трудом вышел в отставку (теперь меня зачислили в запас).6 Некоторое время (1/2 г.) слушал лекции в Университете (по историко-филологич. факультету). В 1880 заболел и по этому-то случаю и прожил долго в деревне у дяди. В 1882 г. вернулся в Петербург, в 1883 женился на Н. М. Золотиловой, в том же году поступил на службу секретарем в железнодорожный съезд.
23 августа 1884 г.
Спб.
1 Печатается с автографа, хранящегося в архиве С. А. Венгерова в Ленинградском институте книговедения. Впервые опубликовано, с некоторыми сокращениями, в сб. ‘Красный цветок’, СПБ. 1889, стр. 60—65, и, более точно, в ‘Полном собрании сочинений В. М. Гаршина’, бесплатн. прилож. к ‘Ниве’ 1910, кн. I, стр. 5—9.
Текст ‘автобиографии’ занимает три листа бумаги обычного тетрадочного формата, исписанных с обеих сторон, черновые варианты отдельных слов, характеризующие лишь стилистическую правку рукописи, нами не отмечаются. Предназначаясь для издаваемого С. А. Венгеровым ‘Критико-библиографического словаря русские писателей и ученых’, автобиография Гаршина снабжена была в трех местах следующими его оговорками: 1. ‘со слов ‘Пятый’ до ‘эпоху’ <стр. 12, строка 32> прошу вас, С. А., ни в каком случае не утилизировать’, 2. <стр. 15, строки 27--32>: ‘Это не для печати’, 3 <стр. 15, строка -- о женитьбе Г. на Н. М. Золотиловой>: ‘Только для вас, С. А., по секрету — которая к выходу вашей книги будет вероятно врачом’.
Как материал, существенно пополняющий данные автобиографии Г. о его родных, см. работу А. Г. Галачьяна и Т. И. Юдина, ‘Опыт наследственно-биологического анализа одной маниакально-депрессивной семьи’ (‘Русский евгенический журнал’ под ред. Н. К. Кольцова, т. I, вып. 3—4, 1924, стр. 321—342), а также хронику В. П. Соколова ‘Гаршины’ (‘Исторический вестник’ 1916, кн. IV, стр. 130—158, и кн. V, стр. 399—426).
2 По специальным вопросам, связанным с реализацией крестьянской реформы, Михаил Егорович Гаршин писал в 1858—1859 г. в ‘Журнале землевладельцев’ и в ‘Харьковских губ. ведомостях’. На одну из статей ‘помещика Старобельского уезда г. Гаршина’ в ‘Журнале землевладельцев’ очень сочувственно откликнулся Н. Г. Чернышевский в своей анонимной ‘Библиографии журнальных статей по крестьянскому вопросу’ (‘Современник’ 1859, кн. I, отд. 2, стр. 80). Ср. ‘Полн. собр. соч. Н. Г. Чернышевского’, т. IV, СПБ. 1906, стр. 402).
3 Семейная драма, о которой глухо упоминает Г., заключалась в том, что мать его в начале января 1860 г. бежала из дому с П. В. Завадским, воспитателем старших братьев Всеволода и видным деятелем харьковского революционного кружка Я. Н. Бекмана и М. Д. Муравского. Заявление М. Е. Гаршина в Харьковское жандармское управление о бегстве его жены, ‘совращенной’ политически-неблагонадежным П. В. Завадским, послужило основанием для обыска у последнего 21.I.1860 г., а бумаги, захваченные при этом обыске, дали материал для обнаружения как самого кружка, так и для ареста всех его членов (см. об этом в книге Б. П. Козьмина ‘Харьковские заговорщики 1856—1858 гг.’, Харьков, 1930, стр. 26—27). После пятимесячного заключения в Петропавловской крепости П. В. Завадский был выслан 12.VI.1860 г. в Олонецкую губернию, куда вскоре выехала к нему и Е. С. Гаршина, оставив пятилетнего Всеволода у отца. (В этом же году родился Евгений, младший брат писателя). В июле 1862 г. П. В. Завадский был вновь арестован в связи с делом М. Д. Муравского, содержался несколько месяцев в Петропавловской крепости, но на основании постановления следственной комиссии от 18.I.1863 г. возвращен был в Олонецкую губ. под усиленный надзор полиции. В связи с делом П. В. Завадского в октябре 1862 г. произведен был обыск и у Е. С. Гаршиной, подчиненной с 18.I.1863 г. секретному надзору полиции, как политически-неблагонадежная, Е. С. Гаршина подверглась обыску и в 1866 г., в пору розысков сообщников Д. В. Каракозова (ср. ‘Деятели рев. движ. в России. ‘Биобиблиограф. словарь’. Составили А. А. Шилов и М. Г. Карнаухова, т. I, ч. 2, М. 1928, стр. 75).
4 Ранний период биографии В. М. Гаршина освещен в очерке С. Н. Дурылина ‘Детские годы В. М. Гаршина’, М. 1910. Материалы, существенно дополняющие и корректирующие эту работу, см. в письмах Г., печатаемых нами в приложениях к настоящему изданию, стр. 401 и ел.
‘Не знаю, на какие средства жила семья Гаршина, — вспоминает Вяч. Фаусек,— но обстановка в их доме была скромная, почти спартанская’. Екатерина Степановна в Харькове ‘давала частные уроки’ и ‘содержала нахлебников (‘Современный Мир’ 1913, кн. III, стр. 58).
Интересную бытовую характеристику матери писателя дают воспоминания В. П. Соколова: ‘Малого роста, полная, плотная, с тяжелым взглядом, Екатерина Степановна к воспитанию детей прилагала большие старания, и в чем другом, а в хороших книгах никогда не было у детей недостатка. Она много читала, хорошо знала русскую легкую литературу, писала занимательные письма, могла переводить с французского, шить на машинке и делать всякое домашнее дело, но главная ее отрада была говорить, рассказывать кому-нибудь о прочитанном, о литераторах, о своих знакомых, о каких-нибудь литературных или житейских курьезах. У ней каждый день гости и неумолкаемые литературно-житейские разговоры, и вместе с тем какой-то нервный гнет, так что никому из гостей не приходит охоты весело от души рассмеяться. То и дело новые знакомые, участливое любопытство к мало знакомым даже людям, возня с ними, хлопоты о них… Гости таяли иногда от незаслуженных похвал, от комплиментов, но вместе с тем при них же раздавались слова негодования, горячего осуждения и насмешки по адресу отсутствующих, бывших знакомых, относительно которых наступило у Екатерины Степановны полное разочарование’ (‘Исторический вестник’ 1916, кн. IV, стр. 131). О близости Е. С. Гаршиной к деятелям революционного подполья 60-х годов см. выше, примеч. 3. О связях ее же с А. Г. Маркеловой, Е. А. Макуловой, Н. В. Долгоруковой, Е. П. Елисеевой, В. С. Курочкиным и другими шестидесятниками см. по указателю к настоящему изданию.
5 О материале, положенном в основание ‘Четырех дней’, см. далее, примеч. к письму No 105.
6 В прапорщики Г. произведен был 27.IV.1878 г., приказ же об увольнении его ‘за болезнию’ от военной службы датирован 24.II.1879 г. (формуляр В. М. Гаршина в архиве Пушкинского Дома). Ср. письма Г. NoNo 129, 138, 139, 140. О работе его с 1883 г. в Совете съездов представителей железных дорог см. далее сводку данных в примеч. к письму No 369.