Автобиография, Шашков Серафим Серафимович, Год: 1882 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 34 минут(ы)

АВТОБІОГРАФІЯ С. С. ШАШКОВА.

Помщая автобіографію нашего земляка и товарища, мы сочли необходимымъ сдлать нкоторое введеніе. С. С. Шашковъ принадлежалъ въ послднее время всецло русской литератур, по по рожденію, воспоминаніямъ дтства, воспитанію, принадлежалъ прежде всего нашей родин, что даетъ намъ право и налагаетъ обязанность посвятить нсколько страницъ воспоминаніямъ о немъ. Оставляя другимъ оцнку общаго его литературнаго значенія, мы коснемся его жизни и развитія, какъ продукта мстной среды. Даже занимаясь общими вопросами русской жизни и отршаясь отъ мстныхъ традицій, онъ не могъ не сохранять въ крови и характер черты своей родины. Жизнь и судьба его были слишкомъ долго связаны съ жизнью и судьбой сибирской интеллигенціи, чтобы можно было ли считать его своимъ. Въ жизни покойнаго были однако два періода, рзко отличавшіеся какъ по субъективному настроенію, воззрніямъ, такъ и по характеру дятельности. Они съ одной стороны соотвтствовали эпохамъ, пережитымъ русскимъ обществомъ съ 60-хъ годовъ, съ другой возрасту и превратностямъ жизни, измнившимъ совершенно его характеръ и заставившимъ его измнить отношеніе къ родин. С. С. Шашковъ въ своей юности, въ 60-хъ годахъ, не былъ похожъ на послдующаго. Въ юности онъ раздлялъ мечты своихъ современниковъ, врилъ въ свтлое будущее, въ быстрый прогрессъ человчества, въ счастье своей родины. Это былъ живой и восторженный юноша, какъ помнятъ его товарищи. Затмъ, для него наступилъ періодъ разочарованія, испытаній, жизнь охладила его и положила суровый отпечатокъ. Во 2-ю половину жизни, какъ у Щапова, такъ и у Шашкова, ученика Щапова, развивается пессимизмъ, глубокое разочарованіе, и звучатъ исключительно больныя ноты. Объясняется это цлымъ рядомъ пережитыхъ ощущеній. Оба эти лица, люди пламенной вры и чувства, увидли, что жизнь не осуществила ихъ надежды, сердце ихъ было разбито, чувство протестовало и желчь смнила восторженное состояніе. Какъ сибирякъ, перенесясь изъ области мечтаній, онъ увидлъ безотрадное положеніе родины, она ему грезилась съ своими одними мрачными фантомами и безобразными явленіями. Текущая жизнь не давала отрадныхъ чертъ. Во 2-ю половину жизни онъ уже меньше посвящаетъ вниманія мстной жизни и ищетъ другого поля дятельности, посл нсколькихъ лтъ упорнаго поденнаго труда онъ истощаетъ свои силы ‘безъ радости и безъ любви’. Таковъ конецъ и трагическая сторона его жизни. Нельзя сказать, чтобы жизнь не дала поводовъ къ его разочарованіямъ. Приводимая автобіографія показываетъ, какую среду встртилъ онъ въ своемъ дтств, на родин. Сибирскому обществу можетъ быть предстоитъ крпко задуматься надъ этими воспоминаніями своего писателя и задаться вопросомъ, много ли свтлыхъ и радостныхъ впечатлній могъ онъ отсюда вынести.

Я думаю, что воспоминанія каждаго человка, которому приходилось ‘жить, мыслить и страдать’, представляютъ большій или меньшій интересъ, а потому не нуждаются въ предисловіяхъ.

Я родился въ Иркутск, въ ноябр 1841 г. Отецъ мой былъ священникъ, мать — дочь купца изъ извстной фамилій С—выхъ. Одинъ изъ этихъ С—выхъ былъ депутатомъ отъ Иркутска въ екатерининской коммисіи уложенія, двое другихъ, отецъ Михаилъ, потомъ сынъ его Ксенофонтъ, были иркутскими головами и прославились упорною, отчаянною борьбою съ мстною администраціей, съ Трескипымъ и Пестелемъ, о чемъ въ нашей печати говорилось такъ много, что я здсь считаю лишнимъ повторять уже сказанное. Въ этой борьб С—вы, которыхъ было очень много, не разъ совершенно раззорялись, потомъ одни изъ нихъ наживались снова, другіе же, въ томъ числ и ддъ мой Дмитрій, уже никогда не могли понравиться и, подобно изгнаннымъ королямъ, вздыхали о быломъ величіи, которое для нихъ воплощалось главнымъ образомъ въ огромномъ каменномъ дом, перешедшемъ отъ нихъ въ казну и обращенномъ въ генералъ-губернаторскій дворецъ. Изъ этихъ раззоренныхъ С—выхъ я помню только Николая. Огромнаго роста брюнетъ, съ большими выразительными глазами, онъ смахивалъ на Петра I и хотя служилъ не боле какъ сторожемъ на городскомъ шлагбаум, но все надялся сдлаться богачемъ и неустанно тягался съ кмъ-то о какомъ-то огромномъ наслдств, которое кром его должно было обогатить еще мою мать и трехъ сестеръ ея. Дло было въ сенат, прошлая сторона была богата, но шлагбаумный сторожъ глубока врилъ въ правоту своихъ притязаній и, изрдка являясь къ моей матери, горячо говорилъ ей объ инстанціяхъ, апелляціяхъ и т. д. Понятно, что дло имъ было проиграно, и онъ умеръ въ нищет, стуя о людской несправедливости. Мой ддъ умеръ вскор посл моего рожденія, и я вовсе не помню его, бабушка жила посл него лтъ 10, но говорить о ней нечего,— добрая старуха, и только. У ней были 4 дочери, моя мать, сестра ея, тоже вышедшая замужъ, старшая сестра Дунюшка и младшая Катенька, оставшіяся ‘въ двкахъ’. У нихъ былъ свой порядочный домъ, внизу жили сами, а верхній этажъ отдавали со столомъ квартирантамъ, или, выражаясь по-сибирски, ‘держали нахлбниковъ’. Дунюшка и Катенька занимались шитьемъ, были у нихъ, и небольшія деньги, которыя он держали неизвстно гд, въ величайшемъ секрет даже отъ своихъ замужнихъ сестеръ. Вообще он жили небогато, но были обезпечены и ни въ чемъ не нуждались. Об он съ грхомъ пополамъ умли читать и писать, были въ высшей степени неразвиты. пока была жива мать, не тревожили своихъ мозговъ даже хозяйственными длами, такъ что въ своей изолированной, крайне монотонной жизни окончательно одичали, что особенно рзко обнаружилось по смерти ихъ матери. Он страшно боялись каждаго незнакомаго мужчины, котораго он называли мужикомъ и, бывало, лишь увидятъ, что онъ вошелъ во дворъ, какъ мои тетеньки съ криками: ‘ой, мужикъ идетъ’, спшатъ запереть покрпче вс двери и начинаютъ выглядывать, куда направляется ‘мужикъ’, вверхъ ли, къ квартирантамъ, или, чего добраго, внизъ, къ нимъ. Въ послднемъ случа ‘мужикъ’ подвергался тщательному опросу сквозь запертыя двери, кто онъ, откуда, зачмъ, и буде показанія его, по мннію сестеръ, совщавшихся шепотомъ, оказывались удовлетворительными, мужик отворялись двери. Однажды, ужъ не помню почему, мои тетеньки такъ перепугались какого-то мужика, постучавшагося у нихъ на переднемъ крыльц, что заднимъ ходомъ бжали въ огородъ и заперлись въ бан, мужикъ же постучалъ-постучалъ въ двери и, видя, что никто не отворяетъ, ушелъ. Когда, въ 1864 г. я вернулся изъ Петербурга, то вздумалъ попугать тетокъ. Ухалъ я изъ Иркутска почти мальчикомъ, а пріхалъ назадъ съ черной бородой, съ длиннйшею черною гривою и въ медвжьей шуб, словомъ — ‘мужикъ страшенный’. Постучалъ у тетокъ. ‘Кто тутъ’? слышится голосъ изъ-за дверей.— ‘Отдается у васъ квартира’? Затмъ послдовалъ мн изъ-за дверей допросъ: кто. гд служите и т. д. Когда по окончаніи этого допроса я былъ впущенъ въ сни, но не въ комнату, тетки меня, понятно, не узнали, и я, скорчивъ грозную рожу, сказалъ грубымъ голосомъ: ‘подавай деньги’! Дунюшка убжала, а Катенька такъ на мст и присла со страха. Я успокоилъ ее, открывъ свое incognito. Замчательне всего то, что при такой боязни мужиковъ, тетеньки имли непреодолимое стремленіе къ мужскому полу, франтили по допотопнымъ образцамъ до старости, буквально до сдыхъ волосъ мечтали о женихахъ и постоянно платонически обожали кого нибудь, преимущественно изъ молодыхъ чиновниковъ почтамта, стоявшаго недалеко отъ ихъ дома. ‘Дунюшка, Дунюшка, Птичниковъ прошелъ’, кричитъ, бывало, Катенька, увидвъ въ окно прошедшій мимо свой предметъ. У Дунюшки были тоже предметы и она тоже слдила въ окно за ихъ прохожденіями мимо оконъ къ должности и обратно. Тмъ дло и ограничивалось, любовь дальше лакомыхъ взоровъ, да и то брошенныхъ украдкой, не заходила, и я увренъ, что если бы тетеньки не были стары и бдны, и предметы сами стали бы добиваться знакомства съ ними, то это ни къ чему бы не повело и одичавшія двы ни за что не ршились бы познакомиться съ чужимъ мужикомъ, хотя бы то былъ самъ Птичниковъ. Большой бдности тетеньки не терпли и ни въ чемъ не нуждались, но были очень скупы и домовиты, съ жадностью таща въ карманъ каждый попавшійся имъ кусокъ и не длая почти никогда какихъ нибудь экстренныхъ расходовъ. Однажды у тетенекъ по сосдству строился чей-то домъ, для котораго на улиц лежало много бревенъ и тесу, и вотъ по ночамъ мои тетенькц въ сопровожденіи своей стряпки отправляются въ воровскую экспедицію за лсомъ, то тесину притащатъ, а то и цлое бревно, которое полегче. Замчательне всего то, что, рискуя такимъ образомъ быть пойманными, оскандаленными, даже побитыми, он ршительно сами не знали, зачмъ воровали вовсе имъ ненужный лсъ, и онъ гнилъ у нихъ на огород, куда былъ сваливаемъ. Другой разъ, когда я собрался въ Кяхту, къ своимъ родителямъ на каникулы, Катенька увязалась со мной: ‘вотъ-то, посплю’, мечтаетъ, — ‘полтора мсяца!’ Но на почтовыхъ хать она ни за что не хотла,— очень ужъ дорого, а разсчитала, что гораздо выгодне купить лошадку съ тлегой, которыя потомъ можно продать, черезъ Байкалъ же не на пароход, а С—ковъ перевезетъ даромъ на своемъ судн. Я не согласился путешествовать такимъ образомъ впередъ и обратно 1,200 верстъ, и она осталась.

Моя мать и замужняя тетка были въ другомъ род, потому что въ семейной жизни и на людяхъ боле развились и не успли одичать, такъ какъ рано вышли замужъ. Тетка вышла за мщанина С…, но нужно сказать, что въ числ сибирскихъ мщанъ есть много людей не только европейскихъ по вншности, но и богатыхъ, торгующихъ, развитыхъ, начитанныхъ, кончившихъ курсъ въ гимназіи. С… курса не кончилъ, но кое-что зналъ, былъ вполн грамотенъ и почитывалъ книжки. Онъ жилъ въ огромномъ дом своей матери, носившей фамилію своего втораго, тоже умершаго мужа, чиновника М…. Вверху у нея квартировалъ всегда какой нибудь важный чиновникъ, внизу же она жила сама, да въ трехъ комнатахъ, отдленныхъ отъ ея аппартаментовъ заколоченными дверьми, сынъ съ семействомъ. Толстая, жирная, постоянно красная М…. ужасно пила водку, и если еще держалась на ногахъ и слышала, что на половин сына гости, являлась обыкновенно къ нему и начинала жаловаться гостямъ на какую-то болзнь, которою она думала маскировать свое пьянство. Спальня ея была рядомъ съ комнатами сына и кровать стояла у упомянутыхъ заколоченныхъ дверей, черезъ которыя свободно можно было разговаривать. Бывало сидишь у С… вечеромъ, вдругъ въ упомянутыя двери кто-то начинаетъ сильно стучать кулаками, это значило, что Ольга Васильевна лежитъ въ постели на десятомъ взвод и по обыкновенію собирается умирать. С…вы сначала не отзываются на стукъ, такъ какъ иногда, если языкъ у барыни ужъ не движется, она постучитъ да и уснетъ. Но если языкъ могъ еще двигаться, то за вторичнымъ стукомъ барыня сильнымъ, но томнымъ и охриплымъ дискантомъ, кричала: ‘Павленька, Па-авленька! По-п! По-о-опа, Павленька!’ Павленька, т.-е. сынъ ея, уходилъ къ ней, обыкновенно успокоивалъ ее, и накачивалъ водкой, пока та не засыпала, но если Павленька самъ былъ въ подпитіи, то иногда ему мерещилось, что родительница-то пожалуй и въ самомъ дл готова Богу душу отдать. Въ такомъ случа посылали за попомъ. Однажды, пока ходили за нимъ, барыня успла глопуть еще малую толику и перейдя на одиннадцатый взводъ, уснула. Мстный іерей, найдя ее въ безсознательномъ положеніи, далъ ей какую-то ‘глухую исповдь’, взялъ рубль и ушелъ, какъ будто дло сдлалъ. Самъ С… тоже пилъ и, будучи человкомъ добрымъ, въ пьяномъ вид все-таки колачивалъ жену, такъ что случалось она убгала къ намъ. Онъ служилъ казначеемъ въ городовомъ суд и какъ-то ухитрялся кром денежныхъ хапаній получать изъ суда даромъ не только бумагу, сургучъ, карандаши, свчи, дрова, но даже масло, яйца и др. състные припасы.

Дале, изъ материнской родни стоитъ остановиться на калмык, какъ вс звали въ Иркутск богатаго купца и судовладльда Александра Ксенофонтовича Калмыка С—кова. Ксенофонтъ С—ковъ хотлъ во что бы то ни стало имть сына, но такъ какъ произвесть таковаго не могъ, то ршился взять пріемыша, и не просто взять, по непремнно украсть, потому что ворованное приноситъ счастье. Будучи гд-то въ Западной Сибири проздомъ, онъ укралъ изъ улуса калмыченка, усыновилъ его, женилъ на богатой купеческой дочк и сдлалъ своимъ наслдникомъ. Во время моего дтства, калмыкъ былъ однимъ изъ первыхъ тузовъ въ Иркутск, ворочалъ большими длами, имлъ множество судовъ на Байкал и Ангар, стеклянный заводъ, пріиски, жилъ на широкую ногу, говорилъ всмъ ты, даже генералъ-губернатору, и длалъ, что хотлъ, безнаказанно, однажды, напр., началъ бить своего судорабочаго, убилъ его до смерти, и ничего!.. Нужно только удивляться, какъ онъ когда-нибудь не перебилъ до смерти своихъ чадъ и домочадцевъ всхъ до единаго: онъ раздражался даже отъ пустяковъ и въ раздраженномъ вид становился звремъ. Помню сцену: посл обда, взрослые члены семьи калмыка сидятъ за столомъ въ гостиной и играютъ въ карты, а мы, дти,— ві. сторонк, тоже играемъ чмъ-то. За столомъ начался какой-то споръ, калмыкъ кричитъ во все горло, глаза налились кровью. Вдругъ онъ выскакиваетъ, схватываетъ свой стулъ, поднимаетъ его вверхъ ногами, игравшіе съ нимъ моментально разбгаются въ другія комнаты, а онъ гонится за ними съ крикомъ ‘убью’. Насколько калмыкъ былъ вспыльчивъ, настолько жена и свояченица его, старая два, Аграфена Петровна, были алы и ехидны, постоянно кого-нибудь пилили, ругали, щипали, ворчали, была ли то прислуга, собственныя дти, приказчики. Аграфена Петровна однажды въ какой-то праздникъ была въ церкви, гд служилъ архіерей. Народу было биткомъ набито. Аграфена Петровна по обыкновенію — впереди всхъ, и не столько молится, сколько наблюдаетъ, нтъ ли гд какихъ безпорядковъ. Вдругъ она замчаетъ, что стоящій неподалеку какой-то гимназистикъ стоитъ не какъ слдуетъ, она бойко подходитъ къ нему и, взявъ его одною рукою за ухо, другою расталкиваетъ тсную толпу, выводитъ плачущаго мальчугана изъ церкви и царственною поступью возвращается на свое мсто. Одинъ изъ сыновей калмыка учился въ университет, получилъ даже, степень доктора медицины. Сводная сестра калмыка, Анна Ксенофонтовна, хотя родилась и не въ калмыцкомъ улус,, по характеру была дйствительно сестрою своего пріеы, наго братца. Дамища колоссальныхъ размровъ, высокая, толстая, жирная, она была замужемъ, не помню, за какимъ-то купцомъ, который вскор посл своей женитьбы умеръ, оставивъ ей большой капиталъ, домъ и цлый рядъ лавокъ. Еще при жизни мужа, Селифонтьевна. какъ многіе звали ее, обзавелась любовникомъ, кантонистомъ М., котораго, овдоввъ, женила на себ и вывела въ тузы. Пила эта Селифонтьевна, кажется, не меньше М…. но, во-первыхъ, не водку, какъ та, а ‘отъ фряжскихъ винъ’, во-вторыхъ, имла такое свойство, что трудно было замтить, пьяна она или нтъ. Въ парадныхъ, чисто барскихъ сняхъ ея были натянуты тонкія бичевки и на нихъ часто развшивались для просушки какія-то вымытыя тряпки, тряпочки, бинты. Селифонтьевна вообще любила повеселиться, особенно лтомъ, когда мужъ узжалъ на нижегородскую ярмарку. Въ это время, по сибирскому обыкновенію, она часто вызжала гулять ‘въ поле’ съ своими приказчиками и приглашенными гостями. Въ одной изъ такихъ гулянокъ участвовалъ и я съ отцомъ, человкъ десять ‘молодцовъ’ Селифонтьевны и, не помню, какія барыни, вроятна тоже купчихи, мужья которыхъ ухали ‘къ Макарью’, какъ выражались тогда о Нижнемъ. На нсколькихъ экипажахъ двинулись мы по якутскому тракту, подъ Верхоленскую гору. Едва добрались мы до мста и разостлали ковры, какъ раздались крики ‘змя, змя!’ Змю убили, но кром этой, оказалось еще множество другихъ, попадавшихся чуть не на каждомъ шагу. Вс боялись и желали ухать куда-нибудь подальше, но Селифонтьевна, вроятно уже зарядившая, ни за что не хотла разстаться съ этимъ зминымъ логовищемъ и на вс доводы въ пользу отъзда самоувренно высказывала свою твердую надежду на Всевышняго: ‘э-э, Богъ милуетъ!’ Только теологическій авторитетъ моего отца былъ въ состояніи наконецъ убдить ее перехать верстъ за 8, на обычное мсто такихъ гуляній. р. Ушаковку. Здсь, расположившись ‘подъ снью струй’, компанія выпила, закусила, еще выпила, пообдала, выпила ‘передъ чайкомъ’, напилась чайку ‘съ архіерейскими сливками’, потомъ — купаться всей аравой, кром моего отца и меня, удившаго рыбу. Я стоялъ въ кустахъ и все видлъ: Селифонтьевна и другія барыни раздлись и вошли въ воду, а саженяхъ въ 15-ти отъ нихъ тоже раздлись и вошли въ воду пьяные молодцы. Я видлъ, что приказчики наступили на дамъ вплотную,— плескъ, брызги, гоготанье, борьба. Отецъ, увидавъ меня въ кустахъ, увелъ отъ столь скромнаго зрлища. Минутъ черезъ 10 купавшіеся вернулись и опять выпили, потомъ еще выпили ‘передъ чайкомъ’, потомъ снова чаекъ, потомъ псни. Назадъ въ городъ сначала шли пшкомъ, — впереди приказчики съ пснями, а передъ ними Селифоитьевна, размахивавшая въ тактъ руками, и повременимъ шедшая задомъ, какъ тамбуръ-мажоръ.

Еще родственничекъ: секретарь губернскаго суда Фрументій Яковлевичъ К…. или, какъ въ шутку называлъ его мой отецъ, Spiritus frumenti. Это какое-то родство черезъ бабушку. Но дло не въ этомъ, а во Фрументі Яковлевич, этомъ типическомъ представител стариннаго крючка, тощемъ, юркомъ, прилизанномъ. Вся то фигура выражала постоянно два вопроса — нельзя-ли выпить и гд бы урвать? Когда онъ что-нибудь разсказывалъ, то при этомъ обыкновенно водилъ правой рукой по колну, длая видъ, будто пишетъ то, что разсказываетъ, да и въ самомъ дл, онъ и разсказывалъ-то одн судейскія кляузы: ‘губернское же правленіе и пишетъ намъ’ и т. д. Фрументій не долго прожилъ съ женой, которая умерла, оставивъ ему сына и дочь. Онъ сошелся съ какой-то ‘Анюткой’, благодаря которой сначала долго носилъ фонтанели’, какъ Селифонтьевна, потомъ женился на ней. Тетеньки мои, убжденныя, вроятно вслдствіе своихъ напрасныхъ томленій о Птичниковыхъ, въ безплодности любви, увряли, что ‘тутъ дло не спроста’ и ‘Анютка’ непремнно что-нибудь ‘сдлала’, т.-е. околдовала Фрументія. Этотъ ‘неравный’ бракъ страшно переполошилъ С—хъ, словно дло шло о msalliance какого нибудь герцога или маркиза. Дтей своихъ выучилъ читать-писать, и только, о воспитаніи же ихъ можно судить по одному тому, что отъ его дочери, двушки лтъ 15, я въ первый разъ услыхалъ одинъ изъ варіантовъ ‘барыни’. Фрументій сильно пилъ и въ пьяномъ вид учинялъ обыкновенно скандалъ. Однажды, въ имянины матери, у насъ ужинало много гостей, и такъ какъ своего серебра не хватило бы на всхъ, то ложки были взяты у К. Онъ тоже былъ и въ самомъ начал ужина, когда spiritus frumenti былъ уже пропущенъ имъ въ изрядномъ количеств, онъ чмъ-то обидлся на мать и началъ рявкать: ‘Ложки мои-и! Подай ложки’! Какъ его ни успокоявали, кончилось тмъ, что онъ собралъ со стола вс ложки и ругаясь ушелъ домой. Подъ старость, выгнанный изъ службы, Фрументій бдствовалъ, но его выручилъ домъ. Старый, совершенно почернвшій, этотъ деревянный домъ существовалъ лтъ 200 и въ немъ, при Петр Великомъ, квартировалъ первый иркутскій архіерей Иннокентій, мощи котораго открыты въ 1809 г. Вздумали на этомъ мст построить часовню, и Фрументій очень дорого продалъ свой домъ.

Въ род же Фрументія, только нсколько цивилизованне его, былъ тоже родственникъ — нижнеудинскій городничій А…. Я его мало зналъ, такъ какъ онъ лишь изрдка появлялся въ Иркутскъ, помню только, какъ онъ, попавъ подъ судъ, перехалъ въ Иркутскъ и въ самомъ смиренномъ вид таскался по церквамъ, ставя свчки и служа молебны, чтобы небесная милость смягчила грозившую ему земную кару. Пытка, уничтоженіемъ которой еще при Екатерин II, въ 1762 г., мы такъ хвастались передъ Европой, на дл существовала посл того цлое столтіе, до конца 50-хъ годовъ настоящаго вка. Сплошь и рядомъ подсудимыхъ допрашивали съ пристрастіемъ, къ этому же средству прибгалъ обыкновенно и А….. и никто на это вниманія не обращалъ. Случилось въ Нижнеудинск убійство, А…. заподозрилъ въ немъ какого-то звровщика, главною уликою противъ котораго служили кровяныя пятна на полу его избы, хотя звровщикъ и уврялъ, что эти пятна отъ блокъ, обдираемыхъ имъ обыкновенно въ изб. Аверкіевъ началъ пытать его, скъ, держалъ въ жаркой бан безъ воды и, накормивъ его солеными омулями, подвшивалъ за руки къ потолку. Звровщикъ не сознавался и Аверкіевъ запыталъ его до смерти, а потомъ открылось, что убійство совершилъ дйствительно не онъ, а другой. Аверкіевъ попалъ подъ судъ и былъ приговоренъ къ ссылк. Это было въ начал 50-хъ годовъ.

Еще родственникъ, изъ какихъ-то отдаленнйшихъ, ‘седьмая вода на кисел’, по сибирской пословиц. Фамиліи его я не помню, но его зналъ весь Иркутскъ, и вс звали его Логинъ Афанасьичъ. Это была медицинская знаменитость, уложившая въ гробъ не одного паціента и состоявшая за то подъ запрещеніемъ. Несмотря ни на это запрещеніе, ни на извстные всмъ примры его убійственной практики, у Логина Афанасьича всегда была секретная практика, потому что онъ бралъ дешево за совты и еще дешевле сравнительно съ аптечнымъ за лекарства, которыя онъ самъ приготовлялъ у себя на кухн. Къ больнымъ онъ здилъ рдко, а принималъ у себя или же лечиль заочно. У него было два дома, были деньги, но жилъ онъ Плюшкинымъ. Больной, старый, лтъ 60, съ вчно гноющимися глазами, этотъ бездтный вдовецъ передъ смертью вздумалъ жениться и нашелъ какую-то дву 45 лтъ. Назавтра посл внчанья молодые по положенію отправились съ визитами, и Логинъ Афанасьичъ, въ отставномъ военномъ сюртук, моргая слезящимися глазками и приложа руку къ сердцу, такъ рекомендовалъ жену: ‘Доволенъ, много доволенъ: 45 лтъ, а до вчерашняго дня не знала, что такое законъ’. Неизвстно, удалось ли ему преподать жен что-нибудь кром теоріи законовднія.

‘Восточное Обозрніе’, No 27, 1882

II.

Родныхъ отца было мало, вс они жили по деревнямъ, верстъ за 150 отъ Иркутска, и въ город бывали рдко. Ддъ — пономарь села Кутуликъ, одинъ дядя былъ дьячкомъ въ Черемховой, другой, помнится, въ Кимильте, а младшій, веселый гуляка и поэтъ, псни котораго распвались крестьянами, пономаремъ въ Кутулик. Вс они страшно пили, первый въ пьяномъ вид какъ-то угодилъ брюхомъ на рога разъяреннаго быка и тотчасъ же умеръ, второй умеръ отъ водки, какъ кончилъ третій — не знаю. Вс они прізжали въ городъ только по дламъ, большею частію ‘на послушаніе за неблагоповеденіе’, а однажды второй дядя явился въ Иркутскъ тягаться съ исправникомъ, который, несмотря на дьяческій санъ, выскъ его плетьми. Онъ не только не получилъ удовлетворенія, но ему же и досталось за строптивость. Помню еще, какъ дяди учились въ Иркутск. Ршено было, не знаю, синодомъ или архіереемъ, ‘для вящшаго благолпія богослуженія’ открыть причетническую школу и, собирая поочередно со всей епархіи дьячковъ и пономарей, переучить ихъ какъ слдуетъ пнію, чтенію и катихизису. Бородатыхъ, брюхастыхъ, даже сдыхъ дьячковъ заставили, какъ школьниковъ, долбить ‘Начатки’, оставлять безъ обда за плохое знаніе урока, однакожъ не скли. Кром дядей, у меня были въ Кутулик еще дв тетки, одна замужемъ за крестьяниномъ изъ ссыльныхъ, но я ихъ почти вовсе не зналъ.

Мой отецъ былъ настоящій артистъ, хорошо игралъ на скрипк, віолончели, гитар и фортепьяно, имлъ превосходный теноръ, отлично плъ, былъ даже композиторомъ. Къ тому же онъ представлялъ изъ себя рдкое между тогдашнимъ духовенствомъ явленіе по своей начитанности, былъ хорошо знакомъ съ литературой, слдилъ за журналами. Въ молодости онъ писалъ даже недурные стихи. Наконецъ, это былъ человкъ добрый, хотя и вспыльчивый, глубоко честный, гнушавшійся всякаго хапанья, онъ былъ неспособенъ къ интриг и сознавалъ свое достоинство въ отношеніи къ благопопечительному начальству. Такой-то натур пришлось вынести 14-ти-лтнюю каторгу иркутской бурсы 20—30 годовъ, когда бурсаковъ, случалось, буквально заскали до смерти, когда ихъ пороли среди двора, подъ колоколомъ, бившимъ въ это время набатъ, когда смотритель училища Шергинъ, не довольствуясь розгами, ходилъ съ кнутомъ въ рукахъ, бичуя попадавшихся ему бурсаковъ, а другой смотритель, фамилію котораго я забылъ, находилъ превеликое наслажденіе въ томъ, что скъ воспитанниковъ по утрамъ въ койкахъ, еще сонныхъ и полусонныхъ! Впрочемъ, многихъ лишеній и страданій отецъ избавился въ качеств пвчаго, а потомъ регента архіерейскаго хора, которымъ онъ сдлался еще задолго до окончанія имъ курса (1838 г.). По выход изъ семинаріи, онъ немедленно женился и, оставаясь регентомъ въ продолженіи 20-ти лтъ, былъ священникомъ въ собор. Онъ былъ въ хорошихъ, хотя и совершенно подчиненныхъ отношеніяхъ къ архіепископу Нилу, любителю и знатоку, правда весьма поверхностному, наукъ и искусствъ. Отецъ былъ еще законоучителемъ въ канцелярскомъ, т.-е. въ училищ дтей канцелярскихъ служителей, и учителемъ пнія въ двичьемъ институт, но главными его занятіями были все-таки музыка и архіерейскій хоръ, которымъ онъ прославился по всей Сибири, о немъ говорили даже въ Москв. Но эта слава дорого доставалась несчастнымъ пвчимъ: малйшая фальшь выводила отца изъ себя, онъ рвалъ пвчимъ уши. рвалъ волосы, щелкалъ, щипалъ, билъ по голов смычкомъ, или камертономъ и, случалось, проламывалъ — такъ по крайней мр я слышалъ — головы. Все это онъ, не стсняясь, выдлывалъ и въ пвческой и въ церкви, гд онъ въ трудныхъ мстахъ становился обыкновенно задомъ къ алтарю, а лицомъ къ пвчимъ, и дирижировалъ обими руками, засучивъ рукава рясы и отмчая камертономъ на пвческихъ головахъ ошибки. Когда въ Иркутскъ пріхали ревизоры-сенаторы и пришли въ церковь, отцовскій хоръ поразилъ ихъ своимъ пніемъ, а мать разсказывала мн, что, стоя за обдней, она все боялась, какъ бы отецъ въ артистическомъ экстаз не выткнулъ кому глазъ пуками лучины, которыми онъ на этотъ разъ дирижировалъ, держа ихъ въ обихъ рукахъ.

Какъ ни увлекался отецъ своимъ искусствомъ, но его положеніе далеко не удовлетворяло его и ряса тснила человка, которому слдовало быть опернымъ пвцомъ. Пвческая жизнь пріучила его пить, а въ окружавшемъ его обществ царили такія пьянство, грубое невжество, варварство, что человку хоть съ какими-нибудь благородными наклонностями оставалось одно — спиться же. Селифонтьевна, Миллеръ, Сивковъ, Колодезниковъ были вовсе не исключительными явленіями, въ духовенств же пьянство было поголовнымъ, и рдкимъ феноменомъ былъ человкъ, который бы не пилъ или пилъ не до безобразія. Для характеристики тогдашнихъ нравовъ, которые, кажется, свято блюдутся въ Сибири даже до сегодня, скажу здсь о личностяхъ, среди которыхъ вращался отецъ.

Каедральный протопопъ былъ извстенъ всему городу просто подъ именемъ Ф, а бурята, которыхъ онъ усердно обращалъ въ христіанство, не имя звука фи, замняя его по обыкновенію звукомъ в, величали своего просвтителя Портунашкой. Старикъ лтъ 70, Ф былъ еще довольно крпокъ и могъ перепить кого угодно. По случаю своихъ и моей матери именинъ, отецъ устроивалъ обыкновенно два пира, одинъ такъ сказать открытый, для всхъ гостей, а другой назавтра, приватный и секретный, для Ф…….. и архіерейскаго духовника, монаха В…… Не только постороннихъ никого не было, но даже вс мы, домашніе, кром одного отца, держались обыкновенно въ заднихъ комнатахъ, хотя и видли, что творилось въ пріемной. Когда гости прізжали посл литургіи, имъ подавали чай съ ромомъ, потомъ закуску съ водкой, которой они осушали графила два, потомъ обдъ, длившійся очень долго, потомъ опять пуншъ, такъ что къ 4 часамъ наши гости были уже готовы и начинались хлопоты о доставк ихъ домой — Ф….. на его собственной лошади, а В……. на отцовской. Они еще выпивали ‘на дорожку’, и затмъ ихъ, смотря по обстоятельствамъ, выводили или выносили и укладывали въ сани, увщевая кучеровъ везти бережно. Лтомъ, когда зда въ пролеткахъ не совсмъ удобна для угостившихся до такой степени, ихъ провожалъ поочередно мой отецъ. Однажды, когда употчиваннаго Ф……… везли отъ насъ черезъ базаръ, около котораго онъ жилъ, съ его болтавшейся головы слетла камилавка. Кром пьянства Ф…….. отличался еще взяточничествомъ, онъ бралъ всмъ, чмъ только можно, деньгами, мхами, яйцами, масломъ, но въ важныхъ длахъ исключительно золотою монетою. Особенно сильно наживался онъ отъ своего миссіонерства, и однажды, когда онъ зимою возвращался отъ бурятъ, лошади провалились сквозь ледъ на Ушаковк, пришлось сгонять народъ, чтобы вытащить тяжелый возокъ, который оказался набитымъ доверху мхами, мясомъ, рыбой, масломъ. Впрочемъ, такъ длали вс миссіонеры, по всей Сибири. Духовные пили почти такъ же сильно какъ Ф……. Товарищъ моего отца былъ пьянъ буквально каждый день и потому очень часто попадалъ подъ запрещеніе. Пропивъ такимъ образомъ всю жизнь, начиная съ ранней молодости, онъ до старости какъ-то сохранилъ свои силы, и когда ему было уже лтъ 50, когда лтъ 20 онъ былъ уже женатъ, по поводу рожденія новаго ребенка онъ говорилъ мн: ‘чортъ знаетъ, и откуда это ребята берутся’!.. Нкоторые допивались до идіотизма, и я помню Пр., Гр., Пт., П., дти которыхъ были невообразимыми тупицами, а сынъ перваго — чистый идіотъ. Отцы ихъ пили цлую жизнь, кром втораго, который современемъ бросилъ водку. Это былъ рдкій примръ, и я припомню только дьякона Г. Онъ былъ вдовецъ, здоровый, какъ быкъ, онъ пилъ ужасно, скандалилъ, дрался, разбивалъ публичные дома. Потомъ онъ куда-то исчезъ изъ Иркутска, и когда черезъ нсколько лтъ появился снова монахомъ, его нельзя было узнать: это былъ настоящій аскетъ. Большинство же пило съ дтства, по крайней мр съ юности, вплоть до гробовой доски. Многихъ ссылали въ монастыри, запрещали, разстригали, но эти несчастные наказывались лишь потому, что не могли или не умли откупиться, люди же зажиточные кутили и безобразничали совершенно безнаказанно, какъ, напримръ, Ф или Ш—нъ. Въ этомъ III. было, вроятно, пудовъ 15 всу, такъ онъ былъ жиренъ. Сцена: гулянье за городомъ на Ушаковк, компанія, напившись, сидитъ подъ кустами, пережидая набжавшую грозу, а Ш—нъ голый лежитъ на спин въ рчк, изъ воды высовывается, какъ куполъ, его чрево. Онъ купается, и посл каждаго удара грома, какъ новый Прометей, кричитъ Зевсу-громовержцу: ‘Валяй’, слдуютъ ужасныя ругательства. ‘Еще, еще’… новое изреченіе хулы! Компанія хохочетъ, протопопъ тоже хохочетъ. Большая часть свтскихъ знакомыхъ отца тоже страшно пили, какъ смотритель канцелярскаго училища Кр—кинъ, занявшійся до смерти, учитель гимназіи Ф—финъ, образованный чиновникъ и музыкантъ Л—скій, извстный оріенталистъ Банзаровъ и учитель семинаріи К—севичъ тоже залились до смерти, директоръ тальцинской фабрики М., славившійся своею жестокостью частный приставъ И—гринъ, горный чиновникъ Я—въ тоже пили, а З—й, бывшій одно время исправникомъ, выпивалъ ежедневно чуть не 2 штофа, у него были особыя, жестяныя манерки, одна меньше другой, и онъ употреблялъ ихъ въ теченіи дня такъ: утромъ передъ чайкомъ самую маленькую, посл чайка побольше, затмъ еще побольше и т. д. и, наконецъ, на сонъ грядущій выпивалъ самую объемистую. Словомъ, это было пьяное царство, въ которомъ водка служила главнымъ наслажденіемъ. Въ какое время, ни являлся поститель, раннимъ утромъ, передъ обдомъ, посл обда, вечеромъ,— на столъ немедленно подавался графинъ водки съ закуской, и хозяинъ съ гостемъ примрно каждые полчаса выпивали по рюмк. Когда опорожнялся одинъ графинъ, подавали другой. Иногда гость сидлъ цлый день съ утра до ночи, иногда даже ночевалъ, напившись до безчувствія. Отецъ иногда не бывалъ дома по суткамъ, и вс мы ждали его въ тревог: пьяный, онъ ко всмъ придирался, бранился, даже пускалъ чмъ случится въ того, на кого разсердится.

Да и какъ было не пить въ этой высшей степени скучной и монотонной жизни, гд все сводилось только къ интересамъ брюха. Даже постоянныя шатанія по гостямъ развлекали мало, такъ какъ и въ гостяхъ въ сущности было то же, что дома. Вс добывали по мр силъ своихъ и ловкости кусокъ хлба, потомъ ли этотъ кусокъ, спали, женились, посягали и пили. Въ большіе церковные и семейные праздники, напримръ, именины, пили и ли усиленно, и только. Пили на именинахъ, пили на крестинахъ, пили на похоронахъ, пили по случаю ‘монаршей милости’, т.-е. награды, но изъ всхъ этихъ пирушекъ особеннымъ безобразіемъ отличались свадьбы. Тутъ перепивались даже непившіе въ другое время, женщины. Молодые ложились спать, когда гости еще не разъхались, затмъ, молодыхъ поднимали, и происходилъ извстный обрядъ чуть не публично, если оказывалось вс благополучно, гостямъ разливали вино и тысяцкій громогласно поздравлялъ всхъ ‘съ общимъ благополучіемъ’. Не знаю, что происходило въ иномъ случа, помню только какъ мать такой молодой тутъ же начала засовывать ей булавки за ногти и пытать ее, добиваясь признанія о потер невинности. Изъ церковныхъ праздниковъ самымъ разгульнымъ было Рождество, съ его играми, подблюдными пснями, гаданьями, пасха съ качелями, и домашними и публичными. Въ послдній день масляной посл вечерни вс здили прощаться къ роднымъ, причемъ непремнно кланялись въ ноги, затмъ, по возвращеніи домой такимъ же манеромъ прощались члены семейства, сначала дти кланялись родителямъ, потомъ жена мужу, наконецъ мужъ жен. Посты соблюдались строго, и даже люди богатые, въ род какой-нибудь Селифонтьевны, у которыхъ въ торжественные дни лилось шампанское и подавались изысканныя французскія блюда, въ посты питались рдькой съ квасомъ да ухою изъ протухшихъ, дурно просоленныхъ омулей. Въ дни заговнья и разговнья вс обжирались. Родительскій день’, во вторникъ посл пасхи, сохранялъ въ Иркутск свой первобытный языческій характеръ: пеклись блины, варились яйца и кутья, и съ послднею весь городъ спшилъ на кладбище, на гору, служить панихиды. Гора усяна народомъ, молятся, поютъ, закусываютъ, разносчики продаютъ квасъ, пряники, конфекты, а на сосдней съ кладбищемъ нагорной равнин — конскіе бги. Собственно общественныхъ развлеченій для большинства горожанъ, напримръ театра, въ то время еще не было и лишь изрдка устроивались любительскіе спектакли, на двухъ изъ нихъ я былъ съ матерью. Былъ еще въ цирк Либгарда, существовавшемъ недолго. Пошли мы съ С—вымъ и взяли какую-то ложу: наздники скакали, лошадь плясала и изъ пистолета стрляла, все было для насъ такъ интересно, что С—въ ни за что не хотлъ уйти до конца представленія, хотя у бывшаго съ нимъ ребенка страшно разстроился желудокъ и папаш пришлось подбирать вс послдствія отъ него въ свой платокъ и класть въ карманъ… Вмсто спектаклей горожане развлекались зрлищемъ столь частыхъ въ то время солдатскихъ ученій, парадовъ и разводовъ, привлекавшихъ массы зрителей. Не мене народа привлекало гоняніе солдатъ сквозь строй и наказаніе на эшафот кнутомъ, или на кобыл плетьми уголовныхъ преступниковъ. Были любители, непропускавшіе ни одного изъ такихъ представленій. Впослдствіи, когда тлесныя наказанія были уничтожали и оставлены только для ссыльныхъ, наказываемыхъ при полиціи, одинъ изъ такихъ любителей, старикъ Ш—ръ въ Красноярск, здилъ въ полицію каждый разъ, какъ тамъ кого-нибудь драли. Однажды, когда я былъ уже въ семинаріи, наказывали шпицрутенами на смерть какихъ-то убійцъ, и на эту ужасную сцену любовались даже многія дамы, между прочимъ актриса Николаева. Да и какъ было не огрубть чувству, не отупть нервамъ, когда, бывало, только и видишь, что кого-нибудь порютъ, слышишь дробь барабана, свидтельствующую, что ведутъ преступника на эшафотъ или гоняютъ солдата сквозь строй.

Да, я охоту на двуногихъ

Засталъ еще въ ребячеств моемъ.

Слыхалъ я вопли стариковъ убогихъ

И женщинъ, заскаемыхъ кнутомъ.

Домъ моего отца былъ подл казармъ, и ежедневно слышались вопли наказываемыхъ. Семинарія стояла недалеко отъ казачьихъ казармъ, и т же вопли нердко доносились до насъ во время классовъ. Однажды мы видли, какъ въ среду собраннаго казачьяго полка ввели древняго старика съ огромною сдою бородой и длиннйшими сдыми волосами, и начали счь: товарищи мои Считали удары, и насчитали 500. Подобныя сцены потрясали весь мой организмъ, но невозможно было не натыкаться на нихъ. Одинъ разъ я заглянулъ въ щель на дворъ сосднихъ казармъ, думая, что тамъ ученье, и, увидлъ батальоннаго командира Попова, а у ногъ его лежащаго связаннаго солдата, котораго жестоко скли, и вся спина его мн показалась черною, какъ уголь, весь тотъ день я не могъ сть. Другой разъ, встртивъ своего пріятеля, солдатскаго сынишку, я пригласилъ его играть, но онъ отказался, говоря, что нужно идти домой. ‘Зачмъ?’ — ‘Сегодня тятьку сквозь строй гоняли’. Я такъ и задрожалъ и долго думалъ, что было бы со мной, если-бы и моего отца сегодня сквозь строй гоняли. У меня какъ-то сжималось сердце каждый разъ, когда, идя въ классъ мимо той площади, на которой наказывали преступниковъ, я видлъ на ней черную массу приготовленнаго эшафота. Однажды, проходя мимо площади, я увидлъ толпу народа, изъ среды которой блестло нсколько штыковъ, эшафота не было, мн захотлось узнать, что это за сборище, и я подошелъ: частный приставъ Пашинниковъ читалъ приговоръ стоявшей передъ нимъ и дрожавшей, какъ осиновый листъ, молоденькой, хорошенькой двушк. Я былъ ошеломленъ и ничего не слышалъ изъ приговора, кром выведшихъ меня изъ оцпеннія заключительныхъ словъ…. ‘и за прелюбодяніе наказанію плетьми чрезъ палачей’. Я побжалъ домой, какъ будто за мной кто гнался. Случаи замчательныхъ наказаній давали значительный матеріалъ для разговоровъ между знакомыми, и я помшо, какъ однажды какой-то гость отца, придя съ площади, разсказывалъ о наказаніи кнутомъ. критически оцнивая пріемы палача, какъ оцниваютъ игру музыканта или гимнаста. Многіе начальники въ город отличались крайнею, даже для того времени, жестокостью, какъ маіоръ П., частный приставъ Ин—нъ, полиціймейстеръ Кор—невскій, квартировавшій вверху у С—ва командиръ казачьяго полка М. Послдній, не довольствуясь ежедневными истязаніями въ казармахъ, упражнялся еще дома на конюшн и за каждую малость поролъ казаковъ чуть не до смерти. Въ числ подобныхъ господъ были настоящіе артисты-изобртатели, какъ, напримръ, бывшій начальникъ солевареннаго завода Иванъ Яковлевичъ К—ловъ, о которомъ отецъ разсказывалъ мн, что онъ для удержанія каторжниковъ отъ побговъ разрзывалъ имъ пятки и, насыпавъ въ рану рубленой щетины, заживлялъ пятки съ помощію лекаря, посл этого каторжнику даже ходить было больно, а о бгань нечего было и думать. Розги въ то время употреблялись даже въ медицин и, напр., солдатъ, больныхъ сифилисомъ, прежде всего пороли, а потомъ уже начинали лечить. До 10 лтъ со мной случалось то, что бываетъ съ дтьми съ неукрпившимся организмомъ. Однажды у насъ былъ докторъ Николай Ивановичъ Тороповъ, и когда отецъ, по поводу упомянутой моей слабости, спросилъ у него совта, тотъ отвчалъ коротко и ясно: ‘выпороть, и баста!’ Всего печальне то, что въ тогдашнихъ разсказахъ о чрезвычайныхъ жестокостяхъ никто не выражалъ отвращенія къ нимъ и о нихъ говорили съ интересомъ, только какъ о явленіяхъ, выходящихъ изъ ряда вонъ. Немудрено, что и во мн явилась какая-то наклонность къ жестокости, когда мн было 10 лтъ, я только и мечталъ, какъ бы повсить какую-нибудь собаку и заблаговременно приготовилъ петлю. Попался щенокъ, и я повсилъ его, но какъ только онъ захраплъ и какъ-то страшно повелъ выпученными глазами, меня охватилъ такой ужасъ, что я немедленно освободилъ его изъ петли. Вс приведенные мною случаи развили во мн такое органическое отвращеніе ко всякому насилію, что когда я слышу или читаю что-нибудь о жестокостяхъ, то мн иногда буквально длается больно.

‘Восточное Обозрніе’, No 28, 1885 г.

III.

Жизнь вообще была и безсодержательная и мрачная, и только весна да лто приносили съ собой много радостей. Когда таялъ снгъ и нашъ громадный огородъ превращался въ настоящее озеро, я строилъ плоты и плавалъ на нихъ въ старомъ корыт, длалъ втреныя меленки, со страстью занимался птицеловствомъ, цлые дни проводилъ въ саду, на двор, на улиц, лазилъ по крышамъ, или муштровалъ брата и сестру, обучая ихъ солдатской шагистик. Я росъ, можно сказать, съ уличными мальчишками, хотя и мало стснялся, попадая по временамъ въ аристократическія палаты знакомаго моего отца, золотопромышленника К. Я. Дарагана, бывшій домъ котораго превращенъ въ губернаторскій. Бывалъ я также въ двичьемъ институт, гд отецъ училъ пнію, и институтки, случалось, нжно цловали, можетъ быть, даже ‘обожали’ меня, 10—12-лтняго. Но, все-таки, я боле симпатизировалъ уличнымъ мальчишкамъ и двчонкамъ, чмъ баричамъ и барышнямъ. По праздникамъ и въ каникулы у насъ живалъ обыкновенно дальній родственникъ отца, семинаристъ Михайло, сынъ дьякона подгородной Нижнеудинской слободы. Худой, тощій отъ казенныхъ харчей, плохо учившійся, онъ зналъ и разсказывалъ множество сказокъ, превосходно длалъ птичьи клтки и змйки и былъ спеціалистомъ по уженью рыбы, для котораго я съ братомъ и онъ часто ходили на озера по якутскому тракту, съ чаемъ и закуской, и проводили тамъ цлые дни, ловя карасей подъ палящими лучами лтняго солнца. Лтомъ мы всмъ семействомъ, иногда съ тетками и С—выми, зжали на цлые дни въ поле, преимущественно на Косой-Бродъ на Ушаковк, а также ‘по грибы’ или ‘по ягоды’. Нравились мн также и лтнія пшеходныя пилигримства къ мощамъ въ Вознесенскій монастырь, ясное золотое утро, перездъ черезъ красавицу Ангару, табуны, пасшіеся на лугу, пять верстъ медленнаго шествія, а посл обдни чаепитіе подъ огромными кедрами на берегу Ангары. Мощей я ужасно боялся лтъ до 15. Сначала это былъ страхъ совершенно безотчетный, потомъ онъ принялъ опредленную форму, небезъинтересную для психолога. Скажу напередъ, что въ то время никакихъ религіозныхъ сомнній у меня еще не возникало, никакого религіознаго вольнодумства я не слыхивалъ. Но какъ только, бывало, я войду въ церковь, гд мощи, во мн какой-то внутренній, совершенно непокорный моей вол голосъ начинаетъ шептать нчто святотатственное. Я трясусь отъ страха, молюсь, но голосъ твердитъ одно, особенно въ то время, когда я иду прикладываться. Прикладываюсь — и трепещу, что сейчасъ разразитъ меня. Въ то же время я нердко видывалъ сны, отъ которыхъ просыпался съ холоднымъ потомъ, по поводу раки съ мощами. Помню также, что видъ мертваго тла всегда производилъ на меня ужасное впечатлніе. Когда мн было еще 1 ¹/₂ года и меня поднесли къ трупу маленькаго брата, чтобы проститься, я плюнулъ ему въ лицо. Во всю свою жизнь я только два раза ршился посмотрть въ лица покойниковъ, и не забуду ихъ никогда. Это не боязнь, а ужасъ слишкомъ впечатлительнаго чувства жизни. Суеврной основы тутъ никакой. Что же касается скептицизма, то первою возбудительницею его во мн была выняньчившая всхъ насъ старая нянька. Когда, бывало, я расшалюсь въ комнатахъ, она все твердитъ мн: ‘вотъ ужо тебя Богъ камешкомъ убьетъ’! Я и началъ думать, какой же это такой камень у Бога? Наконецъ ршилъ, что нянька такъ называетъ шаръ въ рук Спасителя на икон, висвшей у насъ въ зал. Какъ-то расшалившись, я вдругъ вспомнилъ нянькину угрозу и, убжавъ отъ образа въ другую комнату, выглянулъ потихоньку изъ-за дверей, чтобы посмотрть, не хочетъ ли бросить? Увидя, что нтъ, я уже нарочно пробжалъ мимо образа во второй и третій разъ. Объ этомъ я не сказалъ никому, да и вообще, вслдствіе вспыльчивости отца во всхъ насъ развилась скрытность и, что можно было, мы длали потихоньку, за что намъ иногда и доставалось. Между тмъ въ дтской душ возникало немало тревожныхъ вопросовъ, но скрытность не дозволяла обращаться за ршеніемъ изъ къ старшимъ и приходилось до всего додумываться самому. Какъ-то, конечно, изъ разговоровъ другихъ, у меня составилось понятіе, что есть дти законныя и незаконныя, что незаконныя несчастны, что отецъ незаконнаго — не мужъ матери, а какой-нибудь посторонній мужчина, что незаконными называются т, которые родятся вн брака или до истеченія 9 мсяцевъ посл внчанія родителей. Затмъ меня поразилъ тотъ фактъ, что мать и отецъ праздновали годовщину своей свадьбы 4-го, а мое рожденіе 5-го ноября. Слдовательно, я — незаконный, такъ какъ родился назавтра свадьбы. Кто же мой отецъ? Я ршилъ, что архіерей, такъ какъ моя сверстница, дочь дьяконицы N, считалась архіерейской дочерью {Вс эти подробности имютъ значеніе психологическое и мы не считаемъ себя вправ исправлять ихъ или искажать.}. Эти открытія долго мучили меня, и я успокоился лишь тогда, когда узналъ, что хотя родители дйствительно внчались 4-го, а я родился 5-го ноября, но родился черезъ 2 года посл внчанья. Около того же времени, когда мн было 10 лтъ, я влюбился въ молодую красивую мщанку Наталью Кирилловну, квартировавшую съ мужемъ у насъ во флигел. Во флигел была наша кухня, отдленная отъ квартиры П. только деревянной перегородкой, недоходившей до потолка. Я проводилъ у П. цлые дни или, взобравшись въ кухн на печку, черезъ перегородку съ наслажденіемъ смотрлъ на Наталью Кирилловну по цлымъ часамъ. Вс это знали и надо мной смялись.

Когда мн минуло 7 лтъ, ршили меня учить. Мать показала мн буквы, и черезъ какой-нибудь часъ я уже зналъ вс ихъ, на другой день я зналъ склады, на третій уже читалъ. Мною хвастали, какъ чудомъ и купили мн большую игрушечную лошадь, которой дня черезъ два я распоролъ ножомъ брюхо, желая узнать, что у нея внутри, потомъ разрубилъ ее на куски, вообразивъ себя мясникомъ, торгующимъ говядиной. Затмъ пошли латынь, греческій языкъ, русская грамматика и т. д. Отецъ только давалъ мн книги, а учиться предоставилъ самому, даже почти вовсе не слдилъ за мною, и я почти не учился, русской грамматики, напр., я никогда не зналъ и усвоилъ правила ея чисто навыкомъ. Воспитывая меня дома, отецъ ежегодно долженъ былъ представлять меня въ духовное училище на экзаменъ, но этого не длалъ, а смотритель училища преспокойно выдавалъ билетъ, въ которомъ значилось, что я переведенъ въ слдующій классъ. Отцу не хотлось отдавать меня въ бурсу, а на обученіе меня въ гимназіи у него недоставало средствъ. Самого меня бурса ужасала. Нкоторые изъ знакомыхъ ма пвчихъ и упомянутый Михайло разсказывали мн ужасныя вещи о розгахъ, въ которыя палачъ бурсы К. вплеталъ тонкія проволоки, объ инспектор М., который однажды далъ какому-то ученику 1000 розогъ и заскъ его до смерти и т. д. Несмотря на это я все-таки мало учился и старался меньше думать о бурс, отецъ зналъ это, но не вмшивался. За то я читалъ все, что ни попадалось. Прежде всего я прочелъ извстный циническій романъ, ‘жизнь кавалера Фоблаза’, взятый отцомъ у кого-то изъ братіи Вознесенскаго монастыря, ‘Путешествія Пиагора’, 2 т., ‘Тысячу одну Ночь’, ‘Робинзонъ Крузо’, котораго я прочиталъ сель разъ и зналъ [почти наизусть. Между тмъ, наступилъ послдній годъ моего заочнаго ученія въ бурс, черезъ годъ нужно было поступать въ семинарію, а для этого необходимо было держать экзаменъ наравн съ бурсаками. Отецъ отвелъ меня въ классъ, въ который я началъ путешествовать ежедневно, по два раза въ день. Старое зданіе училища, въ которомъ прежде помщалась семинарія, съ громаднымъ дворомъ, съ темными и холодными корридорами, наводило тоску. Классы зимою никогда не топились, и вс сидли въ шубахъ. Въ жилыхъ комнатахъ вонь и грязь превосходили всякое представленіе. Розги при смотрител Громов были уже въ меньшемъ употребленіи, чмъ прежде, но все-таки часто пускались въ ходъ руками инспекторскаго фаворита’ сторожа изъ исключенныхъ бурсаковъ, К. Это былъ палачъ-артистъ, съ одного удара проскавшій тло до крови, для чего онъ вплеталъ въ розги тоненькія, мягкія мдныя проволоки, добывавшіяся имъ изъ старыхъ помочей. К., впрочемъ, скъ только въ особенно важныхъ случаяхъ, когда бывала ‘публика’. Въ перемну между утренними классами, по корридорамъ раздавался продолжительный звонъ большаго училищнаго колокола, и ученики всхъ классовъ съ криками ‘публика, публика’ собирались въ самую большую комнату низшаго отдленія. Приходило начальство, и ученика, провинившагося въ чемъ нибудь особенно серьзномъ, К. скъ немилосердно. Учили въ училищ скверно, кром дурацкой долбни да переводовъ съ латинскаго и греческаго, ничего не было. Человкъ 10 въ нашемъ класс вовсе не учились, и уроковъ учителя никогда не спрашивали у нихъ. Это были такъ называемые камчадалы, все великовозрастные, лтъ по 30 даже, жирные, здоровые, настоящіе кучера.

Въ 1854 г. я первымъ въ списк товарищей былъ переведенъ въ семинарію, учиться въ которой было гораздо трудне по одному уже тому, что большая часть учебниковъ были рукописные и уроки приходилось переписывать, чего я. впрочемъ, никогда не длалъ, а передъ классами приготовлялся но чужимъ тетрадкамъ. Въ семинарію поступали тогда воспитанники изъ 4 училищъ, иркутскаго, красноярскаго, нерчинскаго и якутскаго, и всхъ насъ въ словесности было человкъ 60. Сченья въ семинаріи вовсе не было, но ректоръ Нифонтъ и нкоторые учителя нердко били семинаристовъ, какъ солдатъ. Діатематику преподавалъ одинъ изъ лучшихъ учителей, Иванъ Петровичъ Токаревъ, человкъ очень порядочный, но вспыльчивый до бшенства. Предметъ свой онъ хорошо зналъ, но преподавать положительно не умлъ, мы ничего не понимали и долбили алгебру съ геометріей наизусть. Непониманіе ученика выводило Токарева изъ себя, онъ бгалъ но классу, какъ бшеный, ругался площадными словами и, наконецъ, бросался бить ученика. Въ теченіе класса онъ переспрашивалъ и избивалъ человкъ 10, только двое, я да Касьяновъ, не пробовали его кулаковъ потому что долбили хорошо, и онъ считалъ насъ знающими. Однажды Токаревъ, спрашивая Горбунова, здороваго малаго лтъ 20, закатилъ ему плюху, а Горбуновъ, бросивъ ему мломъ въ лицо и плюнувъ, выбжалъ изъ класса. Бшенство Токарева дошло до того, что онъ не могъ боле говорить, только дрожалъ и тотчасъ же ушелъ, но съ этихъ поръ сдлался тише воды, ниже травы и уже никогда ни дрался, ни ругался. Инспекторомъ при моемъ поступленіи былъ Петръ, маленькій человкъ и невыносимйшій педантъ, который за малйшій проступокъ ученика изрекалъ свой стереотипный приговоръ: ‘безъ обда, безъ ужина, въ столовой на колняхъ, съ лишеніемъ пищи’., Строжайшимъ образомъ преслдовалъ онъ табакокуреніе, винопитіе, короткіе сюртуки и чтеніе свтскихъ книгъ, которыя онъ отбиралъ и потомъ у себя жегъ въ печк. Я кому-то изъ товарищей далъ читать Письма русскаго путешественника’ Карамзина, Петръ отобралъ ихъ, потребовалъ утромъ меня и далъ мн жестокій нагоняй: ‘что читаешь! что ты, путешественникомъ что-ли готовишься быть, безтолковый? Читалъ бы ‘Христіанское Чтеніе’,— тамъ языкъ-то языкомъ, а мысли-то мыслями’. Книга полетла въ топившуюся уже печку, а на меня Петръ крикнулъ: пошелъ вонъ, безтолковый: Слово ‘безтолковый’ инспекторъ употреблялъ такъ часто, что семинаристы заглаза его называли не иначе, какъ тоже ‘безтолковый’. Петръ преподавалъ священное писаніе во всхъ классахъ и никогда не измнялъ однажды заведенному и какому-то непонятному, совершенно безтолковому пріему спрашивать учениковъ не, на выборъ, а по порядку списка: начнетъ съ перваго, потомъ говоритъ: слдующій и когда отвтитъ этотъ, опять переходитъ къ слдующему и т. д. до конца списка, а потомъ опять начинаетъ съ перваго, такъ что каждый зналъ, когда онъ будетъ спрошенъ и готовился только къ этому дню. Лучшими учителями были преподаватель исторіи М. В. Загоскинъ и словесности Домскій. Они кое-что почитывали намъ въ класс и подъ секретомъ отъ начальства давали читать свтскія книги, историческія, русскихъ авторовъ и т. д., подавали не. всмъ, а только одному — двумъ лучшимъ ученикамъ, которые и развивались, между тмъ какъ остальные только долбили, зубрили, да сочиняли хріи, а въ конц втораго года даже стихи. Я началъ тогда тоже писать стихи и вообразилъ себя поэтомъ. Я читалъ очень много, фантазія работала живо, рифмы подбирались, а тупъ же попались статьи Дизраели въ ‘Современник’ ‘Литературный характеръ или исторія генія’. Читая ихъ, я находилъ въ себ вс I указываемые авторомъ признаки литературнаго характера и сильно оскорблялся, когда отецъ иногда подсмивался надъ моими поэтическими пареніями. Я уходилъ въ себя, особенно когда мн пошелъ 7-й годъ. Была весна. Я читалъ какой-то литературный сборникъ, гд было приведено мсто, кажется, изъ Шиллера, о томъ какъ въ юнош пробуждается чувство любви. Меня охватило какое-то непонятное волненіе, я почувствовалъ себя тоже юношей и немедленно представилъ себ миловидный образъ 15-ти, лтней брюнеточки, жившей съ своимъ семействомъ на дномъ двор съ нами, только въ другомъ дом. Черезъ какіе нибудь полчаса я былъ уже влюбленъ и думалъ только о ней. Мы часто встрчались. Я въ теплыя ночи спалъ на сновал и проводилъ тамъ за чтеніемъ вс свободные дни. и она нердко приходила туда поболтать со, мною. Недли дв я все собирался, по не ршился ни сказать, ни написать ей, что люблю, а между тмъ воображеніе распалялось, я, что называется, сходилъ съ ума. Наконецъ, я ршился открыться ей во что бы то ни стало. Однажды ни моихъ, ни ея родныхъ, не было дома. Я читалъ. Пришла она въ бломъ капотик, отъ лтней жары. Несмотря на свою прежнюю ршимость, заговорить о своей любви я не могъ и заплакалъ. Она начала утшать меня и положила мн руки на плечи. Губы наши встртились, сердца застучали, въ глазахъ потемнло. Съ этого дня мы часто видлись съ нею, но черезъ два мсяца она ухала изъ Иркутска куда-то къ роднымъ, и я больше никогда не видлъ ее. Я сильно тосковалъ по ней и писалъ отчаянные стихи.

‘Восточное Обозрніе’, No 30, 1885 г.

По переход въ философію, занятія сдлались разнообразне и уже не ограничивались долбней, мы занимались физикой, ворочали мозгами надъ вопросами логики и психологіи, и я дополнялъ чтеніемъ то, что узнавалъ въ семинаріи. Ректоръ и инспекторъ были уже новые и нсколько лучше старыхъ. Наступленіе новаго царствованія дйствовало возбудительно на молодые умы. Я началъ уже интересоваться общественными вопросами, особенно безчисленными ходившими по городу списками разныхъ относящихся къ Россіи сочиненій, и газетными обличеніями. Въ это время случилось событіе, которое сдлало мою жизнь нсколько свободне прежняго. Въ той церкви, въ которую, съ увеличеніемъ семейства, отецъ перешелъ изъ малодоходнаго собора, служилъ вмсто дьячка ‘запрещенный’ священникъ Рубцовъ, благочинный же Ш. хотлъ сбыть отца, чтобы очистить его мсто для своего сына, кончившаго курсъ. Устроено было такъ, что Рубцовъ чмъ-то вывелъ отца изъ себя, и онъ далъ ему въ зубы. Началось дло. Отца въ наказаніе перевели въ какую-то отдаленную и бдную деревню Почечуй, отецъ взялъ свидтельство о болзни, вышелъ въ отставку и ухалъ съ семействомъ въ Кяхту, гд онъ поступилъ регентомъ пвческаго хора. Я остался жить на квартир., читалъ, писалъ стихи и однажды за нихъ чуть было не былъ исключенъ изъ семинаріи. Я былъ знакомъ съ однимъ гимназистомъ, жившимъ на квартир у своей родственницы, мстной аристократки, дв дочери которой только что вышли изъ института. Въ одну изъ нихъ я и не замедлилъ влюбиться и написалъ ей цлую тетрадь стиховъ, которая попалась матери, была представлена ею ректору и меня потянули къ исусу. Меня спасли только хлопоты исправлявшаго тогда должность инспектора учителя Домскаго и то, что мать Наденьки Г., одумавшись, сама-же просила ректора замять дло, чтобы не дать ему огласки. Меня съ перваго мста въ класс ссадили на послднее и держали на немъ годъ. Около того же времени, я принялся секретно отъ всхъ писать прозаическія статьи, начало которыхъ и явилось въ ‘Иркутскихъ Вдомостяхъ’ 1858 г. подъ заглавіемъ Буряты Иркутской губерніи, ихъ нравы, обычаи, врованія, легенды, псни’. Подъ статьей была моя полная подпись. Учители З. и Д. испугались за меня, думая, что мн за сочиненіе этой статьи достанется отъ начальства и совтовали попросить отца, чтобы онъ принялъ составленіе этой статьи на себя. Вы, читатель, не подумайте, что въ стать было что-нибудь либеральное — ршительно ничего — но либераленъ былъ уже тотъ фактъ, что семинаристъ, мальчишка осмливается заниматься тмъ, чмъ не полагается и печатаетъ ₍безъ дозволенія о. ректора. Но начальство на статью не обратило вниманіе, и бда прошла, да я думаю, что при тогдашнемъ благодушномъ и образованномъ архіере Евсеві и бды никакой не было бы, вотъ при его предшественник Аанасі — другое дло. Крутой былъ владыка. Однажды, еще будучи въ словесности, я шелъ купаться къ мельниц, стоявшей за громадной архіерейской заимкой. Такъ какъ дорогу перескаетъ рка Ушаковка, то, чтобы не перебродить черезъ нее, мы обыкновенно перелзали черезъ плетень, ограждавшій въ этомъ мст заимку и по-суху, мимо архіерейской купальни, проходили къ мельниц. Я шелъ одинъ, вдругъ изъ упомянутой купальни выскакиваетъ въ одномъ бль, съ палкою въ рук и весь красный отъ злости владыка. ‘Кто такой?’ кричитъ. Я назвалъ себя. ‘Какъ смлъ, ка-а-акъ ты смлъ? Завтра же прикажу инспектору выпороть тебя черезъ пару служителей. Пошелъ!’ Вернувшись домой, я скоро оправился отъ страха, сообразивъ, что въ каникулы пороть не будутъ, а посл каникулъ Аанасій забудетъ. Такъ и вышло. Но я заговорилъ о первой стать своей. За нею слдовало нсколько другихъ, но уже безъ подписи, въ то же время я началъ писать стихи, уже не въ прежнемъ фетовскомъ род, а въ общественномъ. По рукамъ тогда ходило множество рукописей, между прочимъ со стихами Некрасова, Огарева, Плещеева и т. д. Въ открывшейся тогда публичной библіотек собирался интеллигентный кружокъ, въ которомъ обсуждались всякіе общественные вопросы и будировали противъ мстнаго начальства, которое злилось на библіотеку и называло ее якобинскимъ клубомъ. Я былъ подписчикомъ и нердко, читая въ библіотек газеты, подслушивалъ интересныя для меня бесды, ведшіяся въ сосдней комнат между членами кружка. Въ то же время, я познакомился съ даровитымъ и благороднымъ учителемъ гимназіи Никоновымъ, писавшимъ недурные стихи, и поэтомъ Красносельскимъ, имвшимъ лтъ 20 отъ роду. Лысковскій мщанинъ, служившій у кого-то прикащикомъ, онъ по торговому длу былъ посланъ хозяиномъ на Амуръ, по запилъ въ Иркутск и былъ брошенъ хавшимъ съ нимъ товарищемъ. По случаю заключенія айгунскаго договора онъ написалъ оду и поднесъ ее Муравьеву-Амурскому, а послдній поручилъ поэта заботливости генерала Кукеля. Двадцатилтняго и уже пившаго горькую Красносельскаго помстили въ 1 -й классъ гимназіи, но, понятно, что изъ этого ничего не вышло, гимназическій мундиръ былъ пропитъ, классы брошены. Красносельскій былъ истинный поэтъ, но нисколько не развитой, онъ спился окончательно и скоро умеръ. Начавъ одой мстной администраціи, онъ потомъ перешелъ къ сатир, въ которой упражнялся и я съ Никоновымъ.

Чувства оппозиціи, давно уже бродившія въ иркутскомъ обществ, дошли до крайняго напряженія въ 1857 году. Молодые чиновники, окружавшіе генералъ-губернатора, дозволяли себ многое, что возмущало жителей. На пасх 1857 г., членъ совта главнаго управленія оскорбилъ чмъ-то чиновника Неклюдова, послдній избилъ Беклемишева, а этотъ вызвалъ его на дуэль. Говорили, и не только говорили, но даже писали, печатали и доказывали при разбирательств этого дла въ сенат, что Неклюдовъ отказался отъ дуэли, по его увезли силою и около какуевской заимки на гор застрлили въ упоръ изъ пистолетовъ, данныхъ вице-губернаторомъ Извольскимъ, въ этомъ принималъ личное участіе и полиціймейстеръ Сухотинъ, смотрвшій на эту бойню въ трубу съ колокольни сосдней успенской церкви. Дло было въ 4 часа утра. Днемъ уже весь городъ зналъ о ‘дуэли’ и въ квартиру Неклюдова (котораго лично почти никто изъ иркутянъ не зналъ, такъ какъ онъ только что пріхалъ въ Иркутскъ), стремились уже толпы народа. Въ губернской типографіи, которою завдывалъ тогда Спшневъ, были напечатаны и разнесены по городу повстки о времени и мст погребенія Неклюдова, и на похороны его привалило народа нсколько тысячъ. Петрашевскій готовился сказать рчь, но начальство узнало объ этомъ и на этотъ день его куда-то заперли Похороны прошли спокойно, по волненіе, поднятое дуэлью, не улегалось боле года. Дло переслдовали, трупъ Неклюдова вырывали изъ могилы, совтникъ губернскаго суда Ольдекопъ, однако, посидлъ въ острог за ревностное стараніе доказать, что это была не дуэль, а убійство. Беклемишева съ его секундантами Анненковымъ, и Гурьевымъ, судили все-таки за дуэль и приговорили къ нсколькимъ мсяцамъ ареста, по это было уже года черезъ 1 ¹/₂, а до тхъ поръ имъ и полиціймейстеру пришлось вынести нсколько личныхъ оскорбленій на улиц отъ прикащиковъ и другихъ обывателей. Это движеніе породило цлую сти хотворную литературу. Назавтра посл дуэли архіерей обдая у какого-то купца, рзко высказался противъ убійства, а какой-то прикащикъ пустилъ по городу Кирши въ такомъ род:

Какъ шестнадцата апрля

Близъ заимки архирея

Случилася бда,

Плутъ начальникъ отдленья

Изъ-за мести, изъ-за мщенья

Убилъ молодца и т. д.

Дуэлисты вообразили, что эти вирши съ архіерейскаго голоса писалъ семинаристъ и кто-то изъ нихъ составилъ и пустилъ по рукамъ стихи, изъ которыхъ я помню слдующее:

Смысломъ убогіе, помысломъ грязные,

Вотъ они, вотъ они вышли на свтъ

И появились пасквили разные,

Есть ли въ нихъ истины слдъ?

Стихъ семинарскій, ухватки лакейскія,

Что же за принципъ онъ взялъ?

Рчи повелъ за столомъ архіерейскія,

Посл стишокъ написалъ.

Плюньте на нихъ, и пускай ихъ ругаются,— въ наши великіе дни

Гамъ надъ Россіей заря занимается,

Витязи ночи они!

Въ отвтъ появились стихи, писанные покойнымъ Никоновымъ и другими.

Вс. эти стихи быстро расходились по Иркутску, особенно написанное мною подражаніе одной псн Беранже. Мало этого, каждое утро въ разныхъ мстахъ города, на заборахъ, появлялись надписи на начальство, и тоже большею частью стихами, въ род вышеприведенныхъ прикащичьихъ, и полицейскіе солдаты каждое утро смывали и стирали эти надписи. Статьи Д. Завалишина въ ‘Морскомъ Сборник’ о безобразіяхъ амурской колонизаціи читались на расхватъ, иркутскія корреспонденціи въ’Искр’ съ портретами главныхъ администраторовъ края производили фуроръ. Боле всхъ въ Иркутск шумлъ въ это время извстный Нетрашевскій, онъ былъ высланъ сначала въ Усолье, потомъ въ Енисейскъ. Начальство, впрочемъ, почему-то не принимало никакихъ крутыхъ мръ противъ распространенія упомянутыхъ стихотвореній, вс авторы которыхъ были извстны, и даже, какъ уже сказано, само немного участвовало въ этой стихотворной войн…

Съ переходомъ въ богословскій классъ я. вмст съ нсколькими другими товарищами, былъ посвященъ въ стихарь, и дважды говорилъ проповди въ церкви. Замчу кстати, что эти проповди семинаристы часто не писали, а просто списывали съ книги или съ рукописи, и выдавали за свои. Это обыкновеніе было такъ вкоренено, что когда я однажды, списавъ проповдь съ рукописной учителя Попова, подалъ ее добрйшему инспектору монаху Митрофану, послдній, прочитавъ, сказалъ: ‘Вы это изъ ‘Воскреснаго Чтенія’ списали?’ — ‘Нтъ, съ рукописной проповди Н. И. Попова’.— Ну, такъ онъ списалъ изъ ‘Воскреснаго Чтенія’. И только. Даже отмтку 5 поставилъ. Даже лучшіе проповдники изъ священниковъ, напримръ, протоіерей Прокопій Громовъ, иногда списывали. Я по крайней мр знаю такую штуку. Когда я былъ еще въ училищ и мы ждали новаго архіерея Аанасія. Смотритель Громовъ веллъ мн выучить наизусть написанную имъ привтственную рчь, которую я помню до сихъ поръ: ‘Высокопреосвященнйшій владыка, милостивйшій архипастырь и отецъ! Восемь іерарховъ благословляли вертоградъ сей, и ты восполняешь девяточисленный ликъ посщавшихъ его ангеловъ иркутскія церкви. Пршми же, любвеобильный отецъ, лепетъ дтей готовыхъ, но еще неумющихъ выразить теб своего обрадованія, преложи руц на Ефрема и Манассію, да будемъ вси первенцами, одни по дару уже извданному, другіе по дару твоего архипастырскаго благословенія, сильнаго и оскудвающаго восполнить’. Уже въ 70-ыхъ годахъ я случайно прочелъ эту привтственную рчь въ какихъ-то воспоминаніяхъ, кажется въ Русскомъ Архив’, и тогда только убдился, что Громовъ списалъ ее тоже, вроятно, изъ ‘Воскреснаго Чтенія’. Нужно, впрочемъ, сказать, что въ семинаріи терплось, да и то не всми преподавателями, только списыванье проповдей, вс же другія классныя сочиненія, особенно по логик и психологіи, семинаристы писали обыкновенно сами и немало упражняли надъ ними свои мозги, отчего въ умственномъ отношеніи были развите гимназистовъ. Но экзамены (дважды въ годъ) были чистой комедіей. Хотя вс готовились къ нимъ усердно, по отвчали большею частію по билетамъ, въ которыхъ мелкимъ почеркомъ вписывались подробные конспекты отвтовъ. Кром того, экзаменаторъ, ректоръ или инспекторъ, обыкновенно вовсе не зналъ ни алгебры, ни геометріи, ни физики, ни естественной исторіи, ни сельскаго хозяйства, ни медицины и зналъ крайне плохо всеобщую и русскую исторію, такъ что, отвчая по этимъ предметамъ, можно было врать, учитель же молчалъ, такъ какъ былъ лично заинтересованъ въ хорошихъ отвтахъ своихъ учениковъ. Особенно потшны были экзамены по сельскому хозяйству, которое преподавалось 4 года, и медицин — 2 года. Почти никто никогда уроковъ по этимъ предметамъ не готовилъ (я, напр., ни одного урока), и учителя ихъ не спрашивали, а только читали. какъ въ университет, на экзамен же ученики городили все, что имъ Богъ на душу положитъ, и это было даже полезно, такъ какъ пріучало къ воротливости ума, необходимой для сочиненія отвтовъ о томъ, о чемъ и понятія не имешь. Экзамены же по предметамъ философскимъ и богословскимъ доставались очень трудно, особенно если бывалъ архіерей, въ род Аанасія. Когда я изъ училища переходилъ въ семинарію, экзаменовалъ онъ. Шелъ катихизисъ. Вызвалъ Аанасій меня, я вышелъ, по онъ вопроса не задаетъ, молчитъ, молчу и я.— ‘Ну-у, отвчай, кричитъ владыка своимъ хриплымъ басомъ.— ‘Вы не задали вопроса — ‘Отвчай безъ вопроса’. Я и началъ валять сначала, передлывая вопросы такъ, что они служили связью между отвтами. Пропоролъ я такимъ образомъ чуть не половину катихизиса. Владыка, подпрыгивая отъ восторга, кричалъ: превосходно, превосходно’!— ‘Каково, а?’ говорилъ онъ, обращаясь къ смотрителю, протопопу Громову. ‘Отлично, хорошо в. в—ство’ отвчалъ тотъ, кланяясь съ напускнымъ умиленіемъ.—

Нтъ, да ты пойми, говорилъ ему владыка,— безъ вопросовъ! И отвчаетъ’! Я назвалъ экзамены комедіей, да они и не могли быть не комедіей по тому множеству предметовъ, какіе должны были изучать семинаристы. Я, напр., учился богословію — 1) догматическому. 2) нравственному. 3) пастырскому, 4) гомилетик, 5) церковной археологіи, 6) исторіи церкви, 7) исторіи русской церкви,

медицин, 9) сельскому хозяйству, 10) изъясненіямъ св. Писанія, преподававшимся 6 лтъ, 11) герменевтик, 12) патристик, 13) библейской исторіи, 14) логик, 15) психологіи, 16) русской исторіи, 17) минералогіи, 18) ботаник. 19) зоологіи, 20) физик, 21) всеобщей исторіи, 22) православному исповданію вры, 23) ученію о богослужебныхъ книгахъ, 24) землемрію, 25) черченію, 26) пасхаліи, 27) риторик и піитик, 28) алгебр, 29) геометріи, 30) географіи, 31) священной исторіи, 32) русской грамматик, 33) славянской грамматик, 34) ариметик, 35—40) языкамъ: латинскому, греческому, еврейскому, монгольскому, французскому, нмецкому (изъ послднихъ 4-хъ обязателенъ только одинъ) При этомъ, по большинству предметовъ, уроки приходилось списывать, да еще подавать сочиненія первые два года еженедльно, а послдніе 4 — ежемсячно. Усердное занятіе всею этою премудростью только отупляло ученика, и мн кажется, что, если лучшіе воспитанники не тупли, то единственно благодаря тому, что у нихъ рдко спрашивались уроки и они могли часто не готовить ихъ, наверстывая усиленной зубристикой передъ экзаменомъ.

Въ 1860 г. я кончилъ курсъ и былъ посланъ на казенный счетъ въ Казанскую духовную академію, гд приходилось держать вступительный экзаменъ изъ всхъ предметовъ семинарскаго курса. При всемъ разнообразіи продолжительнаго путешествія, оно надоло мн ужасно. До Красноярска я халъ со своимъ товарищемъ Банковскимъ, отъ Красноярска до Томска съ какой-то барыней, опротиввшей мн тмъ, что любезничала со мной безъ всякой совсти, отъ Томска до Казани съ старопечатнымъ купцомъ Соловьевымъ, который чуть не на каждой станціи, замтивъ дичь, останавливалъ ямщика, вылзалъ съ ружьемъ, подкрадывался и стрлялъ всегда съ промахомъ, потомъ, возвращаясь, съ недоумніемъ хлопалъ себя по бедрамъ и, сказавъ: аллегорія да и только’, садился въ повозку. Когда я пріхалъ въ Казань, въ сентябр 1860 г., пріемные экзамены студентовъ, съхавшихся изъ 14 семинарій, были уже кончены и мн предстояло экзаменоваться одному въ правленіи. Когда я явился къ инспектору, добрйшему старцу Веніамину, онъ встртилъ меня словами: ‘Бдный, бдный, изъ какой дали вы пріхали! А что, высокая гора Уралъ’?— ‘Высокая.’— ‘Сколько же верстъ нужно подниматься на нее’? Я, желая сказать, сколько верстъ приходится хать по горамъ до высшаго пункта перевала, сказалъ, что верстъ сто, а инспекторъ понялъ, что это вышина-то горы сто верстъ и только испуганно проговорилъ: ‘ай-ай-ай’! Узнавъ изъ разговора, что я особенно люблю историческое чтеніе, инспекторъ не одобрилъ моего вкуса и ршительно не совтовалъ заниматься исторіей. ‘Историки’! говорилъ онъ съ ироніей.— ‘сегодня то говорятъ, а завтра другое. Давно-ли восхваляли Петра: ‘онъ Богъ, онъ Богъ твой, о Россія, а нын что объ немъ пишетъ г. Семевскій? Нтъ, ты напиши мн такую исторію, чтобы ужъ навсегда врною была Не одобрялъ инспекторъ и философіи, не одобрялъ и другихъ наукъ, но вліянія въ академіи онъ никакого не имлъ и въ дла вовсе не вмшивался.

Настоящей главой, описывающей періодъ уже юношества. оканчивается къ сожалнію автобіографія С. С. Шашкова. У насъ есть еще поздка его въ Кяхту, но она относится къ другому періоду его жизни по возвращеніи изъ университета. Продолжить біографію покойнаго и условія его развитія предстоитъ по воспоминаніямъ и разсказамъ знавшихъ его лицъ. Эти воспоминанія мы постараемся сосредоточить въ своихъ рукахъ.

‘Восточное Обозрніе’, No 32, 1882

АВТОБІОГРАФІЯ С. С. ШАШКОВА.

Читайте также: