Михаил Голодный
Михаил Голодный
Автобиография
Автобиография
ЦГАЛИ СССР, ф. 1624, оп. 1, ед. хр. 42.
Публикация подготовлена А. Важенковой.
Автобиография, Голодный Михаил Семенович, Год: 1932
Время на прочтение: 8 минут(ы)
ПРОМЕТЕЙ. 6
Я родился в 1903 году в городе Бахмуте (Артемовск). После разгрома первой революции семья, кочуя в поисках заработков, осела в городе Екатеринославе (Днепропетровске). Отец работал на пушной фабрике, агентом-сборщиком компании ‘Зингер’, чернорабочим на мельнице. Сейчас он работает на фабрике ‘Строймат’, где, несмотря на свой преклонный возраст, числится ударником.
Мать моя занималась молитвами, проклятьями и поденной работой на дому у имущих.
В начале империалистической войны, не окончив городского училища, ушел на фабрику. Работал штамповщиком, работал подмастерьем, упаковщиком на мануфактурном складе Барага.
За небольшим перерывом детство провел на улицах Екатеринослава, у берегов Днепра среди детей ремесленников и рабочей бедноты. Трещал бумажный змей над головой, проходили облака, голубело небо. Спасаясь от жары и насекомых, спали на крышах. Захватив краюху хлеба, отправлялись на поиски неоткрытых кладов в курганах в степи. Делали набеги на огороды, сады, бахчи. В зимние вечера дрались с реалистами и гимназистами, не зная пощады, не признавая пленных. Все это прошло как молния — быстро, ярко, неслышно…
Февральские дни. Узнав об отречении Николая Второго, хозяин набавил мне два рубля в месяц, а кадет Жоржик, сын офицера, хотел пожать мне руку, говоря: ‘Теперь все равны’. Декабрь. Город живет той напряженной жизнью, которая понятна только людям гражданской войны, людям подполья на юге. Пустые улицы, заколоченные магазины, неизвестность. Моя тринадцатилетняя (с половиной) голова отказывается понимать начало мировых событий. Тревожные гудки заводов, первые выстрелы на Екатерининском проспекте. Завязывается бой между нашими и гайдамаками. Будущие организаторы комсомола участвуют в защите Совета. Утро переворота. Митинги. Красногвардейцы. Брожу по улицам, от переулка к переулку, прислушиваясь, разглядывая незнакомых и знакомых. Узнаю о существовании кружков молодежи, но где они находятся, что собой представляют, чего хотят — не знаю. Так проходит месяц, два, три…
В апрельское утро восемнадцатого года увидел впервые каски немецких оккупантов. Командный состав — офицеры и унтеры, чисто выбритые, сытые и довольные, вежливо объяснялись с местной интеллигенцией, звеня шпорами, кокетничая выговором. У почтамта, однако, были выставлены пулеметы, маршировали солдаты, проходили бронемашины. В полдень перевозили на грузовиках, на подводах расстрелянных, повешенных, зарубленных. Руки, ноги, головы, солнце, зелень на бульварах, ненависть, томление, боль в сердце. Немецкий оркестр в саду, в ресторане ‘Звезда’ толпы нарядных женщин, за столиками офицеры, тянущие из бокалов через соломинку темную, неизвестную мне, наверно, сладкую жидкость. Поглядывая издалека, прислушиваясь к музыке, я вдруг понял, что значит чужой праздник.
Центральная рада и гетман Скоропадский. На улицах — вартовые. Однажды вечером ко мне явился с таинственным видом сын рабочего Брянского завода Саша Беликов. Он спросил меня, знаю ли я о существовании рабочих кружков молодежи, помогающих работе Коммунистической партии. Он нашептал мне в ухо полный курс стратегии и тактики. Назавтра я отправился на курсы рабочей молодежи, где узнал, что Саша Беликов — не Саша Беликов. И мне сообщили его длинную причудливую подпольную кличку. Через неделю мне было поручено распространить подпольную газету (если не ошибаюсь, ‘Молот’), что было проделано мною в моем районе с большим сердцебиением и с большой охотой. Конец восемнадцатого и весь девятнадцатый — как в калейдоскопе: Махно, Деникин, Шкуро, опять Махно, Петлюра, опять Деникин, Григорьев на Кайдаках, Слащев, повешенные, кричащие улицы. К этому времени ‘спустился’ в нижний район города. Узнал, наконец, о других кружках: ‘Труд и свет’, ‘Маяк’, клуб ‘Третий Интернационал’. Городской район — на Казачьей улице. Первый журнал ‘Юный пролетарий’. Среди редакционных работников нашел М. Светлова. Первое мое стихотворение напечатано в ‘Юном пролетарии’ {Первое стихотворение М. Голодного было напечатано в екатеринославском журнале ‘Юный пролетарий’ в 1920 году.}. Работал в газете ‘Грядущая смена’. Запомнился смутно эпизод. Передовые отряды Махно бродят по улицам. В типографии на проспекте против выставки я и член бюро губкома печатаем праздничный номер газеты. Электрическая станция не работает, энергии нет, и мы приводим в движение машину ручным способом. Один из нас подкладывает белую жесткую бумагу, другой стоит у машины. Высоким, жирным подвалом получается мой рассказ ‘Ванька’. (Впоследствии я передал его для издательства ЦК КСМУ, назвав ‘Васька с Александровской улицы’ {‘Васька с Александровской улицы’. Харьков, 1923.}. Он попал в хрестоматию, и, услышав о нем, я до сих пор краснею.)
После окончательного разгрома всех сил противников нашими войсками на Украине я был послан представителем губкома комсомола в жилотдел, где попал в комиссию по переселению буржуазии в подвалы рабочих, а рабочих — в дома буржуазии. В этой комиссии рабочий-партиец (Буценко или Быценко) обучал меня закалять свою волю. Увидав меня атакованного просителями с зонтиками, с этажерками на руках, он говорил: ‘Ты их слезам не верь, сердцу воли не давай… Мы сто лет плакали’. Или: ‘Старушенции эти в семьдесят первом году нам глаза выковыривали — читал?’ И почти всегда неизменно прибавлял: ‘А стишки свои брось, не дело это для нас…’ Что может быть среди наших писатель, он не верил, а чужих не любил. Неоднократно мне приходилось сталкиваться с этим отношением к вопросам литературы в рабочей и комсомольской среде, и преодолевать его было трудно. Сейчас эти причины более ясны, но тогда бороться с ними просто не было времени. Особенно тяжело было встречать это отношение со стороны товарищей из интеллигенции, которые, зная цену ‘надстройкам’, однако, отмалчивались или, хлопая по плечу, говорили: ‘Ничего, брат, и мы научимся. Вот Максим Горький — то — великий писатель’. Этим мнением как бы подчеркивалась исключительность факта — появление из пролетарских слоев великого писателя. По улыбке, по тону у этих товарищей я догадывался, что они не сознанием — сознание разоблачает их! — а каким-то седьмым, мелким, рабским чувством не верят в культурные силы и возможности рабочего класса.
В двадцатом году я вместе с М. Светловым был командирован губкомом на Всероссийский съезд пролетарских писателей, созванный ЦК Пролеткультов. Эта поездка незабываема по приключениям и воспоминаниям. К моменту моего возвращения в Харьков Врангель прорвался к Днепропетровску, разъезды его подбирались к станции Синельниково. В ЦК КСМУ меня снабдили документами, и я отправился кружным путем — через Полтаву, Кременчуг. Не помню уже, каким образом снова встретился с М. Светловым (он остался в Москве в тифозном бреду) в Крымско-Донбасском оргбюро Пролеткульта. Восемь месяцев мы разъезжали по Крыму и Донбассу в двух отдельных вагонах со штатом сотрудников, с книгами, пьесами Пролеткульта. У нас был комендант, несколько красноармейцев, граммофон, гитара и два пуда манной крупы. Я был завредиздат, Светлов — орготдел, но не было необходимости издавать и не было кем руководить. Иногда у нас начинались перестрелки, иногда формальный бой с отставшими матросами или заградительным отрядом, не признающим нашего мандата. Тогда мы в виде не то перемирия, не то в виде угрозы привешивали к окну нашу вывеску ‘Крымско-Донбасское орг. бюро Центрального Комитета Всероссийского Совета Пролеткультов’. Разъезжая от города к городу, я убедился в моей популярности во ‘многих лицах’. Десятки и сотни стихотворений, лозунгов, басен, надписей к плакатам, сюжетных баллад! Они рассыпались по газетам комсомола, перепечатывались в военных летучках, висели на стенах клубов, на улицах городов. У меня было пять псевдонимов для ‘черной работы’ и только один для той, которую я считал главной. Никогда не признавался я, что обслуживаю еще пять поэтов, ибо М. Светлов был тогда имажинистом, а я считал себя ‘комсомольским лириком’. Но бывало, что, поддаваясь приступам тщеславия, я, тыкая пальцем в какую-нибудь газету с моим стихотворением, говорил красноармейцу Епифантьеву (я печатал стихи и под его фамилией): ‘Ваня, а ведь это — мое’. Но товарищ мой был неграмотен и, ткнувшись лицом в газету, отвечал односложно: ‘Да-а, того… я… не разберу…’ Или: ‘Темно… того-этого’. Никогда и нигде не издавал я этих стихов, о чем ничуть не жалею.
Еще раз при помощи губкома комсомола я был отозван в распоряжение ЦК КСМУ. Работал в коллегии Политпросвета ЦК. Дважды на бюро ЦК ставился вопрос об издании моей первой книги стихов. Наконец, несмотря на недостаток бумаги, было принято решение издать ее {‘Сваи’ — изд-во ЦК КСМУ, Харьков, 1922.}. Она выдержала два издания. ‘Сваи’ были первой книгой комсомольской лирики на Украине. Помню статью Брюсова ‘Вчера, сегодня и завтра в русской поэзии’. Он нашел какие-то новые, не проторенные пути в этой книге. Какие? До сего дня я не знаю, что он хотел этим сказать. В этой книге риторика заглушала лирику, и небольшой налет имажинизма делал ее на новом материале свежей других. Впрочем, каждый находит то, что ищет.
Вскоре в Харькове вышла моя вторая книга — ‘Земное’ {‘Земное’ — изд-во ‘Пролетарий’. Харьков, 1924.}. Редакция журнала ‘Молодая гвардия’ в Москве перепечатала оттуда стихотворение ‘Со станком’. Кажется, это стихотворение действительно стало популярным. Написанное вдруг, оно по форме своей было примитивным, но на нем лежала та необъяснимая печать удачи, которая всегда будет темной для защитников формального метода.
К концу двадцать третьего года я в Москве. Рабфак имени Покровского. Диспуты, лекции, выступления. Работаю в журнале ‘Молодая гвардия’, состою в группе ‘Октябрь’ {Группа ‘Октябрь’ — литературная группа пролетарских писателей. Организовалась в 1922 году. Ядро группы составили вышедшие из ‘Кузницы’ (А. Малышкин, С. Родов и др.), члены группы ‘Молодая гвардия’ (А. Веселый, А. Еезыменский и др.), члены группы ‘Рабочая весна’ и др. Группой издавались журналы ‘Октябрь’ и ‘Ца посту’. Группа просуществовала до 1925 года.}. Печатаю стихи в журналах ‘Октябрь’, ‘Молодая гвардия’. В газетах ‘Комсомольская правда’, ‘Правда’. Выходят при моем участии комсомольские альманахи. В издательстве ‘Молодая гвардия’ выходят мои стихи в дешевой массовой библиотечке. Там же — второе издание ‘Земного’. В издательстве ‘Новая Москва’ — ‘Дороги’.
Заострив свои разногласия с группой товарищей из ‘Октября’, ухожу работать к А. Воронскому. Со мной — М. Светлов, Н. Кузнецов, А. Веселый, В. Казин из ‘Кузницы’ {‘Кузница’ — литературное объединение, существовавшее в Москве в 1920—1931 годы. Ядро ‘Кузницы’ составила группа пролетарских поэтов, вышедшая из Пролеткульта (В. Александровский, М. Герасимов, В. Казин и др.).}. Организовываем альманах ‘Перевал’ {‘Перевал’ — литературная группировка 1923—1932 годов. Организована под руководством А. Вороненого при журнале ‘Красная новь’. Первоначально объединяла литературный (главным образом поэтический) молодняк (М. Светлов, М. Голодный и др.), отколовшийся от ‘Молодой гвардии’ и ‘Октября’. Вскоре в ‘Перевал’ вошли писатели-прозаики (А. Малышкин, И. Катаев, А. Веселый, П. Павленко и др.), поэты и критики.
Группой издавался альманах ‘Перевал’.}. Хвастаю позицией качества, не зная еще, куда она может привести. Мучительно работаю над творческим методом, стараясь выработать свое отношение к материалу: слову, языку, синтаксису, рифме. Люблю полную рифму! Даже глагольную! Печатаю стихи: в ‘Красной нови’, в ‘Новом мире’, в ‘Красной ниве’, ‘Перевале’. В издательстве ‘Молодая гвардия’ — книга ‘Новые стихотворения’ {‘Новые стихотворения’. М., изд-во ‘Молодая гвардия’, 1928.}. Пятнадцать стихотворений написаны в этой книге за трое суток, и это кажется мне лучшим, что я написал. Все чаще печатаюсь в ‘Прожекторе’. Лучшие статьи о поэтах первого, второго и третьего призыва прошли через руки редактора ‘Прожектора’ Л. Ю. Шмидта. Не в пример другим у него отсутствовало трусливо-осторожное отношение к молодым, и помощь его заключалась не в нравоучениях, а в подлинном товариществе.
К началу двадцать восьмого года ‘Перевал’ стал не тем, кем хотел быть в дни его организации комсомольцами и партийцами. Позиция качества окрасилась в явные политические цвета, враждебные рабочему государству. ‘Лишний человек’ шестидесятых годов Аполлон Григорьев избирается в вожди. На местах в провинции среди перевальцев все чаще попадают молодые люди с признаками юродства. Они разговаривают мистическими жестами, быстро и нервно тянут воздух, шмыгая носом, и ноздри у них при этом подозрительно белеют. Но самым печальным было не это. Удручающе и страшно было слышать слова одобрения с их языка.
Возвратившись из поездки по провинции, я решительно порвал с группой ‘Перевал’ и ушел снова в Ассоциацию пролетарских писателей {РАПП — Российская ассоциация пролетарских писателей. Оформилась в 1925 году под названием Всероссийской АПП (ВАПП) и объединила основные пролетарские кадры на литературном фронте. РАПП отстаивал принципы классовости в вопросах как художественного творчества, так и общего развития культурной революции. Вопросам учебы, творческого самоопределения придавалось особое значение в работе организации.
РАПП не был свободен от ряда грубых литературно-политических ошибок — групповщины, элементов обособления, преувеличенного представления о своей роли, отрыва от практики социалистического строительства и пр. В связи с успехами социалистического строительства нужда в особой организации пролетарских писателей отпала. Постановлением ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года РАПП был ликвидирован.}.
В издательстве ‘Огонек’ вышла моя книга ‘Избранные стихи’ {‘Избранные стихи’. М., изд-во ‘Огонек’, 1927.}. В ГИЗе — первая книга лирики ‘Стихи и песни’ {‘Стихи и песни’ — 1930 г.}.
Все лето тридцатого года работал над переводами поэтов из народов СССР: переводил татар, грузин, белорусов, евреев, украинцев, чеченцев, узбеков. В свою очередь, читал свои стихи в переводах украинских и еврейских поэтов. Встречал свои стихи в переводе иностранных авторов: на немецком в ‘Югенд-интернационале’, на английском — ‘Октябрь в русской литературе’ переводы Д. Кюница. Осенью — у себя в Днепропетровске с А. Безыменским на заводах. Писал снова лозунги, эпиграммы, басни, песни, ‘соревнуясь на скорость’, вспоминая девятнадцатый год. Ничего из этих работ не издавал и не печатал в центральной прессе. Писали о моем творчестве иногда в общих, иногда в отдельных самостоятельных статьях Л. Лелевич, Г. Горбачев, Львов-Рогачевский, А. Лежнев, А. Воронений, М. Зенкевич, А. Селивановский, В. Полонский, Л. Авербах, Н. Осинский и др. Встречал интервью о себе и Светлове в ленинградской газете ‘Смена’ А. Луначарского. Кажется, он там поддержал нас. В той же газете статья-обзор H. Асеева: он тоже там поддержал нас. Наиболее интересную статью о себе читал в ленинградском журнале, перепечатанную в сборнике ‘Молодая поэзия’. Заглавие статьи — ‘Поэт без маски’, автор — А. Горелов.
Имеются биографические сведения обо мне в советских энциклопедиях: в Большой, Малой и Литературной.
За тридцатый — тридцать первый годы напечатал ряд новых стихов в ‘Новом мире’ и ‘Прожекторе’. Стихи эти собраны мною в отдельную книгу.
25/VIII 1932
Мих. Голодный