ИНСТИТУТ К. МАРКСА и Ф. ЭНГЕЛЬСА
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
БИБЛИОТЕКА НАУЧНОГО СОЦИАЛИЗМА
ПОД ОБЩЕЙ РЕДАКЦИЕЙ Д. РЯЗАНОВА
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКВА * 1928 * ЛЕНИНГРАД
Август Бебель
Письмо в редакцию ‘Современного Мира’
(‘Совр. Мир’ 1913 г. No 
Вы хотите иметь от меня статью о Бебеле. У меня теперь очень мало свободного времени, но я все-таки не могу отказать себе в удовольствии посвятить несколько страниц памяти человека, которого глубоко уважали даже его политические враги и на которого я привык смотреть в некоторых отношениях, как на своего учителя.
Едва ли есть надобность повторять здесь, что Бебель родился 22 февраля 1840 г., что, сын унтер-офицера, он явился на божий свет пролетарием в полном смысле этого слова, что он рано осиротел и сделался токарем по ремеслу, что уже двадцатилетним юношей он примкнул к рабочему движению, но сначала был противником социализма и лишь постепенно проникся его учением, которое защищал потом с редкой энергией и выдающимся талантом вплоть до самой своей смерти. Все это и все этому подобное ваши читатели, вероятно, знали раньше, а если нет, то, конечно, узнали из повседневной печати тотчас же после смерти гениального токаря. Позвольте же мне, избегая ненужных повторений, остановиться на тех сторонах его славной деятельности, о которых очень мало распространялась повседневная печать не только в России, но и за границей.
Кто не читал книги Бебеля ‘Женщина и социализм’? Или, по крайней мере, кто не слыхал о ней? Она выдержала в Германии до шестидесяти изданий и была переведена едва ли не на все языки цивилизованного мира. Воспоминания Бебеля (‘Aus meinem Leben’), к сожалению, оставшиеся неоконченными, разошлись в огромном числе экземпляров и читаются с захватывающим интересом. Словом, этот богато одаренный природой человек был очень известен как писатель. Но еще более известен был он как политический деятель. И не подлежит ни малейшему сомнению, что его политическая деятельность гораздо более замечательна, нежели деятельность литературная. Он был политическим борцом прежде всего. Замечу мимоходом, что это бросается в глаза, между прочим, и при чтении той части его воспоминаний, которая относится к годам его юности. Она ясно показывает, что склонность к политическим выступлениям обнаружилась у него раньше и сказывалась сильнее, чем склонность к научным и литературным занятиям. Характерно, что уже первое народное собрание, на котором присутствовал он, — собрание 19 февраля 1861 г. Лейпциге, — пробудило в нем инстинкт политического оратора. Впрочем, не только — политического оратора, но также и пролетария. На этом собрании выступили некоторые рабочие, оспаривавшие мнение докладчика, Профессора Гирцеля. ‘Хотя я и не был согласен с этими ораторами, — говорит Бебель, — но на меня производило сильное впечатление то, что рабочие могли с такой силой выступать против ученых людей, и мне самому захотелось уметь говорить так’ {‘Aus meinem Leben’. Zweite durchgesehene Auflage. Stuttgart 1911. T. I, S. 52.}.
Но если верно то, что в Бебеле политический деятель всегда преобладал над писателем, то не менее верно и то, что его политическая деятельность никогда не спускалась до уровня близорукого эмпиризма. Этот сын народа, обязанный своим образованием гораздо больше тюрьме, нежели школе, прекрасно знал цену теории. И ему посчастливилось найти, через посредство Либкнехта, таких руководителей в теоретической области, которые дали ему возможность осветить свою практическую деятельность ярким светом самой передовой идеи нашего времени. Такими руководителями послужили для него Маркс и Энгельс.
Маркс и Энгельс были, как известно, материалистами, умевшими взглянуть с материалистической точки зрения не только на природу, но и на историю. Этим они отличались, например, от французских материалистов XVIII в. и даже от Фейербаха. Фейербах, в своем восстании против Гегеля провозгласивший, что не сознание определяет собою бытие, как это выходит согласно идеализму, а, наоборот, бытие определяет собою сознание, — Фейербах по своему взгляду на движущие силы общественного развития оставался очень близким к историческому идеализму французских просветителей вообще и французских материалистов указанной эпохи в частности. У него, как и у них, в конце концов, оказывалось, что миром правит ‘мнение’. Поэтому его материализм был, — подобно французскому материализму, — непоследовательным: на материалистической основе у него воздвигалась идеалистическая надстройка. Он сам выражал это словами: ‘Rckwrts stimme ich den Materialisten bei, aber nicht vorwrts {Т. е. он был согласен с материалистами только до известной точки, только в том, что касалось природы, а начиная от этой точки, там, где речь заходила об общественном развитии, Фейербах покидал материалистическую точку зрения.}.
Эта непоследовательность, вносившая двойственность в миросозерцание материалистов прежнего времени, устранена была только в материализме Маркса и Энгельса. Главная, — и, поистине, колоссальная, — заслуга этого материализма заключается в ясном обнаружении тою, что сознание определяется бытием не только в природе, но также и в истории. Только с тех пор, когда обнаружена была эта чрезвычайно важная истина, материализм сделался стройным и последовательным миросозерцанием. Это стройное и последовательное миросозерцание не встретило сочувствия со стороны идеологов буржуазии. Но идеологи пролетариата, можно сказать, инстинктивно тяготели к нему, поскольку не поддавались буржуазному влиянию. Бебель принадлежал к числу тех идеологов пролетариата, которые не боялись мыслить последовательно. Поэтому, сбросив с себя влияние буржуазии в социально-политической области, т. е. сделавшись социалистом, Бебель, по-видимому, уже рано додумался также и до материализма в его новейшем виде, до материализма Маркса и Энгельса. Во всяком случае, когда, в конце прошлого века, начались споры последователей этих мыслителей с так называемыми ревизионистами и когда я выступил в немецкой печати на защиту материализма против Конрада Шмидта, защищавшего, под предлогом ‘критической философии’, плохо переваренный им идеализм, — Бебель печатно заявил, что хотя ему мало приходилось заниматься вопросами этого рода, но он думает, что истина на моей стороне. Нечего и говорить, как отрадно мне было это сочувствие Бебеля в такое время, когда начали колебаться многие из самых надежных, как нам казалось, единомышленников наших…
Но Маркс и Энгельс не довольствовались работой теоретической мысли, как ни плодотворна была эта работа в их лице. Весьма замечательно, что уже в так называемых тезисах о Фейербахе, написанных весною 1845 г., Маркс выставляет следующее положение: ‘Философы только объясняли мир так или иначе, но дело в том, чтобы изменить его’. Понятно, что изменить мир невозможно иначе, как путем практической деятельности. И мы знаем, что Маркс и Энгельс посвящали этой деятельности много времени и сил. Еще менее мог удовольствоваться теорией Бебель, бывший, как я уже сказал, практическим деятелем прежде всего. Едва ли погрешу преувеличением, сказав, что теория имела для него цену, главным образом, потому, что помогала ему разбираться в практических вопросах. Он пользовался теорией, как факелом, освещавшим его политический путь. Но он никогда не выпускал из своих рук этого факела. Я не знаю, был ли до сих пор в международном социализме другой практический деятель, умевший так хорошо, как Бебель, применить к политике то основное положение материализма, что не сознание определяет собою бытие, а бытие определяет собою сознание.
Пока политический деятель убежден, что миром правит ‘мнение’, он видит в своих руководящих принципах самостоятельную историческую силу, способную преодолеть все, даже самые неблагоприятные, условия места и времени. Французские просветители XVIII в. твердили играя словами: ‘la raison finit toujours par avoir raison’ (разум всегда оказывается правым) {Игра слов здесь в том, что понятие: быть правым передается словами avoir raison, т. е. иметь разум, таким образом, выхолило, что разум всегда кончает тем, что имеет разум. Эту игру слов охотно повторяли наши субъективные социологи.}. С точки зрения последовательного материализма сам разум представляется продуктом исторического развития. Поэтому отдельные выводы разума, — т. е., между прочим, и все политические принципы, — всегда имеют не абсолютное, а только относительное значение, определенное условиями места и времени. Политический деятель, правильно усвоивший себе исторический материализм, никогда не будет склоняться к утопизму. Этим объясняется то, что политическая деятельность Бебеля, твердо державшегося основных положений Марксова материализма, никогда не была хотя бы в самомалейшей степени утопической. В известном смысле он был самым ‘реальным’ изо всех реальных’ политиков. Конечно, — только в известном смысле. Обыкновенно реальные политики отличаются страшной близорукостью. Они понимают, что значение всякого данного политического принципа определяется условиями места и времени. Но они видят только условия нынешнего дня, совсем не принимая в соображение условий будущего. Оттого, практичные сегодня, они оказываются крайне непрактичными завтра или послезавтра. Решительные враги утопизма, они сами являются утопистами, но только утопистами навыворот. Чтобы недалеко ходить за примером, можно указать на так называемых ревизионистов. Они от всего сердца стремятся стать реальными политиками, но они близоруки. Их социально-политический взор никогда не простирается за пределы текущего дня. Поэтому чуть не каждый новый день до очевидности обнаруживает изумительную непрактичность их мнимой практичности. Вспомните спор об участии социалистов в буржуазных министерствах. Ревизионисты с сожалением смотрели на марксистов, находивших вступление Мильерана в министерство Вальдека-Руссо по меньшей мере несвоевременным. В таком их отношении к социалистическому министериализму они видели совершенно непростительное доктринерство. И нельзя не признать, что участие социалистов в буржуазном министерстве должно было представляться им очень полезным делом, пока они ограничивали свои соображения практическими вопросами дан ной минуты. В той стране, где совершался этот ‘социалистический опыт’, реакция высоко подняла голову во время дела Дрейфуса. Дать ей отпор было, в самом деле, полезно. Оставалось только определить те условия, при которых отпор явился бы наиболее сильным. На первый взгляд казалось, что наиболее сильным он будет в том случае, когда пролетариат, для борьбы с реакцией, теснейшим образом соединит свои усилия с усилиями республиканской буржуазии. Участие социалистов в буржуазном министерстве рассматривалось ревизионистами именно как самый производительный способ соединения политических усилий этих двух классов. Вот почему ревизионисты энергично отстаивали такое участие. Мы видели это на Парижском международном съезде 1900 г. Но то, что не могло не казаться полезным и даже необходимым, пока соображения социалистов ограничивались злобой текущего дня, представлялось в совершенно другом свете с точки зрения будущности рабочего движения. Так, не трудно было предвидеть, что коалиционному министерству придется стать в то или другое положение по отношению к экономической классовой борьбе, происходящей в современном обществе независимо от тех или иных парламентских комбинаций. Не менее очевидно было, что буржуазное министерство станет поддерживать в этой борьбе именно буржуазию, хотя бы в его состав и входило известное социалистическое меньшинство. Ко времени Парижского съезда 1900 года буржуазное министерство Вальдека-Руссо, включившее в свой состав социалиста Мильерана, уже два раза стреляло в рабочих: сначала в одной из французских колоний (на острове Мартинике), потом — в Шалоне-на-Соне. Какое же впечатление могли произвести, какое впечатление производили эти расстрелы на французских рабочих? Рабочие не удивлялись тому, что буржуазные политические деятели вроде Вальдека-Руссо принимали сторону буржуазии. Это было в порядке вещей. Но их не могло не возмущать то обстоятельство, что в министерстве, стоявшем на стороне предпринимателей, продолжал преспокойно заседать социалист. Это должно было сделать их недоверчивыми по отношению к социалистической партии. К тому же недоверие поддерживалось и укреплялось пропагандой анархистов, никогда не упускавших случая повредить социалистам. И мы в самом деле видим, что именно со времени пресловутою ‘социалистического опыта’ Мильерана во Франции значительно усилился анархический синдикализм, свивший себе довольно прочное гнездо во ‘Всеобщей Конфедерации Труда’. Словом, с точки зрения будущности рабочего движения невыгоды социалистического министериализма должны были представляться несравненно более серьезными, нежели его временные выгоды, ослепившие ревизионистов. Вот почему марксисты, не закрывавшие глаз на злобу грядущего времени, отнеслись к Мильерану недоверчиво, а некоторые из них и совершенно отрицательно. Бебель был болен во время Парижского международного съезда и потому не принимал в нем участия. Мне думается, что если бы он был в состоянии приехать в Париж, то он, вероятно, выступил бы против проекта резолюции, оставлявшего слишком много лазеек для оппортунистического политиканства и, к сожалению, принятого большинством голосов {Против него голосовали Гэд. Вальян и некоторые другие. В числе этих других был — я и… Энрико Ферри, сделавшийся теперь горячим сторонником участия социалистов в буржуазном министерстве. Говорят: времена меняются, и мы с ними. Но Ферри поспешил измениться прежде, чем изменились ‘времена’…}. Ho это только предположение, а вот факт. На международном съезде в Амстердаме (1904 г.) Бебель выступил главным противников Жореса, упорно и талантливо защищавшего близорукую политику оппортунизма. Можно с полной уверенностью сказать, что если в Амстердаме международный марксизм одержал победу над международным ревизионизмом, то этим он в очень большой степени обязан был Бебелю. В том-то и состоит главная отличительная черта Бебеля, как практического деятеля, что его политика никогда не была оппортунистической. Прежде, чем выступить противником Жореса в Амстердаме, он не раз наносил тяжелые удары социалистическому оппортунизму в Германии: напомню его неоднократные стычки с Фольмаром и его решительное выступление против Бернштейна на партийном съезде 1899 года в Ганновере.
Правда, среди радикальных элементов немецкой социал-демократической партии нередко находились люди, огорчавшиеся тем, что они называли умеренностью Бебеля, и со вздохом сожаления утверждавшие, что ‘он уже не тот’. Но мнимая умеренность Бебеля огорчала их единственно потому, что сами они оставались утопистами. И когда он выступал против таких людей, — а он энергично выступал против них всякий раз, когда их утопизм грозил толкнуть немецкий пролетариат на ложную дорогу, — его борьба с ними была не чем иным, как борьбой научного социализма с утопическим в сфере практического действия. Вспомним времена давно прошедшие. После принятия германским рейхстагом исключительного закона против социалистов (в октябре 1878 г.), Бебелю, вместе с другими вожаками немецкой социал-демократии, пришлось выступать против Иоганна Моста и его единомышленников. Но чего хотели Мост и те, которые одобряли его будто бы радикальную тактику? Они требовали от своей партии перехода на тот путь мнимо-революционной деятельности, который в очень короткое время привел их к анархизму. Нужно ли говорить, что правы были не ‘мостиянцы’, а Бебель, Либкнехт и другие вожаки, знавшие, что не всякий тот, кто кричит: ‘революция!’, ‘революция!’, является на самом деле революционером. Что представляло бы собой теперь германское рабочее движение, если бы большинство его тогдашних участников подчинилось влиянию Моста?
А вот другой пример, относящийся ко времени, непосредственно следовавшему за отменой указанного исключительного закона. Тогда возникло в германской партии течение так называемых молодых (der Jungen). ‘Молодые’ также мнили себя бог знает какими радикалами и также скорбели о том, что Бебель ‘уже не тот’. Но что же собственно дали они германскому рабочему движению? Ничего, кроме нескольких более или менее звонких революционных фраз и нескольких совершенно несбыточных, при тогдашних условиях, тактических требований. ‘Молодых’ раздражало, что освободительное движение пролетариата шло в Германии не так скоро, как им этого хотелось, и они винили в этом Бебеля, Либкнехта и других испытанных вожаков германской социал-демократической партии. Им казалось, что те тормозят движение, противятся его ускорению, между тем как, на самом деле, вожаки противились не ускорению движения, от них вовсе и не зависевшему, а только некоторым нетерпеливым движениям молодых академиков, не имевших правильного понятия о данных условиях освободительниц борьбы пролетариата, да по своему утопическому настроению вовсе и не расположенных считаться с этими условиями. Само собою понятно, что псевдореволюционные фразы ‘молодых’ не могли не вызвать осуждения со стороны Бебеля. Но пока ‘молодые’ ограничивались критикой старого образа действий, он, со своей стороны, боролся с ними оружием критики. К сожалению, они не удовольствовались одной идейной борьбой. Они стали дискредитировать партию в лице ее центральных учреждении. Тогда дело приняло другой оборот. Несколько молодых людей, проявивших особенное усердие по части такого дискредитирования, были исключены из партии. Бебель тоже добивался их исключения. Он не любил шутить там, где речь заходила о партийной дисциплине.
Как смотрел он на обязанности социал-демократа по отношению к своей партийной организации, можно видеть еще из следующего. Известно, что на Иенском партийном съезде 1905 г. Бебель выступил докладчиком по вопросу о массовой стачке, как об одном из орудий самозащиты пролетариата в борьбе с реакцией. Съезд принял по этому вопросу решение, гласившее, между прочим, так:
‘Партийный съезд заявляет, что особенно в случае покушения на всеобщее, равное, прямое и тайное избирательное право или на право коалиций обязанность всего рабочего класса — пользоваться всеми средствами защиты.
‘Одним из самых действительных средств борьбы для отражения подобных политических преступлений против рабочего класса или для завоевания важных основных прав в целях его освобождения партийный съезд признает, в подходящих случаях, самое широкое применение массового прекращения работы’.
Это решение истолковано было некоторыми членами партии в смысле непосредственного призыва к массовой стачке. Но Бебель понимал его совсем не в таком смысле. Решение, которое он отстаивал в своем докладе, самым недвусмысленным образом указывало на то, что для успешности массовой стачки ‘безусловно необходимо как можно большее распространение политической и профессиональной организации рабочего класса и непрестанное воспитание и просвещение масс рабочей литературой и устной и печатной агитацией’. Это значило, что в глазах съезда и его докладчика массовая стачка требует подготовки, и было ясно, что подготовка к ней не может явиться делом одного дня. Но раз нашлись люди, в своем революционном нетерпении плохо понявшие резолюцию съезда, Бебелю опять пришлось ‘тормозить’. Это были тем более необходимо, что профессиональные союзы Германии тоже склонны были понимать иенское решение, как непосредственный призыв к стачке, и, всецело занятые делом своей организации, были недовольны им. Чтобы выяснить истинный смысл иенской резолюции, центральный комитет партии вошел в сношение с Общей комиссией профессиональных союзов. Его переговоры с. ‘ею в течение некоторого времени оставались неопубликованными. Слух о переговорах проник в печать и, по обыкновению, вызвал много недоразумений и много упреков по адресу Бебеля. Стали говорить, что центральный комитет, членом которого он состоял, вел переговоры с Общей комиссией о том, чтобы отменить решение иенского съезда о массовой стачке. Это подозрение тем особенно обижало Бебеля, что оно приписывало ему нарушение партийной дисциплины. Выступив докладчиком по тому же самому вопросу на партийном съезде следующего 1906 года в Маннгейме, он сказал, что если бы указанное обвинение было справедливо, то нельзя было бы достаточно резко осудить центральный комитете вообще и его, Бебеля, в частности. ‘Ибо, — говорит он, — в таком случае наш образ действий и, в частности, лично мой был бы не чем иным, как изменой партии’. Бебель отказывался представить себе, каким образом партийные учреждения, через несколько месяцев после партийного съезда, который принял известное решение, определившее политику партии, могли бы пуститься в переговоры с другими учреждениями для отмены этого решения. Еще хуже была бы роль того человека, — т. е. самого Бебеля, — который защищал проект этого решения, добился его принятия, а потом вступил в заговор против него. ‘Можно было ожидать, — воскликнул Бебель, — что, по крайней мере, некоторые партийные газеты зададут себе вопрос, позволительно ли заподазривать в подобной измене и низости человека, целый век боровшегося за партию’. Подобное понятие о партийной дисциплине до сих пор является одним из самых существенных условий могущества германской социал-демократической партии. Жаль только, что оно распространилось пока еще не во всех странах, где существует рабочее движение.
Коснувшись иенского съезда 1905 г., считаю не лишним напомнить здесь довольно забавный эпизод, вызванный мнением Бебеля о всеобщей стачке. Один из представителей правого крыла партии, довольно известный Роберт Шмидт, еще до съезда высказывался как противник массовой стачки. В своем докладе Бебель напомнил, что этот товарищ 15 лет тому назад принадлежал к ‘молодым’, т. е., стало быть, выступал Крайним ‘революционером’. Отметив, как изменилось теперь настроение Шмидта, Бебель прибавил, что, согласно Евангелию, на небе больше радуются одному покаявшемуся грешнику, чем девяносто девяти праведникам. На эту шутку Шмидт возразил тоже шуткой: он признал, что действительно принадлежал когда-то к ‘молодым’ и питал смелое намерение ‘внушить товарищу Бебелю более революционное настроение’. А в настоящее время он, Роберт Шмидт, более чем удовлетворен тем успехом, который имели его тогдашние усилия. Этот обмен шуток, возбудивший громкую веселость съезда, завершился серьезным и очень характерным за-явлением Бебеля. Он сказал в своем заключительном слове:
‘Роберт Шмидт, шутя, признался, что его радует то благодетельное влияние, которое он имел в свое время на меня и на Зингера в смысле сообщения нам более радикальных взглядов. Это была недурная шутка, но — только шутка. Зингер и я не радикальнее теперь, чем были пятнадцать лет тому назад. Этим я, во всяком случае, отличаюсь от многих таких товарищей, которые, подобно Роберту Шмидту, некогда были ультра-радикальными, а теперь принадлежат к самым умеренным. Старый опыт показывает, что ультра-радикалы чаще всего переживают внезапные превращения’. (Живое одобрение со стороны съезда.) ‘Если бы я хотел касаться личностей, я мог бы указать таких, которые говорят теперь очень радикально, но за будущий радикализм которых я не могу поручиться’. (Смех.)
Все это было как нельзя более справедливо. На глазах Бебеля совершилось много удивительнейших превращений. Люди, некогда обвинявшие его в непозволительной умеренности, начинали обвинять его в излишнем радикализме, а он оставался все тем же Бебелем и прямо шел к своей цели, руководясь твердо установленными и глубоко продуманными принципами. К тому, чем отличается он, по его словам, от людей, внезапно перелетевших с крайнего левого крыла партии на крайнее правое, он мог бы еще прибавить, что они подчинялись изменчивым настроениям, а он следовал неизменным принципам.
Я уже указал, в чем состояла природа этих принципов. Они представляли собою лишь практические выводы из той основной теоремы материализма, что не сознание определяет собою бытие, а бытие определяет собою сознание. Держась этой теоремы, можно было с полной уверенностью утверждать, что пролетариат, — как и всякий другой класс, — непременно будет тяготеть к таким политическим взглядам, которые соответствуют его положению и его нуждам. А так как его положение и его нужды определяются ходом экономического развития общества, то его политическому представителю надо принять этот ход развития за точку отправления во всех своих программных построениях и во всех своих тактических соображениях. Но ход экономического развития всякого данного общества не зависит от воли отдельных лиц или отдельных групп лиц. Следовательно, от их воли не зависит и тактика, которой они могут разумно держаться в каждое данное время. Тот тактический прием, который хорош при одних условиях, становится дурным при других. Все зависит от обстоятельств. Благодаря перемене обстоятельств, разум становится безумием, благодеяние — мучением. Таким образом, высшим критерием тактических приемов становится их целесообразность. Бебель сделался великим политиком именно благодаря тому, что умел найти наиболее целесообразную для данного времени тактику. Я уже обращал внимание читателя на ту ловкость, с которой он умел проходить между Сциллой утопического радикализма и Харибдой близорукого оппортунизма. Он знал, что тактика зависит от условий времени и места. Однако он считался с условиями не только настоящего, но также и будущего времени. В этом заключалась вся тайна его великого тактического превосходства как над утопическими радикалами, так и над близорукими оппортунистами.
В своем заключительном слове к докладу Иенскому партийному съезду о массовой стачке Бебель говорит:
‘Для нас, социал-демократов, понятие ‘революционный’ определяется не средствами, а целями. Но никогда еще ни одно движение во всемирной истории не отличалось таким ясным сознанием своей цели, какое свойственно современному движению пролетариата. Участники этого движения своей сознательностью далеко превосходят участников тех движений, которые совершались в прежние исторические эпохи’. Тут же Бебель рассказал, как удивляли его некогда своей политической незрелостью буржуазные представители революционного движения 1848—1849 гг. Люди, постоянно толковавшие о революции и тираноубийстве, крайне плохо разбирались в политических вопросах. Бебель был вне себя от удивления, убеждаясь в том, что ‘старики’, боровшиеся во время революции, просидевшие в каторжной тюрьме четыре — пять лет и более, оставались в полном неведении и в полной неясности насчет того, что касалось государства и правительства. Следует думать, что подобные впечатления сильно укрепляли недоверие Бебеля к революционной фразе. ‘В массе сознательных рабочих дело обстоит иначе’, — с гордостью прибавлял вожак немецкого пролетариата.
Он имел право прибавить это. Сознательные немецкие рабочие, действительно, хорошо понимают конечную цель своей борьбы, равно как и средства к ее достижению. Но самое это обстоятельство представляет собою новый, никогда небывалый факт. ‘С тех пор, как свершаются революции во всемирной истории, никогда еще не было такого народного движения, — говорит Бебель, — великая масса участников которого была бы так просвещена, так осведомлена, так хорошо знала бы сущность государства и общества и законы, ими управляющие, как это знают участники современного социалистического движения. Это единственное в мире явление’. Освободительное движение рабочего класса было бы самым революционным изо всех происходивших в истории движений даже и в том случае, если бы оно протекало самым мирным образом. Оно все-таки привело бы к такому коренному переустройству общества какого еще не знала история.
Последователей научного социализма, учеников Маркса и Энгельса часто обвиняли в том, что они проповедовали фатализм. Но ведь Бебель был один из самых убежденных и самых последовательных марксистов а между тем в его взглядах нельзя было найти ни одного атома фатализма. Тот совсем не похож на фаталиста, кто больше всего ценит в современном рабочем движении сознательность его участников. Сознательность личности — высший признак ее развития. А фаталист не заботится о развитии личности.
Не сознание определяет собой бытие, а бытие определяет собою сознание. Это так. Но из этого отнюдь не следует, что сознанию нет теста в историческом движении человечества. Будучи определено бытием, сознание, с своей стороны, влияет на дальнейшее развитие бытия. И когда речь заходит о таком перевороте в общественном бытии, который на языке науки называется устранением капиталистических отношений производства, тогда становится как нельзя более ясным, что он предполагает чрезвычайно высокую степень сознательности производителей. Бебель превосходно понимал это. Оттого и радовала его сознательность германского пролетариата.
Но если это так, то перед нами является новая черта его тактики. Хорошо было в его глазах все то, что было целесообразно, а целесообразно было все то, что содействовало развитию самосознания рабочего класса. Поэтому, обсуждая целесообразность данного тактического приема, Бебель раньше всего спрашивал себя, как повлияет он на указанное самосознание: если он ускорит его развитие, то он хорош, если он замедлит его, то он дурен. Фейербах говорил когда-то: ‘что такое теория? что такое практика? Теория — то, что остается только в моей голове, практика — то, что из моей головы переходит в головы ближних’. Самым практичным делом нашего времени является именно содействие переходу освободительных идей из ‘моей’ головы в головы тех ‘моих’ ближних, которые по самым условиям своего бытия не могут не приняться за их проведение в общественную жизнь.
Это наиболее практичное дело есть в то же время и величайшая политическая мудрость. Бебель неизменно следовал ее указаниям. Для него даже верный политический принцип, т. е. такой принцип, который служил верным теоретическим выражением существующей в действительности тенденции общественного развития, — даже он в его глазах приобретал наибольшую ценность тогда, когда начинал проникать в сознание рабочей массы. Ввиду этого становится понятным, что людям, не сумевшим отделаться от утопического образа мыслей, Бебель не мог не казаться подчас очень умеренным. Взять хоть вопрос о массовой стачке. У Бебеля были зоркие глаза. Он ясно видел, по крайней мере, в последние годы своей жизни, что в Германии близится такое время, когда массовая стачка может оказаться совершенно неизбежной для пролетариата. И то, что видел, он высказал в своем докладе Иенскому партийному съезду. Но разговоры о массовой стачке вызвали тревогу в профессиональных союзах, как сказано выше, поглощенных тогда вопросами своей организации. И вот, в следующем году, в своем докладе партийному съезду в Маннгейме, Бебель старается успокоить эти союзы. Он поясняет, что резолюция, принятая в Иене, отнюдь не хочет побудить рабочих к немедленному массовому прекращению работы, а, напротив, рекомендует им предварительную работу организации своих сил. Те маленькие утописты, мнившие себе большими радикалами, которые поняли иенскую резолюцию именно как непосредственное приглашение рабочей массы к стачке, были очень недовольны и очень смущены тем, что во время своего маннгеймского доклада Бебель обращался, — как сказал один из них, — ‘главным образом, направо’. Мне случилось быть на этом съезде, и я тогда же сказал порицателям Бебеля: ‘Вы были бы правы, если бы могли указать средство сделать массовую стачку без участия в ней организованной в профессиональные союзы рабочей массы’. Такого средства мне не указали, да, разумеется, и не в состоянии были указать. Я уехал из Маннгейма в том твердом убеждении, что настоящий радикализм тогда, как и прежде, был представлен именно Бебелем и его ближайшими единомышленниками. Пока рабочая масса еще не освоилась с данным, хотя бы и превосходным, тактическим приемом, истинный радикализм заключается совсем не в том, чтобы навязывать ей этот прием, а в том, чтобы, нимало не скрывая от нее своего взгляда на него, подготовить ее к его усвоению.
Сознательный пролетариат непременно должен организовать свои силы. Он организует их в двух областях: в области непосредственной экономической борьбы с предпринимателями (профессиональные союзы) и в области борьбы политической (рабочая партия). Вопрос об отношении профессиональных союзов рабочих к рабочей партии издавна играл и до сих пор продолжает играть немалую роль в социал-демократической литературе. Приходилось высказываться о нем и Бебелю. Уже в 1872 г., в ожидании предстоявшего тогда съезда профессиональных союзов в Эрфурте, он поместил в No 46 социал-демократической газеты ‘Volksstaat’ статью, до сих пор заслуживающую внимания, в особенности русских читателей. Бебель писал в ней:
‘Нельзя отрицать, что организованное профессиональное движение в Германии порядочно отстало. Этому немало способствует разделение рабочего класса на различные фракции и ожесточенная взаимная борьба. Худо уже то, что рабочие выступают друг против друга в различных социально-политических организациях, но еще хуже, если, — что неизбежно бывает в таких случаях, — рабочие одной и той же отрасли, даже одной и той же фабрики или мастерской, разделены на два или три лагеря и враждуют друг с другом’. Бебель проповедовал единство профессиональных союзов. Он тем более настаивал на их единстве, чем больше значения придавал он профессиональным организациям рабочих. Он говорил: ‘В профессиональных союзах заключается будущее рабочего движение. В этих союзах массы доходят до классового самосознания, учатся вести борьбу с капиталом, такие союзы естественным путем, без всякого внешнего воздействия, превращают рабочих в социалистов’.
Это очень много. Но это еще не все. Научившись дорожить единством в своих профессиональных союзах, рабочие станут стремиться к нему и в своей политической организации. (Не забудьте, что эту свою статью Бебель писал в то время, когда в германской социал-демократии происходила ожесточенная борьба лассальянцев с эйзенахцами.) ‘В профессиональных союзах заключается средство устранить существующий ныне раскол среди рабочих, — говорил Бебель. — Когда, наконец, рабочие убедятся в необходимости профессиональных организаций, они вскоре увидят, что политическому науськиванию уже не будет места, потребность в объединении и соглашении вскоре возрастет и без труда победит сопротивление тех элементов, которые лично заинтересованы в этом науськивании’ {Я совсем не расположен к полемике в этой статье, посвященной памяти Бебеля, но я считаю позволительным сделать следующее замечание pro domo sua. Весной 1905 г. я, ввиду наших тогдашних расколов, писал, что только дальнейший ход рабочего движения поло кит им конец, и что наше будущее — в (начинавших тогда возникать) открытых рабочих союзах. Из этого один глубокомысленный публицист сделал тот вывод, что я восставал тогда против партии. Но разве восставал когда-нибудь против партии Бебель, утверждавший, как мы сейчас видели, что будущее рабочего движения — в профессиональных союзах? Что поделаешь! Не все публицисты одинаково догадливы.}. После объединения германской социал-демократии Бебель не переставал оттенять необходимость единства профессиональных организаций. В мае 1900 г. он прочитал в берлинском доме профессиональных союзов доклад, из которого я заимствую здесь следующие места.
Бебель говорил своим слушателям-рабочим: ‘На фабрике или вообще в промышленном предприятии работают рабочие с различными религиозными и политическими убеждениями, а часто и различных национальностей, поэтому профессиональный союз должен принимать в свои члены рабочих без различия их религиозных и политических взглядов, а равно и их национального происхождения. Слияние всех без исключения сотоварищей по профессии в одну организацию должно быть первой заповедью его политики, нарушая этот принцип, он не может выполнить своих задач или может их выполнить только в недостаточной мере’.
Из этого следует, что профессиональные союзы не должны находиться в организационной связи с каким-нибудь религиозным обществом или с политической партией. Дверь профессионального союза должна быть открыта для рабочего совершенно независимо от того, к какой партии он принадлежит.
‘Профессиональный союз не имеет никакого права спрашивать его об его политических убеждениях или предписывать ему, к какой партии он должен принадлежать вне профессионального союза. Если профессиональные союзы сумеют обеспечить ему необходимую степень взаимной терпимости, то будущее сулит нам процветание и успехи’.
Так думал Бебель. Его упрекали в том, что он рекомендует нейтральность профессиональных союзов. Но нейтральность нейтральности рознь. Та нейтральность, которую отстаивал Бебель, вовсе не исключала классовой борьбы пролетариата. Напротив. Бебель прямо говорил: ‘Я утверждаю, что партийная политика и религиозные вопросы должны быть чужды профессиональным союзам, но я утверждаю также, что они тем шире и тем энергичнее должны проводить рабочую политику — политику классовой борьбы’.
Это требует пояснения. Постараюсь сделать его словами самого Бебеля. Профессиональная организация ставит государству целый ряд требований, которых она не может добиться своими собственными силами: требование свободы союзов, собраний и стачек, страхование рабочих на случай старости, болезни, несчастных случаев, неспособности к труду, охрана производителей в процессе производства и т. д. ‘Словом, все те социальные и экономические условия, которыми затрагиваются интересы значительного числа или всех рабочих, подлежат обсуждению профессионального союза, как рабочей организации, в прессе и на собраниях. Надо согласиться, что это — широкая область политической деятельности, а что все упомянутые вопросы будут обсуждаться только с классовой точки зрения рабочего, тому порука заключается в самом профессиональном союзе. Профессиональные союзы, и особенно профессиональная печать, должны посвящать этим вопросам тем большее внимание, что, оставаясь на почве самопомощи, нет никакой возможности внести в эту область какие-либо изменения и улучшения. Поэтому политическая деятельность в пределах намеченных здесь задач есть обязанность профессиональных союзов.
Такое отношение Бебеля к профессиональным союзам тоже огорчало некоторых его близких товарищей, и они даже печатно спорили с ним по этому поводу. Но Бебель и тут оставался верен себе.
Выше я сказал, что о’ всегда держался правила не навязывать рабочей массе те или другие желательные для него тактические приемы, а подготовлять ее к их усвоению. Взгляд Бебеля на отношение профессиональных союзов к партии явился лишь обобщением этого золотого правила: профессиональный союз не навязывает социализма рабочим, а так ведет свое дело, что социалистами делаются даже такие рабочие, которые вошли в него, будучи пропитаны буржуазными предрассудками. Субъективная логика рабочего не может не подчиниться объективной логике его положения. Не сознание определяет собою бытие, а бытие определяет собой сознание. Если Бебель никогда не забывал об этом в своих стараниях повлиять на рабочую массу, то это происходило, может быть, и оттого, что он слишком хорошо помнил историю своего собственного умственного развития: ведь он сам примкнул к рабочему движению, оставаясь врагом социализма, и его собственная субъективная логика должна была уступить объективной логике борьбы наемного труда с капиталом.
В своем докладе Иенскому партийному съезду о массовой стачке он еще раз коснулся своего понимания нейтральности профессиональных союзов. Он заявил там, что проповедует не то, что союзы должны быть нейтральными по отношению к политическим вопросам, а то, что они не должны смотреть на себя, как на придаток к какой-нибудь политической партии, так как им следует принимать в свою среду всех рабочих независимо от их политического образа мыслей. При этом он прибавил, что берется так редактировать в течение целого года печатный орган того или другого профессионального союза, чтобы, ни разу не произнося слова: ‘социал-демократия’, обратить своих читателей в социал-демократов. Эти слова очень характерны для агитационных приемов Бебеля.
Не мешает заметить, что взгляд Бебеля на отношение профессиональных союзов к партии был также и взглядом Маркса. В своем разговоре с группой рабочих, принадлежавших ко Всеобщему немецкому союзу металлистов, Маркс сказал: ‘Профессиональные союзы никогда не должны быть связаны с каким-нибудь политическим союзом или находиться в зависимости от них, если хотят выполнить свою задачу. Поставить их в такую зависимость — значит нанести им смертельный удар’, и т. д. {Разговор этот Маркс вел с рабочими, находясь проездом в Ганновере. Один из его собеседников воспроизвел этот разговор в газете ‘Volksstaat’ 1869 г. Рукописный отчет о нем был, по-видимому, прежде напечатания показан Марксу, обещавшему, в случае надобности, подтвердить его правильность (см. об этом в книге Августа Брингмана: ‘Geschichte der deutchen Zimmerer-Bewegung’. Stuttgart 1903, T. I, S. 364 — 365). Разговор Маркса с металлистами приведен в книге г. Тотомианца ‘Формы рабочего движения’.}.
Пора кончать, хотя я далеко еще не исчерпал всего того, что можно и что следовало бы сказать о Бебеле. Я излагал его взгляды, не распространяясь об его личности. Чернышевский написал когда-то, приступая к характеристике Белинского, что есть такая степень уважения к человеку, когда уже не хочется хвалить его именно потому, что никакие похвалы не выразят всей полноты нашего чувства. То же самое испытал я, садясь за статью о Бебеле. Мое уважение к этому замечательному человеку так велико, что я не могу хвалить его. Скажу только одно: по мнению Бебеля, нынешняя сознательность рабочей массы в передовых странах культурного мира представляет собой нечто небывалое в истории. К этому можно прибавить, что еще никогда, ни в одну историческую эпоху, трудящаяся масса не выдвигала из своей среды таких замечательных борцов, каким был Август Бебель. Тот факт, что германский пролетариат оказался в состоянии поставить на защиту своих интересов такого борца, служит одним из самых ярких свидетельств его политической зрелости. Недаром рабочие всех других стран видят в этом пролетариате своего гегемона.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
