‘Русская Мысль’, кн. V, 1885
Атаман Устя. Поволжская быль, в двух частях. Графа А. Салиаса. Спб., 1885 г. Изд. А. С. Суворина, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1885
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Атаманъ Устя. Поволжская быль, въ двухъ частяхъ. Графа А. Саліаса. Спб., 1885 г. Изд. А. С. Суворина. Повсть эта, недавно вышедшая отдльнымъ изданіемъ, печаталась въ прошломъ году въ журнал Россія, издающемся въ Москв г. Уманецъ. Признаемся, въ то время у насъ не хватило терпнія прочесть эту… поволжскую быль. Но вотъ появилась она отдльнымъ изданіемъ, прислана для отзыва и, длать нечего,— читать необходимо, надо оповстить публику о качествахъ этого новаго произведенія графа Саліаса, стяжавшаго когда-то литературную извстность романомъ Пугачевцы. Съ тхъ поръ прошло много времени, много написалъ гр. Саліасъ и дописался до Атамана Усти. Въ этой были все неправдоподобно, начиная съ языка, которымъ она написана. Вотъ образцы этого языка, взятые съ трехъ первыхъ страницъ книжки. ‘Широкое раздолье!…— такъ начинается быль.— Далеко во вс края раздвинулись зеленыя пустыя равнины, а по нимъ змемъ могучимъ вьется и бжитъ матушка Волга, катитъ свои срыя и бурливыя волны, плескаясь о берега, прорывая и обмывая горы и холмы… Выйдя на свтъ Божій въ лсахъ дремучихъ коренной, исконной Руси, пробжавъ сотни верстъ чисто православныхъ городовъ и весей, холмовъ и родинъ, несется безъ устали среди всякой татарвы и нехристей упасть и сгинуть безслдно въ пучин моря Каспія. (Все бы ничего, жаль подлежащаго нтъ…) И важенъ, гордъ, сказываютъ, Каспій, что проглотилъ матушку Волгу’. Очевидно желаніе написать очень образно, а на дл выходитъ довольно безобразно. Ниже: ‘мимо бгущая Волга-матушка то и дло кровью человческой красится, то и дло отсюда въ срыхъ волнахъ своихъ мертвецовъ уноситъ и волей-неволей душегубамъ потакаетъ, концы ихъ озарныхъ длъ прячетъ. Недалеко уже и до города Камышина, а тамъ и до Каспія осталось докатиться. И берега все диче, все безлюдне’. Хотя и ‘осталось докатиться’, но авторъ не докатывается и останавливается въ Устиномъ Яр, разбойничьемъ притон, устроившемся въ какихъ-то развалинахъ. ‘Кто тутъ среди безлюдья построился, когда жили, какъ кончили?— одному Богу извстно. Можетъ, святой подвижникъ отъ міра сюда удалился и зачалъ, отцы пустынники стекались и жили’… Сіе сверхъестественно: еще туда-сюда если бы подвижница ‘удалилась и зачала’… а то подвижникъ!… Сбжалась сюда ‘сволока’ со всхъ концовъ Руси. ‘Не охотой сволочилась она сюда… И не грхи свои замаливать собралась здсь, а общно загуливать, иль зло свое срывать съ неповинныхъ, иль накипвшій гнвъ ухаживать, иль горе размыкивать’. Изъ этихъ выдержекъ съ достаточною ясностью видно, что авторъ съ русскимъ языкомъ распоряжается такъ же немилосердно, какъ герои его были расправлялись съ купцами на рк Волг, которую ‘проглотилъ’ Каспій. Вообще гр. Саліасъ съ русскою грамматикой не церемонится: ‘Ддушка Блоусъ,— пишетъ онъ,— остался на своемъ баркас и сталъ подремывать. Рыба клевала съ крючковъ червячки, а Блоусъ тоже клевалъ носомъ въ пуст’… Оплошалъ, значитъ, корректоръ… Проглотилъ Каспій Волгу и никакой бы потери не было, если бы тотъ же Каспій проглотилъ и эту ‘поволжскую быль’, которую правильне было бы назвать небылицею на манеръ французскихъ романовъ тридцатыхъ годовъ. Атаманъ Устя — переодтая въ мужское платье бглая двка. Читатель догадывается объ этомъ при первомъ ея появленіи въ повсти. Одни только разбойники и ‘сволока сволочившаяся’ этого не видятъ, хотя между ними немало бабъ, обыкновенно очень чуткихъ на этотъ счетъ, и несмотря на то, что секретъ Усти извстенъ нсколькимъ человкамъ изъ шайки и что трое разбойниковъ, поочередно, влюбляются въ ряженую героиню. Влюбляются они и геройствуютъ, и предательствуютъ, и жизнью жертвуютъ во вкус ‘итальянскихъ бандитовъ, къ которымъ попалъ Сальваторъ Роза… въ балет ‘Катарина — дочь разбойника’. Тутъ роль знаменитаго живописца выпадаетъ на долю глуповатаго юноши сержанта, посланнаго ловить разбойниковъ и попавшаго къ нимъ въ плнъ. Ну, само собою разумется, двка-атаманъ сейчасъ въ него влюбилась, не замедлилъ и онъ въ нее влюбиться. Эсаулъ, уже давно въ нее влюбленный, приказалъ пристрлить сержанта. Устя переодлась опять въ женскій костюмъ и зарзалась въ то время, какъ его хоронили, забравшись въ могилу, чтобы навкъ не разлучиться съ милымъ. Очень трогательно… почти такъ же трогательно, какъ Битва русскихъ съ кабардинцами, или прекрасная магометанка, умирающая на гроб своего супруга, и такъ же похоже на быль.