АСПИДЪ.
АСПИДЪ.
(РАЗСКАЗЪ).
|
|
(Хроника мстной газеты). |
Аспид, Салов Илья Александрович, Год: 1879
Время на прочтение: 42 минут(ы)
Рка Свирида, по справедливости, славится въ нашей мстности какъ живописными берегами своими, такъ и привольнйшими мстами для охоты. Начиная отъ села Малиновки и до села Протасово, нагорный берегъ рки этой, изрытый громадными оврагами съ вывороченными деревьями и камнями, покрытый отъемными дубовыми перелсками, спускающимися иногда къ самому берегу рки, заросшему камышами и тальникомъ, представляетъ весьма удобную мстность для вывода волковъ и лисицъ, а заливные луга съ разбросаннымъ кое-гд кустарникомъ, съ множествомъ маленькихъ озеръ, покрытыхъ камышами, съ болотцами, кочками и осокой — служатъ любимымъ мстопребываніемъ всевозможной пернатой дичи. Здсь бываютъ, пролетомъ, вальдшнепы, бекасы и дупеля, здсь выводятся утки всхъ породъ, куропатки, перепела, коростеля и т. п. Кто не знаетъ, напримръ, Львовскихъ озеръ, на которыхъ можно круглое лто изо дня въ день стрлять утокъ и видть вмст съ тмъ, что утки нетолько не убываютъ, но, напротивъ, прибавляются! Кто не знаетъ Харитонова займища и полухинскихъ болотъ, этихъ притоновъ бекасовъ и дуплей, гд искусный стрлокъ въ одно поле набиваетъ по пятидесяти, шестидесяти штукъ! А знаменитый ивановскій лсъ, подъ названіемъ ‘Алблы’, этотъ лсъ амфитеатромъ спускающійся съ горы, съ кочкарниками, трясинами, оврагами, промывинами — этотъ лсъ, убжище лисицъ!.. А этотъ не мене знаменитый Крутцовскій паркъ съ его срыми кровожадными волками, наводящими паническій страхъ на окружающія села и деревни и оглашающими окрестность дикимъ воемъ!.. Кто не знаетъ этихъ роскошныхъ мстъ, и кто изъ охотниковъ, забросивъ стаю гончихъ, не былъ свидтелемъ, какъ изъ лсовъ этихъ по разнымъ направленіямъ выносились волки и лисицы и, преслдуемые гончими, вылетали въ степь на поджидавшихъ ихъ борзятниковъ! Въ старое время, въ мста эти прізжали охотники изъ Пензенской и Тамбовской губерній и другъ передъ другомъ спшили занять эти острова.
Но не для однихъ борзятниковъ и ружейниковъ служили приманкой мста эти, они славились точно также и рыбными ловлями. Извиваясь довольно широкой лентой и самыми причудливыми зигзагами, рка Свирида образуетъ множество затоновъ, въ которыхъ рыба держится въ изобиліи. Въ рк этой водятся: лещи, лини, окуни, плотва, щуки, а въ низовьяхъ встрчаются даже судаки, послдніе заходятъ изъ Хопра во время полой воды, которая бываетъ иногда такъ высока, что потопляетъ близь лежащія села и деревни. Окаймленная тогда съ обоихъ береговъ лсомъ съ накренившимися къ вод дубами и ветлами, какъ-то особенно живописно блеститъ эта рка зеркаломъ своихъ водъ, отражая въ нихъ все окружающее… Кругомъ тишина, только изрдка щука вылетитъ изъ засады и бросится въ погоню за добычей, да шлепнетъ по вод разыгравшійся лещъ… А сколько соловьевъ въ прилегающихъ кустахъ тальника и жимолости!
Если вамъ случалось когда-нибудь удить рыбу, если ловъ былъ удаченъ, а мстоположеніе, выбранное вами, живописное, то, конечно, вы согласитесь, что это одно изъ самыхъ прелестнйшихъ и невиннйшихъ развлеченій празднаго человка. Уйдешь себ до зари, разыщешь укромное мстечко на берегу рки, гд-нибудь подъ тнью раскидистаго дерева, забросишь удочки и, предавшись сладкимъ грезамъ, слдишь съ трепетомъ за поплавками. То налетитъ окунь и жадно схватить приманку, то подойдетъ осторожный лещъ и начнетъ пытливо трогать червяка, трогаетъ, трогаетъ и, наконецъ, потащитъ ко дну… А, между тмъ, на восток заалла полоска зари, брызнули первые лучи солнца, заколыхался туманъ надъ ркой и хоромъ птицъ огласился ближайшій лсъ. Воздухъ чистый, прохладный, благоухающій цвтами, и дышешь не надышешься этимъ благодатнымъ воздухомъ!..
Въ одно именно такое-то утро, забравъ нсколько удочекъ, отправился я на Свириду. Путемъ еще не разсвтало, какъ я былъ уже на мст. Было довольно сырое сентябрьское утро, надъ ркой клубился туманъ, общая обильную росу. Выбравъ удобное мстечко, я расположился подъ наклонившимся дубомъ и ловъ былъ до того удаченъ, что я почти поминутно вытаскивалъ добычу, часамъ къ девяти, однако, ловъ прекратился, поплавки лежали неподвижно на неподвижной вод и, глядя на нихъ, меня началъ клонить сонъ. Сначала я дремалъ сидя, но когда уже сонъ разобралъ меня окончательно, домой идти было лнь, я разостлалъ пальто и, свернувшясь въ клубокъ, заснулъ. Не знаю, долго ли проспалъ бы я такимъ образомъ, еслибы чей-то голосъ и легкое поталкиваніе въ плечо не разбудили меня.
— Тащите… беретъ-съ!..
Я открылъ глаза и увидалъ возл себя старичка въ поярковой шляп и бличьемъ тулупчик, крытомъ нанкой. Старичекъ тоже удилъ.
— Беретъ-съ! повторилъ онъ и движеніемъ головы указалъ на одну изъ удочекъ.
Я схватилъ удилище и вытащилъ леща.
— Ну, вотъ-съ, поздравляю-съ!.. проговорилъ старичекъ, любуясь моей добычей, шлепавшей по песку, и тоскливо добавилъ:— а вотъ у меня такъ ничего-съ!.. Удивительное это дло-съ въ рыбной ловл! Сколько разъ случалось, что сидишь, напримръ, рядомъ съ товарищемъ: у него беретъ, а у тебя — нтъ!.. помняешься мстами и опять тоже самое: товарищъ таскать не поспваетъ, а у тебя хоть бы клюнула! Даже досада возьметъ!
— А вы давно сидите здсь?
— Давненько-съ! Вы, должно быть, только-что засыпать начали, потому что, когда я подошелъ и попросилъ васъ дозволить мн приссть рядомъ, то вы полуоткрытыми глазами взглянули на меня, сказали: ‘можно’ и заснули.
И, приподнявъ шляпу, старичекъ прибавилъ:
— Честь имю представиться: мщанинъ Савелій Касьянычъ Смагинъ. Можетъ, изволили слышать?
Савелій Касьянычъ, про котораго, дйствительно, я слышалъ, былъ старичекъ лтъ шестидесяти, худенькій, небольшого роста, сутуловатый, съ пріятнымъ, добрымъ лицомъ, съ зачесанными на виски волосами, съ хохолкомъ, съ губами, собранными какъ-то кучкой и съ узенькими веселыми глазками, словомъ, это былъ одинъ изъ тхъ чистенькихъ, добродушнйшихъ старичковъ, глядя на которыхъ, невольно вспоминаешь тхъ старыхъ дворецкихъ, которые когда то часто встрчались въ помщичьихъ богатыхъ домахъ. Я такъ давно уже не видалъ этихъ типовъ отжившаго поколнія, что даже обрадовался, взглянувъ на Савелія Касьяныча — словно стараго знакомаго встртилъ.
— Большое удовольствіе нахожу я для себя, сударь, въ рыбной ловл-съ!.. говорилъ, между тмъ, Савелій Касьянычъ, вынувъ тавлинку и понюхавъ табаку.— Большое удовольствіе-съ!
И потомъ, поднося мн тавлинку, добавилъ:
— Не употребляете ли-съ?
— Нтъ, благодарю.
— А табакъ очень превосходный-съ… я самъ приготовляю: смсь бобковаго съ березинскимъ! Въ смшеніи табаки эти значительно мягче становятся. Вотъ, слышалъ я, продолжалъ онъ, поплевавъ на червяка и закидывая удочку:— будто реформа насчетъ табаку соображается, будто въ род откуповъ намреваются устроить… Это будетъ тяжело для нашего брата. Не изволили слышать, сударь, правда это-съ?
— Да, говорятъ.
Савелій Касьянычъ покачалъ головой и, поправивъ свалившуюся удочку, вздохнулъ.
— Тяжкія времена подошли-съ.
— Почему?
— Какъ, почему?! Сообразите сами, какая на все дороговизна пошла… ужасно подумать!.. говядина, мука… самые что ни на есть необходимйшіе продукты — и дороги!
— Зато водка дешевая.
Савелій Касьянычъ обернулся ко мн и, внимательно посмотрвъ на меня, спросилъ:
— А вы ее уважаете?
— Немного пью.
— Напрасно-съ, бросьте совершенно… Я бросилъ, вотъ уже лтъ десять, какъ не пью, и не знаю какъ Творца благодарить Небеснаго за ниспосланіе мн такой твердости!
И Савелій Касьянычъ, поднявъ голову и отворотивъ воротникъ шубейки, указалъ пальцемъ на обнаженную шею.
— Изволите видть-съ? спросилъ онъ.
— Что такое?
— Шрамъ блый на ше?
— Вижу.
— Это я бритвой-съ!.. Зарзаться имлъ намреніе, просадилъ такъ, что даже горло попортилъ… насилу излечили-съ.
— Какая же причина была?
— Водка-съ! До блой горячки дошелъ и давай рзаться!.. Мало того-съ, покойницу жену изъ ружья застрлить хотлъ при этомъ. Ахъ, ужасное это положеніе, доложу вамъ! Тоска, страхъ нападаетъ, мста нигд не найдешь себ, мыкаешься изъ угла въ уголъ, сердце ноетъ, то туда бросишься, то сюда, ну, словомъ, такъ вотъ и тянетъ руки на себя наложить… Нтъ, воля ваша, а я бы эту водку совершенно запретилъ!. Положимъ, что доходъ отъ нея большой, да Богъ съ нимъ и съ доходомъ-то съ этимъ. Отъ дохода этого вреда-то сколько!… Если теперича сообразить этотъ вредъ, то выдетъ на поврку, что весь этотъ акцизный доходъ — убытокъ одинъ… Вдь народъ то совершенно спился, нравственность потерялъ. Въ старое время все какъ-то стыдились: бабы, напримръ, въ кабакъ весьма рдко ходили, а посмотрите-ка теперь! Нетолько бабы, но и двушки и т въ кабакахъ живьмя живутъ. А сколько бдствій отъ этой водки!.. Боже мой, конца нтъ этимъ бдствіямъ!.. И вшаются, и ржутся, и мерзнутъ… сколько здоровья разрушается, сколько несогласій семейныхъ, сколько тяжкихъ преступленій совершается!
— Кабаковъ слишкомъ много, замтилъ я.
— На каждомъ шагу! подхватилъ Савелій Касьянычъ: — на каждомъ шагу. Какъ тутъ слабому человку воздержаться! При откупахъ, когда, бывало, еще до кабака-то додешь, а теперь подъ руками, во всякую пору и одуматься некогда. Денегъ нтъ — въ долгъ дадутъ… кушайте сколько угодно! Говорятъ, все это отъ необразованности, что мужику скучно, что ему дться некуда отъ скуки, и потому, изволите ли видть, онъ въ кабакъ идетъ, что какъ только мужикъ образуется, то и пьянствовать перестанетъ… Вздоръ это. Мало ли у насъ образованныхъ, у которыхъ и клубы, и театры, и библіотеки есть, а насчетъ водки самаго безграматнаго перещеголяетъ! Это ядъ, самый сильный, самый злйшій! Ядъ-съ! И удивительное дло: щепотку мышьяку для отравы таракановъ, положимъ, безъ лекарскаго рецепта не отпустятъ, а этого яду хоть бочками получай… Барыша отъ этой водки никакого нтъ. На что хотите разложите водочный доходъ, а чтобы ее и въ помин не было — пусть изъ аптекъ по рецептамъ отпускаютъ…. Вотъ тогда дло пойдетъ по другому… Народъ будетъ благоденствовать, изъ больного онъ сдлается здоровымъ, а здоровый человкъ съ свжей, не пьяной головой не чета пьяному съ отуманеннымъ разумомъ… Тогда-то вотъ видно будетъ гд былъ барышъ и гд убытокъ.. Вы какъ насчетъ этого, сударь?
— Это утопія.
Савелій Касьянычъ сдвинулъ брови, почесалъ лобъ и, подумавъ немного, спросилъ:
— Чтоже такое означаетъ это слово? Я не понимаю.
Я разъяснилъ.
— Такъ-съ, проговорилъ Савелій Касьянычъ, какъ-бы что то соображая, но немного погодя добавилъ:— нтъ-съ, осуществить это можно… какъ не осуществить-съ!… Утопія, утопія… Это надо записать… А какъ много иностранныхъ словъ нын употребляется!— Вы можете себ представить: я тетрадку этакую связалъ, въ которую иностранныя слова записываю: какъ услышу какое слово, такъ и запишу для памяти… такъ можете себ представить, больше пятидесяти словъ ужъ записалъ-съ! Каково вамъ покажется!… Иную книгу даже не понимаешь!
— А вы любите читать?
— Я-съ? переспросилъ Савелій Касьянычъ не безъ нкоторой гордости и съ самодовольной улыбкой.— Я и читать и писать охотникъ. Я, признаться сказать, поэтому самому поводу даже проэктъ написалъ…
— По какому поводу? спросилъ я.
— А вотъ именно по поводу совершеннаго уничтоженія водки. Проэктъ этотъ, основанный на фактахъ (вотъ изволите видть, и еще иностранное слово) доказываетъ, сколько бдствій приноситъ водка. Я описываю въ немъ житье-бытье нашего села Протасова. Въ сел этомъ пятьсотъ душъ и пять кабаковъ. Господа заводчики, между которыми есть князья и графы, желая другъ друга подорвать, распускаютъ водку чуть не за даромъ. Народъ пьетъ на пропалую… и вотъ я высчиталъ: сколько именно въ теченіи года (я только одинъ годъ описалъ), сколько въ теченіи года протасовскіе крестьяне пропили денегъ, сколько изъ нихъ опилось до смерти, сколько померзло, сколько лишилось здоровья, сколько именно было дракъ, ссоръ, пожаровъ и увчій. Очень любопытное дло вышло, интересне даже метеорологическихъ наблюденій…
— Какъ же собрали вы вс эти свднія?
— Очень просто! О количеств пропитыхъ денегъ — въ кабакахъ, объ опившихся, замерзшихъ и заболвшихъ у врача и у фельдшера, объ остальныхъ же происшествіяхъ въ волостномъ правленіи и въ камер мироваго судьи. Дломъ этимъ занимался я аккуратно и могу похвастать, что свднія мои врны до точности… И вотъ-съ на основаніи этихъ-то свдній я предлагаю…
Но Савелій Касьянычъ не докончилъ. Взглянувъ нечаянно на удочку и замтивъ, что поплавокъ одной изъ нихъ поплылъ въ сторону, а затмъ совершенно погрузился въ воду, Савелій Касьянычъ мгновенно схватилъ удилище и, осторожно потянувъ его, подвелъ къ берегу огромнаго леща.
— Черпачекъ, черпачекъ! кричалъ онъ.— Дайте черпачекъ…
Я бросился искать.
— Тамъ, въ камышахъ возл дуба!… скорй, скорй…
Найдя черпакъ, я подалъ его Савелію Касьянычу и, немного погодя, огромный золотистый лещъ былъ вытащенъ на берегъ. Савелій Касьянычъ торжествовалъ.
— Ура! Вотъ это такъ дльная штука ввалилась! кричалъ онъ, снимая съ крючка рыбу.— Фунтовъ семь или восемь будетъ!
Я взглянулъ на Савелія Касьяныча и невольно восхитился. Что за прелестное, открытое и доброе лицо было у этого старика! Повторяю: типы эти попадаются рже и рже, но за то тмъ пріятне отдыхаетъ глазъ на этихъ представителяхъ стараго времени. Словно ребенокъ малый любовался онъ своей добычей и на старческомъ морщинистомъ лиц его сіяло полное довольство.
— Ну, проговорилъ онъ наконецъ:— изъ за такой добычи не жаль и цлое утро просидть!
И, положивъ леща въ мшокъ, онъ поглядлъ на солнышко.
— Однако, часовъ десять будетъ!… Рыба объ эту пору беретъ плохо… не пора-ли ко дворамъ?
Мы поднялись.
Старикъ сталъ собирать удочки, снялъ съ крючковъ червячковъ, побросалъ ихъ въ воду, выбросилъ туда-же и остававшихся въ банк червяковъ, тщательно сложилъ удочки, связалъ ихъ въ одинъ пучекъ бичевой, заткнулъ за поясъ черпакъ и, сунувъ въ карманъ жестянку, въ которой были червяки, онъ снова приподнялъ шляпу и, щепетильно обратясь ко мн, проговорилъ съ пріятнйшей старческой улыбкой:
— Не осмлюсь-ли пригласить васъ къ себ на чашку чая… Хуторъ мой всего версты дв отсюда, за этимъ лсочкомъ. Я бы очень былъ счастливъ, еслибы вы навстили мою хату.
Я съ удовольствіемъ принялъ приглашеніе Савелія Касьяныча и мы пошли по песчаной дорог, извивавшейся по молодому дубовому лсу. День былъ восхитительный. На голубомъ неб вы облачка, солнце, ярко освщавшее окрестность, не пекло, а только согрвало и какъ-то особенно эффектно осыпало своими лучами молодыя, сочныя деревца, перевитыя хмлемъ и павилиной.
— Превосходный лсъ былъ здсь лтъ десять тому назадъ, проговорилъ Савелій Касьянычъ:— дубовый, строевой… Были такіе дубы, что пятеро не обхватывало…
— Это чья дача? спросилъ я.
— Баронская. Баронъ лсъ этотъ продалъ на срубъ Архипу омичу… Вы не изволите знать Архипа омича Глотова?
— Не знаю, но слышалъ многое.
— Богатйшій купецъ, милліонами ворочаетъ. Очень дешево купилъ онъ лсъ этотъ. По сту рублей за десятину и на сорокъ лтъ. Въ пять лтъ онъ его до чиста вырубилъ-съ, вогналъ десятину въ пятьсотъ рублей, а теперь поросль эту опять барону продалъ и взялъ съ него по тридцати рублей-съ… У этого самаго Архипа омича я участокъ купилъ.
— Какая-же надобность была ему продавать?
— Надобности, конечно, не было никакой, а такъ просто, хотлъ мн благодяніе сдлать… признаться, я сыновей его маленько грамат обучалъ… Впрочемъ, что же значило для него пятьдесятъ десятинъ продать! все одно, что каплю изъ моря взять! вдь у меня пятьдесятъ десятинъ всего-съ… Только вотъ до сихъ поръ купчей не имю.
— А давно купили?
— Лтъ пять тому назадъ.
— Отчего-же вы не совершили купчей?
— Да такъ все: нынче да завтра, а въ плотную-то пристать къ Архипу омичу совстно какъ-то, потому я его своимъ благодтелемъ считаю. Разв другой продалъ бы! Опять и деньги онъ ждалъ за мной, я ему не вдругъ, а понемножку платилъ: когда триста, когда двсти рублей… И только вотъ недавно остальныя внесъ.
— У васъ большое семейство?
— Сестра старуха, да племянница, а своихъ нтъ никого, всхъ Господь прибралъ… Должно полагать, тяжело имъ было смотрть на жизнь мою…
— Почему?
— Я докладывалъ вамъ: пьяница горькій я былъ! А нешто легко близкимъ людямъ смотрть на это!— Вдь я все пропивалъ и свое, и женнино, и дтское, даже чужое прихватывалъ… кралъ даже! Слава Богу, до большого не доходилъ, а по малости воровалъ… На выпивку значитъ. А придешь домой пьяный-то, ну, и давай жену да дтей колотить чмъ ни попало! вспомнить страшно съ!
И Савелій Касьянычъ вздохнулъ.
— Такъ вы одни живете? спросилъ я.
— Нтъ-съ и сестра, и племянница при мн. Кажись, и хлопотать бы не для кого, а не могу… Не поврите: съ тхъ самыхъ поръ, какъ бросилъ водку пить, такая заботливость напала, что я даже самъ удивляюсь. Посмотрите-ка, какъ я хуторокъ обстроилъ — и все своими трудами. Домикъ выстроилъ, садикъ развелъ. Ныншнимъ лтомъ мры четыре яблоковъ набралъ, а этого крыжовнику, малины, смородины такая была пропасть, что даже на базары вывозилъ. Мельницу маленькую построилъ, хоть и не круглый годъ мелетъ, а все-таки доходишко есть, мельника-то я не нанимаю — самъ мелю, оно и ничего! Слава Богу, жить можно. Долговъ только очень много надлалъ… ну, да Господь не безъ милости! Пока силы есть, какъ нибудь расплачусь съ добрыми людьми, плакаться не заставлю… А все таки какъ вспомнишь, что вс труды мои для чужихъ пойдутъ, такъ даже грусть нападетъ.
— Что-жъ, сестра и племянница — не чужія…
— Такъ-то такъ, ну, а все не то.
— А племянница-то большая?
Савелій Касьянычъ даже пріосанился какъ-то.
— Ныншней весной въ акушерской школ курсъ кончила, въ Петербург, медаль получила!
— Отлично.
— Двочка умненькая, сударь, могу сказать, трудолюбивая!… Недавно просваталъ.
— За кого?
— За сына священника села Протасова — Люстровъ по фамиліи, тоже весной курсъ кончилъ въ семинаріи. Ничего, молодой человкъ скромный, тихій и этого самаго яду въ ротъ не беретъ. Въ наше время и это великое дло!…
И потомъ, вдругъ перемнивъ тонъ и пріостановившись, Савелій Касьянычъ спросилъ меня:
— А какъ вы думаете, сударь, насчетъ женщинъ?
Я попросилъ разъяснить вопросъ, но, вмсто разъясненія, Савелій Касьянычъ снялъ шляпу, отеръ платкомъ потъ со лба и заговорилъ съ разстановкой:
— Вотъ теперь племянница подала прошеніе объ опредленіи ее акушеркой въ село Протасово… я такъ полагаю, сударь, что на многихъ должностяхъ женщины были-бы несравненно полезне мужчинъ. Еслибы у насъ, къ примру, народное образованіе или, напримръ, фельдшерскія должности были въ рукахъ женщинъ, дло-то бы шло лучше! Вы извольте взслднуть вокругъ себя. Я про свой уздъ говорить буду, хотя и нтъ основанія предполагать, чтобы и въ другихъ было иначе. Вдь у васъ куда какъ плохо! Вотъ ужь сколько лтъ введено у насъ земство, сколько лтъ земство расточаетъ деньги и на школы, и на медицину — и все безъ толку! Вдь вс эти учителя, да фельдшера съ кругу спились, очень рдко хорошій найдется! Дломъ не занимаются и сверхъ того такія штуки продлываютъ, что совстно за нихъ. Вотъ поэтому-то я и полагаю, что женщины были-бы полезне на мстахъ этихъ. У женщинъ сердца больше, сударь, да и сверхъ того охотницы он и учить, и лечить. Посмотрите-ка, что длали въ послднюю войну наши сестры милосердія или какъ народъ зоветъ ихъ: милосердныя сестры! Вдь солдатики-то вернулись, вдь они говорятъ, все говорятъ-съ, вдь дома-то они не во фрунт, сударь, послушайте-ка, что говорятъ они про фельдшеровъ и что про сестеръ милосердія! Вдь плакать хочется, слушая ихъ разсказы! Въ натур это женской! Вы извольте посмотрть, много-ли, напримръ, изъ помщиковъ занимается леченіемъ народа? вдь никто почитай! а барынь лекарокъ пропасть, и народъ идетъ къ нимъ охотно.. Тоже вдь зуботычины то, да грубыя слова надоли народу! Точно также и учительское дло! Въ газетахъ нашихъ таперича все пишутъ, что сельскимъ учителямъ житье плохое — это врно-съ, но дло въ томъ, что во всемъ этомъ самъ учитель виноватъ-съ. Господи, ты Боже мой! Да что-же мужики то, зври что-ли какіе! Заслужи мужичье уваженіе, тогда и въ мужик сердце найдется. Видлъ я ихъ много, сударь, и большая часть изъ нихъ… ну, да что говорить! Ихъ самихъ-то учить надо. У насъ нтъ учителей… Не знаю какъ въ другихъ мстахъ!
Проговоривъ это, Савелій Касьянычъ остановился, вынулъ тавлинку, пощелкалъ по ней пальцемъ, снялъ крышку и только было собрался понюхать табаку, какъ вдругъ изъ-за кустовъ выскочилъ огромный лохматый песъ и, ставъ посреди дороги, принялся на насъ лаять.
— А! почти вскрикнулъ Савелій Касьянычъ:— Вдь это Самсонова собака-то! Азоръ! Азоръ!
Услыхавъ свою кличку, Азоръ пересталъ лаять, началъ всматриваться и потомъ вдругъ, какъ-то изгибаясь и виляя хвостомъ, подскочилъ къ старику съ радостнымъ визгомъ.
— Что, аль ко мн пробираешься? Аль опять хозяина-то въ арестантскую засадили? говорилъ между тмъ Савелій Касьянычъ, ласково похлопывая собаку.— Вотъ песъ-то, сударь, умница! Какъ только хозяина посадятъ въ арестантскую, такъ онъ ко мн на хуторъ. Ну, сказывай, гд хозяинъ?
Азоръ словно понялъ. Завизжалъ, заметался и, взявъ осторожно Савелія Касьяныча за полу, повелъ въ кусты.
Я пошелъ за ними и, немного погодя, мы увидали высокаго мужчину съ длинными сдыми волосами и бородой, во весь ростъ вытянувшагося на трав, съ подложеннымъ подъ голову мшечкомъ. На спавшемъ была не то куцавейка въ заплатахъ, не то халатъ, ноги были обуты въ рыжіе дырявые сапоги съ оторванными подметками, а неподалеку валялась толстая дубинка съ шишкой на конц и плисовая порыжвшая шапочка, въ какихъ обыкновенно ходятъ монахи. Это былъ старикъ лтъ шестидесяти, съ суровымъ, даже злымъ лицемъ, съ орлинымъ багровымъ носомъ и всклокоченными волосами и бородой. По его лицу и синимъ, потрескавшимся губамъ можно было смло опредлить, что человкъ этотъ — пьяница. Онъ храплъ и, нестотря на то, что лучи солнца падали ему прямо на лицо, а мухи облпили глаза и губы, силясь проникнуть въ глубь, онъ спалъ, повидимому, съ наслажденіемъ.
— Изволите знать-съ? спросилъ меня Савелій Касьянычъ, указывая на спавшаго.
— Нтъ, не знаю.
— Странно, а человкъ весьма знаменитый-съ и всмъ извстный. Самсонъ омичъ Глотовъ — родной братъ того самаго Архипа омича, у котораго я участочекъ купилъ. Совсмъ спился-съ! Вотъ и я такой-же былъ-въ.
— Такъ это Самсонъ? перебилъ я Савелія Касьяныча.
— Онъ самый-съ.
— Про него-то я слышалъ — еще-бы!
— А коли слышали, слдовательно, и разсказывать нечего!.. Вотъ до чего доводитъ этотъ ядъ! Вдь умный человкъ, не въ примръ умне брата, много читалъ, много видлъ… Ахъ, да я по себ знаю, что это такое! Это такія цпи-съ, которыя не скоро разорвешь!
И, нагнувшись, Савелій Касьянычъ принялся будить Самсона омича или просто Самсона, какъ звали его въ народ. Но какъ Савелій Касьянычъ ни тормошилъ спавшаго, какъ ни дергалъ его за руки и за ноги, какъ ни подымалъ львинообразную голову Самсона — все было тщетно. Онъ только мычалъ, безсмысленно открывалъ налитые кровью глаза, таращилъ ихъ и снова закрывалъ.
— Ничего не подлаешь! проговорилъ, наконецъ, Савелій Касьянычъ, разгибаясь.— Должно быть, вчера тиснулъ черезъ чуръ и здсь ночевалъ… Пусть проспится.
— Но вдь здсь плохо, его солнце печетъ, умереть можетъ.
— Ничего-съ! очень хладнокровно замтилъ Савелій Касьянычъ: — это ему не первый снгъ на голову, натура у него весьма крпкая. Проспится и наврное ко мн пожалуетъ. Онъ ко мн частенько заходитъ. Должно быть, чуетъ бывшаго-то запивоху?
Азоръ вывелъ насъ на дорогу, повизжалъ, повилялъ опять хвостомъ и снова бросился въ кусты къ хозяину.
Немного погодя, мы вышли изъ лса, поднялись на небольшой пригорокъ и необозримыя поля раскинулись передъ нами.
— А вотъ и хуторъ мой! проговорилъ Савелій Касьянычъ, указывая вправо на небольшую группу ветелъ, среди зелени которыхъ высовывались три-четыре соломенныя крыши.— Издадите мстоположеніе какъ будто и некрасивое, плоское, но внутри хуторка — ничего, недурно-съ. Много зелени, садикъ, ветлы, мельница, знаете, шумитъ колесами, утки, гуси…
— Дядя! дядя! зазвенлъ вдругъ вдали чей-то женскій голосъ:— Дядя! я за вами!
Мы оглянулись въ ту сторону, откуда долеталъ голосъ и я увидалъ молодую двушку, прямо полемъ бжавшую къ намъ на встрчу, а неподалеку отъ нея молодого человка, шагавшаго по журавлиному съ заложенными въ карманъ руками. Оказалось, что двушка была племянница Савелія Касьяныча, а молодой человкъ — женихъ ея, г. Люстровъ. Варвара Ивановна — такъ звали племянницу — была двушка лтъ семнадцати, средняго роста, стройная, живая, съ прекрасными черными глазами, немного плутовскимъ личикомъ и пухленькими, привтливо улыбавшимися губками. На ней было простенькое холстинковое платье, великолпно обрисовывавшее ея прелестныя формы, срый фартучекъ, а на голов блый платокъ, накинутый видимо уже дорогой, чтобы предохранить голову отъ солнечныхъ лучей. Все въ ней было граціозно, натурально, но нельзя было того же сказать про жениха. Онъ былъ весь натянутъ, видимо рисовался и былъ положительно ничтоженъ сравнительно съ ней. Шагая по пашн, онъ длалъ видъ, что ему и ни всть какъ трудно слдовать за невстой, словно никогда и не ходилъ по пашн. Между семинаристами часто встрчаются такіе.
— Я за вами, дядя! повторила племянница, подбжавъ къ намъ, вся раскраснвшаяся и метнувъ на меня глазами.
— Что-же женихъ-то отсталъ?
— Ну, подите вотъ! Я, говоритъ, не привыкъ по пашн ходить! Ноги длинные, а ходить не уметъ.
И весело засмявшись, она обратилась въ ту сторону, гд спотыкался г. Люстровъ, и закричала:
— Ну, скоре!
— Дайте на дорогу-то выйти! Вы завели меня Богъ знаетъ куда!
— Какъ же я-то?
— Ужь я не знаю какъ вы, а я совершенно изнемогъ. И сапоги испортилъ, и панталоны запачкалъ… только вчера обновилъ!
Но двушка уже не слушала и, подхвативъ подъ руку дядю, заговорила:
— Ну, дядя, къ намъ самъ пріхалъ.
— Кто это: самъ?
— Аспидъ! Архипъ омичъ. Изволятъ чай кушать.
— Архипъ омичъ? переспросилъ Савелій Касьянычъ. И, погрозя пальцемъ прибавилъ:— послушай, Вавочка, зачмъ ты его аспидомъ называешь?
— Это не я, дядя, его вс такъ зовутъ…
— А ты не называй, прошу тебя.
— Ну, хорошо, хорошо.
— Давно онъ пріхалъ?
— Давно. Онъ былъ въ город и проздомъ захалъ. Слышалъ новость?
— Нтъ, какую?
— Онъ дочь свою просваталъ, Любовь Архиповну, за князя Палкина. Черезъ три недли свадьба.
— А какъ же Анна-то Ивановна, гувернантка?
— Анну Ивановну расчелъ. Вчера утромъ она ужь въ Москву ухала.
— Не можетъ быть!
— Право ухала. Кучеръ говорилъ, такъ, вишь, плакала она, что даже смотрть жалко было…
— Вотъ это такъ новости. Ужь и разстался съ ней!
— А посмотрите-ка, что мн Архипъ эмичъ подарилъ!
— Что такое?
Вавочка вынула изъ кармана маленькій шагреневый футлярчикъ, открыла крышку и показала серьги.
— Никакъ съ брилліантами! почти вскрикнулъ Савелій Касьяпычъ.
— А вы какъ-бы думали! По четыре брилліантика въ каждой сережк.
— Подарочекъ довольно цнный, который можетъ намъ пригодиться! проговорилъ г. Люстровъ, подходя къ намъ и отирая потъ съ лица.— Спасибо ему.
— Такъ былъ любезенъ со мною, дядя, даже на свадьбу звалъ.
Савелій Касьянычъ лукаво засмялся, видимо довольный вниманіемъ Архипа омича.
— Смотри! проговорилъ онъ, грозя пальцемъ.— Что-то онъ очень ухаживаетъ за тобой. Ужь не влюбился-ли въ тебя!..
— И правда, дядя.
— Намедни конфектъ привозилъ…
— Ну, конфекты — это вздоръ! проговорилъ Люстровъ.— А вотъ еслибы этакіе брилліантики почаще — это бы ничего, хорошо!..
— Ахъ, вы, семинаристъ, семинаристъ! перебила его шутя Вавочка.— Ну, да ничего, вдь онъ у меня хорошій… его только немножко пошлифовать надо! И потомъ, снова обратясь къ Савелію Касьянычу, добавила:
— Мн Архипъ омичъ даже бальное платье сшить общалъ. Только прізжайте, говоритъ. Вотъ какой онъ милый…
— А ты его аспидомъ называешь! Охъ, ты, моя рзвушка, рзвушка! прибавилъ ласково Савелій Касьянычъ и, еще ласковй обнявъ племянницу, отрекомендовалъ мн ее.
— Прошу полюбить! проговорилъ онъ.— А вотъ и нареченный женихъ ея — Олимпій Петровичъ Люстровъ.
Олимпій Петровичъ приподнялъ шляпу, пощупалъ, въ порядкли лежатъ его волосы и, поклонившись мн, проговорилъ:
— Очень пріятно познакомиться.
Немного погодя, мы были на хутор и подходили къ домику Савелія Касьяныча, не подалеку отъ котораго, подъ тнью раскидистыхъ ветелъ, стоялъ щегольской фаэтонъ Архипа омича, запряженный четверкою вороныхъ рысаковъ! Какая-то старушка въ темномъ ситцевомъ плать, но за то въ тюлевомъ чепц, съ шелковыми ленточками, встртила насъ на крылечк и, подойдя къ Савелію Касьянычу, проговорила торопливо:
— Ахъ, братецъ, я совсмъ заждалась васъ. Архипъ омичъ пріхалъ.
— Слышалъ, слышалъ!
— Я ихъ чайкомъ попросила, кушаютъ.
— И прекрасно! одобрилъ Савелій Касьянычъ и потомъ, обратясь ко мн, прибавилъ:
— Позвольте представить-съ: сестра моя, Василиса Касьяновна. Однако, пойдемте въ комнату, я познакомлю васъ съ Архипомъ омичемъ.
Познакомиться или, врне сказать, посмотрть на Архипа омича, который дйствительно былъ однимъ изъ именитйшихъ и вліятельнйшихъ людей нашего узда, мн хотлось давно, и потому очень понятно, что я былъ доволенъ.
Потомственный почетный гражданинъ, членъ духовно-просвтительнаго союза и другихъ благотворительныхъ учрежденій, Архивъ омичъ Глотовъ, извстный въ народ подъ названіемъ Аспида, былъ мужчина лтъ пятидесяти, высокій, плотный, съ важной осанкой, свжимъ, румянымъ лицомъ, съ рдкой, но длинной бородою, всегда тщательно расчесанною и хитрыми черными глазами. Одтъ онъ былъ всегда щегольски: въ длинные сюртуки изъ тончайшаго англійскаго сукна цвта воронова крыла и всегда блестящіе сапоги съ легкимъ скрипомъ, за голенища которыхъ и заправлялъ панталоны. Архипъ омичъ имлъ видъ величественный, походку важную, неторопливую, голову всегда держалъ высоко, носилъ золотое пенсъ-не, говорилъ съ разстановкою, выраженія отчеканивалъ и, говоря, поглаживалъ свою прекрасную бороду, какъ будто самъ вслушивался въ свою рчь и восхищался каждымъ сказаннымъ словомъ. Архипъ смичъ былъ сила, которую ничто не могло сокрушить и которая на все стоявшее ниже смотрла съ пренебреженіемъ, а на все высшее съ снисходительною вжливостію. Съ высшими властями какъ духовными, такъ и свтскими, онъ былъ въ отличнйшихъ отношеніяхъ. Любилъ иногда кутнуть, но кутнуть прилично и на большую ногу. Когда прізжалъ Архипъ омичъ въ губернскій городъ, то онъ спшилъ объхать всю аристократію, щедро жертвовалъ на разныя благотворительныя учрежденія, былъ съ дамами любезенъ, обдалъ непремнно у какого нибудь высокопоставленнаго лица, а вечеромъ отправлялся въ театръ. Въ театр онъ сидлъ въ первомъ ряду, во время антрактовъ уходилъ за кулисы, гд всегда былъ дорогимъ гостемъ, протягивалъ палецъ антрепренеру, хвалилъ актеровъ (которыхъ за глаза называлъ комедіантами) и потомъ шелъ въ уборныя актрисъ. До актрисъ и вообще до хорошенькихъ женщинъ Архипъ омичъ былъ большой охотникъ и потому очень естественно, что какъ только появлялся онъ въ уборныхъ, такъ вслдъ за нимъ появлялось вино, фрукты и конфекты, и угощеніе шло великое. Посл спектакля, Архипъ омичъ отправлялся въ зимній тропическій садъ и тамъ, въ какой нибудь отдаленной бесдк, окруженный толпою поклонниковъ, угощалъ всхъ ужиномъ, щипалъ щечки подходившихъ къ нему цыганокъ, сажалъ ихъ къ себ на колна, угощалъ шампанскимъ и покровительственно апплодировалъ игравшему оркестру. Возвращаясь домой, онъ передавалъ сосдямъ о всхъ этихъ шалостяхъ и принимался за хозяйство. Все уздное начальство онъ считалъ за ничто: исправника называлъ самоваромъ, потому что тотъ былъ толстъ, становому чуть не говорилъ ты, а на судей смотрлъ какъ на крыловскихъ мосекъ. Повстокъ отъ нихъ никогда не принималъ, въ камеры къ нимъ не являлся, презрительно улыбался надъ состоявшимися по дламъ его ршеніями и если ршенія эти были не въ его пользу, переносилъ дло на създъ, посылалъ въ присутствіе судей изъ купцовъ и выигрывалъ.
Отецъ Архипа омича, ома Егорычъ, происходилъ изъ крестьянъ, былъ у какого-то помщика бурмистромъ, нажилъ деньгу, откупился, а откупившись, принялся за торговлю. Каждую весну ома Егорычъ куда-то исчезалъ, а къ началу лта возвращался, пригонялъ кое-какіе гурты, весьма незначительные, но тмъ не мене съ каждымъ годомъ богатлъ и богатлъ. ома Егорычъ имлъ двоихъ сыновей: Архипа омича и Самсона омича. Послдняго, за разгульный нравъ, отецъ не любилъ, и называлъ безпутнымъ, за то отъ старшаго, Архипа, былъ въ восторг, безотлучно держалъ при себ, посвящалъ въ премудрости коммерціи и всегда бралъ съ собою въ ту таинственную Калифорнію, съ каждой поздкой въ которую ома Егорычъ пріобрталъ все боле и боле солидности. Грамат и другимъ наукамъ дтей своихъ ома Егорычъ обучалъ слегка. За то правила общежитія преподавались имъ со всею тщательностію. ома Егорычъ училъ дтей, какъ держать себя съ высшими и низшими людьми (равныхъ онъ не допускалъ), показывалъ имъ генераловъ, среднихъ чиновниковъ и мелкотравчатыхъ, и разъяснялъ разницу между тми, другими и третьими. Архипъ омичъ, какъ боле сметливый, науку эту изучилъ до тонкости, Самсонъ же, напротивъ, все путалъ и сплошь да рядомъ снималъ шапку передъ тмъ, мимо котораго братъ его проходилъ даже съ надменной осанкой. Точно также Архипъ омичъ перещеголялъ брата и въ коммерческихъ комбинаціяхъ, и тамъ гд Самсонъ даже и не подозрвалъ возможности наживы, Архипъ омичъ длалъ дло и зашибалъ деньгу. Такъ шелъ годъ за годомъ, какъ однажды, въ одну изъ обычныхъ поздокъ въ Калифорнію, старикъ Глотовъ внезапно умеръ на рукахъ своего любимца. Такъ какъ главнйшее богатство Глотова состояло въ деньгахъ и денежныхъ безъименныхъ бумагахъ, то все это богатство Архипъ омичъ прикарманилъ, простоватому же Самсону, остававшемуся дома, досталось только то, чего ужь по закону нельзя было отбить, а именно: участокъ земли десятинъ въ тысячу, да тысячъ десять деньгами. Самсонъ кричалъ, ругался, говорилъ, что братъ его ограбилъ, но дло однимъ крикомъ и кончилось. Братья раздлились, Архипъ омичъ купилъ весьма дешево большой участокъ земли, създилъ затмъ разя, три въ таинственную Калифорнію, а Самсонъ женился на бдной, но весьма красивой дворяночк, выстроилъ себ барскій домъ съ каминами и ваннами, развелъ садъ, устроилъ фонтаны, цвтники и зажилъ на славу. Такъ какъ на все это дохода съ имнія не доставало, то Самсонъ началъ прихватывать и вскор надавалъ такое количество векселей, что еслибы кредиторы подступили къ нему вс разомъ, одновременно, то у бднаго Самсона не хватило бы и состоянія расквитаться съ ними. Архипъ омичъ все это сметилъ и, выждавъ моментъ, явился къ брату на выручку. Разъяснивъ Самсону всю безвыходность его положенія, Архипъ омичъ объявилъ ему, что единственный способъ сохранить участокъ это именно тотъ, чтобы Самсонъ надавалъ ему векселей, по которымъ имніе его по бумагамъ перешло бы къ нему, Архипу омичу, а въ дйствительности принадлежало бы Самсону. Самсонъ объявилъ сначала, что это подло, что комбинація эта раззоритъ его кредиторовъ, но Архипъ омичъ убдилъ брата, разъяснилъ, что современемъ никто не помшаетъ ему удовлетворить этихъ кредиторовъ, что несравненно легче сдлать, имя состояніе, нежели не имя ничего, и, въ конц-концовъ, Самсонъ не устоялъ. Векселя были составлены, переданы Архипу омичу и имніе Самсона перешло въ его руки. Архипъ омичъ вступилъ во владніе и сказалъ брату: ‘Братъ! ты мн не чужой, твоего мн не надо, живи себ въ имніи и пользуйся доходомъ!’ Но, прошло года два и дла приняли другой оборотъ. Самсонъ чмъ-то не угодилъ Архипу омичу, это его взворвало и, въ отомщеніе, выгнавъ брата, онъ завладлъ имніемъ.
Въ настоящее время, у Архппа омича такъ много земли, что онъ охватилъ ею какъ желзнымъ кольцомъ вс окрестныя села и деревни. Стоило только крестьянину выпустить со двора лошадь или телку, какъ таковыя оказывались уже на земл Архипа омича, стоило куриц перелетть черезъ плетень, какъ и она попадала на ту же землю. Приходилось крестьянамъ ладитъ съ Архипомъ омичемъ, и ладитъ съ нимъ было необходимо тмъ боле, что и въ земл-то, какъ въ пахатной, такъ и залежной и луговой, была тоже нужда крайняя, а у Архипа омича всего этого было вдоволь. Все это и многое другое Архипъ омичъ разумлъ и дла свои велъ на славу. Никто въ околотк не сдавалъ земли выгодне его, никому крестьяне не платили такъ исправно, какъ ему. У Архипа эмича недоимокъ почти не было. Если нтъ у крестьянина денегъ, онъ тащитъ его на работы и крестьяне работаютъ. Одна какая-то деревушка вздумала было заупрямиться, такъ потомъ не рада была: чтобы проучить непокорныхъ, Архипъ омичъ подалъ на нихъ тысячи на дв оплаченныхъ росписокъ, на которыхъ не было, однако платежныхъ надписей, и въ другой разъ взыскалъ деньги. Съ тхъ поръ — будетъ! Точно также исправно шло у Архипа омича и полевое хозяйство. У другихъ и пахали скверно, и косили изъ рукъ вонъ плохо, а у Архипа омича все это шло великолпно. Поля раздлывались словно огороды, на нивахъ не оставалось ни одного колосочка, скирды хлба складывались не только аккуратно, но даже щегольски, луга были не выкошены, а словно выбриты, гумно — посмотрть любо, сушилки, молотильные сараи, депо, въ которомъ хранились паровики, молотильныя машины, вялки, сортировки — все это было выстроено аккуратно. Многочисленныя скирды хлба стояли словно селеніе, съ улицами, переулками и площадями возвышались они неподалеку отъ хлбныхъ магазиновъ и невольно привлекали на себя завистливый взглядъ прохожаго. И все это достигалось потому, что Архппъ омичъ былъ строгъ, настойчивъ, и что многочисленные прикащики его, хотя и имли видъ разбойниковъ или башибузуковъ, но тмъ не мене умли наблюсти и взыскать.
Архипъ омичъ занимался, однако, не однимъ только посвомъ. У него были овцы, гурты рогатаго скота, заводъ рысистыхъ лошадей и дв-три громадныя крупчатки. Мельницы эти были построены тоже на щегольскую руку изъ прекраснаго сосноваго лса, съ рзными въ русскомъ стил коньками, съ флюгерами и съ примненіемъ самыхъ новйшихъ приспособленій. Хлбъ ссыпался и затмъ никто не видлъ, какъ попадалъ онъ подъ камень, какъ перемалывался, и только мукой въ мшкахъ онъ снова появлялся на свтъ Божій… Вслдствіе этого, Архипъ омичъ муку свою называлъ механической и хвастался, что механическія муки его извстны всей Россіи: Петербургу, Москв, Ревелю. На мельницахъ этихъ работали сотни людей, громъ колесъ, стукъ ршотъ, шумъ воды и крики рабочихъ далеко разносились по окрестности. Блые, покрытые мучною пылью люди суетились и бгали, таская кули хлба и мшки съ мукой, тамъ сваливали брусья, накатывали ихъ на станки и рзали ихъ на тесъ и на доски, тамъ ковали жернова острыми насками и искры отъ наскъ были видны даже и днемъ, возл громадныхъ амбаровъ стояли обозы подводъ съ хлбомъ, тутъ же рядомъ, подъ крытымъ навсомъ, блли бунты мшковъ съ мукой, мшки эти клеймили красными клеймами и на каждомъ изъ нихъ появлялось: А. . Г. Работа кипла повсюду и среди всего этого хаоса, толкотни, грохота снастей, шума воды, крика и гама, какъ будто чувствовалось присутствіе Архипа омича.
На мельницы эти мужики тащили хлбъ со всхъ сторонъ. Тащили и въ осеннюю слякоть, надрывая своихъ тощихъ лошадокъ, тащили и въ зимнюю непогодь, когда вьюги и мятели, бушуя и крутя снгомъ, сливали въ одно и землю и небо, и въ весеннюю ростопель, купая себя и клячь своихъ въ холодныхъ зажорахъ, тащили послднія зерна и ссыпали ихъ въ обширную житницу Глотова.— ‘Зачмъ везете туда! тамъ васъ обмряютъ и обвшаютъ!’ кричалъ, бывало, пьяный Самсонъ, но длать было нечего. Нужда подходила крайняя, неотложная: въ деревню раза два ужь налеталъ исправникъ подати выколачивать, прізжали приказчики за землю недоимки теребить, сборщикъ деньги растратилъ, не губить же человка за мірскую службу, надо пополнить, сно все похарчилось, ревма ревутъ коровы и овцы — не морить же скотину… а у Архипа омича хоть и обмряютъ, да зато денежки сейчасъ же на руку! О мужику хоть плыть да быть на мельниц Глотова.
Архипъ омичъ жилъ въ томъ самомъ имніи, которое досталось ему отъ брата. Онъ выбралъ усадьбу эту во-первыхъ потому, что она находилась почти въ центр его владній, а во-вторыхъ и потому, что усадьба эта представляла восхитительное мстоположеніе. Домъ стоялъ на гор, покрытой лсомъ, спускавшимся къ самой рк Свирид. Но лсъ этотъ не заслонялъ горизонта, лсъ былъ ниже дома, только нсколько десятковъ роскошныхъ дубовъ кое-гд раскидались по усадьб, придавая ей неизъяснимую красоту. Видъ съ балкона былъ очаровательный, горизонтъ обширный. Внизу подъ горой, по заливнымъ лугамъ, блестла широкая лента рки, виднлись вдали горы, лса, нсколько деревень и селъ съ блыми церквами. И все представлявшееся съ балкона, вся эта картина, плнявшая взоръ вашъ, весь этотъ ландшафтъ, почти весь принадлежалъ Архипу омичу. Неподалеку отъ усадьбы возвышалась и церковь съ своей высокой колокольней и блестящимъ шпилемъ, увнчаннымъ позолоченнымъ крестомъ. Церковь была обнесена оградой и кругомъ обсажена кустами сирени, черемухи и небольшими деревцами елей и тополей.
Справедливость требуетъ сказать, однако, что украшеніемъ церкви занялся уже Архипъ омичъ. Онъ отдлалъ ее заново, повсилъ громадный колоколъ, превосходившій всомъ даже городской соборный, украсилъ стны живописью, заново вызолотилъ иконостасъ, пожертвовалъ богатую утварь и облаченіе, пріобрлъ частицу какихъ-то мощей съ Аонской Горы и даже выписалъ изъ Италіи нсколько картинъ духовнаго содержанія. Хотя картины эти и не отличались особенными художественными достоинствами и даже во многомъ уступали живописи мстнаго художника, но достаточно было того уже, что он итальянской живописи.— ‘Изъ Италіи! говаривалъ бывало Архипъ омичъ, съ гордостью указывая на картины.— Итальянской живописи!’
У Архипа омича было два сына и дочь. Старшему минуло двадцать лтъ, младшему семнадцать, а дочери шестнадцать. Сначала Архипъ омичъ воспитывалъ ихъ дома — первое понятіе объ азбук, слогахъ и таблиц умноженія имъ далъ Савелій Касьянычъ, а впослдствіи былъ нанятъ семинаристъ, обучавшій ихъ русской грамат и другимъ наукамъ. Но со введеніемъ всеобщей воинской повинности взгляды Архипа омича на образованіе измнились, и онъ немедленно отвезъ своихъ сыновей въ какое-то коммерческое училище, а для вящей безопасности, про всякій случай, купилъ за сорокъ тысячъ дв рекрутскія квитанціи. Дочь онъ воспитывалъ дома и, желая соединить полезное съ пріятнымъ, привезъ изъ Москвы такую красивую гувернантку, что вс сосди, какъ только увидали ее, такъ въ тоже время и поршили, что Архипъ омичъ себ на ум, и, обучая дочь, не забылъ и самого себя. Мадамъ эта принялась за обученіе Любови Архиповны (такъ звали дочь Глотова), и вскор Любочка болтала по французски, танцовала, откалывала на фортепіанахъ разныя польки и мазурки и кое-какъ разумла писать по русски.
Съ пріздомъ гувернантки, несчастная жена Архипа омича, Акулина Саватьевна, или какъ въ народ звали ее, старая Глотиха, слезливая, въ крюкъ согнувшаяся, чахлая старушенка и безъ того уже загнанная, была забыта окончательно: гостямъ не показывалась, отъ семьи обдала особо и въ паратныя комнаты входить не смла. Вс обижали старую Глотиху, даже дочь Любовь Архиповна, которую называли барышней, и та не обращала на мать ни малйшаго вниманія, при всякомъ удобномъ случа обрывала ее, насмхалась надъ ея простоватостью и, считая себя ученой и свтской, смотрла на старуху съ высоты своего величія. Старуху все это сначала сокрушало, но впослдствіи она обтерплась, ни во что не вмшивалась и, сидя въ своей конур (гд-то въ третьемъ этаж), увшанной образами и пропитанной запахомъ лампадокъ, занималась вязаніемъ чулокъ. Изо всего этого не слдуетъ, однако, чтобы барышня Любовь Архиповна и гувернантка ея, Анна Ивановна, имли какое-нибудь вліяніе на волю и на образъ дйствій Архипа омича. Архипъ омичъ былъ хозяиномъ повсюду, длалъ то, что хотлъ, крпко держа всхъ въ своихъ рукахъ, не позволялъ никому наступать себ на ногу. Даже гувернантка, съ которой Архипъ омичъ пошаливалъ, и та ходила у него по струнк.
И такъ, препятствовать нраву Архипу омича никто не смлъ и только одинъ Самсонъ, совершенно спившійся и успвшій овдовть, этотъ могучій, высокій человкъ съ львиной головой, крытый свтомъ и обнесенный втромъ, наводилъ на Архипа омича ужасъ и трепетъ. Стоило только показаться этому оборванцу съ своимъ огромнымъ мохнатымъ псомъ — единственнымъ наслдіемъ, оставшимся у Самсона, какъ вся важность Архипа омича мгновенно исчезала и онъ утекалъ отъ брата! Самсонъ, не имя ни крова, ни пристанища, проводилъ гд ночь, гд день. То онъ исчезалъ куда-то, то снова появлялся… Его встрчали повсюду: то въ описываемой мстности, то въ Кіев, Воронеж, даже въ Москв. Большую часть дня онъ проводилъ въ кабакахъ и трактирахъ, развратничалъ, дебоширилъ, а потомъ вдругъ пускался въ богомолье, ходилъ по монастырямъ и пустынямъ, становился чмъ-то въ род монастырскаго батрака, облекался въ монашескую одежду, а немного погодя, опять все пропивалъ и являлся на родину нищъ и нагъ въ сопровожденіи своего Азора. Оборванный, голодный, но вчно пьяный, переходилъ онъ изъ селенія въ селеніе и, собирая вокругъ себя толпы слушателей, разсказывалъ про виднныя имъ чудеса, раздавалъ собственнаго издлія крестики, выдавая ихъ, впрочемъ, за святыни, бывшія на мощахъ угодниковъ, продавалъ щепочки отъ гроба Господня, показывалъ зубъ Акима и Анны, обломокъ отъ лстницы, виднной Іаковомъ во сн, лечилъ отъ ломоты и лихой болзни и вмст съ тмъ передавалъ народу о доблестяхъ брата своего Архипа омича, извстнаго, конечно, всему околодку. Исторію, продланную съ нимъ братомъ, онъ разсказывалъ краснорчиво, съ какимъ-то паосомъ: становился на возвышенное мсто, снималъ шапку, закидывалъ назадъ сдые волосы, поднималъ руки. Народъ слушалъ, и, будучи безъ того уже настроеннымъ противу Архипа омича, возмущался и негодовалъ.
Какъ ни старался Архипъ омичъ укротить буяна, какія ни принималъ мры для этого, все было тщетно. Однажды онъ нанялъ даже адвоката съ тмъ, чтобы адвокатъ этотъ только и занимался усмиреніемъ непокорнаго, платилъ адвокату этому три тысячи рублей въ годъ, но и эта мра не привела къ желаемому результату. Самсона судили, таскали по судамъ, сажали въ арестантскія, но какъ только онъ выходилъ на свободу, такъ шелъ немедленно къ Савелію Касьянычу, забиралъ своего Азора (обыкновенно удалявшагося на это время къ старику) и принимался съ новой настойчивостью за старое. Нсколько разъ Архипъ омичъ предлагалъ даже брату приличное содержаніе, но Самсонъ и на подкупъ не пошелъ.— ‘Я къ нему на содержаніе не пойду! говорилъ онъ.— Пусть содержитъ свою мадамъ, а мн денегъ его не надо! Прежде, точно мы плохо жили — нищихъ водили, а теперь стали поправляться — сами начали побираться!..’ Когда Самсону надодало бродить по деревнямъ, онъ шелъ въ городъ и тамъ на улицахъ и площадяхъ показывалъ разные фокусы, толокъ часы въ ступ, выпускалъ ленты изо рта, заставлялъ Азора играть въ шашки и т. п. Когда-же фокусы не помогали, Самсонъ, вооружась камнемъ, являлся въ какую нибудь посудную лавку, поднималъ надъ фарфоромъ и хрусталемъ вооруженную руку, а другую протягивалъ къ купцу и говорилъ: — ‘Ваше Степенство! Я и собака моя ничего еще не ли, дайте-ка мн въ займы подъ вексель копеекъ 50!..’ Посматривая на камень, купецъ торопился удовлетворить просьбу Самсона, называлъ его шутникомъ и съ особымъ почтеніемъ провожалъ его изъ лавки. Самсонъ переходилъ въ другую, продлывалъ что нибудь въ род того-же и къ концу все собранное пропивалъ въ трактир.
Съ этими-то братьями Глотовыми (Самсономъ, спавшимъ въ лсу и Архипомъ омичемъ, сидвшимъ у Савелія Касьяныча) довелось мн встртиться въ описываемый день. Однако, возвратимся къ разсказу.
Архипъ омичъ сидлъ важно развалясь на диван, и, пріятно улыбнувшись при вид Савелія Касьяныча, сдлалъ ему привтливый жестъ рукою. Въ комнат чувствовался завахъ духовъ.
— Батюшка, Архипъ омичъ! проговорилъ между тмъ Савелій Касьянычъ.— Извините, ради Бога…
— Ничего, ничего, не извиняйся! раздался мягкій, ласкающій баритонъ Архипа омича.— По правд сказать, я даже и не замтилъ, какъ время прошло.
Но Савелій Касьянычъ не успокоился и, обратясь къ сестр, принялся выговаривать ей, почему въ туже минуту она не дала знать ему о прізд Архипа омича.
— Куда-же я пошлю-то! говорила старуха.
— Вотъ это прекрасно! Точно ты не знаешь, гд я обыкновенно ловлю рыбу…
— Ничего я этого не знаю, братецъ. Вы, кажется, вс мста обходили, вамъ нтъ предловъ. Истинную правду докладываю вамъ, батюшка Архипъ омичъ, истинную правду: нтъ ему предловъ! И добро-бы толкъ былъ какой, только сапоги бьетъ.
Все это очень забавляло Архипа омича, между тмъ какъ Савелій Касьянычъ разгорячился не на шутку.
— Ань, врешь, старая грымза! почти вскрикнулъ онъ.
— Завсегда нтъ ничего.
— А леща-то видла?
— Не видала.
— Такъ ступай, полюбуйся, да кстати ужь изжарь его въ сметанк: Архипъ омичъ покушаютъ.
— Съ удовольствіемъ помъ, потому что проголодался.
Василиса Касьяновна сомнительно покачала головой, но все-таки вышла, а Савелій Касьянычъ, обратясь къ Архипу омичу, продолжалъ.
— Рдкостный лещъ попался, ваше степенство: фунтовъ на восемь будетъ, жирный… насилу вытащилъ, ей-Богу-съ! вотъ хоть ихъ спросите…
И, указавъ на меня, Савелій Касьянычъ какъ-будто что-то вспомнилъ и ударилъ себя по лбу.
— Ахъ, я старый дуракъ! почти вскрикнулъ онъ.— И забылъ представить вамъ. Сосдъ нашъ, позвольте отрекомендовать-съ.
Мы пожали другъ другу руки и познакомились.
Варвара Ивановна и господинъ Люстровъ услись между тмъ у окна и принялись играть въ дурачки. Какъ настоящій женихъ, во всемъ угождающій своей невст, г. Люстровъ поддавался, почему и оставался постоянно въ дуракахъ. Я подслъ къ нимъ и отъ нечего длать тоже принялся играть. Савелій Касьянычъ былъ правъ, что внутри хуторъ его несравненно красиве, чмъ издали. Прямо передъ окнами виднлся фруктовый садъ и небольшой амбаръ, крытый въ начесъ соломой. Неподалеку отъ него помщалась небольшая мельница, какъ будто прилпившаяся къ плотин незначительнаго пруда. За отсутствіемъ воды въ пруд, мельница не работала. Нсколько десятковъ гусей и утокъ разгуливало по грязи пруда и, выпачкавшись въ ней, тщетно расхаживали разыскивая воду. Все на хутор было опрятно, подчищено, подметено и по всему было видно, что хозяйскій глазъ присматривалъ за всмъ.
— А ты слышалъ новость? спрашивалъ между тмъ Архипъ омичъ Савелія Касьяныча.
— Племянница говорила мн, но не знаю…
— Врно, дочь свою я просваталъ за князя Палкина.
— Такъ прикажите поздравить, ваше степенство?
— Можешь, братецъ! важно проговорилъ Архипъ омичъ, барабаня по столу пальцами.
— Имю честь поздравить, очень пріятно съ… Дай Богъ въ часъ добрый!
— Дай Богъ, дай Богъ!.. Признаться, я долго не соглашался!
— Баринъ-то, кажется, хорошій, замтилъ Савелій Касьянычъ.— Одобряютъ вс-съ.
— Промотался, братецъ, состоянія нтъ никакого.
— За то у васъ, слава Богу, господь наградилъ…
— Такъ-то такъ! говорилъ Архипъ омичъ, продолжая барабанить:— а все-таки я долго не соглашался. А потомъ подумалъ: кто съ молоду-то не кучивалъ, кто Богу не гршенъ, Царю, батюшк, не виноватъ… Что длать! Ну, да мы его опять бариномъ сдлаемъ! Все таки князь, братецъ, и главное князь-то русскій! Палкинъ! Хоть и не изъ знатнйшихъ родовъ, ну, а все-таки не изъ татаръ. Гербъ иметъ замчательный: корона, княжеская, порфира и рука какая-то изъ облака скирой грозитъ, а внизу птухъ… Ужь вотъ птухъ-то и не знаю зачмъ.
— Знаменитому Суворову не родня-ли? замтила Варвара Ивановна съ лукавой улыбкой.— Тотъ все птухомъ кричалъ.
— А можетъ быть…
— Вроятно, такъ-съ, подхватилъ Савелій Касьянычъ.— Вдь въ гербахъ разныя разности рисуютъ-съ. Вотъ у моего барина, покойника, графа, такъ у его сіятельства въ герб пушка была поставлена, какъ есть на колесахъ, а изъ пушки-то не бомба летла, а бутылка-съ… Оказывается, что праддъ покойника выпить любили, такъ имъ бутылку и помстили. Все это историческое значеніе иметъ-съ. А скоро свадьба-съ?
— Недли черезъ три.
— У себя въ имніи, или въ губерніи-съ?
— Нтъ, дома, въ имніи. Съ какой стати въ городъ я поду! Гости то и сюда прідутъ. Начальникъ губерніи будетъ, генералъ дивизіонный — пріятель онъ мн — тоже общалъ съ двумя полковниками, адъютантомъ и офицерами. Музыку выписалъ. Храмъ весь въ плошкахъ будетъ — ажурное освщеніе, отъ дома до храма смоляныя бочки горть будутъ. Пвчіе тоже изъ губерніи архіерейскіе, самъ къ владык просить здилъ, двадцать человкъ пвчихъ, на каждый голосъ по пяти человкъ. Вдь голосовъ четыре. Ты знаешь это? Дискантъ, альтъ, теноръ и басъ. Такъ вотъ и выходитъ: на каждый голосъ по пяти человкъ. Такъ-то дернутъ, что мое почтеніе!
— А дьяконъ будетъ-съ?
— Дьяконъ изъ Ивановки.
— Кажись, Мещеряковскій словно будетъ позвонче-съ…
— Нтъ, далеко! И добрякъ человкъ!
— Кто это-съ? дьяконъ-то?
— Владыка. Завтракать онъ меня пригласилъ: кулебяка была съ молоками, осетрина разварная. Разговорились про свадьбу. ‘Хоть-бы однимъ, говоритъ, глазочкомъ посмотрлъ на твою свадьбу’!.. И веселое, братецъ, житье только въ этой губерніи!
— Конечно, не съ деревней сровнять…
— Какъ-то обдалъ я у губернатора, выпили шампанскаго, а потомъ меня и потянуло въ театръ. Пошелъ за кулисы, актрисы меня и приняли: угости да угости ихъ ужиномъ. Ну, длать нечего, пригласилъ ихъ штукъ пять, комедіантовъ тоже штуки дв, а посл театра отправились въ садъ, да до шести часовъ утра тамъ и пробыли. На шестьдесятъ кувертовъ ужинъ-то вышелъ — какъ теб это понравится?— Нельзя, знакомые все, пріятели!
— Должно быть, не дешево стоило? спросилъ Савелій Касьянычъ.
— Не знаю, не считалъ. Вдь это дворяне все въ записныя книжки записываютъ, а у меня этого нтъ. Деньги кладу я въ карманъ безъ счета, безъ счета и выдаю ихъ. На другой день, прізжаетъ ко мн губернаторъ: ‘Слышалъ, слышалъ, говоритъ, Архипъ омичъ, какъ вы вчера ужинать изволили!..’ А ужь ему полиціймейстеръ доложилъ. Я посл говорю полиціймейстеру-то: Ты что-жь это сплетничаешь?— ‘Нельзя, говоритъ, Архипъ омичъ — это наша обязанность.’ Да, житье веселое, очень только барыни одолваютъ.
— А вы, кажется, до барынь-то охотникъ! замтила снова Варвара Ивановна.
— Охотникъ, барышня, большой охотникъ-съ, только дорого обходится!
— Почему это?
— А потому-съ, барышня, что у всхъ у нихъ только и на ум одни бдные, убогіе, калки, инвалиды… Кром, какъ о благотворительности изъ чужого кармана, барыньки эти, кажется, ни о чемъ и не думаютъ.— Вся жизнь ихъ посвящена только на это дло, даже иногда собственныхъ дтей забываютъ. Спектакли, лотереи, концерты — все въ пользу бдныхъ! такъ вотъ съ когда попадешь въ общество этихъ благотворительницъ, такъ и почувствуешь цну всему этому… Да-съ!
И потомъ, немного погодя, онъ спросилъ.
— Ну-съ. А ваша когда свадьба, барышня?
— Не знаю.
— Это зависитъ отъ обстоятельствъ! проговорилъ басомъ г. Люстровъ и, откинувшись на спинку стула, вытянулъ ноги почти до половины комнаты.— Мы хотя и маленькіе люди, а все-таки хочется получше свадьбу съиграть…
— Вовсе не потому! перебила его Варвара Ивановна.— А потому, что женихъ мой ждетъ мста.
— Какого это-съ?
— Я просилъ объ опредленіи меня учителемъ въ школу, проговорилъ Люстровъ.
— Въ какую школу?
— Въ село Протасово.
— Они вмст хотятъ трудиться, ваше степенство, пояснилъ Савелій Касьянычъ, обращаясь къ Архипу омичу.— Г. Люстровъ будетъ учителемъ въ сел Протасов, а Вавочка, его будущая супруга, въ томъ-же сел акушеркой желаетъ быть. Она тоже подала прошеніе, а въ Протасов кстати и вакансія открылась.
— А вы кому прошеніе-то подали?
— Въ земскую управу, отвтила Варвара Ивановна.— Мн общали.
— Кто-съ?
— Предсдатель.
— Что же ты мн ничего не сказалъ объ этомъ? спросилъ Архипъ омичъ, обращаясь къ Савелію Касьянычу.— Я бы похлопоталъ, попросилъ, и просьбу мою, конечно бы, уважили. Вдь по земству то не мало должностей занимаю. Я и членъ училищнаго совта, и губернскій гласный, и почетный мировой судья, и членъ ревизіонной комиссіи и по конской повинности тоже! Для меня это ничего бы не стоило!