АРМИЯ И РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ
АРМИЯ И РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ
1906 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Армия и революция в России, Куприн Александр Иванович, Год: 1906
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.
Пенза, 2015.
Вы спрашиваете меня, как будет реагировать на роспуск Думы та воинская часть, где я служил и откуда почерпнул материал для моего романа ‘Поединок’? На это я отвечу коротко: никак.
Здесь я должен сделать маленькое замечание. Когда я писал свой роман, я не имел в виду исключительно мой полк. Я не взял оттуда ни одного живого образа. Все выведенные в романе черты и эпизоды из жизни военных были мной взяты из всех войсковых частей, всех родов оружия. И если я охотно признаю в своем произведении слабые в художественном отношении стороны, то признаю еще охотнее, что как нравоописательный роман — он совсем слаб. Боязнь показаться тенденциозным, а еще более — ужасы нашей цензуры вынудили меня смягчить краски, так что вместо большой, потрясающей до ужаса картины получилась маленькая, бледная акварель. Но и та только чудом была вырвана из когтей цензуры.
Офицерская корпорация полка, в котором я служил, не считалась худшей, хотя и там офицеры дурно обращались с солдатами, предавались пьянству, пренебрегали службой и презирали мирных граждан. Но посторонний едва ли может представить себе, какую жизнь ведут в различных маленьких отдаленных гарнизонах, в дальних степях и горных местностях и в деревнях ‘люди чести и незапятнанной чистоты мундира’. Да не обвинят меня в преувеличении. Я буду говорить только об офицерстве, живущем в совершенно некультурных и богом забытых местечках, но оно-то и составляет подавляющее большинство нашей армии.
Службу они рассматривают как невыносимое, ужасно скучное бремя и, и чтобы уклониться от нее, прибегают к таким ребяческим средствам, как симуляция болезни и тайный побег с учебного плаца. В солдате они видят ожесточенное, жалкое, лукавое животное, на которое воздействовать могут только побои и наказания. Дисциплины нет, есть страх и раболепие. В присутствии солдат и младших офицеров командир роты критикует и поносит отсутствующего командира полка, тогда как этот последний не стесняется во время больших военных учений в присутствии офицеров и солдат поносить командира дивизии. Но и солдаты, когда они одни, без начальства, никогда не назовут офицера по имени без того, чтобы не присовокупить к нему ужасного русского ругательства, опошляющего и унижающего святость материнства.
Как они живут между собой? Так, как могут жить ограниченные, невежественные, изнывающие от скуки люди, вынужденные к тому же роковой необходимостью вращаться днями, неделями, годами исключительно в полковом обществе, не имея возможности выйти из этого заколдованного круга. На службе они шпионят друг за другом, причем донос вообще играет видную роль. И все пьют, пьют и пьют. Пьют до белой горячки, до потери человеческого облика. Нередко можно видеть, как бравый денщик ведет по улицам маленького городишки своего офицера, офицер в расстегнутом кителе, с сорванной саблей, испачканный в грязи, с погасшим свинцовым взглядом и с фуражкой на затылке, бессильною рукою он время от времени бьет по лицу своего денщика и в промежутках страдает приступами морской болезни.
Их развлечения? Биллиард, карты, водка, девочки, водка и водка. Слышали ли вы когда-нибудь об офицерской игре в кукушку? Пьяные офицеры забираются в темную конюшню. У каждого в руках заряженный револьвер. Один из офицеров кричит: ‘Кукушка, кукушка!’, и по этому зову все офицеры стреляют и целятся именно в том направлении, откуда слышен крик. Эта игра практикуется и теперь еще в Ташкенте и в Закаспийской области. Недавно один генерал отдал приказ: представить ему списки пьющих офицеров, ‘но не просто пьющих, каковыми являются все офицеры, а алкоголиков’.
Что они читают? Абсолютно ничего, если не считать ‘Русского Инвалида’, где печатаются только приказы. Существуют маленькие потрепанные полковые библиотеки. Еще подпоручики раза два в год берут какие-то бульварные романы, а поручики пренебрегают даже и этим родом литературы.
Полковой командир, считавший Бетховена французским писателем с вредным направлением, является не единичным явлением в офицерской среде. Военные произведения вовсе не читаются.
Как они относятся к мирным гражданам? С невозмутимым величественным презрением. Ученые, писатели, профессора, артисты являются в их представлении не чем иным, как убогими, неполноценными штатскими тварями, сбродом… Оскорбить, избить, обесчестить штатского можно совершенно безнаказанно. Можно верхом на лошади въехать в иноверческую церковь, можно в пьяном виде учинить потасовку в синагоге… Это только шутки… Можно с помощью солдат подвергнуть избиению все еврейское население местечка. Это — забавное происшествие и только. Убийство штатского в ресторане и на прогулке или в ином общественном месте совершается безнаказанно, если не считать двух-трех месяцев ареста. Товарищи видят в этом только молодечество. Таков наш офицерский корпус. Как же может он как-либо реагировать на последние события и на разгон Думы? Само собой разумеется — никак. Если бы даже либеральные листовки нашли доступ в военные собрания, то они остались бы нераскрытыми и нечитанными. Кто интересуется этими листовками? О роспуске Думы офицеры узнали, но не все, а двое, трое, да и те случайно, из лживого и сухого военного листка, другие же — по слухам. Не подлежит сомнению, что большая часть их не отличает Государственную Думу от Петербургской Городской Думы. И в скудном темном мозгу этих людей создается такое представление: ‘Разные бездельники собрались для того, чтобы доложить о своих нуждах. Этот сброд всегда недоволен и тянет руку за подаянием, а поэтому их, за наглое поведение, разогнали. И прекрасно сделали! Какие могут быть нужды у этого сброда? Надо отдать приказ — проучить их всех, и баста!’ При этом необходимо отметить, что обыкновенный офицер проникнут убеждением, что Дума создалась благодаря махинациям евреев и что члены Думы состоят у евреев на жалованье. Что происходит в Думе и о чем там говорят — об этом у него нет ни малейшего понятия. Однажды он схватил в казино, мимоходом, газету случайно прочел краткий официальный отчет о заседании Думы. Но то, что он прочитал, показалось ему настолько диким, настолько недоступным для его узкой, затхлой сферы, что он скомкал газету, пожал плечами, презрительно усмехнулся и, поднявшись с места, воскликнул: ‘Черт знает какие глупости пишут в газетах… В этих статьях говорят об экспроприации, о прогрессивном налоге — но ведь это чушь!’ И он идет в биллиардную, чтобы сыграть партию.
Как относится офицер к революции? Точно так же. Он и не догадывается о ней. Но если смутные слухи о революции коснутся его ушей, он всплеснет руками, широко раскроет глаза и с неподдельным изумлением произнесет: ‘Свобода? К черту ее, каких еще свобод они хотят? Во всем виноваты студенты. Они не хотят учиться и поэтому бунтуют. Забрить их всех в солдаты, а рабочих наказать физически!’ И каждый из этих офицеров при этом заявляет, что, если бы ему предоставили право подавить мятеж, тогда, о, тогда!. И случается так, что это право ему предоставляется, что его ставят во главе карательной экспедиции. О целях этих экспедиций в Москве, провинциях, на Кавказе, об испепеленных деревнях, о расстрелянных детях и изнасилованных женщинах и девушках слыхал каждый. Офицерами во время карательных экспедиций овладевал род кровавого безумия. Необходимо заметить, что эти офицеры добровольно брали на себя обязанности палача.
Русский офицерский корпус, замкнутый в своей узкой, пропитанной удушающим воздухом среде, осужден на полнейшее одиночество и одичание. От солдат их отделяет непроходимая пропасть, от невоенного мира — еще большая. Военные неудачи никого не научили и не устыдили: то же хвастовство, то же пренебрежение к образованию и знаниям, то же нелепое высокомерие и глубокий духовный мрак.
Несколько иначе обстоят дела в гвардии. Там имеют представление об освободительном движении и видят его опасный размах. Я считаю поэтому вполне достоверными сведения о том, что в гвардейских частях путем заговора образовано тайное военное общество, готовое по собственной инициативе взяться за насильственное, даже кровавое закрытие Думы. Привилегированная часть армии, состоящая из цвета дворянской молодежи, по-видимому, ясно сознает, что в борьбе с народной свободой она сражается во имя своих классовых интересов.
Могут спросить: возможно ли, чтобы дух освободительной борьбы не проникал в армию? Да, он проникал туда. Но офицер, захваченный общим движением, недолго задерживался в полку. Если даже на чтение журналов и серьезных книг смотрят косо, то малейшая попытка высказать смелую мысль, осудить тяжесть режима, проявить чувство симпатии к студентам или рабочим вызывает целую бурю ненависти. ‘Нам таких не нужно, оставьте полк и идите к своим студентам’, — кричит офицерство. Совсем недавно по постановлению офицерского суда был исключен из Петербургского гвардейского полка молодой, интеллигентный офицер только за то, что в разговоре о возможности роспуска Думы он на вопрос, применил ли бы он вооруженную силу против членов Думы, ответил: нет. Это означало бы насилие над волей народа’. И более того. Духовно развитые, честно мыслящие и сознательные офицеры не остаются на службе без насильственного воздействия со стороны товарищей. Уже через несколько лет военной службы они сами стремятся вырваться из удушливых катакомб этой мрачной, жестокой, одичавшей и замкнутой касты. И такие офицеры становятся самыми страстными и самыми смелыми революционерами. Кропоткин и Бакунин не единичные явления. Но они составляют каплю в море. Добровольный шпионаж со стороны товарищей тотчас предает их суду. Общеизвестно, что в казематах Петропавловской крепости заключены многие офицеры. Это преимущественно артиллеристы и саперы и менее всего пехотинцы.
Что делает и о чем думает в это время солдат? Наш солдат — это наш крестьянин. На всем протяжении первого года службы, пока в нем не угасла тоска по родным местам, он все еще крестьянин. И уже через год по окончании службы в нем ни при каких условиях нельзя узнать бывшего солдата. Как воин русский крестьянин — превосходный солдат: он неутомим, тверд, верен как в удаче, так и в неудаче, бесстрашен перед лицом смерти. Эти исключительные черты характера выработались в русском народе под влиянием многовекового рабства, нужды и борьбы со скудной природой. К тому же наш солдат, как и крестьянин, неразвит, лишен инициативы и критики. Я глубоко убежден, что при наличии всех этих качеств наших солдат Россия вышла бы победительницей в войне с Японией, если бы наши офицеры были образованными и самоотверженными.
Офицер чужд всем и всему: природе, земле, обществу, которое им пренебрегает и которое его боится, и, в сущности, даже родине. Солдат же, не утративший своей крестьянской души, связан крепкими узами с народом. Эти узы закрепляются письмами с родины, рассказами рекрутов из родной деревни, главным же образом нежной любовью к деревне, которая продолжает жить в сердцах солдат, подвергающихся бесчисленным дисциплинарным взысканиям со стороны унтер-офицера, сжившегося уже со службой, — продолжает жить в смутных мечтах, в сладкой сердечной тоске и в песнях.
Крестьянин повинуется своему начальству, т. е. губернатору, исправнику и земскому начальнику, но он их не уважает и не любит. Он повинуется из чувства исконного многовекового страха, косности и непонимания. Точно так же относится солдат и к своему офицеру. Крестьянин не питает никакого доверия к барину: в учителе, в либеральном помещике, в земском враче, в народном агитаторе он видит всегда переодетого мошенника, эксплуататора, интригана, обнищавшего рабовладельца.
Точно так же смотрит солдат на усилия революционеров расширить его социальный кругозор. Народ и армия еще и теперь далеко стоят от политики и постыдно равнодушны к свободе.
Мне могут возразить: ‘Чем же можно тогда объяснить все ужасы последних лет? В армии вспыхивают непрестанные бунты, солдаты убивают своих начальников, целые полки предъявляют не только экономические, но также и политические требования, с другой стороны, крестьяне сжигают помещичья усадьбы, убивают чужой скот, убивают арендаторов имений и требуют раздела земли… Почему оба эти движения идут параллельно одно с другим?’.
А почему мы часто наблюдаем взрыв двух вулканов на разных концах материка? Причина, несомненно, объясняется тем, что где-то происходит какой-то большой подземный взрыв, в результате которого лава, скопившаяся в недрах земли, выбрасывается наружу. И именно с первыми колебаниями страшных внутренних элементов, ведущих к взрыву, можно сравнить движение, начинающее разливаться в народе и армии. Я повторяю еще раз: наша армия — крестьянская армия. Сила действия равна силе противодействия. Этот непреложный закон остается законом также и в истории. Нигде рабство и насилие не достигали таких крайних пределов, как на протяжении столетий в России.
И на протяжении этих столетий накопилась безмерная историческая народная ненависть, не обнаружившаяся до сего времени, но с каждым годом все более и более сгущавшаяся и разгоравшаяся. Восстание Стеньки Разина, движение под руководством Пугачева, мятеж в военных поселениях при Аракчееве, — эти выступления, как и нынешние аграрные волнения, являются лишь первыми симптомами, первыми колебаниями почвы.
Многие склонны предполагать, что народом и армией руководят агитаторы. Возможно. Но если они где-либо и были, то служили только громоотводами для суровой народной ненависти. Замечено: как только мятеж подавлялся, мятежники выдавали зачинщиков и молили о помиловании.
Поэт Пушкин, почти пророк, с ужасом думал о том времени, когда разразится ‘бессмысленный и беспощадный русский бунт’. Теперь мы находимся накануне такого бунта, армия и народ обоюдно поставили себе это целью и взаимно подбадривают друг друга. Если пожар охватит армию, то тем же пламенем будет воспламенено и крестьянство, а произойдет среди крестьянства — зажжет и армию.
Массовое русское восстание — это такое явление, одна мысль о котором внушает ужас, которого не знает история и о котором не может иметь представления воображение европейца.
Вековая слепая ненависть к аристократической культуре, вскормленной народными соками, разрушит и уничтожит города, музеи, библиотеки, театры, академии, памятники искусства. Голод, разбивший цепи, предаст уничтожению магазины, поля, леса и сады. Отвратительное невежество прикончит красоту и науку. Суеверие, еще и поныне разжигаемое служителями культа, приведет к коренному уничтожению церквей. И вчерашний раб, упившийся и покрытый кровью, будет плясать на этих развалинах при зареве горящих зданий с куском человеческого мяса в руках.
Как это случится? Я думаю, что начало положит армия и непременно при подавлении вооруженного восстания партийных революционеров. Нужно отдать справедливость русским революционерам: они обладают безумной героической отвагой и невероятным презрением к смерти. Вожди далеко не гениальны, но в противовес безголовому и бесталанному правительству они демонстрируют стратегическую безопасность, изобретательность и боевую готовность. До сего времени их вооруженные восстания из-за случайности и спешки носили ограниченный, детский характер и поэтому были всегда быстро и жестоко подавляемы. Они действуют не по готовым образцам и не по мертвым канцелярским приказам, а по собственной инициативе и вдохновению, и в этом заключается их сила. Поэтому легко можно себе представить, что однажды им удастся с успехом осуществить по всем правилам военного искусства большое восстание с захватом укрепленных позиций, при содействии артиллерии, кавалерии и автоматических пушек. И нельзя ни одной минуты сомневаться в том, что первым же метким артиллерийским залпом они обратят в бегство офицеров, выступивших для подавления восстания: ведь они нисколько не хуже и не лучше тех офицеров, которые постыдно, без боя сдавали целые эскадроны неприятелю, низко вели себя на восставших судах ‘Потемкин’ и ‘Очаков’ и теперь, при взрыве недовольства среди солдат, совершенно потеряли голову. И этот первый пушечный залп будет сигналом ко всеобщему, почти моментальному разложению армии и к народному возвышению.
Пусть не думают, что восставшие солдаты будут маршировать под красным, черным или белым знаменем. Они будут шагать вперед, неся перед собой кол, на острие которого будут красоваться отрубленные человеческие головы. И за этим символом пойдет более чем стомиллионный народ, для того чтобы совершить грабежи, убийства и разбой.
Удастся ли кому-нибудь удержать этот поток лавы? Великие эпохи создают великих героев, поэтому и в это страшное мгновенье могут родиться герои. Русский народ, родивший Петра Великого, может родить Наполеона. Это был бы превосходный выход.
Но есть еще один выход, более мирный и, как я думаю, более верный. Правительство должно пойти на крайние уступки желанию народа получить свободу. Мы не знаем, как будет выглядеть будущая Дума. В России все возможно: Дума может оказаться реакционной, умеренной и крайне революционной. Но правительство должно понять, что для него настал момент пойти самому навстречу народным нуждам, без подстрекательства и угроз.
Другого не кровавого выхода нет. Это ясно всему русскому обществу.
Теперь много говорят о военной диктатуре. Но смешно предполагать, что она могла бы сколько-нибудь помочь… Это походило бы на попытку преградить путь рвущемуся потоку. Некоторые утверждают, что поток с течением времени иссякнет сам по себе. Нет, он не иссякнет. Он только теперь вырвался из необозримых растаявших ледяных залежей, наслаивавшихся столетиями.
Статья впервые опубликована в австрийской газете ‘Neue Freie Presse’ (‘Новая свободная газета’), Вена. — 1906. — 26 августа (8 сентября). — No 15103 — на немецком языке. В России напечатана в журнале ‘Неман’. — 1989.— No 5 (публ. Ф.И. Кулешова), в журнале ‘Преподавание истории в школе’.— 1989. — No 6 (публ. И. Питляр) в переводе Ф. Кулешова и И. Питляр.
В австрийской газете статье было предпослано примечание редакции: ‘Автор этой статьи — бывший высший русский офицер и выдающийся представитель современной русской литературы. Он является творцом военного романа ‘Поединок’, наделавшего много шума в России и переведенного на все европейские, в том числе и на немецкий, языки. Куприн — зять умершего знаменитого русского виолончелиста и директора Петербургской консерватории Давьщова. Кроме того, он издатель журнала ‘Мир Божий’, одного из распространеннейших ежемесячных петербургских журналов’.
В высказываниях Куприна заметно опасение, сомнение в созидательных силах революции, опасение ее стихийности, предостережение от авантюрной игры на народных чувствах. Тему дисциплины в армии, поколебленной революционными выступлениями, писатель продолжит в публицистике 1917 г. (см. ‘О казачестве. Особое мнение’).
Публикуется по: ‘Неман’. — 1989. — No 5.
— Давыдов — Давыдов Карл Юльевич (1838 — 1889), профессор и директор (1876-1887) Петербургской консерватории, виолончелист, композитор, Занимал одно из ведущих мест в истории русской музыкальной культуры. Умер до женитьбы Куприна на его приемной дочери Марии Карловне Давыдовой.
— он издатель журнала ‘Мир Божий’ — русский ежемесячный литературный и научно-популярный журнал. Выходил в СПб. в 1892-1906 гг. В августе 1906 г. издание журнала было прекращено, вместо него стал выходить журнал ‘Современный мир’ (до 1918). Издательница — А. А. Давыдова, после ее смерти с 1902 г. — М. К. Давыдова, жена Куприна. Сам писатель не был издателем журнала, он состоял заведующим отделом беллетристики (с середины 1902 г. до конца 1903 г.), но отказался от поста и вышел из состава редакции после скандала фактического редактора А. Богдановича с издательницей М. К. Куприной.