В.В. Розанов
В.В. Розанов
Армия и парламент
Армия и парламент
Армия и парламент, Розанов Василий Васильевич, Год: 1907
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Само собою разумеется, что русская армия, которую не смог ‘обидеть’ Наполеон, не могла бы быть ‘обижена’ не только кавказским армянином, попавшим в Думу, но и целым вотумом всей Думы. Дума — представительница народа на сей год, армия — выразительница и представительница русского народа за два века. Разница неизмеримая. Увы, во второй раз Дума по какому-то недоумению избирает себе в председатели чего-то такого или что-то такое, что весьма мало напоминает умного и твердого человека и просвещенного гражданина. Робкая формула нерешительного извинения г. Головина: ‘Вчера по отношению нашей доблестной армии было высказано здесь мнение, которое, конечно, должно быть признано для нее обидным‘ — полна пороков языка и чувства. Г. Головину нужно было сказать совсем другое: ‘Вчера по отношению русского народа, поскольку он выражен в своей армии, были произнесены здесь слова в высшей степени оскорбительные для Г. Думы’ или ‘для ума и слуха Г. Думы’. Нам по крайней мере кажется, что попытка г. Головина похвалить армию, которая в истории своей возбуждала удивление величайших полководцев мира, начиная с Фридриха Великого и европейских государей за два века, — эта попытка, в самонадеянности своей и пошловатой шаблонности, еще более забавна и, пожалуй, мелочно-оскорбительна, нежели дурманные речи некультурного армянина. Ах, эти кавказские депутаты, третьего дня торговавшие кишмишем, вчера поступившие в русскую гимназию и университет и там начинившиеся всякой нелегальщиной и уже сегодня, на полях российского парламентаризма, обнаруживающие все признаки расстройства головы. Несет человек пошлый, нечистоплотный вздор, и все-то он пачкает, чего ни коснется. Невежды эти кавказские депутаты, и все их мысли и недомыслия понахватаны из скверных русских книжонок копеечной цены. Этот Зурабян… что он знает в своей Армении? Знает ли он ту народную, простонародную армянскую песню, сложенную армянами-поселянами в годы, ближайшие к тем, как они перешли из-под турецкого подданства в русское. Как известно, турки предоставляли курдам, дикому горному племени, вырезывать то там, то сям армянское население, избивать мужчин, отводить в плен женщин и обращать в рабство детей. Положение было из тех ужасных, о которых история даже не умеет рассказать. Вся скорбь стекается в народную песнь. И вот в этой армянской песне поет армянская женщина (от лица которой песня и сложена), что если когда-нибудь избавитель русский солдат зайдет в ее хижину, уже не как воин-защитник, а как дорогой гость, то она разует ему ноги, вымоет их в воде и выпьет эту воду. Поэтому дикую речь Зурабяна нам не нужно класть на счет всему армянскому народу. Это не сын своего народа, а выродок. Нам только очень грустно, отчего Грузия и Армения, имеющие в себе те прекрасные, те солидные качества, не смогут выслать в русский парламент настоящих представителей своей народности, почему они высылают это свое отребье, до смерти надоевшее нам и у себя дома и не имеющее ни зги в себе народного, туземного.
Как это грустно. И какое грустное просится на ум сравнение с русскою бюрократией). Бюрократия тянула с Кавказа Багратионов, Лазаревых, Лорис-Меликовых, Тергукасовых… Она сумела их выбрать, найти и, поставив в ряды свои, какой им дала закал, дисциплину и направление… Нет, верно еще рано ругать сплеча бюрократию. Слишком поторопились.
По Зурабяну, который таким же является представителем Кавказа, выразителем нужд и интересов Кавказа, мы можем судить и о том, какие представители России заседают в Думе. Горе разгадывается, и мы видим при раскрытых скобках, что все-то наше представительство представительствует, собственно говоря, два укромных уголка нашего обихода: эту несчастную толстовско-деляновскую гимназию, с Кюнером на парте и Писаревым под партою, да журналистику того типа, который подзадоривал на революцию семинаристов, гимназистов и белошвеек. И кажется нам, что настоящий корень русских злосчастий, в том числе и злосчастий конституционных, лежит в несчастнейшей русской школе, этом плачевнейшем порождении чиновнического шаблона, литературно-журнального европейничанья и общественного космополитизма и индифферентизма. Кажется, даже папуасы или скорее папуасы отразились в нашей школе, чем русские. Русского духа в ней нет и следа.
Ничего, кроме ‘двух уроков Закона Божия’ и ‘одного урока, в III классе, церковно-славянского языка’. О несчастный шаблон! Даже когда он хочет чего-нибудь, он превращает в смех самый предмет хотенья!
Что же ученики русских гимназий, — даже, может быть, учившийся на пять г. Головин, не говоря уже об учившемся на единицу Зурабяне, — знают о русской истории и об русской армии. Ничего они не знают, и ничего они об этой армии не чувствуют. Три самые модные факультета русского университета ни слова не говорят об истории родины, и, следовательно, почти вся сплошь русская интеллигенция знает из истории своего отечества ровно столько, сколько ей дал Иловайский. У Иловайского нет образов, фигур, героев и великих событий. Есть только названья всего этого. Названий сколько угодно, и всех их надо выучить ученику. И он зубрит великих мучеников русской истории так же равнодушно, как метрес французских королей или реформаторов германской реформации. Все рассказано у Иловайского языком календаря, а подлинных памятников истории русские люди, кроме случайного и нечаянного чтения, никогда не имели в руках. Летописи, Катошихин, Олеарий, Герберштейн, труды русских ученых о военной истории России — все это равно отсутствует как в ‘ученических библиотеках гимназий и прогимназий’, так и в общественных ‘читальнях’. В одобренные Министерством народного просвещения каталоги для гимназий даже, кажется, не попали эти исторические труды, так что педагогические советы даже и выписывать их не имели права! Может быть, теперь разрешено, но лет двадцать министерство хотя не прямо, но косвенно, через невнесение в свои каталоги этих книг, запрещало ученикам знать родную историю, знать ее иначе, как в мерке и из рук Иловайского.
Школа наша не только глупа, но и преступна. Она глупа в прямом смысле. Но в косвенных отражениях, через косвенные влияния, путем того, чего она недодала, она порочна и преступна.
Получили вполне теперь награду в орущих митингах, студенческих обструкциях или вот в этих двух депутатах в Думе, из которых один ругает то, о чем он понятия не имеет, а другой слушает его, развеся уши, потому что он тоже об этом понятия не имеет. И хоть бы кто-нибудь вспомнил ‘Капитанскую дочку’ Пушкина и ‘Войну и мир’ и их бесшумных героев или даже стих из Некрасова:
Где бы сеятель твой и хранитель,
Где бы русский народ не стонал.
Солдат есть вооруженный пахарь — и только. Пахарь, защищающий свою славу. А совокупность русских нив — это Россия. Ее бережет благороднейшая русская армия, двухвековая страдалица за землю русскую.
Первый гимн русской армии сложил баян, спевший ‘Слово о полку Игореве’, ‘вскладаше вещие персты на живые струны’. А последним певцом ее был Некрасов. Какие ей строфы, какую прозу посвятили Лермонтов, Пушкин, Толстой. Но, впрочем, что за дело до этого Зурабяну, Головину, кадетам, эс-декам. Им ближе Надсон и Мопассан. Были вещие птицы — и мы слушали благородные песни. Но век переменился. Прилетели новые птицы — и мы слушает карканье, напоминающее только басню о глупой вороне.
Впервые опубликовано: Новое время. 1907. 19 апр. No11172.