Ариэль, Беляев Александр Романович, Год: 1941

Приключения
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Скачать в PDF

Александр Романович Беляев
Ариэль

Иллюстрации художника О. Коровина

Посвящаю дочери Светлане

0x01 graphic

Глава первая. По кругам ада

Ариэль сидел на полу возле низкого окна своей комнаты, напоминающей монашескую келью. Стол, табурет, постель и циновка в углу составляли всю мебель.
Окно выходило во внутренний двор, унылый и тихий. Ни кустика, ни травинки — песок и гравий, словно уголок пустыни, огороженный четырьмя тюремными стенами мрачного здания с крошечными окнами. Над плоскими крышами поднимались верхушки пальм густого парка, окружавшего школу. Высокая ограда отделяла парк и здания от внешнего мира.
Глубокая тишина нарушалась только скрипом гравия под неторопливыми шагами учителей и воспитателей.
В таких же убогих, как и у Ариэля, комнатах помещались воспитанники, привезенные в мадрасскую школу Дандарат со всех концов мира. Среди них были и восьмилетние и взрослые девушки и юноши. Они составляли одну семью, но в их негромких и скупых словах, в их глазах нельзя было заметить ни любви, ни дружбы, ни привязанности, ни радости при встрече, ни горя при разлуке.
Эти чувства с первых же дней пребывания в школе искоренялись всеми мерами воспитателями и учителями: индусами-браминами, гипнотизерами и европейцами, преимущественно англичанами, — оккультистами новых формаций.
На Ариэле была туника — рубашка с короткими рукавами из грубой ткани. На ногах не было даже сандалий.
Это был рослый светловолосый юноша лет восемнадцати. Но по выражению лица ему можно было дать иногда и меньше: светло-серые глаза смотрели с детским простодушием, хотя на высоком лбу уже намечались легкие морщинки, как у человека, который немало пережил и передумал. Цвет его глаз и волос указывал на европейское происхождение.
Лицо Ариэля с правильными англосаксонскими чертами было неподвижно, как маска. Он безучастно смотрел в окно, как смотрит человек, погруженный в глубокое размышление.
Так оно и было: наставник Чарака-бабу заставлял Ариэля по вечерам подводить итоги дня — вспоминать все события, происшедшие от восхода до захода солнца, проверять свое отношение к ним, проверять свои мысли, желания, поступки. Перед отходом ко сну Ариэль должен был давать отчет — исповедоваться перед Чаракой.
Заходящее солнце освещало кроны пальм и облака, быстро летящие по небу. Дождь только что прекратился, и со двора в келью проникал теплый влажный воздух.
Что же случилось за день?
Проснулся Ариэль, как всегда, на рассвете. Обмывание, молитва, завтрак в общей столовой. На толстом деревянном подносе подавали лучи — лепешки из муки, совершенно несъедобные жареные земляные орехи и воду в глиняных сосудах.
Воспитатель Сатья, как всегда, переводя тяжелый взгляд с одного воспитанника на другого, говорил им, что едят они бананы, вкусные рисовые лепешки с сахаром и пьют густое молоко. И школьники, поддаваясь внушению, с удовольствием съедали все поданные кушанья. Только один мальчик-новичок, еще не подготовленный к массовому гипнозу, спросил:
— Где же бананы? Где рисовые лепешки?
Сатья подошел к новичку, приподнял за подбородок его голову и повелительно сказал, строго посмотрев в глаза:
— Спи! — И повторил внушение, после чего и этот мальчик стал с аппетитом есть жесткие орехи, принимая их за бананы.
— А ты почему надела шарф? — спросил другой наставник, худой индус с черной бородой и бритой головой, обращаясь к девочке лет девяти.
— Холодно, — ответила она, зябко пожимая плечиками. Ее лихорадило.
— Тебе жарко. Сними сейчас же шарф!
— Уф, какая жара! — воскликнула девочка, снимая шарф, и провела по лбу рукой, как бы вытирая выступивший пот.
Сатья нараспев начал читать поучение: воспитанники должны быть нечувствительны к холоду, жаре, боли. Дух должен торжествовать над телом!
Дети сидели тихо, движения их были вялы, апатичны.
Вдруг тот самый мальчик, который в начале завтрака спросил: ‘Где же бананы?’, вырвал у соседа кусок лучи и, громко засмеявшись, засунул его в рот.
Сатья одним прыжком очутился возле ослушника и дернул его за ухо. Мальчик громко заплакал. Все дети словно окаменели перед таким неслыханным нарушением дисциплины. Смех и слезы беспощадно искоренялись в этой школе. Сатья схватил одной рукой мальчика, другой — широкий сосуд. Мальчик совсем затих, только руки и ноги его дрожали.
Ариэлю стало жалко новичка. Чтобы не выдать своих чувств, он опустил голову. Да, ему было очень жалко этого восьмилетнего малыша. Но Ариэль знал, что, сочувствуя товарищу, он совершает большой проступок, в котором должен покаяться своему воспитателю Чараке.
‘Покаяться ли?’ — мелькнула мысль, но Ариэль подавил ее. Он привык к осторожности, скрытности даже в своих мыслях.
По приказу Сатьи слуга увел мальчика с сосудом на голове. Завтрак был закончен в полном молчании.
В этот день после завтрака должны были уехать несколько юношей и девушек, окончивших школу.
Ариэль чувствовал скрытую симпатию к уезжавшему темнокожему, большеглазому юноше и стройной девушке и имел основание предполагать, что и они так же дружески относились к нему. Несколько лет совместного пребывания в Дандарате связывали их. Но свои чувства они прикрывали маской холодности и равнодушия. В редкие минуты, когда глаза надзирателей и воспитателей не следили за ними, тайные друзья обменивались одним красноречивым взглядом, иногда рукопожатием — и только. Все трое хранили свою тайную дружбу — единственное сокровище, которое согревало их юные сердца, как маленький цветок, чудом сохранившийся в мертвой пустыне.
О, если бы воспитатели проникли в их тайну! С каким ожесточением они растоптали бы этот цветок! Под гипнозом они заставили бы признаться во всем и внушением убили бы и это теплое чувство, заменив его холодным безразличием.
Прощание произошло во дворе возле железных ворот. Не глядя друг на друга, уезжающие сказали ледяным тоном:
— Прощай, Ариэль!
— Прощай, прощай! — И разошлись, даже не пожав рук.
Опустив голову, Ариэль направился в школу, стараясь не думать о друзьях, подавляя чувство печали, — для тайных мыслей и чувств будет время глубокой ночью. Об этих думах и чувствах он не скажет никому даже под гипнозом! И в этом была самая последняя глубокая тайна Ариэля, о которой не догадывались даже хитрый Чарака и начальник школы Бхарава.
Потом были уроки по истории религии, оккультизму, теософии. Обед с ‘бананами’, уроки английского языка, хиндустани, бенгали, маратхи, санскрита… Скудный ужин.
— Вы очень сыты! — внушает Сатья.
После ужина — ‘сеанс’. Ариэль уже прошел этот страшный круг дандаратского ада, но должен присутствовать при ‘практических занятиях’ с новичками.
Узкий темный коридор, освещенный только слабым, колеблющимся огоньком светильни с коптящим фитилем из бракованного хлопка, ведет в большую комнату без окон с таким же тусклым огоньком. В комнате — грубый стол и несколько циновок на полу.
Ариэль с группой старших воспитанников неподвижно, молча стоит в углу на каменном полу.
Слуга вводит четырнадцатилетнего мальчика.
— Пей! — говорит наставник, протягивая кружку.
Мальчик покорно глотает остро пахнущую, горьковатую жидкость, стараясь не морщиться. Слуга быстро снимает с мальчика рубашку и натирает его тело летучими мазями. Мальчика охватывает тревога, смертельная тоска. Потом наступает возбуждение. Он часто и тяжело дышит, зрачки его расширены, руки и ноги дергаются, как у картонного паяца.
Учитель поднимает с пола лампу с мерцающим огоньком и спрашивает:
— Что видишь?
— Я вижу ослепительное солнце, — отвечает мальчик, щуря глаза.
Все чувства его обострены. Тихий шепот кажется ему громом, он слышит, как мухоловки бегают по стенам, как дышит каждый человек в комнате, как бьется сердце у каждого из присутствующих, как где-то на чердаке шевелятся летучие мыши… Он видит, слышит, замечает, чувствует то, чего не замечает ни один нормальный человек.
У одних это состояние кончается бредом, у других — сильнейшим нервным припадком. Некоторых Ариэль уже больше не видел после таких бурных припадков: они или умерли, или сошли с ума.
Сам Ариэль имел крепкий организм. Он прошел все испытания, сохранив свое здоровье.
Когда зажглись первые звезды, дверь комнаты открылась. Вошел Чарака, ведя за руку смуглого мальчика с испуганным лицом.
— Садись! — приказал он мальчику.
Мальчик сел на пол, как автомат. Ариэль подошел к Чараке и поклонился.
— Это новый. Его зовут Шарад. Ты поведешь его сегодня. Ты доволен собой?
— Да, отец, — ответил Ариэль.
— Тебе не в чем покаяться? — недоверчиво спросил Чарака. — Совершенства может достигнуть лишь тот, кто никогда не бывает доволен собой. — Пытливо посмотрев в глаза Ариэля, Чарака спросил: — О прошлом не думал?
— Нет, — твердо ответил Ариэль.
В этой школе воспитанникам воспрещалось думать о жизни до поступления в школу, вспоминать раннее детство, родителей и задавать вопросы, касающиеся их прошлого и будущего. Никто из воспитанников не знал, что их ожидает, к чему их готовят, почти никто не помнил и своего прошлого. Тем, у кого были еще слишком свежие воспоминания и крепкая память, гипноз помогал забыть прошлое.
Чарака еще раз пытливо посмотрел в глаза Ариэля и вышел.
Шарад сидел все в той же неподвижной позе, как маленький бронзовый истукан.
Ариэль прислушался к удаляющимся шагам Чараки и улыбнулся — в первый раз за весь день.
Перед воспитанниками Дандарата было только два пути: для большинства — полное, абсолютное обезволивание и, в лучшем случае, полная расшатанность нервной системы. Для ничтожного меньшинства — наиболее сильных физически и интеллектуально — путь тончайшего лицемерия, хитрейших ухищрений, артистической симуляции. Ариэль принадлежал к последней группе. Ему удавалось даже противостоять гипнозу, симулируя сомнамбулическое состояние. Но таких, как он, было немного. Малейшая ошибка — и обман разоблачался. Наставники были хозяевами души и тела своих воспитанников.
Ариэль быстро и бесшумно подошел к Шараду и прошептал:
— Тебя будут пугать, но не бойся, что бы ты ни увидел. Все это нарочно…
Мальчик с удивлением и недоверием посмотрел на Ариэля. В школе с ним еще никто так дружески не говорил.
— И главное: не плачь, не кричи, если не хочешь, чтобы тебя били!
Шарад перестал плакать. За окном бесшумно метались летучие мыши, иногда влетая в окно. На стенах комнаты маленькие домашние ящерицы ловили насекомых. Мальчик засмотрелся на них и успокоился.
Ариэль зажег масляную светильню. Красный язычок пламени тускло осветил комнату. Проникавший через окно ветер колебал пламя, и на стенах плясала тень Ариэля. Углы комнаты оставались во мраке.
В противоположном от мальчика углу что-то зашевелилось. Шарад вгляделся и похолодел от ужаса. Из щели выползала большая желтая змея с короткой толстой головой, раздутой шеей, плоским брюхом, со светлым, окаймленным черными линиями рисунком на шейной части, похожим на очки. Наи!
Вслед за первой наи — очковой змеей — выползла другая, черно-бурая, за нею — совсем черная, потом серая, еще и еще. Змеи расползались по комнате, окружали мальчика.
— Сиди, не двигайся, молчи! — шептал Ариэль, бесстрастный, как всегда, и сам словно застывший.
Змеи подползли совсем близко. Они высоко поднимали переднюю часть туловища, сильно расширяли шеи в виде плоского щита и смотрели прямо в глаза мальчику, готовясь броситься на него.
Ариэль едва слышно засвистел унылую, однообразную мелодию, в которой чередовались всего три юна.
Змеи замерли, прислушиваясь, потом опустили головы и, медленно отползая в угол, скрылись в отверстии пола.
Шарад продолжал сидеть неподвижно. Капли холодного пота покрывали его лицо.
— Молодец! — прошептал Ариэль. Но эта похвала была незаслуженной: мальчик не кричал и не двигался потому, что был парализован страхом.
В комнату ворвался порыв ветра, принесший с собой сладкий запах жасмина. На небе звезды покрылись тучами. Загремел гром, и скоро зашумел тропический ливень. Воздух сразу стал свежее. Вспыхивали молнии, освещая стену дома на противоположной стороне и отражаясь в воде, которая быстро покрыла весь двор, превратившийся в озеро.
Мальчик облегченно вздохнул, выходя из своего оцепенения. Однако его ждали новые испытания.
Стена из циновки, разделявшая комнаты, неожиданно поднялась, и Шарад увидел ослепительно освещенную комнату, пол которой был застлан белой клеенкой. Посреди комнаты стоял огромный тигр. Свет падал ему в глаза, и золотистое полосатое животное щурилось, недовольно потряхивая головой. Упругим хвостом зверь бил по полу.
Но вот глаза тигра стали привыкать к яркому свету. Щурясь, он уставился на Шарада, издал тихое короткое рычанье и, опустившись на передние лапы, весь напрягся, готовясь к прыжку.
Шарад схватился за голову и неистово закричал.
Он почувствовал, как кто-то прикасается к его плечу. ‘Загрызет!’ — цепенея от ужаса, подумал мальчик. Но прикосновение было слишком легким для лапы зверя.
— Зачем ты закричал? — услышал он голос Ариэля. — Наставник накажет тебя за это! Идем! — Ариэль взял Шарада за руку и почти насильно поставил на ноги.
Только теперь Шарад осмелился открыть глаза. Стена из циновки была на месте. В комнате полумрак. За окном шумит утихающий ливень. Слышатся отдаленные, глухие удары грома.
Пошатываясь, Шарад побрел за Ариэлем, почти не соображая.
Они прошли длинный полутемный коридор, вошли в узкую дверь. Ариэль пропустил Шарада вперед и сказал громко:
— Иди! Здесь лестница. Не упади. — И шепотом добавил: — Будь осторожен! Не кричи, что бы с тобой ни произошло. Не бойся. Тебя пугают для того, чтобы ты привык ничего не бояться.
Ариэль вспомнил, как он сам впервые подвергался этим испытаниям. Тогда он шел один. Его никто не предупреждал и не утешал.
Шарад, дрожа от страха, спустился по полуобвалившимся ступеням лестницы. Перед ним было темное подземелье. Пахло сыростью. Воздух тяжелый, застоявшийся. Каменный пол покрыт жидким холодным илом. Сверху капали крупные капли. Где-то журчала вода. Мальчик, не зная, куда идти, протянул вперед руку, чтобы не удариться о невидимую преграду.
— Иди, иди! — подтолкнул его Ариэль.
Шарад двинулся вперед в глубокой темноте. Где-то послышались заглушенные стоны, дикие завывания, безумный хохот. Потом наступила зловещая тишина. Но темнота казалась наполненной живыми существами. Шарад чувствовал чьи-то холодные прикосновения. Внезапно раздался чудовищный грохот, от которого дрогнула земля.
— Иди! Иди!..
Мальчик прикоснулся рукой к осклизлой стене. Скоро и другая рука коснулась стены. Подземелье суживалось. Шарад уже с трудом пробирался вперед.
— Иди! Иди! — повелительно приказал Ариэль. И тут же шепнул: — Не бойся, сейчас…
Но он не договорил. Шарад вдруг почувствовал, что земля уходит из-под ног и он падает в бездну…
Упал он на что-то мягкое и влажное. На него опускается тяжелый свод и прижимает к земле. Он задыхается, стонет.
— Молчи! — слышит он шепот Ариэля.
Но вот свод поднимается. Кругом все та же темнота. Вдруг из темноты возникает светлое облако. Оно принимает форму гигантского старика с белой длинной бородой. Из светящихся, как туман при луне, одежд поднимается костлявая рука. Слышится глухой, низкий голос:
— Если хочешь жить, встань и иди не оглядываясь!
И Шарад повиновался. Тихонько плача, он встает и бредет по коридору. Стены подземелья начинают светиться тусклым красноватым светом. Становится тепло, потом невыносимо жарко. Стены все краснеют и сдвигаются. Сквозь щели пробивается пламя. Его языки пылают все ярче, все ближе. Еще немного — и вспыхнут волосы, загорится одежда. Шарад задыхается, начинает терять сознание. Кто-то подхватывает его, и последнее, что он слышит, — это шепот Ариэля:
— Бедный Шарад!..

Глава вторая. Дандарат

Ариэль проснулся, и первою его мыслью было: ‘Бедный Шарад!’
Нервное потрясение Шарада было столь велико, что его пришлось поместить в школьную больницу. Врач заставил Шарада выпить горячего молока с водкой, и ребенок уснул, а Ариэль, его невольный проводник, вернулся к себе.
Пока Ариэль умывался, взошло солнце. Прозвонил гонг. Вместо грубой будничной рубахи Ариэль надел полотняную одежду. В школе ожидали приезда именитых гостей.
После завтрака преподаватели и старшие воспитанники собрались в большом зале, уставленном креслами, стульями, скамьями. В конце длинного зала возвышалась эстрада, застланная ковром и украшенная гирляндами цветов. Окна были плотно закрыты, и зал освещался электрическими лампами в причудливых бронзовых люстрах.
Скоро начали появляться и гости в самых разнообразных костюмах. Здесь были важные смуглые седобородые старики в шелковых одеждах, украшенных жемчугами и драгоценными камнями, и тощие факиры, и представители разных каст со знаком касты на лбу, начертанным глиной из Ганга, одетые в грубую дхоти [дхоти — мужское одеяние, нечто среднее между штанами и юбкой] и старомодную короткую куртку, украшенную лентами, в башмаках деревенской работы с загнутыми носками. У иных сбоку висели даже маленькие медные котелки, по обычаю аскетов. Были и такие, одежду которых составляли простыня и деревянные сандалии.
Последними появились сагибы. Белокожие, рослые, самоуверенные англичане в белых костюмах заняли кресла в первом ряду.
Школьное начальство подобострастно ухаживало за ними.
На эстраду поднялся белый человек в индийском костюме — начальник школы Бхарава. На чистейшем английском языке он приветствовал гостей в изысканнейших выражениях и просил их ‘оказать честь посмотреть на достижения Дандарата в деле воспитания слуг мира, господа и истины’.
Воспитатели начали показывать своих наиболее талантливых воспитанников. Это было похоже на сеансы ‘профессоров магии и оккультных наук’.
Один за другим выходили на эстраду воспитанники. Они воспроизводили целые сцены и произносили речи под влиянием гипноза, повторяли с необычайной точностью сказанное кем-нибудь из присутствующих. У некоторых воспитанников внимание было изощрено до такой степени, что они замечали движения присутствующих, незаметные для других. По словам учителей, некоторые из воспитанников могли видеть излучения, идущие из головы упорно думающего человека, ‘слышать рефлекторные движения звуковых органов, бессознательно фиксирующих звуками процесс мышления’, то есть не только ‘видеть’, но и ‘слышать’ работу мозга. Все это здесь же ‘подтверждалось на опыте’, вызывая одобрение гостей.
Демонстрировались и юноши-феномены, которые якобы вырабатывали в себе сильные электрические заряды, зажигающие лампочку накаливания, дающие крупные искры, окружающие ореолом их тела. Другие видели в темноте.
Затем следовали специалисты иного рода: услышав несколько слов собеседника, наблюдая его лицо, движения, внешние признаки, они безошибочно рассказывали о ближайших событиях его жизни.
Ариэль смотрел на это представление и думал:
‘Они бы лучше показали те испытания, которым подвергаются воспитанники’.
Ариэль прошел через все эти круги ада. Последним испытанием, которому он подвергся, было ‘приятие духа’. Ариэль с внутренним содроганием вспомнил этот мрачный обряд, выполняемый воспитанниками последних ступеней обучения. Их заставляли присутствовать при кончине людей, держать умирающих за руки, а когда наступал момент смерти, им приказывали целовать умирающих в губы и принимать в себя их последний вздох. Это было отвратительно. Но Ариэль умел сдерживать себя.
Поднявшийся шум отвлек Ариэля от его мыслей.
Начальник школы приглашал гостей в другой зал, где их ожидало представление в ином роде.
Здесь должна была происходить раздача дипломов членам теософической ‘Белой ложи’ из рук самого ‘учителя учителей’ Иисуса-Матерейи.
Огромный зал утопал в зелени и цветах. Эстрада, устланная ковром, напоминала беседку, увитую плющом, розами и жасмином. Сквозь открытые окна в зал проникали порывы знойного ветра. Становилось жарко. Входящие сбрасывали с плеч шали и обмахивались пальмовыми веерами. Толстый заминдар [заминдар — помещик] незаметно засунул в рот лист бетеля.
В первом ряду на двух золоченых креслах, обитых желтым шелком, уселись пожилой англичанин в очках, с волнистой седой бородой, и мэм-сагиб — полная женщина с круглым свежим лицом и стрижеными завитыми седыми волосами в индийском костюме, — вожди теософического общества мистер Броунлоу и миссис Дрейден. Директор школы поднес ей букет цветов.

0x01 graphic

Когда все расселись, хор девочек и мальчиков в голубых костюмах, украшенных гирляндами из белых олеандров, запел гимн. При последних звуках гимна в беседке появился Матерейя.
Все встали. Многие из гостей упали на колени.
‘Учитель учителей’ был одет в небесно-голубого цвета длинную одежду. Его голова с волнистыми, падающими на плечи волосами и небольшой бородкой напоминала изображения Христа итальянских художников. На красивом, слишком женственном — ‘сладостном’ — лице застыла ‘божественная’ улыбка. Он благословляюще поднял руки.
Мэм-сагиб с восхищением смотрела на его красивое лицо. Она любовалась им без тени религиозного чувства.
Бородатый Броунлоу перехватил ее взгляд и нахмурился.
Началась церемония раздачи дипломов, сопровождаемая многочисленными поклонами. Некоторые члены ложи снимали с груди знаки отличия, чтобы получить их еще раз из рук Матерейи, простирались перед ним на полу, а он поднимал над ними руки и раздавал цветы.
Потом ‘учитель учителей’ начал говорить и привел слушателей в такую экзальтацию, что послышались истерические выкрики, многие упали в обморок, другие бились в судорогах.
Еще раз благословив всех, Матерейя — новое воплощение Будды — ушел.
Сагиб поднялся, взял под руку мэм-сагиб. Они прошли в дверь за эстрадой, как люди, всё здесь хорошо знающие, и оказались в комфортабельном, по-европейски меблированном кабинете, даже с камином, в котором в этом климате не было никакой нужды.
Сагиб сел за письменный стол директора школы, мзм-сагиб поместилась в кресле рядом с ним.
Вошедший вслед за ними директор школы уселся на стул лишь после того, как высокий гость сказал:
— Присядьте, мистер Пирс, и расскажите, как у вас идут дела.
Мистер Пирс, известный в школе под именем Бхаравы, с разрешения миссис Дрейден закурил сигару, взятую с собственного письменного стола, подумал: ‘Ты сам лучше меня знаешь о школе’.
И это была правда.
Мистер Пирс и сагиб — мистер Броунлоу — оба были англичанами, и оба работали на одном поприще. Религия — один из устоев общественной системы, которой они служили, — давала зловещие трещины, теряла свое обаяние в народных массах. Нужны были какие-то подпорки, суррогаты, ‘заменители’. Нужно было поддержать веру в божество, в дух, поддержать мистические настроения. И на сцену появились общества теософии, спиритизма, оккультизма, издававшие тысячи книг во всех странах мира. Центр их находился в Лондоне. Нельзя было не использовать Индию, окруженную в глазах европейцев и американцев ореолом таинственности, с ее ‘оккультными знаниями’, йогами и факирами. В самой же Индии религия так хорошо помогала англичанам поддерживать свое господство.
Здесь был построен великолепный храм с куполом-полусферой. Здесь же, неподалеку от Мадраса, была создана школа Дандарат для увеличения числа адептов и жрецов таинственных наук, где для Азии готовились будущие ‘учителя учителей’, вроде Иисуса-Матерейи, Кришнамутри-‘Альциона’ — ‘великого учителя, подобного Кришне или Будде’, и всякие медиумы, прорицатели, гипнотизеры, чудотворцы, ясновидящие — для Европы и Америки.
Мадрасская школа существует неофициально. К этому побуждают не только своеобразный уклад и необычные методы воспитания, но и некоторые причины более щепетильного свойства. Сюда помещают детей только те родители, родственники или опекуны, которые по той или иной причине на время или навсегда хотят избавиться от ребенка. Некоторые же из детей просто похищаются у родителей агентами Дандарата.
Здесь обучают истории религий и языкам тех стран, куда воспитанник предназначается для работы.
Особенно талантливые, то есть особенно нервные, из оканчивающих школу остаются в ней в качестве воспитателей.
Гипноз в системе воспитания занимает большое место. Крайнее обострение восприимчивости дает возможность некоторым воспитанникам выступать в качестве ‘чтецов мыслей’, воспринимая незаметные для других движения губ, глаз, едва уловимые звуки наставника, и производить разные ‘чудеса’.
Для той же цели служат и всякого рода трюки, вроде светящихся ореолов вокруг тела, ароматов, исходящих от тела ‘святого’, чрезвычайно ловко задуманные и выполняемые. Среди воспитателей и ‘научных консультантов’ школы немало и талантливых людей с большими знаниями.
Такова была школа Дандарат.
Мистер Пирс, дымя сигарой, делал доклад. Броунлоу и Дрейден поощрительно кивали головами.
— Как обстоит дело с выпускниками? — спросил мистер Броунлоу.
Пирс назвал несколько имен воспитанников, объяснил их специальность и места, куда они направляются.
— Я еще не решил, по какому пути направить Ариэля, — сказал Пирс.
— Это гот, трудновоспитуемый? — спросил Броунлоу. — Как его настоящее имя?
— Аврелий Гальтон.
— Помню. Его поместили опекуны?
— Совершенно верно, — отозвался Пирс. — Мистер Боден и мистер Хезлон из Лондона. Они недавно запрашивали о нем. Я ответил, что здоровье Аврелия не оставляет желать лучшего, однако…
Броунлоу недовольно поморщился, сделал пальцами рук нетерпеливое движение, скосив глаза, опасливо взглянул на миссис Дрейден, которой не полагалось знать все, и прервал Пирса:
— Так что же вы хотите с ним сделать?
— Могу лишь сказать, что на роли медиума, ясновидящего, пророка он не годен. Для этого у Ариэля слишком крепкая голова и, несмотря ни на что, слишком здоровая нервная организация, — добавил он с долей огорчения и даже с виноватым видом. — Трудновоспитуемый. Притом эти Боден и Хезлон…
— Знаю. Они писали и мне, — снова прервал Пирса Броунлоу. — У Чарлза Хайда есть интересные новости. Поговорите с ним об Ариэле. Может быть, подойдет.
— Кто это Чарлз Хайд? — спросила миссис Дрейден.
— Вы не знаете? — учтиво обратился к ней Пирс. — Один из научных сотрудников нашей школы. Чрезвычайно интересный человек.
— Итак, поговорите с ним! — повторил, поднимаясь, Броунлоу.

Глава третья. Опыты мистера Хайда

— Так вы говорите, человек-муха? Ха-ха-ха! До сих пор люди умели из мухи делать слона, а вы хотите из мухи сделать человека…
— Не из мухи человека…
— А из человека муху? Час от часу не легче. Ха-ха-ха!
Такой разговор происходил в лаборатории Чарлза Хайда, великого, но не признанного миром ученого, нашедшего приют в Дандарате. Это было подходящее для него место. Соперники-ученые давно говорили, что место Хайда в сумасшедшем доме. Разница же между этим домом и Дандаратом заключалась только в том, что дома для умалишенных существуют, чтобы лечить душевнобольных, а Дандарат здоровых делал душевнобольными.
Среди воспитателей и ‘научных консультантов’ также встречались психически ненормальные, хотя в своем роде и незаурядные люди. К таким принадлежал и Хайд.
Открытые окна узкой, как коридор, лаборатории были завешены циновками от света и палящих лучей солнца. В полумраке виднелись столы, уставленные мудреными машинами всевозможных геометрических форм. Кубы, шары, цилиндры, диски из меди, стекла, каучука были переплетены проводами, как лианами. Настоящие джунгли научной аппаратуры, через которые нелегко пробраться непосвященному. Книги отсутствовали. Вся колоссальная библиотека книг, посвященных разносторонним наукам, помещалась под огромным совершенно лысым черепом гидроцефала, красным, как зрелый помидор. Оттуда обладатель феноменальной памяти извлекал без всякого труда любую нужную справку.
За годы жизни в Индии Хайд разжирел, обленился, отпустил окладистую рыжую бороду, приобрел местные привычки.
Целыми часами он валялся на циновке в одних коротких белых штанах. Возле него всегда стояли кувшин со льдом и лимонами, жестяная банка с бетелем и другая — с табаком. Его губы были словно окровавлены от слюны, окрашенной бетелем. В одной руке он держал веер, которым беспрерывно обмахивался, в другой — трубку, жевал бетель, курил и думал, от времени до времени заставляя двух своих ассистентов, одного — бенгалийца, другого — англичанина, записывать приходящие ему в голову мысли или проделывать опыт. Если они ошибались, Хайд раздражался, кричал, но не поднимался с циновки. А через минуту он уже добродушно хохотал.
У его ног на низеньком стуле из бамбука сидел его коллега по Дандарату, тоже непризнанный ученый, Оскар Фокс. Он был худ, как аскет, бритое лицо пожелтело от малярии. На этом хмуром, со впавшими щеками лице лежала печать озлобленности неудачника. Говорил он тоном обиженного человека, не отрывая глаз от часов-браслета, и через каждые пятнадцать минут пунктуально вынимал из жестяной коробочки пилюли и глотал.
Уже больше года Хайд и Фокс работали по заданию Дандарата: создать летающего человека — найти средство, при помощи которого человек мог летать без всякого аппарата, как летаем мы в сновидениях. Если тайна будет соблюдена, теософы и оккультисты получат новое могущественное орудие для пропаганды своих идей. С летающим человеком можно разыграть немало чудесных сцен, поставив в тупик официальную науку. Такая задача всего больше подходила для ученых, подобных Хайду и Фоксу, — немного авантюристов и шарлатанов, немного мечтателей и вместе с тем людей, безусловно, талантливых. В Дандарате они нашли то, чего не могли найти нигде: материальные средства для осуществления самых фантастических проектов. И они изобрели для Дандарата немало ‘чудес белой и черной магии’. Но все это было не больше как остроумные фокусы. С летающим человеком дело обстояло сложнее.
Хайд и Фокс шли различными путями. Фокс был инженер и физик, Хайд — биофизик. Фокс представлял собою тип ученого, который творит с огромными усилиями, вечно сомневаясь в успехе. Он не решался на лобовую атаку научной проблемы, производил многочисленные опыты-рекогносцировки, ходил вокруг да около, начинал и бросал. Не доверяя себе, он часто беседовал с Хайдом. И довольно было тому выразить сомнение или посмеяться, как Фокс бросал свой проект и принимался выдумывать новый.
Хайд, наоборот, был уверен в себе и шел напролом. Хайд не говорил Фоксу, каким путем он думает создать летающего человека. Единственно, что он открыл Фоксу, это то, что ‘разрешение придет на базе физики, физиологии и биофизики’.
И на этот раз разговор начался с того, что Фокс заявил:
— Мне кажется, я напал на удачную мысль. Проблема создания летающего человека лежит в проблеме полета мухи.
Когда Хайд перестал смеяться, Фокс обиженно начал объяснять, стараясь доказать, что его идея не так уж смешна и нелепа, как кажется уважаемому коллеге.
Он долго говорил о наблюдениях ученых над полетом мухи, о том, насколько сложна эта кажущаяся простота. Говорил ‘об особых мускулах в груди мухи ‘прямого’ и ‘непрямого’ действия’. При полете крылья описывают восьмеркообразную фигуру. Благодаря этим своим особенностям муха может летать при сравнительно небольшой затрате сил и небольшой площади крыльев, поднимая относительно большой вес своего тела. И вот если создать аналогичный аппарат, то человек вполне сможет летать на небольших крыльях без всяких моторов, используя свою мускульную силу.
— Великолепно!.. Очаровательно!.. Восхитительно!.. Прелестно!.. Чудесно!.. — После каждого произнесенного слова Хайд хохотал, не переставая обмахивать веером лицо.
Фокс пожелтел от обиды и спросил:
— Что же во всем этом смешного? Или вы меня не поняли, или же…
— Или же вы ничего не поняли, — прервал его Хайд. — Да, очевидно, вы совершенно не поняли сущности задания. Что вы предлагаете? Новый летательный аппарат. Только и всего. Аппарат! Механизм, который можно прицепить на плечи любому олуху…
— Почему же олуху?
— Аппарат, который можно пустить в серийное производство. Со
Беляев Александр Романович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Голова профессора Доуэля, Беляев Александр Романович, Год: 1925
  2. Прыжок в ничто, Беляев Александр Романович, Год: 1933
  3. Голова профессора Доуэля, Беляев Александр Романович, Год: 1925
  4. Последний человек из Атлантиды, Беляев Александр Романович, Год: 1925
  5. Чудесное око, Беляев Александр Романович, Год: 1935
  6. Продавец воздуха, Беляев Александр Романович, Год: 1929
  7. Звезда КЭЦ, Беляев Александр Романович, Год: 1936
  8. Подводные земледельцы, Беляев Александр Романович, Год: 1930
Электронная библиотека