В. Я. УЛАНОВ
В. Я. УЛАНОВ
Арфа сломана
Арфа сломана
Слышу божественный звук угасшей речи.
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Арфа сломана, Уланов Василий Яковлевич, Год: 1911
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Серия ‘Русский путь’
Ж.-Ж. РУССО: PRO ET CONTRA
С.-Пб., Издательство Русской Христианской гуманитарной академии, 2005
С именем Василия Осиповича Ключевского связны яркие, глубоко запечатлевшиеся картины университетской жизни у тех, кто имел удовольствие слушать его ‘курс’, неотразимый по художественной красоте и изобразительной силе воспроизведения пережитого. Какие бы бури университетской и общерусской жизни ни отвлекали студенчество от ‘академических интересов’, аудитория Василия Осиповича всегда нуждалась в расширении стен ввысь и вширь.
Помню серые, монотонные дни русской действительности и школы, когда ‘лишь смело рыскал’ инспектор, ‘а человек блуждал пугливо’. И каким ярким университетским днем бывали в это серое время лекции Василия Осиповича.
Вспоминается ‘большая’ аудитория доавтономного университета,— простая, низенькая, заставленная подвижными традиционными партами.
На переполненных скамьях, в промежутках между партами, в проходах, на подоконниках, на ступенях кафедры и у самого стула профессора расположилось студенчество без различия курса и факультета,— что тогда строго воспрещалось… Тишина и напряженное внимание, у многих — улыбка эстетического переживания.
На кафедре — старец с закрытыми глазами, но в очках, со склоненным не то к рукописи, не то к аудитории корпусом, с приподнятой рукой в уровень с открытым лбом, морщинящимся от припоминаний. Он как бы созерцает в себе… И образы один ярче и подвижнее другого, сцены, события и отношения давно пережитых времен обрисовываются рельефно и живо, дрожат и движутся в звуках слабого старческого голоса, однако необычайно богатого интонациями, и иллюстрируются на его подвижном лице, воплощающем в себе то ‘благодушие’ царя Алексея, то величавость Петра, то двоедушие ‘лукавого царедворца’…
Вдруг аудитория насторожилась. Что-то непривычное зазвучало в голосе учителя: это — не историческое переживание, а самая насущная мольба. Как сейчас звучит этот страдальческий голос: ‘Господа, пожалейте мои старые легкие: я задыхаюсь от этого слишком густого вашего внимания. Откроюсь вам: я вхожу на кафедру с мыслью, что своими силами после второго часа не сойду с нее’…
В аудитории — участливое движение. Слушатели изо всех сил, ‘не щадя живота своего’, стараются вдавить себя друг в друга, чтобы образовать вокруг кафедры площадку, долженствующую обеспечить любимому учителю небольшой столбик относительно свежего воздуха. Но через две-три лекции В. О. опять оказывается в непроходимой осаде внимания, интереса и уважения к его словам. Но вот мы в другой обстановке. Богатая воздухом, светом и пространством ‘Богословская’ аудитория. Амфитеатры, хоры и проходы заполнены толпой, в которой наряду с тужурками пестреют шляпки, штатские костюмы, рясы и военные мундиры. Это — время открытых дверей университета. Вчера здесь раздавались партийные лозунги, слушатели переживали глубокие внутренние борения, разбивались на ненавидящие друг друга группы, аплодировали и свистали. Теперь вся эта рознь и борьба стихла, временно замерла при звуках голоса этого хилого, склонившегося над кафедрой старца, спокойно повествующего о пережитых борениях, о жизни народа. Слушатели слились друг с другом в общем внимании к словам учителя, которого не могла отделить от слушателей высокая эстрада: на ней так же как, когда-то в маленькой аудитории вокруг кафедры, в мирных внимающих позах расположились вчерашние борцы с тетрадями в руках вокруг учителя, кажущегося еще более слабым, чем раньше, с голосом, едва побеждающим пространство аудитории, но величественным по той власти и силе, с какими он в течение двух часов владеет вниманием всей этой разнохарактерной толпы: она то как бы по команде грохочет от смеха, то замирает с улыбкой, готовой перейти в хохот, подавленный боязнью не расслышать дальнейших слов, пропустить точный текст к богатой мимике художника слова, то собирает морщины на лбу, когда этот художник вдруг перейдет от блестящих характеристик к глубокому анализу явлений и отношений.
Что же влекло всегда и всюду в аудиторию этого профессора,— в чем разгадка его власти и обаяния над слушателями?
Василий Осипович — ученый столько же, сколько художник слова в его письменном и устном проявлении. Он сочетал в себе счастливую, но редкую способность в своих лекциях соединять глубину ученого исследования с общедоступностью и красочной образностью изложения своих мыслей на бумаге и особенно в живой речи, благодаря чисто аристократической речи, а также свойствам своего голоса, бедного по массе, но неисчерпаемого по интонации и фразировке. Все это делает настолько неотразимыми впечатления от его лекций, что после, читая его произведения — те, которые были прослушаны в его устном произношении, а также и те, которые почему-либо не пришлось прослушать,— всегда ловишь себя та том, что произведения эти при чтении невольно воспринимаются в звуках голоса. Даже временный, болезнью вынужденный уход с кафедры В. О-ча пережит был как потеря чего-то необходимого, без чего серее становилось в университете и что незаменимым стало для новых поколений студенчества. Но мысль, что он навсегда оставил нас, как-то не вмещается в мозг. Конечно, труды незабвенного учителя остались с нами, его методы и научное направление вошли в кровь и плоть воспитавшихся под влиянием Василия Осиповича талантливых учеников, достойных стать на его место, свет его свечи не угаснет, но… арфа сломана. Ведь она больше никогда не зазвучит!
Печатается по: Русские ведомости. No 110. 14 мая 1911 г.
Уланов Василий Яковлевич — литератор, сотрудник газеты ‘Русские ведомости’.