Аракчеевщина. Сочиненіе Н. Богословскаго. С.-Петербургъ. Изданіе А. С. Суворина. 1882 года.
Аракчеевщина. Сочиненіе Н. Богословскаго. С.-Петербургъ. Изданіе А. С. Суворина. 1882 года.
К.
‘Русская Мысль’, No 6, 1882
Аракчеевщина. Сочинение Н. Богословского, Аракчеев Алексей Андреевич, Год: 1882
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Много пишутъ и писали о знаменитомъ времени графа Аракчеева съ тхъ поръ, какъ сдлалось возможнымъ говорить объ этой эпох печатно. Но полнаго воспроизведенія трудовъ этого общественнаго дятеля и трагической картины ихъ результатовъ до сихъ поръ не было, несмотря на обиліе являющихся въ послднее время въ Россіи и за границей мемуаровъ, относящихся къ царствованію императора Александра I. Художественное воспроизведеніе ‘аракчеевщины’ могло бы лучше всякихъ разсужденій неотразимо доказать безполезность строгости крутыхъ мръ и вообще системы ‘сжиманія’ и ‘давленія’, на которыя опирался графъ Аракчеевъ, какъ государственный дятель. Онъ много трудился въ своей жизни, много хлопоталъ, но ничего не оставилъ посл себя, кром ненависти, какъ въ ближайшемъ, такъ и въ послдующихъ поколніяхъ. Дла рукъ его исчезли безслдно, отъ нихъ остались одни преданія. Послднія передаются изъ поколнія въ поколніе съ той ужасной оцнкой безпристрастнаго потомства, которая неминуемо должна постигнуть всякаго общественнаго дятеля, придерживающагося системы ‘сжиманія’ и ‘давленія’…
Время Аракчеева представляетъ такія яркія картин и сцены, что передача ихъ могла бы удасться даже и не особенно сильному таланту. Личная жизнь графа — его гражданская жена ‘Настасья’, гражданскій сынъ Шуйскій — даетъ много благодарнаго матеріала въ смысл романтической завязки и трагическаго конца.
Читатель, наврно, думаетъ, что ‘Аракчеевщина’ и есть именно этотъ жданный романъ. Мы тоже такъ подумали, когда увидали обертку книжки. Веселенькая вншность, небольшой форматъ, казалось, непремнно должны были дать что ‘ни будь легкое, веселое для чтенія. Но на первой же страниц (въ стать озаглавленной: ‘Графъ Аракчеевъ’) читатель встрчаетъ архивныя цитаты, quasi-ученую полемику съ г. Глбовымъ (причемъ авторъ полагаетъ, что читатель самъ долженъ знать, гд и что писалъ г. Глбовъ), на тему: представляетъ ли изъ себя что замчательнаго по уму и по способностямъ графъ Аракчеевъ?
До какая охота слдить за безынтересными преніями автора съ г. Глбовымъ, когда вы разсчитывали встртить подъ именемъ аракчеевщины — романъ, рядъ повстей, разсказовъ… ну, что хотите, только не сухія разсужденія, не скучную полемику?
Однако, если читатель и ошибся, то вовсе не такъ жестоко, какъ ему могло показаться съ перваго раза, за полемическою статьей идетъ рядъ разсказовъ: 1) Шумскій, мнимый сынъ графа Аракчеева, 2) Настасья, фаворитка графа Аракчеева, 3) Естьянская Шурма, начало военныхъ поселеній, 4) Устройство военныхъ поселеній, 5) Онофрей и Осипъ Кузьмины, конецъ военныхъ поселеній. Въ двухъ частяхъ.
Но что собственно представляютъ эти разсказы — передачу ли событій по преданію, со словъ очевидцевъ, или это созданіе фантазіи на основаніи имющейся, уже давно извстной, исторической канвы — авторъ объ этомъ не предупреждаетъ. Надо думать, что послднее предположеніе врнй, хотя многотерпливый читатель,— если ему удастся осилить всю книгу до конца,— непремнно скажетъ какое-нибудь дурное слово насчетъ фантазіи автора и выдастъ плохой аттестатъ его таланту.
Ну, вотъ, остановимся хоть на послднемъ (мы въ затрудненіи, какъ назвать: романъ, повсть?) разсказ: ‘Онофрей и Осипъ Кузьмины, конецъ военныхъ поселеній’. Авторъ старается ввести любовную завязку. Съ этою цлью описываетъ* семейство одного чиновника, которое, надо замтить, къ военнымъ поселеніямъ не иметъ никакого отношенія, а къ главнымъ героямъ разсказа — Осипу и Онофрею, стоящимъ все время въ тни, тмъ еще меньше. Съ этимъ семействомъ знакомится одинъ офицеръ — Перегудъ. Самою пустой, безсодержательной и безъинтересною жизнью этого и другихъ офицеровъ авторъ занимаетъ читателя чуть не на полсотн страницъ. Мало этого, онъ передаетъ самые пустые разговоры, которые ведутся между Перегудомъ и хотя бы. напримръ, дьякономъ Иринеемъ, который-всего два раза и появляется въ разсказ, а затмъ совершенно безъ всти пропадаетъ для читателя.
‘…Перегудъ протянулъ дьякону руку.
— Милости прошу ко мн,— проговорилъ онъ, пожимая дьякону руку.
— Ладно, ладно. А гд вы живете?
— Вотъ первый домъ въ улиц.
— Теряева… Знаю. У меня собственный у Поярова. Только спросите, всякій знаетъ дьякона Иринея. Всегда буду радъ вашему благородію.
— Покорно благодарю. Ко мн заверните.
— Къ вамъ-то? Пожалуй можно и теперь, вдь еще негораздъ (?) поздно… благо близко.
— Пожалуйте, пожалуйте, отецъ Ириней,— говорилъ Перегудъ, поворачивая къ дому’ (стр. 446) и т. д. Подобный разговоръ идетъ безъ конца, растянувшись на цлый рядъ страницъ.
Читатель все время недоумваетъ, къ чему тутъ чиновникъ, его семья, дьяконъ и самъ Перегудъ. По онъ долженъ имть много терпнія, прежде чмъ узнаетъ, что этотъ самый Перегудъ былъ переведенъ въ Аракчеевскія военныя поселенія и былъ однимъ изъ ротныхъ командировъ во время бывшаго въ поселеніяхъ бунта. къ чему же такъ томительно-долго занимать читателя вышеприведенными разговорами съ отцомъ Иринеемъ, описаніемъ семейства чиновника, которое со всми домочадцами гибнетъ для читателя безъ всти, когда Перегуда переводятъ изъ города въ поселенія? Да и къ чему такъ много распространяться о самомъ Перегуд, которому во время бунта не пришлось играть никакой роди? Онъ не былъ даже дйствующимъ лицомъ: одинъ изъ бунтовщиковъ, съ цлью спасти ему жизнь, посадилъ его на гауптвахту, гд онъ и просидлъ все время бунта, Но если читатель вздумаетъ доискиваться какого-нибудь смысла въ этихъ разсказахъ, а главное — искать разумныхъ основаній той или другой несообразности, то ему придется уже пенять на себя…
Въ большинств названныхъ разсказовъ дйствующими лицами являются крестьяне, крестьянки, дворовыя двушки и т. д. Если читатель еще не забылъ ‘Бдную Лизу, ея мать и ихъ сентиментальныя рчи, то, читая ‘Аракчеевщину’, не разъ вспомнитъ Карамзина и его умнье рисовать ‘поселянъ’.
Вотъ хоть бы разговоръ старика крестьянина съ своей дочерью Сютой:
‘— Хорошо двичье житье, веселое,— заговорилъ Осипъ,— а приходится разставаться. Не вкъ сидть въ двкахъ, надо и замужъ собираться. Вдь, такъ, Сюта?
Сюта раскраснлась и склонилась надъ работой.
— Отчего не выйти замужъ за хорошаго человка, если Богъ благословляетъ,— продолжалъ Осипъ,— Не думалъ я никогда приневоливать тебя, Сюта, а желалъ бы тебя выдать по твоей склонности за хорошаго человка.
Сюта молчала.
— Вотъ хоть бы Морченокъ — человкъ разумный, трезвый, работящій,— продолжалъ Осипъ.— По сердцу ли онъ теб?
Сюта молчала.
— Скромность — первая добродтель двушки,— заговорилъ отецъ.— Я хочу твоего счастія, чтобы ты вышла за любимаго человка и человка стоющаго, и спрашиваю только для того, чтобъ устроить твое счастье. Передъ отцомъ ты можешь говорить смло’ (стр. 511).
Вотъ такъ крестьяне временъ ‘Аракчеева’ — какіе умные! Такія рчи хоть бы Стародуму впору говорить, а у г. Богословскаго и крестьянинъ не уступитъ фонвизинскому дядюшк, да и Сюта будетъ понжнй Софьи. Прочтите слдующее мсто:
‘Сюта разстроенная и вся въ грязи вбжала къ комнату, бросилась на кровать (а Софья даже и не присла посл испуга), зарыдала въ истерическомъ припадк‘… Стародумъ, какъ припомнитъ читатель, совершенно безчувственно отнесся къ Софь: онъ ей даже воды не подалъ… А ‘Осипъ между тмъ обвернулъ мокрою тряпкой голову Сюты и уговаривалъ ее выпить водицы, но Сюта все еще рыдала’. Этого мало: ‘отецъ слъ подл нея на кровати и понемногу покачивалъ ей голову изъ ковша холодною водой. Мало-помалу Сюта успокоилась и заснула’ у(стр. 487, 488 и 489).
Теперь пусть самъ читатель судитъ, возможно ли было выступать въ свтъ съ такимъ искаженнымъ содержаніемъ изъ крестьянской жизни,— выступать въ наше время, когда большинство литературныхъ силъ посвятило себя изученію народной жизни и давно уже знакомитъ публику съ дйствительною жизнью народа и его выдающимися типами? Такое искаженіе было возможно во времена Карамзина, когда народъ, для читающей публики былъ мене извстенъ, чмъ какая-нибудь африканская обезьяна. Тогда возможно было и появленіе ‘Бдной Лизы’… Но съ тхъ поръ много времени прошло, много воды утекло.
Весьма приличная вншность ‘Аракчеевщины’, наврно, успетъ соблазнить многихъ читателей, хотя потомъ имъ и придется каяться въ своемъ легкомысліи.