П. Л. Лавров
Антропоморфизм и антропопатизм
Примечания
Примечания
Антропоморфизм и антропопатизм
Антропоморфизм и антропопатизм
Антропоморфизм и антропопатизм, Лавров Петр Лаврович, Год: 1862
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Лавров П. Л. О религии
М.: Мысль, 1989.
Антропоморфизм и антропопатизм — представление чего-либо вне человека с человеческою формою (антропоморфизм) или с человеческими аффектами и страстями (антропопатизм). — Человек вполне понимает деятельность только по аналогии с своею деятельностью, но он сознает тесную связь своей деятельности с различными состояниями своего духа и с формами своего тела. Изменения состояния духа для него нераздельны от игры человеческой физиономии, красота доступна лишь как человеческая красота. Выше себя он не знает ничего, и все воображаемые им совершенства суть только отвлеченные рассудком или расширенные фантазиею человеческие совершенства. Поэтому везде, где он видит или предполагает деятельность, он склонен неизбежно к предположению и человеческих страстей, и человеческих форм. Когда, в поэтическом настроении или в экстатическом восторге, он создает себе вне человеческого мира что-либо идеально-прекрасное или одаренное всеми возможными совершенствами, ему неоткуда черпать материал, как из красоты и нравственных достоинств человека. Чем на низшей степени развития стоит человек, тем бессознательнее и неудержимее он следует этому стремлению. Только впоследствии, когда наука его отучила вполне доверяться своей фантазии и критика стала настороже против ее увлечений, он мало-помалу вытесняет антропоморфизм и антропопатизм из различных нечеловеческих сфер. Но при этом развитии человеческой мысли замечается 4 периода.
Сначала человек не сознает своего нравственного превосходства над природою и потому ограничивается антропопатизмом, распространенным на предметы природы и даже на продукты человеческого труда. Он верит, что животные, растения, камни, светила, домашняя утварь и т. под. чувствуют, страдают, гневаются и наслаждаются, как он сам. Он обращается к ним с просьбою, с угрозою, с вопросом, ищет знаменья, ответа на вопрос или предостереженья от грядущего. Это — период фетишизма, звериного эпоса, поклонения домашнему очагу, первых опытов магии и астрологии1, самых древних преданий в истории народов, когда человек весь погружен в окружающий мир и весь мир оживлен его страстями, его мыслью. — На этой же ступени находится, сперва бессознательно, ребенок, когда он бьет стол, о который ушибся, разговаривает с куклою и т. под., хотя должно сознаться, что весьма скоро это бессознательное отношение к предметам заменяется играми, и тогда ребенок остается сознательно на точке антропопатизма, т. е. влагает фантазиею в безжизненные предметы человеческое чувство и мысль, понимая, что это — мир, им созданный. На эту ступень антропопатизма становятся сознательно до сих пор поэты, когда они придают предметам природы эпитеты, относящиеся к человеческим чувствам (Gefuhle), говорят о печальном лесе, об улыбающемся луге, о сердитом вихре (что особенно встречалось в период господства сантиментальности), заставляя предметы природы думать, любить, рассказывать и т. под. Почти вся поэзия природы основана на перенесении временно на внешние предметы нравственного мира человека. В науке этот первобытный антропопатизм удержался до сих пор в некоторых случаях. Так, все рассуждения о душе животных, об их уме, понятливости, чувствах суть лишь перенесение фактов нашего суждения с человека на животных, между тем как ничто не доказывает, чтобы у последних психические способности не отличались существенно от того, чему мы в человеке даем то же название. В научном языке удержались, в приложении к безжизненным предметам, также слова: побуждение, стремление, противодействие, которые, строго говоря, могут быть отнесены лишь к человеку. Наконец, основные понятия причина и сила, в их приложении к внешнему миру, оказываются в большей части случаев перенесением вне человека явлений его сознания.
Внимание, требуемое для отыскания значения, для открытия расположения или недоброжелательства к себе в окружающих предметах, есть важное побуждение к развитию наблюдательности — первого условия науки, — и ни один народ не остановился на первой степени представления окружающего мира. Почти везде человек противопоставил себя и немногих животных всему остальному миру, как высшее — низшему, и всю деятельность вне себя перенес на невидимые существа, населяющие мир. Эти существа, на этой ступени развития человека, не могли быть мыслимы без определенной формы и, как существа высшие, должны были заимствовать свою форму от того, что было, в представлении человека, высшим в природе. В иных случаях они получали вполне или частью форму зверей, в большинстве же случаев — форму человека. Это был период антропоморфизма. Человекообразные кумиры сделались предметом поклонения, превосходство духов, демонов или богов над человеком предполагалось лишь в том, что фантастические существа разных мифологий имели большее число человеческих органов, чем человек (отсюда многоголовые, многорукие боги Индии, Мексики, многогрудая эфесская богиня и т. под.2), или превосходили человека размерами своего тела, силою, быстротою движений, познанием, мудростью, красотою и т. под. На этой ступени могли развиться и развились все мифологии с их резко объединенными личностями богов. Тогда человекоподобным богам понадобились жилища (храмы), пища (жертвы), слуги и толкователи (жрецы). В мире духов и богов начали развиваться романы, разыгрываться драмы, повторилась вся обстановка человеческих обществ. В жилище невидимых возникли дворцы, сады, гаремы, загремела музыка, начались споры и войны. Республики Греции воплотили свои идеалы в совет олимпийцев3. Восток создал пышный двор богов-монархов с иерархией подчиненных существ, безусловных исполнителей воли бога, поющих и прославляющих его величие. Боги викингов стали сражаться и пировать в Валгалле4. Грозовые тучи и ревущие вихри обратились в огненные колесницы и громовые голоса бегов — в шумную свиту Бодана, в лающую свору проклятого охотника5. Солнце стало Индрою, Гелиосом и т. под. Все свои желания, как исполненные, все свои идеалы, как осуществленные, человек воплощал в созданный им мир богов. Сначала, когда чувственные наслаждения стояли для него на первом месте, и его невидимые повелители отражали в своей истории и в своих изображениях грубые стремления людей. Весь процесс появления существ в природе, обновление растительности, начало мира объяснялись и изображались как человеческое совокупление, и фаллический культ, рассказы и символы, оскорбляющие приличие позднейших поколений, были неизбежною ступенью в представлении божеств. Гневные, ревнивые, мстительные или сладострастные боги были необходимостью для обществ, где страсть обуздывалась лишь внешнею силою и переносилась с человека на предмет его поклонения. По мере того как достоинство человека лучше понималось им самим, самые боги, им созданные, совершенствовались, то сливаясь с богами прежнего времени, то заменяя их. Красота, мудрость и справедливость стали условиями человеческого идеала, и боги стали прекрасны, всезнающи, стали совершать правый суд, которого осуществления человек не видел на земле. Когда, при разложении общества, личный эгоизм перестал понимать, что его лучшее осуществление — справедливость, и, в борьбе с этим односторонним стремлением, общество выставило человеческие идеалы самоотвержения и милосердия, немедленно личность воплощенного бога осуществила этот идеал милосердия и самоотвержения. Мир перестал уважать красоту телесную в человеке: священные изображения стали уродливы. Эпоха Возрождения снова признала права телесной красоты, и мадонны Рафаэля вернулись к неувядаемой грации Афродиты. — В этом стремлении к обделке божественных идеалов, желая вдуматься в совершенства мифических созданий, человек бессознательно вдумывался в свой собственный идеал, и период антропоморфизма был превосходною школою для развития в человеке нравственного суда и эстетического вкуса.
Третий период был возвращением к антропопатизму. По мере того, как человек вдумывался в требования божественного идеала, по мере того, как он хотел отодвинуть богов от смертных, ему стало казаться несовместимым с величием божества все телесное в человеке. Произошли два стремления. — С одной стороны, религиозные мыслители признали большую часть божественных романов и драм — аллегориями или мифами, отняли у богов человеческую форму, но оставили им двор, волнения гнева и милосердия и существенную часть прежней обстановки. Боги одухотворились, потеряли вещественность, протяжение, но остались отражениями внутреннего мира человека. Их продолжали совершенствовать, отнесли к аллегории в к мифу самую обстановку, оставив высшему существу лишь лучшие нравственные достоинства человека: любовь, мудрость и справедливость, но сколько стараний ни употребляла эта школа на отделку и очищение сущности своего бога, пока о нем можно было сказать что-нибудь определительное, это определение было человеческое свойство, но отвлеченное от человеческого существа и с тем вместе лишенное всякой реальности. Дойдя же до крайних пределов, откидывая все человеческое из природы божества, пришлось в нем ничего не оставить, а с тем вместе и сократить его самого.— Другая отрасль мыслителей сразу откинула религиозные предания или, по крайней мере, постаралась построить мир без их помощи и заменила мир богов метафизическими существами: природою, идеями, высшим разумом, безусловным и т. под., но все эти создания были опять-таки результатом размышления над человеческим существом и отделения от живой цельной личности одного из продуктов ее духовного процесса, или внесением во внешний мир понятия о гармонии, красоте, разумности, целесообразности, при-, суствующего только в человеке и возможного только для него. — К этой же ступени развития относится удержание в науке предположений о реальном существовании того, что в действительности есть лишь отвлеченная человеческая формула для удобнейшего удержания в памяти группы явлений, как-то: невесомые жидкости, сила инерции, жизненная сила, атомы и т. п. — Оба эти антропопатические стремления служили человеку для уяснения собственного существа, для изучения феноменологии своего духа, рядом неудачных попыток создать внечеловеческий мир они вызывали ряд критических исследований над природою человека и мало-помалу вели его к убеждению, что он должен в своих построениях остановиться на антропологической точке зрения (см. это сл.6).
В последнем периоде реальное существование всех созданий антропоморфизма и антропопатизма прекращается. Остается реальным лишь человек и физический мир, однородный его телу. Самый мир становится для науки лишь круговоротом явлений, не-имеющим нужды для своего объяснения в сущностях вне явлений. Все остальное остается феноменом человеческого духа. Антропоморфизм и антропопатизм из-тиранов, которым бессознательно подчинялись верования человека, делаются орудиями, сознательно им. употребляемыми в художественном творчестве. Он сознает, что высшая красота в искусстве заключается в идеалах, созданных антропоморфически возможно вернее по образцу действительной человеческой природы, что красота всех прочих произведений искусства нераздельна от антропопатического внесения в них художником (а помощью их — в зрителя, слушателя или читателя) тех состояний духа, которые вдохновляли самого художника в минуту творчества. Таким образом, антропоморфизм и антропопатизм, перенесенные из не принадлежащей им сферы знания в свойственную им сферу творчества, перестают быть источником предрассудков, страдания и делаются источником высшего художественного наслаждения. Весьма незначительное меньшинство еще достигло в наше время до этого четвертого периода в развитии антропоморфизма и антропопатизма.
Из наиболее точных сочинений, в которых проведен вообще здравый взгляд на антропоморфизм, см.: L. Feuerbach: ‘Vorlesungen ber das Wesen der Religion’ (Leipzig, 1851, VII т. полн. соч.) и его же: ‘Thogonie’ (Leipzig, 1857, IX т.). Также важно его ‘Ueb. Philosophie und Christenthum’ (Manh, 1859) и ‘Das Wesen des Christenthum’ (3-е изд., 1849, VII т.) как первые опыты теории и как основательное приложение ее к данному частному случаю7.
Печатаемые в сборнике произведения П. Л. Лаврова, как правило, воспроизводятся по их первоначальным публикациям или по позднейшим, по возможности сверенным с первыми. В тех случаях, когда они печатаются с сокращениями или в отрывках, места сокращений обозначаются в тексте угловыми скобками. В настоящих примечаниях дается преимущественно только реальный комментарий к соответствующим местам текста, понимание которых без комментариев было бы затруднительным. Все встречающиеся в тексте имена (как реальных исторических лиц, так и мифологических) поясняются в развернутых указателях имен и мифологических персонажей, которые являются прямым продолжением настоящих примечаний. Переводы иностранных слов, выражений, названий произведений литературы, встречающихся в текстах Лаврова, даются в настоящих примечаниях, за исключением тех случаев, когда они даются в тексте самим Лавровым. Все подстрочные примечания к текстам принадлежат Лаврову. В примечаниях использованы отдельные материалы архива Лаврова, хранящегося в ЦГАОР, а также его следственного дела 1866 г., находящегося в ЦГВИА.
Ссылки на различные издания сочинений Лаврова даются в сокращении:
Избр. соч. — Лавров П. Л. Избранные сочинения на социально-политические темы в восьми томах. Т. I—IV. М., 1934—1935.
Собр. соч. — Собрание сочинений Петра Лавровича Лаврова (Серии I—VI, 14 выпусков). Пг., 1917—1920.
Философия и социология — Лавров П. Л. Философия и социология. Избранные произведения в двух томах. М., 1965.
Этюды — Лавров П. Л. Этюды о западной литературе. Пг., 1923.
Примечания составлены Б. М. Шахматовым, за исключением преамбул к отдельным статьям, написанных составителем А. И. Володиным, которому принадлежат также все примечания, содержащие ссылки на архивное наследство П. Л. Лаврова, в некоторые другие примечания, особенно к первым статьям.
Статья впервые напечатана в ‘Энциклопедическом словаре, составленном русскими учеными и литераторами’ (Т. V. СПб., 1862. С. 20—22. Подпись — П. Л.). Включена в Собр. соч. (Сер. V. Вып. I), публикуется по этому изданию. Отражает сильнейшее воздействие на Лаврова идей Л. Фейербаха, о чем, в частности, говорит и библиография в конце статьи, состоящая только из произведений этого немецкого мыслителя-атеиста. Как принято в энциклопедиях, в статье даются отсылки к другим понятиям. При ее перепечатке в Собр. соч. эти отсылки опущены. Перечислим их, так как они отражают тот круг понятий, который, по мнению Лаврова (бывшего редактором ‘Энциклопедического словаря’), необходим для более глубокого знания темы статьи. Это понятия: ‘Игры’, ‘Природа’, ‘Причина’, ‘Сила’, ‘Зооморфизм’, ‘Метафизика’. Все перечисленные здесь понятия относятся к тем томам ‘Энциклопедического словаря’, которые в печати не появились.
1 Астрология (от греч. astros — звезда и logos — слово, учение) — здесь вера в воздействие небесных светил на жизнь и судьбы отдельных людей и народов, возникла в Древней Ассирии, Вавилоне и Египте, в дальнейшем оформилась в лжеучение, имевшее широкое распространение.
2 Многоголовые, многорукие боги Индии, Мексики представлены в мифологии Индии и индейцев Центральной Америки многими богами, например многоголовый бог войны Сканда или его отец, многорукий и многоголовый верховный бог Шива в индуистской мифологии, двухголовая ‘Богиня с косами’ в мифологии индейцев Центральной Америки, олицетворяющая одновременно небо и землю, жизнь и смерть. Многогрудая эфесская богиня Артемида, многогрудое изображение которой было в знаменитом храме Артемиды в Эфесе в Малой Азии, причисленном в древности к семи чудесам света и сожженном в 356 г. до н. э. печально известным Геростратом.
3 Совет олимпийцев — имеются в виду олимпийские боги, входившие в совет: Зевс, Посейдон, Аид, Гера и др.
4 Валгалла, точнее, Вальхалла (древнесканд., дословно: чертог убитых) — в скандинавской мифологии находящееся на небе и принадлежащее верховному божеству Одину жилище — дворец павших в бою храбрых воинов (в данном случае — викингов), которые там пируют.
5 Водан окружен воинами (асами), в его свите вороны и волки, служат ему валькирии.
6 Статья ‘Антропологическая точка зрения’, принадлежащая перу Лаврова, была напечатана в ‘Энциклопедическом словаре, составленном русскими учеными и литераторами’ (Т. V. СПб., 1862. С. 6—12), включена в Собр. соч. (Сер. I. Вып. I).
7 Перевод с немецкого приводимых в библиографии сочинений Л. Фейербаха последовательно: ‘Лекции о сущности религии’ (Лейпциг, 1851), ‘Теогония’ (Лейпциг, 1857), ‘Философия и христианство’ (Ман[хайм], 1859) и ‘Сущность христианства’ (3 изд.. 1849). Годы выхода сочинений Фейербаха, не совпадающие со временем первых изданий, и названия этих изданий оставлены, как у Лаврова. В скобках у него указаны тома десятитомного немецкого Полного собрания сочинений (1846—1866) Фейербаха.