М.Н. Катков
М.Н. Катков
Антиправительствующие решения
(Тургеневская тризна и панихиды в Казани по Кошелеве и бароне Корфе)
Антиправительствующие решения
(Тургеневская тризна и панихиды в Казани по Кошелеве и бароне Корфе)
Антиправительствующие решения, Катков Михаил Никифорович, Год: 1884
Время на прочтение: 10 минут(ы)
В прошлом году мы присутствовали при странном зрелище. Умер писатель, оставивший по себе ряд повестей и романов, отличающихся большими или меньшими литературными достоинствами. Свободная деятельность свободно и чествуется. Всякому предоставлено право иметь о ней свое мнение и оценивать ее так или иначе, но обязательно-общественное, народное, или, что то же, государственное признание заслуг чьих бы то ни было может быть совершаемо только по распоряжению правительства страны. Мы присутствовали в прошлом году при возмутительном зрелище. Умерший писатель, не чувствовавший никакого призвания к деятельности политической, тщился на склоне своих дней, по слабости человеческой, снискать благорасположение так называемых либеральных и революционных партий, которые прежде забрасывали его грязью, а потом, когда он стал им подслуживаться, произвели его в генеральский чин по своей табели о рангах. Его записали в партию, имя его стало символом всех враждебных государственному строю России и ее народным началам тенденций. Когда он умер, предположено было устроить в честь не ему собственно, но его символическому имени всероссийскую тризну. Правительство на этот случай было оттеснено в сторону, а его место заняла партия и распорядилась этою национальною демонстрацией… Но мы уступим в настоящем случае слово самой этой партии. Вот что пишут в женевском революционном издании Петра Лаврова ‘Вестник Народной Воли’ ( 2, 1884): ‘Иван Сергеевич оказал услугу русским либералам и мертвый. Русское правительство выказало еще раз свою неспособность ни явно препятствовать чествованию неприятной для него личности… ни даже скрыть свою бессильную и нерешительную оппозицию церемонии, в которой участвовали все оппозиционные силы России, группируя около себя, следовательно, против правительства, множество сил, в сущности вовсе не оппозиционных. У русских либералов хватило духу, опираясь на поддержку общественного мнения, придать этому торжеству, явно оппозиционному, размеры до тех пор неслыханные для Руси для похорон частного лица и, следовательно, нанести еще удар призраку непоколебимости русского абсолютизма. Мертвый Тургенев, окруженный пением православных попов, которых он ненавидел, и многочисленными делегациями групп, в политическую состоятельность которых он не верил, продолжал бессознательно дело своей жизни, выполнение Аннибаловой клятвы. Как его чисто художественные типы, так и его покрытый бесчисленными венками гроб были ступенями, по которым неудержимо и неотразимо шла к своей цели русская революция’. Как вам все это нравится, милостивые государи? Ошибались ли мы, раскрывая в прошлом году смысл демонстрации на могиле Тургенева? Требовалось заставить Россию чествовать революционный принцип под именем писателя, который по малодушию или по тщеславию отдал свой флаг для прикрытия революционной контрабанды, требовалось заставить массу людей, не имеющих ничего общего с оппозиционными партиями, повиноваться их распоряжению, требовалось заставить самое правительство или его учреждения покорно следовать их команде. Это было действительно возмутительное зрелище для всякого, кто понимает смысл игры. Каким же образом совершился этот маневр? Какими пружинами действовали эти оппозиционные элементы? Это делается у нас просто.
Имеются у нас корпоративные учреждения, устроенные законодательством для определенного назначения, каковы сословные и земские собрания, городские думы, профессорские коллегии и т.п. Всякое подобное учреждение существует и действует только в своей функции. Вне этой функции оно рассыпается, и члены его становятся свободны. Каждый из них во всем, что не относится к функции учреждения, поступает и действует уже не как член его, но сам по себе и за себя. Организованное законом собрание превращается в толпу, коль скоро члены его выйдут из пределов его законной компетенции. Вне сферы, определенной законом, всякое действие подобного учреждения будет очевидно незаконным и не может иметь ни силы, ни значения. Члены подобного учреждения, совершающие от его имени акт, ему не свойственный, совершают нечто не только не правильное, но в иных случаях преступное, смотря по характеру дела и по умыслу, с каким оно совершается. Дело может быть, однако, и не предосудительное, так что каждое из принадлежащих к учреждению лиц могло бы участвовать в нем безо всякой помехи, но как лицо частное, а не как член организованного учреждения. Вопрос может быть благонамеренный и полезный, но если он не входит в определенную законом функцию учреждения, то он, так сказать, физически не может быть решаем способами этого учреждения. Как городская дума, так и земское собрание состоят из лиц всех общественных слоев и разных степеней образования, так что они могут понимать друг друга сознательно и действовать заодно только в точно обозначенных пределах. Наполовину и даже более чем наполовину могут они состоять из людей неграмотных или малограмотных. Каким же образом люди, хотя почтенные и, быть может, в сущности более почтенные, чем иной грамотей в их среде, но малограмотные, каким образом могли бы они судить, например, о литературных достоинствах, об ученых заслугах, о педагогических доктринах и т.п.? Если это нелепо en grand [в крупных размерах (фр.)], то нелепо и en petit [в малом виде (фр.)], если нельзя этого прямо, то нельзя и косвенно, если нельзя допустить это вправду, то еще менее обманом. Очевидно, что возбуждение подобного вопроса в городском или земском собрании было бы нелепостью, но нелепость становится преступною дерзостию, когда вожаки подобных собраний обманным образом заставляют простых и преданных правительству людей участвовать в демонстрациях, противных правительству, как это, по признанию наших революционеров, сделано было по случаю тургеневской тризны. Что это делалось и что это делается, это бы еще не беда: мало ли нелепостей и обманов затевается и делается на свете? Удивительно то, что это терпится, что это допускается, что эти нелепости и обманы становятся делом обычным, как бы правильным, даже одобрительным! Удивительно то, что враждебные правительству партии посмеиваются над его бессилием, между тем как оно и силой обладает, и власть имеет пресекать и предотвращать подобные злоупотребления. Предоставляя сколько угодно свободу частным лицам, оно должно строго держать свои учреждения и не допускать ни малейшего уклонения их от своих функций. Если разные новосозданные у нас учреждения неясно понимают свои задачи и вследствие того попадают в руки даже враждебным правительству партиям, то не следует ли тотчас же, как только что-либо подобное замечено, положить этому конец определенным, ясным и точным правилом? Это не значило бы умалять права учреждений, — это значило бы, напротив, возвращать их к их правам, освобождать их от влияния, нередко предосудительного и даже преступного, людей, употребляющих во зло организацию этих учреждений и вносящих в нее обман. Не следовало ли бы прямо и всенародно подтвердить ясным образом, что всякая демонстрация общественного характера от имени какого-либо учреждения не может быть предпринимаема никаким организованным учреждением, и самый вопрос о чем-либо подобном не может быть поднимаем в них без вызова или разрешения государственной власти, которая одна имеет право вызывать или дозволять общественные демонстрации? Следовало бы и следует объяснить, что никакое представительное учреждение, состоящее из лиц, выбранных только для известных дел, не может распоряжаться по своему произволу общественными суммами, городскими или земскими, подобно Петербургской городской думе, которая позволила себе ассигновать деньги из городских сумм на ту же тургеневскую тризну. Что мешало бы этим гласным сделать добровольную складчину, если они хотели почтить память даровитого писателя? В некоторых органах нашей печати, ставящих себе задачей сбивать с толку общественное мнение, помнится, оправдывалась ассигновка Петербургскою думой городских денег на тургеневскую тризну сравнением с патриотическими пожертвованиями из общественных сумм, которые делались городскими думами и общественными собраниями. Но патриотические пожертвования делаются не против правительства, а в его видах и по его приглашению или с его разрешения. Государственная власть имеет бесспорное право не только призывать к пожертвованиям, но и возлагать на весь народ повинности для патриотических целей. Кто, кроме глупцов или фокусников, может ставить на одну линию государственную власть, управляющую народом, с агитаторами общественных собраний, которые, пользуясь или неясностию закона, или простодушием своих сочленов, обманным образом заставляют их участвовать в действиях, противных их совести?
Удивительного много на свете, но удивительнее всего то, что у нас в самом правительстве бывает антиправительство. У нас есть так называемый Правительствующий Сенат, то есть Первый департамент Сената, который имеет своим назначением как бы контролировать администрацию и принимать на нее жалобы. Назначение этого департамента было бы, бесспорно, полезное, если б он служил гарантией собственно для частных лиц против злоупотреблений со стороны разных властей, если б он был оплотом законной свободы, которая по существу своему есть принадлежность только лиц, а не учреждений. Но трудно понять, каким образом этот трибунал, состоящий из нескольких назначаемых правительством лиц, может вторгаться в действия правительства? Разуметь ли этот трибунал как власть над властями? Но таковая в России есть только царская власть. Или же это вспомогательный правительству орган, действующий заодно с ним и служащий в нем самом только местом спокойного и беспристрастного совещательного обсуждения возникающих между правительственными учреждениями недоразумений в видах соглашения их на основании равно для всех правительственных ведомств обязательной системы? Сенату в этом смысле принадлежит и ревизующая функция, которая должна клониться к тому, чтобы раскрывать для высшего правительства беспристрастно и неподкупно неправильности и злоупотребления в разных государственных установлениях. Польза такого органа в государственной системе нашей неоспорима, лишь бы он действовал правильно, с ясным разумением своей задачи, и был бы хорошо поставлен, а главное, хорошо составлен. Состав его никак не должен быть делом случайности. Трибунал этот должен состоять из государственных людей высшего качества, хорошо испытанных, с образом мыслей, не подлежащих вопросу, вполне надежных и проникнутых долгом своего призвания. В противном случае орган этот вносил бы в нашу государственную жизнь страшную смуту. Он парализовал бы правительство и в конце концов сделал бы правительство совершенно невозможным. Эфемерные и фальшивые доктрины, выдающие себя за последнее слово науки, в наше смутное и подвижное время легко овладевают умами не довольно зрелыми и характерами не довольно крепкими, и от наплыва этих доктрин, от их заразы не защищены и высшие государственные учреждения, если нет должной строгости в выборе их персонала.
У нас возникло фальшивое воззрение, порожденное быстротой реформ минувшего царствования, о каких-то самостоятельных в государстве и от него не зависимых властях. Рядом якобы с государством, от него независимо, но пользуясь его авторитетом и силой, должна-де существовать судебная власть, должны точно так же существовать не только отдельно и независимо от правительства, но в существенной оппозиции к нему земские городские учреждения и разные другие корпорации. Правительство, таким образом, очутилось одним из многих правительств и потерялось среди их, так что иногда не отыщешь, где настоящее правительство. Увлеченное течением, правительство само спешило, якобы в интересах свободы и цивилизации, передавать свою власть разным им же самим себе в подспорье созданным учреждениям, отказываясь от своих обязанностей и пораждая призрак анархии в стране. А между тем все же приходится управлять страной, и общественная жизнь беспрерывно все же требует правительственного действия, и правительство бывает вынуждено действовать, и ему приходится действовать посредством разных уловок и сталкиваясь с учреждениями, которые должны быть его органами и действовать под его рукой и с ним заодно. Каким образом, при взгляде здравого смысла, может быть какое-либо столкновение между правительством и, например, думой или земским собранием? Не должны ли эти местные органы управления принадлежать к одной системе с центральным правительством и быть его продолжением на своих местах? Могут ли при здоровом состоянии возникать разногласия между головой и руками или ногами? Случается, что местные или частные интересы бывают несогласны с общими или государственными, но возможно ли допустить какое-либо столкновение между теми и другими? Не обязан ли всякий частный интерес беспрекословно подчиняться высшему общему, который правительство должно блюсти прежде всего? Не обязано ли, с другой стороны, правительство блюсти и всякий справедливый местный интерес, ибо благосостояние целого основано, в свою очередь, на благосостоянии частей? Не обязано ли, наконец, правительство ограждать свободу частных лиц от обманов и насилий какого бы то ни было свойства, не только грубых, но и тонких, иногда более зловредных, чем грубые? Не должно ли оно в истинном интересе свободы не допускать образования никакой иной в государстве власти, кроме одной государственной, никакого имеющего правительственный характер действия, кроме исходящего от правительства?
Составители наших разных новых учреждений, которыми мы так теперь богаты, заботились не о том, чтобы слить их в одной системе с общим для всей страны правительством, но о том, чтобы поставить их в оппозицию к нему. Они предусматривали возможность столкновений городских и земских учреждений с местного администрацией в лице губернатора, который обязан блюсти за правильностью действий этих учреждений в ограждение как интересов государства, так и частных интересов, которые точно так же могут страдать от неправильных действий местных учреждений. Произвол администрации может быть опасен, в сущности, только по отношению к частным лицам, и если требуются гарантии против злоупотребления административных властей, то собственно в ограждение частных лиц и их интересов. Высшая центральная власть не может уследить за всеми действиями своих органов по отношению к частным лицам, а потому и желателен широкий путь для жалоб на неправильные и притеснительные действия властей.
Вот что случилось уже после тургеневской тризны и о чем теперь идет в публике говор: в Казанском губернском собрании один из членов его, некто г. Иванов, предложил ‘почтить память умерших Кошелева и барона Корфа панихидой в зале собрания’. Предложение это было принято означенным собранием в заседании 3 декабря прошлого года. Казанский губернатор опротестовал это постановление как неправильное. Смеем думать, что губернатор подлежал бы ответственности, если бы пропустил без протеста ни с чем не сообразное постановление господ, сидевших в зале земского собрания, но представлявших собою, когда решался ими этот вопрос, незаконное сборище, не имевшее ничего общего с земским собранием, а потому и не имевшее права делать его именем какое-либо постановление. Губернатор, повторим, был не только вправе, он был обязан воспротивиться этому незаконному действию, за которое допустивший его председатель собрания должен был бы подвергнуться ответственности. Что же, однако, вышло? Казанское губернское земское собрание принесло жалобу Правительствующему Сенату на произвол губернатора, якобы нарушившего законные права его, а Правительствующий Сенат оправдал собрание и обвинил губернатора, объявив его протест ‘неуместным’. Первый департамент, по сообщению ‘Казанского Биржевого Листка’ ( 81), пришел к следующему заключению:
Г. Казанский губернатор протест свой на постановление губернского земского собрания 3 декабря 1883 года основывает на том соображении, что земство не имеет права входить в оценку деятельности лиц, не состоящих у него на службе и вообще не имеющих непосредственных к нему отношений. Соображение это, само по себе правильное, обстоятельствами настоящего дела, однако же, отнюдь не вызывается, так как Казанское губернское земское собрание в заседании 3 декабря 1883 года вовсе не вело прений о заслугах умерших Кошелева и барона Корфа, в журнал заседаний подобных рассуждений не вносило и никакого заключения о деятельности названных лиц не постановляло, напротив, собранием принято предложение гласного С.В. Иванова, смысл которого был именно тот, что общеизвестность заслуг Кошелева и Корфа в деле развития земского самоуправления и народного образования исключает необходимость оценки значения их как общественных деятелей.
Разве дело земских учреждений служить панихиды для чествования ‘общественных заслуг’? Если справедливо, что земское собрание ‘не имеет права входить в оценку деятельности лиц, не состоящих у него на службе’, то разве признание заслуг не есть оценка? ‘Земское собрание не вело прений о заслугах умерших Кошелева и барона Корфа’, не вело потому, что, по мнению гласного Иванова, заслуги этих умерших общеизвестны и вне всякого вопроса. Что же может быть выше такой оценки? Много ли на свете было и есть общественных деятелей, о которых не может быть двух мнений? Но коль скоро гласный Иванов имел право так высоко поставить ‘заслуги умерших Кошелева и Корфа’, то гласный Петров, смеем думать, мог бы с неменьшим правом заявить свое мнение, что за означенными лицами никаких заслуг признать нельзя. Если такого гласного в Казанском земстве не оказалось, то разве постановление собрания ‘почтить память умерших Кошелева и барона Корфа панихидой в зале собрания’ стало от этого правильнее? Это постановление, внесенное в журнал, сильнее всяких рассуждений. И как же сказать, что собрание ‘никакого заключения о деятельности названных лиц не постановляло’, когда оно постановило чествовать их заслуги как общественные и бесспорные?
Возражателей гласному Иванову в Казанском земстве не нашлось, значит ли это, однако, что все там были согласны с ним в оценке заслуг Кошелева и Корфа? Не вернее ли, что эти ‘общественные заслуги’ вовсе неизвестны казанским земцам и что они должны были поверить своему сочлену на слово? Большая часть этих почтенных лиц, по всему вероятию, ничего и не слыхивали о Кошелеве и Корфе. И разве кто обязан знать о них? Все в России обязаны знать только тех, кого знать обязывает долг верноподданного.
Итак, протест губернатора в данном случае был, очевидно, уместен, кто бы ни были Кошелев и барон Корф и каковы бы ни были их заслуги. Но этого мало. Губернатор есть слуга своего Государя и орган его правительства. Он может оценивать общественные явления не иначе, как с точки зрения правительства. Теперь спрашивается, деятельность названных покойников была ли одобрительна с точки зрения русского правительства, обязательной как для губернаторов, так и для всех властей, не исключая ни судебных, ни земских, ни городских? По мнению гласного Иванова, заслуги обоих деятелей состояли в развитии самоуправления. Но земские, как и все учреждения, суть дело правительства, а не этих господ, если же эти господа тщились развивать созданные им учреждения за пределы закона и вопреки ему, то с точки зрения правительства такая деятельность заслуживает не одобрения, а порицания, и демонстрация в честь ее была бы, очевидно, противоправительственного свойства. О Кошелеве всем известно, что он когда-то нажил себе большое состояние винными откупами, тщился пробраться в высшую администрацию и, не попав в министры, пустился в либерализм ‘Голоса’, дурил в Рязанском земстве, состоял в числе оппозиционных, по вышеприведенному выражению Петра Лаврова, элементов и издавал за границей памфлеты, которые своим пошибом недалеко отошли от вышепомянутого женевского издания. Что касается барона Корфа, то он хлопотал о том, чтоб изгнать церковь из народной школы и напустить зато в ее учебники тараканов и блох. Все это, быть может, пред кем-нибудь и заслуги, но едва ли заслуги с точки зрения русского правительства, единственно обязательной как для казанского, так и для всякого другого губернатора.
Панихиды служатся церковью за упокой души, а не в видах политической пропаганды антиправительственного свойства. Но вот беда: если казанские земцы поверили на слово одному из своих сочленов, то как же всем земствам Российской империи не поверить Правительствующему Сенату и не запеть панихиды по разным умершим общественным деятелям, на кого им укажут грамотеи их собрания? Вот будет интересный духовный концерт! Но возможно ли правительство при таких условиях?
Впервые опубликовано: ‘Московские Ведомости’. 1884. 8 августа. No 218.