О. М. СОМОВ
О. М. СОМОВ
Антикритика
Антикритика
Хладнокровные замечания на толки гг. критиков Истории государства Российского и их сопричетников
ПРИМЕЧАНИЯ
Антикритика, Сомов Орест Михайлович, Год: 1829
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Карамзин: pro et contra / Сост., вступ. ст. Л. А. Сапченко. — СПб.: РХГА, 2006.
Г. Арцыбашев думает, что Карамзин неправильно дал заглавие славному своему труду: История государства Российского,1 по суждению сего критика (который вообще не показывает больших сведений в русском языке), должно б было сказать: История о … Почему же? Не потому ли, что в старопечатных наших книжицах, особливо лубочной печати, находим: История о Ваньке Каине, История о петухе и его поступках! Забавна ссылка г. Арцыбашева на языки французский, английский, итальянский и немецкий (Histoire de l’empire de Russie, the history of the Russian Empire, la storia dell Imperio di Russia, Geschichte des Russischen Reichs). Вникнул ли г. Арцыбашев в дух сих языков и в различье, существующее между ними и языком русским? Понял ли он, что исчисленные им языки иностранные управляются именами и предлогами, не имея правильных падежей. Следуя его правилу, Г Empire de Russie будет у нас Империя о России, the Kingdom of England — Королевство об Англии, il Regno di Napoli — Королевство о Неаполе и т. п. Если бы г. критик получше обдумал: какой язык следовало ему сравнить с русским в подобном случае, то бы должен был выбрать язык латинский. Спрашиваем у самого г. Арцыбашева, можно ли сказать по-латыни: Historia de Russia, Historia de populo Romano вместо Historia Russia, populi Romani.
Г. Строев выступил также на полемическое поприще и стал под тяжелый стяг бойцов, заратившихся на Историю государства Российского. Широковещательное и многошумящее послание его к г. Погодину гласит тако: что он-де г. Строев, быв еще малоопытным юношею, сообщал свои замечания Карамзину на его историю, что его-то-де Карамзин выслушивал и слушалcя, что он-то-де получал учтивые письма от Карамзина и пр. и пр. Самолюбие есть такая ослепительная страсть, которая исключительно к себе относит все малейшие знаки внимания, или учтивости, оказываемые самолюбцу наравне со всеми другими людьми, и выводит из того самые благоприятные для себя заключения. Кто знал лично Карамзина, кто видал его в кругу его знакомых, тот иначе объяснит его обращение с г. Строевым. Карамзин, при благодушии и кротости нрава имел самый приятный светский ум. Привыкнув жить в высшем кругу большого света, он терпеливо выслушивал всякого человека, несогласного с ним в мнениях, никогда не спорил горячо, никогда не защищал упорно своего мнения, но возражал тихо, вежливо, с пленительною добротою. Благосклонная улыбка не оставляла его лица и тогда, когда он вступал в ученые прения, а лестный тон его речей ободрял спорящего с ним. В особенности был он приветлив с молодыми людьми и любил завлекать их в ученые разговоры, ибо считал, что сие служит к развитию их способностей. Вот нравственные причины, по которым Карамзин мог выслушивать г. Строева, разговаривать с ним и даже писать к нему в таких выражениях, кои г. Строев выставляет нам в виде должной дани высоким его дарованиям и познаниям. — Этот длинный приступ г. Строева клонится к тому, чтобы доказать русской публике, что он-де, г. Строев, и ему подобные, как, например, гг. Арцыбашев, Погодин и пр., могут одни только писать критические замечания на Историю, сочиненную Карамзиным, и расценивать ее по-своему, вопреки уму и вкусу. Остальное в письме г. Строева заключает в себе грубую выходку против тех, кои осмелились подавать голос свой за бессмертный труд Карамзина, в опровержение кривотолков ‘Московского Вестника’. Здесь, между прочим, г. Строев делает мнимо-остроумные намеки на счет князя Вяземского, Полевого и Сомова и спрашивает: ‘Где же их труды археологические? На чем они основывают право быть судиями в великом деле отечественной истории?’ Этим вопросом всего легче и всего приличнее поменяться с самим г. Строевым: в чем состоят, например, его труды археологические? Разве в том, что он обдувал и обметал пыль со старинных рукописей в одной библиотеке и вписывал заглавия тетрадей в каталог. Но это труд каталожного поставщика, и его мог бы выполнить всякий смышленый сиделец книжной лавки. На чем основывает он свое право быть судиею в великом деле отечественной истории? На том ли, что лет за пятнадцать пред сим собирал подписку на Историю войска Донского, которая существовала только в газетных объявлениях? Но это также труд не мудреный, и историческая слава не завидная собрать подписку и не выдать книги.
‘Московский Вестник’ недоволен Историею государства Российского, творением Карамзина: нет ли здесь намека на то, что мы скоро увидим новую историю России, или о России, написанную по новым воззрениям? Но кто же совершит сей исполинский подвиг? Господин ли Арцыбашев, который, по собственному его признанию, ‘бродит во тьме, и слабый луч света сквозь самую узкую расщелину мелькающий, заставляет уже его собою пользоваться?’, у которого Карамзин дает знать, Нестор дает знать и пр. и пр. Или г. Погодин, у которого ‘все сыры боры загораются’, немцам ‘приходит до зла-горя, они судачат о Епископе’ и пр.? Или г. Строев, у которого ‘высокопаривые орлы, сидя на пне и хлопая обитыми в неровном бою крыльями, воображают, что они небесные громовержцы’? который беспрестанно недоумевает, который являет знаки ‘признательности и благодарения’, и т. п. Какие исполины в русской словесности выполнили бы сей исполинский труд!
Еще вопрос: не этим ли красноречивым слогом г-н Строев будет писать из Мезени, Соловков, Чердыни и Кунгура свои замечания на И<сторию> Г<осударства> Р<оссийского>, которые просит он г-на Погодина помещать в ‘Московском Вестнике’?
Мы приводим уже для примера один образчик красноречия г-на Строева, но не можем пропустить без внимания следующей фигуры единоокончания, достойной красноречивого пера профессора элоквенции В. К. Тредиаковского и могущей сравниться с известною фигурою единоначатия, которою сей последний изукрасил один монолог своей трагической штуки, Деидамии2. Реченная фигура находится в пятом письме г-на Строева к г-ну Погодину (23—24 No ‘М<осковского> В<естника>‘, с. 393). Для пояснения оной нужно знать, что князь П. А. Вяземский поместил в 19 No ‘Московского телеграфа’ стихотворение свое ‘Быль’, в котором он сравнивал отечественный наш язык с устарелым храмом, Карамзина с зодчим, обновившим оный, и прибавил к тому сии два стиха:
С семьей же сов, друзья, и с прочим, прочим,
Кого и что сравнить, оставлю вам.
И вот ответная фигура единоокончания, составленная г-ном Строевым по всем правилам школьной амплификации: ‘Если ученый исследователь, двадцать пять лет посвятивший на тяжелый (?) труд критического свода летописей (каков г-н Арцыбашев) — сова, если трудолюбивый профессор, в двадцать лет своей службы развернувший не один археологический талант (каков г-н Каченовский), также сова, и журналист, руководимый любовию к истине и не причастный уделам (?) партий (каким почитаю вас), не более совы — и все от нескольких замечаний, помещенных в ‘Московском Вестнике’ на Историю государства Российского — то к какому разряду птиц причислит меня, который, с юношеских лет, критиковал ее, пред сим творцом, в его кабинете’ {Списано со всею дипломатическою точностию с печатного письма г-на Строева, кроме двух вопросительных знаков, поставленных в скобках и казавшихся необходимыми по сомнительному смыслу текста.}.
В самом деле, любопытно знать, к какому разрядку птиц причисляет князь Вяземский сочинителя сего письма? Впрочем, не сомневаемся, что зоркий глаз его эпиграммы видит птицу по полету.
Г-н Погодин, строгий критик Карамзина, в защитительном своем возгласе на мнимо-несправедливые обвинения его в пристрастных суждениях и в недостатке логики, оказался также и весьма неискусным математиком. Посылки его математические столь же неверны, сколько и умозаключения логические. На вопрос: какую пользу принесет науке десятая доля справедливых замечаний, если прочие 9/10 будут состоять из всякого вздора? Он отвечает следующею посылкою и виде присловья: то есть: ‘рубль — деньги, а гривна — нет’. Нет, г-н Погодин, vous n’y etes pas! {не угадали (фр.).} Ибо вопрос был не о том, что если бы, напр<имер>, А. занял у Б. гривну и должен был заплатить за нее 90 копеек процентов, то какую пользу принесла бы этому А. занятая им гривна?
‘Апофегмы в И<стории> Г<осударства> Р<оссийского>, — говорит г-н Погодин, — назвал я общими местами, но тацитов-ские мысли ныне называют лишними в истории как художественном произведении, в котором должны говорить только события. Прибавим, что ни один историк не избежал от сего упрека’. О чем же хлопотал г-н Погодин и чего требовал он от Карамзина? Сам он говорит выше, что ‘великий художник-историк, во всех отношениях, явится между людьми, может быть, только накануне светопреставления’. Уж не хотел г-н критик, чтобы Карамзин, в угоду ему, ускорил своею Историей сие грозное событие? Право, подумаешь, что сам издатель ‘Московского Вестника’ принадлежит к числу тех других, которые cherchent midi a quatorze heures {попусту ломают себе голову (фр.).}.
‘Еще ставят в вину рецензенту его молодость’, — говорит г-н Погодин в том же возгласе или нескольких объяснительных словах. ‘Помилуйте, господа, — продолжает он, — когда вы оставите в покое метрические книги при ваших критиках и антикритиках?’ — Дело было, помнится, не о молодых летах г-на Погодина, а о том, что ему рано мечтать о безусловном к нему доверии публики. На это есть другие метрики, основанные на разных степенях дарований, познаний и ученых трудов. Если г-н Погодин докажет возмужалость свою в сем отношении, то ему и книги в руки, до тех пор пусть не гневается, что не все верят на слово его самоуверенности.
Желательно, чтобы кто-нибудь взялся объяснить это странное явление в нашем журнальном быту: новый способ доказывать свое уважение и благодарность. Г-н Погодин публично уверяет весь читающий мир, что он любит и почитает Карамзина, что ‘с десяти лет начал учиться у него и добру, и языку, и истории’ и что ‘время, употребленное им в школе на чтение сочинений Карамзина, считает счастливейшим в своей жизни’, и повторяет, что ‘никому на свете не уступает в почтении к незабвенному нашему писателю, в признательности к великим, полезным трудам его’. Сей же г-н Погодин вызывает желающих помещать в его журнале критики на Историю государства Российского, творение Карамзина, хочет печатать даже труды молодых студентов о сей истории, статьи, в которых справедлива была бы хоть 1/10 доля замечаний, и наконец, задетый за живое, пишет сам на И<сторию> Г<осударства> Р<оссийского> такие замечания, в которых нельзя выбрать и этой скудной десятой доли справедливого или дельного. Он говорит, что тон рецензий г-на Арцыбашева ему не нравился — и однако же печатает ее, как будто бы в доказательство высокого своего уважения к Карамзину, он считал за самое приличное позволить в своем журнале писать о нем без всякого уважения. Он же восклицает в одном своем примечании (‘М<осковский> В<естник>‘ на 1828, книжка последняя, с. 327): ‘Терпимость! Когда ты воцаришься в литературном мире!’ и сам не может равнодушно вытерпеть, что есть люди не одного с ним мнения. Неужели терпимость состоит в том, чтобы слушать всякое пустословие без ответа?.. Г-н Строев также приискивает все возможные учтивые эпитеты к имени Карамзина, разнеживается о преждевременной его кончине и в заключение приглашает г-на Погодина и прочих, прочих писать и печатать все замечания на И<сторию> Г<осударства> Р<оссийского>, не сомневается, что тень Карамзина помавает ему в знак одобрения и, в каком-то непонятном убеждении самонадеянности, обещает присылать свои замечания на И<сторию> Г<осударства> Р<оссийского> из всех городов России… По каким новым воззрениям составлена сия чудная система уважения и благодарности?
Вместо эпилога скажем, что г-н Погодин напрасно думает, будто бы грубая его выходка заставила откликнуться тех, на кого он метил. Может быть, здесь кстати было бы напомнить ему старую поговорку: попал пальцем в небо! На такие выходки, какова сделанная им, отвечает не личная обида, но общественное мнение, которое явно и громко охуждает всякое нарушение приличий. Что если бы в какое-нибудь порядочное общество, где находился бы, положим, г-н Погодин, вдруг вбежал один шалун и закричал: ‘Эй, вы, крикуны и невежды!’ Неужели г-н Погодин вместе с другими не сделал бы окрика на сего шалуна, вышедшего из границ благопристойности?
Впервые: Московский телеграф. 1829. Ч. 25. No 2. С. 238—247. Печатается по первой публикации.
Сомов Орест Михайлович (1793—1833) — писатель, критик, журналист.
Русская периодика стала ареной многолетних, пространных и ожесточенных споров о труде Карамзина. ‘В течение 1818—1829 гг., т. е. периода выхода в свет всех двенадцати томов ‘Истории’, в отечественной периодике было помещено не менее 150 материалов, в той или иной степени, форме касавшихся обсуждения ‘Истории», — пишет В. П. Козлов (Козлов В. П. ‘История государства Российского’ Н. М. Карамзина в оценках современников. М., 1989. С. 34). В печати появлялись не только материалы, посвященные собственно ‘Истории’, но и оценкам публикаций о ней ее критиков и защитников. Так, О. М. Строев опубликовал ‘антикритику’ на Н. С. Арцыбашева, М. П. Погодина и П. М. Строева.
В 1828 г. на страницах ‘Московского телеграфа’ князь П. А. Вяземский поместил свое стихотворение ‘Быль’, где именовал противников Карамзина потревоженными ‘совами’, поднявшими дерзкий крик против великого зодчего, воздвигнувшего прекрасный храм (Московский телеграф. 1828. Ч. 23. С. 271—272).
В связи с этим П. М. Строев опубликовал свое письмо к издателю ‘Московского вестника’, где согласился с мнением редактора-издателя этого журнала М. П. Погодина, который, вопреки П. А. Вяземскому, считал, что наука только выиграет от критики карамзинской ‘Истории’, и сообщал о благосклонном отношении историка к тем критическим замечаниям, которые Строев высказал лично ему при встрече в Петербурге. В ‘совином ареопаге’ Строев увидел незаслуженное унижение ‘ученых критиков’ труда Карамзина. В ответ на это в 1829 г. в ‘Московском телеграфе’ появилась статья О. М. Сомова ‘Антикритика. Хладнокровные замечания на толки гг. критиков Истории государства Российского и их сопричетников’. Центром критики становится П. М. Строев. О. М. Сомов рисует живой облик Карамзина, светского и умного человека, обычную вежливость которого ‘наивный’ Строев принял за особое к себе внимание.
Сомов отстаивает название труда историографа и, пытаясь дискредитировать научные заслуги Строева, полагает, что тот не имеет никакого права на критику ‘Истории’, поскольку его труды состоят лишь в том, что он ‘обдувал и обметал пыль с старинных рукописей в одной библиотеке и вписывал заглавия тетрадей в каталог’ (цит. по: Козлов В. П. ‘История государства Российского’ Н. М. Карамзина в оценках современников. С. 136—137). Критике подвергается также позиция М. П. Погодина
1 См. также ст. П. А. Вяземского ‘Несколько слов на замечания г. Арцыбашева, перепечатанные в 19 и 20 нумерах Московского Вестника 1828 года’ (наст. изд., с. 171—176).
2 Имеется в виду ‘Деидамия’, трагедия Тредиаковского, ее стиль характеризуется как тяжелый и необычайно затрудненный для восприятия.