Анри Консіансъ.
Анри Консіансъ.
(Некрологъ).
‘Изящная литература’, No 12, 1833
Анри Консианс, Консьянс Хендрик, Год: 1883
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Почти одновременно съ нашимъ Тургеневымъ умеръ въ Бельгіи писатель-романистъ, малоизвстный въ Европ, но пользовавшійся въ своемъ отечеств очень громкой славой. Насколько она была велика, какое значеніе бельгійцы придавали этому писателю — видно изъ нижеслдующей корреспонденціи одного изъ самыхъ выдающихся литераторовъ и публицистовъ Бельгіи, Камилла Лемонье. Сдлавъ сближеніе между кончинами Тургенева и Консіанса, Лемонье говоритъ:
‘По таинственнымъ велніямъ судьбы, дв знаменитыя, долговременныя жизни соединились въ смерти, осненныя почти одинаковою славой. Два великихъ мастера въ искуств волновать сердца людей, столь различные по языку, по образу выраженія мыслей и слогу, съ несравненнымъ блескомъ исполнили каждый, въ литературномъ и національномъ развитіи своего отечества, такую громадную роль, въ сравненіи съ которой меркнутъ вс остальныя.
‘Въ то время, какъ славянинъ, воспроизводя гнетущія муки своей расы, приносилъ посильную помощь при производств великой хирургической операціи, извлекшей изъ жилъ русскаго колосса дурную кровь рабства — фламандецъ возвышалъ свой голосъ въ пользу стремленій родной земли, долго встрчавшихъ отпоръ и, какъ бы вокругъ стараго поднятаго фламандскаго знамени, собиралъ около своихъ сочиненій сердца и умы, до той поры коснвшіе въ состояніи неизлечимаго упадка.
‘Съ этой точки зрнія, духовное родство связывало обоихъ геніальныхъ писателей свера: здсь — глубокая скорбь народа, впавшаго въ уныніе и томящагося въ нравственной анеміи, тамъ — мрачное отчаяніе нсколькихъ милліоновъ людей, низведенныхъ на степень полуживотнаго застоя.
‘Бельгійцы проводили своего великаго романиста въ его послднее убжище съ торжественными почестями, страна хотла чествовать въ его лиц не только возрожденіе фламандской литературы, не только работника, котораго наковальня гремла почти въ теченіи цлаго полувка, поэта, сочувствовавшаго красотамъ фландрской земли, но и добраго сына, привязаннаго такою безконечною любовью къ лону матери-отчизны, и воспитателя народа, еще невдавшаго про свои прежніе геройскіе подвиги. И передъ глазами этого народа, въ разсказахъ, проникнутыхъ величіемъ его предковъ, Консіансъ изображалъ картину его разрушеннаго счастія. Для него осуществилась мечта о задушевномъ единеніи толпы съ книгой, мечта, которая является по временамъ въ умахъ людей, наиболе неподатливыхъ хваленіямъ снизу, которыхъ природная гордость заставляетъ одиноко держаться на высот и съ презрніемъ относиться ко всему, что не обладаетъ широкимъ полетомъ мысли. Его произведенія положительно представляютъ собою библію, по которой фламандцы выучились читать и воскресли для умственной жизни. Его произведенія дали фламандцамъ матеріалъ для чтенія, возвышающаго душу изображеніями міра, лучше того, въ какомъ мы живемъ, на порог котораго кончаются волненія страсти и въ тоже время обнаруживается твердая точка опоры, сознавъ же эту опору, они снова возымли мысль о фламандской отчизн.
‘Не знаю, хотлъ ли авторъ, въ сочиненіяхъ, полныхъ грандіозной простоты, намренно оставлять свою личность въ сторон изъ желанія проникнуть въ сердца простыхъ людей, которыхъ смутилъ бы диллетантизмъ слога, или же онъ уступалъ влеченію своихъ личныхъ убжденій, не длая усилій, чтобы стушеваться и, такъ сказать, подрзать себ крылья… ‘Я хотлъ быть понятнымъ для нищихъ духомъ’, сказалъ гд-то Консіансъ, и это скромное, излетвшее изъ устъ его слово вполн исчерпываетъ вопросъ въ смысл предумышленной наивности и скромности языка. Все, потерянное имъ въ тонкостяхъ анализа, въ изысканномъ поэтическомъ изяществ и громахъ краснорчія, онъ наверстываетъ при помощи вдохновеннаго пониманія искуства, доступнаго бдному люду, изъ рядовъ котораго онъ самъ вышелъ и который, казалось, являлся для него постоянною заботой.
‘Его вліяніе, разсматриваемое съ этой точки зрнія, было еще боле утилитарнымъ, нежели литературнымъ, такъ какъ, подобно плугу, оно вспахало давно необработанныя земли и помогло произрастанію нжныхъ цвтовъ чувства и мысли, при чемъ нисколько не отрывало духа отъ его непосредственной среды и, подобно боле геніальнымъ писателямъ, не уносило его въ заоблачныя страны.
‘Онъ стремился лишь къ одной слав — слав быть другомъ домашняго очага, совтчикомъ долга, поэтомъ смиренной жизни и спокойной совсти. Однажды, въ разговор съ Жоржемъ Экгудомъ, онъ сказалъ, что считалъ себя счастливымъ тмъ, что никогда не запятналъ своихъ сочиненій прелюбодяніемъ. И вся чистота этого превосходнаго человка выражается въ довольств тмъ, что онъ остался недоступнымъ грязнымъ страстямъ, точно сидлъ бы онъ, запершись въ башн и присутствовалъ, оставаясь невредимымъ, при бурномъ волненіи человческаго моря.
‘Пятнадцатилтнимъ двушкамъ позволяютъ въ Бельгіи читать романы Консіанса и не боятся, что ихъ двственныя души и незнаніе зла встртятъ какія либо порочныя картины: читаемые очерки деликатно затрогиваютъ ихъ воображеніе съ легкимъ, отдаленнымъ правдоподобіемъ дйствительности, останавливающимся на поверхности и не допускающимъ проникать въ глубь смутное возбужденіе дурнаго любопытства. Эта безвредность сочиненій милаго писателя до такой степени очевидна, что она окончилась примиреніемъ того рода литературы, который всегда устрашалъ церковь, съ инстинктивными предубжденіями самого духовенства — и это примиреніе явилось вслдствіе чисто христіанскихъ убжденій писателя, до глубины души проникнутаго свтомъ евангельской истины.
‘Въ то время, когда духовенство предавало анаем чуть ли не вс произведенія современной литературы, оно оказывалось безконечно терпимымъ въ отношеніи къ этому писателю. Божьею и людскою милостью чудный разсказчикъ былъ такимъ образомъ всегда баловнемъ огромной массы умовъ, повинующихся увщаніямъ съ кафедры, и эта публика, къ которой присоединились женщины и молодежь, составила съ теченіемъ времени нчто въ род безчисленнаго стада, котораго онъ былъ любимымъ пастыремъ и которое онъ велъ по своимъ слдамъ, при звукахъ своихъ простыхъ поэтическихъ псенъ. Кто изъ моихъ сверстниковъ не помнить до сихъ поръ, какъ онъ пряталъ подъ своими школьными тетрадями маленькій зеленый томикъ изданія Леви, въ то время, какъ учитель, сидя на кафедр, развивалъ какое нибудь важное поученіе! Кто не блуждалъ, забывая все на свт, по тропинкамъ его деревенскихъ эклогъ, въ обществ пастуховъ — его героевъ по преимуществу!
‘Поэтому многіе изъ насъ хотя въ конц концовъ и отказались отъ чтенія такихъ произведеній, которыя въ извдавшихъ жизнь умахъ возбуждаютъ лишь слабыя ощущенія, но тмъ не мене сохранили все уваженіе къ доброму писателю, лелявшему ихъ юношескія мечты… Отрекшись отъ строгостей критики, постепенно исходившей изъ опыта и размышленія, они почувствовали, при распространившейся повсюду всти о смерти ихъ стараго друга, какую пустоту оставило въ нихъ столь внезапное расторженіе старинной связи. Вмст съ нимъ сошла въ могилу часть нашего существа и казалось, что въ этой могил, разверзтой предъ его гробомъ, поглощены, вмст съ засыпавшею его землею, вс волненія нашихъ молодыхъ лтъ.
‘Но ничто не могло сравниться съ горемъ жителей деревень. Среди величественнаго погребальнаго кортежа, выдавались загорлыя лица крестьянъ, омоченныя слезами, лучше всякихъ словъ свидтельствовавшими о траур, поразившемъ ихъ простыя сердца, и о той глубокой связи, которая соединяла ихъ съ этимъ чародемъ долгихъ вечеровъ, вышедшимъ, подобно имъ, изъ низкихъ слоевъ народа и носившимъ на себ отпечатокъ первобытной поэзіи. Тогда можно было видть, до какой степени эти фламандскія сердца способны чувствовать все, что трогаетъ душу, все человчное, почти вс общества, прибывшія изъ глубины Фландріи и примкнувшія къ похоронному шествію, принесли съ собою по горсти родной земли и смшали ее съ пескомъ на кладбищ — точно эта пыль земная была согрта жаромъ жизни, точно они хотли осыпать дорогаго покойника вещественными доказательствами своей привязанности — землею изъ всхъ провинцій его отечества.
‘Анри Консіансъ въ своей жизни извдалъ все, что слава можетъ доставить, въ матеріальномъ отношеніи человку, старость его была рядомъ овацій, окончившихся преждевременнымъ общаніемъ безсмертія — сооруженіемъ памятника на одной изъ площадей его роднаго города. Его похороны сопровождались такими почестями, какія оказываются лишь отцамъ отечества. Да, этотъ разсказчикъ легендъ, этотъ изобртатель сценокъ, этотъ народный увеселитель, оставилъ насъ, сопровождаемый царскимъ почетомъ, возвысившимъ званіе писателя, и этотъ послдній почетъ, оказанный ему, заставить уважать Бельгію всми народами, дорожащими печатнымъ словомъ.
‘Вс, знавшіе его, разсказываютъ, что день казался ему черезъ чуръ короткимъ для безостановочнаго выраженія мысли и слова, и его кипучая дятельность была похожа на бьющій, неизсякаемый фонтанъ, изъ котораго текли прелестные, наивные разсказы, патріотическія драмы и любовныя идилліи. Его чело, покрытое глубокими морщинами, со складкою настойчивой сосредоточенности на вискахъ и на лбу, носило вс признаки силы, способной расшевелить весь міръ {Въ прошломъ году, на художественной выставк въ Антверпен, мы видли портретъ Консіанса, его лице весьма живо напоминаетъ лице нашего поэта А. Н. Плещеева. Ред.}. Мысль его хотя и ограничивалась скромнымъ воспроизведеніемъ дйствительной жизни и не заглядывала дале предловъ фландрскихъ фермъ — тмъ не мене вмщала въ себ цлый міръ лицъ и дйствій, которыя онъ облекалъ въ яркія краски своего воображенія, и въ его рукахъ оставались всегда нити, которыми онъ съ неподражаемой легкостью приводилъ въ движеніе вс эти лица, къ великому удивленію добродушной и чувствительной публики, не жалющей горькихъ слезъ и веселаго смха при вид каждой картины его разнообразнаго театра’.