Анна и Борька.
Анна и Борька.
Ф. Ласковая
‘Журналъ для хозяекъ’, No 8, 1916
Анна и Борька, Ласковая Фанни Григорьевна, Год: 1916
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Этой весной отчего-то такъ много мимозы желтой,— похожей на неживые, ватные цвты. Идешь по улиц, а въ ушахъ звенятъ голоса мальчишекъ: Мимоза, мимоза!.. и лзутъ въ глаза длинныя, гибкія втки.
Этой весной Анн какъ-то особенно жадно хочется ухать, не можетъ пройти мимо вокзала и сворачиваетъ, какъ воръ, отъ мста преступленья.
Этой весной какъ-то особенно по-новому красивы женщины. Въ конц февраля уже весна — такъ рано, такъ радостно, будто кто молодой, дерзкій, какъ эти взъерошенные воробьи, кричитъ съ вызовомъ у разлившейся лужи:
— Весна, чортъ возьми, пусть по ночамъ морозъ, пусть плачетъ на крышахъ снгъ, и на саняхъ здятъ… а все-таки весна,— хорошо жить на этомъ свт, господа. Хорошо быть молодымъ.
Отъ двнадцати до шести Анна уходить изъ дома по разнымъ дламъ, сначала на урокъ, потомъ надо занести рукопись въ одну редакцію, поговорить въ другой, спросить о своихъ стихахъ въ третьей…
Она ходить по улицамъ и глядитъ разсянно въ окна цвточныхъ магазиновъ, полюбуется беззавистливо похожимъ то на весеннее облачко, то на нарядъ снжной королевы платьемъ, посмотритъ жадно на пестрыя обложки новыхъ книгъ… ахъ, сколько хорошихъ, интересныхъ, красивыхъ мыслей пройдутъ мимо,— но успетъ схватить ихъ… ахъ, какъ жалостно мало живетъ человкъ,— не успетъ оглянуться, понять что-нибудь — ужъ конецъ… Анна ходить съ зачарованными глазами по скользкимъ, начинающимъ нехотя обнажаться тротуарамъ.
Ее толкаютъ, глядятъ ей въ глаза иногда любопытно, иногда нахально, а она проходитъ, ничего не замчая. Если въ карман загостится случайный гость — лишній рубль — Анна заходитъ въ какое-нибудь плохенькое кафе, сядетъ за грязноватымъ столомъ и гадаетъ разное о разныхъ людяхъ, дверь хлопаетъ — впускаетъ и выпускаетъ — люди входятъ, сталкиваются и забываются.
Вотъ женщина съ милымъ, дтскимъ лицомъ я непріятными, пухлыми, красными губами, будто он распухли и окровавились отъ поцлуевъ… Женщина неумло поправляетъ у зеркала похожую на корзину овощей шляпу, садится и спрашиваетъ звонко: ‘бутылку ситро!’ — а глаза ея отыскиваютъ кого-то, можетъ бытъ Анну, студента въ углу, или человка съ лицомъ верблюда, уткнувшаго горбатый носъ въ газету?
Анн кажется — ей хочется сть, и оттого глядитъ она на всхъ, какъ собака:— Не накормите ли?..
Женщина медленно тянетъ воду, потомъ, вздыхая, шумно встаетъ и, шелестя юбками, безнадежно идетъ къ двери
И долго Анна думаетъ — куда она идетъ, что думаетъ, хочется представить, какая у нея жизнь, что будетъ длать она сейчасъ, какая у нея комната?..
Иногда вспыхнетъ огонькомъ острая, летучая мысль, какая-нибудь гримаса, усталый жестъ, дрожащая улыбка освтитъ что-то въ душ, и захочется неудержимо писать здсь, на липкомъ столик…
Анна любитъ слдить за человкомъ, когда человкъ не знаетъ, что за нимъ слдятъ, и распуститъ вс складки и морщины души… вдругъ замтитъ чужіе глаза,— подберется, приметъ позу, какъ манекенъ на витрин…
Стыдно сознаться — Анна такая жадная до чужой жизни, подсматриваетъ иногда въ незавшанныя окна…
Сколько любопытнаго, трогательнаго и жалкаго могла бы она разсказать… Но разсказать некому. Только на бумаг,— но тамъ не то.
Разв Борьк,— онъ умный мужчина. Въ семь лтъ онъ разсуждаетъ съ матерью, какъ охлажденный жизнью, видавшій виды, потертый человкъ.
— Ты, братецъ мой, совсмъ дура — сказалъ онъ недавно, разсердившись.— Ну, скажи, пожалуйста, на кой чортъ мн няньки! Теб что, деньги двать некуда?
— Не оставлять же тебя одного въ пустомъ номер,— нершительно возразила Анна.
Борька свистнулъ сквозь выбитый спереди зубъ, какъ-то особенно лихо и презрительно искривилъ пухлыя, неровныя губы — верхняя длинне нижней и какъ будто все сердится хочетъ спрятаться, наползаетъ на нижнюю.
— Скажите, пожалуйста,— не мшокъ съ золотомъ, не пропаду.
Въ Кіевскихъ номерахъ живутъ они третій годъ, и о каждомъ жильц Борька знаетъ все, что долженъ знать человкъ его возраста и положенія.
Знаетъ онъ, сколько у студента въ 17-мъ номер бутылокъ на окн, рядомъ съ безглазымъ черепомъ и цитрой, на которой студентъ играетъ ‘Santa Lucia’.
Знаетъ, что у старухи изъ 5-го номера околла трехшерстная кошка, старуха два дня плакала о своей ‘дочк’, а лотомъ утшилась — и завела себ новую: одинъ глазъ у кошки срый, другой голубой.
Борьк извстно также, что когда учитель пнія изъ 14-го номера — старичекъ съ смшнымъ зобомъ и розовыми голубыми щеками — бываетъ пьянъ, то онъ обязательно зазоветъ къ себ Борьку и станетъ угощать его конфектами Кетти Боссъ.
Борька знаетъ, что конфекты эти дятъ отъ кашля, но грызетъ ихъ съ жадностью и лниво слушаетъ, какъ старикъ говоритъ непонятныя и, по мннію Борьки, ‘дурацкія’ слова.
— Изъ меня бы могъ выйти Рубинштейнъ, Глинка… Дитя мое… ни во что прошла жизнь… Боже мой. Боже!.. и бьетъ нестрашно и звонко слабой рукой по столу, а Борька, когда учитель закроетъ глаза, кладетъ въ ротъ горстями конфекты и съ равнодушнымъ любопытствомъ разсматриваетъ вздрагивающій, какъ упругій розовый мячъ, зобъ учителя. ‘А что, если его булавкой ткнуть?’ думаетъ мечтательно Борька. ‘Треснетъ, какъ пузырь — здорово бы’?..
Анна приходитъ домой, когда зеленоватая, жидкая мгла заливаетъ узкіе корридоры, и все кажется подслповатымъ, шаткимъ и скучнымъ.
Ихъ номеръ съ зловщей цифрой 13-ть полуоткрытъ, свтлая полоса ползетъ въ него изъ корридора. Борька дома.— Онъ сидитъ за столомъ, спиной къ двери, въ своемъ синемъ матросскомъ костюм, съ голыми не по росту колнками. и рисуетъ что-то, прищелкивая языкомъ и брызгая черниломъ на зеленую номерную скатерть.
— Пришла — слава Теб Господи — ворчливо говоритъ онъ, не оборачиваясь.
— Что жъ ты впотьмахъ?… Глаза испортишь… виновато говоритъ мать.
Борька не отвчаетъ — и качается, напвая сквозь зубы:
— Ахъ ты милка моя, милка-горничная,— я надюсь на тебя, ты прокормишь меня…
— Это ты откуда?.. изумляется Анна.
— Василиса научила, полъ приходила мыть — нехотя говоритъ Борька, внимательно разсматриваетъ рисунокъ, плюетъ на него — и, размазавъ, съ дловымъ видомъ разрываетъ листъ сверху до низу.
Анна переодвается за шатучей ширмой, а Борька лежитъ на диван, болтаетъ худыми, паучьими ногами и думаетъ,— къ чему бы придраться, чего-то хочется: не то гулять, не то състь чего-нибудь вкуснаго.
— Анна,— говоритъ онъ въ носъ, какъ всегда, когда начинаетъ капризничать.— Давай тридцать копекъ — нечего тамъ…
— Зачмъ теб?— спрашиваетъ Анна, предчувствуя тяжелую сцену.
— Въ электричку пойду, сто лтъ не ходилъ — тянетъ Борька.
— Д—дай—и начинаетъ притворно плакать, растирая чернильными пальцами носъ и щеки, а самъ зорко глядитъ въ щелочки пальцевъ:— Ну, какъ мать,— клюнуло?..
— Ты подожди, Боричка,— сегодня работа у меня, завтра освобожусь,— вмст пойдемъ. Пробуетъ смягчить его Анна.
— Держи карманъ шире, нужна ты мн!— Давай тридцать копекъ, да еще пятачокъ на расходы. Не дашь?…
— Не дамъ, не потому, что мн жалко, а гд это видно, чтобъ ребенокъ безъ старшихъ ходилъ въ театръ?…
— Не дашь?… угрожающе говоритъ Борька.— Ну, тогда слушай.— И какъ-то особенно искрививъ ротъ, набравъ воздуху, какъ пловецъ передъ опаснымъ прыжкомъ, Борька начинаетъ свою дикую, стонущую, визгливую псню…
Воетъ онъ долго, все повышая голосъ пока въ дверь не просунется чья-нибудь негодующая голова, пока не за стучатъ въ стну и не крикнутъ:— Эй вы, тише, уймитесь тамъ — кожу что ли съ ребенка дерете?
— Истязаютъ, спасите!..— вопитъ Борька источнымъ голосомъ.
— Сударыня….— кричитъ блесый телеграфистъ изъ сосдняго номера.— Это возмутительно, сударыня…— и стучитъ пальцами въ стну…
— Тоже мать называется — говоритъ басомъ, остановившись у двери, старуха — хозяйка разноглазой кошки.
— Ни стыда, ни совсти, была бы законная — небось, не убивала бы.
Борька на минуту отдыхаетъ и съ наслажденіемъ артиста наблюдаетъ, какъ тяжело дышетъ мать.
— Не дашь?..— спрашиваетъ онъ шопотомъ, чтобъ сосди не слышали.
— Иди, иди…— говоритъ беззвучно Анна и отворачивается.
— То-то, давно бы такъ…— спокойно отвчаетъ Борька, подтягиваетъ штанишки и вытираетъ носъ рукавомъ.
— Прощай, мамочка — говоритъ онъ нжно, зорко оглядвъ монету — не надуваютъ ли, потомъ цлуетъ Анну, ткнувшись мокрыми, теплыми губами ей въ шею.
По корридору идетъ онъ скромно, какъ и слдуетъ благовоспитанному, невинно наказанному мальчику.
— Что, очень больно досталось, дточка?— спрашиваетъ жалостно старуха.
— Не твое дло, вдьма,— отвчаетъ на ходу Борька и какъ-то особенно больно и ловко дергаетъ разноглазую кошку за хвостъ. Анна пытается работать — кончить разсказъ необходимо, но не слушаются мысли и бьются, какъ придавленныя птицы изъ убогой, затасканной комнаты.
Анна беретъ съ полки новую книгу и читаетъ въ полголоса прелестные, пвучіе, солнцемъ пронизанные стихи.
Голосъ у нея нжный, покойный, и стихи льются, журча какъ струйка воды межъ дтскими пальцами…
О, какъ не любитъ Анна свою будничную срую жизнь, и живетъ она, какъ во сн, грезитъ съ открытыми глазами, не замчая грубаго, тусклаго и дешеваго…
Борька приходитъ съ розовымъ, разгоряченнымъ лицомъ, шапка у него виситъ на ух, ноги промокли, пахнетъ отъ него весной, сырымъ воздухомъ и втромъ, онъ пробовалъ на каждой луж, крпокъ ли ледъ, оказалось, не очень крпокъ.
— На теб, говоритъ онъ великодушно, вытаскивая изъ кармана липкую ‘ириску’ съ приставшими къ ней соринками и какими-то волосами.— шь, думаешь, я жадный?…
Анна морщится и осторожно очищаетъ конфекту.
— Спасибо, я посл съмъ…— говоритъ она, чтобъ не разсердить Борьку.
— Ну, ты, братецъ мой, не очень-то ломайся — обижается Борька и проглатываетъ, не жуя, ириску.
— сть хочу — прямо, какъ собака,— говоритъ онъ, пробуя, чмокнутъ ли мокрые башмаки, башмаки пищатъ. Борьк нравится:— аккуратъ, какъ лягушка!— и онъ прячетъ ноги, чтобъ мать не замтила.
стъ онъ долго, тщательно выбирая куски повкусне и получше и оставляетъ матери все, что не любитъ.
Наконецъ, онъ нался и вытягиваетъ на диван длинныя ноги.
— Теперь слушай — говоритъ онъ, щурясь отъ сытости: видлъ я ‘И все осмяно, обругано, разбито’, и какъ Прэнсу подарили новые брюки — сильно комическая… Вотъ одинъ дядька пришелъ къ дам.— Давай мн, говоритъ, деньги. Она заплакала.— Я, говоритъ, лучше на васъ женюсь. Потомъ какъ бацнетъ изъ ливольвера! Она отъ него, онъ за ней. Антересно?..
— Очень интересно…— говоритъ Анна и слушаетъ, вытаращивъ на Борьку глаза — потому что Борька обрываетъ грозно:
— Куда глядишь? Ты на меня гляди!
Наконецъ, разсказавъ захлебываясь, какъ собака стащила брюки Прэнса и побжала по улиц — она отъ него, онъ за ней…— Борька зваетъ, говоритъ что-то вяло, не поймешь — не то онъ далъ кому-то нынче по ше, не то ему одинъ ‘оголецъ’ далъ въ ухо, и, откинувъ голову, засыпаетъ на полслов.
Анна пробуетъ снести Борьку за ширмы, на постель, но онъ брыкается, скрипитъ зубами и пугаетъ:— Чего лзешь, вотъ дамъ теб въ рожу, дуракъ…— и тяжело валится всмъ тломъ.
Она оставляетъ его на диван и осторожно присаживается у стола, низко спустивъ зеленый кругъ лампы.
Борька спитъ, и снится ему, что онъ одинъ ‘беретъ на лвую’ всхъ ‘огольцевъ’ съ Титовскаго двора,— никто не заставляетъ его читать:— Не кушай. Маша, кашу — каша не наша…— вс лавки открыты, все задаромъ,— шь — не хочу.
А Анна глядитъ и, улыбаясь, думаетъ съ гордостью, какой большой, прекрасный у нея сынъ…
Пройдутъ года — еще нсколько весенъ и зимъ — онъ станемъ мужчиной, и рука объ руку пойдутъ они въ жизнь…
Она будетъ писать свои разсказы не для чужихъ неизвстныхъ людей — а первому будетъ читать ихъ своему сыну. Она разскажетъ ему обо всемъ, что видла, что знаетъ, о чемъ думала, когда онъ родился и когда спалъ, какъ сейчасъ…