АНГЛИЧАНКИ РОМАНИСТКИ.
АНГЛИЧАНКИ РОМАНИСТКИ.
I.
II.
III.
М. Цебрикова.
‘Отечественныя Записки’, No 8, 1871
Англичанки романистки, Цебрикова Мария Константиновна, Год: 1871
Время на прочтение: 65 минут(ы)
За послднія два столтія романъ одержалъ верхъ надъ всми родами литературы: трагедія, эпопея, драма, комедія уступили ему первенство. Это было естественнымъ слдствіемъ развитія общества. Жизнь приняла такіе размры, для которыхъ рамки этихъ произведеній оказались тсными. Трагедія и эпопея съ ея царями, придворными, полководцами, героями могла существовать, пока жизнь общества воплощалась въ немногихъ личностяхъ, которыя держали въ своихъ рукахъ судьбу народовъ. Борьба страстей, паденіе, торжество однхъ этихъ личностей считались достойными служить сюжетомъ для произведеній литературы. Народъ являлся въ нихъ безличной массой для того только, чтобы сопровождать торжественную колесницу побдителя и привтствовать кликами восторга царей. Позже, когда на сцену исторіи выдвинулось среднее сословіе, его радости, печали, стремленія и узкій домашній бытъ были признаны, въ свою очередь, достойными занимать читателей и драма смнила древнюю трагедію. Жизнь усложнялась все боле и боле въ своемъ развитіи и размры драмы вскор оказались тсными. Броженіе дикихъ силъ, искавшихъ выхода въ безпрерывной рзн среднихъ вковъ, въ удальств рыцарства, стихала, мысль росла и крпчала, время слпой дтской вры въ средневковые принципы проходило, но вмст съ этой врой и та жгучая дятельность, которая вызывалась этими принципами, т подвиги, которые совершались во имя ихъ. Наступалъ вкъ Гамлетовъ, вкъ анализа. Размры драмы оказались слишкомъ тсными для глубокаго и подробнаго анализа всхъ сторонъ жизни, для полнаго выраженія критической мысли. Одинъ романъ, не стсненный ни условіями времени, ни сцены, могъ дать полный просторъ творчеству. Онъ давалъ возможность прослдить жизнь героя съ первыхъ годовъ его, уяснить вліяніе природы и общественныхъ условій, анализировать вс силы, изъ которыхъ выработывается человкъ, выказать вполн всю его внутреннюю жизнь, работу его мысли, выставить въ обширной картин жизнь всхъ сословій общества съ ихъ взаимнодйствіемъ и борьбой.
Романъ въ Англіи всегда рзко отличался отъ романа другихъ странъ своимъ реальнымъ характеромъ, въ которомъ отразился фактическій складъ народнаго ума. Это въ одно и то же время и достоинство его, и недостатокъ. Въ то время, когда французскій романъ занимался любовными интригами королей, герцоговъ и маркизовъ, а если удостоивалъ брать героевъ изъ народа, то принарядивъ въ атласные и бархатные кафтаны пастушковъ и роброны пастушекъ и лишь изрдка подъ прозрачнымъ покровомъ древней или восточной жизни бичевалъ неустройство общественнаго быта и чертилъ планы лучшихъ временъ,— англійскій романъ, за исключеніемъ путешествія Гулливера, былъ неизмнно врнымъ снимкомъ дйствительной и очень обыкновенной жизни обыкновенныхъ людей. Въ большей части англійскихъ романовъ интрига проста, какъ нельзя боле. Нтъ ни эфектныхъ страстей, ни выдающихся изъ ряда вонъ событій, весь интересъ сосредоточивается на развитіи характера героя, на проявленіи его нравственныхъ силъ въ борьб съ обыденной простой жизнью. Такой романъ могла создать только англо-саксонская раса, на каждой страниц его видно сильное развитіе индивидуальна, чуется крпкая, непоколебимая сила. Эта сила не удаль, которой нужно развернуться на подвиги, не сила мысли, которая безстрашно доходитъ до анализа началъ, управляющихъ жизнью, и разобравъ ихъ одно за другимъ, начинаетъ чертить новыя, иныхъ, лучшихъ временъ, это — сила узко размренная, непреклонная сила, которая упорно пробивается черезъ вс препятствія для того, чтобы улечься въ ту рамку, которую она считаетъ приличной для себя. Герой англійскихъ романовъ не титаны, которые хотли поднять на свои плечи скорби міра, не геніи, которые открывали новые пути человчеству, это — честные молодые люди съ способностями и недостатками средней руки, но съ бездной энергіи, съ упорной волей, которые задались цлью пробить себ дорогу къ высшему положенію въ свт, вс ихъ надежды и стремленій выражаются этой стереотипной фразой: to rise in the world. Типъ такихъ узкихъ честолюбцевъ не рдкость во всхъ литературахъ, но англійскій типъ отличается тмъ, что тогда какъ другіе честолюбцы не отступятъ ни передъ какими средствами для достиженія своихъ своекорыстныхъ цлей, будутъ безпощадно всми силами давить и топтать всхъ, кто стоитъ между ними и цлью, онъ не позволитъ себ ни одного нечистаго средства, будетъ бороться съ своими соперниками открыто, а не губить ихъ изъ-за угла. Т вынесутъ вс униженія, будутъ ползать у ногъ власти, чтобы добиться своей цли, англійскій джентльменъ не пожертвуетъ чувствомъ собственнаго достоинства, своей независимостью и свободой. Онъ откажется и отъ богатства, и отъ почестей, если ему придется купить то и другое цною правъ гражданина свободной страны. Онъ ни за что не подчинится насилію, злоупотребленію власти, и если ему придется выбирать между позолоченной ливреей холопа и рубищемъ свободнаго человка, онъ выберетъ рубище, повторяя свой вковой лозунгъ: Britons never shall be slaves. Но цлью его жизни будетъ всегда одно удовлетвореніе узкаго личнаго честолюбія. Онъ будетъ преслдовать свои цли, безпощадно давя и топча все, что стоитъ на его дорог, когда это можно сдлать законными средствами, признанными честными цлымъ обществомъ. Раздавленныя имъ жертвы не лягутъ упрекомъ на его совсть, онъ найдетъ невозмутимое спокойствіе въ сознаніи, что общественное мнніе за него. Этотъ свободный человкъ, готовый на вс жертвы и лишенія для огражденія своей свободы, рабъ общественнаго мннія не только въ справедливыхъ требованіяхъ его, но и его самыхъ узкихъ приличій, самыхъ нелпыхъ предразсудковъ. Онъ не унизится до лжи, обмана, подличанья передъ властью, потому что общество признало эти средства безчестными, но онъ не протянетъ руки погибающему преступнику, падшей женщин, потому что въ глазахъ общества, съ фарисейской жестокостью толкающаго несчастныхъ въ гибель, это можетъ запятнать его безукоризненную репутацію. Цль его жизни — добиться почетнаго мста въ этомъ обществ, общество награждаетъ этими мстами тхъ, кто свято соблюдаетъ его законы, и онъ не преступитъ этихъ законовъ во имя любви и человчности. Англійскій джентльменъ безупреченъ, онъ строго исполняетъ то, что общество признало его долгомъ: если онъ лордъ, онъ устроиваетъ школу въ своемъ имніи, потому что того требуетъ его общественное положеніе, и строго наблюдаетъ затмъ, чтобы въ ней внушали дтямъ народа, что общественный порядокъ и благосостояніе Англіи зависятъ отъ того, что вся земля находится въ рукахъ благородныхъ лордовъ, аккуратно выплачиваетъ свою долю налога для бдныхъ и подаетъ свой голосъ въ парламент за мры, облегчающія положеніе народа въ очень умренной степени, чтобы набавить себя отъ горшихъ волъ. На его слово можно положиться, онъ порой уметъ быть великодушнымъ и помочь пріятелю въ бд даже съ ущербомъ для себя. И несмотря на вс эти качества, читатель чувствуетъ себя далеко неудовлетвореннымъ этимъ идеаломъ джентльмена и спрашиваетъ себя: неужели это все, что могла выработать англійская жизнь? Типъ этотъ такъ цлостенъ, такъ законченъ — отъ англійскихъ джентльменовъ нечего ждать боле. Сравните съ нимъ типы другихъ литературъ. Они или выше, или ниже этой мры. Люди, преслдующіе узкія цли англійскаго джентльмена, вообще не одарены его совстливостью, неподкупной честностью, чувствомъ гордой независимости и сознаніемъ своего общественнаго долга. Люди же, обладающіе этими качествами, проявляютъ ихъ несравненно шире. Они ставятъ цлью своей жизни не преслдованіе узкихъ цлей возвеличенія и обогащенія собственной личности, но служеніе великимъ общественнымъ интересамъ, въ врности этому служенію полагаютъ они свою честь, въ немъ видятъ они свой долгъ. Но если сказать англійскому джентльмену, что высшей цлью жизни должна быть работа на то, чтобы избавить дтей народа отъ необходимости получить воспитаніе въ школахъ, устроенныхъ благотворительными лордами, и дать народу т же права, которыми пользуются лорды, что работая для этой цли, онъ вполн заслужитъ имя человка, то онъ назоветъ это утопіями мечтателей, которыя не заслуживаютъ вниманія человка практическаго, человка съ здравымъ смысломъ. Если массы гибнутъ въ невжеств, нищет, ясно, что он сами виноваты, зачмъ не умли помочь себ. Всякое другое отношеніе къ нимъ будетъ пустой сентиментальностью. Ученіе о средствахъ поставить ихъ въ другое положеніе онъ назоветъ пустыми словами. Опираясь на свой практическій здравый смыслъ, онъ потребуетъ отъ проповдниковъ этого ученія доказательствъ: того, что они сдлали, хотя въ данную минуту невозможно представить доказательства, какъ невозможно показать ростокъ, пущенный зерномъ въ земл, пока онъ не пробьется на поверхность ея, или смрить, насколько поднялся въ одинъ день стволъ дерева.
Это общая характеристика всхъ героевъ англійскихъ романовъ, къ какому бы они сословію общества ни принадлежали. Сыновья лордовъ и сквайровъ добиваются мста въ парламент, сыновья фабрикантовъ — снять съ своей фамиліи пятно банкротства и поправить свои дла, сыновья фермеровъ — разжиться. Понятно, что при такой цли романъ оканчивается, какъ только герой избавляется отъ нищеты, банкротства, добивается выгоднаго положенія въ свт и соединяется съ избранницею своего сердца. Борьба оканчивается, ему нечмъ боле возбудить интересъ читателя, и авторъ спшитъ опустить занавсъ на сцен благополучія. Не въ томъ дло, что англійскіе романисты заставляютъ героевъ своихъ гоняться за личными цлями. Нелпо было бы требовать отъ автора, чтобы онъ давалъ намъ т, а не другіе образы. Онъ самъ невластенъ выбирать т или другіе, а создаетъ подъ вліяніемъ впечатлній тхъ условій, подъ которыми сложилась его жизнь. Стремленіе къ личному счастію — могучій и единственный двигатель большинства человчества, и только аскеты, изломавшіе свою жизнь во имя безчеловчныхъ теорій, могутъ бросить за то въ него камень. Но дло въ томъ, что авторы романовъ неспособны понять, что могутъ существовать въ жизни цли повыше погони за личнымъ счастіемъ, что чувство и умъ человка могутъ быть употреблены на что нибудь получше устройства себ уютной норки для того, чтобы залечь въ ней на остальную жизнь. Ни одинъ изъ нихъ, показавъ, какъ герой его добился безмятежнаго благополучія съ избранницей сердца, вмсто эпилога, не бросилъ читателю эти слова: ‘Скучно, господа!’
Героини англійскихъ романовъ вполн достойны героевъ. Он — образцы всхъ женскихъ добродтелей. Ни одна литература не представляетъ типа такихъ покорныхъ, преданныхъ, самоотверженныхъ женъ и дочерей, какъ англійская. Эта покорность и самоотверженіе вовсе не слдствіе безхарактерности и дряблости ихъ натуръ. Он повинуются не изъ страха, не потому, чтобы у нихъ не хватило силы сопротивляться, он во многихъ случаяхъ жизни высказывали замчательную нравственную силу, и потому повиновеніе это тоже проявленіе нравственной силы. Оно нелегко дается имъ, оно стоитъ имъ часто тяжелой борьбы съ собой, ломки живыхъ, богатыхъ силъ, потому что оно не добровольное подчиненіе вліянію боле крупной нравственной силы, которое установляется само собой во взаимныхъ отношеніяхъ, нтъ, это повиновеніе — добровольное отреченіе отъ собственной личности, уничтоженіе собственнаго я въ другомъ, повиновеніе ихъ — служеніе иде долга. Он — рабы, убжденныя въ законности ихъ рабства. Если съ эстетически-моральной точки зрнія это рабство красиве рабства лукаваго и лицемрнаго, зато съ человчной точки зрнія оно — фактъ самый неутшительный. Это доказательство того, какъ рабство глубоко вълось въ нравы и какъ далекъ день освобожденія. Когда существовала порода врныхъ крпостныхъ, всю жизнь свою, все свое достоинство полагавшихъ въ врномъ служеніи господамъ, благоговвшихъ передъ ихъ прихотью, день уничтоженія крпостнаго права былъ далекъ. Когда стали носиться слухи объ освобожденіи, господа начали горько плакаться о томъ, что перевелись эти преданные слуги. Только когда въ числ рабовъ останутся одни рабы лукавые и лицемрные, рабы безсильные возстать и дорожащіе расшитой ливреей и сладкимъ кускомъ барскаго стола, близокъ часъ освобожденія. Типъ такихъ добросовстныхъ рабынь, рабынь по убжденію, могъ выработаться только въ Англіи. Англичанинъ говоритъ гордо my house my castle, и отстаивая неприкосновенность своего замка отъ насилія, хочетъ быть въ немъ полновластнымъ властелиномъ. Общественное мнніе строго охраняетъ неприкосновенность этого замка. Если въ Англіи мужчина рабъ общественнаго мннія, то женщина тмъ боле раба его. Общественное мнніе поршало, что законъ можетъ быть крпокъ только подчиненіемъ всхъ членовъ властелину замка, что общество можетъ держаться только крпостью замка. Англичанка поврила слпо этому ршенію. Вся жизнь ея обратилась въ служеніе этому долгу. Ни въ какихъ другихъ романахъ слово ‘долгъ’ не повторяется такъ часто, какъ въ англійскихъ, оно не сходитъ съ устъ героинь англійскихъ романовъ. Долгъ къ мужу, къ дтямъ, долгъ къ отцу, къ брату, она помнитъ твердо вс долги, забытъ только одинъ долгъ — къ самой себ, долгъ развитія собственной личности. Вотъ отчего большинство героинь англійскихъ романовъ такъ безцвтны. Перечитывая эти романы, кажется, что встрчаешь постоянно одну и ту же героиню, разница только въ цвт глазъ, волосъ, положеніи въ свт, и большей или меньшей продолжительности борьбы съ духомъ-искусителемъ, совращающимъ ихъ съ пути неукоснительнаго исполненія долга на путь своеволія, неповиновенія и эгоизма. Вотъ отчего вс мужья деспоты и вс маменьки, ревнующія о наивности дочекъ, такъ любятъ давать и женамъ и дочерямъ читать англійскіе романы. Въ этихъ романахъ все такъ нравоучительно и чинно, они не пробудятъ ни въ женахъ, ни въ дочеряхъ никакихъ безпокойныхъ стремленій, не позовутъ ихъ на широкую дятельную жизнь за стны родного дома. Если они иногда и покажутъ имъ мрачную картину нищеты, страданій, сорвутъ покровъ съ которой-нибудь изъ гнойныхъ язвъ общественной жизни, то это только мимоходомъ. Темныя стороны жизни покажутся въ мягкомъ свт отблеска семейнаго очага. Романъ заканчивается неизмнно счастливымъ бракомъ героя и героини, и этой свтлой картиной авторъ поспшитъ изгладить тяжелое впечатлніе этихъ мрачныхъ сторонъ.
Англичанки выступили на поприще романа почти въ одно время съ мужчинами, и вскор вліяніе ихъ произвело значительное измненіе въ тон литературы. Посл суроваго пуританизма временъ Кромвеля, наступила реакція. Распущенность двора Стюартовъ смнило благочестивое уныніе и мрачный скептицизмъ нравовъ протекторства. Суровыя фанатички, которыя отправляли въ битву за религію и свободу мужей и сыновей, ушли съ ними въ изгнаніе за океанъ въ дикія пустыни. Т, которыя изъ страха носили личину этихъ фанатичекъ, сбросили ее — она не была нужна при веселомъ двор Стюартовъ,— и стали подражать другимъ образцамъ, маркизъ временъ Людовика XIV. Женщина сдлалась будуарной героиней, которая напоминала древнихъ гетеръ однимъ развратомъ, но не умомъ, не знаніемъ, не талантами. Жизнь ея наполнилась скандальными похожденіями. Литература отразила жизнь. Сцена передавала эти скандальныя похожденія съ грубымъ цинизмомъ. То былъ не тотъ цинизмъ, въ которомъ упрекаютъ писателей, снимающихъ покровъ съ гнойныхъ язвъ общества, лицемры и фарисеи, умющіе устроивать собственное благоденствіе поддерживаніемъ этихъ язвъ, то былъ цинизмъ развратника, который тшитъ свое воображеніе непристойными картинами. Не горькій смхъ, скрывавшій отъ міра невидимыя силы, слышался въ литератур того времени, а гаденькое хихиканье поклонниковъ Пріапа. Женщины первыя возстали противъ этого цинизма, который унижалъ ихъ, представляя ихъ исключительно игрушками животной страсти. Женщина писала Аддисону письмо, въ которомъ высказывала свое негодованіе противъ циническаго тона тогдашней литературы, и которое онъ помстилъ въ своемъ ‘Зрител’. Жизнь пріучила женщинъ не высказывать свои мысли, а только намекать на нихъ, и он внесли это искусство въ литературу. Тонъ литературы сдлался приличне, потому что жизнь стала чище. Женщины-писательницы подняли типъ женщины отъ будуарной героини до жены и матери. Но он остановились на этомъ улучшеніи. Он были неспособны создать другой, боле высокій, идеалъ женщины и узаконили надолго въ литературномъ мір узость мысли. Если романы женщинъ-писательницъ отличаются большей нжностью кисти, тонкостью анализа тхъ мелкихъ пружинъ жизни, которыя, на своей многочисленности, оказываются сильнымъ двигателемъ или тормазомъ для развитія личности, за то они много теряютъ въ сил и яркости красокъ.
Первая изъ англичанокъ-романистокъ, Афра Бенъ, служитъ исключеніемъ изъ этой общей характеристики англійскихъ писательницъ. Она написала безчисленное множество пьесъ, которыя вс вертлись на скандальныхъ похожденіяхъ будуарныхъ героинь, и права ея на извстность не въ этихъ пьесахъ, но въ ея роман ‘Оруноко’. Романъ этотъ забытъ теперь, но въ свое время онъ доставилъ автору ту же знаменитость, которую доставила ‘Хижина дяди Тома’ — Бичеръ Стоу. Онъ былъ переведенъ на французскій языкъ и не было мало-мальски образованнаго дома, гд бы нельзя было найти этотъ романъ. Въ немъ, почти за 200 лтъ до Бичеръ Стоу, Афра Бенъ возстаетъ противъ безчеловчнаго торга людьми и невольничества. Разумется, романъ этотъ написанъ сообразно съ романическими требованіями того времени. Оруноко — владтельный князекъ, племени негровъ, захваченный обманомъ. Оруноко — черный красавецъ, отличающійся рыцарскими чувствами и свтлымъ умомъ и скептицизмомъ философа, который сдлалъ бы честь ученику Монтеня. Онъ споритъ съ благодтелями, радющими о спасеніи его души, какъ могъ бы спорить человкъ, перечитавшій всхъ авторовъ, писавшихъ противъ протестантства. Съ своею возлюбленной чернокожей красавицей онъ изъясняется, какъ изъяснялся бы самъ grand Cyrus двицы Скюдери. Но если въ постановк характеровъ видны слды искусственности того времени, за то въ цломъ роман видно такъ много энергіи и смлости мысли, которыя были рдки въ писателяхъ того времени, тмъ боле въ женщин. Отрывки, гд Оруноко высказываетъ свое непониманіе ученія о св. Троиц и гд онъ бросаетъ въ лицо миссіонерамъ упрекъ сравненія ихъ жизни съ ученіемъ Христа, показываютъ, что Афра Бенъ могла быть глубокимъ и смлымъ мыслителемъ,— слдуетъ сказать потому, что до сихъ поръ это слово не употреблялось въ женскомъ род. Многія мста романа замчательны по яркости красокъ и дикой поэзіи. Напримръ, описаніе смерти Оруноко. Онъ подговорилъ 600 человкъ рабовъ и бжалъ съ ними въ лса. Лсъ былъ окруженъ отрядомъ войска. Рабы, подъ начальствомъ Оруноко, дрались отчаянно, но были принуждены уступить сил. Оруноко хотлъ сопротивляться до смерти, но, повривъ общаніямъ непріятеля, сдался. Его схватили и выскли съ безпощаднымъ зврствомъ. Жена нашла его окровавленнаго, изнемогающаго отъ нестерпимыхъ мукъ, ему втерли въ раны перецъ. Онъ остался жить для мщенія.
— Я не убью себя посл этого позора, сказалъ онъ: — но буду жить и буду посмшищемъ каждаго раба, пока я не исполню своего мщенія, и тогда вы увидите, что Оруноко не можетъ жить съ позоромъ, нанесеннымъ Цезарю. (Цезарь было имя, данное ему господиномъ).
Онъ снова собралъ нсколько возмущенныхъ рабовъ и вторично ушелъ съ ними въ лса. Англичане послали отрядъ оцпить лсъ.
— Солдаты! возьмите его живьемъ! кричалъ начальникъ.
Онъ услыхалъ это и отвчалъ:
— Нтъ, джентльмены, вамъ не схватить Цеэаря для сченья. Нтъ во мн боле вры къ вашимъ словамъ. Какъ я ни слабъ, ни изнуренъ, во мн осталось еще на столько силы, чтобы спасти себя отъ вторичнаго поруганія.
Англичане упорно завряли его, что боле не тронутъ его, если онъ сдастся, но онъ, гордо потрясая головой, съ презрніемъ смотрлъ на нихъ. Тогда они закричали:
— Кто пойдетъ на него, неужели страшно справиться съ однимъ человкомъ!
— Первый смльчакъ погибнетъ! крикнулъ онъ имъ въ отвтъ, выхвативъ свой ножъ, и угроза смерти была на его лиц.— Взгляните на меня, безчестные солдаты! Я не ищу жизни! Я не боюсь смерти!
Съ этими словами онъ отхватилъ себ кусокъ мяса у шеи и бросилъ его въ лицо переднему солдату.
— А я хотлъ бы жить, чтобъ исполнить свою месть. Но это невозможно… Я чувствую, жизнь уходитъ изъ моихъ главъ и изъ моего сердца. Если я не поспшу, я снова буду жертвой позорнаго кнута.
Тогда онъ нанесъ себ страшную смертельную рану и усплъ убить одного изъ нападающихъ, пока не упалъ безъ чувствъ. Его схватили и залечили раны на столько, чтобы привести его въ состояніе выдержать медленную, мучительную смерть.
Когда его привязали къ костру, онъ спросилъ привязывавшихъ его слугъ:
— Друзья мои, умру ли я или буду высченъ?
Его уврили, что теперь онъ уже не отдлается однимъ сченьемъ. Онъ улыбался и сказалъ, что въ такомъ случа его не надо привязывать, потому что онъ будетъ стоять твердо, приметъ удары, какъ скала, и научитъ, какъ надо умирать.
— Но если вы будете счь меня, прибавилъ онъ:— то привяжите меня покрпче.
Потомъ онъ спросилъ трубку, закурилъ ее и, отдавшись во власть палачей своихъ, умеръ, не произнеся ни жалобы, ни упрека.’
Мысль этого романа взята изъ жизни. Афра Бенъ, молодой двушкой, отправилась въ Индію, въ Суринамъ. Тамъ она видла ужасное положеніе рабовъ и ея молодое сердце возмутилось страданіями несчастныхъ. Возвратившись въ Англію, она съ пылкимъ краснорчіемъ негодованія разсказывала о виднныхъ ужасахъ и смерти молодаго Оруноко, начальника племени негровъ, дйствительно захваченнаго обманомъ вроломнымъ капитаномъ корабля. Разсказъ молодой красавицы производилъ сильный эфектъ въ обществ. Она заинтересовала имъ Карла II, которому была представлена, и онъ подалъ ей мысль, о которой она, по молодости, не смла и мечтать — написать свой разсказъ. Она послушалась совта. Но ни разсказы ея въ обществ, ни романъ ея не имли того дйствія, на которое разсчитывала молодая двушка. Ея пылкимъ краснорчіемъ восхищались, надъ страданіями Оруноко и жены его проливали слезы, и ни одинъ рабъ не былъ отпущенъ на волю. Но первое слово противъ рабства въ англійской литератур было произнесено женщиной, и не ея вина, если, какъ всякое первое слово, оно оказалось гласомъ вопіющаго въ пустын.
Афра Бенъ играла роль въ политик того времени. Когда печатался ея ‘Оруноко’, она вышла замужъ за богатаго купца Бена, овдовла, и когда, въ 1666 году, англійскому правительству понадобилось, вслдствіе непріязненныхъ столкновеній съ Голландіей, послать туда агента, выборъ Карла II палъ на нее. Король врно оцнилъ ея способности. Молодая женщина, съ ея тонкимъ, проницательнымъ умомъ и политическимъ тактомъ, горячо преданная интересамъ своего отечества, красавица, чуждая пуританской чопорности и умвшая кружить головы кому хотла, могла быть превосходнымъ агентомъ, не возбуждая подозрній голландскаго правительства. Афра Бенъ очаровала своей красотой голландскаго купца Ванъ-Альберта, когда онъ прізжалъ въ Англію. Ванъ-Альбертъ былъ вліятельнымъ лицомъ въ антверпенскомъ совт. Афра поселилась въ Антверпен, чтобы быть ближе къ нему. Ванъ-Альбертъ, въ награду за общанную ему руку, долженъ былъ доставлять ей извстія о намреніяхъ и планахъ государственнаго совта. Ванъ-Альбертъ исполнилъ свои условія договора. Онъ безостановочно прохалъ нсколько сутокъ для того, чтобы передать Афр Бенъ полученныя имъ свднія о предполагаемомъ нападеніи голландскаго флота на Англію. Де-Виттъ и Рюйтеръ вооружали флотъ, чтобы войти въ Темзу и уничтожить англійскіе корабли въ гаваняхъ. Свднія, собранныя Ванъ-Альбертомъ, были такъ точны и ясны, что Афра Бенъ не могла сомнваться ни минуты въ ихъ истин. Нетерпливо дождавшись ухода своего вздыхателя, она послала въ Англію депешу объ угрожавшемъ нападеніи. Но какъ то сообщилъ ей Ванъ-Альбертъ, и въ Англіи были измнники въ совт короля, равно какъ и въ государственномъ совт Голландіи. И продажные министры Карла, которые изъ ненасытнаго корыстолюбія готовы были навлечь гибель на свое отечество, и дураки, непонимавшіе дла, которые во вс времена и во всхъ странахъ зав дуютъ судьбами государствъ, одни изъ разсчета, другіе по глупости не захотли врить извстіямъ, сообщеннымъ Афрою Бенъ. Депеши ея были прочитаны въ парламент и осмяны, какъ нелпые слухи. Друзья Афры Бенъ написали ей совтъ отказаться отъ дла политики, потому что это не ея ума дло, а заняться исключительно описаніемъ любовныхъ длъ антверпенскихъ дамъ. Афра отвчала имъ: ‘Ваши оскорбительныя замчанія о моихъ политическихъ способностяхъ попадаютъ не въ меня, но отражаются на тхъ, которые не съумли извлечь пользу изъ доставленныхъ имъ свдній. Въ какомъ хотите случа — они виноваты. Вопервыхъ, зачмъ послали съ такой миссіей лицо, въ чести, правдивости и способностяхъ котораго они не были убждены, вовторыхъ зачмъ они неспособны понять важность и истину посланныхъ имъ депешъ, и если угрожающая въ депешахъ опасность не будетъ отвращена, то они жестоко накажутся за свое недовріе. Еслибы они захотли поврить имъ, то стали бы на страж противъ сильнаго и дятельнаго врага, который только выжидаетъ удобнаго случая, чтобы отмстить за вс пораженія и потери, нанесенныя ему впродолженіе послднихъ годовъ. Но я оставляю эти безплодныя разсужденія, потому что вс разсужденія безплодны въ отношеніи нашихъ государственныхъ людей, и примусь за то, что васъ боле интересуетъ, а именно описаніе моихъ любовныхъ приключеній’. За этимъ идетъ повсть во вкус того времени и безъ всякаго значенія.
Исторія доказала, на сколько справедливы были депеши Афры Бенъ, и еслибы предполагаемая экспедиція де-Витта и Рюйтера состоялась, то она была бы гибелью для англійскаго флота и разореніемъ портовъ Англіи, неприготовленныхъ въ оборон. Несогласія съ Франціей помшали этой экспедиціи. Продажные министры поспшили снова вернуть въ Англію безпокойнаго агента, который громко кричалъ объ ихъ неспособности и продажности, и честолюбивыя надежды Афры Бенъ на роль въ политик были уничтожены. Вернувшись въ Англію, она возстановила противъ себя общественное мнніе. Англійское общество внезапно прониклось необыкновеннымъ рвеніемъ къ миссіонерству. Составились общества, открылись подписки на громадныя суммы для устройства миссій въ Индіи. Афра Бенъ, которая прожила тамъ довольно долго и хорошо узнала бытъ туземцевъ, не только отказалась принять участіе въ подпискахъ, но громко всюду доказывала, что эти громадныя траты денегъ и силъ не приведутъ ни къ какому результату, и могли бы быть съ большей пользой употреблены на другія цли. Можно представить, какую бурю подняла противъ себя молодая женщина, которая смло пошла наперекоръ общественному мннію. Туча клеветъ обрушилась на ея голову. Не было грязнаго поступка, разврата, въ которомъ бы ее не обвиняли, еслибы половина слуховъ была справедлива, то она превзошла бы самую Мессалину. Афра отчасти давала пищу этимъ слухамъ своими пьесами, полными грубыхъ и грязныхъ двусмысленностей.
Барьера Афры Бенъ окончилась печально. Литературный вкусъ измнился къ концу ея жизни, ‘Оруноко’ сдлался старомодной книгой, вчно живая идея этого романа, протестъ противъ насилія во имя свободы, никогда не была оцнена обществомъ. Она доживала свой вкъ, спустившись въ разрядъ мелкихъ писателей, даже работала изъ-за куска хлба для такъ-называемой сренькой литературы и вела неутомимую войну, богатую мелкими стычками, но не отмченную ни однимъ генеральнымъ сраженіемъ, съ своими цензорами и критиками, обличавшими ее въ безнравственности, и которыхъ она обличала, въ свою очередь, въ бдности мысли. Недостатки Афры Бенъ принадлежатъ ея времени и жалкому воспитанію, которое получали или, врне сказать, вовсе не получали женщины. ‘Оруноко’ ея былъ протестомъ молодого чувства, возмущеннаго виднными ужасами рабства. Когда впечатлніе изгладилось, она не могла уже боле продолжать писать въ томъ же направленіи, окружавшая ее жизнь съ будуарными героинями и любовными похожденіями взяла свое. Впрочемъ, и въ ея драмахъ и комедіяхъ, вслдъ за сценами, дйствующими, по извстному выраженію, исключительно на спинной мозгъ читателя, попадаются сцены, въ которыхъ она съ наслажденіемъ выставляетъ все, что есть честнаго, прекраснаго и геройскаго въ природ человка, но общество не замтило этикъ сценъ, оно не могло простить женщин вольности и распущенности ея языка и цинизма сценъ. Афра Бенъ умерла забытая всми, едва-ли не въ нищет.
Изъ старинныхъ англійскихъ романистокъ, мистриссъ Инчбальдъ отличалась оригинальностью таланта и смлостью мысли, разумется, принимая въ соображеніе мрку того времени. Мистриссъ Инчбальдъ была дочерью фермера, и не получила никакого воспитанія. Кое-какъ выучили ее читать, и чтеніе открыло ей доступъ въ заколдованный міръ романовъ. Одинъ изъ родственниковъ ея былъ провинціальнымъ актеромъ, она часто бывала въ театр и сцена докончила то, что начало чтеніе. Молодая двушка захотла страстно жизни, богатой впечатлніями, событіями, впереди ее ждала темная труженическая доля, которая казалась еще темне въ сравненіи съ ея мечтами. Тринадцати лтъ она говорила, что хочетъ видть жизнь и скоре умретъ, чмъ откажется отъ этого желанія. Для женщины, которая чувствовала въ себ силы для чего-либо лучшаго заботъ по хозяйству, были открыты дв карьеры — сцена и литература. Но литература казалась недоступной для двушки, не получившей никакого воспитанія, оставалась сцена. Въ восьмнадцать лтъ она ршилась быть актрисой — ршеніе смлое для нея, потому что она заикалась и не могла исправиться отъ этого недостатка во всю жизнь. На согласіе матери-католички, раздлявшей вс предразсудки католиковъ противъ актеровъ, нечего было разсчитывать. Она ни за что не отпустила бы свое дтище на путь погибели: актеры были отвержены церковью, которая отказывала имъ въ погребеніи вмст съ другими христіанами. Молодая двушка ршилась бжать, оставивъ слдующее письмо матери:
‘Когда вы получите эти строки, я оставлю васъ и мсто, гд я жила, быть можетъ, навсегда. Вы удивитесь, но не огорчайтесь. Шагъ, на который я ршилась, какъ ни неостороженъ — не преступенъ, если не преступно то, что я скрываю его отъ васъ, но какъ бы я страстно ни хотла проститься съ вами, мн было невозможно исполнить мое желаніе. Я теперь испытываю жестокія страданія, которыя долженъ испытывать каждый, въ комъ есть хоть искра чувства, оставляя лучшую и нжнйшую изъ матерей, я бы сказала — нжно-любимйшую, но вы не поврите, а я не могу ничмъ доказать свою любовь, время докажетъ ее, и я терпливо откладываю надежду снова получить ваше уваженіе’. Мистриссъ Инчбальдъ на дл доказала свою горячую любовь къ семь: она удляла большую часть своего, далеко небольшаго, жалованья на то, чтобы посылать ее матери и сестрамъ, и посл, когда она могла бы скопить себ состояніе своими романами, которые имли огромный успхъ, она жила чуть не въ бдности, потому что содержала семью сестры. Она отказалась отъ всхъ удобствъ собственнаго хозяйства и перехала жилицей къ одной квартирной хозяйк, отдававшей комнаты со столомъ, жила долгое время, несмотря на старость и слабость, безъ прислуги, потому что уплатила долги сестры и содержала ея внуковъ. Если подъ старость, когда вс чувства притупляются, она была способна къ такому самоотверженію для семьи, которое хотя и не такъ красиво, какъ какой-нибудь геройскій подвигъ, за то окажется гораздо потрудне, то понятно, на сколько живе было въ ней въ молодости чувство любви къ семь. Слова ея — жестокія страданія были не фразой, ршимость ея уйти стоила ей тяжелой нравственной муки, но жизнь звала ее и сильная натура не могла непослушаться ея призыва. Она похала въ Лондонъ. Въ 1772 году молодой двушк было несравненно опасне отправиться въ Лондонъ, тмъ боле такой красавиц, какою она была. Нравы аристократической молодежи отличались грубостью. Jeunesse dore того времени находила удовольствіе по ночамъ нападать на прохожихъ въ темныхъ улицахъ Лондона, оскорблять женщинъ. Съ женщинами народа церемонились еще мене. Но молодая двушка не была наивностью, вырощенною подъ стекляннымъ колпакомъ заботливой мамашею, она понимала жизнь и надялась на себя.
Пріхавъ въ Лондонъ, она не застала тамъ семьи родственниковъ, у которыхъ надялась пристать: наступила ночь, она боялась ночевать въ гостиниц. Жильцы, поселившіеся на той квартир, гд жили родные, сжалились надъ ея горемъ и предложили ей переночевать у нихъ. Она согласилась, но ей что-то показалось подозрительнымъ въ этихъ людяхъ и она убжала отъ нихъ въ гостиницу. Хозяйка насилу согласилась впустить ее. Молодая красивая двушка, прибывшая одна ночью въ Лондонъ, показалась ей тоже подозрительной. На утро начались поиски мста актрисы у всхъ директоровъ мелкихъ театровъ. Иные грубо отказывались съ первыхъ словъ, указывая на ея заиканье, другіе принимали ее уже черезчуръ любезно, такъ что ей пришлось для защиты себя бросить въ лицо одному директору случившійся подъ рукой тазъ горячей воды. Наконецъ она была принята актрисой однимъ антрепренеромъ, узжавшимъ въ провинцію. Вскор она вышла замужъ за Инчбальда, плохого актера и живописца, и повела жизнь кочующей актрисы, пока не написала свой романъ ‘Простую исторію’ (Simple story), доставившій ей громкую извстность и очень мало денегъ, и обогатившій ея издателя. Она поселилась въ Лондон, была принята во вс литературные круги и великосвтскіе салоны. Старикъ Джонсонъ удивлялся ей, онъ помнилъ то время, когда женщина, умвшая напитать порядочно письмо, считалась чудомъ совершенства, и прочитавъ ‘Простую исторію’, сказалъ, что теперь женщины сравнялись съ мужчинами во всемъ. Джонсонъ слишкомъ поторопился.
Блестящій успхъ романа мистриссъ Инчбальдъ, равно какъ и современницы ея, миссъ Брней, слдуетъ отчасти приписать тому, что въ обществ была еще свжа память того времени, когда женщина, умвшая написать порядочно письмо, считалась чудомъ совершенства, но главная доля успха была заслужена. Романъ отличался оригинальностью характера героини и новизною положеній дйствующихъ лицъ. Вмсто превыспренно добродтельныхъ и чопорныхъ, героинь къ которымъ пріучили читающую публику миссъ Фильдингъ, миссъ Брней и великое множество нравоучительныхъ и чинныхъ романистовъ, героиней была молодая двушка — страстное, прихотливое, оригинальное созданіе. Вс причуды ея происходили оттого, что она влюблена въ своего опекуна, католическаго аббата. Ея преступная любовь внушаетъ ужасъ окружающимъ. Опекунъ наслдуетъ имніе и титулъ богатаго древняго рода, и церковь, чтобы не упустить изъ своихъ рукъ перство, разршаетъ его отъ обтовъ. Этотъ романъ былъ очень смлымъ шагомъ для католички. Но мистриссъ Инчбальдъ была не прежней католичкой. Она много читала. Вольтеръ и энциклопедисты проникли въ Англію. Пылкая натура мистриссъ Инчбальдъ съ увлеченіемъ кинулась на открывшійся передъ нею міръ мысли. Вліяніе это еще ощутительне въ ея роман Nature and Art, который далеко не имлъ успха ея перваго романа. Въ немъ мистриссъ Инчбальдъ выступала проповдницей не одной политической и религіозной свободы, но и такъ ненавистнаго англійскому обществу равенства. Романъ вышелъ очень неудачно въ то время, когда англійское общество, испуганное терроромъ французской революціи, стало преслдовать вс французскія соціальныя теоріи. Эстетическая критика произнесла свой приговоръ, что горячія страницы, въ которыхъ мистриссъ Инчбальдъ говорила о свобод и равенств,— напыщенная декламація, растягивающая дйствіе и нагоняющая скуку на читателей. Романъ ‘Nature and Art’ — первое слово за падшую женщину, высказанное въ англійской литератур, Клариссу Гарлау Ричардсона нельзя принять въ разсчетъ, потому что она жертва обмана и насилія, а не ‘падшая’ въ томъ смысл, въ какомъ понимается это слово обществомъ. Въ этомъ роман есть замчательная сцена, полная глубокаго трагизма и напоминающая такую же сцену, написанную много лтъ спустя Вашингтономъ Ирвингомъ въ его извстномъ роман: ‘Красная буква’. Обольщенная двушка, брошенная обольстителемъ, падала все ниже и ниже до послдней ступени позора, обольститель ея пользовался безукоризненной репутаціей и былъ единодушнымъ приговоромъ общества выбранъ въ судьи. Онъ долженъ былъ судить ее за преступленіе, до котораго ее довели отверженіе и нищета.
‘— Подсудимая, что вы можете сказать въ свою защиту?
Это говорилъ Уильямъ Анн. Голосъ его звучалъ мягко и ободрительно-сочувственно. Звуки его очаровали ее и даже на минуту воскресили умершую любовь къ жизни. Не такимъ голосомъ говорилъ ей Уильямъ, когда оставилъ ее погибшую, беременную и поклялся никогда боле не видть ее, не сказать ей ни слова. Въ т минуты не было свидтелей, когда онъ прощался съ тобой, гнвный и страшный Уильямъ, а то онъ постыдился бы и высказалъ жалость.
Пораженная очарованіемъ давно знакомаго голоса, она стояла какъ окаменлая, жизнь остановилась въ ней. Онъ снова повторилъ тотъ же вопросъ, прибавивъ нсколько словъ, такъ же сострадательно, но еще выразительне.
— Припомните, не было ли свидтелей, нтъ ли доказательствъ въ вашу пользу.
Мертвое молчаніе было отвтомъ на эти слова.
Онъ снова мягче, но настойчиве требовалъ отвта.
— Что можете вы сказать?
Ручей слзъ хлынулъ изъ глазъ ея, она подняла ихъ на него съ мольбой и тихо прошептала:
— Ничего, милордъ.
Посл короткаго молчанія онъ спросилъ тмъ же значительнымъ и сострадательнымъ тономъ:
— Не можете ли вы назвать кого, кто бы поручился за вашу репутацію? Подумайте.
— Нтъ.
И снова слезы хлынули, потому что она вспомнила, кто первый запятналъ ея доброе имя.
Онъ началъ взвшивать показанія, и каждый разъ, когда ему приходилось указывать на показаніе не въ пользу ея, она вздрагивала, сжималась всмъ тломъ и низко опускалась, будто получивъ смертный ударъ, нанесенный въ голову. Его пунктуальная справедливость давила ее свинцовой тяжестью, ожиданіе неумолимаго приговора отъ него страшило ее боле, чмъ позорная смерть.
Присяжные совщались нсколько минутъ. Приговоръ былъ: виновна.
Она спокойно выслушала его. Но когда Уильямъ надлъ зловщую бархатную шапочку и поднялся съ мста чтобы прочитать приговоръ, она вздрогнула всмъ тломъ, откинулась шага на два назадъ, и поднявъ руки вскрикнула:
— О, нтъ, не отъ тебя!
Пронзительный крикъ, которымъ вырвались эти слова, заглушилъ ихъ для большей части присутствовавшихъ, т же, которые разслышали ихъ, не обратили вниманія на смыслъ и приписали ихъ страху смерти.
Онъ съ яснымъ, спокойнымъ взоромъ, съ невозмутимымъ сознаніемъ собственнаго достоинства, какъ будто онъ не слыхалъ этого раздирающаго крика, вторично прочиталъ твердымъ голосомъ послднюю зловщую рчь, которая оканчивалась словами: ‘Смерть, смерть, смерть!’
Этотъ романъ былъ послднимъ замчательнымъ произведеніемъ мистриссъ Инчбальдъ. Наступавшая старость съ немощами сдлала ее снова ревностной дочерью католической церкви. Она стала оплакивать свое увлеченіе ‘французскими’ идеями и свою любовь къ міру, и въ своемъ ревностномъ оплакиваніи дошла до того, что отсылала назадъ нераспечатаннымъ ящикъ съ мірскими книгами, произведеніями лучшихъ современныхъ мыслителей и писателей, которыя ей присылали друзья. Она писала имъ, что одно небо можетъ теперь занимать ея мысли. Разумется, это настроеніе не могло не убить ея таланта.
Мистриссъ Инчбальдъ, несмотря на смлость ея мысли, или именно вслдствіе этой смлости мысли, далеко не имла той громкой извстности, которую пріобрли миссъ Брней и мистриссъ Они своими романами, главное достоинство которыхъ заключается въ томъ, что мать дочери велитъ ихъ читать, не прибгая къ склеиванью или вырзыванью страничекъ. Мистриссъ Они и миссъ Брней ничмъ не оскорбили предразсудковъ англійскаго общества, он были по плечу своему времени. Мистриссъ Они удовлетворила сентиментальному настроенію общества, заставляя его проливать потоки слезъ своихъ романомъ ‘Отецъ и дочь’, послужившимъ оригиналомъ для драмы того же имени, исторгавшей т же нотой слезъ у зрителей на подмосткахъ Александринскаго театра. Дидро прислалъ ей благодарственное письмо за то, что она дала ему узнать и въ старости ‘сладость слезъ умиленія’. Мистриссъ Они сверхъ того заслужила признательность своихъ современниковъ тмъ, что выступила защитницей ‘общественной нравственности’ въ роман ‘Мать и дочь’, въ которомъ она доказала всю гибельность увлеченія Мери Вульстонкрафтъ теоріями свободной любви. Но романъ не достигаетъ той цли, для которой онъ написанъ, хотя этого не подозрвало ни англійское общество того времени, ни миссъ Джуліа Кэвенегъ, книга которой ‘English Women of letters’ послужила отчасти матеріаломъ для этой статьи. Мистриссъ Они, несмотря на ограниченность своего кругозора, была писательницей съ тактомъ и честной женщиной. Наши благонамренные писатели на ея мст сдлали бы непремнно изъ Мери Вульстонкрафтъ развратную дуру. Мистриссъ Они не была способна клеветать на жизнь. Она представила Мери энергической, любящей женщиной, которая въ брак, такъ, какъ онъ установленъ обществомъ, видитъ закрпощеніе женщины, и живетъ съ любимымъ человкомъ безъ всякихъ условій. Она длитъ вс лишенія его жизни, вдохновляетъ его на трудъ и борьбу. Этотъ союзъ кончается съ смертью любимаго человка. Общество неумолимо къ ней. Она отвержена имъ, отвержена матерью, которая сама выростила ее въ идеяхъ свободы. Она не выноситъ отверженія и для своей дочери выходитъ замужъ за человка, оказавшагося впослдствіи негодяемъ. Этимъ романомъ мистриссъ Они доказала, сама того не подозрвая, не безнравственность теорій Мери Вульстонкрафтъ, а только невыгоды слдовать ихъ въ обществ, которое считаетъ ихъ безнравственными. Но этотъ фактъ никогда не думали опровергать люди этихъ теорій. Человкъ, который захочетъ идти не по проторенной дорог, естественно намучается вдесятеро боле того, кто идетъ по укатанной дорог, и если онъ плохо разсчиталъ свои силы, то нтъ ничего удивительнаго, что для него настанетъ минута, когда, изнемогая отъ усталости, онъ поспшитъ вернуться на укатанную дорогу. Но представьте, что героиня, вмсто враждебнаго общества съ его фарисейской нравственностью, жила бы даже хоть въ небольшомъ кругу людей однихъ съ нею взглядовъ, эти люди поддержали бы ее, дали бы ей средства въ жизни, дочь ея не росла бы заклейменная позоромъ и отверженіемъ. Ясно, что героиня погибла оттого, что она была одна — и мораль романа оказывается несостоятельной.
Рдкой изъ англійскихъ писательницъ выпадала на долю такая громкая извстность въ свое время, какъ миссъ Брней. Романы ея переводились до нскольку разъ на французскій и нмецкій языки, первыя свтила науки и литературы считали своимъ долгомъ, бывая въ Англіи, явиться въ ней на поклонъ, или прислать ей письма съ выраженіемъ глубочайшаго поклоненія ея таланту. Она была любимицей двухъ поколній. Такая извстность — удлъ тхъ писателей, которые приходятся вполн по плечу обществу, которые не поднимаютъ его съ мста, когда оно хочетъ спать, не смущаютъ его темными картинами жизни и угрозами грядущихъ бдствій, если оно не покается, когда ему хочется успокоиться въ сладостномъ сознаніи, что все обстоитъ благополучно въ наилучшемъ изъ міровъ, и убаюкиваютъ его на сонъ грядущій разными сказками, то забавными, то трогательными и всегда поучительными. Миссъ Брней въ своихъ романахъ, услаждавшихъ досуги нашихъ бабушекъ, выказала замчательный талантъ къ этому убаюкиванью. Трогательныя ея сказки дйствительно трогательны для слабонервныхъ людей, которые любятъ, чтобы щекотали ихъ плаксивую чувствительность, забавныя дйствительно забавно и мтко осмиваютъ смшныя стороны аристократіи и разбогатвшаго мщанства, въ особенности мщанства, которое гоняется за аристократіей. Но никогда ни аристократъ, ни разбогатвшій мщанинъ, прочитавъ ея романъ, не подумалъ бы, что въ его положеніи есть что-то ложное, непрочное, не усомнился бы, что онъ живетъ въ наилучшемъ изъ міровъ, гд все обстоитъ благополучно, какъ подумалъ и усомнился бы, прочитавъ романъ мистриссъ Инчбальдъ. Какъ же было ему не прославлять такую милую, занимательную романистку, тмъ боле, что эта романистка была фрейлиной королевы Шарлотты!
Миссъ Брней и жизнью своею скрпила т идеалы преданности, самоотверженія и уваженія къ общественному порядку, которые она прославляетъ въ своихъ героиняхъ. Такъ она, несмотря на свое отвращеніе къ искусственной атмосфер придворной жизни, приняла предложеніе поступить во фрейлины королевы, надясь доставить этой жертвой выгоды своей семь, которая могла бы какъ нельзя лучше обойтись и безъ этихъ выгодъ. Она разстроила свое здоровье неусыпнымъ исполненіемъ своихъ обязанностей. Ей приходилось въ торжественные дни стоять по цлымъ часамъ за стуломъ королевы, и посл падать безъ чувствъ отъ усталости, или во время путешествія не сть иногда по цлымъ днямъ, потому что этикетъ требовалъ, чтобы во время обда королевы она стояла за ея стуломъ, а королева, спша ухать дале, не стала бы дожидаться обда миссъ Брней. Она заболла, но такъ-какъ она имла счастіе пользоваться высочайшимъ расположеніемъ, и королева не могла думать, чтобы это расположеніе не должно было замнить спокойствіе, счастье, и здоровье ея фрейлины и не хотла согласиться на ея просьбу объ отставк, то миссъ Брней не дерзала настаивать. Она была уже близка къ совершенному истощенію силъ, когда отецъ ея и друзья выхлопотали ей наконецъ отставку. Но разстройство здоровья имло вліяніе на ея талантъ, и она не писала уже ничего боле, равнаго по сил юмора и наблюдательности ея первымъ романамъ.
За романами миссъ Брней потянулась нескончаемая вереница романовъ отмнно длинныхъ, нравоучительныхъ и чинныхъ съ очень умренными романическими затями, романы миссъ Аустенъ, миссъ Эджевортъ, которыми образовывали наши сердца и развивали умъ въ первые годы молодости, цнилась особенно миссъ Эджевортъ за здравый смыслъ ея романовъ. Этотъ здравый смыслъ, какъ онъ ни узокъ и мелокъ, навлекъ на миссъ Эджевортъ ожесточенное гоненіе всхъ ханжей Шотландіи и Англіи. Льюисъ говоритъ, что ее обвинили въ нечестіи за то, что она въ своихъ романахъ осмлилась представить людей, которые умли быть честными, хорошими людьми, не распвая съ утра до ночи гимны и не повторяя библейскихъ текстовъ, счастливыми, не предаваясь мистическимъ восторгамъ созерцанія горняго ерусалима, которые умли выработывать свой характеръ, бороться съ жизнью и мужественно переносить вс невзгоды житейскія, не взывая ежеминутно о помощи свыше, и пользоваться благами жизни, вмсто того, чтобы плакаться о своихъ грхахъ и ничтожеств всего земнаго передъ вчностью. Сверхъ того, нкоторыя повсти миссъ Эджевортъ возбудили неудовольствіе въ Англіи, какъ протестъ за Ирландію и ирландцевъ. Протестъ очень скромный, потому что цлью его было показать англичанамъ, что презрнный ими Падди — не лнивое, лукавое животное, способное только лежать на боку и пить виски, но человческое существо, какъ и самый гордый сынъ Альбіона, и точно также, какъ и сынъ Альбіона, можетъ приходить въ отчаяніе, когда его семья умираетъ съ голода. Политическіе вопросы миссъ Эджевортъ обходила, какъ проповдница утонченной женственности, refined womanhood, потому что это не женскаго ума дло, и ограничивалась однимъ очень умреннымъ бичеваніемъ абсентеизма, въ которомъ видла корень всхъ золъ Ирландіи. Но эти обвиненія и неудовольствіе были облаками, которыя на время затемняли извстность миссъ Эджевортъ. Рдкая писательница въ Англіи пользовалась такой продолжительной популярностью, какъ она, и выручала такія значительныя суммы за свои романы, какихъ не выручили у насъ первыя знаменитости нашей литературы.
Между англичанками-романистками, которыя поставили своей задачей доказывать обществу истину прописной морали въ род того, что лгать скверно и неприлично, особенно женщин, потому что она за лживость можетъ потерять довріе мужа и разбить свое семейное счастіе, какъ то доказывала миссъ Эджевортъ въ своемъ извстномъ роман ‘Елена’, или что неумнье по оджк протягивать ножки, ведетъ къ разоренію и даже къ мазурническимъ продлкамъ, какъ то доказывала миссъ Брней, и т. п., и не дерзали коснуться другихъ истинъ, даже если и подозрвали объ ихъ существованіи, — яркимъ исключеніемъ выдается леди Морганъ. Она была знаменитостью въ начал ныншняго столтія, и извстность ея можно сравнить съ извстностью г-жи Сталь, но, разумется, не въ сил и значеніи. Извстность леди Морганъ была тоже двоякаго рода, какъ и г-жи Сталь: литературная и личная. Леди Морганъ была послдней представительницей въ Англіи женщинъ литературно-свтскихъ салоновъ, и своимъ умомъ, красотой, остроуміемъ и любезностью была яркой звздой кружка литературныхъ и политическихъ знаменитостей, который собирала вокругъ себя. Она сама играла видную роль въ политическихъ длахъ Ирландіи, во время агитаціи о’Боннеля, и какъ писательница либеральной партіи, имла сильное вліяніе на общество своего времени. Либерализмъ ея, несмотря на всю его пылкость, показался бы очень умреннымъ либерализмомъ въ наше время, но не надо забывать, что она писала въ то время, когда политика Меттерниха управляла всей Европой, когда во Франціи царствовалъ блый терроръ, судьбами Англіи завдывалъ Кэстльри, и Байронъ, проклявъ позоръ и униженіе своего отечества, пошелъ умирать за свободу Греціи.
Леди Морганъ выступила очень рано на литературное поприще. Она была дочерью ирландскаго дворянина Оуэнсона, который, разорившись, пошелъ въ актеры. Кругъ актеровъ, изъ которыхъ многіе писали мелкія театральныя пьесы, развилъ способности молодой двушки или двочки, потому что было не боле пятнадцати лтъ, когда въ первый разъ была напечатано въ Дублин собраніе ея стихотвореній. Старая графиня Мойра, одна изъ первыхъ аристократокъ Ирландіи, сдлала подписку для изданія. Благодаря этому патронству, миссъ Оуэнсонъ была признана музой Ирландіи. Для ирландскаго патріотизма было очень лестно имть собственную музу, а молодая двушка была вполн ирландской музой, многія изъ псень ея были пснями скорби объ униженіи и бдствіяхъ зеленаго Эрина. Но такъ-какъ Аполлонъ питаетъ музъ одними восторгами, то миссъ Оуэнсонъ пришлось взять мсто гувернантки. Она выжила недолго. Однообразный трудъ, зависимость были невыносимы ея живой, пылкой натур. Успхъ въ поэзіи открылъ ей карьеру романистки. Года черезъ два она нависала свой первый романъ Wild Irish girl, за который получила сотни полторы фунтовъ и извстность. Издатель нажилъ на него огромныя суммы. Въ этомъ роман, написанномъ отчасти ея романическими эффектами миссъ Радклифъ, видна та же дочь Эрина, глубоко возмущенная угнетеніемъ и бдствіями родной земли, Впрочемъ, въ этомъ роман она всего боле возмущается противъ угнетеній и бдствій ирландской аристократіи, и рисуетъ патетическія картины ея разоренія и упадка, только мимоходомъ въ этомъ роман встрчаются картины нищеты народа, которыя своей яркостью и смлостью вызвали отъ издателей совтъ, изображать страданія нисшихъ классовъ въ смягченномъ свт, тщательно избгая возбуждать въ нихъ недовольство противъ высшихъ, и имя въ виду только внушать высшимъ состраданіе и желаніе придти къ нимъ на помощь.
Миссъ Оуэнсонъ покончила съ гувернанствомъ и ршилась посвятить себя литератур. Она видла въ ней и цль жизни, и средство помочь отцу, который разорился неудачной спекуляціей и жилъ въ бдности. Но она была способна работать неутомимо для отца, а не длить его лишенія, и она, какъ ни прикрываютъ ея біографы этотъ нелестный фактъ, повела жизнь компаньонки-приживалки въ аристократическихъ домахъ, но приживалки, которая своимъ присутствіемъ придаетъ новый блескъ аристократическимъ салонамъ. Ей поклонялись, ее носили на рукахъ, какъ носятъ знаменитыхъ артистовъ въ этихъ салонахъ, но чувство зависимости постоянно отравляло для нея и удовольствія свта, и упоеніе торжества. Она была обязана платить постоянно любезностью и блестящихъ остроуміемъ за гостепріимство, равно какъ и артисты, расположены ли они или нтъ, должны платить своимъ талантомъ за честь приглашенія. Бывали минуты, когда постоянный запросъ на ея увеселительныя способности былъ ей невыносимъ. Сверхъ того, жизнь въ свт требовала роскошнаго туалета, а миссъ Оуэнсонъ содержала отца своими трудовыми деньгами, и ей пришлось комплектовать свой туалетъ равными дружескими подарками, въ вид куска бархату на платье, кружевъ и т. п. Нтъ ничего легче, какъ обрушить на нее за это громы демократическихъ анаемъ, но дло въ томъ, что дублинскій кружокъ аристократіи былъ въ то время центромъ, къ которому стремилось все, что было талантливаго въ Ирландіи, только изъ него можно было дйствовать на общество. Этотъ кружокъ былъ для миссъ Оуэнсонъ ступенью, черезъ которую ей нужно было пройти, чтобы пробить себ дорогу въ обществ и привести ему долю пользы, которую она принесла. Тмъ извинительне еще въ этомъ случа поведеніе миссъ Оуэнсонъ, что отецъ ея, настоящій ирландецъ, неразсчетливый, безпечный, доврчивый, былъ постоянно безъ гроша, обобранный какими-нибудь плутами, и дочери не разъ приходилось выручать его изъ очень затруднительныхъ положеній.
Молодая двушка, брошенная одна въ омутъ свта, пробила себ дорогу. Второй романъ ея имлъ еще большій успхъ, но помня прежній урокъ, она приняла мры, чтобы онъ большую часть выгоды принесъ ей, а не издателю. Ободренная успхомъ, она писала романъ за романомъ. За ‘Дикой ирландской двушкой’ явился романъ ‘Миссіонеръ’, за нимъ ‘Ида изъ Аинъ’. Первый — слабое и напыщенное произведеніе, навянное романтизмомъ, представляетъ борьбу религіи съ любовью, второй — необыкновенно смлая для молодой двушки попытка создать идеалъ женщины-философа и гражданки. Попытка вышла не совсмъ удачна, она требовала большей зрлости ума и вполн сложившагося міросозерцанія. Ида въ то же время и гурія, и геній. Она выросла подъ вліяніемъ своего дяди, философа-эпикурейца, вдали отъ общества, на лон природы. Ида должна быть идеаломъ женщины, какъ ее создаетъ природа, но природа Руссо, которая можетъ создавать одни совершенства. Ида исповдуетъ религію природы и не признаетъ святыней того, что считается за таковую героинями тхъ романовъ, которые маменьки даютъ читать дочкамъ. Она разсуждаетъ какъ Коринна объ искусств и литератур, обычаяхъ и законахъ общества, и своимъ восторженнымъ краснорчіемъ наполняетъ цлыя страницы. Она глубоко чувствуетъ угнетеніе Греціи и принимаетъ дятельное участіе въ приготовленіи возстанія. Интригу романа составляетъ любовь къ Ид одного англичанина, скучающаго жизнью, вслдствіе того, что черезъ мру вкусилъ ея благъ,— блдный намекъ на Чайльдъ-Гарольда, высказанный за долго до начала странствованій этого героя. Миссъ Оуенсонъ съумла подмтить это новое явленіе общественной жизни, но по молодости не умла справиться съ нихъ. Несмотря на вс высокопарныя фразы, вложенныя авторомъ въ уста героя, въ немъ не видно и слда міровой скорби, моторая гнала Чайльдъ-Гарольда скитальцемъ по блому свту, тоску ея героя можно сравнить съ тоскливымъ чувствомъ героя, не въ мру обременившаго желудокъ вкуснымъ обдомъ. Онъ скучаетъ и въ Греціи, не прозрвая среди ея поэтическихъ развалинъ близкое воскресеніе народа, пока не встрчается самымъ романическимъ образомъ съ Идой, мгновенно влюбляется въ нее и предлагаетъ ей сдлаться его любовницей. Но все существо ея поглощено планами освобожденія отечества, она не можетъ любить его. Кажется, это причина, вполн достаточная для двушки, исповдующей религію природы. Чего бы проще сказать, не люблю, и покончить дло, но это дитя природы, не признающее другихъ законовъ, кром ея, пишетъ слдующій отвтъ на признаніе: ‘Не можетъ быть личнаго счастія, которое не соотвтствовало бы счастію общества. Добродтель можетъ существовать безъ счастія, но нтъ счастія безъ добродтели’. Эпикуреизмъ ея дяди научилъ ее соблюдать приличное уваженіе къ врованіямъ народа, среди котораго приходится жить, ставилъ цлью жизни счастіе, а добродтель — средствомъ достигнуть счастія. Но миссъ Оуэнсонъ не замтила несостоятельности этой философіи, которая, ставя счастіе цлью жизни, въ то же время ставитъ добродтель въ соблюденіи приличнаго уваженія къ народнымъ врованіямъ, потребности личнаго счастія могутъ идти въ разрзъ съ этими врованіями, и между счастіемъ и добродтелью произойдетъ разрывъ и героин придется выбирать между тмъ или другою.
Изъ характера Иды видно, какъ скромны были новаторскія идеи миссъ Оуэнсонъ, но и этого было достаточно, чтобы героиня эта подняла противъ нея цлую бурю клеветъ, оскорбленій, грязныхъ намековъ, тмъ боле, что она дала слишкомъ много воли своему перу, описывая прелести героини, которыя можно было угадать сквозь ея ‘сотканныя изъ воздуху одежды’, и въ сцен объясненія въ любви заставила своего Чайльдъ-Гарольда заговорить слишкомъ откровеннымъ языкомъ страсти, который возмутилъ читателей, привыкшихъ въ поучительнымъ и чиннымъ романамъ. Самый выборъ героя былъ пятномъ для чести молодой двушки въ глазахъ критики, не говоря уже о направленіи книги, враждебномъ духу протестантства. Издатель, испуганный скандаломъ, который предсказывали книг вс читавшіе изъ нея отрывки, просилъ ее смягчить нкоторыя мста, миссъ Оуэнсонъ отвчала ему:
‘Вы боитесь, что нкоторые читатели подумаютъ, что эта книга заражена философіей новой французской школы, и распространяетъ принципы деизма, но эта опасеніе неосновательно. Я увряю васъ, что я совершенно незнакома съ произведеніями, о которыхъ вы упоминаете, за исключеніемъ нкоторыхъ отрывковъ Гельвеція и путешествія Вольнея. Обстоятельства моей жизни и исключительность моего положенія пріучили меня рано полагаться на силы моего ума и были столько же благопріятны изученію природы со стороны вліянія ея на нравственныя силы и бытъ человка, сколько они были неблагопріятны для серьзнаго изученія книгъ и системъ, о которыхъ вы пишете. Каковы бы ни были мои недостатки и ошибки,— они мои собственные, и слдовательно не заслуживаютъ упрека въ подражаніи, и въ нашъ вкъ, когда умъ человческій достигъ почти границъ своихъ изслдованій, писатель, который обладаетъ, хотя и въ незначительной степени, оригинальностью, будетъ всегда увлекать читателя. Еслибы я писала для нкоторыхъ сектъ или классовъ общества, ваши опасенія могли бы быть основательными, но я надюсь, что я пишу для всего общества. Я пишу эти строки не въ самообольщеніи авторскаго самолюбія или заносчивости молодости, но въ твердомъ убжденіи ума, почерпнувшаго свои принципы изъ природы, и который, сознавая ихъ истину, провозглашаетъ ихъ безъ колебаній. Но хотя ваши личныя убжденія согласны съ моими, вы можете замтить, что при изданіи книги слдуетъ принимать во вниманіе и выгоды издателя, и я въ этомъ совершенно согласна съ вами, но нужно не имть ни малйшаго понятія о человческой природ вообще, и литературномъ мір въ особенности, чтобы предположить, что произведеніе, оригинальное по мысли, какъ бы оно ни было враждебно общепринятымъ мнніямъ, могло пострадать отъ смлости мысли,— напротивъ того, поднятое имъ броженіе общественной мысли возбуждаетъ интересъ публики и доводитъ до фанатизма увлеченіе читателей за или противъ идеи, развиваемой въ этомъ произведеніи, что, во всякомъ случа, способствуетъ расходу книги, слдовательно выгодамъ и издателей. Боже меня сохрани отъ желанія добыть выгоды имъ, или скоропреходящую извстность для себя какими либо другими средствами, кром честнаго труда моего маленькаго таланта, которымъ я приношу свою лепту на благосостояніе и счастіе общества’.
Этотъ отрывокъ письма служитъ доказательствомъ, сколько ума, практическаго смысла и честнаго пониманія своихъ обязанностей въ отношеніи общества было въ девятнадцатилтней двушк, и въ то же время новымъ и сильнымъ опроверженіемъ вковыхъ обвиненій женщины въ неспособности мыслить самостоятельно, и подтвержденіемъ вковой несправедливости къ ней общества. Еслибы писатель, пользовавшійся извстностью миссъ Оуэнсонъ, написалъ то, что написала она, его не заподозрили бы въ заимствованіи идей Гельвеція или Вольнея, но сказали бы, что онъ невольно встртился съ ними. Такія встрчи можно часто замтить, перечитывая произведенія даже великахъ писателей. Т, у кого есть глаза чтобы видть свтъ, увидятъ его безъ всякихъ указаній. Но миссъ Оуэнсонъ, какъ женщину, обвинили въ томъ, что она видла свтъ чужими глазами. Проницательные судьи никакъ не могли поврить, чтобы молодая двушка силой собственнаго ума и врнымъ чутьемъ жизни, какъ она писала, дошла до пониманія вліянія природа на нравственныя силы и бытъ человка. Гельвецій и Вольней говорили то же самое — ясно, что она выписала это изъ Гельвеція и Вольнея. На это можно возразить, что въ то время эти идеи носились въ воздух, были предметомъ толковъ во всхъ салонахъ. Но многіе ли изъ людей усвоиваютъ идеи, которыя носятся въ воздух, и многіе ли изъ этихъ людей бываютъ способны пропагандировать ихъ? Такъ усвоиваются эти идеи тми, кто видитъ въ нихъ подтвержденіе, санкцію работы собственной мысли. Если характеръ героини Ida of Athens не выдержанъ, и ея эпикурейская философія оказывается несостоятельной, то такую несостоятельность идеи выказываютъ, напримръ, и романы Вольтера, а миссъ Оуэнсонъ не имла подготовки Вольтера.
Успхъ романа превзошелъ самыя смлыя ожиданія издателей: несмотря на растянутость и длиннйшія высокопарныя тирады, которыми онъ наполненъ, оригинальность мысли, какъ и предвидла мисъ Оуэнсонъ, увлекла читателей. Другая причина еще обусловливала громадный успхъ романа. Бдственное положеніе Греціи было описано съ живымъ, горячимъ чувствомъ, молодая писательница думала о своей родной Ирландіи, когда чертила мрачныя картины упадка и угнетенія этой несчастной страны. Общество поняло это, и въ пламенныхъ воззваніяхъ къ освобожденію Греція видло воззваніе въ свобод Ирландіи. За Идой появился романъ изъ ирландской жизни ‘О’Доннелъ’ и упрочилъ славу миссъ Оуэнсонъ. Она сдлалась признанной силой въ обществ. Слдующій случай докажетъ, какъ было сильно ея вліяніе. Одинъ бдной разнощикъ писемъ, у котораго была на рукахъ большая семья и дряхлый отецъ, утаилъ небольшую сумму денегъ. Общество, которое такъ снисходительно въ обворовывающимъ государственную собственность, неумолимо жъ бдняку, который украдетъ грошъ чтобы накормить семью. Разнощикъ былъ приговоренъ въ смерти. Онъ зналъ миссъ Оуэнсонъ только по имени, и ему пришла счастливая мысль, что она одна можетъ спасти его. Онъ писалъ ей изъ тюрьмы, умоляя о помощи. Она взялась спасти его, несмотря на совтъ адвокатовъ, считавшихъ это дло невозможнымъ. Миссъ Оуэнсонъ писала лорду-намстнику Ирландіи письмо. Отказъ знаменитой писательниц повредилъ бы популярности лорда-намстника, и смертная казнь была замнена ссылкой. Вскор посл выхода въ свтъ ‘О’Доннеля’, миссъ Оуэнсонъ вышла замужъ за лорда Моргана. До женитьбы своей лордъ Морганъ былъ просто мистеромъ Морганомъ, докторомъ, извстнымъ въ обществ своими медицинскими заслугами — онъ вводилъ оспопрививаніе вмст съ Дженнеромъ,— и въ литератур своими статьями о политической экономіи и народной гигіен. Этой извстности было недостаточно для миссъ Оуэнсонъ, она была проповдницей свободы, но не равенства, и умла цнить значеніе титула. Она выхлопотала у лорда-намстника титулъ лорда жениху и тмъ подала поводъ торійскимъ органамъ издваться надъ лордомъ, испеченнымъ въ Ирландіи, и заподозрить ея любовь къ свобод. Замужество имло благотворное вліяніе на развитіе ея таланта. Романы, которые она писала посл ‘Иды’ и ‘О’Доннеля’, отличаются большей зрлостью мысли, большей твердостью руки въ очертаніи характеровъ. Она изъ міра теорій начала спускаться въ міръ дйствительной жизни.
Вс романы ея, взятые изъ ирландской жизни, отличаются одною общею чертой. Несмотря на пестроту интриги, характеровъ, въ нихъ есть одна общая идея, которая, какъ золотая нить, ярко сверкаетъ на пестромъ узор канвы — это идея ирландской свободы. Эта идея придаетъ и жизнь и силу всему, что писала леди Морганъ, этой жизнью и силой объясняется увлеченіе читателя ея романами. Но романы ея ‘О’Доннелъ’, ‘Флоренсъ Макъ-Карти’, ‘О’Брайэны и О’Флагерти’ были нетолько горячимъ и смлымъ протестомъ за угнетенную страну противъ притснителей, но оригинальномъ нововведеніемъ въ литератур. Съ легкой руки Ричардсона вс герои романовъ были боле или мене безукоризненными джентльменами, цлью жизни которыхъ было добиться обезпеченнаго положенія и брака съ избранницей сердца. Леди Морганъ первая ввела въ романы, вмсто сэровъ Грандисоновъ, титаническія натуры. Ея герои цлью своей жизни поставили борьбу за свободу. Но, къ сожалнію, исполненіе не всегда отвчало широт замысла. Напримръ, въ О’Доннел она хочетъ представить гражданина, поднявшаго на плечахъ своихъ всю скорбь своей страны, могучаго бойца за ея независимость, и представила того же джентльмена съ его джентльменской цлью жизни. Ея герой — гражданинъ, могучій боецъ и мученикъ только на словахъ. Бдность его не честная бдность народнаго мессіи, раззореннаго преслдованіями правительства, а бдность безшабашнаго гуляки. Страданія его — не плачъ гражданина надъ скорбью родной страны, а острая боль неудовлетворенаго мелкаго честолюбія. Онъ распространяется въ длиннйшихъ тирадахъ о притсненіи Ирландіи, о бдствіяхъ народа, а на дл оказывается, что онъ всего боле скорбитъ объ упадк собственнаго рода. Вс его гражданскіе подвиги заключаются въ безконечныхъ, хотя весьма краснорчивыхъ словоизверженіяхъ, а жизнь его наполнена тмъ, что онъ влюбляется, надется, волнуется, томится ожиданіемъ, и наконецъ соединяется съ предметомъ своихъ волненій и томленій. Эта блдность героевъ тмъ боле странна и неизвинительна, что леди Морганъ могла въ мартирологіи Ирландіи найти идеалъ для своихъ героевъ. Имена Фицъ-Джеральдовъ, Роберта Эммета, Вольфа Тона были знакомы ей. Это люди тоже имли слабости обыкновенныхъ людей. Они тоже вздыхали у ногъ красавицъ, были игрушкой кокетокъ, тоже добивались благъ жизни, золота, почестей, но выше всхъ этихъ человческихъ чувствъ и стремленій стояла у нихъ любовь къ свобод, служеніе общему длу, передъ этой любовью, передъ этимъ служеніемъ блднли вс другія чувства и стремленія, они служили общему длу не одними словами, это служеніе повело ихъ въ изгнаніе, на смерть, на плаху. Отчего же леди Морганъ, имя такіе образцы передъ глазами и несмотря на весь пылъ ея патріотизма, не могла создать такого героя? Эта несостоятельность ея героевъ объясняется отчасти недостаткомъ глубины ея натуры, а отчасти тою поспшностью, съ какою она писала. Едва мелькала мысль въ голов ея, какъ, не давая ей время созрть вполн, она садилась писать и хватилась съ быстротой и легкостью, съ какою писала безъ малйшихъ помарокъ, часто подъ шумъ разговора гостей, не давая себ труда перечитать написанное, ни даже просмотрть корректуры. Вотъ отчего идея свободы не могла вложиться въ голов ея въ полный жизни и правды образъ и весь гражданскій пылъ ея выражался декламаціей.
Героини романовъ леди Морганъ вс до одной описаны съ нея самой. Он неизмнно энергическія, остроумныя, очаровательныя и бдныя молодыя двушки, которыя красотой, умомъ, талантомъ и иногда интригой пробиваютъ себ дорогу къ богатству, блестящему положенію въ свт и замужеству съ любимымъ человкомъ. Но рядомъ съ этой цлью у нихъ есть другая, свобода Ирландіи. Вс он пламенныя патріотки, вс возмущены глубоко бдствіями родной земли. Достигнувъ личныхъ цлей, он не успокоиваются на лаврахъ. Он ревностно агитируютъ для свободы. Ирландки, он какъ нимфы Эгеры, вдохновляютъ героевъ на борьбу за свободу. И въ этомъ отношеніи леди Морганъ писала портреты героинь съ себя.
Но если герои романовъ леди Морганъ плохи, за то второстепенныя лица и народные типы романовъ были очерчены живо и мастерски. Леди Морганъ безпощадно выставляла вс смшныя стороны аристократіи, въ особенности въ ея отношеніяхъ къ народу. Она списывала ихъ жизни ни мало не стсняясь тмъ, что оригиналы ея портретовъ будутъ узнаны, не щадя своихъ друзей и пріятельницъ. Миссъ Джулія Кэвенегъ удивляется, какъ многія изъ этихъ леди, пустоту, невжество и смшныя стороны которыхъ она такъ безпощадно выставляла, давно не отравили ее. И что всего странне, почти вс он, несмотря на то, что были узнаны въ ея далеко нелестныхъ портретахъ, остались до конца ея жизни въ очень дружескихъ отношеніяхъ съ ней. Это слдуетъ приписать отчасти ея очаровательно-веселому характеру,— она бывала желчной только съ перомъ въ рук, — а отчасти и ея безпристрастной справедливости. Всякій, кто не умлъ служить Ирландіи такъ, какъ она того хотла, будь онъ врагъ ея или другъ — выводился на посмяніе общества. До нельзя комичны у ней типы леди, которыя хотятъ благодтельствовать Ирландіи. Напримръ, леди Динморъ, которая глубоко проникнута сознаніемъ своей гуманности и безпрестанно повторяетъ: о, какъ я не могу видть, какъ вшаютъ людей, многозначительнымъ удареніямъ на я намекая и на то, что есть люди, которые находятъ въ этомъ удовольствіе, и на то, на сколько она выше подобныхъ людей, которая, тономъ пророка, открывшаго новую истину міру, проповдуетъ, что вс бдствія Ирландіи происходятъ отъ трехъ недостатковъ: недостатка работы, пищи и предметовъ первой необходимости, и намревается положить конецъ всмъ бдствіямъ Ирландіи, устроивъ мануфактуру издлій изъ тростника. Леди Сингльтонъ, которая, проникнувшись сознаніемъ зловредности абсентеизма, спшитъ въ Ирландію произвести радикальный переворотъ въ быт фермеровъ, въ непоколебимомъ убжденіи, что уврачуетъ вс язвы Ирландіи этимъ переворотомъ, или, какъ она называетъ на своемъ англо-французско-ирландскомъ нарчіи, bouleversement. Наиболе дйствительнымъ средствомъ для этого bouleversement она считаетъ ругань всего, что видитъ. Эта ругань преимущественно вызывается каждымъ лишеніемъ комфорта, къ которому миледи привыкла въ Англіи, и она обрушиваетъ громы негодованія на несчастныхъ жителей раззоренной страны за эти лишенія. ‘Я еще очень мало сдлала’, пишетъ она приходскому епископу, изъ похвальной скромности ставя слово ‘мало’, когда она въ душ убждена, что сдлала много: ‘но я хочу все поставить вверхъ дномъ, и мн недостаетъ времени поставить все такъ, какъ я хочу’. Нтъ ни одной вещи, которой бы леди Сингльтонъ не бралась передлать или устроить въ Ирландіи: каналы, дороги, мосты, парки, почты, отели. Каждое лишеніе привычнаго комфорта внушаетъ ей мысль улучшенія или нововведенія и заставляетъ строить планы, исполненіе которыхъ потребовали бы мильйоновъ стерлинговъ и нсколькихъ десятковъ годовъ. Леди считаетъ въ числ своихъ миссій и просвщеніе народа. Она ходитъ по своимъ нищимъ фермерамъ и поучаетъ ихъ, что они должны носить приличныя опрятныя одежды, сть здоровую пищу, жить въ чистенькихъ домикахъ, а не вмст съ свиньями въ глиняныхъ хижинахъ, которыя размывало дождей. ‘Вы не можете представить, какое sensation я произвожу, когда вхожу въ свое мстечко Бэллингостони. Я поставила себ правиломъ входить sans faon въ каждый домъ, какъ владтельница замка, вы знаете это наше феодальное право. И я хожу по домамъ и хижинамъ, осматриваю все, измняю, исправляю, улучшаю и устраиваю все, какъ того требуютъ обстоятельства’, пишетъ она дале епископу. И результатъ всхъ этихъ устройствъ и улучшеній тотъ, что бдственное положеніе фермеровъ стало невыносимымъ.
Народные типы очерчены съ замчательной силой и правдой. О’Рари, О’Лири, и множество разныхъ О’Маковъ были долго любимцами публики. Успхъ леди Морганъ на этомъ пути тмъ боле почетенъ, что она имла уже и очень опасную предшественницу, миссъ Эджевортъ, которая пользовалась вполн заслуженной извстностью своими ирландскими народными типами. Но миссъ Эджевортъ ограничивалась тмъ, что давала обществу врная жизни картина быта народа и осторожно взбгала надвшихъ политическихъ намековъ. Она тмъ самимъ съуживала рамки своихъ картинъ. Сверхъ того повсти изъ быта народа миссъ Эджевортъ, несмотря на всю теплоту, съ какою он написаны, чужды страстнаго, потрясающаго чувства, съ какимъ леди Морганъ описываетъ народъ, который, ища заработковъ или продавая послднюю скотину, говоритъ: ‘врьте, я у васъ прошу только того, что даетъ мн мой кусокъ хлба и мое лохмотье’. (Sure all Jask is just what will give me my bit and my rag). Въ романахъ лэди Морганъ виднъ Падди, какъ живой: голодный, иногда пьяный, всегда веселый, безпечный, остроумный, настоящій лаззарони свера. Онъ рдко унываетъ и когда ему приходится не въ мочь, размыкиваетъ горе прибаутками и остротами — на счетъ ландлордовъ и англичанъ. Какой-то лордъ подтруниваетъ, надъ Рари за его вру въ чнетилище. ‘Ваше лордство, вы врите той вр, въ которой васъ выросшій, а я врю этому потому, что меня выростлли въ этой вр, но сознайтесь ваше лордство, что когда я буду въ чистилищ, вы можете пойти дальше и попасть въ мсто похуже этого’. Тутъ не совсмъ переводимая игра словъ: поговорка go further and fare worse. Это стереотипный типъ ирландца, какъ онъ сложился въ англійской литератур. Онъ вренъ, но поверхностенъ. Лэди Морганъ умла заглянуть поглубже и каждымъ изъ своихъ типовъ говорила англичанамъ: Падди невжественъ, но вы отняли у него средства учиться, Падди лнивъ, оттого что плодъ трудовъ его доставался другимъ, Падди безпеченъ, не думаетъ о завтрашнемъ дн, оттого что этотъ день такъ черенъ, что загляни въ него Падди, у него пропала бы охота жить. Падди смшитъ васъ своими остротами, и вы ради смха прощаете ему, если уколетесь объ ихъ колючки, но берегитесь: Падди скоро перестанетъ острить, смхъ его смнится яростью, прибаутки — ревомъ дикаго звря.
Разумется, романы леди Морганъ, оскорбляя жестоко все отсталое, тупоумное въ Англіи, все, что изъ кваснаго патріотизма видло достоинства отечества въ угнетеніи Ирландіи, вызвало противъ нея безпощадную вражду. Критика ‘Quarterly Review’, журнала, исполнявшаго въ начал ныншняго столтія въ Англіи роль нашей ‘Домашней бесды’, обрушивала вслдъ за каждымъ ея романомъ, начиная съ ‘Иды’, цлую тучу грязныхъ инсинуацій, намековъ, оскорбительныхъ для ея женской чести, обвиненіи въ вольнодумств и безнравственности. Но первыя нападки были ничто въ сравненіи съ остервненіемъ кликуши, съ какимъ критика этого обозрнія накинулась на нее за ея романы изъ ирландской жизни. Она обличала леди Морганъ въ распутств, разврат, непочтеніи къ святын, богохульств, разнузданности, измн врноподданству, подлости и атеизм, и прикрывшись лицемрной маской, увряла, что обвиняетъ не по злоб, а изъ искренняго желанія обратить ее на путь истинный и сдлать изъ нея полезнаго друга, врную жену, нжную мать, уважаемую и счастливую хозяйку дома. Леди Морганъ иронически замчала, что, вроятно, критикъ ‘Quarterly Reriew’ обладалъ способностью творить чудеса, если думалъ изъ жертвы такихъ пороковъ сдлать идеалъ женской добродтели. ‘Quarterly’ былъ оффиціальнымъ журналомъ и критикъ его долженъ былъ по долгу службы ругать подобныя, далеко не лестныя для англійскаго правительства строки: ‘Родиться ирландцемъ — самая мрачная участь, какая только можетъ выпасть на долю даровитому человку, это послдняя участь, которую избралъ бы мудрый честолюбецъ, еслибы былъ способенъ выбирать. Правда, и здсь, какъ и везд, посредственность, тупоуміе — защита, равнодушіе-ручательство безопасности. Но геній, сознаніе, честь, стремленіе къ лучшему, патріотизмъ и пылкое негодованіе противъ притсненія, если и существуютъ страны, гд эти чувства могутъ развиваться и дйствовать, то Ирландія не изъ числа этихъ благословенныхъ странъ. Здсь талантъ, геній — предметъ подозрнія тупоумныхъ правителей и оскорбленій, и преслдованій мелкихъ исполнителей ихъ тиранства. Все, что не гнется — сламывается’.
Вскор посл замужества, леди Морганъ съ мужемъ похала во Францію. Пребываніе ея во Франціи было длиннымъ рядомъ торжествъ. Она имла рекомендательныя письма во вс круги, на которые распалось французское общество посл реставраціи, была знакома съ многими изъ членовъ этихъ кружковъ, когда они были эмигрантами въ Англіи, и была въ переписк съ многими знаменитостями, съ которыми лично познакомилась только по прибытіи въ Парижъ. Она имла полную возможность наблюдать. Она бывала и при двор Бурбоновъ, и въ салонахъ бонапартистовъ, гд молчаливо ожидали возвращенія de l’autre. Французское общество временъ реставраціи представляло пеструю картину самыхъ разнообразныхъ элементовъ, насильственно втиснутыхъ въ одну рамку, и давало пищу наблюдательному уму. Въ немъ слышался то языкъ молодой свободы, то старческое заговариваніе легитимизма, въ литератур, то напыщеннная рчь классицизма, то горячечныя импровизаціи романтизма, и громче ихъ обихъ псня Беранже. Плодомъ этого путешествія и наблюденій была книга ей ‘Франція въ 1816 году’. Книга имла громадный успхъ. Она появлялась какъ нельзя боле кстати. Со времени революціи Франція была запретной страной для англичанъ. Леди Морганъ была первой, которая заговорила о ней посл многихъ лтъ молчанія англійской литературы. Франція, пережившая революцію, Наполеона и начинавшая переживать еще горшее зло, реставрацію и Бурбоновъ, была не похожа на Францію временъ Людовика XVI, какою ее знали англичане. Но кром интереса новизны, книга имла неоспоримыя достоинства, въ легкихъ, бглыхъ замткахъ леди Морганъ была врная характеристика общества, пониманіе политическаго положенія Франціи и народнаго быта. Она была, какъ и все, что писала леди Морганъ, проникнута честнымъ негодованіемъ противъ реакціи и глубокимъ сочувствіемъ къ народу, бытъ котораго описанъ съ врностію и пониманіемъ, какихъ трудно было ожидать отъ фешенебельной леди. Леди Морганъ еще молодой двушкой любила ходить по хижинамъ ирландскимъ и говорить со своими Падди объ ихъ жить-быть. Любовь и пониманіе своего народа научили ее понимать жизнь чуждаго ей народа. Для улучшенія быта его она твердо держится программы виговъ: дать землю народу. ‘Отдайте голую скалу въ собственность земледльцу, и онъ сдлаетъ ее земнымъ раемъ, отдайте ему уголокъ земнаго рая на короткій срокъ, и онъ превратитъ его въ пустыню’, писала леди Морганъ. Другимъ источникомъ благосостоянія народа, кром мелкой поземельной собственности, она признаетъ развитіе промышленности и превозноситъ герцога Рошфуко Ліонкура за его фабрики, которыя открываютъ народу заработки. Она восхищается семейнымъ бытомъ французскихъ крестьянъ, которые, выростая и женившись, остаются жить вмст съ братьями и сестрами подъ патріархальной властью отца или дда, и порицаетъ англичанъ за ихъ эгоистическій и грубый длежъ ‘churlish division’, не подозрвая, сколько возмутительной безнравственности, насилія и несправедливости скрывается подъ любовнымъ видомъ этой патріархальности, послужившей Прудону идеаломъ для его ‘каторжной семьи’. Она наблюдаетъ все: школы, общественныя учрежденія, и иногда выводитъ сравненія, очень не лестныя для англичанъ. Книга ея о Франціи подняла цлую бурю. Она осмивала претензіи сен-жерменской аристократіи и говорила о правахъ народа во время владычества партія тори, возставала противъ клерикализма во Франціи, въ то время, когда онъ давилъ все, что было живого и свободнаго въ Англіи. Раздались новыя обвиненія въ измн, безбожіи, якобинств. Офиціозный критикъ ‘Quarterly Review’ Брокеръ, по наглости, грубости и безстыдству превзошелъ все, что онъ до сихъ порть писалъ оскорбительнаго о леди Морганъ. Онъ прозвалъ ее, на своемъ язык ханжества, современной езавелью (modern Jezabel), провозгласилъ, что каждое слово ея въ этой книг адская, позорная ложь (infamous infernalie). Всего боле досталось ей за ея поклоненіе Лафайетту, ‘этому тщеславному, брешущему фату, изъ котораго она сдлала себ Бога, и который, удовлетворивъ своему гигантскому тщеславію тмъ, что оскорбилъ своего короля, ниспровергъ его тронъ и подло бжалъ отъ бури, которую онъ самъ поднялъ, вернулся снова въ государственной служб для того, чтобы занять подъ властію Бонапарта мсто на Майскомъ пол’. За это преступное поклоненіе леди Морганъ была обозвана презрнной мегерой, дерикой, полоумной бабой. Но самая грубость критики послужила въ пользу леди Морганъ. Она возмутила даже людей, державшихся воззрній англійской ‘Домашней Бесды’. Еслибы тонъ критики былъ мене грубъ и циниченъ, то она принесла бы несравненно боле вреда леди Морганъ, потому что въ книг ея о Франціи была одна и очень слабая сторона, которая была доступна критику ‘Quarterly’. Голова леди Морганъ закружилась отъ овацій, которыми встрчали ее всюду, и описаніе этихъ овацій занимаетъ большее мсто, чмъ слдовало бы для интереса книги и достоинства автора. Леди Морганъ, тамъ, гд она говоритъ о себ, кажется молоденькой двушкой, попавшей изъ деревни на великосвтскій балъ и одурвшей отъ восторга при первомъ комплимент. Леди Моргамъ была не изъ тхъ женщинъ, которыхъ можно бы было запугать или разогорчить критикой. Она отмстила своему грязному критику тмъ, что въ своемъ новомъ роман ‘О’Брайэны и О’Флагерти’, бичуя англійское чиновничество, одну изъ семи язвъ Ирландіи, выставила Крокера въ лиц низкаго, продажнаго чиновника, давъ ему характеристичное прозваніе Crawley — пресмыкающійся, и Crawley, какъ у насъ Молчалинъ, въ свое время сдлался нарицательнымъ именемъ цлаго типа низко’ поклонныхъ продажныхъ чиновниковъ, сосавшихъ совъ Ирландіи. Побда осталась на ея сторон. Имя офиціальнаго критика ‘Quarterly’ изъ Крокера превратилось въ Crawley. Отмстивши съ лихвой, леди Морганъ оставила несчастнаго критика въ поко.
Шумъ, поднятый критикой, способствовалъ распространенію книги. Чмъ боле злобствовала критика, тмъ скоре раскупалось изданіе за изданіемъ. Издатель Кольбрнъ былъ мастеръ своего дла, и вполн постигъ тайну рекламы. Французское правительство съ своей стороны постаралось помочь распространенію книги. Бурбоны поспшили запретить книгу, гд имъ высказывали такія горькія истины, равно какъ и книгу г-жи Сталь о Франціи, и добились того, что книга была переведена на французскій языкъ и что ‘не было кабинета мало-мальски образованнаго человка, гд бы нельзя было найти этой книги’, говоритъ издатель автобіографіи леди Морганъ. Первое изданіе книги разошлось въ три мсяца, что, впрочемъ, объясняется столько же распространеніемъ потребности чтенія въ англійскомъ обществ, сколько и интересомъ книги.
Кольбрнъ, нажившій на ней огромные барыши, предложилъ леди Морганъ дв тысячи фунтовъ стерлинговъ за сочиненіе объ Италіи и средства въ путешествію. Италія была тмъ боле интересной страной для англійской публики, что путешествіе туда было очень затруднительно и опасно въ то время. Морганы похали и леди Морганъ написала свою книгу объ Италіи, успхъ которой, если и не былъ такъ громаденъ, какъ успхъ книги о Франціи, но былъ значителенъ настолько, чтобы принести Кольбрну большіе барыши. Описаніе природы, памятниковъ искусствъ, характеристика общества, историческіе очерки итальянскихъ государствъ, принадлежатъ перу леди Морганъ, главы о законахъ, статистик, народномъ здоровь — ея мужу. И въ книг объ Италіи леди Морганъ все та же краснорчивая проповдница политической свободы, тотъ же заклятый врагъ насилія и произвола. Она пользовалась каждой чертой, чтобы выставить разительный контрастъ между богатствомъ природы и бдствіемъ народа, и рзкими красками описывала преступленіе реакціоннаго правительства въ стран, перешедшей отъ просвщеннаго деспотизма Наполеона къ ‘блаженству быть скверно управляемой Бурбонами, имвшими божественное право управлять скверно’. Она прибыла въ Италію въ самое удобное время для наблюденій надъ этимъ управленіемъ, и ея книга объ Италіи полна интересными подробностями. Она описываетъ въ Турин страшное положеніе народа, умиравшаго съ голода, въ какой-нибудь сотн миль отъ богатыхъ житницъ Ломбардіи, потому что не было возможности подвезти хлбъ, благодаря ужасному состоянію дорогъ, и показываетъ, какъ въ то время, когда народъ умиралъ съ голоду, король занимался парадами войска, а королева — душеспасительными бесдами съ монахами. Въ Рим святые отцы и патриціи вчнаго города не ускользнули отъ бичующаго пера леди Морганъ. ‘Они истинные представители церкви и государства, пишетъ она, они добились власти интригой и невжествомъ народа, а сами — олицетвореніе интриги и невжества, власть ихъ — насиліе грозное и трусливое вмст, религія обезображена суевріемъ, растлнная и растлвающая! О правленіи Мюрата она отзывается съ похвалою, съ какою могла проповдница свободы отзываться о просвщенномъ деспотизм. Отдавая полную справедливость всмъ улучшеніямъ, устройству дорогъ, облегченію податей народа, новому устройству суда, большей свобод цензуры, она доказываетъ, что всего этого далеко недостаточно для благосостоянія и развитія народами даже иметъ вредное дйствіе на него, пріучая его постоянно разсчитывать на помощь сверху и видть милость въ томъ, что должно быть его правомъ. Посл Мюрата народъ подчинился безпрекословно Франциску. ‘Это должно учить насъ, говоритъ леди Морганъ, слдующей великой истин въ политик: что короли, которые даютъ народу милости, неспособны дать ему права, что государи, которые разсыпаютъ почести, не могутъ создать конституцію. Народъ долженъ требовать ее’. Конституція — альфа и омега политики леди Морганъ, панацея отъ всхъ народныхъ бдствій. Въ Неапол леди Морганъ была принята въ немногіе литературные и политическіе салоны, которые держались еще, несмотря на панику, распространенную Бурбонами. Ея книга о Франціи и злобныя выходки Quotidienne, Journal des Dbats, Quarterly послужили ей рекомендаціей. Все, что уцлло живого въ Неапол, встртило ее съ восторгомъ, разсчитывая что она передастъ Европ о ‘страданіяхъ и позор Неаполя и злодйствахъ клятвопреступника короля’. Каждый день вписывала въ свою записную книгу леди Морганъ новое злодйство, о которомъ ей приходилось узнать: то устроенный полиціей заговоръ, для того чтобы выказать свою врноподанническую ревность, то воспоминаніе о казни г-жи Санъ-Феличе, за то, что она принимала участіе въ планахъ карбонаріевъ, то о молодыхъ людяхъ, брошенныхъ въ подземныя мрачныя темницы за то, что осмлились прохаться верхами на Борсо, что считалось королемъ демонстраціей республиканскихъ принциповъ. Въ Венеціи леди Морганъ оплакиваетъ ‘униженіе прежней царицы морей, терзаемой когтями хищнаго орла-стервятника’. Австрійское правительство въ Венеціи не только деспотизмъ чистой воды безъ малйшей примси смягчающихъ элементовъ, но строго обдуманная и настойчиво проведенная система насилія, которая иметъ цлью угнетать, гнуть, и сломить духъ народа, стснять и уничтожать промышленность, и гасить послднюю надежду. Но просвщенный деспотизмъ Наполеонидовъ сдлалъ свое дло, и смнившій его невжественный деспотизмъ Бурбоновъ и Габсбурговъ казался еще невыносиме. Леди Морганъ оставила Италію, предсказывая новыя революціи. Исторія доказала, насколько это предсказаніе было справедливо. Бурбоны, крпко стоявшіе за свое божественное право управлять скверно, не терпли чтобы доказывали народу, блаженствовавшему подъ этимъ управленіемъ, насколько оно скверно, и запретили книгу. Эта вковая безтактность властителей, облеченныхъ божественнымъ правомъ, имла тотъ же результатъ: книга расходилась въ Италіи.
Въ наше время многое изъ того, что леди Морганъ проповдивала какъ новыя истины, стало избитымъ общимъ мстомъ, многое, въ чемъ она видла спасеніе народа отъ всхъ золъ, оказалось палліативомъ, но не надо забывать того времени, когда она писала. Довольно того, что она возбудила опасенія и вражду французскихъ и итальянскихъ правительствъ, такъ что еслибы она вернулась во Францію или Италію посл напечатанія своихъ книгъ, ее бы ожидала непріятность изгнанія. Она считалась врагомъ реакцій, что доказывается ожесточеніемъ, съ какимъ ее преслдовали подкупленные редакціею писаки, и ради этого ей можно простить хвастливость, съ какою она пользуется каждымъ случаемъ чтобы упомянуть объ этой вражд. Она имла право поставить эпиграфомъ своей книги объ Италіи:
Malheur an hon esprit dont la parole altiè,re
D’un coeur indpendant s’lance toute entiè,re
Qui respire un air libre et jamais n’applaudit
Au despotisme en vogue, и l’erreur en crdit.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Mais ferme dans ma route et vrai dans mes discours
Tel je fus, tel je suis, tel je serai toujours!
По возвращеніи изъ Италіи лэди и лордъ Морганъ получили отъ Кольбрна, начавшаго издавать New-Monthly Review, приглашеніе постояннаго сотрудничества. Лэди Морганъ написала рядъ смлыхъ и блестящихъ статей въ опроверженіе избитыхъ обвиненій англичанъ, что вс бдствія Ирландіи происходятъ отъ абсентеизма и доказывала, что абсентеизмъ — слдствіе злоупотребленій и неспособности правителей и несправедливыхъ законовъ. Кольбрнъ заказалъ ей еще нсколько статей объ историческомъ значеніи женщины и вліяніи ея на общество, но въ этихъ статьяхъ боле краснорчивой декламаціи, чмъ дла. Эти статьи подали ей мысль написать черезъ нсколько лтъ книгу: ‘Женщина и ея господинъ’ (The Woman and her Master). Сочиненіе это было задумано по очень широкому плану, но оно осталось недоконченнымъ. Леди Морганъ хотла доказать, что во вс вка, во всхъ странахъ женщина, несмотря на систематическое униженіе, глубокое невжество и подчиненіе, въ которомъ ее держали, несмотря на вс препятствія, которыми сковывали каждый шагъ ея, никогда не была подчинена на самомъ дл, но постоянно поднималась выше того низкаго уровня, на которомъ держалъ ея господинъ, и не смотря на узкій кругъ, отмренный ей стнами дома, умла жить для идеи и передавать ее изъ поколнія въ поколніе. Начиная съ эпохи младенчества, когда на женщину смотрли исключительно какъ на предметъ удовлетворенія животной страсти, она доказала что въ ней таятся силы жить для великихъ цлей. Жизнь ея была сведена исключительно на животныя отправленія, — она служила иде. Ее считали самкой — она заявила себя великой нравственной силой. Въ каждой иде, которой служило человчество, въ каждомъ шаг его впередъ она внесла свое вліяніе, и если это вліяніе далеко не всегда было отмчено на страницахъ исторіи, которая постоянно до послднихъ годовъ заносила на свои страницы только вншнія проявленія жизни государства, то тмъ не мене это вліяніе существовало и было могучимъ двигателемъ человчества впередъ. Женщина была дятельнымъ орудіемъ распространенія идей. Быстро усвоивая идеи генія, она служила имъ жрицей во храм, пиіей на треножник, пророчицей въ пустын, проповдницей у дикихъ племенъ, мученицей на костр и даже воительницей за нихъ съ мечомъ и знаменемъ въ рук. Въ дни насилія и гнета, когда было невозможно провозглашать идеи на площадяхъ и рынкахъ, она проповдывала ее у домашняго очага, въ небольшихъ кружкахъ общества. Она тонко умла намекать на то, что опасно было высказать. Убжденіе господина въ ея ничтожеств было ей защитой, и чмъ сильне было его убжденіе, тмъ успшне была ея дятельность, и только, когда благотворное вліяніе этой дятельности становилось ощутительно для него, онъ останавливался передъ нимъ съ оскорбительнымъ изумленіемъ, или отвергая ея заслуги приписывалъ все одному себ. И женщина свято исполняла свою миссію, не ожидая, что заслуги ея будутъ признаны. Она во вс вка талантами, энергіей, геніемъ служила господину, ему доставалась вся слава, все торжество успха, она оставалась въ неизвстности, въ прежнемъ униженіи. Ни одно изъ ея правъ не было признано, ни одна неправда, угнетавшая ее, не была уничтожена. Она оставалась попрежнему заключенной въ тсномъ мір чувства. Въ древнемъ мір, когда законодатели не могли дйствовать на умъ народа, они пытались фанатизировать его чувствомъ. Это было дло женщинъ. И посл этого господинъ чувство же ставилъ ей въ преступленіе. Христіанскій міръ изрекъ на нее за то свои анаемы. Эти анаемы повторялись вками. Ее обрекли на вчное подчиненіе, отъ котораго освобождала ее могила или келья. Эти анаемы повторяются и теперь въ измненной форм. И до сихъ поръ женщина считается постоянно несовершеннымъ существомъ, которому нужна постоянная опека господина. Ея нравственная сила не признана, ея геній, когда его нельзя отвергнуть, называется анормальностью. И несмотря на то, женщина и теперь, какъ въ древніе вка, служитъ разуму и свобод. Вотъ въ короткихъ словахъ содержаніе книги леди Морганъ. Она иллюстрировала свою идею примрами изъ исторіи. Идея справедлива, но лэди Морганъ, вслдствіе пылкости своей натуры, не остановилась на этой правд и стала утверждать, что служеніе женщины иде было полне и чище, чмъ служеніе мужчины, что она отличается большею чуткостью, чмъ онъ, на все прекрасное, все великое, героическое. Она придавала много значенія этой мысли и очень тщательно готовилась къ этому сочиненію, собирала историческіе матеріалы и надялась, что оно броситъ новый свтъ на жизнь женщины. Трудъ этотъ не былъ никогда оконченъ, и вышелъ всего одинъ томъ, гд она собрала нсколько типовъ женщины изъ библіи и древняго міра. Читатель не найдетъ ничего новаго въ типахъ Арріи, Порціи. Изъ библейскихъ женщинъ Маріамъ, сестра Моисея и Аарона, была описана не въ дух правоврной протестантки. Лэди Морганъ съ наслажденіемъ выставляетъ контрастъ между Морганъ и братьями ея. Оба измнили длу, которому служили, она осталась ему врна. Моисей взялъ себ жену изъ племени эіопскаго, несмотря на установленный имъ самимъ законъ, запрещавшій евреямъ брататься съ язычниками. Ааронъ, возставшій за то вмст съ Маріамъ противъ первосвященника, отступаетъ и беретъ назадъ свое обличеніе, одна Маріамъ не хочетъ смириться, несмотря на то, что ее ждетъ изгнаніе изъ стана евреевъ и страшная смерть въ пустын. Она не унизится, потому что она возставала за правду, она помнитъ, что и она пророчица, и она вела за собой народъ. ‘И духъ Божій сходилъ не на одного тебя, но и на меня’, говоритъ она Моисею,— изгоняется изъ стана и погибаетъ въ пустын, ‘И съ тхъ поръ никто не зналъ о ней ничего’.
Новый свтъ, который лэди Морганъ мечтала бросить, былъ далеко не новъ. Всегда были женщины, ставшія высоко надъ низменнымъ уровнемъ своего пола, всегда были женщины, умвшія вдохнуть мужество въ мужчину, когда онъ падалъ духомъ. Это созналъ, наконецъ, и господинъ ея, но не признавалъ, чтобы это давало ей право на освобожденіе отъ его власти. Лэди Морганъ не берется доказывать это господину, въ ея книг нтъ ни слова о правахъ женщины, нтъ горечи и злобы рабыни, рвущей свои оковы, ничего подрывающаго основы общественнаго быта, которыя, какъ извстно, могутъ держаться только подчиненіемъ женщины. Она тратитъ свое краснорчіе исключительно на то, чтобы доказать господину: ‘твоя раба чище, честне, лучше тебя, врне тебя служитъ иде’.
Лэди Морганъ, какъ уже сказано было выше, играла большую роль въ политическихъ длахъ Ирландіи, она не забывала для шумныхъ удовольствій свта свой родной, зеленый Эринъ. Гостиная ея въ Дублин была сборнымъ мстомъ фешенебельнаго общества и членовъ политическихъ партій, и лэди Морганъ, сдлавшись центромъ агитаціоннаго кружка, выказала много политическаго такта. Въ дл религіи она была свободной мыслительницей, и въ книгахъ о Франціи и Италіи, со своей обычной рзкостью, выставляла то зло, которое принесъ католицизмъ этимъ странамъ, но въ Ирландіи вопросъ католицизма былъ тсно связанъ съ вопросомъ о допущеніи въ парламентъ ирландскаго вліянія, и лэди Морганъ сдлалась дятельной союзницей общества соединенныхъ католиковъ. Мужъ ея и она собирали подписи католиковъ для петиціи парламенту. Лэди Морганъ служила Ирландіи и красотой и умомъ. Она учила аристократическую молоджь, гонявшуюся за оленями въ своихъ великолпныхъ паркахъ, стыдиться позорной праздности и служить Ирландіи, и многихъ изъ нихъ привлекла въ общество, основанное ею и мужемъ подъ именемъ Registration Society. Эти молодые люди были извстны въ обществ подъ именемъ молодыхъ людей лэди Морганъ (Lady Morgan’s youngmen). Организація этого общества могла сравниться только съ организаціей лиги противъ хлбныхъ законовъ. Она писала по этому поводу въ своемъ дневник. ‘Наше общество ростетъ, подписка идетъ великолпно, вс молодые либералы всхъ сословій присоединяются къ намъ Говорятъ, что ихъ называютъ въ обществ либералами школы лэди Морганъ. Вотъ похвала’. Лордъ Энгльси, бившій лордъ — намстникъ Ирландіи, руководился во многихъ случаяхъ совтами лэди Морганъ. Вскор посл его прізда въ Ирландію тори сдлали политическій обдъ, на который пригласили и его, надясь поставить его этимъ шагомъ въ солидарныя отношенія съ ними. Лэди Морганъ, узнавъ это, тотчасъ написала одному общему пріятелю, прося отговорить лорда Энгльси отъ шага, который скомпрометировалъ бы его передъ партіей виговъ, и лордъ Энгльси послушался ея совта. Агитація въ Ирландіи усилилась.
Это было время торжества лэди Морганъ. Везд, куда она ни являлась, народъ бжалъ за ней толпами, ее встрчали восторженными рукоплесканіями въ театрахъ, О’Коннель говорилъ рчь въ похвалу ея заслугамъ, какъ писательниц-гражданк Ирландіи. Земледльцы, ремесленники, политическіе клубы посылали ей адресы, къ ней приходили депутаціи народа съ просьбой заявить объ его нуждахъ и помочь имъ. Ни одной женщин-писательниц въ Англіи не выпадала на долю такая популярность. Она имла большее вліяніе на народъ, чмъ многіе члены парламента. Народное негодованіе, возбужденное ея романами, заставило правительство отмнить нкоторыя стснительныя мры, и лэди Морганъ не безъ причины хвалилась, что Ирландія обязана этимъ ея романамъ.
Отмна пришла позже, торійское министерство не думало обращать вниманія на справедливыя жалобы ирландскаго народа. Недовольство росло, наставала минута, когда нужно было принимать какія-нибудь мры. Лэди Морганъ, которая была въ большой дружб съ О’Коннелемъ, пока дло шло объ общихъ вопросахъ и выраженіи протеста противъ притсненій Англіи, разошлась съ нимъ, когда пришлось съ высоты общихъ теорій опуститься на практическую почву. Агитація О’Коннеля касалась правъ лордовъ на землю, а лэди Морганъ крпко стояла за неприкосновенность этихъ правъ. Цль ея была одна — политическая свобода, а агитація О’Коннеля выходила, по ея мннію, за границы легальности, и мнніе это выказало неспособность лэди Морганъ заглянуть дале настоящей минуты. Она писала въ своемъ дневник, что отъздъ лорда Энгльси, вызванный агитаціей О’Коннеля,— неизгладимое пятно на Ирландіи, и это пятно сдлали соціальныя теоріи агитатора, которыя грозятъ гражданской войной съ ея неисчислимыми бдствіями. За отзывомъ Энгльси послдовалъ извстный Coercion-bill, который даже знаменитый либералъ лордъ Брумъ скрпилъ своимъ именемъ. Лэди Морганъ писала по этому поводу лорду Энгльси:
‘Ирландія такъ же непогожа на ту страну, какою я оставила ее три мсяца тому назадъ, какъ и Кохинхина. Если судить по наружности народа и положенію вещей, знатокъ революцій (а я обладаю въ немалой степени этой способностью) можетъ сказать, что мы живемъ наканун страшныхъ и губительныхъ потрясеній общества, наканун страшнаго взрыва всхъ горючихъ элементовъ. Представьте себ безчисленныя толны низшихъ классовъ, которыя идутъ тсными рядами, сосредоточенныя, молчаливыя и готовыя кинуться по первому слову, по первому миганью глаза. И это на другой день посл обнародованія правительствомъ прокламацій, запрещающихъ всякія собранія. Прочія сословія парализированы, правительство не иметъ ни одного органа, чтобы дйствовать на настроеніе общества, ни одной газеты, которая захотла бы служить ему. Терроръ — пароль дня. Парламентъ закрытъ на шесть недль. У народа отнята всякая надежда на облегченіе его бдствій. Неужели въ Англіи ничего не знаютъ о положеніи длъ’.
Опасенія леди Морганъ не сбылись. Страшнаго общаго взрыва не было: были мстные мелкіе взрывы и шайки уайтбойевъ пошли рзать ландлордовъ, жечь ихъ замки и вшать миддльменовъ. Неудача агитаціи, отъ которой они ожидали такъ много, мрачное положеніе общественныхъ длъ сильно подйствовали на леди Морганъ. Она тосковала и объ обманутыхъ надеждахъ Ирландіи и о превращеніи собственной агитаторской дятельности, и чтобы разсяться похала съ мужемъ во Францію. Результатомъ этой поздки была новая книга о Франціи 1829—1830 годовъ. Это сочиненіе отличалось боле серьзными достоинствами, чмъ первое, въ немъ было мене салонной болтовни, мене самовосхваленія, большая зрлость и глубина сужденій и боле силы въ язык, и несмотря на то, оно имло несравненно мене успха, чмъ ея первая книга о Франціи. Но объ этомъ будетъ сказано дале. Вторая книга давала читателямъ картину проснувшейся Франціи 30-хъ годовъ, леди Морганъ поставила эпиграфомъ слова Лафайэтта: ‘Франція хорошо знаетъ свои права и знаетъ какъ защищать ихъ’. Леди Морганъ со своей обычной чуткостью замтила настроеніе народа: она была поражена овладвшей имъ жаждой знанія. Она писала: ‘Быстрое распространеніе желанія, потребности ненасытной страсти къ ученію, къ знанію во всхъ его отрасляхъ и во всхъ его примненіяхъ можно сравнить только съ быстротой, съ какою распространялась зараза суеврія, въ т добрыя старыя времена, когда каедра проповдника была единственнымъ мстомъ поученія народа и когда часы отдыха народа тратились на празднованіе праздника осла, на который его сгоняли страхомъ отлученія отъ церкви въ случа неповиновенія’. Наблюдая положеніе Франціи, она не теряетъ изъ вида ни Англію, ни Ирландію, и при каждомъ случа кидаетъ въ лицо Англіи упрекъ въ бдствіяхъ Ирландіи. Такъ умственное развитіе и довольство нкоторыхъ ремесленниковъ и мелкихъ торговцевъ Парижа заставляютъ вспомнить своихъ оборванныхъ, голодныхъ невжественныхъ Падди, заботы новаго французскаго правительства о народномъ образованіи,— безпечность англійскаго въ томъ же отношеніи. Она говоритъ: ‘несмотря на честные и великіе труды, понесенные Англіей для освобожденія человческаго разума, большая часть этой страны продолжаетъ еще ржать съ епископомъ (намекъ на праздникъ осла), подписывать, не бывши въ состояніи прочесть или понять вс постановленія его церкви, и принимать съ слпой врой крупицы знанія, которыя имъ отмриваютъ въ университетахъ. Тайна искусства укрощать это ‘животное’, человка, была везд хорошо постигнута, и если ‘пантера (намекъ на дйствующее лицо мистеріи осла) не хочетъ покориться сил, то ее обманомъ длаютъ кротче овцы. Но какъ сторожа сумасшедшихъ часто заражаются сами умственными недостатками тхъ, кого они стерегутъ, такъ и учители идіотизма заражаются и въ очень сильной степени идіотизмомъ, который проповдуютъ. Ржаніе осла не исключительно удлъ ‘черни’, но такъ же часто раздается и въ палатахъ сильныхъ міра, какъ и въ темныхъ углахъ простонародья’.
Эпоха 30-хъ годовъ Франціи давала еще боле богатый матріалъ для наблюдательнаго ума. Въ Париж народъ толпами осаждалъ двери публичныхъ курсовъ, романтизмъ развивалъ свою пеструю и яркую хламиду какъ знамя свободы. Гюго плъ свои первыя псни. Цлая фаланга историковъ давала уроки народу и правителямъ. Промышленность оживала. Tiers-tat — эта основа народнаго благоденстія и развитія для виговъ, плодился день это дня и длался прочно установленной, признанной силой. Леди Морганъ торжествовала побду своихъ принциповъ. ‘Великій урокъ французской революція былъ данъ всмъ, говоритъ она, и данъ не даромъ. Народъ теперь пожинаетъ плоды своихъ жертвъ и страданій’. И она удивлялась смлости ума этого народа, ‘который если и не обладаетъ способностью къ публичнымъ преніямъ, обусловливающею превосходство англичанъ въ формахъ оппозиціи, за то далеко оставилъ ихъ за собой на пути освобожденія отъ ига софизма и предразсудковъ, который доросъ до пониманія пользы знанія, какъ могущетственнаго орудія своего освобожденія’. Но въ то же время леди Морганъ строго осуждаетъ недостатокъ самодятельности французскаго общества и его централизаціонные инстинкты, которые могутъ отнять у него плоды принесенныхъ имъ жертвъ для свободы. ‘Но народъ во Франціи порвалъ вс связи съ прошедшимъ’, прибавляетъ она, ‘и если народу суждено быть порабощену словами, то французскій народъ потребуетъ новыхъ словъ’. И въ этой книг леди Морганъ не даетъ пощады Бурбонамъ и зло смется надъ мрами министерства Вилліера для народнаго образованія. ‘Онъ считалъ необходимымъ во имя религіи, нравственности и народнаго блага, ограничить воспитаніе народа самыми узкими рамками (partout les mmes propos, partout le mme jargon) и воспитаніе народа было поручено ордену братьевъ Ignorantins, вполн заслуживающему это имя’. Леди Морганъ по складу своего ума и характера была способна вполн понять духъ Франціи и увлечься ею. Англійская національная ненависть не простила ей этого поклоненія враждебному народу, торіи — поклоненіе идеямъ, которыя они считали разрушительными, тмъ боле, что ея книга была усяна колючими для нихъ намеками въ вид: partout les mmes propos, partout le mme jargon. Книга оканчивается блестящими надеждами на правительство Лудовика-Филиппа, ‘которое должно было открыть тайну хорошаго управленія для выгодъ и счастія большинства’. Но эта тайна, вмст съ многими другими, далеко не столь благодтельными, не была никогда открыта Франціи Луи Филиппомъ, но увезена въ Англію. Книга оканчивается краснорчивымъ диирамбомъ въ честь Франціи, ‘которая вынесла такъ много униженій и страданій для того, чтобы вырвать у судьбы знаніе этой великой тайны и ея примненія на дл. Жертвы ея усилій и страданій не имли равныхъ въ себ въ лтописяхъ народовъ. Она заплатила дорого, но не слишкомъ дорого за это знаніе, которое она повдала другимъ народамъ. Она вынесла позоръ владычества чужеземцевъ, клеветы, поруганіе и вражду всего міра, возставшаго на нее съ оружіемъ въ рукахъ. Народы забыли свою вковую вражду чтобы идти на ея погибель. Грозная сила вншнихъ враговъ, раздоры и измна внутреннихъ, предразсудки, освященные вками, корысть и властолюбіе, лишившіяся своихъ правъ, все возстало противъ нее. Но она восторжествовала надо всмъ. Восторжествовала надъ феодальнымъ варварствомъ, надъ тиранствомъ правителей, надъ невжествомъ и жестокостью. Она повергла беззаконныя привиллегіи во прахъ и возстановила попранное право. Она доказала, что этотъ прекрасный міръ созданъ не для одного владыки, но для всхъ людей, и что неравенство не можетъ быть никогда закономъ мудрого божества’. Она говоритъ дале о миссіи Франціи быть проповдницей свободы въ Европ и заканчиваетъ слдующими словами, которыя можно назвать пророческими: ‘Если придетъ время, что Франція и свобода будетъ на одной сторон, а деспотизмъ и Европа, вооруженные противъ обихъ на другой, и въ великой борьб, которая завяжется между добромъ и зломъ, правомъ и насиліемъ, сила будетъ не на сторон Франціи, и соединенныя силы враговъ изгладятъ имя Франціи изъ карты европейскихъ націй, то и тогда они будутъ безсильны застращать или поработить ее, и столкнуть сыновъ ея назадъ, въ мрачную пропасть суеврія, невжества и умственнаго застоя’.
Несмотря на неоспоримыя достоинства этой книги, она первое время очень дурно расходилась въ публик — и причиною тому была ссора лэди Морганъ съ ея издателемъ Кольбрномъ. Кольбрнъ, который значительной долей своего состоянія былъ обязанъ лэди Морганъ и часто шутя говорилъ, что между ними заключенъ бракъ по литератур, началъ поступать въ отношеніи ея какъ поступаютъ съ своими женами супруги, увренные въ неотъемлемости своихъ правъ. Ни одинъ издатель не могъ соперничать съ нимъ ни въ цн, которую онъ могъ дать, ни въ искусств рекламы. Онъ былъ увренъ, что лэди Морганъ, умвшая выговаривать себ очень выгодныя условія, не осмлится измнить ему, и замшкалъ отвтомъ на ея условія объ ея новой книг ‘Франція въ 1829—1830 году’, надясь что она запроситъ мене, потому что ея послдній романъ ‘О’Брайены и О’Флагерти’ не принесъ ему тхъ барышей, къ которымъ она пріучила его. Лэди Морганъ тотчасъ заключила условія съ другими издателями, Сандерсомъ и Отуейемъ. Больбрнъ, узнавъ объ этомъ, писалъ ей, требуя чтобы она уничтожила эти условія, угрожая въ противномъ случа повредить ея книг. Леди Морганъ, разумется, не уступила и Больбрнъ отмстилъ ей жестоко. Въ его рукахъ были вс средства къ мщенію. Онъ былъ издателемъ New Monthly Review, National Magazine, пайщикомъ Times и многихъ газетъ и журналовъ. Вс эти газеты и журналы, превозносившіе до небесъ ея первую книгу о Франціи, накинулись съ безпощаднымъ озлобленіемъ на вторую. Издатели понесли страшные убытки и писали лэди Морганъ, прося ее уничтожить контрактъ. Она отказалась и требовала, чтобы они начали процессъ съ Кольбрномъ. Процессъ стоялъ дорого, а Сандерсъ и Отуей были близки къ банкротству,— Кольбрнъ нанесъ имъ послдній ударъ. Онъ публиковалъ во всхъ журналахъ и газетахъ, что продаетъ вс сочиненія лэди Морганъ за полцны. Объявленіе: ‘лэди Морганъ за полцны’ крупнвшими буквамъ било выставлено на окнахъ его магазина. Леди Морганъ сама начала процессъ съ Кольбрномъ. У ней въ рукахъ было письмо отъ Кольбрна, съ угрозами что она раскается въ своемъ отказ отдать ему ‘Францію въ 1829—1830 годахъ’. Благодаря этому доказательству и своимъ связямъ, она выиграла процессъ. Кольбрнъ былъ присужденъ заплатить ея издателямъ штрафъ, отказаться во всхъ своихъ изданіяхъ отъ прежнихъ критикъ книги и уничтожить убійственное для литературной извстности лэди Морганъ объявленіе Lady Morgan’s works half-price. Книга стала раскупаться, но далеко не такъ быстро, какъ можно было ожидать, судя по первымъ книгамъ. Сандерсъ и Отуей не имли генія Кольбрна въ реклам. Сверхъ того пока книга лежала убитая критиками Кольбрна и пока тянулся процессъ, появились другія книги, которыя отвлекли отъ нея вниманіе публики. Вотъ отъ какихъ причинъ часто зависитъ успхъ книги. Критика Quarterly Review отнеслась на этотъ разъ несравненно благосклонне и къ поклоненію лэди Морганъ французской революціи и Лафайэтту, и въ ея безбожнымъ идеямъ о свобод совсти. Судьбами Англіи управлялъ уже не Кстльри, въ 30-мъ годамъ Англія отреклась отъ многихъ предубжденій и предразсудковъ и вызвала слдующую похвалу лэди Морганъ: ‘Изъ какого болота рабства, изъ какой грязи предразсудковъ, безумія и самодовольнаго униженія поднялась Англія, съ этой, еще такъ недавней, эпохи, когда такія вещи писались, авторы награждались и поощрялись рукоплесканіями и похвалами публики’.
Вслдъ за своей второй книгой о Франціи, леди Морганъ написала рядъ сценъ и очерковъ изъ ирландской жизни подъ заглавіемъ Patriotic Sketches. Она поставила себ задачей показать въ этихъ очеркахъ свое отечество Англіи такъ, какъ оно есть, и разсять вковое предубжденіе англичанъ противъ ея народа. Ирландскій народъ въ глазахъ англичанъ былъ сборищемъ лукавыхъ, подлыхъ и отвратительно грязныхъ животныхъ, которыя какъ свиньи лежали въ грязи въ своихъ хижинахъ, напившись до безчувствія, и выходили изъ него только для того, чтобы подраться. А вся нація вообще была неспособной ни къ чему расой, осужденной на безъисходное невжество, нищету, подчиненіе и застой, и это несмотря за то, что имена Юма, Свифта и многихъ другихъ писателей и ученыхъ, которыми гордится Англія, были именами уроженцевъ зеленаго Эрина. Въ этихъ очеркахъ видна все та же леди Морганъ — пылкая ирландка, которая страстно любитъ свой зеленый Эринъ, своихъ Падди, и которая не останавливается ни передъ чмъ, лишь бы ей высказать свою правду. Показывая въ своихъ патріотическихъ очеркахъ Англіи задавленныя силы народа, говоря ей: ‘вотъ что ты сдлала, смотри’, она безпристрастно высказываетъ и любимому зеленому Эрину многія горькія истины. Она упрекаетъ его за долгій сонъ и за безумныя вспышки дикой силы, въ которыхъ проявлялись его пробужденія, и за то, что его порывистая страстность не умла выдержаться въ упорную стойкость для преслдованія разъ сознанной цли. Народные типы и многія сцены народной жизни были написаны съ необыкновеннымъ мастерствомъ, и зеленый Эринъ остался доволенъ своимъ изображеніемъ въ патріотическихъ очеркахъ, онъ понялъ любовь, которая скрывалась и подъ горькимъ словомъ осужденія. Униженный, оклеветанный Эринъ умлъ понимать правду, и леди Морганъ имла полное право сказать о себ: ‘Если я впродолженіе многихъ лтъ и многихъ томовъ, которые посвящала служенію или удовольствію общества, хоть разъ выказала примръ нетвердости принциповъ или уклоненія отъ правды ради своихъ личныхъ выгодъ или угожденія кому либо, или ради еще сильнйшаго искушенія (для натуры вмст и женственной и ирландской), желанія популярности и моды, если я когда либо отступила отъ истины или заглушила въ себ честное сочувствіе къ своимъ братьямъ, тогда и только тогда могу я быть осуждена тми, чьи похвалы стоитъ заслужить. Но люди, чьи похвалы стоило заслуживать, были вс до одного на сторон леди Морганъ. Она была въ дружб со всми писателями прогрессивной Англіи. Лейтъ Гентъ, молодой талантливый поэтъ школы Байрона, подававшій большія надежды и рано умершій, въ своемъ юмористическомъ стихотворенія объ англійскихъ писателяхъ такъ описывая леди Морганъ:
And dear lady Morgan, see, see when she comes.
With her pulses all beating for freedom likee drams *.
* Вотъ идетъ милая леди Морганъ, и пульсъ ея бьется за свободу какъ барабанъ.
заканчиваетъ свое стихотвореніе словами:
That Truth and she, come what may, wontbe parted *.
* И правда, чтобы она ни длала, никогда не разстанется съ ней.
Леди Морганъ гордилась этихъ отзывомъ столько же, сколько и оваціями, которыми ее встрчали всюду. И онъ былъ вполн заслуженъ. И эти патріотическіе очерки, несмотря, на то, что въ нихъ талантъ леди Морганъ спустился на боле реальную почву, имли несравненно меньшій успхъ, чмъ ея первые романы, со всми ихъ недостатками. Интересъ, возбужденный въ обществ ирландскими длами, ослаблъ, въ англійской литератур выходили новые таланты, которые затмвали леди Морганъ, и сверхъ того, издателями были Сандерсъ и Отуэй, которымъ она отдала эти очерки, чтобы вознаградить себя за убытки, понесенные изданіемъ ея второй книги о Франціи.
Леди Морганъ вела дневникъ, приготовляя матеріалы для своей автобіографіи, и написала первыя главы. Она задумала писать ее съ цлью показать молодымъ двушкамъ, какъ женщина трудомъ и энергіей можетъ пробить себ дорогу въ жизни. Но эта автобіографія не была окончена, и по первымъ главамъ нельзя судить о томъ, не разсталась ли бы съ ней въ этомъ трудномъ испытаніи ея неизмнная правдивость. Дневникъ ея — собраніе короткихъ и бглыхъ замтокъ обо всемъ, что останавливало ея вниманіе: тутъ и свтская сплетня, и свтлая мысль, и негодованіе гражданки, и тщеславіе кокетки, смшиваются въ пестромъ калейдоскоп. Вслдъ за насмшкой надъ раздирательнымъ письмомъ старой леди, оплакивавшей безвременную кончину своей обезьяны, попадается замтка о томъ, какъ поразило ее въ 1820 году въ Англіи измненіе въ физіономіи народа, въ сравненіи съ тмъ, какъ она помнила его въ свою первую поздку, лтъ за десять тому назадъ. ‘Он (т.-е. физіономіи) смотрятъ несравненно боле осмысленными и мене хорошо выкормленными. Блага науки, распространеніе просвщенія на каждомъ шагу кидаются въ глаза, но незамтно чтобы благосостояніе народа улучшилось отъ распространенія этихъ благъ цивилизаціи’. Дневникъ полонъ колкими выходками противъ тори и министерства Кэстльри, которому такъ доставалось отъ Байрона.
‘Оно (т.-е. министерство) можетъ существовать только у насъ. Деспотизмъ въ политик, продажность, клевета, упадокъ во всемъ, ханжество — вотъ девизъ всей ихъ клики’. Дале, посл нелестной и мткой характеристики англійской аристократіи, она прибавляетъ: ‘Нтъ ничего удивительнаго, что англійская аристократія дала такъ мало геніевъ. Что значитъ одинъ примръ лорда Байрона въ сравненіи съ неспособностью цлаго класса’. И въ параллель этой неспособности, отсталости и холопства англійской аристократіи времени Георга IV, она съ любовью вспоминаетъ о многихъ мученикахъ за свободу Ирландіи. ‘Когда въ 1777 г. Press (листокъ, издававшійся ирландскими агитаторами) былъ сожженъ рукою палача и Петръ Финерти, типографъ, былъ выставленъ у позорнаго столба за напечатаніе ‘возмутительнаго памфлета’, Артуръ О’Конноръ всталъ рядомъ съ нимъ у столба и простоялъ все время держа зонтикъ надъ его головой. Да, были люди. Они никогда не ползали передъ властью’. ‘Что за время, что за страна Ирландія’, пишетъ она дале: ‘Рента О’Коннеля выросла до 14,450 ф. ст. Вотъ доказательство способности ирландцевъ позволять надувать себя, и неспособности партіи тори и палаты. Они — усерднйшіе союзники О’Коннеля и пропагаторы и основатели его славы, популярности и каррьеры’. Мы уже видли, что въ отношеніи О’Коннеля, леди Морганъ не съумла стать выше предразсудковъ своего времени и своей партіи, и предвидть то время, когда парламентъ будетъ вынужденъ сдлать ирландскому народу уступки даже въ нкоторыхъ отношеніяхъ значительне тхъ, которыя требовалъ О’Коннель. Религіозная и политическая свобода была девизомъ леди Морганъ и она разражалась негодованіемъ противъ всего, что стсняло ее. ‘Лорды отвергли даже такое умренное измненіе билля о церкви, пишетъ она въ дневник, и несчастная Ирландія, или, врне сказать, независимость и свобода какъ въ Англіи, такъ и въ Ирландіи, обманута въ своихъ надеждахъ. Ни одно злоупотребленіе не уничтожено, не сдлано ни одной попытки для улучшенія, помощи и умиренія страны. Уже цлыя корпораціи грязныхъ оранжистовъ, перовъ, судей, служителей церкви и даже habitus двора наводнили Ирландію, захватили вс мста. Вс элементы злоупотребленій остались въ прежнемъ вид. Бдствія, которыя обрушились на Ирландію, могутъ сравниться только съ ея тупоумнымъ подчиненіемъ всякому злоупотребленію, самому возмутительному притсненію. Цлыя столтія терпла она несправедливости и угнетенія, которыя неминуемо довели бы другой народъ до взрыва. Подлость ихъ равняется только ихъ невжеству. На это можно написать цлую книгу, которая будетъ вчно нова’. Леди Морганъ, наконецъ, сама заговорила языкомъ О’Коннеля, но только въ своемъ дневник.
Въ частной жизни леди Морганъ далеко не высказала того мужества и энергіи, какъ въ литератур. Она можетъ служить для психолога любопытнымъ примромъ того, какъ самыя мелочныя слабости уживаются рядомъ съ замчательной энергіей. Въ то время, когда она, выпуская въ свтъ свою ‘Ida of Athene’, несмотря на осторожные совты издателя, отказывалась выпустить рзкія мста и безстрашно готовилась вынести бурю критикъ, клеветъ и обвиненій, которою ей грозили, она ужасно боялась, чтобы въ обществ не узнали, что она отправилась въ театръ въ наемной карет. Экипажъ леди, у которой она гостила, сломался и миссъ Оуэнсонъ готова была отказаться отъ театра, чтобы только не хать туда на извощик, но пріятельница ея настояла на поздк въ театръ, и чтобы дублинская публика не узнала ничего о позорной зд въ наемной карет, извощику было строго приказано не подавать къ подъзду по окончаніи спектакля, а стоять въ сторон. Дамы надялись проскользнуть незамтно въ толп. Но миссъ Оуэнсонъ не могла быть незамченной въ публик. Ее окружила толпа знакомыхъ и провожала до подъзда. Миссъ Оуэнсонъ обмирала отъ стыда. Любезные кавалеры начали вызывать карету леди, съ которой была миссъ Оуэнсонъ, извощикъ, исполняя строгій приказъ, стоялъ въ сторон. Кавалеры, какъ разсчитывала миссъ Оуэнсонъ, заключили, что кучеръ еще не прізжалъ, и предложили, на что она вовсе не разсчитывала, проводить дамъ до дома. Все общество пошло пшкомъ, несмотря на страшнйшую грязь. Извощикъ халъ поодаль, но ему это надоло и онъ, наконецъ, спросилъ: ‘Разсчитаетесь ли вы, что-ли, или сядете?’ Ужасъ и конфузъ миссъ Оуэнсонъ были неописанные. Дло разъяснилось при громкомъ смх, которымъ она скрыла очень непріятно щемившее самолюбіе.
Въ жизни лэди Морганъ встрчается черта такого рода и покрупне. Несмотря на то, что она распиналась, доказывая въ Women and her Master, что женщины самоотверженне мужчинъ служатъ иде и человчеству, она изъ эгоистическаго страха за свою жизнь и жизнь мужа уговаривала его бросить свое мсто доктора въ минуту опасности. Опасность, грозившая въ то время, была страшная гостья изъ Индіи — холера. Въ наше время, когда холера стала привычнымъ явленіемъ, трудно представить панику, охватившую Ирландію въ первую холеру. Она свирпствовала съ страшной силой въ голодномъ народ, жившемъ въ свиныхъ хлвахъ. Лордъ Морганъ былъ главнымъ докторомъ при дублинской тюрьм Маршалси. При появленіи холеры во Франціи, онъ представилъ правительству записку о необходимости очистить воздухъ тюремъ, размстить по боле просторнымъ помщеніямъ арестантовъ, которыми были набиты дублинскія тюрьмы, и принять вс необходимыя предосторожности. Жена уговаривала его бросить тюрьмы, въ которыхъ отъ тсноты, сырости и міазмовъ и безъ всякой эпидемія могла развиться холера, и ухать съ нею въ загородную виллу. Морганъ отказался, напомнивъ ей о своемъ долг доктора оставаться на мст опасности, и предложилъ ей ухать одной. Она отказалась и занесла въ свой дневникъ, что если сэръ Чарльзъ исполняетъ свой долгъ, то и она должна исполнить свой.
Лэди Морганъ прожила съ мужемъ двадцать лтъ, несмотря на нкоторое несходство вкусовъ, вполн счастливо, хотя многія опытныя матроны, видвшія бурный періодъ ихъ сватовства, предсказывали неминуемое крушеніе ладьи ихъ супружескаго счастья. Миссъ Оуэнсонъ, несмотря на свою страстную любовь къ жениху, упорно не хотла назначить день свадьбы, или назначивши его вслдствіе неотступныхъ просьбъ жениха, неожиданно узжала гостить на продолжительное время въ замки знакомыхъ леди, выбирая нарочно дальніе. Матроны ужасались ея безнравственности и кокетству, но миссъ Оуэнсонъ, по своей порывистой и страстной натур, была неспособна къ разсчитанному кокетству — то было отстаиванье своей двичьей воли, и ни одна двушка не пользовалась такъ полно своей двичьей волей, какъ миссъ Оуэнсонъ. Цпи брака, которыя, при безпощадной строгости общественнаго мннія къ женщинамъ, тяжеле въ Англіи, чмъ гд-либо, пугали молодую двушку. И она отступала передъ страшнымъ безповоротнымъ шагомъ. Чувство влекло ее къ Моргану, свобода возмущалась противъ мысли дать себ господина. Это вызвало между помолвленными ссоры, которыя едва не довели до полнаго разрыва. Миссъ Оуэнсонъ въ своемъ желаніи оградить свою собственную независимость, зашла за границу до посягательства на независимость своего будущаго мужа. Она приняла такой рзкій и повелительный тонъ, что Морганъ счелъ за нужное для огражденія собственной личности выяснить ихъ будущія отношенія. ‘Я не имю ни малйшаго желанія предъявлять какія-либо требованія на основаніи превосходства мужчинъ и, сверхъ того, во мн такъ живо чувство уваженія къ вашему уму и превосходству надъ другими женщинами, но вы принимаете слишкомъ рзкій тонъ. Я никогда не подчинюсь власти женщинъ. Мы должны быть равными, и я не буду ни смшнымъ мужемъ, ни деспотомъ’. Это письмо было конституціонной хартіей между супругами. Лэди Морганъ пользовалась полной конституціонной свободой, и мужъ не стснялъ ее, несмотря на то, что эта свобода стсняла его самого. Лордъ Морганъ былъ человкъ серьзный, постоянно занятый и терпть не могъ толпы свтскихъ франтовъ, пустоту и пошлость которыхъ лэди Морганъ такъ дко осмивала въ своихъ романахъ, и безъ которыхъ не могла жить. Но только эти франты пользовались постояннымъ досугомъ, чтобы курить ей иміамъ, безъ котораго она не могла обойтись ни минуты. Когда онъ началъ стариться и здоровье его начало ослабвать, ему стало тяжело насиловать себя для толпы праздныхъ пошляковъ, мшавшихъ его занятіямъ, тмъ боле, что и средства къ жизни значительно поубавились, и черезъ двадцать лтъ супружеской жизни въ дневник лэди Морганъ встрчается жалоба о томъ, что она задыхается въ маленькой квартир, умираетъ отъ тоски, а онъ смется надъ ея жалобами. Жалобы сопровождались разсужденіемъ: ‘Я чувствую, что онъ правъ, но я все-таки несчастна. Мужчины не хотятъ понять этого. Мужчина допускаетъ полную свободу всмъ своимъ прихотямъ, бдная женщина должна терпть и молчать, если она такъ слаба и преступна, что не можетъ совладать съ своими чувствами’. Лэди Морганъ, какъ видно изъ жалобы, по такому поводу, не принадлежала къ числу женщинъ, называемыхъ англичанами strong minded.
Несмотря на эти жалобы, любовь леди Морганъ къ мужу была глубока и часто доходила до комизма. Князь Пюклеръ-Мюскау, осмявшій такъ зло въ своихъ мемуарахъ страсть леди Морганъ въ свту и ея ненасытное тщеславіе, доходившее до ребячества, былъ ихъ постояннымъ гостемъ въ Дублин, въ то время, когда они открыли свой литературно-политическій салонъ въ Кильдфъ-стрит. Князь былъ прозванъ въ Дублин prince Pickle-Mustard. Морганы устроивали обдъ, на которомъ должны были собраться вс члены Registration Society, чтобы провозгласить принципъ религіозной и политической свободы. Этотъ обдъ давался въ отвтъ на такую же устроенную торіями демонстрацію въ честь законности, врноподданства и притсненія католиковъ и ирландцевъ. Принцъ Pickle Mustаrd, принимавшій участіе въ обд торіевъ, написалъ Моргану, прося приглашенія на обдъ и спрашивая въ то же время, будетъ ли предложенъ на обд тостъ его самого, какъ владтельнаго князя, и его государя, и будетъ ли ему назначено мсто, подобающее титулу его свтлости. Морганъ отвчалъ, что на обд, въ честь свободы не отводятъ почетныхъ мстъ для свтлостей, и просилъ его свтлость не счастливить своимъ, присутствіемъ обда, на которомъ будутъ провозглашены принципы, враждебные свтлостямъ. Леди Морганъ пришла въ ужасъ отъ такого отвта мужа, ожидая непремнно, что за нимъ послдуетъ вызовъ со стороны князя Pickle Mustard’а. Она прожужжала всему обществу уши своими опасеніями этой дуэли, и геройскимъ отвтомъ своего сэра Чарльза. Это было тмъ комичне, что вс въ обществ знали какъ нельзя лучше, что князь Pickle Mustard не думалъ компрометировать свою свтлость дуэлью съ простымъ лордомъ. Но леди Морганъ не подозрвала этой нелестной для ея самолюбія истины, и во все пребываніе князя Пюклеръ-Мюскау въ Дублин, не переставала трепетать за жизнь мужа. Дневникъ ея за это время полонъ самыми патетическими описаніями ея тревогъ и опасеній, и по отъзд князя Pickle Mustard’а, было крупными буквами написано: ‘Благодарю Бога, онъ ухалъ’!
Несмотря на эти и крупныя и мелкія слабости, леди Морганъ всегда была готова служить ближнимъ. Домъ ея въ Дублин былъ прибжищемъ политическихъ изгнанниковъ всхъ стражъ, испанцы, итальянцы, французы, которые, вырвавшись изъ желзныхъ вогтей Бурбоновъ и Габсбурговъ, изъ пломбъ Венеціи, австрійскихъ казематовъ, подваловъ Мадрида и Рима для того, чтобы влачить въ Великобританіи жизнь изгнанія и нищеты, которая такъ нестерпимо тяжела на берегахъ туманнаго Альбіона, находили у Моргановъ радушный пріемъ и помощь. Леди Морганъ была завалена просительными письмами и всегда находила время хлопотать о томъ, чтобы доставить изгнанникамъ средства въ жизни. Надо замтить, что леди Морганъ и мужъ ея оказывали покровительство политическимъ изгнанникамъ задолго до того времени, когда общественное мнніе Англіи высказалось въ ихъ пользу, и тмъ, что оно высказалось въ ихъ пользу, изгнанники обязаны, наравн съ другими причинами, и вліянію лорда и леди Морганъ. Это стоило имъ довольно значительныхъ жертвъ, потому что они не имли никакого состоянія, и значительныя суммы, получаемыя леди Морганъ, уходили на поддержаніе ихъ литературно-политическаго салона. Сверхъ того, это навлекло на нихъ многія непріятности. Репутація либерализма, которой пользовались Морганы въ Европ, привлекала къ нимъ толпы политическихъ изгнанниковъ, которые никакъ не хотли врить, чтобы у нихъ не хватало средствъ помочь имъ всмъ.
Леди Морганъ была въ дружб съ многими замчательными людьми своего времени, и дневникъ ея полонъ интересными подробностями о многихъ изъ нихъ. Въ числ друзей ея былъ и знаменитый ирландскій патріотъ Арчибальдъ Роудонъ, ирландскій дворянинъ, который былъ секретаремъ дублинскаго общества Соединенныхъ Ирландцевъ. Въ 1792 году его судили за распространеніе возмутительныхъ памфлетовъ, посадили на два года въ Ньюгэтскую тюрьму, и присудили заплатить пеню въ 500 ф. ст. Все состояніе Роудона заключалось въ 500 ф. и значительная часть ихъ была потрачена на поддержаніе общества и филантропію. Роудонъ былъ представителемъ, выродившагося нын, рыцарскаго типа друзей человчества и защитниковъ угнетенныхъ. У него постоянно было на рукахъ множество процессовъ съ лордами за фермеровъ, и дв-три обольщенныя и покинутыя двушки, обольстителей которыхъ онъ преслдовалъ судомъ. Заключеніе въ Ньюгэтъ сломило этого рыцаря народа. Семья, которая существовала его работой, нищала. Жена и дти — большое зло. Она сломила энергію Роудона. Въ бытность Георга IV въ Ирландіи онъ ршился просить помилованія отъ разорявшей его пени, и писалъ по этому поводу Моргану: ‘Я исполнилъ свой долгъ къ своему гос…. нтъ, къ моей семь. Я облобызалъ лапу льва и не сдлалъ ни малйшей попытки дернуть его за хвостъ. Я видлъ много каррикатуръ разныхъ лицъ, но пока не встртилъ Георга IV, не могъ представить себ человка, который поступью, осанкой и чертами лица былъ бы каррикатурне своихъ каррикатуръ’.
Изо всхъ многочисленныхъ друзей леди Морганъ, одинъ мужъ имлъ на нее прочное и благотворное вліяніе. Лордъ Морганъ былъ въ полномъ смысл слова честный человкъ. И если легкій характеръ леди Морганъ не ‘могъ измниться подъ вліяніемъ мужа, за то на ея умственномъ склад отравилось вліяніе ея мужа. Все, что хаотически бродило въ идеяхъ молодой двушки, сложилось въ ясно опредленныя воззрнія. Сэръ Чарльзъ отличался серьзнымъ и философскимъ умомъ, но литературный талантъ его былъ не изъ крупныхъ. Онъ говорилъ несравненно лучше, чмъ писалъ, и только его нелюбовь къ обществу помшала ему сдлаться замчательнымъ ораторомъ. Въ политическихъ и философскихъ спорахъ съ друзьями онъ говорилъ съ удивительнымъ краснорчіемъ и не терплъ перерывовъ. Про него разсказываютъ слдующій анекдотъ. Навстивъ въ Италіи больнаго Мура, онъ пустился съ нимъ въ философски-религіозный споръ, разбивая его на всхъ пунктахъ доказательствами изъ физіологіи. Муръ былъ правоврный католикъ, и жалобно запросилъ пощады словами: ‘О, Морганъ, подумайте о моей безсмертной душ!’ — ‘Чортъ побери твою душу, слушай мои доказательства’, перебилъ нетерпливо Морганъ, и продолжалъ развивать свои идеи. Миссъ Кэвенегъ, въ своей книг ‘English women of letters’, распинаясь, чтобы доказать, что леди Морганъ не была заражена безнравственными и безбожными идеями, приводитъ слдующую мысль, что писатель бываетъ постоянно или лучше или хуже своихъ произведеній, завряя, что леди Морганъ была несравненно лучше. Для репутаціи леди Морганъ лучше не врить миссъ Кэвенегъ, тмъ боле что отрывокъ изъ письма леди Морганъ въ издателю объ ‘Ид изъ Аинъ’, который приводитъ издатель ея автобіографіи — общее мсто, которое постоянно повторяется въ отвть на подобныя обвиненія. Вотъ этотъ отрывокъ: ‘Я хотла сказать, что подчиненіе личныхъ страстей общественному и общечеловческому благу есть верхъ совершенства человческой добродтели, и я не врю, чтобы достиженіе этого совершенства зависло отъ тхъ или другихъ догматовъ религіи. И браминъ, и мусульманинъ, и католикъ, и протестантъ могутъ быть вполн добродтельными людьми, хотя бы они отличались другъ отъ друга въ своихъ врованіяхъ, и человкъ, который служитъ счастію своихъ ближнихъ — добродтельный человкъ, даже еслибы онъ былъ еврей, что, конечно, его несчастіе, но не вина, и это несчастіе было бы и вашимъ и моимъ, сэръ, еслибы мы родились отъ родителей этой религіи. Вотъ почему мы не можемъ не признать, что въ конц концовъ наши религія скоре дло наслдства и привычки, чмъ убжденія. Она можетъ быть, безъ сомннія, и тмъ и другимъ. Когда Попе утверждалъ, ‘что вра того не можетъ быть ложна, чья жизнь праведная, онъ высказалъ несравненно боле еретическія мысли, чмъ все, что я до сихъ поръ писала’.
Посл введенія Common-Bill, въ Ирландіи наступило долгое затишье. Общества прекратили свою агитацію и разсялись, и въ томъ числ и Registration Society, несмотря на его очень умренную программу. Дублинская жизнь потеряла интересъ для леди Морганъ, которая была въ своей сфер во время своей агитаціонной дятельности, мсто ея въ дневник, гд она жалуется на жизнь, относится именно къ этому времени. Она уговорила мужа перехать въ Лондонъ, гд онъ вскор умеръ. Съ приближающейся старостью исчезъ и литературный талантъ леди Морганъ, она ослпла, пережила всхъ родныхъ и друзей и доживала свой вкъ одиноко, но не печально. Ея живая натура не выносила унынія. Она до послдней минуты жизни бывала въ обществ, разсказывая о томъ времени, когда она царила въ немъ, и изрдка остротами напоминая блестящіе фейерверки своего остроумія.
Годы притупили и способности и честолюбіе леди Морганъ, и женщина, которая была душой партіи, женщина, къ которой ремесленники присылали депутаціи заявить о своихъ нуждахъ и просить, чтобы она сказала о нихъ свое слово обществу, доживала свой вкъ, тшась праздной болтовней.
Леди Морганъ не питала печальную участь пережить себя, хотя она и не подозрвала этого: романы ея были забыты при конц ея жизни. Они слабы и по интриг, въ которой видны слди вліянія круга актеровъ, гд леди Морганъ провела дтство и первую молодость, и которая напоминаетъ запутанныя интриги старинныхъ комедій, и, какъ было сказано выше, по невыдержанности характеровъ героевъ. А между тмъ, леди Морганъ соединяла въ себ вс условія, чтобы создать произведеніе, которое жило бы долго въ памяти общества. По смлости и широт мысли она стояла высоко надъ большинствомъ писателей своего времени, она была одарена въ замчательной степени наблюдательностью, юморомъ, силой и глубиною чувства и богатой фантазіей, и несмотря на все это, она не могла создать ничего прочнаго. Романы ея имли такой громадный успхъ преимущественно потому, что затрогивали насущные вопросы дня, и что она была первой и единственной женщиной своего времени, затронувшей ихъ. День прошелъ, и съ ршеннымъ вопросомъ былъ забытъ и романъ, будившій общественное сознаніе. И леди Морганъ сама была въ томъ виновата. Она смотрла на вчные общечеловчные вопросы свободы и права исключительно сквозь призму своего ирландскаго патріотизма. Она видла первую задачу въ томъ, чтобы Ирландіей владли ирландскіе виги вмсто англійскихъ. Она была еще виновата тмъ, что не дала развиться своему таланту въ полной сил. Она заглушила его шумомъ свта, и то, что она успла сдлать, свидтельствуетъ о рдкой сил ея таланта. Шумная толпа, окружавшая ее своимъ поклоненіемъ, не дала ей уйти въ себя, работать надъ собственнымъ развитіемъ, сосредоточиться, а безъ этого сосредоточенія писателю, какъ бы онъ ни умлъ мастерски схватывать рзко выдающіяся черты характеровъ, не проникнуть въ внутренній міръ человка, не создать живаго, живучаго типа. Издатель мемуаровъ леди Морганъ распространяется о ея неутомимомъ труд, онъ былъ бы ближе въ истин, еслибы сказалъ о легкости работы, потому что она работала много съ изумительной плодовитостью и быстротой. Въ три недли она писала цлый томъ, писала подъ шумъ гостиной болтовни. То, что пишется такъ легко, можетъ быть эффектно, горячо написано, но не можетъ не быть легковсно. Растенія, которыя быстро расцвтаютъ, рдко бываютъ живучи. Геніальныя произведенія не писались шутя, вс геніи работали надъ своими произведеніями. Байронъ по нскольку разъ передлывалъ псни Чайльдъ-Гарольда. Но для того, чтобы такъ работать, леди Морганъ пришлось бы отвести удовольствіямъ свта очень скромное мстечко въ своей жизни. Она сама сознавала вредное вліяніе свта на свой талантъ, и это сознаніе было высказано въ ея роман ‘Флоренсъ Макъ-Картъ’, гд она нападаетъ на пошлость свта, ‘въ атмосфер котораго понижаются самые великіе умы, обезсиливаются самыя энергическія и дятельныя натуры’. Но свтъ и его поклоненіе были ея стихіей и она не могла жить безъ него. Это новое доказательство того, что талантъ нераздленъ съ характеромъ, чтобы ни говорилъ Гте. Будь характеръ леди Морганъ боле серьезнаго закала, она не пережила бы себя. Леди Морганъ сгубило ея воспитаніе, положеніе ея, какъ женщины, и она не съумла стать выше ихъ. Мужчинъ не готовятъ къ свту: ихъ честолюбіе указываетъ цль повыше, честолюбію женщины не указываютъ другой цли, кром успховъ въ свт. Царить въ немъ умомъ, красотой съ первымъ пробужденіемъ жизни — завтная мечта всхъ двушекъ, въ которыхъ бродятъ силы, ненаходящія себ простора въ тсномъ мір семьи. Можно наговорить много поучительнаго о томъ, что цль мелка, но пока женщинамъ не откроютъ другихъ путей, он будутъ стремиться къ этой. Миссъ Оуэнсонъ, когда еще не подозрвали въ ней литературнаго таланта, пророчили о будущемъ торжеств ея красоты и ума. Она выросла въ этихъ надеждахъ, она сжилась съ ними, и когда он сбылись такъ полно, какъ она никогда не смла мечтать, у ней не было ни силы, ни желанія пить умренно изъ охмляющей чаши. Свтъ имлъ еще съ другой стороны вредное вліяніе на нее тмъ, что поддержаніе связей съ нимъ требовало большихъ денегъ и этимъ требованіемъ отчасти объясняется быстрота, съ какою писала леди Морганъ. Талантъ ея испыталъ печальную участь талантовъ, которыхъ захваливаютъ, и если онъ не увялъ совершенно подъ горячими парами воскурявшагося иміама, то единственно потому, что въ немъ таилась живая сила — любовь въ свобод. Леди Морганъ служила ей въ то время, когда держать знамя ея значило отдать себя на жертву наглымъ оскорбленіямъ безсовстной прессы, клеветамъ всхъ органовъ враждебныхъ партій клерикаловъ и торіевъ. Но иміамъ сдлалъ свое дло. Она поврила, что достигла всего, чего можно было достигнуть, и имя вс задатки, чтобы занять мсто съ геніальными женщинами, оставившими прочный слдъ въ обществ, была только яркимъ и мимолетнымъ явленіемъ.