АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧЪ КАРАМЗИНЪ
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧЪ КАРАМЗИНЪ
ум. 16-го мая 1854 года.
Павелъ ед. Вистенгофъ.
‘Русская Старина’, No 6, 1878
Андрей Николаевич Карамзин, Вистенгоф Павел Федорович, Год: 1878
Время на прочтение: 24 минут(ы)
Въ 1854 году я служилъ поручикомъ въ 4-мъ эскадрон Александрійскаго гусарскаго полка. Посл Четатскаго боя, 24-го декабря 1853 года, нашъ полкъ не имлъ боле горячихъ длъ, затмъ, въ первыхъ числахъ апрля, окончилась, наконецъ, дорого стоившая государству, трехмсячная, неопредленная осада крпости Кала фата (въ Малой Валахіи), вс приготовленія для штурма этой, сильно укрпленной турками, крпости были сожжены и уничтожены. Тридцати-тысячный отрядъ, подъ командою генералъ-лейтенанта Липранди, 13-го апрля отступилъ къ г. Краіову (главный городъ Малой Валахіи).
Нсколько дней цередъ тмъ въ высочайшихъ приказахъ отдано было, что состоявшій въ отставк лейбъ-гвардіи конной артиллеріи подполковникъ Карамзинъ опредляется на службу въ Александрійскій гусарскій полкъ подполковникомъ, а три дня спустя послдовало производство его въ полковники.
Большинство этого полка состояло въ то время изъ офицеровъ польскаго происхожденія, быстрое производство Карамзина въ полковники возбудило много толковъ между ними, люди мелочные, съ узкими понятіями, вс они, не зная его лично, отзывались уже объ немъ враждебно, выражаясь, по тогдашнему обычаю, что ‘пришлецъ всмъ слъ на шею’, особенно недовольны этимъ были старые офицеры полка. Карамзинъ не заставилъ себя долго ждать и вскор прибылъ въ полкъ, расположенный лагеремъ подъ г. Краіовымъ. Командиръ 2-го дивизіона (3-й и 4-й эскадроны), 13 подполковникъ Сухотинъ, подавшій рапортъ о болзни и прошеніе объ увольненіи въ отставку, сдалъ свой дивизіонъ Карамзину, въ составъ этого дивизіона, какъ-то случайно, входили одни только русскіе офицеры. Предмстникъ Карамзина, Александръ Николаевичъ Сухотинъ, вполн русскій человкъ, былдобрый и справедливый начальникъ и въ тоже время отличный товарищъ. Они вскор сошлись. Карамзину стало ясно, что въ полку преобладаетъ польскій элементъ, что полковой командиръ этому потворствуетъ, и зло пустило уже слишкомъ глубокіе корни, такъ что помочь горю трудно. Въ полку Карамзина приняли сухо, даже самъ полковой командиръ, флигель-адъютантъ полковникъ графъ Алопеусъ, встртилъ его не особенно привтливо и, не сближаясь съ нимъ, все время держалъ себя по отношенію его какъ-то скрытно и поодаль. Карамзинъ полюбилъ свой дивизіонъ, солдаты любили и уважали Сухотина безпредльно, но, сожаля, что онъ ихъ оставляетъ, они покорились необходимости и, видя, что Карамзинъ также добрый и обходительный начальникъ, были вполн преданы ему. Сухотинъ представилъ меня Карамзину отдльно отъ другихъ офицеровъ, какъ своего друга, поэтому я пользовался особеннымъ съ его стороны вниманіемъ и расположеніемъ до послднихъ дней его жизни.
Въ конц апрля 1854 г., отрядъ нашъ получилъ приказаніе отступить къ г. Слатину, за рчку Ольту, по всему было видно, что намъ вскор придется совсмъ покинуть Дунайскія княжества. Иностранныя газеты немилосердно ругали насъ, предсказывая нашу погибель.
Отступленіе это не могло нравиться Карамзину, какъ человку, пріхавшему съ единственною цлью испытать военное счастье, бездйствіе отряда, однообразная аванпостная служба, видимо тяготили его. Вся служебная дятельность наша состояла въ томъ, что, по заведенной очереди, одинъ изъ дивизіоновъ Александрійскаго или Ахтырскаго полковъ, съ казаками, отправлялся на полсутки версты за три отъ г. Слатина по направленію къ городамъ Краіову и Каракалу, и отъ извстнаго пункта, образуя такимъ образомъ наблюдательный постъ, разставлялъ свои ведеты и посылалъ разъзды для наблюденія за движеніями турокъ, которые слдомъ за нами заняли вышеупомянутые оставленные нами города. Къ ночи, дивизіонъ передвигался ближе къ г. Слатину, чтобы въ темное ночное время нечаяннымъ нападеніемъ не быть отрзаннымъ отъ главныхъ своихъ силъ.
День ото дня я все боле и боле сближался съ Карамзинымъ, видя, что многіе изъ офицеровъ, и въ особенности поляки, какъ будто отдаляются отъ него, и не считая нужнымъ заискивать въ нихъ и навязываться своимъ товариществомъ, онъ проводилъ время въ обществ офицеровъ своего дивизіона, а между тмъ на подобную замкнутость съ его стороны въ полку смотрли не совсмъ дружелюбно. Случалось мн по цлымъ ночамъ просиживать въ его палатк, и я со вниманіемъ слушалъ интересные разсказы про заграничную жизнь и Кавказъ — гд онъ прежде служилъ. Проницательный умъ его и свтлый взглядъ на вещи были мн по душ. Мы вспоминали про нашу родину, матушку Россію: что-то будетъ съ нею, чмъ-то все это кончится? переносились мысленно и къ близкимъ нашему сердцу… Интересуясь подробностями женитьбы моей на прекрасной молодой двушк, которую я спустя четыре мсяца посл свадьбы долженъ былъ покинуть, отправляясь въ отдаленную страну съ полною неизвстностью о будущемъ, томясь боле года въ мучительной разлук, Карамзинъ соболзновалъ мн и глубоко сочувствовалъ моему тяжкому горю.
Бывало, въ прекрасную теплую ночь пойдемъ бродить по берегу Ольты, отдлявшей насъ отъ позицій, занятыхъ турками. Всюду тишина, лагерь уснулъ, огни въ палаткахъ погашены. Только мрные шаги часовыхъ, храпъ спящихъ въ коновязяхъ лошадей, да по временамъ отдаленный, глухой грохотъ орудій подъ Силистріею — нарушали безмолвное спокойствіе природы. Въ эти минуты Карамзинъ говорилъ иногда со вздохомъ: ‘почему меня тамъ нтъ, тамъ теперь боле опасности, но за то боле и жизни!’
Однажды, помнится мн, въ одну изъ такихъ ночей, незадолго до его смерти, я пришелъ къ нему въ палатку. Поговоривъ немного, онъ сказалъ мн, показывая на стоявшіе вокругъ экипажи съ его имуществомъ:— ‘Я могу много потерять, могу даже всего лишиться, такъ какъ случайностей войны предвидть невозможно, но вотъ эту завтную, драгоцнную для меня вещь у меня отнимутъ только съ жизнію’.
Тутъ показалъ онъ мн висвшій у него на груди, на золотой цпочк, медаліонъ съ портретомъ жены его, Авроры Карловны, бывшей прежде замужемъ за богачомъ Демидовымъ, рожденной графини Шеривальдъ. Хотя слова эти запечатллись у меня въ памяти, но въ то время я не придалъ имъ особеннаго значенія и никакъ не могъ предположить, что это было предчувствіе. такъ странно оправдавшееся въ послдствіи на дл.
Между тмъ, турки все боле и боле начали тснить насъ ихъ отряды высылались на фуражировку почти въ виду нашемъ, поэтому, отъ начальника главнаго отряда, генерала Липранди, послдовало приказаніе, чтобы 9-го мая была произведена усиленная рекогносцировка къ городамъ Каракалу и Краіову, подъ командою командира Ахтырскаго гусарскаго полка, генералъ-маіора Салькова. Въ составъ этого отряда входили слдующія части войскъ: четыре конныхъ орудія легкой No 10-й батареи при штабсъ-капитан Шемякин, сотня донскихъ казаковъ No 38-й полка при капитан генеральнаго штаба К и бека, два дивизіона (четыре эскадрона) Ахтырскаго гусарскаго полка — каждый съ своимъ дивизіонеромъ, и второй дивизіонъ (два эскадрона) Александрійскаго гусарскаго полка съ его дивизіонеромъ, полковникомъ Карамзинымъ.
Такимъ образомъ, 9-го мая, въ 5 часовъ утра, отрядъ этотъ двинулся по направленію къ г. Каракалу, отошедши верстъ двадцать, мы вошли въ небольшую валахскую деревню, въ которой происходила какая-то суматоха и крестьяне, казалось, были въ напряженномъ состояніи. Они бросились къ намъ съ непокрытыми головами и, низко кланяясь, горько жаловались, что не боле какъ съ часъ тому назадъ турки, шедшіе изъ г. Каракала въ числ около шестисотъ всадниковъ, забрали у нихъ силою фуражъ и провіантъ и, не заплатя денегъ, потянулись по дорог къ г. Краіову, крестьяне присовокупили къ этому, что такъ какъ турки и лошади ихъ были чрезвычайно тощи и изнурены, то мы легко можемъ ихъ догнать, разбить, взять въ плнъ и возвратить ограбленный у нихъ фуражъ, въ которомъ они крайне нуждаются сами, какъ люди бдные. Дйствительно, на влажной земл ясно обозначались слды турецкихъ подковъ. Лицо Карамзина прояснилось, подскакавъ ко мн, онъ сказалъ съ видимымъ удовольствіемъ:
— ‘Ну, Павелъ едоровичъ, вспомните какъ вы дйствовали въ бою подъ с. Четати, приготовьтесь-ка, у насъ будетъ дло’.
Мы вс прибодрялись въ ожиданіи, что вотъ сейчасъ будетъ данъ сигналъ: ‘наступать! рысью!’ Изъ деревни мы вышли шагомъ по слдамъ скрывшихся турокъ, какъ вдругъ трубачъ, хавшій около генерала Салькова, въ голов колонны, громко протрубилъ сигналъ: ‘стой!’ Отрядъ остановился какъ вкопанный, мы молча переглянулись. Прискакавшій отъ генерала Салькова ординарецъ отдалъ приказаніе одну половину лошадей немедленно размундштучить, ослабить подпруги и кормить, а за тмъ, по исполненіи этого, поступить такъ же и съ другою половиною. На извстныхъ разстояніяхъ для предосторожности были разставлены сторожевые посты. Карамзинъ измнился въ лиц, онъ не могъ скрыть своего явнаго неудовольствія, не владя собою, онъ громко ропталъ, порицая двусмысленныя дйствія генерала Салькова. Солдаты втораго дивизіона, вторя своему начальнику, ворчали и, по обыкновенію своему, называли распоряженія подобнаго рода — измной. На привал, какъ всегда бываетъ, начали закусывать, фургонъ Карамзина былъ переполненъ всевозможными яствами, однако онъ не пригласилъ къ себ никого изъ постороннихъ офицеровъ, самъ ни къ кому не присоединялся и былъ окруженъ только офицерами своего дивизіона. Мы лежали на земл, нсколько поодаль отъ генерала Салькова, окруженнаго также офицерами Ахтырскаго полка, казаки и капитанъ Кибека примкнули къ нимъ, артиллеристы расположились нсколько въ сторон, составляя отдльную группу.
— ‘Для чего же я сюда пріхалъ,— продолжалъ Карамзинъ,— неужели лишь для того, чтобы быть свидтелемъ подобныхъ возмутительныхъ распоряженій, по моему мннію, это боле нежели благоразумная осторожность, это просто трусость со стороны Салькова. Если онъ не надется на своихъ ахтырцевъ, такъ пускай бы отрядилъ меня одного съ моимъ дивизіономъ, я вполн убжденъ, что со своими молодцами я разбилъ бы на-голову эту черномазую дрянь’.
Дивизіонъ, услыхавъ его слова, въ полголоса, но съ энергіей буркнулъ: ‘Рады стараться, ваше высокоблагородіе!’
Генералъ Сальковъ, находясь не вдалек, не могъ не видть и не слышать происходившаго.
Посл двухчасоваго отдыха, отрядъ тронулся, измнивъ первоначальное направленіе, именно, вмсто города Каракала, мы пошли къ г. Краіову по слдамъ ушедшихъ туда турокъ, и къ вечеру были у деревни Покатиловой, расположенной на полпути отъ г. Слатина въ Краіовъ, по ту сторону, за ркою, виднлись турецкіе аванпосты. Ночь прошла спокойно, едва стала заниматься заря, какъ отдано было приказаніе: ‘мундштучить, садиться!’ Все это длалось безъ малйшаго шума, таинственно, даже говорили шопотомъ. Турки также не дремали, замтивъ волненіе въ нашемъ стан, они выстроились на возвышенности въ боевыя колонны и, какъ видно, ожидали нашего нападенія. Тутъ была ихъ регулярная кавалерія безъ артиллеріи, приблизительно до шестисотъ всадниковъ. На рысяхъ пошли мы въ деревню, дойдя до ея половины, переправились черезъ широкій мостъ, артиллерія снялась съ передковъ, два раза ударила въ непріятельскія колонны. Видя, что снаряды не долетаютъ до нихъ, турки стояли неподвижно, тотчасъ былъ данъ сигналъ: ‘прекратить огонь и отступать!’ Отрядъ повернулъ налво кругомъ и своимъ путемъ обратно направился къ городу Слатину.
Карамзинъ былъ вн себя отъ-досады, почему мы не атаковали турокъ. Отойдя верстъ пять, мы наткнулись на обозъ, состоявшій изъ двадцати одной каруццы (телги), нагруженныхъ солью и конвоируемыхъ турками въ ихъ главный отрядъ къ г. Краіову. Завидвъ насъ, турки разбжались, оставивъ при подводахъ однихъ погонщиковъ — валаховъ. Нашъ дивизіонъ былъ въ аріергард: генералъ Сальковъ прислалъ Карамзину своего ординарца съ приказаніемъ: ‘не допускать обозъ этотъ въ турецкій лагерь, а повернуть его непремнно, подъ надежнымъ прикрытіемъ, въ нашъ главный отрядъ, въ городъ Слатинъ, такъ какъ у насъ сталъ обнаруживаться крайній недостатокъ въ соли’.
Карамзинъ замтилъ, что никому изъ офицеровъ его дивизіона не хотлось возиться съ этимъ обозомъ и покидать своихъ, по деликатности своей, онъ находился въ весьма затруднительномъ положеніи. Желая пособить ему, я подъхалъ и сказалъ:
— Полковникъ, поручите обозъ этотъ мн, къ ночи онъ будетъ доставленъ въ нашъ отрядъ.
— ‘Хорошо, очень вамъ благодаренъ, Вистенгофъ’,— весело отвтилъ мн Андрей Николаевичъ.
Выбравъ изъ своего отряда четырехъ гусаръ понадежне, я остался. Жаръ палилъ, грустно было оставаться почти одному среди безлюдной степи, въ сомнительной мстности. Рискуя ежеминутно быть атакованными турками, мы съ напряженнымъ вниманіемъ озирались вокругъ, что чрезвычайно утомляло насъ. Волы тянулись медленно, наконецъ, поздно вечеромъ, кое-какъ дотащились мы до своего лагеря. Войдя въ палатку Андрея Николаевича, я засталъ его въ постел, Василій, камердинеръ его, подавалъ ему какое-то лекарство, такъ какъ по возвращеніи изъ рекогносцировки у него обнаружились признаки лихорадки.
— ‘Я подалъ Алопеусу рапортъ о болзни,— сказалъ онъ,— и намренъ нсколько дней никуда не выходить, вы, Павелъ едоровичъ, навщайте меня чаще и, по обыкновенію, обдайте,— не обращайте вниманія на то, что я буду сть одинъ только супъ’.
Потомъ онъ приказалъ мн тотчасъ отправиться съ донесеніемъ къ князю Васильчикову (полковнику и флигель-адъютанту, состоявшему при генерал Липранди) о захват обоза съ турецкою солью. При прощаньи, разсмявшись, онъ сказалъ мн:
— ‘Вы одинъ сегодня съ побдою, у васъ и трофеи на лицо’.
У князя Васильчикова я засталъ генерала Салькова, который, между прочимъ, поручилъ мн передать Андрею Николаевичу, что стованія его о томъ, что, какъ вчера передъ приваломъ, такъ и сегодня подъ деревней Покатиловой, онъ не вступилъ въ бой съ турками, были съ его стороны совершенно неосновательны. Онъ не имлъ положительныхъ свдній о численности непріятеля, полагаться же на донесенія коварныхъ валаховъ считалъ крайне опрометчивымъ. Легко могло случиться, что насъ заманивали въ западню и мы могли бы наткнуться на отрядъ, гораздо сильнйшій противъ того, какой былъ въ его распоряженіи, а, въ случа неудачи, вся отвтственность пала бы на него одного, какъ старшаго, которому ввренъ былъ отрядъ съ предписаніемъ дйствовать по данной инструкціи. Я распрощался и отправился къ себ, захваченная соль была распредлена по полкамъ всего отряда. Это было въ ночь на 10-е мая.
До 16-го мая отрядъ нашъ былъ въ полномъ бездйствіи, жизнь шла своимъ чередомъ: музыка гремла, трубачи играли, лошади въ коновязяхъ фыркали, дневальные гусары по временамъ громко покрикивали на нихъ, кашевары то и дло суетились около котловъ, офицеры, въ странныхъ костюмахъ, шмыгали изъ палатки въ палатку, пли, играли въ карты и пили молдаванское вино изъ туземныхъ баклагъ Такая однообразная, не
сложная жизнь велась изо дня въ день.
Разговоръ генерала Салькова со мною о Карамзин я, согласно порученію его, передалъ своевременно Андрею Николаевичу, который все это время былъ какъ-то не веселъ, иногда хандрилъ, чувствовалъ себя не совсмъ здоровымъ и изъ палатки своей не выходилъ.
Если-бы опытный наблюдатель попристальне всмотрлся въ лицо командира перваго дивизіона нашего полка, подполковника Д….. то отъ его взоровъ не укрылось бы то неподдльное самодовольствіе, которое охватило его съ того дня, когда Карамзинъ подалъ рапортъ о своей болзни. Графъ Алопеусъ рапортовался больнымъ еще раньше, поэтому подполковникъ Дика, какъ старшій штабъ-офицеръ, приказомъ по полку былъ назначенъ командующимъ полкомъ.
Имя въ виду, что съ полуночи на 16-е мая дивизіону нашему, по заведенной очереди, слдуетъ отправиться на аванпосты, я заснулъ въ своей палатк ране обыкновеннаго, чтобы къ тому времени быть совершенно готовымъ и затмъ уже не спать цлую ночь. Около десяти часовъ вечера меня разбудилъ лошадиный топотъ прохавшихъ около самой моей палатки двухъ всадниковъ. Всадники эти остановились у палатки Карамзина.
— Карамзинъ спитъ?— крикнулъ одинъ изъ нихъ.
По голосу я сейчасъ узналъ князя Васильчикова.
— ‘Нтъ!— откликнулся Андрей Николаевичъ,— слзай съ лошади и войди’.
Мн слышно было какъ онъ шаркнулъ спичкой и палатка его мгновенно освтилась. Васильчиковъ слзъ съ лошади и отдалъ ее держать своему казаку.
— Здравствуй, Андрей Николаевичъ, что, ты все еще нездоровъ?— сказалъ Васильчиковъ, войдя въ палатку.
— ‘У меня лихорадка, и хотя говорятъ, что будто бы при этой болзни въ сумерки вредно спать, но я не вытерплъ и заснулъ’,— отвчалъ Карамзинъ.
— Вотъ въ чемъ дло,— продолжалъ Васильчиковъ,— якъ теб пріхалъ отъ Липранди. Завтра назначается рекогносцировка въ томъ самомъ размр, какая была 9-го мая. Сальковъ уже разъ ходилъ, Алопеусъ боленъ, ты — также, не знаемъ кому и поручить отрядъ. Между прочимъ Павелъ Петровичъ (Липранди) убдилъ меня хать къ теб и упросить тебя принять начальство надъ этимъ отрядомъ, ты не такъ боленъ, какъ теб это представляется, ты просто-на-просто хандришь, капризничаешь, прогуляйся, можетъ быть, теб и удастся что нибудь сдлать.
Карамзинъ нсколько минутъ молчалъ, видимо размышляя, потомъ онъ вдругъ отвтилъ ршительнымъ тономъ: ‘Да, пожалуй, о болзни моей выведутъ еще какія нибудь невыгодныя для меня заключенія! Хорошо, я согласенъ, съ удовольствіемъ принимаю начальство надъ отрядомъ. Василій! Василій! давай мн одваться!’ Василій вошелъ. ‘Прикажи писарю тотчасъ написать рапортъ о моемъ выздоровленіи, приготовься самъ и все необходимое въ дорогу дня на три, къ пяти часамъ утра, чтобы у тебя все было готово. Я отправляюсь сейчасъ къ Алопеусу для нкоторыхъ съ нимъ переговоровъ’.
— Вотъ такъ отлично, узнаю тебя. До свиданья! прощай! Сейчасъ получишь предписаніе и инструкцію. Не мшаю теб собираться и длать свои распоряженія,— сказалъ Васильчиковъ, выходя изъ палатки, и, свъ на коня, ускакалъ.
Палатка моя отстояла отъ Карамзинской шагахъ въ десяти, такъ что при ночной тишин я не могъ не слышать этого разговора.
— ‘Павелъ едоровичъ!— крикнулъ онъ мн,— если вы не спите, то приходите сейчасъ ко мн’.
Я наскоро одлся и вошелъ къ нему, мы сли.
— ‘Передъ этимъ я долго спалъ,— началъ онъ,— во сн видлъ своего отца. Скажите пожалуйста,— вдругъ торопливо спросилъ онъ,— читали-ли вы когда нибудь сочиненія моего батюшки?’
Я посмотрлъ выразительно на него и обидвшись сказалъ: ‘я не только читалъ ихъ, но училъ наизусть съ самаго моего дтства до зрлыхъ лтъ, кто же изъ русскихъ не былъ тронутъ въ то время, читая и перечитывая по нсколько разъ: ‘Бдную Лизу’, ‘Островъ Борнгольмъ’ и проч. Вашъ знаменитый батюшка, Николай Михайловичъ, какъ исторіографъ, остался безсмертнымъ въ русской литератур!’
Онъ крпко пожалъ мн руку, задумался и молчалъ, потомъ, какъ будто вспомнивъ что-то, сказалъ:
— ‘Завтра непремнно будетъ дло, вы знаете, мн поручаютъ отрядъ для производства рекогносцировки по направленію къ городу Каракалу. Сейчасъ иду къ Алопеусу, просить его о назначеніи на аванпосты, вмсто моего дивизіона, какой-нибудь другой, по его усмотрнію! Я хочу, чтобы мои молодцы были въ дл со мной, васъ и корнета Булатова назначаю состоять при мн въ качеств ординарцевъ, корнетъ Ознобишинъ будетъ за отряднаго адъютанта’.
Явился писарь, Карамзинъ подписалъ рапортъ о своемъ выздоровленіи и отправилъ его сейчасъ въ канцелярію.
Между тмъ приближалась полночь: второй дивизіонъ, выстроившись, былъ совершенно готовъ къ выступленію на свой постъ. Я слъ на коня и сталъ передъ своимъ взводомъ. Выйдя изъ своей палатки, Карамзинъ подошелъ къ дивизіону и сказалъ:
— ‘Погодите, господа, отправляться, я сейчасъ къ вамъ вернусь, вполн увренъ, что графъ уважитъ мою просьбу и согласится вмсто васъ отправить на аванпосты какой-нибудь другой дивизіонъ, мн бы очень хотлось, чтобы вы были со мною’.
Мы вс съ восторгомъ изъявили свое согласіе, солдаты, услыхавъ его слова, на сколько позволяли ночное время и лагерныя правила, дружно въ полголоса пробормотали:
— ‘Желаемъ! Желаемъ идти съ вашимъ высокоблагородіемъ!’
Въ палаткахъ слышенъ былъ глухой ропотъ проснувшихся офицеровъ другихъ дивизіоновъ: они ворчали:
— ‘Разв мы обязаны за васъ томиться на аванпостахъ? Кому очередь — тотъ и долженъ идти, а не выбирать себ службу по произволу’.
Мы сдлали видъ, что возраженія эти принимаемъ за шутку, и отвтили имъ:
— ‘Спите себ спокойно, не ваше дло, утро вечера мудрене, таскаться по такой жар сутокъ трое — тоже не медъ! То ли дло на аванпостахъ! Вы съиграетесь, а мы вернемся да съ выигравшаго жжонку потребуемъ’.
Вскор посл того возвратился Карамзинъ, онъ объявилъ намъ, что графъ не согласился перемнить дивизіонъ, на томъ основаніи, что лошади наши будто бы тоще другихъ эскадроновъ, нашъ дивизіонъ ходилъ 9-го мая съ генераломъ Сальковымъ слишкомъ далеко, другіе же эскадроны отдыхали’ Кром того, Алопеусъ замтилъ, что второму дивизіону и прежде всегда какъ-то больше другихъ выпадало на долю нести тяжесть военнаго времени, и поэтому съ его стороны было бы даже недобросовстно и несправедливо особенно налегать на этотъ дивизіонъ, тогда какъ эскадроны всего полка должны быть для него одинаково дороги. Къ этому примшивалась и хозяйственная часть, лежащая на отвтственности полковаго штаба. Противъ такихъ доводовъ возражать было трудно.
Пожалвъ, что съ нимъ не будетъ его дивизіона, Карамзинъ простился съ нами — до свиданья на аванпостахъ, черезъ которые пролегалъ завтра путь его отряду. Какъ офицеры, такъ и нижніе чины нашего дивизіона были крайне недовольны отказомъ полковаго командира на просьбу ихъ начальника, затмъ, дивизіонъ отправился своимъ порядкомъ на свой постъ для смны Ахтырскаго.
Было три часа по полуночи, я полудремалъ, лежа на земл около своего коня, поводья были у меня въ рукахъ. Прислушиваюсь, всматриваюсь и вижу, что кто-то скачетъ изъ (Златина прямо на насъ, посл оклика и всхъ формальностей, человка этого допустили до меня. Оказывается Егоръ, мой слуга, въ рук у него записка, подъ мышкой узелокъ.
— Отъ кого?— спрашиваю я.
— Отъ подполковника Сухотина,— отвчаетъ Егоръ. Сламываю печать и читаю слдующее:
‘Павелъ! Два часа ночи, а мы съ Андрей Николаевичемъ еще не спимъ, да врядъ-ли и будемъ спать. Онъ поручилъ мн написать и тотчасъ дать знать теб, чтобы къ пяти часамъ утра ты былъ совершенно готовъ, то есть, чтобы твой Мальчикъ (моя верховая лошадь) былъ накормленъ, напоенъ и замундштученъ. Мы долго толковали и онъ поршилъ, что, при его отношеніяхъ къ полку, около него непремнно долженъ находиться благонадежный и близкій къ нему человкъ, поэтому-то онъ и назначаетъ тебя ординарцемъ при себ. Какъ только отрядъ будетъ приближаться къ вамъ, ты и подъзжай къ нему, такъ какъ вы отправляетесь, можетъ, быть дня на три, то посылаю теб полотенце и мыло, этихъ необходимыхъ вещей, я знаю, ты не взялъ съ собою. Твой А. Сухотинъ’.
Я былъ чрезвычайно доволенъ такимъ назначеніемъ, отправившись показать записку своему эскадронному командиру, маіору Торвиге, я засталъ его спящимъ крпкимъ сномъ, прислонясь спиною къ дереву. Разбудить его стоило большаго труда, а между тмъ я обязанъ былъ сообщить ему содержаніе этой записки. Наконецъ, онъ пробормоталъ сквозь сонъ: ‘съ Богомъ! хорошо!’ и опять захраплъ. Положа записку около него, я отошелъ къ своей лошади.
16-го мая, въ пять часовъ утра, Карамзинъ съ ввреннымъ ему войскомъ {Четыре конныхъ орудія легкой No 10-й батареи при штабсъ-капитан Малиновскомъ, одна сотня казаковъ Донскаго 38-й полка при поручик генеральнаго штаба Черняев, и три дивизіона Александрійскаго гусарскаго полка (шесть эскадроновъ), имя по восьми рядовъ во взвод. Первымъ дивизіономъ командовалъ подполковникъ Дика, третьимъ подполковникъ Бантышъ и четвертымъ маіоръ Раздеришинъ.} подходилъ къ намъ. Нашъ дивизіонъ, за исключеніемъ разставленной впереди цпи ведетовъ, для встрчи начальника своего выстроился въ должномъ порядк. Я поскакалъ къ нему, подъзжаю, осаживаю коня, берусь подъ козырекъ.
— ‘Можете себ представить,— обратился ко мн Карамзинъ,— графъ Алопеусъ не согласился васъ отпустить со мною, на томъ основаніи, что во второмъ дивизіон и безъ того мало офицеровъ, поэтому оставшимся будетъ тяжело нести аванпостную службу и другія обязанности, предоставляя мн право изъ шести эскадроновъ, при мн находящихся, выбрать любаго офицера себ въ ординарцы, по моему усмотрнію. Кого-же я выберу, когда я хорошо почти никого не знаю? Не судьба вамъ, Павелъ едоровичъ, быть вмст со мною!’ Онъ выразительно посмотрлъ на меня, смущеннаго его словами. Крпко пожавъ мн руку: ‘До свиданья, прощайте!’ сказалъ онъ. ‘Если возвращусь съ успхомъ, то будемъ праздновать какъ слдуетъ’,— прибавилъ онъ. Подъхавъ къ своему дивизіону и поздоровавшись съ нимъ, Карамзинъ громко сказалъ:
— ‘Знаю, что вы искренно рвались идти со мною, но не стуйте, ребята, и не ропщите, что это не исполнилось. Ваша священная обязанность безпрекословно повиноваться высшему начальству, надъ вами поставленному, и исполнять точно вс его приказанія, это есть главное основаніе воинской доблести. Благодарю васъ, братцы, отъ всей души за ваше усердіе ко-мн, въ короткое время моего командованія, я искренно полюбилъ васъ, какъ честныхъ воиновъ, настоящихъ молодцовъ! Если Богъ поможетъ возвратиться съ побдою, то вы хотя и не были со мною, не участвовали въ бою, но, какъ близкіе мн, не останетесь безъ вознагражденія! До свиданья, господа!’ — обратился онъ ко всмъ намъ.
— ‘Прощайте, братцы!’ — крикнулъ еще разъ гусарамъ, отскакивая отъ фронта. Солдаты громко, единодушно и задушевно напутствовали его.
Отрядъ тронулся безмолвно, все дальше и дальше уходилъ онъ, оставляя за собою цлый столбъ густой пыли, сквозь которую какъ огненныя искры блестло въ отдаленіи ярко вычищенное оружіе гусаръ.
Трудно не врить въ предчувствіе! Помню я, что въ ту минуту, когда отрядъ совершенно скрылся изъ глазъ, точно свинцовая гиря начала давить мн грудь, на меня напала тоска, уныніе, какая-то необъяснимая скорбь! Случалось и прежде разставаться со своими на короткое время, но ничего подобнаго я ни разу не испытывалъ. Въ полдень, по обыкновенію, насъ смнилъ Ахтырскій дивизіонъ.
Въ лагер та же грусть: палатки пусты, коновязи безъ лошадей, праздные деньщики, развалившись на земл отъ нечего длать, мурлычатъ себ подъ носъ непривлекательныя псни, вокругъ все тихо, мертво. Я пошелъ къ Сухотину, онъ былъ не въ дух, поругавъ Алопеуса, онъ сказалъ:
— ‘Садись и слушай, что я теб буду разсказывать. По уход твоемъ на аванпосты, Андрей Николаевичъ пригласилъ къ себ троихъ нашихъ дивизіонеровъ и всхъ шестерыхъ эскадронныхъ командировъ на совщаніе, оно шло какъ-то вяло, апатично и кончилось ничмъ, ссылаясь на предстоящій ранній походъ, они просились хотя немного передъ тмъ отдохнуть. Мы остались вдвоемъ, тогда ему пришла мысль увдомить тебя, что онъ беретъ тебя съ собою, на что утромъ, при отход отряда, Алопеусъ не согласился, какъ теб уже извстно. Андрею Николаевичу что-то не спалось всю ночь, въ четыре часа приказано было сдлать, а около пяти отрядъ былъ уже собранъ и построенъ въ ожиданіи прибытія къ нему Карамзина. По обыкновенію, какъ теб извстно, до прибытія старшаго начальника, стоятъ всегда вс ‘вольно’, солдаты въ это время тянутъ изъ коротенькихъ люлекъ свои любимый тютюнъ, хохочатъ, болтая разный вздоръ. Офицеры также, собравшись въ кружокъ передъ фронтомъ, курятъ сигары, папиросы, смются, острятъ, болтаютъ о картахъ, трунятъ надъ проигравшимся, вспоминаютъ попойки, критикуютъ пхоту и прочее. Солдаты чутко прислушиваются къ разсужденіямъ своихъ начальниковъ, сочувствуютъ имъ, и, длая нердко очень удачныя заключенія, подчасъ врно опредляютъ нравственныя качества и умственныя способности говорившаго. Такъ было и тутъ. Д… началъ:
— ‘Посмотримъ, что-то сдлаетъ сегодня нашъ петербургскій франтъ? Чортъ знаетъ, что творитъ Липранди! Можно ли поручать столь серьезное дло человку новому въ полку, только что поступившему вновь на службу изъ довольно продолжительной отставки, небывалому еще въ длахъ!’
‘Онъ говорилъ это самоувренно, по обыкновенію подбоченясь, куря папироску, и видимо недовольный тмъ, что наканун Карамзинъ подалъ рапортъ о своемъ выздоровленіи, отнявъ такимъ образомъ у него первенство. Говорившаго окружали офицеры. слушая рчь его со вниманіемъ.
— ‘Да, для васъ, Кузьма Егоровичъ, это просто обида, вы съ юнкерскаго чина служите въ нашемъ полку, вс солдаты васъ знаютъ и уважаютъ, они привыкли уже къ вамъ. А это чортъ знаетъ что такое! Безъ году недля въ полку, а уже, смотрите, полковникъ! За что произвели? спросите! чмъ отличился? Разв тмъ, что слъ всмъ на шею — вотъ это такъ! Служи тутъ посл того!’ — басилъ, куря изъ своей трубки Жукова табакъ, подполковникъ Б….шъ, вчно озлобленный тмъ, что, служа что-то давно въ чин подполковника, никакъ не могъ попасть въ полковники.
— ‘Да я бы на вашемъ мст, Кузьма Егоровичъ, сказался
больнымъ, но не сталъ бы подчиняться Богъ знаетъ кому’,— возразилъ командиръ седьмаго эскадрона, штабъ-ротмистръ П……кій.
— ‘Разумется’.— отозвался поручикъ X……скій, куря гаванскую сигару и выправляя воротничокъ своей накрахмаленной батистовой рубашки.
— ‘Это не только для всхъ насъ, но и для простыхъ солдатъ обидно!’ показывая на фронтъ, закричали поляки.
‘Солдаты одобрительно что-то буркнули. Боле благоразумные офицеры, слыша столь неумстные разговоры передъ фронтомъ, отошли въ сторону и стали поодаль отъ группы злорадствовавшихъ, но послднихъ было большинство.
‘Карамзинъ вышелъ изъ палатки, раздалась команда: ‘садись! равняйся! смирно!’
‘Андрей Николаевичъ слъ на коня, подскакалъ къ фронту и поздоровался съ нимъ. Солдаты, наущенные предъидущими разговорами своихъ ближайшихъ начальниковъ, отвтили вяло, негромогласно: ‘Здравія желаемъ, ваше высокоблагородіе!’ Прохавъ вдоль фронта, Карамзинъ возвратился на средину всего отряда, попросивъ подъхать къ себ всхъ штабъ и оберъ-офицеровъ.
— ‘Господа! для васъ я лицо еще новое,— началъ этотъ благородный человкъ,— мы не имли времени хорошенько узнать другъ друга, Богъ дастъ, время сблизитъ насъ тсне. Въ настоящую, быть можетъ, серьезную по ея послдствіямъ, минуту, забывъ мелочные расчеты самолюбія, будемъ имть въ виду одну общую цль! Зададимся мыслію выполнить свято задачу, на насъ возложенную, будемъ дйствовать по братски для достиженія успшнаго результата. Если кто нибудь изъ васъ, господа, во время предстоящей, можетъ быть, небезопасной рекогносцировки, найдетъ нужнымъ дать мн благоразумный совтъ, то я съ удовольствіемъ приму его какъ отъ истиннаго товарища’.
— ‘Полковникъ! Вы нашъ отрядный начальникъ теперь, мы должны безпрекословно исполнять вс ваши приказанія и распоряженія’,— отозвался подполковникъ Дика.
‘Прочіе офицеры молчали, затмъ Карамзинъ попросилъ всхъ стать на свои мста и, обратившись къ гусарамъ, сказалъ имъ:
— ‘Еще изстари полкъ вашъ получилъ названіе безсмертныхъ, храбрыхъ гусаръ. Въ эту минуту я счастливъ, что командую вами! Вполн увренъ, что если придется сразиться съ врагомъ, то вы. подобно вашимъ предкамъ, ударите на него дружно, смло, покажете себя истинными молодцами! Не правда-ли, братцы?’
— ‘Рады стараться!’ отвчали громко гусары, повеселвъ въ лиц.
‘Подъхавъ къ казакамъ, онъ сказалъ: ‘казаки всегда составляли доблестное войско, всегда были молодцами! ваша исторія полна блестящихъ подвиговъ неустрашимости противъ враговъ. Вы таковыми и теперь себя покажете!’ Казаки благодарили восторженно.
‘Артиллеристовъ привтствовалъ онъ слдующими словами:
— ‘До этого времени вся служба моя была въ артиллеріи, безпримрная храбрость и самоотверженность этого войска извстны каждому, мн же. въ особенности. Развитостью вы стоите выше другихъ, на васъ, братцы, я вполн надюсь!’
— ‘Рады стараться! постараемся, ваше высокоблагородіе!’ громко крикнули добрые артиллеристы.
‘Отрядъ тронулся въ путь’.
Сухотинъ кончилъ свой разсказъ.
— ‘Что ты скажешь?’ спросилъ онъ меня.
— Скверно,— отвтилъ я.
Возвратившись съ аванпостовъ, товарищи мои вс заснули, мн не спалось, сонъ бжалъ меня, скучно, я пошелъ бродить по лагерю, зашелъ въ палатку Карамзина, чтобы взять что нибудь почитать (съ нимъ была библіотека). Тутъ все напоминало мн недавнее его присутствіе: недопитый стаканъ чаю стоялъ на его складномъ стол, въ пепельниц лежала только что недокуренная сигара, тутъ же открытая книга ‘Revue des deux Mondes’, на постел валялся халатъ, въ углу брошены туфли. При вид всего этого, мн сдлалось какъ-то тяжело на душ, хотлъ читать — не читается, книга валится изъ рукъ, мысли въ какомъ-то разброд. Пошелъ было въ себ полежать — не лежится, не спится, вскочилъ и отправился бродить по берегу рки Ольты, на т самыя мста, гд мы хаживали съ Андреемъ Николаевичемъ. Погода была тихая, жаркая, обойдя извилистый берегъ рки, я взглянулъ на городъ Слатинъ. День былъ праздничный, всюду кишлъ народъ, пестрыя толпы красивыхъ молдаванокъ наполняли улицы, он хохочутъ и болтаютъ, кокетничая съ пхотными офицерами. Крестьяне и солдаты, съ короткими трубочками во рту, толпятся около шинковъ, шумятъ, кричатъ, повсюду гамъ и говоръ. Такъ прошелъ весь день.
Было уже восемь часовъ вечера, съ берега видно далеко, думаю, вотъ и наши, можетъ быть, скоро вернутся, не найдя турокъ, но нтъ, этого быть не можетъ, я хотлъ было уже идти къ себ, вдругъ смотрю, на горизонт едва обрисовался черный, густой столбъ пыли, я остановился, пыль эта клубилась, все росла и быстро приближалась, послдніе лучи догоравшаго солнца, ударяя на блестящее оружіе скачущаго всадника, вдругъ ярко освтили гусара Ахтырскаго полка. Ясно было, что посланный скакалъ отъ наблюдательнаго поста съ какимъ нибудь важнымъ извстіемъ, вдали виднлась еще большая масса пыли. Сердце у меня такъ и замерло! Что-то недоброе случилось, подумалъ я. Предчувствіе не обмануло меня, не усплъ я дойти до палатки Сухотина, какъ внизу, въ штаб главнаго отряда, ударили тревогу, мгновенно во всхъ полкахъ отряда ее подхватили, и вотъ повсюду барабаны затрещали, гусарскіе сигналисты пронзительно затрубили. ‘Сдлай! мундштучь! садись! становись къ расчету!’ кричали вахмистры. Все суетилось, торопилось, сумятица была общая. Спрашиваю — что случилось? никто ничего не знаетъ. Наши люди сами по себ, безъ приказанія, начали укладываться и запрягать лошадей. Вдругъ слышу, въ сторон деньщики между собою говорятъ, будто турки ворвутся сейчасъ въ нашъ лагерь, подобно тому, какъ они это сдлали въ с. Четати. Все можетъ быть, подумалъ я.
Свши на коней, мы спустились внизъ въ штабъ главнаго отряда, который весь, въ полномъ состав, былъ въ сбор. Такъ какъ ночью предполагалось куда-то идти, то дивизіонъ нашъ получилъ приказаніе находиться въ авангард отряда. Тутъ мы узнали, что нашъ полкъ разбитъ турками на-голову, на мой вопросъ: гд Карамзинъ?— ‘убитъ!’ отвчаютъ мн.
Нтъ, думаю, этого быть не можетъ, я не врилъ своимъ ушамъ, если онъ убитъ, значитъ всхъ убили.
Наконецъ, мимо насъ стали проходить возвращавшіеся, утомленные александрійцы, они шли группами, на большомъ разстояніи одна отъ другой. Группы эти состояли изъ тридцати, тридцатипяти и сорока человкъ людей, скученныхъ изъ разныхъ эскадроновъ, что изобличала нумерація на ихъ киверахъ. Люди видимо были раздражены постигшею ихъ неудачею и потому на вопросы націи отвчали неохотно и пасмурно. Наконецъ, отъ прибывающихъ офицеровъ этого злосчастнаго отряда мы положительно узнали, что турки отбили у насъ наши четыре орудія, прислуга почти вся, а артиллерійскія лошади совершенно вс перебиты. Нашего полка убиты: полковникъ Карамзинъ, поручики Винкъ и Брошневскій, юнкера: князь Голицынъ и фонъ-Ганъ, нкоторые офицеры ранены. Гусаровъ нижнихъ чиновъ выбыло изъ строя убитыми и ранеными двадцать человкъ, у казаковъ убито и ранено нсколько человкъ. Хорошо, что была ночь: она насъ избавила отъ сардоническихъ взглядовъ офицеровъ другихъ полковъ, сгруппировавшихся изъ любопытства около насъ и возвращавшихся нашихъ товарищей. Ясно было, что пораженіе полное, ‘вотъ, подумалъ я, и Александрійскій безсмертный полкъ! одинъ погромъ — и слава твоя потухла’.
Было десять часовъ вечера, отрядъ тронулся, подъ начальствомъ самого генерала Липранди по направленію къ Каракалу. Группы александрійцевъ, собранныхъ изъ разныхъ эскадроновъ, не переставали попадаться намъ на встрчу, мы краснли, намъ слышно было, какъ офицеры другихъ полковъ и въ особенности пхотные подтрунивали надъ нами. Отошедши верстъ пять, приказано было остановиться, между генералами видимо происходило какое-то совщаніе, оно продолжалось не долго, насъ немедленно повернули налво кругомъ и отвели обратно въ Слатинъ, на прежнія позиціи. Куда мы шли, зачмъ вернулись — это оставалось для насъ тайной.
Мы возвратились въ лагерь около полуночи, трудно было намъ, какъ отъ офицеровъ своего полка, такъ и отъ артиллеристовъ, узнать подробности несчастнаго дла этого, а также о плачевной кончин злополучнаго Карамзина и прочихъ нашихъ товарищей. Вс были въ переполох, утомлены, осоввши, всякій занятъ былъ самимъ собою, многіе были слегка ранены, оцарапаны, иные, познакомившись съ силою турецкихъ фухтелей, лежали съ черными пятнами на спин и стонали, другіе ворчали объ утрат своихъ часовъ и полуимперіаловъ и немилосердно все зло и вину взваливали на мертваго Карамзина.
На другой день весь отрядъ (исключая бывшихъ вчера въ дл), опять подъ командою генерала Липранди, отправился подъ городъ Каракалъ, но, не найдя тамъ никого, возвратился обратно къ Слатинъ. На слдующій день, когда первыя впечатлнія неудачи миновались, когда вс боле или мене поуспокоились, вотъ свднія, какія сообщили мн офицеры, бывшіе въ дл 16-го мая 1854-го года:
Отрядъ Карамзина, отойдя отъ своего наблюдательнаго поста верстъ на двадцать впередъ, остановился и въ виду небольшой валахской деревни сдлалъ двухъ-часовой привалъ, по обыкновенію, одна часть, размундштучивъ лошадей, кормила ихъ, а потомъ и другая, солдаты поли сухарей. Ведеты были выставлены по направленіямъ къ Краіову и Каракалу и къ этимъ двумъ турецкимъ пунктамъ высылались разъзды.
И здсь, какъ при выступленіи изъ Слатина, многіе офицеры дозволили себ, въ виду нижнихъ чиновъ, употреблять неумстныя выраженія, подрывающія довріе и ослабляющія власть всякаго отдльнаго начальника, и при томъ еще въ виду непріятеля, съ которымъ легко могло быть дло. Предполагаютъ также, будто предатели-валахи имли время и возможность сообщить въ Каракалъ о численности нашего отряда.
Начальникъ Каракала, городскіе и сельскіе обыватели еще въ прошломъ, 1853 году, во время стоянки у нихъ нашего полка, когда мы шли впередъ какъ завоеватели и покровители, относились къ намъ враждебно и дйствовали предательски.
На привал Карамзинъ пригласилъ къ себ всхъ офицеровъ на закуску, но многіе отказались отъ нея и, отдлившись, образовали особую группу, громко смялись, шумли и кричали на польскомъ нарчіи, Карамзина видимо коробило это, онъ ничего не лъ и не пилъ и, сверхъ обыкновенія, не дотронулся даже до чая, который онъ очень любилъ, такъ что камердинеръ его Василій крайне этому удивился. Молча лежалъ онъ на земл, курилъ сигару и сосредоточенно о чемъ-то думалъ, подъ конецъ всталъ и просилъ офицеровъ, чтобы они кушали и пили для подкрпленія силъ, добавя: ‘Богъ знаетъ гд и когда намъ придется сегодня ужинать’. Роскошно накормивъ своихъ ординарцевъ, унтеръ-офицеровъ и встовыхъ, онъ приказалъ играть подъемъ, отрядъ двинулся дале по направленію къ Каракалу. Отойдя верстъ семь, они подошли къ небольшому, узкому мосту, перекинутому черезъ мелководную рку Тизлуй. Карамзинъ скомандовалъ ‘стой!’ На-скоро было сдлано совщаніе и тутъ-же поршили перейти этотъ мостъ, на томъ основаніи, что въ случа отступленія легко можно было переправиться вбродъ. Поручикъ генеральнаго штаба Черняевъ {Михаилъ Григорьевичъ, въ настоящее время генералъ-маіоръ, бывшій главнокомандующій сербской арміей въ 1876 году.} былъ противъ этого, но Карамзину увлекшись большинствомъ голосовъ, не послушалъ Михаила Григорьевича. Перешли мостъ ‘съ права по три’, такъ какъ онъ былъ узокъ и безъ перилъ, и отошли еще версты три впередъ. Черняевъ, хавшій съ казаками въ авангард, вдругъ остановилъ ихъ, самъ вернулся назадъ къ отряду и доложилъ Карамзину, что въ верст отсюда предстоитъ еще переправа черезъ другой, такой-же узкій мостъ, перекинутый надъ топкимъ болотомъ. Карамзинъ задумался, видя неудобство оставаться въ бездйствіи между двумя мостами, онъ сказалъ Черняеву: ‘На основаніи данной мн инструкціи, я дйствую самостоятельно, не думаю, чтобы съ такимъ извстнымъ своею храбростью полкомъ намъ пришлось отступать, не допускаю этой мысли, съ этими молодцами надобно идти всегда впередъ!’
Вс молчали. Черняевъ замтилъ Карамзину, что это громадный рискъ съ его стороны, вернулся къ казакамъ и пошелъ съ ними впередъ. Вслдъ за казаками весь отрядъ съ артиллеріей перешелъ и другой мостъ, вступивъ на необозримую, ровную поляну, вдали, на горизонт виднлись высокія башни Каракала. Пройдя еще съ версту, наши увидали, что отъ Черняева несется казакъ, подлетвъ къ Карамзину, онъ докладываетъ, что на обширной равнин этой, впереди ихъ, стоятъ четыре колонны непріятельскихъ всадниковъ, каждая примрно въ пятьсотъ человкъ, дв колонны регулярной кавалеріи и дв башибузуковъ, держатся они боле къ сторон города, артиллеріи у нихъ не видно. Карамзинъ тотчасъ навелъ на указанное мсто свою подзорную трубу и, посмотрвъ внимательно, нашелъ, что стоятъ только дв колонны, а остальныя дв массы, по его мннію, суть два забора, находящіеся вблизи самаго города, вслдъ затмъ онъ приказалъ дать сигналъ ‘рысью’. Отрядъ двинулся на рысяхъ, пройдя этимъ аллюромъ три версты, онъ подошелъ къ непріятелю на такое разстояніе, что артиллерія видимо могла уже дйствовать, тогда Карамзинъ приказалъ дать сигналъ ‘огонь’. Молодецки артиллеристы снялись съ передковъ, орудія грянули, турки зашатались! но торжество это продолжалось не долго, артиллерія, по неизвстной причин, вдругъ безъ приказанія прекратила огонь {Есть подозрніе, что зарядовъ, по оплошности, взято было въ крайне ограниченномъ числ и ихъ не хватило. П. В.}. Карамзинъ поблднлъ какъ полотно, но скрылъ свой ужасъ и не потерялся. Гусары видимо оробли, турки ободрились, тогда Карамзинъ приказалъ ударить сигналъ ‘къ атак’. Начать долженъ былъ восьмой эскадронъ, на который Карамзинъ надялся боле другихъ, молодецки бросился эскадронъ на правый флангъ непріятеля, врубился въ средину турокъ и началъ ихъ косить своими саблями: къ несчастію, въ самую жаркую минуту, командиръ эскадрона, поручикъ Винкъ, увидлъ, что старшій вахмистръ его, окруженный пятью турками, непремнно будетъ изрубленъ, бросился съ однимъ гусаромъ къ нему на помощь. Храбрый Винкъ тутъ-же былъ изрубленъ, а вахмистръ спасенъ. Это обстоятельство нравственно сильно подйствовало на солдатъ, увидя себя безъ начальника, который имлъ на нихъ большое вліяніе, они вдругъ сами собою, безъ приказанія, бросились назадъ. Данъ былъ сигналъ идти въ атаку пятому эскадрону, командиръ эскадрона, маіоръ Красовскій, рванулся впередъ, оглянувшись, онъ увидлъ возл себя одного только своего юнкера фонъ-Гана: эскадронъ на полдорог до непріятеля повернулъ назадъ. Турки на мст изрубили Гана, а Красовскій, съ раздробленною рукой ускакалъ назадъ. Данъ былъ сигналъ къ ‘общей атак’. Эскадроны не тронулись съ мста, офицеры и люди растерялись, мялись, жались одинъ къ другому, не слушая ни трубача, ни словесной команды Карамзина. Суматоха была общая, образовалось безначаліе!
Между тмъ турки, видя все происходившее у насъ и понявъ, въ чемъ дло — начали заскакивать намъ въ тылъ, торопясь завладть тмъ самымъ мостикомъ, который сзади насъ перекинутъ былъ черезъ топкое болото, дабы преградить намъ путь къ отступленію. Тотчасъ весь отрядъ, понявъ этотъ маневръ, увидлъ себя въ безвыходномъ, ужасномъ положеніи. Минута была тяжелая! Въ это самое мгновеніе, въ середин разстроеннаго фронта всхъ трехъ родовъ оружія, кто-то скомандовалъ громкимъ голосомъ: ‘налво кругомъ! маршъ, маршъ!’ Вс бросились опрометью, безъ оглядки, назадъ, каждый изъ чувства самосохраненія летлъ скоре на этотъ роковой мостъ, спасая себя. Напрасно Карамзинъ кричалъ имъ: ‘Стойте, господа! куда вы? стой, стой!’ — никто не слушалъ. Турки, видя такой страхъ бжавшихъ, бросились на нихъ въ сабли и пики, настигли артиллерію, перебили почти всю растерявшуюся прислугу, перекололи всхъ лошадей ихъ, овладвъ вполн нашими четырьмя орудіями. На мосту была свалка своего рода: тутъ наши тснились, жались, торопясь пробиться и перескочить мостъ, въ этой свалк были убиты перваго эскадрона поручикъ Брашневскійи юнкеръ князь Голицынъ. Поручику Брашневскому турки предлагали сдаться въ плнъ, такъ какъ подъ нимъ была убита лошадь, онъ не согласился, и предпочелъ умереть. Ознобишинъ и Булатовъ, оставя Карамзина по середин фронта, будучи посланы для отдачи приказаній, увряютъ, что по возвращеніи ихъ не нашли уже его на мст и, полагая, что онъ со всей массой поскакалъ къ мостику, сами помчались туда же, удачно пробились и перескочили его. Но не такъ было дло, когда все ринулось бжать, лошадь Карамзина бросилась за прочими конями, онъ придержалъ ее, та взвилась на дыбы и опрокинулась назадъ, вовремя вынулъ онъ ноги изъ стремянъ, уклонясь въ сторону, когда лошадь встала, Карамзинъ уже не могъ ссть на нее, потому что, во время паденья, она порвала подперсья, вслдствіе чего сдло съхало къ самому хвосту, она начала бить задними ногами до тхъ поръ, пока не сбила совсмъ сдла, затмъ ускакала вслдъ за другими нашими лошадьми. Карамзинъ остался пшій, совершенно одинъ, два трубача, бывшіе при немъ, и т ускакали. Скакавшій мимо него унтеръ-офицеръ втораго эскадрона Кубаревъ, видя такое положеніе своего начальника, остановился, мгновенно схватилъ за узду бродившую тутъ лошадь изъ-подъ убитаго башибузука и подвелъ ее къ Карамзину. Карамзинъ слъ на нее, но она была слишкомъ мала для его большаго роста, слабосильна и лнива до того, что, не взирая на пришпориванье, почти не трогалась съ мста. Карамзинъ слзъ и бросилъ ее, въ это время артиллеристъ, увидавъ это, подводитъ ему прекрасную изъ-подъ орудія подручную лошадь, крича: ‘Ваше высокоблагородіе, садитесь скоре какъ нибудь’. ‘Благодарю тебя, мой другъ, благодарю, спасибо теб, мн теперь ужъ боле ничего не нужно’, печально отвтилъ ему Карамзинъ. Въ это мгновеніе наскочили турки, убили артиллериста, взяли лошадь и окружили Карамзина. Ихъ было человкъ двадцать, они сорвали съ него золотые часы, начали шарить по карманами, вынули вс находившіеся при немъ полуимперіалы, сняли киверъ, серебряную лядунку, кушакъ, саблю, пистолетъ, раздли его до-гола, оставивъ только на немъ канаусовую рубашку, затмъ били его плашмя саблями по голымъ ляжкамъ и ногамъ, погоняя идти проворне въ плнъ. Страдалецъ повиновался, въ это самое время, одинъ изъ башибузуковъ, подмтивъ золотую цпочку, болтавшуюся у него подъ рубашкой, разодралъ ее и сорвалъ съ груди тотъ самый медаліонъ, который нсколько дней тому назадъ онъ показывалъ мн въ своей палатк, въ минуту откровенности. Карамзинъ поблднлъ какъ смерть, на лиц его изобразилось горькое отчаяніе, взведя глаза къ небу, опрометью выхватилъ онъ саблю изъ ноженъ злодя, ударилъ его со всего розмаха по голов и грабитель упалъ на мст бездыханный. Другой бросился къ нему — Карамзинъ перешибъ ему руку, тогда остальные турки, освирпвъ, бросились разомъ на него, закололи его пиками и саблями, нанеся восемнадцать смертельныхъ ранъ, и, бросивъ трупъ, сли на лошадей и ускакали. Послднее обстоятельство разсказывалъ намъ раненый гусаръ 1-го эскадрона, сидвшій все время притаившись подъ мостомъ и видвшій все происходившее, онъ кое-какъ дотащился къ ночи на другой день къ намъ въ отрядъ. Краіовскіе купцы, слышавшіе объ этой катастроф отъ тхъ самыхъ турокъ, которые убили Карамзина, добавляютъ, что паша (Чайковскій) былъ очень недоволенъ ими, почему они не доставили Карамзина въ плнъ живымъ, зная напередъ, какой громадный выкупъ можно было бы получить за него, т разсказали ему подробности дла, оправдываясь невозможностью выполнить его желаніе.
Три дня спустя посл этого, графъ Алонеусъ подалъ рапортъ о своемъ выздоровленіи и вступилъ въ командованіе полкомъ. Бывъ дежурнымъ по полку, я явился къ нему съ вечернимъ рапортомъ, между прочими разговорами онъ сказалъ мн:
— ‘Вы должны быть всегда мн благодарны, Вистенгофъ, за то, что я не допустилъ васъ 16-го мая идти съ Карамзинымъ. Врядъ-ли вернулись бы вы! У васъ дома молодая жена, мн жалко было васъ. Я очень недоволенъ Карамзинымъ, онъ помрачилъ безсмертную славу полка’.
— ‘Трудно опредлить, ваше сіятельство, что было бы со мною, еслибы я тамъ находился. Благодарю васъ за сочувствіе къ моему другу, къ моей жен. Андрей Николаевичъ теперь покойникъ, не будемъ тревожить прахъ этого злополучнаго человка, жизнь его имла несравненно боле шансовъ, нежели моя, онъ слишкомъ дорого поплатился за свою увренность въ безсмертную славу нашего полка’,— отвтилъ я, раскланялся и ушелъ.
Спустя семь дней посл погрома нашего полка, рано утромъ, каруцца, запряженная двумя волами, со скрипомъ въхала въ нашъ лагерь, на ней лежали обезображенные, черные какъ сапогъ, три трупа: Карамзина, Брашневскаго и князя Голицына. Правая рука Андрея Николаевича висла на одной только жилк, привозъ въ нашъ лагерь этихъ труповъ такъ грустно напоминалъ про 16-е мая, что вс какъ-то невольно говорили шопотомъ, у многихъ было тяжело на сердц, хотя и отъ совершенно разныхъ причинъ.
Преданный Карамзину второй дивизіонъ, въ полномъ состав, со слезами опустилъ гробъ его въ холодную могилу. Такъ печально окончилъ жизнь, въ цвтущихъ еще годахъ, благородный, умный, образованный Андрей Николаевичъ, одинъ изъ сыновей знаменитаго нашего писателя Николая Михайловича Карамзина.
Симферополь.