Аналогия или провидение?, Кузмин Михаил Алексеевич, Год: 1914
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Михаил Кузмин
Признать за поэтическим творчеством известное колдовство, некоторую волшебную силу — значит вернуть его к древнейшим истокам, к магическому значению и действию слов, словесных формул и прорицаний. Иногда простые лирические стихотворения в личной жизни поэта как бы отгоняют от него случившиеся бедствия, лишая их возможной напряженности и тяжких последствий, а также и предотвращая еще неизвестную грозящую беду. Я думаю, стало почти ходячим мнением, что, написав элегию, поэт значительно освобождается от томившей его печали и, наоборот, случайно выразив грустные, ничем, по-видимому, не вызванные мысли, он, может быть, отводит подстерегающее его несчастие. Часто поэт пишет об одном, не предполагая, что в этих строках совсем иное отыщут и прочтут потомки, а иногда и современники его.
Разумеется, это свойство освобождения, ограды и провидения, принадлежащее поэзии личной, распространяется и на лирику общественную. В мистических практиках, а также и в Церкви давно учитывается таинственная сила колебания воздуха не только устремлением духовным, но и произнесенными вслух словами. Эта сила свойственна и поэзии.
Мысли эти пришли мне теперь при чтении полузабытых стихов А.С. Хомякова… Поэзия не была главным занятием известного славянофила и, может быть, не совсем несправедливо оставлена в тени, хотя исследователь мог бы найти в ней какую-то ступень от Языкова последнего периода к Тютчеву. Чистая и благородная, она страдает однообразием, загораясь временами несколько риторическим пафосом. Но мне важна не столько поэзия Хомякова, сколько ее аналогия с переживаемыми теперь событиями. Даже не аналогия, а почти тождество, провидение поэта, зависящее не от одного сходства политических моментов, ибо:
…звонкий стих в себе вмещает
Времен грядущих семена, —
говорит сам поэт, и действительно, не отголоски первой половины XIX столетия, а будто подлинное описание теперешнего вандализма видим мы в таких строках:
Разрушил чудеса минувших поколений, —
И злато, и труды голодной нищеты,
И сила юности, и прелесть красоты,
Все было добычей владык ипоплеменных.
(‘Послание к Веневитиновым‘)
При чтении этих строк, может быть, вспомнятся вообще всякие разрушители, но прежде всего те, что погубили Реймсский собор, Шантильи, Лувен…
Прямо уже к русским, и именно к нам, русским 1914 года, относятся следующие, такие звучные и прочувствованные стихи:
Их много там, где гнев Дуная,
Где Альпы тучей обвились,
В ущельях скал, в Карпатах темных,
В Балканских дебрях и лесах,
В сетях Тевтона вероломных…
И ждут окованные братья —
Когда же зов услышат твой,
Когда ты крылья, как объятья,
Прострешь?..
Их час придет: окрепнут крылья,
Младые когти подрастут,
Вскричат Орлы, — и цепь насилья
Железным клювом расклюют!
(‘Орел‘)
Или следующие строфы ‘Оды’:
Потомства пламенным проклятьям
Да будет предан тот, чей глас
Против Славян Славянским братьям
Мечи вручил в преступный час!
Да будут прокляты сраженья,
Одпоплеменников раздор,
И перешедшей в поколенья
Вражды бессмысленной позор!..
И взор поэта вдохновенный
Уж видит новый век чудес…
Он видит: гордо над вселенной,
До свода синего небес,
Орлы Славянские взлетают
Широким, дерзостным крылом,
Но мощную главу склоняют
Пред старшим — Северным Орлом.
В другом стихотворении, как-то нам особенно близком в эти дни славянского объединения и галицийских побед, поэт, пророчествуя, рисует картину, которая ныне, полвека спустя, кажется вещим отражением наших страстных надежд:
И с неба картину я зрел величаву:
В убранстве и блеске весь Западный край,
Мораву, и Лабу, и дальнюю Саву,
Гремящий и синий Дунай.
И Прагу я видел, и Прага сияла,
Сиял златоверхий на Петшине храм,
Молитва Славянская громко звучала
В напевах, знакомых минувшим векам.
И в старой одежде Святого Кирилла
Епископ на Петшин всходил,
И следом валила народная сила,
И воздух был полон куреньем кадил,
И клир, воспевая небесную славу,
Звал милость Господню на Западный край,
На Лаву, Мораву, на дальнюю Саву,
На шумный и синий Дунай.
А.С. Хомяков был русским в самом высоком значении этого понятия, он любил Россию и, сознавая умом просвещенным и свободолюбивым все исторические грехи ее, сердцем ощущал ее великое призвание, как, может быть, никто из вдохновенных, Он знал, что Россия ‘раскается’ и победит.
Не в пьянстве похвальбы безумной,
Не в пьянстве гордости слепой,
Не в буйстве смеха, песни шумной,
Не с звоном чаши круговой,
Но в силе трезвенной смиренья
И обновленной чистоты
На дело грозного служенья
В кровавый бой предстанешь ты…
Иди! тебя зовут народы.
И, совершив свой бранный пир,
Даруй им дар святой свободы,
Дай мысли жизнь, дай жизни мир!
Иди, светла твоя дорога:
В душе любовь, в деснице гром,
Грозна, прекрасна — Ангел Бога
С огнесверкающим челом!
(‘Раскаявшейся России‘)
Какая противоположность бездушному идеалу германизма, столь ясно выраженному в текущую войну, заключается и в другом обращении поэта к России, дающем как бы целую программу если не политическую, то духовную, культурную и психологическую:
И вот, за то, что ты смиренна,
Что в чувстве детской простоты,
В молчанье сердца сокровенна.
Глагол Творца прияла ты, —
Тебе Он дал свое призванье,
Тебе Он светлый дал удел:
Хранить для мира достоянье
Высоких жертв и чистых дел,
Хранить племен святое братство,
Любви живительный сосуд,
И веры пламенной богатство,
И правду, и бескровный суд.
(‘России‘)
Едва ли события, современные Хомякову, давали ему повод к таким надеждам, столь нашим, столь верным, хотя и выраженным несколько прозаически:
Все велики, все свободны,
На врагов — победный строй,
Полны мыслью благородной,
Крепки верою одной.
(‘Не гордись перед Белградом‘)
Только теперь, в 1914 году, можно вполне понять и оценить эти вселенские чувства и сказать: да будет!
Впервые опубликовано: ‘Аполлон’. 1914. N 6/7. С. 82-85.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/kuzmin/kuzmin_analogita_ili_providenie.html.