Американские нравы, Пыпин Александр Николаевич, Год: 1865 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 41 минут(ы)

АМЕРИКАНСКІЕ НРАВЫ.

(Ханна Торстонъ. Повсть изъ американской жизни, Бэйярда Тэйлора. Переводъ съ англійскаго. Спб. 1864.

Die Stellung der Frauen in Amerika. Ein Vortrag von Adolf Kolatschek. Wien. 1864.

Land und Leute in der Union. Von Adolf Douai, Director der Hoboken Akademy im Staate New-Jersei, V. St. Berlin. 1864.

Paris en Amrique. Par le docteur Ren Lefebvre, parisien. Paris. 1863, 7-me d.)

Въ нсколькихъ книжкахъ ‘Современника’ прошлаго года изданъ былъ переводъ романа Бэйярда Тэйлора. Читатели вроятно оцнили уже оригинальныя достоинства этого любопытнаго разсказа, но его тема, домашнія сцены и стремленія американской жизни, такъ мало извстна большинству и вообще такъ мало затрогивалась въ русскихъ книгахъ, что мы сочли не лишнимъ рядомъ съ картинами самаго романа поставить другіе, нероманическіе разсказы о томъ же предмет. Эти разсказы занимательны сами по себ и для читавшихъ ‘Ханну Торстонъ’ дадутъ возможность врне оцнить точку зрнія, на которой построенъ романъ.

Бэйярдъ Тэйлоръ, авторъ ‘Ханны Торстонъ’, началъ свою литературную дятельность въ 50-хъ годахъ, и съ первыхъ произведеній пріобрлъ большую извстность въ американской литератур, какъ замчательный писатель-туристъ. Разсказы о путешествіяхъ въ разныя страны Стараго Свта были до сихъ поръ его единственной темой. Въ ‘Ханн Торстонъ’ онъ въ первый разъ взялся за романъ и имлъ чрезвычайный успхъ: нсколько времени тому назадъ, въ теченіе девяти или десяти мсяцевъ посл выхода романа, его считалось уже тринадцать изданій. Въ настоящую минуту эта цифра вроятно еще больше. Такой успхъ романа вполн оправдывается качествами таланта автора — занимательнаго и умнаго разказчика — и содержаніемъ романа, въ которомъ развивается американскій женскій вопросъ.

Въ Америк женскій вопросъ поставленъ иначе, чмъ въ Европ. Если здсь онъ все еще почти исключительно ограничивается теоретическими разсужденіями и поэтическими воззваніями, въ Америк онъ уже давно подвинулся гораздо дальше, и въ общественныхъ правахъ далъ женщин такое положеніе, какое вроятно еще долго придется завоевывать себ женщин европейской. Вопросъ объ эманципаціи раньше нашелъ здсь и ревностныхъ защитниковъ и защитницъ, и практическое примненіе. Общественная свобода американской жизни, такъ непохожая на жизнь старыхъ европейскихъ обществъ, дала совершенно особый характеръ положенію женщины и въ обществ, и въ семейств. Чтобы очертить роль, которую женщина занимаетъ въ этой общественной жизни, мы воспользуемся нсколькими новыми книгами, заглавія которыхъ мы выписали въ начал статьи, интересъ, возбужденный въ Европ политическими событіями и отношеніями Америки, переходить здсь и на общественную жизнь, черты нравовъ и наконецъ положеніе женщины. Было бы чрезвычайно любопытно прослдить исторически т пути, которыми образовалось весьма независимое и свободное, сравнительно съ европейскимъ, положеніе женщины въ американскомъ обществ, но, не вдаваясь пока въ историческія подробности, мы замтимъ только, что это положеніе могло выработаться, вмст съ другими оригинальными чертами американскаго быта, изъ общихъ условій общественнаго развитія въ Америк, которое съ одной стороны свободно было отъ многихъ застарлыхъ преданій европейскаго общества, а съ другой должно было произвести много новыхъ явленій, вызванныхъ новыми условіями и отношеніями жизни. Когда въ американской жизни, бытовой и соціальной, такъ много предоставлено было личнымъ силамъ и такъ много исполнено было этими силами, которыя колонизовали огромныя пространства свжихъ земель, и создали государство на новомъ самостоятельномъ принцип, то естественно, что это расширеніе личнаго права вообще распространилось и на личное право женщины. Въ этой жизни, бравшей все постояннымъ и тяжелымъ трудомъ, и дятельность женщины стала несравненно шире, чмъ могли бы вообразить себ люди европейскаго общества. Безъ всякой особенной борьбы женщина пріобрла себ и то уваженіе, какимъ Европа хвалилась (и то въ сущности не совсмъ справедливо) въ средневковомъ рыцарств, и т размры образованія, какіе въ Европ, и до сихъ поръ считаются недоступными и даже запретными для женщины, и наконецъ т отрасли дятельности, которыя остаются для нея закрыты въ Европ и которыми она съ успхомъ владетъ въ Америк. Но если многое для женщины сдлано было незамтно самой жизнью и правами, то многое должно быть приписано и ея собственнымъ усиліямъ. Идеи женской эманципаціи едва ли гд нибудь были проповдуемы такъ усердно и въ литератур и въ практической общественной пропаганд. Мэри Вульстонкрафтъ, англійская писательница прошлаго столтія, одна изъ первыхъ начавшая ревностную защиту ‘правъ женщины’, нашла здсь не мене усердныхъ послдовательницъ, старавшихся развить идею о томъ, что женщина должна занять въ общественной и политической жизни мсто наравн съ мужчиной, который длаетъ ей ясную несправедливость, давая ей въ этой жизни только второстепенное положеніе и удаляя ее отъ существенныхъ вопросовъ и наиболе выгодныхъ занятій. Но дальше, какъ въ прошломъ году, американка, мистриссъ Фарнхэмъ, издала книгу, подъ заглавіемъ: ‘Женщина и ея эра’ (Woman and her Era), гд она не сомнвается, что женщина нкогда дйствительно осуществитъ свои стремленія, и убждена, что придетъ время, когда женщина займетъ первое мсто въ человческомъ обществ, это будетъ эра господства женщины — почти тотъ же идеалъ, къ которому стремилась героиня романа Тэйлора.

На первый взглядъ, европейца долженъ поражать характеръ американской жизни въ этомъ отношеніи: такъ все кажется для него ново и непривычно. Это первое впечатлніе мы передадимъ читателю выпиской изъ книги ‘Парижъ въ Америк’, которая написана однимъ изъ французскихъ почитателей американскихъ учрежденій и имла въ послдніе два года обширный успхъ во французской публик. Авторъ ея — извстный профессоръ Лабулэ, одинъ изъ французскихъ публицистовъ, наиболе серьезно изучавшихъ американскую конституцію и американскіе нравы, и восхищающійся ими par dpit, съ досады на конституцію и нравы имперіалистской Франціи, которыхъ онъ не терпитъ. Не смотря на это прямое пристрастіе къ Америк, авторъ правъ конечно въ томъ, что американскіе нравы во всякомъ случа лучше французскихъ, и что выборъ между двумя принципами незатруднителенъ. Принявши на себя псевдонимъ и форму доктора Лефебра, авторъ взялся изобразить картину американской жизни, какъ она должна представляться закоренлому европейцу, который не находитъ ничего на свт лучше своихъ европейскихъ порядковъ и вдругъ, безъ предисловій и приготовленій, попадаетъ въ американскую жизнь, семейную, общественную и политическую, видитъ и переживаетъ вс ея подробности. Чтобы имть поводъ выставить рзче контрастъ двухъ совершенно не похожихъ обществъ, авторъ придумалъ фантастическую завязку съ участіемъ спиритизма: одинъ могущественный медіумъ и вызыватель духовъ, раздраженный скептицизмомъ доктора Лефебра, отмстилъ ему тмъ, что въ одно прекрасное утро перенесъ его своей магнетической силой въ Америку и перенесъ не только его, но и его жену, дтей, сосдей и пріятелей. Очнувшись въ Америк, въ своемъ массачузетскомъ Париж, докторъ одинъ сохранилъ сознаніе своего настоящаго парижскаго происхожденія: но его жена, дти сосди и такъ дале, какъ будто всегда жили въ Америк, не знаютъ другой жизни, нравовъ и понятій, кром американскихъ, такъ что докторъ, самъ очутившись въ кож американца, находитъ себя въ совершенно новомъ мір, нисколько не похожемъ на его парижскую обстановку, на каждомъ шагу поражающемъ его своими несообразностями. Докторъ, истинный парижанинъ, пораженъ страшнымъ ‘безпорядкомъ’ и ‘своеволіемъ’ американской жизни, полный своими парижскими воспоминаніями и привычками, онъ постоянно возстаетъ противъ этого безпорядка, и опасаясь вмст съ тмъ и слишкомъ выдать себя, въ теченіе всего своего пребыванія въ Америк находится въ постоянномъ волненіи, страх и негодованіи противъ всего окружающаго, которое такъ противорчитъ всей его природ. Въ этой рамк авторъ изображаетъ разнообразныя черты американскихъ нравовъ. Онъ увлекаетъ доктора въ потокъ американской жизни, длаетъ ему сюрпризы въ его собственной семь, заставляетъ его, почтеннаго буржуа, тушить пожаръ въ качеств пожарнаго, заводитъ его въ контору американскаго журнала, въ американскія церкви, воскресную школу, заставляетъ участвовать въ выборахъ, даетъ ему самому должность по выборамъ, запутываетъ его въ процессъ и т. д. Словомъ, передъ докторомъ раскрываются вс пружины американской жизни, начиная отъ самыхъ мелкихъ, домашняго комфорта и устройства кухни, и до самыхъ крупныхъ, устройства мстной автономіи, демократическаго избирательнаго управленія, устройства судовъ и печати.

Въ этой рамк авторъ очертилъ и положеніе женщинъ — собственной жены доктора и его дочери. Но упомянемъ сначала о послдней судьб доктора, къ которой мы уже не возвратимся. Докторъ прожилъ въ Америк только восемь дней, и какъ онъ ни былъ возстановленъ противъ американскихъ учрежденій, которыя казались ему безпорядкомъ и анархіей, онъ незамтно увлекся ими и, продолжая возставать противъ новыхъ предметовъ, обращавшихъ его вниманіе, совершенно мирился съ тми, къ которымъ уже усплъ присмотрться и достоинства которыхъ усплъ оцнить. Онъ уже совсмъ втягивается въ американскую жизнь, оцнилъ и ея учрежденія, и воспитаніе, и свободу печати, самъ началъ прибгать къ гласности, и уже отправлялся съ волонтерами въ походъ противъ юга, когда злобный медіумъ перенесъ его снова въ Европу, въ его настоящій, французскій Парижъ. Когда докторъ сталъ излагать въ настоящемъ Париж понятія, которыя онъ уже сообразилъ и усвоилъ въ Америк, его приняли за сумасшедшаго и, не слушая никакихъ его резоновъ, свезли въ сумасшедшій домъ…

Одинъ изъ первыхъ сюрпризовъ, встртившихъ доктора въ Америк, была совершенная перемна въ его домашней обстановк. Осмотрвшись въ своемъ американскомъ кабинет, гд онъ очутился такъ неожиданно, докторъ отправился осматривать свое жилище: оно было устроено очень просто, удобно и уютно, свою жену онъ нашелъ въ кухн, гд она занималась вмст съ служанкой Мартой, длинной квакершей, приготовленіемъ обда, мистриссъ Смитъ (это была сама m-me Женни Лефебръ) сама длала любимый пуддингъ своего мужа, и затмъ, окончивъ свои занятія въ кухн, сдлала служанк свои хозяйственныя порученія: сходить въ лавки, къ цвточнику за цвтами для сына и дочери, и взять въ книжномъ магазин послднюю брошюру ‘о состояніи націи’, которую мужъ долженъ былъ прочесть вечеромъ своей семь. Заботливость мистриссъ Смитъ тронула доктора.

‘Мое слабое сердце — разсказываетъ докторъ — было тронуто и очаровано этой новой музыкой, гд въ каждомъ тон повторялось имя мое и моихъ дтей. Въ Париж, во Франціи, я слышалъ совершенно иную ноту. Моя жена обладала всми добродтелями, но ея крайняя скромность длала мою жизнь немного тяжелою. Жить какъ вс — было девизомъ г-жи Лефебръ, Богъ знаетъ, чего мн стоило не отличиться чмъ нибудь отъ другихъ! Чтобы имть квартиру какъ у всхъ, мы занимали помщеніе на вышин ста десяти ступеней, правда, въ великолпномъ дом, котораго портье самъ держалъ слугу и подсмивался надо мной. Чтобъ имть прислугу, какъ у всхъ, я нанималъ осанистаго лакея, пьяницу и негодяя, который стоилъ мн очень дорого, прислуживалъ на выворотъ и не давалъ мн ни одться какъ слдуетъ, ни пость, ни выпить. Чтобы одться какъ вс, моей жен и дочери нужны были платья, стоившія страшно дорого, чтобы быть тамъ, гд бываютъ вс, мн нужно было добиваться приглашеній и улыбаться людямъ, которыхъ я презиралъ въ душ… Я осмливаюсь сказать, что мы не уронили себя въ Париж и что мы съ честью вели жизнь, самую занятую: каждое утро мы длали десятки визитовъ и не пропускали ни одного вечера. Все это было прекрасно, но признаться ли? въ дикой стран (т. е. въ Америк), моя грубая натура сказалась: я былъ счастливъ, что не слышу больше о томъ, что длаютъ вс…

Это было первое впечатлніе, но доктору Смиту, привыкшему къ французскому ‘порядку’ и французской ‘нравственности’, пришлось еще ужасаться отъ дальнйшихъ подробностей его американской жизни. День его начался слдующимъ образомъ,— прежде всего его взбсила американская пресса:

‘Покамстъ моя жена и служанка приготовляли завтракъ, я принялся читать ‘Телеграфъ’, огромную дешевую газету, девизомъ которой стояли безсмысленныя слова: The world is governed too much — міръ слишкомъ много управляется. Мн не понравился грубый тонъ этой газеты. Благодареніе Богу! намъ даютъ воспитаніе лучше, правительство, покровительствующее хорошему вкусу, не допуститъ насъ до гнусной привычки называть вещь ея именемъ и бездльника называть бездльникомъ. Кто повритъ, напримръ, что ‘Телеграфъ’ осмлился позорить названіемъ вора и убійцы честнаго милліонера, который по ошибк, конечно извинительной, поставилъ для сверной арміи шестьдесятъ тысячъ паръ сапоговъ съ картонными подошвами, которыя дурно сопротивлялись сырости бивуаковъ? Ведите же въ такой стран большія предпріятія!

‘Этотъ прискорбный тонъ проходилъ черезъ всю газету. Ничто не ускользало отъ обвиненій этого наглаго писаки, этого жалкаго газетчика. Такой-то законъ для него ужасенъ, потому что стсняетъ свободныя дйствія гражданъ, такой-то чиновникъ есть Джеффрисъ и Лобардемонъ, потому что разставлялъ невинную сть для негодяя, доврявшаго справедливости суда, такой-то мэръ есть Берресъ или глупецъ, потому что отдавалъ благомыслящимъ акціонерамъ монополію, выгодную для всхъ, какъ выгодны вс монополіи. Управляйте же посл этого людьми, чтобы испытывать каждый день такія оскорбленія!

‘— Жалкій памфлетистъ, воскликнулъ я, еслибы ты имлъ честь родиться среди народа, самаго любезнаго и самаго просвщеннаго въ мір (т. е. среди французовъ), ты отъ рожденія своего зналъ бы, что критиковать законъ, судью или чиновника есть государственное преступленіе! Первое правило у цивилизованнаго народа есть непогршимость оффиціальныхъ лицъ. Да будетъ проклятъ изобртатель газеты, и особенно свободной и дешевой! Пресса, это — газъ, свтъ, который васъ ослпляетъ и отравляетъ съ одного раза.

Изливши свое озлобленіе противъ свободной прессы, докторъ обратился къ своимъ семейнымъ дламъ и здсь встртилъ новыя неожиданности:

‘— Отчего не даютъ завтракать, спросилъ я жену, чтобы удалить отъ себя тяжелыя мысли.— Гд дти? что они не идутъ сюда?

‘— Ихъ нтъ дома, мой другъ, но они скоро вернутся. Генри сегодня вечеромъ долженъ произнести свою первую рчь въ ‘академіи молодыхъ лекторовъ’, онъ хотлъ попробовать, какъ слышно въ зал, прежде чмъ говорить передъ публикой…

‘— Другъ мой, продолжала моя жена, не замтившая моего замшательства: я полагаю, что въ положеніи Генри должна произойти перемна. Онъ каждый день говоритъ мн, что онъ слишкомъ долго остается на нашихъ рукахъ, что это должно быть скучно для тебя, словомъ, онъ хочетъ выбрать себ занятіе…

‘— Потерпите, мистриссъ Смитъ, время еще терпитъ, это моя забота.

‘— Другъ мой, нашему сыну уже шестнадцать лтъ, вс его товарищи уже за дломъ, ему также нужно найти свою дорогу. Поговори съ нимъ, онъ вполн вритъ теб, и никто не направитъ его лучше.

‘Я принялся ходить по комнат изъ угла въ уголъ, между тмъ какъ моя жена смотрла въ окно, поджидая дтей.

‘— О сынъ мой! думалъ я, дать теб положеніе въ свт — это мое дло. Я уже давно обдумалъ все для твоего успха. Недаромъ шестнадцать лтъ тому назадъ, я выбралъ теб въ крестные отцы моего друга Регельмана, тогда помощника, а теперь начальника бюро въ министерств финансовъ, въ таможенномъ отдленіи. Да, мой милый Генри, ты, самъ того не зная, уже считаешься кандидатомъ въ число ожидающихъ сверхштатныхъ мстъ въ министерств финансовъ. Черезъ два года ты будешь бакалавромъ, а черезъ три года, если ты съ успхомъ выдержишь три или четыре конкурса, и если у тебя будетъ порядочная протекція, ты выйдешь въ люди! Я уже вижу тебя, въ тридцать пять лтъ, помощникомъ начальника бюро, съ жалованьемъ въ 2,400 франковъ и съ орденомъ, какъ былъ твой крестный отецъ, какъ твой образецъ, ты будешь кротокъ, скроменъ, почтителенъ, вжливъ и услужливъ съ твоими начальниками, и строгъ, суровъ, величественно гордъ съ подчиненными, и возвышаясь мало по малу, ты достигнешь наконецъ немаловажнаго мста. Въ пятьдесятъ лтъ, если меня не обманываетъ гордая отцовская иллюзія, ты будешь ужасомъ и надеждой десяти тысячъ зеленыхъ мундировъ. Какое счастье и какое будущее!

‘— Вотъ Генри, воскликнула моя жена у окошка. Онъ говоритъ съ мистеромъ Гриномъ (лавочникомъ, сосдомъ Лефебра въ Париж,— онъ также перенесенъ въ Америку), я уврена, что Генри проситъ у него хорошаго совта и можетъ быть еще чего нибудь лучшей

‘— Что ты говоришь? Гринъ, лавочникъ? Неужели мой сынъ говоритъ съ этимъ мелкотравчатымъ народомъ?

‘— Мелкотравчатый? спросила моя жена съ удивленіемъ.— Мистеръ Григъ человкъ порядочный, хорошій христіанинъ, всми уважаемый.

Онъ стоитъ триста тысячъ долларовъ, и прекрасно употребляетъ богатство, пріобртенное своимъ трудомъ.

‘— Прекрасно, вскричалъ я.— Счастливая страна, гд лавочники милліонеры, гд они даютъ консультаціи какъ адвокаты, или даже мста, какъ министры… Но позови Сузанну: я полагаю, что она по крайней мр ничего не ожидаетъ отъ мистера Грина.

‘— Суаанна слушаетъ теперь свои лекціи гигіены и анатоміи.

‘— Анатоміи, Боже мой! моя дочь, въ девятнадцать лтъ, учится анатоміи! Быть можетъ она длаетъ даже разсченія?

‘— Что съ тобой, мой другъ? отвчала моя жена съ спокойствіемъ, которое образумило меня.— Сузанна будетъ со времененъ имть дтей. Что же, вы хотите, чтобы она воспитывала ихъ и смотрла за ними наудачу, не имя понятія о ихъ сложеній? Не говорили ли вы ей сами сто разъ, что изученіе человческаго тла необходимо должно входить въ хорошее воспитаніе?

‘— И кто же этотъ медикъ, благоразумію котораго поручаютъ заботу преподавать анатомію молодымъ двушкамъ?

‘— Это — мистриссъ Гопъ, одна изъ нашихъ медицинскихъ знаменитостей.

‘— Женщина-медикъ! Гд ты, Мольеръ? Въ этой стран, гд все идетъ навыворотъ, не мужчины лечатъ нашихъ матерей, женъ и дочерей?… Этого нигд не длается, это неприлично, мистриссъ Смитъ, это неприлично.

‘— Я полагала бы напротивъ, мой другъ, но теб это лучше извстно. Такимъ образомъ, еслибы съ нашей дочерью случилось современенъ какое нибудь нездоровье, важное или неважное, въ какомъ стыдливая женщина едва признается себ самой, то по твоему лучше пригласить къ ней доктора-мужчину?

‘— Совсмъ нтъ, ты меня не понимаешь. Я хотлъ только сказать, что есть извстные старые обычаи, которые столько же должны бытъ уважаемы, какъ вс старыя заблужденія… Или нтъ, я теб объясню это посл. Кто же провожаетъ Сузанну на эти лекціи анатоміи?

‘— Никто.

‘— Какъ никто? Въ девятнадцать лтъ, хорошенькая какъ ангелъ, моя дочь ходитъ по улицамъ одна, безъ гувернантки?

‘— Къ чему же ей длать иначе, чмъ длаютъ вс ея подруги? Какая тутъ можетъ быть опасность? Неужели вы воображаете, что въ Америк найдется такой негодяй или безумецъ, который ршится оказать неуваженіе къ юности и невинности? Отцы, мужья, братья и сыновья, вс они поднимутся, чтобы наказать негодяя, но въ этой благородной стран никогда не было видано подобной гнусности. Эти пороки и эти жалкія вещи пусть остаются Старому Свту.

‘— Впрочемъ, прибавила моя жена съ нжной улыбкой:— я думаю, что у Сузанны есть свой охранитель. Альфредъ, послдній сынъ мистера Роза (это m-r Hose, парижскій аптекарь, также перенесенный въ Америку вмст съ самимъ докторомъ), воротился изъ Индіи, я видла его вчера, когда онъ гулялъ съ отцомъ и восемью братьями. Меня никто не разувритъ, что Сузанна и онъ уже не дали другъ другу слова.

‘— Дали слово! моя дочь влюблена въ девятаго сына аптекаря? И ея собственная мать хладнокровно сообщаетъ мн такую новость!

‘— Да отчего же ей не выйти за того, кого она любитъ? спросила меня Женни.— Другъ мой, разв я сама не сдлала этого? Разв я этимъ недовольна? Разв ты объ этомъ сожалешь?

‘— Но чмъ же занимается этотъ молодой человкъ, есть ли у него состояніе?

‘— Будь спокоенъ, мой другъ. Альфредъ человкъ порядочный, онъ не женится на Сузанн раньше, чмъ въ состояніи будетъ предложить ей извстное обезпеченіе. Сузанна будетъ ждать десять лтъ, если понадобится.

‘— А приданое, мистриссъ Смитъ, подумали ли вы о приданомъ? Знаешь ли ты, чего нужно этому господину, который компрометируетъ нашу дочь? Знаешь ли ты, что мы въ состояніи сдлать, и какой частью нашего маленькаго достоянія мы должны пожертвовать?

‘— Я не понимаю тебя, Даніэль. Разв мы продаемъ нашу дочь? Разв нужно платить молодому человку, и еще влюбленному, чтобы онъ ршился взять себ въ подруги прекрасную двушку, на которую весело смотрть, и которая притомъ чрезвычайно добра и мила? Гд вы набрались этихъ странныхъ понятій, которыя я въ первый разъ отъ васъ слышу?

‘— Безъ приданаго, воскликнулъ я: — безъ приданаго, въ стран, гд вс съ утра до вечера поклоняются доллару!

‘— Въ Америк, мой другъ, молодые люди любятъ другъ друга, женятся потому, что любятъ, и остаются счастливы на всю жизнь, вспоминая всегда, что выбрали другъ друга по любви. Каждый приноситъ въ приданое свое сердце, и я надюсь, что у свободнаго, благороднаго и молодого народа, каковъ нашъ, молодые люди никогда не будутъ знать другаго приданаго, кром этого.

‘— Безъ приданаго! размышлялъ я: — безъ приданаго! Гарпагонъ правъ, это измняетъ дло. Бракъ не есть больше афера. Богатая или бдная, молодая женщина уврена, что она любима, на ней женятся для нея, а не для ея денегъ, отецъ, съ трепетомъ отдающій свою дочь, не боится по крайней мр, что онъ отдаетъ ее какому нибудь подлому спекулятору. Безъ приданаго! Надо сознаться — варварскіе народы имютъ иногда, сами того не зная, эту деликатность чувства, которая бы сдлала честь нашей цивилизаціи.

‘— Вотъ и Сузанна, сказала моя жена, опять занявшая свой наблюдательный постъ.— Съ ней и Альфредъ, я угадала.

‘Я побжалъ къ дверямъ. Моя дочь, моя милая Сузанна была теперь миле, чмъ когда нибудь. Ея густые блокурые волосы, падавшіе кудрями на плечи, ея улыбающійся взглядъ, доврчивое выраженіе лица, давали ей новую прелесть. Въ ней соединялась невинность ребенка и грація женщины. Она съ восторгомъ обняла меня: я прижалъ ее къ своему сердцу и въ своихъ объятіяхъ привелъ ее до самой столовой.

‘Здсь только я замтилъ, что Сузанна пришла домой не одна. Онъ былъ подл нея, это чудовище, которое хотло отнять у меня мою радость и мое счастіе: Сузанна взяла его за руку и представила мн самымъ естественнымъ образомъ.

‘— Альфредъ Розъ, папа,— разв вы не узнаете его?

Оказалось, что они дйствительно уже ‘дали слово’. Альфредъ устроилъ въ Индіи очень хорошо свои дла и теперь сдлалъ вс необходимыя приготовленія, чтобы въ домъ его могла спокойно войти его хозяйка. Приданое оказалось въ самомъ дл ненужнымъ.

Въ своихъ дальнйшихъ наблюденіяхъ докторъ Смитъ убдился, что это оригинальное отношеніе половъ, такъ поражавшее его въ американской жизни, идетъ гораздо дальше, чмъ онъ полагалъ. Извстное чувство независимости, самостоятельности и равноправности внушается съ дтства, школой и воспитаніемъ. Въ одно прекрасное утро ему показали воскресную школу, гд онъ нашелъ въ числ преподавательницъ и свою Сузанну. Онъ отчасти освоился съ нравами, и присутствіе Сузанны въ воскресной школ не удивило его, но его удивило то, что его Сузанна объясняла какія-то мудреныя для него самого геометрическія теоремы нсколькимъ взрослымъ парнямъ, которые впрочемъ слушали се самымъ внимательнымъ образомъ. Доктора Смита поразило и то, что въ школ перемшаны были оба пола, по французскимъ воспоминаніямъ онъ пришелъ въ ужасъ отъ такой безнравственности, которая съ самыхъ нжныхъ лтъ подвергаетъ страшной опасности невинность и чистоту дтей. ‘Вдь не ангелы же ваши Янки’ — говорилъ онъ своему пріятелю американцу, который привелъ его въ воскресную школу. Американецъ нашелъ только, что безнравственность онъ видитъ въ этомъ случа только въ воображеніи самого доктора, что неблагоразумна и ужасна не американская школа, а скоре мнимая мудрость старой Европы, что Янки вовсе не ангелы, а только люди, которые берутъ на себя трудъ думать и размышлять, въ заключеніе онъ объяснилъ ему систему этихъ общихъ или смшанныхъ школъ. Вотъ что въ сущности говорилъ американецъ:

‘Отдлять мальчиковъ отъ двочекъ,— съ самаго ранняго возраста показать имъ, что они составляютъ одинъ для другаго таинственную опасность, смутить и возбудить молодыя воображенія и затмъ, вдругъ, и въ самую трудную минуту, бросить въ свтъ пылкихъ и дерзкихъ мужчинъ, неспокойныхъ, робкихъ и беззащитныхъ женщинъ — это, прежде всего, безумная нелпость. Монастырское воспитаніе Европы — это плотина, которая задерживаетъ и оттого усиливаетъ страсти, наше общее воспитаніе пріучаетъ дтей братски любить и уважать другъ друга… Смшанныя школы изобртены Америкой и составляютъ ея гордость. Англичане, которые сначала смялись надъ ними, теперь сами переняли ихъ изъ Америки, остальная Европа еще слишкомъ отстала и слишкомъ еще предана въ этомъ дл клерикальнымъ предразсудкамъ, и вообще далека отъ умнья должнымъ образомъ воспитывать человка для общества.

‘Преподаваніе нигд не идетъ такъ хорошо, какъ въ этихъ смшанныхъ школахъ, и соревнованіе двухъ половъ представляетъ прекрасное средство для успха. Но это еще самая незначительная выгода, доставляемая американской школой. Двушки развиваются здсь со стороны характера и воли, молодые люди со стороны сердца. Он научаются узнавать насъ и, окружаемыя уваженіемъ, уважаютъ самихъ себя, предоставленныя самимъ себ, он занимаютъ то мсто, которое и должно имъ принадлежать. Молодые люди, въ свою очередь, пріобртаютъ въ этихъ школахъ ту деликатность чувства, ту рыцарскую вжливость, которымъ можетъ научить только женское общество. Сравните ихъ съ дикимъ европейскимъ школьникомъ, не видавшимъ женскаго общества… Здсь, напротивъ, молодые люди ростутъ вмст, въ шестнадцать, въ двадцать лтъ ихъ отношенія такія же простыя и братскія, какъ тогда, когда они сидли на однихъ школьныхъ скамьяхъ. Это школьное товарищество привело за собой не одинъ бракъ, уваженіе и дружба порождаютъ любовь и переживаютъ ее.

‘Есть ли въ вашемъ идол, Европ, что нибудь столько христіанское и совершенное?’ спрашиваетъ американецъ.

Докторъ Смитъ долженъ былъ бы согласиться — если только хотлъ быть искрененъ — что дйствительно въ принципахъ американскаго воспитанія есть много достоинствъ, какихъ не иметъ и какихъ даже не въ состояніи понять большинство мудрецовъ старой Европы. Американская школа уже пріучаетъ къ общественной жизни, потомъ сама общественная жизнь продолжаетъ это воспитаніе: политическіе нравы, церковь, множество разныхъ обществъ, боле или мене связанныхъ съ образовательными цлями, публичные курсы, чтенія поддерживаютъ постоянно работу мысли и возбуждаютъ общественное сознаніе, которое заставляетъ каждаго мелкаго ‘гражданина’ принимать живое участіе въ общественномъ интерес, хотя бы иногда это и былъ интересъ нсколько отвлеченный. Простой американскій фермеръ въ этомъ отношеніи развите всякаго европейскаго буржуа.

‘Посмотрите кругомъ себя,— говоритъ американецъ доктору Смиту:— здсь нтъ крестьянъ, а есть фермеры, нтъ чернорабочихъ, а есть ремесленники. Выходя изъ своей кузницы, работникъ надваетъ черный фракъ и отправляется слушать лекцію о Вашингтон или о новыхъ открытіяхъ Ливингстона въ Африк. Его сосдъ, ювелиръ, отправляется въ школу рисованія или будетъ слушать курсъ химіи. Не смотря на загрублыя руки, этотъ рабочій — джентльменъ, удовольствія ума нравятся ему не меньше вашего. Отправляйтесь на западъ, войдите въ хижину какого нибудь, колониста, затерявшуюся въ лсу, васъ приметъ его жена,— она мситъ хлбъ или сбиваетъ масло. Подождите до вечера, эта самая женщина сядетъ за фортепьяно, будетъ говорить съ вами о политик, морали или даже, быть можетъ, о метафизик. Чтеніе кухонной книги не мшаетъ ей находить удовольствіе въ Эмерсон или Чаннинг’.

Адольфъ Колачекъ, авторъ книжки ‘о положеніи женщинъ въ Америк’,— нмецкій либералъ средней руки, приходитъ въ восторгъ отъ американскихъ женщинъ и говоритъ о нихъ съ галантерейностью, которой не вознаграждаютъ положительныя и точныя данныя {Недавно вышелъ русскій переводъ этой книжки, и галантерейность нмца въ дубовомъ перевод выходитъ ужасна.}. Колачекъ нердко и преувеличиваетъ дло, и мы упоминаемъ его книжку только для того, чтобы показать на другомъ примр, какое впечатлніе производитъ на европейца это общественное уваженіе къ женщин и ея нравственная самостоятельность: немного нужно, чтобы человкъ европейскаго общества увидлъ здсь свой идеалъ, если только онъ понимаетъ необходимость иного положенія женщины, чмъ то, какое дается ей въ европейской жизни.

Дуэ, авторъ книги о ‘Стран и людяхъ въ Союз’ — наблюдатель, боле знающій и боле безпристрастный, и его книга вовсе не панегирикъ Америк, и въ томъ числ американской женщин, а скоре сухая, безстрастная, этнографическая характеристика. Конечно, тмъ больше можно и доврять ей. Повидимому, авторъ долго жилъ въ разныхъ краяхъ Америки и знакомъ съ подробностями быта. Сужденія его весьма хладнокровны, даже вовсе черствы, особенно, если сравнить ихъ съ галантерейностью Колачка, американской женщины онъ вовсе не идеализируетъ, по при всемъ томъ онъ признаетъ за ней большія нравственныя достоинства и приписываетъ ей несомннное и значительное вліяніе на складъ общественной жизни. Онъ считаетъ ее сильной поддержкой для ‘партіи образованія’, которой должно принадлежать будущее сверной Америки. Первое мсто въ этомъ отношеніи онъ отдаетъ женщинамъ той части американскаго населенія, которой собственно принадлежитъ имя Янки (жители сверныхъ штатовъ, Новой Англіи), какъ и вообще Яики представляютъ наиболе прогрессивную часть всего англо-американскаго населенія.

Американцы вообще не отличаются любезностью, этой любезности Дуэ не находитъ въ сущности и въ американскихъ женщинахъ. ‘Это только рдкія исключенія между ними, говоритъ онъ: — они слишкомъ разсудительны и слишкомъ самостоятельны для этого. Вообще говоря, он красиве европейскихъ женщинъ, ихъ черты тоньше, движенія изящне, он ревностне заботятся объ образованіи, но имъ недостаетъ глубины чувства, теплоты сердца и возвышенности образа мыслей’. Авторъ-нмецъ находитъ даже, что он, хотя и увлекаютъ, но не даютъ такого счастья, какъ нмецкая женщина, что и американскіе мужчины не имютъ настоящей молодости: они слишкомъ рано созрваютъ и становятся сухими дловыми людьми. Это мнніе нмецкаго наблюдателя о томъ, могутъ ли давать счастье американскія женщины или нтъ, конечно остается для насъ только его личнымъ соображеніемъ, врнаго въ немъ будетъ кажется то, что американскія женщины вовсе не отличаются романтической сантиментальностью, которая отличаетъ напротивъ соотечественницъ самого автора и которая такъ часто иметъ свою причину въ отсутствіи всякаго боле серьезнаго содержанія. Занятая жизнь, разнообразные интересы, сознаніе своей нравственной самостоятельности естественно недопускаютъ исключительнаго развитія чувствительности, къ этому нужно прибавить наконецъ и вліяніе пуританскихъ преданій, которыя все еще сохраняютъ свою силу въ значительной части англо-американскаго населенія.

Мы упоминали уже о томъ, что воспитаніе съ самаго начала даетъ американской двушк тоже развитіе, какое даетъ оно и молодому человку, въ этомъ отношеніи между молодыми людьми двухъ половъ нтъ той разницы, которая обыкновенно цлою пропастью раздляетъ ихъ въ воспитаніи европейскомъ. При здравыхъ понятіяхъ о жизни и своей будущей перспектив, двушка, естественно, будетъ иначе смотрть на вещи и на свое собственное положеніе. Ея идеалъ будетъ весьма опредленный, ея чувство также будетъ гораздо опредленне, чмъ у двушки европейской. Дуэ выражается объ этомъ слдующимъ хладнокровнымъ образомъ: ‘Мало найдется англо-американскихъ двушекъ, которыя бы въ десять лтъ отъ роду не имли уже живаго предчувствія о назначеніи женщины, въ пятнадцать не занимались энергически ловлей мужчинъ, и въ тридцать не были бы матронами. Т изъ нихъ, которыя не выходятъ замужъ рано и не имютъ достаточнаго состоянія, еще до двадцати лтъ стараются найти себ какую нибудь профессію’. Эти подробности не должны быть конечно понимаемы слишкомъ буквально, и ‘ловля мужчинъ’ иметъ въ Европ слишкомъ опредленное значеніе и примненіе на дл, чтобы можно было приписать это занятіе американскимъ женщинамъ, какъ ихъ особенную спеціальность. Американская женщина смотритъ только на бракъ боле спокойно и разсудительно. Двушка напротивъ иметъ свою пору свободы и кокетства, когда сами нравы дозволяютъ ей имть друга и поклонника, который, можетъ ухаживать за ней и не быть впослдствіи ея мужемъ, такое кокетство съ одной стороны и ухаживанье съ другой (flirtation, ‘шалости’ — по американскому выраженію) не обязываютъ къ браку и при европейской ‘ловл’ не всегда были бы удобны. Здсь эти вещи искренне и проще даютъ возможность двушк внимательне вглядться въ людей, изъ которыхъ она выбираетъ себ мужа, и слдовательно ршить дло разсудительне.

Въ семейныхъ отношеніяхъ Янки авторъ снова указываетъ на недостатокъ теплаго чувства, опять имя въ виду нравы нмецкаго филистерства. ‘Семейныя и брачныя связи въ Америк гораздо слабе, чмъ въ Германіи. Здсь не рдкость, что одинъ изъ супруговъ оставляетъ другаго для третьяго лица, не рдко также и добровольное разлученіе супруговъ, которые не сходятся характеромъ. Любовь братьевъ и сестеръ не глубока, отношенія супруговъ между собой, родителей къ дтямъ и обратно, отношенія братьевъ и сестеръ, для нмца покажутся слишкомъ формальны и холодны. Взрослыя дти часто оставляютъ родительскій домъ навсегда и только поддерживаютъ съ родными переписку, дочери очень нердко выходятъ замужъ безъ согласія и даже безъ вдома родителей, а сыновья думаютъ, кажется, что это и не должно быть иначе… Дти въ сущности длаютъ, что хотятъ. Отецъ проводитъ цлый день за длами вн дома, а дома онъ нуждается въ отдохновеніи и потому длаетъ чрезвычайно мало для образованія характера своихъ дтей, разв только что платить за это сколько можетъ. Если мужъ и жена принадлежатъ къ разнымъ исповданіямъ, то дочери принимаютъ обыкновенно исповданіе матери, сыновья — исповданіе отца, но дти уже рано имютъ въ этомъ дл и свой голосъ, также какъ очень часто они сами выбираютъ и школу, которую хотятъ посщать. Американскія дти рдко обнаруживаютъ покорность и добровольное послушаніе къ родителямъ… Этотъ недостатокъ тсной привязанности и нравственнаго чувства въ семейной жизни у настоящихъ Янки замтенъ несравненно меньше, хотя онъ есть и у нихъ… Между женщинами Янки можно найти много женъ, которыя бываютъ хорошія кухарки, хозяйки и воспитательницы, и можно встртить много замчательныхъ примровъ, что они помогаютъ своимъ мужьямъ въ ихъ длахъ и заботахъ’. Сравнивъ этотъ отзывъ съ тмъ положеніемъ семейныхъ длъ, какой встртилъ у себя въ дом докторъ Смитъ въ день своего появленія въ Америк, мы увидимъ, что оба изображенія относятся къ одному и тому же обществу, и разница только въ точк зрнія: что одному наблюдателю кажется недостаткомъ заботливости родителей и безнравственнымъ непослушаніемъ дтей, въ томъ другой находитъ благоразумное предоставленіе свободы съ одной стороны и привычку къ самостоятельному труду и нравственной независимости съ другой. Очень естественно, что эти послднія качества должны казаться непривычны и исправиться тому, кто сталъ бы въ американской жизни искать вялой нмецкой gemthlichkeit. Разъединеніе семьи слишкомъ вошло въ условія американскаго быта, гд стремленіе отъискать новыя отрасли выгоднаго труда по невол удаляло сыновей въ далекія страны запада и юга и гд нравственная потребность самостоятельно распоряжаться своей личностью заставляетъ сыновей искать себ независимой отъ семейства карьеры. Справедливо конечно, что эти обычаи должны были наложить на семейныя отношенія нкоторую холодность,— но достаточно вчитаться въ поэтическія картины американской жизни, чтобы убдиться въ томъ, что и въ ней найдется много задушевнаго и теплаго чувства, которое облагороживается еще боле при господств личной независимости.

Впрочемъ и самъ авторъ длаетъ исключеніе въ пользу Янки, и находитъ, что хотя ихъ семейная жизнь и не можетъ сравняться съ нмецкой по своей ‘сердечности’, по что тмъ не мене это жизнь скромная, спокойная и комфортабельная. Онъ даже прямо одобряетъ Янки, въ ущербъ нмцамъ, за то, что у нихъ нтъ нмецкой страсти шататься по трактирамъ, пивнымъ, ‘казино’ и ‘рессурсамъ’, что вмсто того Янки проводитъ вечера съ своей семьей или отправляется, очень часто вмст съ женой или съ дтьми, на политическія собранія, въ концерты и театры, что Янки и въ другихъ не одобряетъ хожденія по трактирамъ и считаетъ это признакомъ неосновательности,— даже если бы онъ и не принадлежалъ къ обществу трезвости. Самъ авторъ подтверждаетъ опять эту привязанность Янки къ своей семь, разсказывая, какъ заботится Янки о томъ, чтобы сдлать свое жилище спокойнымъ и удобнымъ, какъ онъ старается снабдить его всмъ, что нужно для матеріальныхъ удобствъ семьи и ея нравственнаго комфорта. Понятно, какое существенное условіе для этого комфорта составляютъ т обычаи независимости между членами семьи, о которыхъ мы упоминали. При первой возможности Янки собираетъ для своего семейства хорошую библіотеку, покупаетъ фортепьяно, запасъ нотъ, пріобртаетъ картины и гравюры, не ршается курить въ присутствіи своей жены… Заботливость и уваженіе, окружающія женщину дома, встрчаютъ ее и въ общественной жизни. Жена доктора Смита объяснила ему, какъ мы видли, что для Сузанны не нужны никакіе провожатые на улиц, и въ самомъ дл правы въ этомъ отношеніи совершенно обезпечиваютъ американскую женщину. Она можетъ отправляться одна и можетъ быть уврена, что везд встртитъ внимательность и уваженіе: въ омнибус, въ вагон, на пароход, ей по праву принадлежитъ лучшее мсто. Двадцать лтъ тому назадъ Диккенсъ, вообще мало расположенный къ Америк, замтилъ уже совершенно справедливо, что въ Америк женщина можетъ спокойно путешествовать безъ провожатаго съ одного конца Союза до другаго.

Въ этихъ условіяхъ американская женщина не оставалась пассивной, нтъ сомннія, что усилія самихъ женщинъ, какъ класса, не мало содйствовали образованію этого ихъ положенія. Для американской женщины общественная жизнь открыта въ такой степени, какъ нигд она не открыта для женщины европейской. Въ Америк для женщины, въ особенности для женщины Янки, доступна и жизнь политическая, интересы которой она принимаетъ близко къ сердцу, и религіозное движеніе, и дло народнаго образованія, и наконецъ многія отрасли труда, еще недоступныя для женщины европейской, если женщина не выходитъ замужъ, и если она не богата, она стремится найти себ какое нибудь занятіе. Дуэ объясняетъ эту жажду дятельности между женщинами Янки двумя обстоятельствами: во первыхъ, эти женщины вообще владютъ лучшимъ образованіемъ, и самостоятельностью ума, во вторыхъ, въ Новой Англіи женщинъ на 300,000 больше, чмъ мужчинъ, отчего многія изъ нихъ остаются свободны, ищутъ себ труда и выселяются на югъ и западъ.

‘Эти женщины только въ крайнемъ случа выбираютъ своимъ занятіемъ обыкновенную женскую работу: шитье, вышиванье, работу на кухн и т. п., изъ теченіе послднихъ двадцати лтъ больше и больше предоставляютъ занятія прислуги ирландкамъ и нмкамъ. Женская работа на фабрикахъ, которую путешественники сороковыхъ годовъ видли еще въ полной сил, теперь почти прекратилась, и мсто Янки заняли здсь вновь переселившіяся женщины. За то они съ большой охотой занимаются обученіемъ. Учительницы очень требуются для первоначальнаго обученія и даже для среднихъ школъ, по учительницы получаютъ только третью долю или половину жалованья учителя. Въ большей части народныхъ школъ бываетъ обыкновенно только одинъ учитель (principal) и отъ трехъ до десяти помощницъ (assistant teachers). Женщины боле зрлыхъ лтъ содержатъ частныя школы, и нердко безъ содйствія мужчинъ. Новая Англія поставляетъ учительницъ почти для цлаго Союза’. Дуэ находитъ однако, что женское преподаваніе не отличается развивающими свойствами и что оно слишкомъ механическое… Кром учительскихъ занятій, женщины, какъ въ Европ, поступаютъ въ лавки и магазины, а въ послднее время съ успхомъ усвоили себ новое занятіе — медициной. Въ настоящее время въ сверной Америк находится, по словамъ Дуэ, уже нсколько сотъ женщинъ-врачей, для которыхъ существуетъ въ Бостон особая академія и госпиталь, также подъ управленіемъ доктора-женщины. Наконецъ женскій трудъ нашелъ себ мсто въ литератур, журналистик и искусств.

Но самую оригинальную черту общественнаго положенія американской женщины, сравнительно съ европейскими правами, представляетъ безъ сомннія ея боле или мене непосредственное участіе въ политическомъ и соціальномъ движеніи страны. Естественно, что при общественной свобод, представляющей самимъ людямъ общества опредлять и установлять руководящія идеи политическія, религіозныя и соціальныя, при полномъ прав каждаго имть свой образъ мыслей, защищать т или другіе принципы, хотя бы это были принципы мормонскіе,— общественные интересы должны быть чрезвычайно разнообразны и должны гораздо сильне возбуждать личную ревность отдльныхъ лицъ, чмъ въ какомъ бы то ни было европейскомъ обществ. Мы видли напримръ, что свобода личнаго мннія простирается до того, что дти уже очень рано сами выбираютъ вроисповданіе, къ которому хотятъ принадлежать, нисколько не стсняясь вроисповданіемъ родителей. Господствующій характеръ религіозныхъ идей (протестантскій) остается боле или мене общій, но при полной свобод исповданій религіозное чувство каждаго находитъ свой индивидуальный исходъ, который обезпечиваетъ полное удовлетвореніе личности въ этомъ отношеніи. Когда докторъ Смитъ спросилъ въ воскресенье, въ какую церковь отправилась его семья, слуга объяснилъ ему, что мистриссъ отправилась въ епископальную церковь, миссъ — его дочь — въ пресвитеріанскую, а сынъ въ церковь баптистовъ. Мы возвратимся на минуту къ наблюденіямъ доктора Смита, чтобы дать образчикъ того разнообразія исповданій, которое оказалось нужнымъ для удовлетворенія религіозныхъ потребностей американскаго общества, которое иметъ столь же разнообразную пропаганду и при всемъ томъ уживается мирно* не только въ одномъ государств, но даже въ одномъ город. Узнавъ, куда разошлось его семейство, докторъ Смитъ пошелъ искать церковь конгрегаціоналистовъ, гд въ этотъ день долженъ былъ говорить первую проповдь его другъ, прежній редакторъ политическаго журнала, сдлавшійся теперь пасторомъ. Докторъ Смитъ отправился искать церковь, при вход въ улицу, которая совмщала много церквей разныхъ названій, онъ обратился съ вопросомъ къ одной женщин, прося указать церковь конгрегаціоналистовъ.

— Нтъ ничего легче найти эту церковь, отвчала она съ любезной улыбкой. Это немного далеко, но съ моими указаніями вы найдете ее безъ труда. Вы не обращайте вниманія на т церкви, которыя будутъ у васъ по лвую руку, церковь конгрегаціоналистовъ будетъ у васъ направо. (Замтимъ, что дальше пересчитываются только церкви, стоящія направо). Считайте колокольни и вы не ошибетесь. Первая церковь — начала она — св. Павла, католическая капелла, вторая — монастырь урсулинокъ, третья — церковь епископальная, четвертая — монастырь капуциновъ, пятая принадлежитъ баптистамъ, шестая — голландскимъ реформатамъ, седьмая — лютеранамъ, восьмая — чернымъ методистамъ, девятая — еврейская синагога, десятая — китайскій храмъ. Вы видите отсюда его двойную кровлю съ колокольчиками. Затмъ вамъ уже недалеко, вы найдете меннонитовъ, посл меннонитовъ нмецкихъ реформатовъ, посл реФорматовъ — друзей или квакеровъ, посл квакеровъ — пресвитеріанъ, потомъ моравскихъ братьевъ, потомъ блыхъ методистовъ, потомъ унитаровъ, потомъ уніонистовъ, тонкеристовъ. Сосчитайте потомъ четыре церкви: одна называется по преимуществу церковью ‘христіанъ’, дальше церковь свободная, церковь Сведенборга и церковь универсалистовъ, всего вы насчитаете двадцать три храма или капеллы, двадцать четвертая церковь (это уже почти на половин улицы) и есть церковь конгрегаціоналистовъ.

Американское сектаторство находило строгихъ обличителей между европейскими писателями, по мы не находимъ вовсе, чтобы оно было хуже тхъ явленій, какія замняютъ его въ Европ, напр. чтобы оно было хуже индифферентизма, происходящаго отъ отсутствія всякой мысли о предметахъ религіи, или хуже иного европейскаго католичества, которое предписывается какъ господствующая религія государствомъ и поддерживается клерикалами — путемъ народнаго невжества. Американскій протестантизмъ, какъ и англійскій, представляетъ много своихъ отталкивающихъ сторонъ, напр. скучное и часто лицемрное пуританство, но разнообразіе толковъ и ученій, легкость возникновенія новыхъ, оставляютъ все-таки возможность религіознаго развитія въ правильную сторону, тмъ боле что американская религія не есть религія государственная, и оттого по необходимости отличается терпимостью. Но какъ бы то ни было, въ тхъ размрахъ религіознаго развитія, какіе есть, указанное нами разнообразіе возбуждаетъ дятельность мысли, которая не пропадаетъ даромъ и для другихъ предметовъ. Женщины уже играютъ роль духовныхъ лицъ въ религіозныхъ общинахъ, такова, напримръ, и въ роман Тэйлора мать героини, другъ Торстонъ, квакерша, которая говорила проповди въ своей общин и сама совершила брачное благословеніе надъ своей дочерью, по квакерскому обряду… Женщины принимаютъ въ религіозныхъ вопросахъ горячее участіе, поддерживаютъ религіозныя предпріятія и, какъ напр. жены миссіонеровъ, показываютъ примры замчательнаго самоотверженія, вызываемаго самостоятельнымъ убжденіемъ…

Не мене горячее участіе американскія женщины принимаютъ и во всхъ другихъ общественныхъ интересахъ. Разнообразные общественные вопросы, отчасти и тже европейскіе, отчасти чисто мстные американскіе, занимающіе американское общество, вообще производятъ здсь гораздо сильнйшее броженіе, чмъ въ Европ, не всегда, можетъ быть, они понимаются довольно глубоко, по во всякомъ случа несравненно шире разливаются въ массахъ, заинтересовываютъ гораздо большее число людей путемъ печати, митинговъ, публичныхъ чтеній, ассоціацій и т. д. Женщины, которыя въ Америк, въ сложности, образованы поменьше, если не больше мужчинъ, принимаютъ самый живой интересъ въ этихъ вопросахъ, ревностно посщаютъ митинги и публичныя чтенія и нердко сами принимаютъ въ нихъ дятельное участіе и говорятъ передъ публикой на митингахъ. Со своему общественному настроенію он вообще послдовательницы партіи прогресса, изъ нихъ выходили пламенныя защитницы аболиціонизма, литература котораго представляетъ двухъ замчательныхъ писательницъ противъ рабства — Мэри Чайльдъ и знаменитую мистриссъ Бичеръ-Стоу, между ними иметъ своихъ послдовательницъ и передовая религіозная партія, и много другихъ партій и обществъ, боле или мене прогрессивныхъ.

Очень понятно, что при этихъ свойствахъ и наклонностяхъ между американскими женщинами и ихъ партизанами въ обществ началось ‘движеніе въ пользу правъ женщины’, т. е. поднялся вопросъ о женской эманципаціи. Здсь онъ развился вслдствіе чисто американскихъ условій и независимо отъ европейскихъ литературныхъ идей этого направленія. Начало этого движенія уже нсколько десятковъ лтъ назадъ заявили извстныя ‘блумеристки’, которыя въ ознаменованіе равенства правъ женщины съ правами мужчины надли мужской костюмъ или его подобіе и пропагандировали его между женщинами. Костюмъ потерплъ неудачу, но самое движеніе имло значительный успхъ, который между прочимъ отразился на общественной роли женщины и на расширеніи отраслей груда, сдлавшихся для нея доступными. Въ настоящее время движеніе въ защиту правъ женщины иметъ уже размры, гораздо боле обширные, чмъ прежде, и безъ сомннія скоре придетъ къ практическимъ результатамъ, чмъ женская эманципація въ Европ.

Дуэ, наблюдатель, какъ мы видли, вовсе не пристрастный къ Америк, говоритъ объ этомъ движеніи слдующимъ образомъ:

‘Защитники правъ женщины исключительно Янки, американцы Новой-Англіи, и основная мысль ихъ состоитъ въ томъ, что женщина во всемъ должна имть равныя права съ мужчиной предъ закономъ, въ общественномъ мнніи и въ жизни, такъ какъ она отличается отъ него только въ половомъ отношеніи (т. е. не отличается отъ него въ нравственномъ и умственномъ отношеніи, что утверждаетъ кром того противная партія, оставляющая поэтому за женщиной только то положеніе, какимъ она пользуется въ семь). Потому она должна получать такое же заботливое воспитаніе, какъ мужчина, воспитаніе ея должно подготовлять се къ извстному спеціальному поприщу, чтобы дать ей большую самостоятельность, и для женщинъ должны быть открыты вс отрасли труда, какія допускаетъ ея полъ. Женщина не должна нуждаться въ опекун, и какая жена, она должна, имть право на прибыль отъ ея собственнаго труда и на свое имущество, ея свидтельство должно имть въ суд такую же силу, какъ свидтельство мужчины, она должна имть право голоса на выборахъ, и для нея не слдуетъ закрывать или затруднять должностей, даваемыхъ но доврію или за жалованье.

‘Такъ говорятъ собственно защитники правъ женщины (woman rights’ party), и противъ этого едвали можно сдлать какое нибудь разумное возраженіе, такъ какъ они требуютъ только, чтобы положеніе женщины въ обществ не стснялось больше, чмъ положеніе мужчины и больше, чмъ оно стснено свойствами самой женской природы. Впрочемъ, обстоятельства уже въ сильной степени подготовили законъ въ этомъ смысл. Женщина Янки вообще образована столько же, если не больше, чмъ самъ Янки, такъ какъ она, если только есть къ этому возможность, посщаетъ школу до 17 или 19 лтъ, между тмъ какъ мужчина обыкновенно уже раньше принимается за дло. Въ церковной общин женщина и безъ того играетъ главную роль, даже не имя права голоса. Она не хуже мужчины знаетъ парламентскіе обычаи и не хуже его исполняетъ ихъ въ женскихъ обществахъ, или въ смшанныхъ собраніяхъ, гд бываютъ мужчины и женщины. Въ политик она иметъ хотя не прямое, но сильное вліяніе, и потому дать ей право голоса и слдовательно прямое политическое вліяніе было бы совершенно возможно везд, гд не иметъ преобладающаго вліянія враждебная ей партія невжества.’

Подъ этой партіей Дуэ разуметъ вообще вс ретроградныя партіи сверной Америки, рабовладльцевъ, такъ называемыхъ ‘демократовъ’, Know-nothings и т. п., въ которыхъ заключается все зло американской жизни и препятствіе къ боле дйствительному прогрессу. Дуэ находитъ, что въ тхъ мстахъ, гд эта партія преобладаетъ, дло едва ли бы могло быть исполнено такъ успшно, потому что образованная женщина побоялась бы смшаться съ толпой мужчинъ и женщинъ этой партіи, и въ результат могло бы оказаться, что въ то время, какъ многія изъ женщинъ партіи прогресса уклонились бы отъ участія въ выборахъ, партія невжества усилилась бы еще больше, воспользовавшись голосами своихъ женщинъ. Это замчаніе, чисто вншнее и практическое, станетъ для насъ совершенно понятно, если мы вспомнимъ, что въ Америк выборы нердко сопровождаются наглыми сценами насилія, которыя способны оттолкнуть именно людей боле порядочныхъ и развитыхъ. Если сцены выборовъ въ настоящее время могутъ производить иногда непріятное впечатлніе даже на мужчинъ, понятно, что для женщинъ это впечатлніе было бы еще непріятне. ‘Нтъ сомннія,— говоритъ Дуэ,— что теперь недалеко то время, когда упомянутыя выше требованія защитниковъ женскаго права пріобртутъ силу закона, и опытъ довольно скоро покажетъ, практичны ли и на сколько практичны эти требованія’.

Есть и другой разрядъ мнній, которыя порождены были защитой женскаго права и которыя хотли, кажется, разршить вопросъ боле радикальнымъ образомъ. Это — проповдники свободной любви (Free-lovers).

‘Лвая сторона партіи защитниковъ женскаго права,— говоритъ Дуэ,— идетъ еще дальше, и именно требуетъ ‘свободной любви’, т. е. отмны всхъ законовъ, относящихся до любви и брака, слдовательно до отношеній двухъ половъ вообще. Эти отношенія должны просто оставаться дломъ частныхъ лицъ и въ нихъ не должно вмшиваться ни государство, ни общество. Поэтому, вс законы противъ развода, двойнаго брака, многоженства и многомужія, вс законы относительно брачныхъ и разводныхъ длъ должны быть отмнены’. Вышеупомянутый Колачекъ сообщаетъ, что эта партія была уничтожена общественнымъ мнніемъ, Дуэ, напротивъ, не считаетъ ее уничтоженной, а только еще мало опредлившейся. Дуэ полагаетъ однако, что Free-lovers ошибаются. ‘Половая необузданность и безъ того крайне легко нарушаетъ вс постановленія закона, конечно всегда скоре ко вреду женщины, поэтому едва ли можно сомнваться, что уничтоженіе всхъ относящихся сюда законовъ повредитъ ей еще боле’. ‘Наибольшее счастье для американской женщины, а вмст съ тмъ для семейства, государства и общества — прибавляетъ онъ — заключается въ той легкости, съ какой можетъ быть въ этой стран основано хозяйство и семейная жизнь, и которая даетъ достаточное средство противъ половой необузданности, и въ томъ, что вообще женщины имютъ хорошее образованіе, вслдствіе котораго они гораздо меньше нуждаются въ защит, чмъ гд бы то ни было въ Европ’.

‘За это участіе женщинъ въ общественной жизни, которое можно встртить преимущественно у Янки, и за эти стремленія къ защит женскихъ правъ и свободной любви, которыя также появились только въ населеніи Янки, партія невжества надляетъ Янки прозвищами: фанатиковъ, безумныхъ разрушителей, развратниковъ и т. п. Если бы женщины Янки не были такъ вооружены противъ рабства, ихъ конечно не стали бы такъ упрекать во всемъ этомъ, потому что, вообще говоря, он гораздо лучше и нравственне, чмъ другія англо-американскія женщины. Эту злобную вражду, съ которой относится къ нимъ партія невжества, они могутъ считать себ большою честью. Он — настоящая ‘соль’ Америки и они сами завоевали то рыцарское уваженіе, какимъ больше или меньше пользуется все-таки женщина на всемъ пространств Союза’.

Эти отзывы даютъ достаточное понятіе о положеніи американской женщины въ семь и въ общественной женщины. Нтъ сомннія, что это положеніе гораздо выше положенія европейской женщины, какъ вообще выше условія американскаго общественнаго развитія, которыя именно много помогли американской женщин установить ея нравственную независимость и внушить къ себ строгое уваженіе. Американское уваженіе къ женщин вовсе нельзя сравнивать съ тмъ рыцарскимъ поклоненіемъ, которое изобрла Европа въ средніе вка, это вовсе и не та галантерейность, съ какой европейское общество относилось къ женщинамъ напримръ въ правахъ французскаго салона XVIIІ-го столтія,— нравахъ, которые перешли отчасти и въ другія европейскія общества и продолжаются въ извстномъ смысл и теперь. Дло въ томъ, что, каково бы ни было нравственное вліяніе, оставленное средневковымъ рыцарствомъ въ европейскихъ понятіяхъ о женщин, не должно забывать, что рыцарское поклоненіе имло слишкомъ тсныя границы. Прежде всего, оно простиралось только на феодальное общество, относилось только къ женамъ и дочерямъ рыцарей и вовсе не имло въ виду женщину вообще, которая оставалась по старому въ патріархальныхъ условіяхъ быта. Затмъ и въ самомъ феодальномъ обществ, это поклоненіе, турниры въ честь женщины, псни трубадуровъ и миннезенгеровъ, ‘суды любви’ и такъ дале, имли свою оборотную сторону — отсутствіе всякаго уваженія къ женщин: на дл она все-таки оставалась въ глазахъ рыцарей нравственно-малолтней и для нея изобртены были т удивительные пояса, которые даютъ весьма жалкое (и смшное) понятіе о закулисной жизни стариннаго рыцарства {Поясъ такого свойства, очень изящно отдланный, мы видли въ музе клюнійскаго аббатства въ Париж, другой экземпляръ встртился намъ въ музе арсенала въ Венеціи.}. Въ восемнадцатомъ столтіи женщина образованныхъ классовъ находитъ новое положеніе, жизнь парижскихъ салоновъ открывала для нея возможность нравственной и умственной дятельности, о которой она мало имла понятія до тхъ поръ, маркиза Дю-Шатле, m-lle л’Эспинасъ, хозяйки салоновъ, гд собирались ‘философы’, были еще невиданнымъ образчикомъ женскаго развитія, какое могло предстоять женщин европейскаго общества, и въ этомъ смысл XVIII-е столтіе представляло большой шагъ къ нравственной самостоятельности женщины,— но и это явленіе опять было только исключеніемъ, такимъ считали его и сами ‘философы’, которымъ не приходила кажется въ голову мысль о другой общественной роли женщины. Господствующіе нравы оставались тже, и стремленіе къ ихъ реформ оказалось уже въ литератур ныншняго столтія. Но не смотря на всю дятельность защитниковъ женскаго вопроса въ европейской литератур, положеніе женщины европейской еще слишкомъ далеко отъ того, какое занимаетъ она въ Америк. Европейскіе защитники женщины обнаружили въ своемъ дл много пылкаго чувства и энергіи, ума и таланта, много достоинствъ поэтическихъ и философскихъ (назовемъ хоть Жоржъ-Занда и Милля), по всей этой ревности недостаетъ еще для большаго успха нравственной основы въ самомъ обществ, именно того, что помогло американской женщин. Эти основы — свойство общественныхъ учрежденій, дающее просторъ личной дятельности, и образованіе. Вс наблюдатели американской жизни при этомъ случа справедливо обращаютъ вниманіе на то обстоятельство, что американская женщина, въ дломъ, образована не меньше мужнины, если не больше: ей во всякомъ случа предоставлено здсь гораздо больше удобствъ, чмъ гд бы то ни было въ Европ. Если американская партія женскаго права еще не довольствуется состояніемъ женскаго образованія, то вопросъ идетъ для нихъ уже не объ одномъ общемъ образованіи, а о томъ, чтобы женщин предоставлена была возможность пріобртать спеціальныя знанія, обладаніе которыми могло бы прямо разширить практическую дятельность женщины. Такимъ образомъ американскія женщины распространили объемъ своего труда на медицинскую профессію, участіе въ которой повидимому они обезпечили за собой уже окончательно. На этомъ примр, всего ясне можно видть, какимъ образомъ общественная самостоятельность американской женщины обязана ея собственнымъ усиліямъ, нравственнымъ и умственнымъ. Мы замтили уже, что собственно юридическія отношенія,— результатъ ея прежняго состоянія, вынесеннаго еще изъ Европы,— далеко невыгодны и въ нкоторыхъ отдльныхъ случаяхъ уступаютъ даже юридическому положенію женщины европейской, но эта невыгода не помшала ей пріобрсти такое нравственное значеніе, ч то его сила безъ сомннія заставитъ измнить законодательное преданье, изъ котораго она уже выросла по своей дйствительной роли въ семь и обществ.

Возвратимся къ роману Тэйлора. Это романъ чисто общественный, въ ближайшемъ смысл этого слова, романъ, посвященный изображенію извстной области общественной жизни, съ боле или мене опредленной точки зрнія. Женскій вопросъ играетъ въ немъ существенную роль, этотъ вопросъ — господствующая идея героини, которой психологическая исторія передана въ роман съ большимъ искусствомъ. На многихъ изъ читателей романъ производитъ впечатлніе такого рода, что онъ написанъ противъ ‘правъ женщины’, по въ сущности авторъ старается сохранить положеніе посторонняго наблюдателя: онъ не высказываетъ положительно своего мннія, которое бы могло поставить его безусловно въ число враговъ или защитниковъ ‘женскаго нрава’. Намъ, постороннимъ читателямъ, незнакомымъ съ подробностями и закулисными тайнами этого спора, довольно трудно опредлить всъ намековъ и недомолвокъ, по, вообще, автору кажется удалось указать нсколько слабыхъ сторонъ, которыя должны обратить вниманіе защитниковъ дла. Замтимъ, что дйствіе романа происходитъ не въ какомъ нибудь американскомъ центр, гд авторъ имлъ бы дло съ сильнйшими представителями вопроса и съ боле широкими его формами, а въ небольшомъ провинціальномъ городк, куда доходятъ только отголоски общественной жизни.

Тэйлоръ съ первой главы вводитъ читателя въ среду этой провинціальной жизни, къ которой онъ относится и добродушно и юмористически-насмшливо. Провинціальная жизнь въ Америк не похожа однако на жизнь европейской провинціи, потому что общественные интересы, обыкновенно не существующіе въ европейскихъ захолустьяхъ, здсь имютъ тоже возбуждающее свойство, какъ и въ большихь центрахъ. Общество, которое является на сцену въ роман Тэйлора, состоитъ вообще изъ людей очень скромнаго общественнаго положенія, это — небогатый пасторъ ‘киммерійской церкви’ и его жена, фермеръ Меррифильдъ съ женой, городской портной Ватльсъ, небогатая двушка-швея, и т. п. Но все это скромное общество чрезвычайно принимаетъ къ сердцу всякіе общественные вопросы: вс заботы американскаго прогресса раздляются и этимъ обществомъ, гд есть и ревностные аболиціонисты, и партизаны ‘реформы’, подъ которой понимаются всякія соціальныя улучшенія и преобразованія, и защитники ‘женскихъ правъ’, негодующіе противъ тиранніи мужчинъ, и послдователи принциповъ трезвости, считающіе рюмку хереса послдней гибелью для человка, который бываетъ довольно безразсуденъ, чтобы выпить ее, и приверженцы спиритизма, и т. д. Дамы этого общества составляютъ кружки для боле дятельнаго выполненія своихъ цлей, и въ начал разсказа эти кружки ршили соединиться вмст и составили большое птолемійское швейное общество. Дамы одного кружка принимали живйшее участіе въ четырехъ дтяхъ индійскаго племени Телюгу, обращенныхъ въ христіанскую вру, и шили для нихъ три кисейныя платьица и курточку съ тесемочными узорами, другой кружокъ изъ пяти или шести семействъ устроивалъ базаръ для подавленія рабства (дйствіе происходитъ въ 1852 году),— этотъ кружокъ вынесъ нкогда жестокое гоненіе, на членовъ кружка сыпались эпитеты: ‘Фанатикъ! коварный! амальгамистъ!’,— сыпались до тхъ поръ,— разсказываетъ авторъ,— пока не перевелись ихъ враги, а перевелись они собственно потому, что утомились и пришли въ изумленіе, что значеніе ‘фанатиковъ’ уменьшалось по мр того, какъ ближніе ихъ становились снисходительне. Кружокъ киммерійской церкви занятъ былъ своимъ вопросомъ… Но кром этихъ заботъ и предпріятій, ближайшимъ образомъ занимавшихъ птолемійцевъ, они вообще принимали живйшее участіе во всхъ вопросахъ, волновавшихъ міръ, и въ числ ихъ были ревностные защитники ‘реформы’, ‘прогресса’, ‘женскихъ правъ’ и т. д., ихъ также волновала и длила вражда изъ-за принциповъ и убжденій. Въ Птолеми происходили иногда оживленные и многочисленные митинги, на которыхъ трактовались самые важные вопросы, и митинги становились особеннымъ событіемъ, когда въ Птолеми назжалъ кто нибудь изъ извстныхъ агитаторовъ и пропагандистовъ. Въ теченіе разсказанной исторіи было два такихъ большихъ митинга — одинъ происходилъ по вопросу о трезвости, другой — по поводу ‘женскихъ правъ’.

Такова обстановка,— какъ мы видимъ, чисто американская,— въ которой совершается исторія, разсказанная Тэйлоромъ, это именно та обстановка, которой восхищался докторъ ЛеФебръ и для которой онъ пожертвовалъ дорогими воспоминаніями о мудрыхъ порядкахъ своего любезнаго отечества. Мы уже замтили, что американскій писатель относится къ этой обстановк насмшливо, и его взглядъ, несомннно взглядъ человка, знакомаго съ дломъ, даетъ намъ новую точку зрнія на характеръ этой общественной жизни. Ея достоинства рзко бросаются въ глаза постороннему наблюдателю, особенно европейскому, который такъ легко впадаетъ въ оптимизмъ, сравнивая ее съ своими собственными нравами, ея недостатки гораздо видне тому, кто знаетъ ее непосредственно, по собственному опыту и ежедневному наблюденію.

Нельзя сказать вовсе, чтобы Тэйлоръ былъ особенно золъ на описываемое имъ птолемійское общество (подобныхъ которому найдется, конечно, множество въ Америк): люди, которыхъ онъ описываетъ, всего чаще люди самые обыкновенные, скоре хорошіе, чмъ дурные, иногда положительно порядочные,— но образчики наиболе горячихъ прогрессистовъ, которые попадаются между ними, почти всегда играютъ комическую роль: двицы, которыя шьютъ платьица и курточки для дтей Телюгу, обращенныхъ въ христіанскую вру,— длаютъ пожалуй вещь, хотя и безвредную, но и совершенно безполезную, потому что голые Телюги, думаетъ авторъ, не пострадали бы отъ недостатка въ подобной одежд, фермеръ Меррифильдъ, человкъ съ простымъ здравымъ умомъ, который пошелъ въ передовые люди и котораго выбираютъ даже въ президенты митинговъ, совершенно сбился съ толку, когда ему навязали идеи ‘прогресса’, Сэтъ Ватльсъ, прогрессистъ-портной,— мистеръ Бемисъ и мистеръ Чоббукъ, ревностные защитники ‘земскихъ правъ’,— мистеръ Дайсъ, медіумъ, имющій большой успхъ въ извстномъ кружк птолемійцевъ,— это люди искренніе, но ограниченные, или негодяи, пользующіеся чужимъ легкомысліемъ, какъ послдній. На митингахъ мистеръ Меррифильдъ путается и не можетъ сказать двухъ словъ безъ ‘какъ говорится’, другіе, какъ мистеръ Бемисъ, или мистеръ Чоббукъ, говорятъ избитыя вещи или фразы, не имющія смысла. Однимъ словомъ, въ результат, ревность птолемійцевъ къ прогрессу, весьма почтенная сама по себ, пропадаетъ задаромъ, руководимая подобнымъ образомъ.

Но птолемійское общество не все таково. Героиня романа, Ханна Торстонъ, съ воодушевленіемъ защищающая также ‘права женщинъ’,— двушка сильнаго ума и еще боле сильнаго характера. На ней и сосредоточенъ весь интересъ романа… Въ нашъ планъ не входитъ эстетическая оцнка романа и поэтому мы не будемъ указывать психологическихъ положеній, изображенныхъ авторомъ и т. д., предоставляя читателю самому познакомиться съ романомъ, мы коснемся только гой стороны его, гд онъ относится къ характеристик нравовъ.

Ханна Торстонъ — дочь небогатой вдовы, квакерши. Исторія любви этой квакерши — одно изъ любопытнйшихъ мстъ романа съ этнографической точки зрнія. Вильгельмина и мужъ ея (безъ сомннія также квакеръ) глубоко любили другъ друга, но вся жизнь ихъ прошла и они не открывали другъ въ друг этой любви, только передъ смертью мужа раскрылось тяжкое недоразумніе, угнетавшее обоихъ, и они могли загладить взаимную ошибку. Вся жизнь ихъ прошла въ строгомъ исполненіи долга, въ которомъ каждый изъ нихъ старался затаить глубокое чувство, наполнявшее обоихъ. Суровая, почти аскетическая нравственность квакерства положила между ними преграду и помшала высказаться взаимному чувству, которымъ они оба были бы счастливы… Въ то время, когда начинается исторія, Вильгельмина Торстонъ доживала свои послдніе дни, но это все еще была женщина съ свтлымъ умомъ и сильной нравственной энергіей. Этотъ умъ и энергію она передала и своей дочери. Ханна Торстонъ получила отъ нея тоже квакерское воспитаніе, которое пріучило ее къ суровой нравственности, къ постоянному наблюденію собственныхъ мыслей и поступковъ и къ строгому исполненію долга или того, что она могла счесть своимъ долгомъ. Когда мать ея начинала старть, Ханна взяла должность учительницы и въ послднее время сама пріобртала необходимыя средства для себя и для матери. Это была семья типическая и исключительно квакерская.

Ханна скоро начала играть замтную роль въ своемъ кружк. Тэйлоръ не разсказываетъ, какимъ образомъ она вступила въ общественную жизнь своего городка, и какимъ образомъ утвердилась за ней ея роль, уже ставившая ее на виду цлаго общества, при начал исторіи, мы уже видимъ се въ числ наиболе замтныхъ лицъ въ партіи ‘прогресса’ и ревностной защитницей ‘женскихъ правъ’. Когда прогрессисты устроивали однажды свой митингъ по этому вопросу, то участіе Ханны Торстонъ они считали ручательствомъ за успхъ, съ участіемъ Ханны Торстонъ можно было даже обойтись безъ самой Бесси Страйкеръ, одной изъ первыхъ знаменитостей ‘прогресса’ по женскому вопросу и извстнаго оратора на митингахъ этой партіи. Какимъ образомъ Ханна Торстонъ могла начать дятельную защиту своихъ идей и выступить для этого на общественную сцену, это довольно понятно при ея характер. Идея о женскомъ прав могла быть пережита ей самой, когда ей нужно было собственнымъ трудомъ обезпечивать существованіе матери. Пріобртеніе труда для женщины, хотя и не обставлено въ американской жизни такими препятствіями, какъ въ Европ, но препятствія эти все-таки велики, Ханна могла испытать ихъ на себ, и какъ женщина съ самостоятельнымъ умомъ, сильно развитымъ квакерскимъ чувствомъ правдивости, и съ сознаніемъ своей личной независимости, она естественно должна была возмущаться несправедливостью общества къ женщин, которая, находясь въ ея собственномъ положеніи, предоставленная однимъ своимъ силамъ, не находитъ въ этомъ обществ ни помощи ея трудному положенію, ни сочувствія на ея справедливыя жалобы. Это прямо ставило ее въ ряды защитниковъ ‘женскихъ правъ’, и ей нужно было только извстной твердости характера, чтобы вступить въ эти ряды публично. Это не такъ легко и въ Америк,— и тамъ для женщины также тяжело играть исключительную роль и обращать на себя вниманіе, но у Ханны Торстонъ достало твердости, чтобы перенести это испытаніе, и вступивъ на общественную сцену, она имла ршительный успхъ. Глубокое убжденіе и искренность чувства, проникавшія ея рчи, производили сильное впечатлніе и вмст внушали къ ней уваженіе, какое рдко доставалось ея сподвижницамъ на томъ же поприщ.

Сущность ея понятій о женскихъ правахъ ясно высказывается въ рчи, которую Тэйлоръ заставляетъ ее говорить на митинг прогрессистовъ. Рчь ея была вторая, первую говорилъ мистеръ Бемисъ, спеціально ораторствовавшій на тему женскаго права, мужской тиранніи и несправедливости закона, Ханна Торстонъ говорила гораздо проще, требованія ея были гораздо ближе къ длу, но имли однако извстный оттнокъ идеализма и квакерскаго благочестія:

‘Для начала дла,— говорила она,— для устраненія общественныхъ предубжденій, которыя держатъ нашъ полъ въ ложномъ положеніи, женщина должна требовать одинаковыхъ правъ на воспитаніе, на общественную жизнь, на вознагражденіе. Это первые шаги въ нашей реформ для достиженія источника тхъ золъ, которыя служатъ причиною нашего величайшаго страданія. Мы можемъ еще повременить, можемъ еще перенести нсколько дольше запрещеніе принимать участіе въ выборахъ и въ управленіи общественными длами, но мы требуемъ теперь же, немедленно, одинаковой привилегіи съ мужчиной на трудъ и на справедливое вознагражденіе. Существующее различіе длаетъ насъ слабыми и безпомощными въ сравненіи съ нашими собратами, для которыхъ открыты вс поприща и которые могутъ требовать за свой трудъ вознагражденія, не навлекая на себя ни насмшекъ, ни пренебреженія… Допуская даже, что сфера нашей дятельности должна быть ограниченна, что мы можемъ длать весьма немногое,— великодушно ли, справедливо ли, чтобы мужчина, на выборъ котораго предоставлены вс поприща въ жизни, заслонялъ отъ насъ эти немногіе шансы заработывать насущный хлбъ, или принуждалъ насъ исполнять тотъ же самый трудъ за меньшее вознагражденіе потому только, что мы женщины? Неужели мы не можемъ отмрять аршинъ коленкору такъ же быстро, или подобрать подъ образчикъ кисею такъ же врно, какъ и вс элегантные молодые люди, которые стоятъ за прилавками магазиновъ? Неужели намъ, при нашей боле нжной организаціи, не можетъ быть безопасно переданъ всякій трудъ, требующій быстроты, аккуратности и бережливости?

‘Поэтому, въ настоящее время мы просимъ только о томъ, чтобы намъ была оказана простая справедливость, которую по нашимъ понятіямъ обязанъ оказать намъ каждый мужчина, не усвоивая даже себ нашихъ воззрній относительно истиннаго положенія женщины. Мы просимъ, чтобы восхваляемое имъ рыцарство употреблено было въ дло и выражено было не однимъ провожаньемъ насъ на концерты, или уступкою намъ своего мста въ вагон желзной дороги, или подаваньемъ блюдъ за столомъ намъ первымъ, и вообще всмъ, чмъ рыцарство и любезность къ нашему полу пріобртаются по весьма дешевой цн безъ всякихъ пожертвованій,— но тмъ, чтобы намъ открыты были т мста, занимать которыя, по его же сознанію, мы способны, и чтобы намъ платили т же деньги и за тотъ же трудъ, который исполняютъ мужчины!’

Общія свои понятія о взаимныхъ отношеніяхъ мужчины и женщины, объ ихъ естественномъ равенств и о причинахъ, приведшихъ къ настоящей ихъ неравноправности въ общественной жизни, Ханна Торстонъ излагаетъ слдующимъ образомъ:

‘Мы отрицаемъ положеніе,— говорила она,— что мужчина иметъ какое либо естественное право предписывать границы, въ предлахъ которыхъ женщина могла бы работать и жить. Одинъ Богъ иметъ это право, и Его законы управляютъ какъ тмъ, такъ и другимъ поломъ съ одинаковою властью. Мужчина присвоилъ себ это право только потому, что онъ не вритъ въ интеллектуальное равенство женщины. Онъ обходится съ ней какъ съ взрослымъ ребенкомъ, которому можно дозволить нкоторую свободу, но котораго нельзя еще совсмъ освободить отъ надзора. Подъ вліяніемъ этого убжденія онъ воспитывалъ ее въ теченіи всхъ вковъ, которые прошли со дня сотворенія міра. Правда, женщины отъ времени до времени возставали съ тмъ, чтобы предоставить своему полу равную власть, и благородно пріобрли себ мста въ исторіи, но истина росла медленно, такъ медленно, что сегодня, при просвщенной зрлости народовъ, мы должны представлять доводы, доказывать и просить того, что вы обязаны уступить намъ безъ всякихъ просьбъ. Я нахожу позорнымъ, что женщина обязана собирать доказательства и улики для того собственно, чтобы убдить мужчинъ въ ея равенств съ ними, въ ея разумности.’

Ханна обратилась къ исторіи и назвала нсколько знаменитыхъ женщинъ, слава которыхъ должна была отвчать на этотъ вопросъ и доказать, что между женщинами возможны и героизмъ, какъ въ Орлеанской Дв, и государственная мудрость, какъ у Маріи Терезіи и Екатерины II, и поэтическій геній, какъ у Саффо, и ученость, какъ у Маріи Митчель въ Америк или Каролины Гершель въ Англіи. Наконецъ въ заключеніе, Ханна Торстонъ собрала свои религіозныя врованія, нравственныя надежды и общественныя ожиданія.

‘Друзья мои,— такъ закончила она,— если Богъ призываетъ человческія существа къ открытію Его вчныхъ законовъ, къ объясненію Его вчной красоты, Онъ не останавливается на обсужденіи вопроса о полахъ! Если вы допускаете присутствіе человческаго ума въ женщин, вы должны допустить одушевленіе, геній, жизнь, божественно назначенные быть орудіемъ для совершенія какого либо великаго и блистательнаго подвига. Допуская это, вы можете безопасно открыть для насъ вс входы къ пріобртенію познаній… Вы знаете, что она достигла своей настоящей высоты не только безъ вреда самой себ, но съ пользою для васъ: зачмъ же останавливать на этомъ ея прогрессъ? Зачмъ останавливать его на всемъ другомъ?… Что лучше — другъ или рабъ? Если бы супружество было для женщины истиннымъ товариществомъ, а не обязанностію, то глаза дома ощущалъ бы свое бремя гораздо легче. Если бы жена доктора умла приготовлять лекарства, жена торговаго человка — вести его книги, жена адвоката — составлять контракты, то польза и выгода была бы обоюдная. Женщина, чтобы быть истиннымъ другомъ и помощникомъ мужа, должна знать все, что знаетъ мужчина: и если она становится сонаслдницей съ нимъ царствія небеснаго,— не одной только законной ‘третьей части’ (намекъ на законы о наслдств), но всего безпредльнаго блаженства,— она должна быть и совладтельницею земли, одинаково вооруженная для покоренія на ней неправдъ и для приготовленія ея къ лучшему будущему!’

Это были вроятно самыя умныя и самыя теплыя слова, какія только случалось птолемійцамъ слышать на своихъ митингахъ. Но хотя сама Ханна Торстонъ и пользовалась большимъ уваженіемъ съ ихъ стороны, птолемійцы вообще относились къ защищаемымъ ею правамъ весьма холодно, даже прямо враждебно. ‘Отличная бы вышла чепуха, говорили птолемійскіе политики,— еслибы это движеніе увнчалось успхомъ! Вообразите себ только, что моя жена приняла бы участіе въ выборахъ и пошла противъ мистриссъ Блэкфордъ, а я и онъ стали бы стирать блье и стряпать кушанье!’ Такого тона всего чаще были возраженія: ясно, что такія возраженія не только не останавливали Ханны, но еще больше вооружали ее противъ ‘тиранніи’. Въ большинств случаевъ, какъ и въ приведенномъ, ‘тираннія’ была конечно вовсе не привлекательна, потому что была очень тупа. Ханна тмъ больше привязывалась къ своимъ идеямъ и была склонна защищать вс проявленія ‘прогресса’,— а они также бывали странны, какъ мы уже видли выше изъ характеристики птолемійскихъ прогрессистовъ: Ханна серьезно раздляла мннія проповдниковъ трезвости, къ чему уже и была приготовлена суровыми нравами квакерства, она снисходительно смотрла на глупыхъ людей, въ род портнаго Ватльса, за то, что онъ былъ усерднымъ приверженцемъ прогресса, она не ршалась никому высказывать своихъ подозрній на счетъ плутней спиритиста Дайса, потому что Дайсу искренно врили многіе прогрессисты изъ ея друзей, сигара казалась ей предметомъ вреднаго заблужденія и нарушеніемъ законовъ природы.

Таковъ былъ характеръ мнній, которыя воспитала обстановка въ Ханн Торстонъ. Даже эта умная женщина, стоявшая далеко выше всхъ окружавшихъ ее мужчинъ и женщинъ, подчинилась этому вліянію обстановки, и вслдствіе того соединяла глубокій энтузіазмъ и возвышенныя стремленія съ самыми странными предразсудками. Ея собственное дло шло не такъ быстро, какъ бы она того желала, и это еще больше убждало ее въ ‘тиранніи’. Она стала недоврчива и закрыла свое сердце отъ людей, которыхъ считала тиранами, это сообщило ея мысли почти фанатическое упрямство.

Но если птолемійская жизнь всмъ своимъ враждебнымъ отношеніемъ къ женскимъ правамъ не могла поколебать убжденій Ханны Торстонъ, нашлись однако люди, въ которыхъ она встртила уже совершенно серьезный отпоръ своимъ мнніямъ. Отпоръ былъ такъ ршителенъ, что для женщины съ такими искренними и глубоко продуманными убжденіями онъ не могъ кончиться безъ радикальнаго разршенія — въ ту или другую сторону. Ханна должна была или еще сильне укрпиться въ своихъ идеяхъ, или уступить.

Это первое, вполн ршительное, хотя и полное уваженія противорчіе Ханна встртила въ людяхъ, которые собственно не принадлежали къ ея птолемійскому обществу и вообще были свободны отъ многихъ понятій, считавшихся закономъ въ Птолеми. Это были во первыхъ, нкто Вудбьюри, довольно богатый владлецъ, поселившійся близь Птолеми, и мистриссъ Блэкъ, женщина почти аристократическаго общества, на время попавшая въ Птолеми. И тотъ и другая представляли собой умы, развившіеся иными путями, чмъ путь Ханны Торстонъ, это были люди, имвшіе за себя знакомство съ жизнью, боле полное развитіе понятій и хладнокровный взглядъ на вещи.

Мы не будемъ передавать подробность сюжета. Сущность его состоитъ въ томъ, что Вудбьюри, поселившись въ Птолеми, былъ увлеченъ личностью Ханны Торстонъ, по ему было жаль, что ея умъ заслоняется предразсудками, недостойными силы этого ума, что фанатическая приверженность къ своей иде длаетъ невозможнымъ для него сближеніе. Это сближеніе однако произошло. Ханна видла сначала въ Вудбьюри чорстваго скептика и врага своего направленія, потомъ стала убждаться, что многія изъ его противорчій оказываются справедливы, что и въ немъ есть чувство и благородныя стремленія, и посл долгой борьбы между склонностью и тмъ, что она считала задачей своей жизни, она отдалась наконецъ (правда, не безъ вліянія исключительныхъ обстоятельствъ) чувству, которое прежде казалось ей измной своей независимости и своему долгу. Вудбьюри помирилъ ее съ собой полнымъ гуманности отношеніемъ къ ея взглядамъ, предоставленіемъ полной свободы, и когда она ршилась быть его женой, съ ней произошла нравственная перемна, которой бы никто не могъ предвидть прежде. Она перестала говорить о своей свобод, ей сталъ нравиться запахъ сигары, когда ее однажды пригласили по прежнему на митингъ въ пользу женскихъ правъ, никакія нравственныя усилія ея самой не дали ей силы и ршимости отправиться на митингъ: она отказалась и осталась дома.

Вмсто нея (такъ какъ общаніе было уже прежде дано) предложилъ говорить ея мужъ Вудбьюри. На митинг рчь его имла большой успхъ, и содержаніемъ ея были т понятія о женскомъ вопрос, какіе онъ (и его свтская пріятельница мистриссъ Блэкъ) выставлялъ прежде въ противорчіе идеальнымъ стремленіямъ Ханны Торстонъ. Эти понятія не показывали сочувствія къ особеннымъ женскимъ правамъ и представляли умренную точку зрнія — эта умренная точка зрнія и есть общественная тема и выводъ цлаго романа. Этотъ выводъ таковъ:

Вудбьюри (конечно и самъ Тэйлоръ) заявляетъ свое уваженіе къ женщин, хотя и не всегда соглашается съ признаніемъ за ней тхъ нравъ, которыхъ она требуетъ. Онъ стоитъ между крайней партіей (Бемиса), обвиняющей ‘тираннію’ мужчины, и толпой, которая съ презрніемъ и поруганіемъ встрчаетъ требованія женщины предоставить большую свободу дятельности для ея природныхъ наклонностей. Что касается до него, онъ убжденъ, что для женщины возможно только то развитіе, которое будетъ согласно съ ея природой, что эта природа сдлаетъ для нея недоступнымъ многое, что она требуетъ себ и что доступно для одного мужчины,— хотя съ другой стороны есть нравственныя качества, по которымъ она стоитъ несравненно выше мужчины. Онъ находилъ, что женщин необходимо оказывать больше доврія, чмъ ей оказываютъ, онъ не сказалъ ни слова, выражавшаго сочувствіе къ предоставленію ей особенныхъ правъ, но говорилъ однако, что этотъ предметъ заслуживаетъ вниманіе,— онъ увренъ, что въ какихъ бы условіяхъ свободы женщина ни находилась, она инстинктивно найдетъ свое надлежащее мсто.

Для Ханны Торстонъ (подразумевается, и вообще для женщины, ищущей своихъ идеальныхъ правъ) примиреніе нашлось въ любви и въ семейной жизни. Съ этимъ у нея пропала охота возставать противъ ‘тиранніи’ и требовать особенныхъ правъ. Въ этомъ нравственномъ вывод романа есть большая доля правды относительно дйствительной жизни, и однако, онъ вовсе не отвчаетъ на существенный вопросъ, которымъ руководится женское движеніе въ Америк.

Надъ Ханной Торстонъ взгляды Вудбьюри и его способъ дйствій въ самомъ дл оказали полную побду. Встрча съ Вудбьюри (у Тэйлора, это — олицетвореніе здраваго смысла и терпимости) только освободила ее отъ той массы странныхъ понятій преувеличеннаго провинціальнаго ‘прогресса’, который привился къ ней въ ея птолемійской обстановк, эта встрча разубдила ее и въ фанатическомъ пристрастіи къ независимости и въ ея крайней квакерской исключительности, вслдствіе которыхъ она видла въ мужчин только ‘тирана’, и наконецъ эта встрча сообщила ей много положительныхъ свдній, которыя могъ передать ей человкъ, близко знакомый съ жизнью. Такимъ образомъ средства Вудбьюри хороши только противъ преувеличеній и предразсудковъ этого направленія, дающихъ женскимъ стремленіямъ свойства враждебной нетерпимости, и эти средства хороши, какъ поводъ къ боле серьезному и спокойному обсужденію вопроса. Такъ какъ вопросъ иметъ большой интересъ въ Америк, то этому своему качеству книга Тэйлора вроятно и обязана своимъ успхомъ, о которомъ мы упомянули въ начал статьи.

Но съ другой стороны это еще не послднее ршеніе. Въ требованіяхъ Ханны было много справедливаго и если она сама отказалась отъ ихъ проповди, то психологическая причина этого заключается въ томъ, что она нашла для себя то, чего искала. Ея усилія не пропали, потому что для себя она обезпечила ту свободу, о которой она — быть можетъ не совсмъ ясно — мечтала прежде: ея цль была достигнута, когда она внушила Вудбьюри его способъ дйствій въ отношеніи къ ней. Но исторія Ханны Торстонъ можетъ имть продолженіе. Когда пройдетъ первое увлеченіе любви, въ которомъ она отказывается отъ своей личной воли, для нея можетъ настать новая потребность дятельности — на этотъ разъ уже вполн сознательной. На это романъ Тэйлора еще не даетъ отвта.

Если Вудбьюри ничего не хотлъ говорить объ ‘особенныхъ правахъ’, которымъ очевидно не сочувствовалъ, то онъ былъ конечно не правъ, потому что господствующія ‘права’ и другія общественныя отношенія не могутъ удовлетворять женщины, развитой такъ, какъ она развита въ Америк. Невыгодныя условія общественнаго и юридическаго положенія женщины остаются и, не смотря на мораль Вудбьюри, будутъ возбуждать оппозицію женщины. Таковы наприм. условія женскаго труда, противъ которыхъ Ханна Торстонъ говорила совершенно справедливо и съ которыми все еще будетъ встрчаться женщина въ своихъ житейскихъ отношеніяхъ. Устарвшее законодательство, вынесенное первыми американскими поселенцами изъ Англіи и уцлвшее среди многихъ прекрасныхъ нововведеній общественнаго устройства Америки, продолжаетъ считать женщину малолтней, хотя она уже давно достигла совершеннолтія въ другихъ отношеніяхъ. Законы эти до сихъ поръ продолжаютъ говорить напримръ слдующее:

1) Все движимое имущество, принадлежащее женщин и приносимое ею при замужств, становится собственностью мужа, если только въ предупрежденіе этого не было сдлано особенной оговорки,

2) За мужемъ женщина не можетъ владть ничмъ на свое имя, ея имущество помщается подъ именемъ ея мужа или постороннихъ довренныхъ лицъ,

3) Все, что она можетъ пріобрсти собственнымъ трудомъ, становится собственностью ея мужа,

4) Она не иметъ права завщанія,

5) По смерти жены, мужъ иметъ на ея имущество право пользованія и другія права, боле обширныя, чмъ законъ доставляетъ ей относительно имущества мужа и т. п. {Аug. Carlier, Le Mariage aux Etats-Unis. 1860.}.

Даже самые умренные либералы, въ род Карлье, находятъ, что подобныя постановленія не находятъ никакого извиненія при современномъ развитіи американской женщины. Очень естественно, что сами женщины чувствуютъ это еще больше, и когда петиціи, обращенныя по этому поводу въ законодательныя палаты штатовъ, встрчали совершенное равнодушіе и даже враждебное недовріе въ законодателяхъ-мужчинахъ, понятно, что отказъ еще боле раздражалъ женщинъ, нердко конечно заинтересованныхъ самымъ существеннымъ образомъ въ реформ закона, и давалъ имъ поводъ говорить о ‘тиранніи’ боле справедливо, чмъ думалъ Вудбьюри. Любопытный образчикъ ршительности американскихъ женщинъ въ этомъ смысл представляетъ брачный контрактъ, заключенный г-жей Люси Стонъ, одной изъ главнйшихъ защитницъ ‘женскихъ правъ’, съ однимъ изъ предводителей партіи аболиціонистовъ, въ 1855. Этотъ контрактъ есть цлая программа партіи и фактическое объясненіе положенія вещей, о которомъ можно было бы подумать и умренному Вудбьюри.

Этотъ договоръ заявляетъ прежде всего протестъ противъ упомянутыхъ нами статей закона и другихъ имъ подобныхъ, совершенно уничтожающихъ юридическую независимость жены, и затмъ продолжаетъ: ‘Мы убждены, что личная независимость и равноправность всхъ не должны быть нарушаемы, исключая случаевъ преступленія, что бракъ долженъ быть союзомъ на постоянно равныхъ правахъ, и въ этомъ смысл онъ долженъ быть признанъ закономъ, что до тхъ поръ, пока эти принципы не будутъ освящены, супруги должны всми возможными для нихъ средствами устранять несправедливость дйствующихъ законовъ’. ‘Мы полагаемъ, что въ случа домашнихъ несогласій ршительно не должно прибгать къ судамъ, устроеннымъ существующими законами, что напротивъ слдуетъ отдавать подобные случаи на ршеніе посредниковъ, выбранныхъ по соглашенію обихъ сторонъ’ и т. д.

Дло совершено было вполн публично, и самый договоръ напечатанъ былъ въ газет ‘New-York Tribune’. Публикація договора была тмъ боле выразительна, что ему предшествовало письмо пастора Хиджинсена, совершавшаго брачную церемонію, который съ своей стороны заявлялъ, что ‘каждый разъ, совершая брачную церемонію, онъ чувствуетъ несправедливость американскаго законодательства’, унижающаго положеніе женщины, что онъ вполн одобряетъ договоръ, составленный съ его вдома и съ его содйствіемъ, и что онъ пригласилъ бы и другихъ поступать такимъ же образомъ.

Очевидно, что смыслъ договора — весьма умренный, это — то самое обезпеченіе для женщины боле свободнаго и полнаго развитія и обезпеченіе женскаго права на трудъ и его прибыль, на которое согласился бы и самъ осторожный Вудбьюри: если онъ показалъ въ самомъ дл большую деликатность относительно нравственныхъ стремленій своей жены, предоставивъ ей въ этомъ полную свободу, то можно предполагать, что онъ показалъ бы деликатность и относительно имущества своей жены, которое она могла бы пріобрсти своимъ независимымъ трудомъ. Онъ напрасно отклоняетъ отъ себя вопросъ о ‘правахъ’: уступая передъ враждебными мнніями тхъ людей своего общества, которые не составляютъ его лучшей части,— существенную, нравственную уступку онъ уже сдлалъ самъ.

— А —

‘Современникъ’, No 1, 1865

Читайте также: