Алонзо Добрый
Алонзо Добрый
…Перед смертью к больному
вернулся рассудок…
Дон Кихот был теперь попросту
Алонзо Квинджано Добрым.
Сервантес
Алонзо Добрый, Мережковский Дмитрий Сергеевич, Год: 1884
Время на прочтение: 2 минут(ы)
Сквозь дымку облаков, что бурною толпою
Клубились в небесах, двурогая луна
Холодные лучи серебряной волною
В обитель мрачную роняла из окна.
Играя по стенам огромными тенями,
Неверным пламенем в углу мерцал ночник,
Он латы озарил, покрытые рубцами,
И ткани паутин, и груды старых книг,
Заброшенных в пыли, изгрызенных мышами…
Сиделка дряхлая поникла головой,
Уснув пред очагом, где угли потухали,
Едва подернуты остывшею золой,
И нежно-розовым отливом догорали…
В постели недвижим покоился больной,
Страданьем изнурен… То был идальго бедный,
Прославленный молвой, безумец Дон Кихот.
Лежал он в забытьи, как труп, худой и бледный,
Лицо и прядь волос смочил холодный пот…
Чуть дрогнули уста… в них замерло стенанье,
Он поднял голову, собрав остаток сил,
И впалые глаза, где вспыхнуло сознанье,
Медлительно открыв, больной проговорил:
‘Так вот чего дорогой трудной,
Ценою жизни я достиг!
Обман надежды безрассудной
Разоблачен, и в этот миг,
Не в грозный миг борьбы кровавой,
Не для победы величавой,
Как умирал, стяжав венец,
Покрытый ранами и славой,
Роланд, бестрепетный боец,
Нет, на постели, как старуха,
Как трус, не сделав ничего,
Умру я медленно и глухо!..
И здесь, у гроба моего
Мне разум небо возвратило,
Чтоб я прочел мой приговор
И над зияющей могилой
Увидел вечный мой позор.
С моей надеждой простодушной,
Мечтой безумной ослеплен,
Как был я жалок и смешон
Перед толпою равнодушной!
Но неужель все это бред,
Чему так пламенно я верил?
Я пред собой не лицемерил,
Ужели правды в мире нет?
Я шел на подвиг благородный
Во имя братства и любви,
И были помыслы мои
Открыты, чисты и свободны.
Я думал кровь мою пролить
За всех обиженных судьбою
И меч за слабых обнажить,
Как рыцарь, честною рукою,
Но поруганьем осквернив,
Мою святыню растоптали
И грубым смехом отвечали
На мой восторженный призыв!
О, этот смех неумолимый
Еще я слышу вкруг себя!..
С какой враждой неутомимой,
О, люди, гнали вы меня!
За что, скажите, ваша злоба
Меня преследует до гроба,
За что?.. Не я ли вам открыл
Глубокой жалости объятья?
Ужель не поняли вы, братья,
Как беззаветно я любил,
Как и доныне вас люблю я?
О да, любовь, одна любовь,
Над смертной мукой торжествуя,
Победно вспыхивает вновь.
Я все простил толпе жестокой:
Позор, гоненье и вражду,
Но неужель из тьмы глубокой,
Покинут в скорби одинокой,
Напрасно отклика я жду?
О, дай ответ, душа родная!
Хотя на миг, когда-нибудь
И мне, ведь, нужно отдохнуть,
Ко груди брата прижимая
Мою тоскующую грудь!..’
Но тихо все кругом… сиделка мирно дремлет,
Поникнув головой, никто ему не внемлет…
И вот в последний раз, отчаяньем объят,
Больной затрепетал от нестерпимой муки,
Смежил потухший взор, откинувшись назад,
С безумною мольбой протягивая руки.
Когда умчалась ночь, и солнце залило
На стрельчатом окне узорные решетки,
Любовно озарил рассвета пламень кроткий
Прозрачное, как воск, покойника чело
С пронизанной лучом, невысохшей слезою.
То не был Дон Кихот, то был святой боец,
Алонзо-мученик, непризнанный толпою,
И мнилось, что заря с улыбкой молодою
Кладет на мертвый лик сияющий венец.
1884