H. А. Добролюбов
Александр Сергеевич Пушкин
ПРИМЕЧАНИЯ
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ ПУШКИН
Александр Сергеевич Пушкин, Добролюбов Николай Александрович, Год: 1856
Время на прочтение: 21 минут(ы)
H. А. Добролюбов. Собрание сочинений в девяти томах
Том первый. Статьи, рецензии, юношеские работы. Апрель 1853 — июль 1857
М.,-Л., ГИХЛ, 1961
Имя Пушкина известно каждому читающему русскому. О нем было писано у нас очень много, и еще недавно, при новом издании его сочинений, представлен русской публике целый том материалов для его биографии, собранных г. Анненковым. В них можно почерпнуть довольно много любопытных данных для характеристики Пушкина, и мы постараемся воспользоваться важнейшими из них для нашего очерка, имеющего в виду именно характеристику поэта, так как собственно биография его всем известна, и притом, как у большей части писателей, не богата событиями, имеющими внешний интерес.
Пушкин происходил из старинного дворянского рода. Это обстоятельство, само по себе совершенно ничтожное в жизни поэта, заслуживает нашего внимания потому, что сам Пушкин придавал ему весьма большое значение. Он с наслаждением занимался своей генеалогией, гордился своим шестисотлетним дворянством, осуждал одного из своих родственников за то, что он подписался под грамотою об уничтожении местничества, зло смеялся над теми, для которых все равно,
Кто б ни был их родоначальник,
Мстислав, князь Курбский, иль Ермак,
Или Митюшка-целовальник,1*
и писал, что только дикость и невежество не уважают прошедшего: так, образованный француз и англичанин дорожит строкою старого летописца, где упомянуто имя его предка, но у калмыков нет ни дворянства, ни истории.2* Впрочем, поэт, простирая свое генеалогическое пристрастие слишком далеко, несколько преувеличивал древность своего рода, возводя его к прусскому выходцу Радше, приехавшему в Россию во время Александра Невского. От этого Радши Пушкины ведут свой род вместе со многими другими родами, настоящий же родоначальник фамилии Пушкиных был некто Григорий Пушка, живший, по некоторым соображениям, в начале XV века. С этого времени и начинаются упоминания о Пушкиных в исторических памятниках.
Со стороны матери род Пушкина также замечателен. Прадед его, по собственным словам Пушкина, был сын одного владетельного африканского князька, попал в Константинополь аманатом, а здесь, осьми лет от роду, куплен русским посланником и отослан в подарок Петру Великому. Петр очень полюбил его, и в русской службе негр Ганнибал дослужился до чина генерал-аншефа. Сын его, Осип Абрамович, служил во флоте и был женат на Марье Алексеевне Пушкиной. Дочь их, Надежда Осиповна, вышла потом за Сергея Львовича Пушкина, и от этого брака, 1799 года 26 мая, родился Александр Сергеевич. Гордясь своим родом, поэт нередко с заметным услаждением упоминает также и о своей африканской крови.
Отец Пушкина был богатый помещик, получивший блестящее французское образование, веселый, остроумный, живший в отставке в Москве в то время, как родился наш поэт. О домашнем воспитании молодого Пушкина мы знаем очень немногое, но, судя по общим чертам, сохраненным в воспоминаниях его родственников и друзей, можем думать, что в нем таится начало и основание многих качеств, впоследствии отличавших поэта. По тогдашнему обыкновению, его образование предоставлено было иностранным гувернерам, по большей части — французам, и между ними попалось несколько эмигрантов, в семействе господствовал французский язык, дом С. Л. Пушкина был открыт для всех эмигрантов, и библиотека его была наполнена французскими книгами, конечно, под стать общему настроению. Все это способствовало тому, чтобы развить в восприимчивой натуре Пушкина веселость, любезность, остроумие и вместе с тем сообщить ему то беспечное легкомыслие, ту небрежную поверхностность, которая старается обходить серьезные теоретические вопросы жизни. Значение этих черт в Пушкине мы еще увидим. С этим направлением соединялась природная леность и беззаботность поэта, которая в детстве его выражалась чрезвычайной неповоротливостью, сидячестью и молчаливостью. Родные сочли это признаком слабости и тупости умственных способностей, что для них еще более подтверждалось странною угрюмостью и робостью ребенка, которая, может быть, и произошла вследствие привычки слышать о себе постоянно невыгодное мнение. Большое влияние мог также иметь здесь и характер отца Пушкина, вспыльчивый и раздражительный, может быть не раз дававший себя знать мальчику. Говорят, что Пушкин, чтобы избавиться от требований — быть поживее, убегал нередко к своей бабушке, залезал в ее рабочую корзинку и по целым часам сидел, смотря на ее работу. Начиная с семилетнего возраста, его характер начинает изменяться, живая натура поэта вступает в свои права, освобождаясь от робкой лености и сосредоточенности. Но тем не менее впечатления детства оставили в нем следы на всю жизнь. Недоверчивость к силе собственной мысли, отвращение от упорной работы над теоретическими вопросами, уклончивость и нерешительное потворство в практических сношениях с людьми произошли весьма естественно из первых отношений Пушкина к своему семейству. Впоследствии, сознавши свои духовные силы, высоко поставленный во мнении общества, он научился уважать себя более, научился даже презирать толпу, но недостатки легкого французского воспитания помешали и здесь. Пушкин остановился на внешности, не нашел в себе того, что составляет истинную силу человеческой личности, и, сумевши сделаться до некоторой степени независимым от частных влияний, не мог освободиться от тяготения некоторых привычек жизни. Говоря о домашних влияниях на Пушкина, нельзя умолчать о няне его, Арине Родионовне. Она была для своего питомца представительницею русской народности: она ему передавала волшебные сказания русской старины, знакомила его с русской речью, внушала ему народные чувства и воззрения. Ей же, может быть, обязан он отчасти своим суеверием, которое обнаруживал во многих случаях жизни. Так, он участь своего таланта соединял с силою какого-то перстня, верил счастью серебряной копеечки, бывшей у него, верил предсказаниям, придавал таинственное значение дню вознесения, в который он родился, и пр. Впрочем, это опять могло быть естественным следствием его страстной, впечатлительной натуры, не направляемой строго логическим развитием. В первые годы молодости по этому же самому, конечно, он позволил себе слишком увлечься рассеяниями света, но уже в последние годы жизни он совершенно предался религиозному направлению.
Между тем с семи лет Пушкин быстро развивался. Прежняя неповоротливость заменилась даже резвостью. Чтение было его любимым занятием: он пожирал книги и, по замечанию Сергея Львовича, на одиннадцатом году знал уже наизусть всю французскую литературу. Блестящее общество, собиравшееся в доме Пушкиных, тоже не осталось, конечно, без влияния на развитие способностей молодого Пушкина. Скоро он начал и сам составлять французские стишки, в подражание тому, что читал и слушал, он устроил с сестрой своей нечто вроде театра и импровизировал для него комедийки. Прочитавши ‘Генриаду’,3* он написал даже поэму ‘Joliade’ в шести песнях, содержанием которой была война карлиц и карликов во времена Дагоберта. Но по-русски во все это время Пушкин почти ничего не писал.
Двенадцати лет Пушкин, при содействии В. Ф. Малиновского и А. И. Тургенева, поступил в Царскосельский лицей, только что учрежденный в то время (1811). Здесь скоро развились главные черты характера Пушкина. Его живость и ветреность вызвали его острый ум на насмешки над товарищами, за что сначала его не любили и прозвали Французом, но, с другой стороны, добродушие и искренность его не могли не найти отзыва в кружке товарищей, и действительно, лицейские привязанности всегда были дороги сердцу Пушкина. Скоро проявилась в нем и любовь к литературе: в лицее издавалось при нем несколько рукописных журналов, в которых помещались его стихи. Особенно славились в кругу товарищей его эпиграммы. В науках же точных и требующих умственного усилия Пушкин всегда отставал. Еще в детстве плакал он над четырьмя правилами арифметики, а в лицее вот как аттестовал его Куницын в 1814 году: ‘Весьма понятен, замысловат и остроумен, но крайне неприлежеи. Он способен только к таким предметам, которые требуют малого напряжения, а потому успехи его очень невелики, особенно по части логики’. Эта заметка делает честь проницательности доброго профессора.
Зато литературой Пушкин занимался усердно вместе с своими друзьями, особенно с Дельвигом. Дельвиг убедил было его заниматься немецкой литературой, но Пушкин скоро бросил ее, вероятно потому, что это занятие требовало сильного напряжения. Любимой его литературой оставалась по-прежнему французская и отчасти итальянская, с которой он познакомился еще дома. В лицее он, кажется, занимался и латынью. Здесь он вел некоторое время свои записки, сохранившиеся отрывки которых показывают, что уже в то время он серьезно занят был литературой и предпринимал много литературных трудов в разных родах. Так хотел он писать ироическую поэму ‘Игорь и Ольга’, писал роман ‘Фотама, или Разум человеческий’, начинал какую-то комедию, задумывал представить картину Царского Села. Все это осталось неисполненным или неоконченным. Между тем Пушкин не переставал во все время лицейской жизни писать мелкие лирические стихотворения в подражание — частию французским поэтам, частию Державину, Батюшкову, Жуковскому, тогдашним корифеям нашей поэзии. По большей части это легкие, остроумные шутки, послания к друзьям и пиески в том неопределенно эротическом роде, какой мог быть доступен мальчику, знавшему наслаждения и страдания любви по прочитанным романам да но праздным мечтам воображения. Первое напечатанное его стихотворение было: ‘К другу-стихотворцу’ (‘Вестпик Европы’, 1814, июль, No 13), и затем в продолжение 1814—1817 годов стихи его постепенно помещались в ‘Вестнике Европы’, ‘Российском музеуме’, ‘Сыне отечества’ и ‘Северном наблюдателе’. Замечательно, что в то время Пушкин не увлекся одопением, которое тогда еще господствовало. Между лицейскими стихотворениями его находим только три или четыре пиесы возвышенно-бранного4* содержания. Это, конечно, дает очень выгодное понятие о поэтическом такте молодого Пушкина, который уже и в это время успел написать несколько пиес, ярко отличающихся и по стиху и по способу представления предметов от всего, что было до него. Стихотворение ‘Лицинию’, написанное в 1815 году, отличается даже благородством и силою мысли более, чем некоторые из зрелых созданий Пушкина, в которых он, переставая быть просто художником, решался затрогивать высокие общественные вопросы. Впрочем, судя по тому, что в один год с ‘Лицинием’ написаны Пушкиным ‘Воспоминания в Царском Селе’, ‘Наполеон на Эльбе’ и др., можно думать, что и тогда поэт не был слишком предан мыслям, выраженным им в стихах своих. Вероятно, это было у него просто мгновенная вспышка, не мешавшая его мирно-эпикурейским наклонностям, которые решительно преобладают в общей массе его лицейских стихотворений. Изредка появляется в них оттенок элегической грусти, которая впоследствии так превосходно завершала часто его живые порывы и придавала такую поэтическую прелесть его изображениям. 9 июня 1817 года Пушкин был выпущен из лицея, а 13 июля определен в Коллегию иностранных дел. На лето, впрочем, он отправился в свое псковское имение, Михайловское, которое потом играло такую важную роль в его поэтической жизни. Три года затем он прожил в Петербурге, предаваясь всем увлечениям и излишествам молодости. Он был в это время принят в кругу петербургских литераторов как уже известный писатель. Еще в лицее напутствованный благословением Державина, ободренный потом благосклонностью Карамзина, юноша-поэт скоро обратил на себя внимание Жуковского и других заслуженных писателей, введен был в Арзамасское общество литераторов, познакомился с Катениным, которого он всегда чрезвычайно уважал, как умного критика. В 1820 грду явилась его поэма ‘Руслан и Людмила’, по прочтении которой Жуковский подарил Пушкину портрет свой с надписью: ‘Ученику от побежденного учителя’, хотя, собственно, произведение это и не заслуживало еще такой восторженной похвалы. При всем старании подделаться под лад русских народных сказок, оно очень мало имеет в себе народного и довольно бедно в поэтическом отношении. Впрочем, поэма эта, начатая еще в лицее, окончена была уже на Кавказе.6* В Петербурге же Пушкин в это время писал мало, да и то большею частию такие стихотворения, которых нельзя было печатать и которых впоследствии он сам стыдился. Это были большею частию едкие эпиграммы и разные пиески нескромного содержания. В 1820 году перевели его в службу на Кавказ. Последующие произведения поэта доказали, что обнаруженное им направление не было глубоко в его душе, а привилось к нему только вследствие внешних обстоятельств, не могших не подействовать на страстную, пламенную натуру его.
Пять лет провел Пушкин на юге России, подарившем его многими прекрасными вдохновениями. Большую часть этого времени прожил он в Кишиневе и Одессе, что, впрочем, не мешало ему странствовать по Крыму и Бессарабии, присматриваясь к тамошним цыганам и грекам.
Это время осталось памятным для его развития. Он много писал здесь и скоро приобрел громкую славу на Руси. В 1822 году явился его ‘Кавказский пленник’, в. 1824 — ‘Бахчисарайский фонтан’. ‘Пленник’ стоит уже выше ‘Руслана’, хотя и о нем еще сам Пушкин говорит впоследствии: ‘Все это слабо, молодо, незрело, но многое угадано и выражено верно’. На этой пиесе, равно как и на.’Гирее’, заметны еще следы влияния Байрона. Тогда же начаты ‘Онегин’ и ‘Цыганы’. Лирические произведения во все это время без перерыва печатались в журналах, и в 1826 году явилась в печати первая часть собрания их.
В конце 1824 года приехал он в свое Михаиловское и здесь в уединении Псковской губернии прожил до 1826 года. Здесь посетили его друзья, и между прочими Языков. Во все это время он очень много работал. Здесь были написаны шесть глав ‘Онегина’, ‘Граф Нулин’, начат ‘Борис Годунов’. Лирические стихотворения, относящиеся к этому году, поражают оттенком тихой грусти, которая с этих пор делается неразлучной спутницей его музы. Особенно поражает этим трогательным чувством стихотворение ’19-е октября’.
Во время пребывания своего в псковском уединении Пушкин особенно обратился к изучению русской народности. Он неоднократно посещал в это время Псков, молился в его монастырях (Печерском и Светогорском, возле самого Пскова), рассматривал памятники его исторической древности на месте первого водворения князей русских (в Изборске) и тем приготовлял уже себя к тому делу, которое потом ему должно было выполнить в отношении к поэтическому и историческому изображению судеб России. Но особенно занимало его в то время наблюдение над языком и нравами народа. Он переодетый ходил даже иногда по базарам псковским для изучения живой народной речи. Кроме того, он собирал тогда народные песни и записывал сказки, которые сказывала ему няня Арина Родионовна.
3 сентября 1826 года Пушкин переехал в Москву. Всеми здесь он принят был с энтузиазмом. Его долговременное отсутствие еще увеличило его славу как поэта и придало особенный интерес его личности. В упоении славы, дружбы и светских веселостей провел он всю зиму, почти не трогая пера. С 1827 года он принял деятельное участие в новом журнале, предпринятом г. Погодиным, — ‘Московском вестнике’. В этом же году издал он своих ‘Цыган’, в 1828 году явились три главы ‘Онегина’, в 1829 году — ‘Полтава’, поразившая всех стальною крепостью и силою стиха, и две книжки лирических стихотворений. Слава его достигла высшей степени. Каждое новое его произведение мгновенно разлеталось по всем концам России, читалось, переписывалось, заучивалось. Книгопродавцы наперерыв покупали его произведения и платили ему по 10 рублей за стих. Таким образом, Пушкин с справедливою гордостью мог сказать о себе, что он один из первых у нас развил книжную торговлю.
В 1829 году Пушкин еще раз съездил на Кавказ и возбудил всеобщие ожидания новых творений, посвященных интересной стране. Действительно, плодом этой поездки было — ‘Путешествие в Арзрум’ и стихотворения: ‘Дон’, ‘Делибаш’, ‘Монастырь на Казбеке’, ‘Кавказ’, ‘Обвал’.
В 1830 году кончен ‘Онегин’ и издан ‘Борис Годунов’, это величайшее драматическое произведение русской литературы, хотя и погрешающее в неловкой идее, в которой Пушкин суеверно следовал Карамзину.6* В этом же году Пушкин принимал большое участие в основании ‘Литературной газеты’ Дельвигом. Вообще 1830 год весьма замечателен в жизни Пушкина как поэта и как человека. 21 апреля этого года он сделался счастливым женихом H. H. Гончаровой, которую узнал и полюбил еще в 1828 году. В августе же он должен был, по хозяйственным делам, ехать в нижегородскую свою вотчину, село Болдино. Здесь застала его холера, и он принужден был пробыть там до декабря. Это время было для пего временем самой плодотворной деятельности. В три осенние месяца написаны: ‘Скупой рыцарь’, ‘Моцарт и Сальери’, ‘Пир во время чумы’, ‘Каменный гость’, ‘Летопись села Горохина’, ‘Повести Белкина’ и около тридцати мелких стихотворений. ‘Онегин’ окончен здесь же.
Наконец в феврале 1831 года совершилась свадьба Пушкина в Москве. Скоро после того переехал он в Петербург и здесь принялся за собрание материалов для истории Петра Великого. Между тем в то же время привлек его внимание один из любопытнейших эпизодов русской истории — бунт Пугачева, и в следующие два года он написал его историю и повесть из этого же времени — ‘Капитанскую дочку’. Вообще Пушкин склоняется теперь все более к эпосу и более начинает писать прозой. Он сам говорил, что лирические пиесы можно писать только до 35 лет, когда еще чувства свежи и молоды. К 1832 году относятся также ‘Дубровский’ и ‘Русалка’.
В 1833 году Пушкин совершил поездку в Казань и Оренбург для собрания на месте сведений о Пугачеве. Летом этого года перевел он ‘Песни западных славян’, а осенью кончил ‘Медного всадника’. К тому же году относятся, вероятно, статьи, известные под общим названием ‘Мыслей на дороге’. В следующие два года Пушкин напечатал в ‘Библиотеке для чтения’ ‘Пиковую даму’, ‘Кирджали’ и ‘Гусара’. За последнюю пиесу, в которой, между прочим, мастерски очерчен тип старого гусара, он получил от Смирдина 2000 рублей. Тогда же выдал он четвертую книжку своих стихотворений и написал ‘Египетские ночи’.
Последний год жизни поэта занят был изданием журнала, о котором давно он думал и хлопотал, но которого все не успевал начать. Приступив наконец к изданию ‘Современника’, Пушкин с увлечением принялся за него, желая сделать из него издание с благородным, серьезным тоном и характером, которое могло бы противодействовать легкому, насмешливому взгляду на литературу, развивавшемуся тогда в ‘Библиотеке для чтения’. В журнале Пушкина приняли участие Гоголь, Жуковский, князь Вяземский. Сам издатель чрезвычайно много работал для журнала, помещая в нем особенно много прозаических статей.
Стихотворения Пушкина в последнее время отличаются особенно религиозным характером. Он даже занимался в это время переложением житий святых и чуть ли не участвовал в составлении ‘Словаря святых, прославленных в российской церкви’.7* Он обещал идти еще дальше по этому пути, но судьба не дала ему выразить этого направления ни в каком великом издании. Страшный удар поразил поэта в то самое время, когда он готовился изумить Россию новыми творениями, каких от него не ожидали.
27 января 1837 года он ранен на поединке Георгом Геккерном (Дантесом) и 29-го скончался. Грустно рассказывать трагическую историю его кончины, впрочем, описание ее читала уже вся Россия в дивном письме Жуковского к отцу поэта. В последние дни жизни поэта русская публика выказала к нему свое участие. Во время предсмертной агонии дом его с утра до вечера полон был народом, и целые толпы стояли на улице, желая иметь известие о его положении. Тысячи народа собрались в день его погребения, чтобы в последний раз взглянуть на своего любимого поэта. Тело Пушкина предположено было отправить в Святогорский Успенский монастырь, находящийся в четырех верстах от Михайловского. Для избежания шумного многолюдства при проводах тело отправили в самую полночь, и об этом знали только немногие, самые близкие друзья его. Л. И. Тургенев проводил его до последнего жилища.
Прошло двадцать лет со времени смерти великого поэта. Умолкли личные страсти и предубеждения против него, охладели и пламенные увлечения тогдашних юношей. Русская публика привыкла к имени Пушкина, как своего великого национального поэта. Она до сих пор его перечитывает и наслаждается живою прелестью его стихов. Она теперь еще лучше понимает его, нежели в то время, когда новость и блеск его произведений, ослепляя все глаза и увлекая все сердца, препятствовали холодному, правильному рассмотрению сущности характера его произведений. Теперь для Пушкина настало потомство. Не те уже мы, каковы были четверть века тому назад.
Бесцельное направление исключительной художественности для нового поколения — уже прошедшее, имеющее только свою, долю исторического значения. В этом прошедшем яркой звездой красуется Пушкин, и заря нового литературного движения, конечно, не потемняет еще его блеска. Еще мы можем им любоваться, еще мы чувствуем и на себе отражение того блеска, который недавно был восхваляем как солнечное сияние. Теперь мы понимаем возможность иного, еще более яркого и благотворительного светила на горизонте русской поэзии — светила, в лучах которого потонут все наши звезды. Но пока оно взойдет, у нас еще долго будут ярко блестеть лучи поэзии Пушкина.
Значение Пушкина огромно не только в истории русской литературы, но и в истории русского просвещения. Он первый приучил русскую публику читать, и в этом состоит величайшая его заслуга. В его стихах впервые сказалась нам Живая русская речь, впервые открылся нам действительный русский мир. Все были очарованы, все увлечены мощными звуками этой неслыханной до тех пор поэзии. Прежде того поэты русские в наемном восторге воспевали по заказу иллюминации, праздники и другие события, о которых сами не имели никакого понятия и до которых целому народу не было никакого дела. Потом, освободившись от этого шутовского занятия, эти почтенные люди обратились к гуманным идеям, но, по обыкновению, поняли их совершенно отвлеченно от жизни и начали строить здание золотого века на грубой почве. Таким образом, литература ударилась в сентиментальность: оставляя в стороне существенные бедствия, плакали над вымышленным горем,8* преклоняясь пред господствующим пороком, казнили порок небывалый и венчали идеальную добродетель. Убедившись наконец в бесплодности этого слезного направления, с начала нынешнего столетия поэзия наша решается сознаться, что действительный мир не так хорош, как она его изображала. Но зато она нашла утешение нам в каком-то другом, эфирном, туманном мире, среди теней, привидений и прочих призраков. Она грустила о чем-то, темно и вяло воспевала и нечто, и туманную даль,9* стремилась к чему-то неведомому. Из земных предметов она удостоивала воспевать только возвышенные чувства да эротический разгул. Пушкин в первые свои годы заплатил дань каждому из этих направлений, но скоро он умел освободиться от них и создать на Руси свою самобытную поэзию. Воспитанный в семействе и в жизни, учившийся в то время, когда после событий Отечественной войны русские стали приходить к самосознанию, имевший случай войти в соприкосновение со всеми классами русского общества, — Пушкин умел постигнуть истинные потребности и истинный характер народного быта. Он присмотрелся к русской природе и жизни и нашел, что в них есть много истинно хорошего и поэтического. Очарованный сам этим открытием, он принялся за изображение действительности, и толпа с восторгом приняла эти дивные создания, в которых ей слышалось так много своего, знакомого, что давно она видела, но в чем никогда не подозревала столько поэтической прелести. И Пушкин откликнулся на все, в чем проявлялась русская жизнь, он обозрел все ее стороны, проследил ее во всех степенях, во всех частях, ничему не отдаваясь исключительно. Мы не считаем этой разнохарактерности, этого отсутствия резко обозначенного направления особенным достоинством поэта, как хотели некоторые, но мы убеждены, что это было необходимым явлением, принадлежащим самому времени. Так было у нас с наукой, когда первый русский ученый, открывший нам, что есть науки, должен был сам сделаться и химиком, и физиком, и историком, и политико-экономом, и оратором, и вдобавок еще — пиитом.10* Так было при начале нашей поэзии, когда в одном лице мог совмещаться одописец, баснописец, сатирик, элегист, трагик, комики пр.11* Так было и теперь при открытии действительности: это был еще новый, неизведанный мир, трудно было решиться избрать в нем что-нибудь одно. Нужно было попробовать много разных дорог, прежде чем остановиться на какой-нибудь из них. Все привлекало к себе, все казалось столь прекрасным, что невольно вырывало сладкие звуки восторга и очарования из молодой груди поэта. И толпа внимала ему с благоговейной любовью: для нее этот стих, эти образы были светлым воспоминанием того, о чем до сих пор она не смела и думать (иначе), как о пошлой прозе, как о житейских дрязгах, от которых надобно стараться держать себя подальше. И в этом-то заключается великое значение поэзии Пушкина: она обратила мысль народа на те ‘предметы, которые именно должны занимать его, и отвлекла от всего туманного, призрачного, болезненно-мечтательного, в чем прежде поэты находили идеал красоты и всякого совершенства. Поэтому не должно казаться странным, что очарование нашим бедным миром так сильно у Пушкина, что он так мало смущается его несовершенствами. В то время нужно было еще показать то, что есть хорошего на земле, чтобы заставить людей спуститься на землю из их воздушных замков. Время строгого разбора еще не наступало, и Пушкин не мог вызвать его ранее срока. Да это было бы и бесполезно: немногие избранные тогда поняли бы его, а масса осталась бы при своих мечтаниях. Теперь же стих Пушкина приготовил форму, в которой уже могли потом явиться высшие создания, а его влияние на публику сделало ее способнее к принятию и пониманию этих созданий. Она поняла уже цену жизни в сладкозвучных строфах Пушкина, и теперь самое горькое негодование на житейскую пошлость только подвинет людей к исправлению, а не унесет их от земной действительности в надзвездные пространства.
Так теперь смотрим мы на историческое значение поэзии Пушкина. Но в его время нельзя еще было ясно понять этого, и он сам не сознавал вполне своего назначения. Это, конечно, и не могло быть иначе: как поэт, Пушкин прежде всех сам должен был увлечься тем, чем увлекал других, как поэт известного времени и народа, он должен был прежде всего принадлежать своему времени, своему народу. Он не был из числа тех титанических натур, которые, сознав свое разумное превосходство, становятся над толпою в уединенном величии, не наклоняясь до ее понятий, не возбуждая ее сочувствий, довольные только собственной силою. Нет, Пушкин шел в уровень с своим веком. Несмотря на свои уверения о презрении к толпе, он угождал ей, иначе нельзя было бы объяснить того громадного успеха, каким он пользовался в публике. Она никогда не награждает особенной любовью того, что выше ее понятий. Оценка гениев, опередивших свой век, совершается в потомстве.
Впрочем, и Пушкин не всегда следовал своему правилу:
К чему бесплодно спорить с веком?
Обычай — деспот меж людей.12*
Его богато одаренная, пламенная и благородная натура не всегда подчинялась требованию обстоятельств. Даже можно сказать больше: всматриваясь ближе в субъективный характер поэзии Пушкина, мы находим в нем постоянное искание чего-то, не удовлетворимое настоящим. Его лирика полна грусти, и если эта грусть не глубока, если она тотчас же рассеивается принужденной улыбкой, то причина этого всего более, конечно, заключается в легкости теоретического образования поэта, при котором он не мог даже задать себе серьезного вопроса о том, что за идея лежит в основании его грустных порывов. Но для нас грусть поэта понятнее теперь, чем для него самого. Мы видели, в жизни его было время, когда ему были новы все впечатления бытия,
Когда возвышенные чувства,
Свобода, слава и любовь,
И вдохновенные искусства
Так сильно волновали кровь.13*
Живописная природа Кавказа и Тавриды скоро заменила для него все внутренние вопросы. Отстранив от себя всякую внешнюю цель, всякое постороннее стремление, он заключился в тесном круге исключительного служения искусству, в сфере чистой художественности. Он прекрасно выполнил свою задачу. Напрасно старался он оправдывать себя тем, что служение муз не терпит суеты. Напрасно он бросал в толпу презрительный вопль:
Подите прочь! Какое дело
Поэту мирному до вас?14*
Напрасно — потому что не толпа, а внутреннее состояние тревожило его благородную душу, и эти тревоги тяжело отзываются в его произведениях. Они появляются на краткое мгновение, но тем более имеют для нас значения, что каждый раз поэт ничем не разрешает своих сомнений и страданий, а отделывается от них шуткой или усилием забыть их. Таким образом, грустное чувство беспрестанно возобновляется у него с новою силою и дает нам видеть, что он не был доволен своей ролью беспечного художника. ‘Я разумею ничтожность жизни, — говорит он, — и мало к ней привязан я…’15* Он называет свет пустым и боится, чтобы душа его не охладела в мертвящем упоенье света. Он жалеет о своей молодости:
Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана…
Что наши лучшие мечтанья,
Что наши свежие желанья
Истлели быстрой чередой.16*
Он трепещет и проклинает, воспоминая о своей прошедшей жизни, он страдает при мысли о том, что пережил свои мечты. Он изнемогает под этим страданием, говоря:
Цели нет передо мною,
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.17*
Его последние элегии полны жгучей, безотрадной горести. Он чувствует, что жизнь не дает ему успокоения, и говорит:
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущее волнуемое море.
И каким отчаянием отзываются самые звуки надежды, которыми он хочет утешить себя:
Но не хочу, о други, умирать.
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать,
И ведаю, — мне будут наслажденья
Средь горестей, забот и треволненья,
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь…18*
Какое жалкое утешение! Только тот, в ком убита всякая вера в действительное счастье, может мечтать о том, как он будет наслаждаться вымыслами. И это намеренное желание обольщать себя составляет главный недостаток Пушкина. Он не находил выхода из своих сомнений и восклицал:
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман,18*
и — успокоивался… но не надолго.
В последнее время своей жизни он нашел более прочное успокоение — в религии. Здесь, конечно, должно было последовать полное примирение, здесь был конец тревожной борьбе. Мы считаем несправедливым мнение тех, которые Предполагают, что Пушкин мог еще впоследствии явиться нам в новом, еще не виданном свете, с плодами нового самобытного развития. Нет, он уже пришел к своей пристани, измученный битвою жизни. Он мог подарить нам много новых, высокохудожественных произведений, но в характере его поэзии нельзя уже было предвидеть нового, высшего развития.
Но, несмотря на свои понятия об искусстве как цели для себя, Пушкин умел, однако, понимать и свои обязанности в отношении к обществу. В своем ‘Памятнике’ он ставит себе в заслугу не художественность, а то,
Что чувства добрые он лирой пробуждал,
Что прелестью живой стихов он был полезен20*
И милость к падшим призывал.
Заметим также, что Пушкину принадлежит мысль ‘Ревизора’ и ‘Мертвых душ’ и что он вызвал Гоголя на обработку этих сюжетов. Это показывает, что в его душе всегда таилось сознание того, что нужно для нашего общества.
В образах, созданных самим Пушкиным, действительно можно видеть некоторые затаенные мысли, очень гармонирующие с его настроением вечного, неудовлетворяемого беспокойства. Его Онегин не просто Светский фат, это человек с большими силами души, человек, понимающий пустоту той жизни, к которой призван он судьбою, но не имеющий довольно силы характера, чтобы из нее выбраться. Его Алеко — тоже своего рода Онегин, бежавший от света к цыганам с тем же похвальным намерением, с каким крыловский волк бежал в Аркадию.21* И поэт с заметной любовью описывает цыганский табор, простую жизнь и нравы цыган, как бы стараясь обмануть собственное чувство. Но Алеко и здесь встречает горе и измену. Конечно, это его вина более, нежели тех, к которым он пришел и которых счастье разрушил, но поэт как будто рад этому случаю успокоить себя мыслью, что на земле нигде нет счастия. И вот он пишет свой грустный эпилог:
Но счастья нет и между вами,
Природы бедные сыны,
И под надранными шатрами
Живут мучительные сны… и пр.
Для своего успокоения он не хочет понять даже образ, им самим созданный.
Мы не хотели писать разбора всех произведений Пушкина, и потому читатель не будет, конечно, обвинять нас за то, что мы ни слова не сказали о многих из замечательных творений поэта. Говоря о них, нельзя ограничился несколькими словами, а пределы нашей статьи очень невелики. Впрочем, если бы мы и пустились в подробный рассказ, то, конечно, ничего нового не могли бы сказать после замечательных статей о Пушкине, писанных Белинским, в ‘Отечественных записках’ 1843—1846 годов. Мы ограничились только общими замечаниями о характере поэзии Пушкина, особенно лирической, которая представляет более возможности следить за направлением и духовным развитием самого поэта, и, перечитав его, мы можем сказать теперь с полным уважением к славному имени: Пушкин оказал благотворное влияние, обративши взор народа на дорогу, по которой должны были пройти другие. Он не высказал полного смысла явлений русской природы и жизни, но зато со_ стороны формы он сделал из них все, что можно было сделать, не касаясь внутреннего содержания их. И оттого-то после Пушкина уже не могло удовлетворять простое изображение предмета, от поэта потребовали, чтобы он дал смысл описываемым явлениям, чтобы он умел схватить в своих творениях не одни видимые отличия предмета, но и самый его внутренний характер. Вследствие этих требований явился новый период литературы, которого полнейшее отражение находим в Гоголе, но которого начало скрывается уже в поэзии Пушкина.
Аничков — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. В. Аничкова, тт. I—IX, СПб., изд-во ‘Деятель’, 1911—1912.
Белинский — В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, тт. I—XIII, М., изд-во Академии наук СССР, 1953—1959.
Герцен — А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах, тт. I—XXIII, М., изд-во Академии наук СССР, 1954—1961 (издание продолжается).
ГИХЛ — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений в шести томах. Под ред. П. И. Лебедева-Полянского, М., ГИХЛ, 1934—1941.
ГПБ — Государственная публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
Изд. 1862 г. — Н. А. Добролюбов. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), тт. I—IV, СПб., 1862.
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.
ЛБ — Гос. библиотека СССР им. В. И. Ленина.
Лемке — Н. А. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений под ред. М. К. Лемке, тт. I—IV, СПб., изд-во А. С. Панафидиной, 1911 (на обл. — 1912).
Летопись — С. А. Рейсер. Летопись жизни и деятельности Н. А. Добролюбова, М., Госкультпросветиздат, 1953.
ЛН — ‘Литературное наследство’.
Материалы — Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861—1862 годах (Н. Г. Чернышевским), т. 1, М., 1890 (т. 2 не вышел).
Пушкин — А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах, М.—Л., изд-во АН СССР, 1949.
Салтыков — Н. Щедрин (M. E. Салтыков). Полное собрание сочинений, тт. I—XX, М.—Л., ГИХЛ, 1933—1941.
‘Coвp.’ — ‘Современник’.
Указатель — В. Боград. Журнал ‘Современник’ 1847—1866. Указатель содержания. М.—Л., Гослитиздат, 1959.
ЦГАЛИ — Центральный гос. архив литературы и искусства (Москва).
ЦГИАМ — Центральный гос. исторический архив (Москва).
Ц. р. — Цензурное разрешение.
Чернышевский — Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I—XVI, М., ГИХЛ, 1939—1953.
В томе I публикуются статьи, рецензии и другие работы Добролюбова, написанные им с апреля 1853 по июнь 1857 года включительно, в основном это произведения Добролюбова-студента.
Среди них большое место занимают учебные работы (‘О Виргилиевой ‘Энеиде’ в русском переводе г. Шершеневича’, ‘О Плавте и его значении для изучения римской жизни’, ‘О древнеславянском переводе хроники Георгия Амартола’ и др.), которые Добролюбов связывал со своими научными и общественными интересами, стремился в них выработать свой собственный взгляд на предмет.
Другая группа публикуемых материалов — документы общественно-политической борьбы Добролюбова в эти годы (‘Письмо к Н. И. Гречу’, ‘Слухи’), без них нельзя верно представить себе формирования революционно-демократического мировоззрения критика.
Наконец, том содержит собственно критические произведения — статьи и рецензии, которыми дебютировал Добролюбов в журналах и в отдельных изданиях (‘Собеседник любителей российского слова’, ‘Александр Сергеевич Пушкин’, ‘А. В. Кольцов. Его жизнь и сочинения’, ‘Сочинения графа В. А. Соллогуба’ и др.).
Впервые включаются в собрание сочинений Добролюбова: ‘Письмо к Н. И. Гречу’, ‘Литературная заметка’, (‘Проект социально-политической программы’), ‘Заграничные известия’, ‘Дифирамб земле русской’, опубликованные ранее в различных изданиях.
Сноски, принадлежащие Добролюбову, обозначаются в томе цифрами, такими же цифрами обозначены переводы, сделанные редакцией, с указанием — Ред. Цифры со звездочкой отсылают читателя к примечаниям.
Примечания к работе ‘О Виргилиевой ‘Энеиде’ в русском переводе г. Шершеневича’ написаны А. В. Болдыревым и И. М. Тройским, ‘О Плавте и его значении для изучения римской жизни’ — И. М. Тройским.
Все редакторские переводы с греческого языка сделаны Г. Г. Шаровой, с латинского — И. М. Тройским.
Впервые — ‘Русский иллюстрированный альманах’, СПб., 1858, стр. 1—12, за подписью ‘Н. Лайбов’, с датой: ’23 сентября 1856′.
История создания альманаха подробно рассказана Добролюбовым в дневнике от 12 января 1857 года. Ц. р. альманаха — 10 мая 1857 г., но вышел он фактически в 1858 году. Как установлено Ю. Г. Оксманом (ГИХЛ, I, стр. 618), Добролюбов использовал данные книги П. В. Анненкова ‘Материалы для биографии Пушкина’ (СПб., 1855), а в качестве идейного источника — цикл статей о Пушкине Белинского и большую рецензию Чернышевского на Сочинения Пушкина в изд. П. В. Анненкова, 1855 (см.: Чернышевский, II, стр. 424—516).
Добролюбов в основном повторил мысли Белинского и Чернышевского о реализме и гуманности, о форме и содержании поэзии Пушкина, о ее значении для развития русской образованности. Поэтому, уже сразу после написания статьи, Добролюбов счел, что ‘ровно ничего не сказал в ней’ (Дневник, 12 января 1857 г.), а впоследствии дал суровый отзыв о ней в рецензии на ‘Русский иллюстрированный альманах’ (‘Статейка о Пушкине… повторяет всем известные факты биографии Пушкина и всем известные мысли о его таланте’). Тем не менее в статье намечено оригинальное толкование последних лет жизни и творчества поэта как трагически противоречивых. Этот сложный подход к наследию Пушкина был развит Добролюбовым в рецензии на седьмой, дополнительный том сочинений Пушкина, выпущенный П. В. Анненковым. С другой стороны, мысли Чернышевского о содержании и форме поэзии Пушкина были оригинально разработаны Добролюбовым в статье ‘О степени участия народности в русской литературе’. Последующие суждения критика о Пушкине (в рецензиях на сборник ‘Утро’ и на ‘Перепевы’ Д. Д. Минаева) несколько изменят прежний взгляд на поэта, будут звучать полемически более заостренно.
1*. Неточная цитата из стихотворения ‘Родословная моего героя’ (1836).
2*. Пересказ мысли Пушкина из неоконченной статьи ‘Опровержение на критики’ (1830).
3*. ‘Генриада’ (1728) — эпическая поэма Вольтера.
4*. Бранный — военный.
5*. Поэма была закопчена еще до ссылки (Пушкин был выслан не на Кавказ, а на Украину).
6*. Очевидно, Добролюбов, вслед за Белинским (см.: Белинский, VII, стр. 508—526), считал, что Пушкин в драме полностью заимствовал историческую концепцию Карамзина из ‘Истории государства Российского’, и в первую очередь — идею об этических причинах трагедии Годунова (злодейское убийство царевича Димитрия и затем — моральные страдания Годунова и осуждение народа).
7*. Легенда о религиозном характере творчества Пушкина 1830-х годов опровергнута советским литературоведением. Ее развивал в ‘Материалах для биографии А. С. Пушкина’ (СПб., 1855) П. В. Анненков, откуда и черпал сведения Добролюбов. Именно в этой книге говорится о выписках Пушкиным ‘житий святых’ из ‘Пролога’ (см. стр. 386—387) и о возможном участии поэта в ‘Словаре историческом о спитых, прославленных в российской церкви, кн. Д. А. Эристова’, СПб., 1836 (стр. 387).
8*. Намек на H. M. Карамзина, см. в его ‘богатырской сказке’ ‘Илья Муромец’:
Ах! не все нам реки слезные
Лить о бедствиях существенных!
На минуту позабудемся
В чародействе красных вымыслов!
9*. Перифраз из пушкинских оценок Владимира Ленского (‘Евгений Онегин’, гл. II, строфа X, гл. VI, строфа XXIII). Речь идет о романтизме.
10*. Подразумевается М. В. Ломоносов.
11*. Имеется в виду А. П. Сумароков.
12*. Цитата из главы I ‘Евгения Онегина’ (строфа XXV).
13*. Цитата из стихотворения ‘Демон’ (1823).
14*. Цитата из стихотворения ‘Поэт и толпа’ (1828), с неточной пунктуацией.
15*. Неточная цитата из главы II ‘Евгения Онегина’ (строфа XXXIX).
16*. Неточная цитата из главы VIII ‘Евгения Онегина’ (строфа XI).
17*. Цитата из стихотворения ‘Дар напрасный, дар случайный…’ (1828).
18*. Две цитаты из стихотворения ‘Элегия’ (1830), вторая — неточная.
19*. Цитата из стихотворения ‘Герой’ (1830).
20*. Что прелестью живой стихов он (я) был полезен… — По цензурным условиям в XIX веке эта строка печаталась вместо строки ‘Что в мой жестокий век восславил я свободу’.
21*. Имеется в виду басня И. А. Крылова ‘Волк и кукушка’ (1813).