Александр Николаевич Серов, Толстой Феофил Матвеевич, Год: 1874 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 48 минут(ы)

АЛЕКСАНДРЪ НИКОЛАЕВИЧЪ СРОВЪ
1820—1871.

Воспоминанія . М. Толстаго.

Въ отрывк изъ ‘Воспоминаній’, напечатанномъ въ ‘Русской Старин’, 1871 г. (т. III, стр. 421—456) говоря о М. И. Глинк и его эпох, я выразилъ, между прочимъ, опасеніе, чтобы меня не упрекнули за то, что я вывелъ преждевременно на показъ свою личность и заговорилъ о себ, какъ о мертвомъ, — опасенія мои, повидимому, были напрасны, такъ какъ отъ многихъ современниковъ описанной мною эпохи получилъ письменные сочувственные отзывы. Вотъ что писалъ мн, напримръ, князь Дмитрій Александровичъ Оболенскій, нын вице-президентъ императорскаго русскаго музыкальнаго общества:

‘Сейчасъ прочелъ я вашу статью въ ‘Русской Старин’. Очень радъ ея появленію. Она врно возстановляетъ истину. Я очень хорошо помню эпоху, о которой идетъ рчь. Все это происходило именно такъ, какъ вы пишете. Мн тяжело было читать въ Запискахъ Глинки т мста, въ которыхъ онъ отзывается о васъ не вполн дружелюбно’.

‘До появленія ‘Жизни за Царя’, мы знали только романсы: Варламова, Алябьева, Верстовскаго, Гурилева и Ваши, и вся Россія ихъ пла. Печальный исходъ съ вашимъ ‘Birichino’ (опера на итальянскомъ текст) мн очень памятенъ……..

‘Музыкальный разборъ вашъ ‘Жизни за Царя’ могъ казаться Глинк не довольно строгимъ и глубокимъ, но на массу диллетантовъ онъ подйствовалъ сильне и плодотворне, чмъ разноглагольствованія другихъ рецензентовъ.. Все это считаю долгомъ справедливости высказать вамъ и кончить словами: ‘Да не смущается сердце ваше’. Вы въ свое время длали дло и продолжаете его длать. Это несомннно’.

Я печатаю это письмо для того, чтобы доказать, что въ артистическихъ нашихъ кружкахъ, къ сожалнію, существовали и еще существуютъ антагонизмъ и рознь, сильно вредящіе развитію искусства……

Съ невниманіемъ, почти съ пренебреженіемъ, относятся у насъ къ памяти умершихъ нашихъ художниковъ, такъ напримръ, объ артистической дятельности А. C. Даргомыжскаго не сказано почти ничего путнаго.

Я все выжидалъ, не появится-ли хотя краткій біографическій очеркъ покойнаго А. Н. Срова. У него было много враговъ, но были также и усердные поклонники, которымъ, конечно, извстна и критическая, и артистическая дятельность покойнаго, но до сихъ шоръ нтъ еще ничего, за исключеніемъ краткаго некролога, напечатаннаго въ календар г. Суворина (за 1872 г.) и небольшой статьи, напечатанной въ No 40 ‘Голоса’, въ 1871 г._: подъ заглавіемъ: ‘Послдніе три часа жизни А. H. Срова’ {Эта, въ высшей степени интересная, статья принадлежитъ перу г. Славинскаго — одного изъ приближенныхъ къ покойному А. Н. Срову. . Т.}.

Вотъ почему я ршился сдлать новую выписку изъ ‘Замогильныхъ моихъ записокъ’. Чистосердечное, откровенное описаніе долголтнихъ моихъ столкновеній и, подъ конецъ его жизни, почти дружныхъ сношеній съ покойнымъ Сровымъ, могутъ послужить матеріаломъ для будущей его біографіи.

А. H. Сровъ родился 11-го января 1820 г. и скончался 20-го января 1871 г. {Сровъ воспитывался въ Училищ Правовднія, гд и кончилъ полный курсъ. Ред.}. Слдственно, всей жизни его было только 51-въ годъ и 9 дней.

Мало, очень мало для широкихъ замысловъ, наполнявшихъ его голову!

До 1851 г. въ артистическомъ мір имя Срова вовсе не было извстно. Покойный самъ сознавался, что онъ былъ самоучка, что наука музыкальнаго искусства, т. е., теорія и исторія музыки, давались ему туго. Вслдствіе этого, не смотря на громадный запасъ познаній и на сознаніе способности творчества, наполнявшаго его душу, А. H. Сровъ не ршался до тридцать перваго года своей жизни выступить на артистическое поприще. Какой поучительный примръ для скоросплыхъ, юныхъ писателей!…..

Съ 1851 г. начали появляться въ различныхъ нашихъ періодическихъ изданіяхъ какъ-то, въ ‘Современник’, въ ‘Библіотек для чтенія’, въ ‘Пантеон’ и ‘Сын Отечества’ — музыкальныя рецензіи, подписанныя неизвстнымъ именемъ Срова. Въ то время большинство читателей мало интересовалось спеціально-музыкальными вопросами, и потому на статьи Срова не многіе обратили вниманіе, но мн, какъ спеціалисту по части музыки и музыкальной критики, статьи эти были, конечно, извстны и я долго ломалъ себ голову, допытываясь: кто это изъ нашихъ музыкальныхъ, повидимому опытныхъ, дятелей скрывается подъ псевдонимомъ (какъ я полагалъ) Срова. Однажды я даже выразилъ печатно мое недоумніе и это послужило первымъ поводомъ къ неудовольствію противъ меня со стороны Срова, онъ долго не могъ мн простить, что я принялъ его настоящую фамилію за псевдонимъ. Впослдствіи я понялъ, какъ непріятно должно было отозваться это предположеніе въ гордой душ Срова, сознававшаго уже, что со временемъ онъ прославитъ это имя. Вскор я узналъ, что Сровъ озлобленъ противъ меня за эту выходку и грозитъ разгромить меня въ пухъ и прахъ. Дйствительно, нсколько времени спустя, появилась въ ‘Москвитянин’ 1854 г. ядовитая статья, подписанная Сровымъ. въ которой, говоря о моей рецензіи оперы Глинки ‘Жизнь за Царя’, Александръ Николаевичъ вопрошаетъ: ‘Для кого пишутся подобныя вещи? это просто-на-просто сугубая галиматья, т. е., такого рода галиматья, въ которой ни самъ авторъ, ни читатель ничего не понимаютъ’. Тмъ не мене, смло могу похвалиться, что я много помогъ покойному Александру Николаевичу стать твердою ногою на музыкально-критическомъ поприщ, предоставивъ ему возможность сосредоточить свою практическую дятельность въ спеціальной, по этому предмету, газет.

Вотъ какъ было дло. Въ начал 1855 г., г. Раппопортъ, тогда еще весьма молодой человкъ, задумалъ издавать еженедльную газету подъ названіемъ ‘Музыкальный и Театральный Встникъ’. Въ то время разршеніе на изданіе газеты или журнала давалось не легко, и вотъ почему, вроятно, г. Раппопортъ обратился ко мн съ просьбою — помочь ему въ этомъ дл. Мн удалось исходатайствовать требуемое дозволеніе, по отъ участія въ редакціи газеты я отказался, по недостатку свободнаго времени, указавъ г. Раппопорту на А. H. Срова, какъ на музыкальнаго критика, обладающаго и бойкимъ перомъ и значительнымъ запасомъ требуемыхъ свдній и познаній.

Г. Раппопортъ послушался моего совта и пригласилъ Срова въ качеств постояннаго и главнаго сотрудника. Не прошло трехъ мсяцевъ какъ весь нашъ музыкальный міръ заговорилъ о статьяхъ Срова. Титаническая гордость и самонадянность, сознаніе собственной силы и отрицаніе всхъ существующихъ до него русскихъ критиковъ — проглядывали въ каждой строк А. H. Срова. Это съ первыхъ же статей придало въ глазахъ тогдашней публики большой авторитетъ Срову.

Вотъ что сказано, между прочимъ, въ стать, озаглавленной: ‘Музыка и толки о ней’, помщенной въ 1-мъ No ‘Музыкальнаго и Театральнаго Встника’, вышедшаго въ свтъ 1-го января 1856 года.

‘У музыкальнаго критика главная цль должна заключаться въ томъ, чтобы всми доступными средствами дйствовать на воспитаніе музыкальнаго вкуса публики. Средства для этой благой цли очень разнообразны, напримръ, не исключаются даже и сатира, насмшки надъ нелпостями, надъ заблужденіями ложнаго вкуса, не исключается и жаркая, но благородная полемика съ лицами убжденій противоположныхъ’.

Программ на счетъ ‘сатиры, насмшки и жаркой полемики’ Сровъ остался вренъ до конца, но иногда онъ увлекался и выходилъ изъ предловъ спокойной, безпристрастной критики. Желая сразу заявить предъ читателями, что онъ превыше всхъ существовавшихъ до него русскихъ музыкальныхъ критиковъ, Александръ Николаевичъ говорилъ, между прочимъ, въ первой же своей стать, что ‘о музык у насъ судятъ или совершенные профаны, ничего не смыслящіе въ этомъ дл, или музыкальные фельетонисты, которые слегка, на лету успли понахватать кое-какихъ свдній о музык, самыхъ поверхностныхъ, слыхали и о контрапункт, и о ритм, и о каденціяхъ, и о прочихъ музыкальныхъ премудростяхъ, ни сколько не понимая, для чего пишутся музыкальныя статьи, не догадываясь о серьезной дли критики, принимаются эти господа щеголять передъ публикою своими глубокими познаніями, и, въ самомъ дл, нтъ ничего легче, какъ прослыть знатокомъ передъ незнатоками.’

‘Какой же результатъ подобныхъ музыкальныхъ рецензій?’ восклицаетъ авторъ. А вотъ какой: ‘Въ числ моихъ знакомыхъ’, говоритъ онъ’, есть много людей, которые искренно любятъ музыку, хорошо ее знаютъ и по этому самому положили себ за правило: никогда не читать ничего, что о музык пишется, считая все это праздною болтовнею, ни для кого не полезною, и вообще ршительными пустяками’.

Эта грозная выходка направлена была прямо противъ меня, т. е., противъ Ростислава, потому что въ то время, кром меня, никто не прибгалъ къ ученой терминологіи, говоря о музык. Первую свою статью Александръ Николаевичъ оканчиваетъ слдующими словами и пожеланіемъ: ‘Поле музыкальной критики у насъ въ Россіи почти не начинали воздлывать, а поле широкое, богатое… Между тмъ, въ русской читающей публик несравненно боле истиннаго критическаго смысла, чмъ во многихъ другихъ народахъ (напр., во французскомъ), это служитъ доказательствомъ блистательнаго состоянія русской литературной критики, которая во многихъ отношеніяхъ опередила вс иностранныя. Почему же не позволить себ думать’, восклицаетъ авторъ, ‘что постоянныя, дружныя, добросовстныя усилія могутъ, чрезъ нсколько лтъ, поставить и музыкальную критику въ Россіи на такое же видное и почетное мсто?’ Дйствительно, отчего же и не пожелать, но для этого необходимы, какъ сказано, дружныя, добросовстныя усиленія, а ихъ-то у насъ и не оказывалось, да и не оказывается понын. Каждый кружокъ тянетъ въ свою сторону и каждый готовъ утопить своего неединомышленника въ стакан воды {Вскор посл появленія ‘Музыкальнаго и Театральнаго Встника’, въ юмористическихъ листкахъ того времени стали появляться каррикатуры, изображающія Срова съ длинными волосами, а Ростислава съ длиннымъ носомъ. За каждымъ изъ нихъ толпились многочисленные ихъ сторонники. При каждомъ новомъ воспроизведеніи этой каррикатуры число послдователей Срова увеличивалось, а Ростислава — уменьшалось. Каррикатуристъ хотлъ выразить этимъ увеличивающійся съ каждою недлею авторитетъ Срова.}.

Поставивъ себя особнякомъ и поршивъ, что въ Россіи музыкальной критики до него не существовало, Александръ Николаевичъ приступилъ къ развнчанію европейскихъ знаменитостей. Громы его обрушились первоначально на Мейербера, какъ на композитора наиболе извстнаго и наиболе любимаго въ Россіи.

Въ 6-мъ No ‘Музыкальнаго и Театральнаго Встника’ (1856 г.) Александръ Николаевичъ прямо объявляетъ, что онъ не принадлежитъ къ числу жаркихъ поклонниковъ Мейерберовой музыки. ‘Есть люди, — говоритъ онъ, — которые нисколько не задумавшись, ставятъ Мейербера не только что выше всхъ современныхъ композиторовъ, но даже ставятъ просто на ряду съ первйшими геніями, на ряду съ Моцартомъ, Бетховеномъ! Такихъ отъявленныхъ мейерберовцевъ, — пишетъ онъ, — еще очень, очень много, и, къ сожалнію, даже между людьми, искренно любящими и понимающими музыку. Ршившись прямо высказать убжденія, совершенно противоположныя, ршившись постоянно, при каждомъ случа, ‘доказывать’ мейерберистамъ, до какой степени они заблуждаются, придавая своему полу-богу слишкомъ много значенія въ искусств, придавая ему качества, которыхъ въ немъ нтъ и въ помин, ршившись доказать, что пора, наконецъ, разжаловать Мейербера изъ безсмертныхъ геніевъ въ замчательные, но преходящіе, эфемерные таланты, — я знаю, что подниму противъ себя цлый ураганъ негодованія, тмъ не мене, я, какъ всегда, буду высказывать свои убжденія прямо на чистоту, не стсняясь какими-нибудь вншними условіями и въ полной увренности, что правда возьметъ свое’.

Дале Сровъ говоритъ, что тотъ, кто искренно, въ самомъ дл, любитъ музыку, положимъ, Бетховена, тотъ ршительно не можетъ восхищаться Мейерберомъ, а если встрчается еще много любителей музыки, въ которыхъ горячая любовь къ Бетховену (даже къ послднимъ его произведеніямъ) преспокойно помщается рядомъ съ фанатическимъ поклоненіемъ къ Мейерберу, то это значитъ только, что музыкальный вкусъ этихъ господъ еще не развитъ, что имъ не угодно отличатъ мишуру отъ золота, разноцвтный камешекъ — отъ брилліантовъ…

‘Надо хорошенько вникнуть въ стиль, въ манеру Мейербера’, — говоритъ Сровъ въ 7-мъ No ‘Музыкальнаго и Театральнаго Встника’, — ‘тогда легко убдиться, что весь этотъ стиль не больше, какъ декорація. Ученый контрапунктъ Мейербера не въ самомъ дл контрапунктъ, а только будто бы контранунктъ, строгость формы тоже только будто бы строгость, серьезность мысли тоже только для виду. Вообще можно сказать, что онъ морочитъ людей’.

Въ заключеніе этого строгаго приговора Сровъ утверждаетъ, что у Мейербера все основано на разсчет, что онъ ловкій дипломатъ и что не даромъ же остроумный Гейне постоянно величаетъ его — синьоромъ Джіакомо Макіавелли!

Мн кажется, что въ настоящемъ случа даровитйшій нашъ соотечественникъ, покойный А. H. Сровъ, поступалъ также макіавелически. Онъ очень хорошо зналъ, что ничто такъ не увлекаетъ читателей (по крайней мр, читателей той эпохи). какъ смлое, задорное порицаніе признанныхъ авторитетовъ. Онъ зналъ, что только этимъ способомъ онъ можетъ сразу озадачить, такъ сказать, публику, — и не погнушался прибгнуть къ этому средству. Разсчетъ Александра Николаевича оказался врнымъ. О смлыхъ выходкахъ его противъ Мейербера вс заговорили, а между тмъ, я не только убжденъ, но и имю доказательство, что даровитый авторъ ‘Рогнда’ не только не гнушался музыкою Мейербера, но и глубоко ей сочувствовалъ.

Однажды мы присутствовали съ нимъ на представленіи ‘Роберта’. Это было уже въ то время, когда полемическія наши препирательства были въ полномъ разгар, вслдствіе этого мы перестали кланяться другъ другу и тщательно избгали всякаго сближенія. Въ представленіи, о которомъ идетъ рчь, въ партер было довольно пусто, Александръ Ивановичъ сидлъ на одномъ изъ боковыхъ креселъ третьяго ряда, а я нсколько позади, въ четвертомъ ряду. При исполненіи великолпнаго хора пилигримовъ въ 5-мъ дйствіи, Сровъ вдругъ повернулся въ мою сторону и выразительнымъ жестомъ показалъ, что у него выступила слеза на глазахъ, я укоризненно покачалъ головой. Этимъ и кончилось мимическое наше изліяніе чувствъ. Не подтверждаетъ-ли это справедливость сказанныхъ мною словъ, а именно, что въ данномъ случа покойный Сровъ поступалъ макіавелически? Печатно онъ называлъ Мейербера интриганомъ, виртуозомъ, акробатомъ, а въ глубин души сочувствовалъ его музык.

Я не берусь, конечно, прослдить шагъ за шагомъ за дятельностью покойнаго Александра Николаевича на поприщ музыкальной критики, но для полнйшей характеристики критическихъ колебаній даровитаго нашего соотечественника, я приведу высказанное имъ мнніе въ 1856 году о Вагнер.

Въ примчаніяхъ къ стать Ф. Листа о ‘Роберт’, А- Н. Сровъ говоритъ, между прочимъ: ‘Публика наша ничего еще не знаетъ о вопрос, который волнуетъ всю учено-музыкальную Германію: о вагнеровскомъ вопрос. Вагнеръ задумалъ коренную реформу драматической музыки, онъ хочетъ ее сблизить съ текстомъ до-нельзя, еще гораздо больше, чмъ, напримръ, въ операхъ Глука, т. е., чтобы въ опер никакъ не слушали музыку, а слушали драму, музыкально выраженную. Идеаломъ для него мелькаетъ древне-греческая трагедія, гд сливались вс искусства……. Но такъ какъ для осуществленія этого идеала, и, по мннію самаго Вагнера, еще ‘долга псня’, то онъ ‘ad interem’ стремится, по возможности, исправить недостаточность существующей оперной музыки, самъ сочиняя оперы (текстъ и музыку), во многомъ, будто бы, подходящія къ окончательному сліянію искусствъ. Въ теоріяхъ его, конечно. несбыточныхъ въ существ, проглядываетъ много и правды, по крайней мр, стремленія его проникнуты восторженною любовью къ искусству и къ человчеству до самыхъ чудовищныхъ, размровъ увлеченій фанатизма. Что же касается до его оперъ, то въ нихъ видно несомннное дарованіе, но (hear! hear!!) везд огромность намренія, претензіи, въ постоянной борьб съ безсиліемъ автора, какъ художника, съ неодолніемъ технической стороны дла. Вотъ почему часто эти оперы, вмсто образцовыхъ твореній, какими они кажутся на глаза Листа и другихъ вагнеристовъ, представляются насильственнымъ, вымученнымъ произведеніемъ очень даровитаго, но не доучившагося диллетанта. Общее впечатлніе его музыки — несносная скука и какое-то мучительное чувство и неудовлетвореніе’ {No 5-й ‘Музыкальнаго и Театральнаго Встника’, 29-го января 1856 г.}.

Дале авторъ говоритъ о Вагнеровой мелодіи: ‘Листъ часто толкуетъ о Вагнеровской мелодіи, какъ о чемъ-то новомъ, оригинальномъ, неслыханно превосходномъ. На дл это, увы! не такъ… мелодическая часть въ операхъ Вагнера очень слаба. Большая часть его музыки, боле или мене драматически врно продекламированная, но, тмъ не мене, скучная, утомительная мелопея (psalmodie), на грунт вычурной, изысканной, непріятно-оригинальной гармоніи и не мене вычурной оркестровки (а la Meyerbeer и а la Berlioz)’ и пр., и пр.

Впослдствіи — и весьма даже скоро — почтенный Александръ Николаевичъ сдлался горячимъ, отъявленнымъ вагнеристомъ и даже многихъ изъ насъ втянулъ въ вагнеризмъ. Извстно также, что ‘Юдиь’, первая его опера, написана подъ вліяніемъ Вагнерова стиля. Дорого бы далъ, я думаю, покойный, чтобы вышеприведенный его отзывъ о Вагнер не срывался бы у него съ языка, но, по моему мннію, это нисколько не умаляетъ ни таланта, ни значенія въ дл музыки покойнаго Александра Николаевича.

Какъ композиторъ, Сровъ былъ несравненно выше Срова-критика. Онъ былъ слишкомъ впечатлителенъ, натура у него была слишкомъ страстная, чтобы удержаться отъ увлеченія, а при такихъ условіяхъ, спокойная, безпристрастная критика не мыслима. Вотъ почему я нисколько не удивляюсь, что, два года спустя, въ.той же газет, изъ которой сдланы предъидущія выписки, Сровъ отзывается уже о Вагнер, какъ о композитор, одаренномъ громаднымъ талантомъ, — и въ томъ же году отправляется въ Германію, чтобъ познакомиться именно съ Вагнеромъ и его твореніями, и возвращается оттуда вагнеристомъ съ головы до ногъ, чему служитъ доказательствомъ какъ первая его опера ‘Юдиь’, такъ и послдующая его критическая дятельность {Въ письм изъ Веймара, отъ 30-го іюля 1858 г., сказано, между прочимъ: ‘Изъ извстныхъ оперъ мн надл, т. е., на сцен, не исключая ни Моцартовыхъ, ни Вебера и пр., ни одна и сравниться не можетъ съ ‘Тангейзеромъ’ въ цлости впечатлнія’. Дале авторъ укоряетъ Ростислава за выраженіе ‘цукунфтистовъ’, придуманное будто бы имъ, говоритъ, что уличать Вагнерову музыку въ недостатк мелодичности не возможно, что это сущая клевета, и посл восторженныхъ восхваленій осмысленности и геніальности твореній Вагнера, восклицаетъ: ‘Дйствительно, надо быть идіотомъ въ отношеніи искусства, чтобы не чувствовать дыханіе жизни и красоты, которое льется въ этой музык такою полною струею. Да замолчитъ же кретинизмъ, который осмливается еще шипть противъ музыки Вагнера. . Т.}.

Въ этомъ случа высказалась во всей сил воспріимчивость и впечатлительность артистической его натуры. Повторяю еще разъ, что этотъ быстрый переходъ отъ совершеннаго отрицанія таланта Вагнера къ фанатическому восхваленію, со стороны покойнаго Александра Николаевича нисколько меня не удивляетъ, но сближеніе этихъ двухъ противуположныхъ мнній весьма интересно въ психическомъ отношеніи. Какъ силенъ долженъ былъ быть напоръ художественныхъ впечатлніи на душу покойнаго Срова, чтобы измнить столь радикально воззрнія его на талантъ Вагнера.

III.

Въ начал этой выписки изъ ‘Воспоминаній’ была выражена много мысль, что рознь и антагонизмъ, существующіе въ нашихъ артистическихъ кружкахъ, тормозятъ дло. Дйствительно, при большемъ общеніи между людьми, посвятившими свою жизнь искусству, многіе вопросы, которые теперь разрываются, такъ сказать, на клочки, могли бы быть обсуждены и поршены сообща. Но между словомъ и дломъ большая разница, и я долженъ признаться, что въ 1856 г. я поступилъ совершенно противоположно тому принципу, о которомъ проповдывалъ. При появленіи ‘новой силы’ на поприщ музыкальной критики, мн слдовало бы постараться сблизиться съ А. Н. Сровымъ для обмна мыслей и для совмстнаго, по возможности, служенія искусству, но я этого не сдлалъ по слдующимъ причинамъ. Я зналъ, во-первыхъ, что Александръ Николаевичъ питаетъ ко мн сильное неудовольствіе за вышеупомянутое предположеніе на счетъ псевдонима, а во-вторыхъ, къ стыду моему, я долженъ сознаться, что самолюбіе мое было задто за живое, не столько собственно статьею Срова, помщенной, два года предъ тмъ, въ ‘Москвитянин’, сколько высокомрнымъ, докторальнымъ тономъ писателя, выступающаго впервые на поприще музыкальнаго критика. Въ то время мннія мои на счетъ музыки пользовались большимъ авторитетомъ и признаюсь, что мн досадно было, что новобранный критикъ говоритъ такъ смло, такъ самонадянно и такъ громко! Сознаюсь, что это — мелочное самолюбіе, которое, какъ и слдовало ожидать, привело только къ пустой полемик.

Съ 1-го января 1856 года съ каждымъ новымъ нумеромъ ‘Музыкальнаго и Театральнаго Встника’ появлялась новая статья А. H. Срова, въ которой, съ свойственною ему самоувренностью, онъ громилъ Мейербера и провозглашалъ приговоры, мене или боле несправедливые и подлежащіе, какъ видно изъ предъидущихъ выписокъ, апелляціи и измненію.

Я это очень хорошо понималъ и тогда уже, но высокомрный тонъ Александра Николаевича раздразнилъ меня и, вмсто спокойнаго и безпристрастнаго обсужденія предмета, я отзывался о критикахъ Срова съ пренебреженіемъ, удивляясь смлости и самонадянности, — писалъ я, — новаго пришельца, ничмъ еще о себ не заявившаго на поприщ музыкальной композиціи. Справедливость требуетъ сказать, что Александръ Николаевичъ сначала довольно терпливо переносилъ мои колкости, потому что только въ март мсяц ршился написать въ 11 No ‘Музыкальнаго и Театральнаго Встника’ длинную статью, озаглавленную ‘Отвтъ Ростиславу’.

Въ этой стать, занявшей восемь столбцовъ газеты, онъ возражаетъ на нкоторыя изъ сдланныхъ мною замчаній въ довольно приличномъ и умренномъ тон, объясняя читателямъ, почему Ростиславъ стоитъ, какъ-будто бы на сторож, въ отношеніи всего, что онъ печатаетъ.

‘Чмъ же это объяснить себ’, восклицаетъ онъ, ‘что, по случаю меня, г. Ростиславъ гоняется, какъ говорятъ, за каждой мухой съ обухомъ?’ — ‘А вотъ чмъ, — отвчаетъ Сровъ, — одинъ французскій писатель замтилъ очень справедливо: ‘ничто не читается нами съ такимъ вниманіемъ, какъ то, что пишутъ наши враги, наши литературные противники’. ‘Значитъ главный сотрудникъ ‘Встника’ по части музыкальной (т. е., самъ Сровъ) не совсмъ въ ладахъ съ музыкальнымъ фельетонистомъ ‘Сверной Пчелы’? Г. Ростиславъ этого самъ не скрываетъ, намекая на ‘непріязненность’ нашихъ столкновеній. Поводомъ этого столкновенія послужила брошюрка ‘Разборъ оперы Жизнь за Царя’. Въ свое время я написалъ противъ этой брошюрки критическую статью, въ которой, какъ самъ г. Ростиславъ выражается, я доказывалъ весьма серьезно, что онъ не иметъ никакого понятія о теоріи музыки. Мой тогдашній тезисъ приведенъ г. Ростиславомъ не совсмъ точно, но г. Ростиславъ однажды навсегда можетъ быть увренъ, что если я доказываю что-нибудь печатно, то наврное не иначе, какъ съ искреннимъ убжденіемъ и всегда весьма серьезно, иначе и писать не сталъ бы. Писать несерьезные, легенькіе фельетоны, мотылькомъ порхающіе съ предмета на предметъ, лишенные всякаго внутренняго содержанія, всего, сколько-нибудь похожаго на дльную мысль, нчто въ род ‘une causerie de salon’, и такъ нравиться многимъ читателямъ, — все это, къ сожалнію, не по моей части’ {Все это направлено, конечно, противъ Ростислава, но въ глубин души покойный Александръ Николаевичъ былъ совершенно другаго мннія о критической дятельности литературнаго своего противника, какъ доказано будетъ ниже. . Т.}.

Вся статья написана въ этомъ тон, т. е., не безъ ироніи, но прилично и умренно, притомъ же редакторъ ‘Встника’ присовокупилъ отъ себя замтку, въ которой, поблагодаривъ Ростислава за оказанное къ издаваемой имъ газет вниманіе, говоритъ, между прочимъ: ‘Что же касается до полемики г. Ростислава съ г. Сровымъ, то это ихъ дло, познанія ихъ въ трудномъ дл критики я вполн цню и уважаю, но въ полемик двухъ музыкальныхъ рецензентовъ не принимаю ршительно никакого участія. Г. Сровъ, какъ постоянный и дятельный мой сотрудникъ, имлъ полное право требовать отъ меня мста въ столбцахъ моего журнала и я счелъ долгомъ напечатать его отвтъ г. Ростиславу безъ всякихъ измненій. Притомъ, самъ же г. Ростиславъ въ своей стать говоритъ о необходимости полемики въ критик. Я совершенно съ нимъ согласенъ и съ удовольствіемъ готовъ буду помстить въ ‘Музыкальномъ же Встник’ возраженія г. Ростислава, если онъ признаетъ это нужнымъ’.

Но, не смотря на умренный и приличный тонъ статьи Срова и учтивое предложеніе редактора г. Раппопорта, возраженіе въ ‘Музыкальный Встникъ’ я не посылалъ, а продолжалъ писать въ ‘Сверной Пчел {Достойно замчанія, что покойный Александръ Николаевичъ счелъ почему-то полезнымъ перепечатать in extenso одну изъ моихъ музыкальныхъ бесдъ (изъ ‘Сверной Пчелы’ отъ 31-го мая 1856 г.), подъ названіемъ: ‘Неудачная месть’. Оказывается, что въ этой ‘бесд’ уже предвидится, такъ сказать шаткость критическихъ воззрній даровитаго автора ‘Юдии’. . Т.}, что послужило поводомъ къ безполезной критической полемик, продолжавшейся нсколько лтъ. Впрочемъ, одно время между воюющими, г. е., между Сровымъ и Ростиславомъ, заключено было перемиріе, которое, однако же, недолго продолжалось. 3-го февраля 1857 года русскій музыкальный міръ и вся мыслящая Россія потерпла горькую утрату. Въ этотъ день Михаилъ Ивановичъ Глинка, незабвенный авторъ двухъ образцовыхъ русскихъ оперъ: ‘Жизнь за Царя’ и ‘Русланъ’, скончался въ Берлин. Бренные останки покойнаго привезены были въ Петербургъ и на отпваніи, въ Александро-Невской Лавр, собрались, конечно, вс почитатели великаго композитора. Тутъ я встртился съ А. H. Сровымъ и, съ свойственною намъ обоимъ впечатлительностью, подали другъ другу руку и поклялись надъ прахомъ великаго художника прекратить на-вкъ личныя препирательства и посвятить критическую нашу дятельность исключительно на обсужденіе вопросовъ, касающихся до развитія у насъ музыкальнаго искусства. Къ сожалнію, пылкій Александръ Николаевичъ не вытерплъ: не прошло трехъ мсяцевъ, какъ онъ напечаталъ статью подъ заглавіемъ: ‘ома Діафореусъ и Ростиславъ’, въ которой послдній выведенъ въ комическомъ вид. Не довольствуясь этимъ, авторъ влагаетъ въ уста Ростислава сознаніе, что онъ будто бы пишетъ критику на современныя композиціи не по убжденію, а соображаясь съ салонными требованіями. За симъ послдовалъ, разумется, вторичный разрывъ и ожесточенная полемика, продолжавшаяся вплоть до 1863 года, т. е., до появленія на сцен оперы ‘Юдиь’.

Обоюдному нашему раздраженію не мало способствовалъ пріздъ Вагнера въ Петербургъ. Въ то время А. H. Сровъ отрекся уже отъ прежнихъ заблужденій (см. выписку изъ 5 No ‘Музыкальнаго и Театральнаго Встника’) и называлъ тупоумными идіотами всхъ, которые не приходили въ неописанный восторгъ, слушая музыку Вагнера. Я, съ своей стороны, не слыхавъ еще оперъ Вагнера на сцен, относился къ его музык довольно равнодушно и даже дозволялъ себ сомнваться въ раціональности и необходимости коренной реформы, проповдываемой нмецкимъ музыкальнымъ реформаторомъ. Въ начал. 1856 года и А. H. Сровъ былъ того же мннія, но теперь онъ выходилъ изъ себя и металъ громы (въ ‘С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ’) противъ невжественнаго, по выраженію его, Ростислава.

Предавая забвенію вс эти горестныя столкновенія и безполезную полемику, перейду прямо къ 1863 году, т. е., къ той эпох, когда покойный А. Н. Сровъ вдругъ воспрянулъ и предсталъ предъ публикою во всеоружіи знающаго, опытнаго и въ высшей степени замчательнаго композитора. Но предварительно приведу здсь два письма, писанныя, если не ошибаюсь, въ конц 1861 года. Въ одномъ изъ нихъ М. А. Балакиревъ, тогда еще молодой человкъ, но принадлежавшій уже къ кружку будущихъ нашихъ новаторовъ, сгрупировавшихся посл смерти М. И. Глинки вокругъ А. C. Даргомыжскаго, излагаетъ вкратц мнніе свое на счетъ 1-го акта оперы ‘Юдиь’, препровожденной къ нему на разсмотрніе, а въ другомъ А. H. Сровъ задаетъ ему, т. е., г. Балакиреву, заслуженный отпоръ. И то, и другое письмо представляютъ интересный матеріалъ для характеристики тогдашней эпохи относительно музыкальныхъ воззрній. Въ то время вышепомянутый кружокъ превозносилъ до небесъ молодаго Балакирева, возлагая на него самыя свтлыя надежды, и самъ А. Н. Сровъ неоднократно отзывался о немъ въ ‘Встник’ съ большой похвалой.

Вотъ почему, вроятно, Александръ Николаевичъ, не смотря на свою гордыню и полное сознаніе собственныхъ художническихъ силъ, ршился препроводить къ г. Балакиреву — 1-й актъ партитуры неоконченной еще оперы. Горько же былъ наказанъ покойный Александръ Николаевичъ за оказанное имъ довріе къ художественной зрлости молодаго Балакирева. Вотъ какъ отозвался Милій Алексевичъ о замчательномъ произведеніи Срова {Письмо это адресовано одному изъ пріятелей А. Н. Срова — М. П. М., которому поручено было композиторомъ доставить партитуру г. Балакиреву. . Т.}:

‘Посылаю вамъ ‘Юдиь’, о которой еще ничего не могу сказать вамъ, во-первыхъ, потому, что я просмотрлъ не все, и то кое-какъ, а во вторыхъ, потому, что можно сказать что-нибудь дльное только тогда, когда узнаешь всю оперу, — а то это было бы похоже на то, что по Интродукціи судить обо всей Симфоніи.

‘Одно можно сказать, что въ оркестр много художественныхъ претензій, но большая часть ихъ не выйдетъ. Массой авторъ владетъ плохо, наклоненъ боле къ легкой оркестровк. Еще одно могу сказать (замчаніе диллетанское, добавляетъ г. Балакиревъ), окончаніе очень красиво, начиная съ такта, гд басы поютъ на с…. къ нимъ прикладываются аккорды другихъ голосовъ la mineur (съ задержкою квинты 9 — цедурнаго аккорда), и, наконецъ, къ этому всему басы — д и а. Это очень красиво. Этими замчаніями я и долженъ ограничиться на первый разъ {Это ничто иное, какъ антисинація въ басахъ и задержка въ верхнихъ голосахъ, это случается сплошь да рядомъ въ многоголосномъ контрапункт. . Т.}. Весь вашъ М. Балакиревъ’.

На этомъ же письм, т. е., на томъ же листк бумаги, Александръ Николаевичъ отвтилъ (обращаясь къ М. П. М.) съ слдующимъ назиданіемъ:

‘На сообщенныя вами, М. П., строчки М. А. Балакирева, по случаю 1-го акта моей ‘Юдии’, я долженъ бы ограничиться, по настоящему, молчаніемъ, такъ какъ самъ Балакиревъ въ первыхъ же словахъ объяснилъ, что не усплъ хорошенько, какъ слдуетъ, просмотрть доставленную ему партитуру, а познакомился съ нею кое-какъ, слдовательно, и мнніе свое составилъ, кое-какъ’. Таковыя же мннія, какъ извстно, не имютъ и не должны имть ни малйшей цны. Но, признавая въ М. А. замчательную техническую способность къ музык, я считаю своимъ долгомъ пояснить вамъ, насколько и почему именно, на основаніи его кое-какихъ строчекъ о моемъ 1-мъ акт, я отрицаю въ немъ высокое пониманіе сущности музыкальнаго дла, т. е., эстетической, художественной стороны музыки.

‘Я давно уже доказывалъ вамъ что (по моимъ практическимъ замчаніямъ), чмъ сильне въ комъ техническое знаніе музыки, тмъ, къ сожалнію, с_л_а_б__е разумніе самой сущности дла. Шуманъ сказалъ горькую правду: ‘Нтъ на свт людей дальше отъ музыки и ея цлей, какъ музикусы ex professo’. Никогда никому изъ нихъ ни малйшаго дла нтъ — кто поетъ, о чемъ поетъ, въ чемъ положеніе сценическое, въ чемъ драматическая задача, они видятъ только свои флейточки, кларнетики, фаготики, свои аккордики, а тамъ, гд по сюжету и его осуществленію должны выступить слезы, они видятъ, ‘въ счастливомъ случа’, только красивый звукъ, красивое сочетаніе нотъ!!!.. Объ Милі Алексевич, признаюсь, до сихъ поръ я былъ гораздо лучшаго мннія, но теперь убдился, что и онъ принадлежитъ вполн къ отряду музикусовъ ex professo, готовыхъ омузицировать, при случа, и басни Крылова, и руководство ко Всеобщей Исторіи Кайданова, лишь бы были ноты и аккорды.

‘Эти люди могутъ быть порядочными музыкантами въ оркестр, порядочными капельмейстерами (но не б la Wagner, конечно), порядочными педагогами платныхъ и безплатныхъ школъ, но никогда не будутъ истинными цнителями художественныхъ произведеній!

‘Можно-ли, оглянувъ серьезную партитуру вскользь, не вникнувъ въ содержаніе текста, воспроизведеннаго въ музык, высмотрвъ тамъ аккордъ духовыхъ, а тамъ аккордъ смычковыхъ, — отважиться на такое мнніе, на такой приговоръ, что ‘авторъ массою владетъ плохо и больше наклоненъ къ легкой.оркестровк’ (хороша легкая оркестровка въ 1-мъ акт Юдии!! а главное, къ мсту, а propos, точно, въ ‘Наташ’ — Вильбоа).

‘Критикъ или критикующій ‘хотя бы по случаю’ долженъ или дать себ полный отчетъ въ каждомъ слов, или безъ этого не произносить никакого слова (особенно, когда его объ этомъ не спрашивали). Кто же иначе поступаетъ, этимъ самымъ доказываетъ свою неспособность къ истинной критик, свою инкомпетентность въ дл искусства, свое чисто ремесленное направленіе. Все это я прилагаю къ сужденію М. А. Балакирева, въ полномъ убжденіи, что его приговоръ — чистосердеченъ, иначе и упоминать объ этомъ приговор не подобало. А. Сровъ’ {Эти два письма (на одномъ и томъ же листк) сообщены мн г. Славинскимъ съ разршеніемъ включить ихъ въ біографическій очеркъ. . Т.}.

Изъ всего вышесказаннаго видно, что покойный Александръ Николаевичъ, сбираясь выступить на судъ публики съ пяти-актной оперой, не пользовался никакой извстностью по части композиціи и находился въ разлад и съ преобладающею въ то время музыкальною критикою, и съ тми музыкальными силами, которыя сгруппировались вокругъ А. С. Даргомыжскаго. Вотъ почему о новой опер, подлежащей скорой постановк на нашей сцен, ходили самые разнорчивые толки. Иные говорили, что это просто-на-просто сугубая галиматья, а другіе отзывались о ней съ похвалой.

Что касается до моего личнаго мннія, то я тогда не питалъ никакого доврія къ композиторскому дарованію самоучки, ничмъ себя не ознаменовавшему по части композицій до 43-хъ лтняго возраста. По этой причин я долго не искалъ случая ознакомиться. съ новымъ произведеніемъ, но, наконецъ, не вытерплъ и отправился на одну изъ послднихъ репетицій. Съ перваго же нумера я понялъ и почувствовалъ, что это произведеніе не новичка, а опытнаго, знающаго и глубокомыслящаго композитора.

Пользуясь темнотою мало освщенной залы театра, я избгалъ показаться на глаза композитору, не желая никакого съ нимъ сближенія. Я прослушалъ всю оперу до конца съ напряженнымъ вниманіемъ и вернулся домой, по истин, какъ бы въ чаду. Я чувствовалъ, что злоба, накипвшая въ душ моей противъ задорнаго и часто несправедливаго критика, таяла и исчезала подъ вліяніемъ глубокаго сочувствія, внезапно овладвшаго мною къ композитору. Съ горяча я тотчасъ послалъ въ ‘Сверную Пчелу’ восторженную замтку, не мало озадачившую какъ самого композитора, такъ и весь нашъ музыкальный міръ, слдившій за нашими многолтними препирательствами.

На другой день посл появленія ‘Юдии’ на сцен, я приступилъ къ подробному обзору новой оперы. Въ душ моей бушевали не совсмъ еще улегшіяся страсти — остатки озлобленія противъ долголтняго литературнаго противника и какое-то недоумніе: я никакъ не могъ понять, какимъ это чудомъ сорока-трехъ-лтній самоучка, не испробовавъ предварительно своей силы въ мене обширныхъ композиціяхъ, вдругъ воспрянулъ, какъ сказано выше, во всеоружіи опытнаго композитора. Первую статью о ‘Юдии’ я началъ слдующею напыщенною фразою: ‘Выпью до дна горько-сладкую чашу, до конца исполню тяжко-пріятный долгъ и погружусь въ самую глубь новой оперы’.

Дйствительно, положеніе мое было довольно затруднительно, во мн боролись два совершенно противоположныя чувства: съ одной — стороны, враждебное расположеніе къ личности композитора, а съ другой — непреодолимое влеченіе къ его музык.

‘Чтобы дать окончательно точное понятіе о трудности предстоящей намъ задачи, — писалъ я, — мы приведемъ здсь небольшую выписку изъ послдней статьи г. Срова, написанной не по убжденію, — нтъ! потому что онъ очень хорошо зналъ, что мы не совсмъ сочувствуемъ Вагнеру, не по недостатку пониманія, или, такъ сказать, музыкальнаго чутья, а написанной единственно съ цлью уязвить и сокрушить до основанія всхъ своихъ противниковъ.

‘Почему, — пишетъ онъ, говоря лично обо мн (‘С.-Петербургскія Вдомости’ 1863 г., No 52-й), — почему не предположить, что у насъ какой-нибудь борзописецъ изъ самыхъ неопасныхъ, способный довольно врно оцнить, напримръ, оперу К. П. Вильбоа (забывая съ намреніемъ сотни подробнйшихъ разборовъ, сдланныхъ мною), наговоривъ о вагнеровской музык бездну диковинокъ (мене ядовитыхъ, чмъ т, которыя высказывалъ Сровъ въ 5-мъ No ‘Встника’), назоветъ, напримръ, прелюдію къ ‘Лоэнгрину’ балетной музыкой, а прелюдію къ ‘Тристану’ — кошмаромъ. Бумага все терпитъ! Не полемизировать съ подобными господами хотлъ я, — это была бы профанація, когда рчь идетъ о Вагнер, — а только заявить публик мн желалось, что тупоумію и пустословію музыкальныхъ нашихъ фельетонистовъ широкое раздолье по случаю концертовъ Вагнера’ и проч., и проч.

‘Какъ видите, что ни слово — то ругательство, ничмъ не заслуженный щипокъ и преднамренное искаженіе истины. Скажите: можетъ-ли столько злобы и неправды совмститься въ одной и той же душ, съ чистою идеею о художеств? Съ несчастью, можетъ, и мы докажемъ это сколько возможно осязательно, не смотря на аттестатъ тупоумія и совершенной неспособности въ дл музыкальной критики, выданный намъ г. Сровымъ’.

Засимъ я приступилъ къ подробному разбору ‘Юдии’. Прослдивъ шагъ за шагомъ съ искреннимъ сочувствіемъ каждое проявленіе музыкально-поэтической мысли автора, я не скрылъ, что новое произведеніе написано подъ вліяніемъ реформы, произведенной Вагнеромъ, но указалъ, почему именно я боле сочувствую нововведеніямъ Срова въ лирической драм, чмъ нкоторымъ изъ реформъ Вагнера.

Въ заключеніе подробной рецензіи (въ пяти обширныхъ статьяхъ), я представилъ общій выводъ сдланныхъ мною изысканій въ слдующихъ словахъ:

‘Не предаваясь преувеличеннымъ похваламъ, мы скажемъ, однако-жъ, что г. Сровъ — з_а_м__ч_а_т_е_л_ь_н_ы_й мыслитель въ дл композиціи, строго обдумывающій колоритъ и характеръ сочиняемой имъ музыки. Намъ кажется даже, что въ этомъ произведеніи достоинство это рельефне всего выступаетъ впередъ. Г. Сровъ точно такъ, какъ и Вагнеръ, отвергаетъ содйствіе такъ-называемой в_и_р_т_у_о_з_н_о_с_т_и въ пвцахъ, онъ требуетъ отъ исполнителей драматическаго искусства превосходной декламаціи и выраженія, и въ этомъ отношеніи и Вагнеръ, и Сровъ совершенно правы. Сровъ, какъ и Вагнеръ, избгаетъ плавной, хорошо развитой мелодіи {Впрочемъ, не всегда, какъ видно изъ разбора, что и составляетъ преимущество Срова, какъ напримръ, прелестный хоръ одалисокъ во 2-мъ дйствіи и мелодія танцевъ. . Т.}, изъ опасенія напасть на избитыя формы, и поэтому (часто) предпочитаетъ въ пніи декламацію и нчто въ род мелопеи или кадансированной рчи. Въ этомъ отношеніи и тотъ, и другой ршительно не правы. Нтъ никакой надобности писать кабалеты на итальянскій манеръ, разнаго рода польки, рондо или вставлять какой-нибудь галопадъ (какъ это случалось въ старину въ итальянскихъ операхъ) въ минуту драматическую. Но мелодія ясная, чистая, твердаго очертанія есть положительно дщерь вдохновенія, одна она придаетъ жизнь, т. е., плоть и кровь, такъ сказать, музыкальному произведенію, точно также, какъ только м_ы_с_л_ь можетъ одушевить литературное произведеніе’ и проч. Оркестровку Срова я призналъ тогда интересною, т. е., живописною и разнообразною, но доказывалъ, что она не всегда достигаетъ того эффекта, на который разсчитывалъ композиторъ. О гармонической постройк ‘Юдии’ и о нкоторыхъ гармоническихъ вольностяхъ или лисенціяхъ я не говорилъ, по нежеланію утруждать читателей музыкальною терминологіею, въ чемъ меня неоднократно уже упрекали’.

Въ заключеніе обзора я написалъ слдующее: Я кончилъ, удалось-ли мн дать мене или боле точное понятіе о труд г. Срова — ршать не мн, но^— во всякомъ случа, могу сказать, что я отнесся къ нему съ подобающимъ уваженіемъ — радушно и безпристрастно. Смло могу сказать, что я исполнилъ принятую на себя обязанность сколь возможно добросовстно, имя въ виду одно лишь искусство и пользу, которую можетъ доставить нашимъ молодымъ отечественнымъ композиторамъ обстоятельное и добросовстное обсужденіе новаго произведенія’.

VI.

На другой день посл появленія послдней статьи о ‘Юдии’, А. H. Сровъ прислалъ мн длинное письмо, которое я привожу здсь цликомъ, такъ какъ въ немъ рельефно обрисовывается характеристическая личность покойнаго композитора {Документъ этотъ (равно и вышеприведенный) напечатаны и проврены съ подлинниковъ. Вс слова въ скобкахъ и подчеркнутыя (Сровъ любилъ подчеркивать) принадлежатъ подлиннику. Ред.}.

7-го іюня 1863 года.

‘Милостивый государь, еофилъ Матвевичъ!

‘Искренное, горячее сочувствіе къ моей опер, выраженное вами п_у_б_л_и_ч_н_о и съ особеннымъ благородствомъ, несмотря на извстныя музыкальному свту въ Россіи непріязненныя наши отношенія, заставляютъ меня высказать вамъ нсколько мыслей по этому поводу. Но, считая не ловкимъ длать изъ самого себя предметъ публичной полемики, по случаю моего же художественнаго труда, беру съ васъ слово, что ныншнія строки мои къ вамъ н_а_п_е_ч_а_т_а_н_ы не будутъ {Слова этого я не давалъ, но при жизни Александра Николаевича хранилъ письмо въ портфел, нын же считаю себя въ прав, на пользу будущаго біографа Срова, напечатать этотъ замчательный документъ. . Т.}.

‘Въ прежнихъ нашихъ распряхъ, гд мы порядочно посчитались и старались иногда ‘а qui mieux mieux’ уязвить другъ друга, я постоянно протестовалъ противъ желанія вашего — выставлять меня преднамреннымъ исказителемъ или извратителемъ истины на пользу какихъ-то темныхъ цлей (?) и закулисныхъ замысловъ (?). Мн крайне жаль и обидно, что въ столь долгое время вы не пришли къ совершенно-противоположному убжденію. Удивляюсь даже, какъ это вы могли не замтить, что и въ дл критики и полемики я — чистйшій фанатикъ своего идеала, служу этому идеалу в__р_о_й и п_р_а_в_д_о_й, не смотря н_и н_а ч_т_о п_р_о_ч_е_е, бью на право и на лво, не соображаясь ни съ какою дипломатикою, а просто для того, чтобы, сколько силы мн позволятъ, опрокидывать т убжденія, которыя не согласны съ моими, и, слдовательно, п_о м_о_и_м_ъ п_о_н_я_т_і_я_м_ъ, вредны для искусства. Вотъ цль, которую я преслдую, помимо всякой мысли о матеріальныхъ выгодахъ, о личномъ положеніи въ свт и въ публик.

‘Во всемъ многолтнемъ единоборств нашемъ вы не найдете положительно н_и о_д_н_о_г_о с_л_у_ч_а_я, гд бы вы могли доказать фактически, что я что-нибудь написалъ противъ васъ и вмст противъ м_о_е_г_о с_о_б_с_т_в_е_н_н_а_г_о у_б__ж_д_е_н_і_я. Писать противъ ‘убжденія’ я считаю высшимъ въ интеллектуальной области преступленіемъ, ‘грхомъ противъ Духа Святаго’ (какъ говорится въ катехизис), и твердо увренъ, что человкъ, который въ состояніи такъ согршить, ршительно не способенъ быть истиннымъ художникомъ, свято и честно служить своему длу въ искусств. Выставленная вами въ стать, 5-го іюня, а_н_о_м_а_л_і_я (‘скажите, можетъ-ли столько з_л_о_б_ы и н_е_п_р_а_в_д_ы совмститься въ одной и той же душ съ чистою идеею о художеств’), — аномалія только кажащаяся, фантастическая (une anomalie illusoire), на дл ея вовсе нтъ. З_л_о_б_ы и н_е_п_р_а_в_д_ы во мнніи въ отношеніи васъ, ни въ отношеніи кого-бы-то ни было на свт н_и_к_о_г_д_а н_е б_ы_л_о. Я гршенъ противъ васъ (и многихъ другихъ) т_о_л_ь_к_о в_ъ т_о_м_ъ, что въ пылу своего фанатическаго увлеченія самимъ дломъ, т. е., м_ы_с_л_ь_ю, я не слишкомъ-то разборчивъ на о_р_у_ж_і_е своей п_о_л_е_м_и_к_и (mes armes не sont pas toujours des armes courtoises). Эта запальчивость въ бою, в_с_е_г_д_а ч_е_с_т_н_о_м_ъ, имла иногда видъ и личной злобы, и зоильства, и пристрастія, и какихъ-то заднихъ мыслей, такъ какъ на общій взглядъ совсмъ не понятно, чтобы человкъ такимъ образомъ кипятился и д_и_к_о б_у_ш_е_в_а_л_ъ изъ-за п_у_с_т_я_к_о_в_ъ, изъ-за какихъ-то музыкальныхъ и эстетическихъ убжденій. (Вы и сами въ ныншней стать намекнули на эту н_е_п_о_н_я_т_н_о_с_т_ь нашего съ вами фанатизма къ искусству передъ глазами равнодушныхъ ‘viveurs)’. Въ дл художества вы сознаете во мн стремленіе къ цля, т. е., къ д_р_а_м_а_т_и_ч_е_с_к_о_й п_р_а_в_д_, помимо мишуры эффектовъ и презрительныхъ, на мой взглядъ, уступокъ вульгарному вкусу толпы. Вы сознаете во мн это ‘идеально-честное служеніе своему длу’ и, конечно, вполн этому сочувствуете. Отчего же вы не хотите сознать, что и въ критик, и въ полемик я — все тотъ же, т. е., стремлю къ п_р_а_в_д_, безо всякой arriиre pensйe {По очень простой причин, — и это я не ставлю Срову въ укоръ, — потому что онъ измняетъ свое мнніе. Вспомните, какъ отзывался Сровъ о Вагнер въ 1856 г. и , что говорилъ потомъ. . Т.}. Если бы во мн была хоть искра дипломатики (la grande science des arriers pensйe), неужели бы я д_о_п_у_с_т_и_л_ъ, чтобы въ Петербург, на глазахъ моихъ, основалась какая-то фортепіанная с_и_н_а_г_о_г_а подъ громкимъ названіемъ ‘р_у_с_с_к_о_й к_о_н_с_е_р_в_а_т_о_р_і_и’, и чтобы ннпросвщенному піанисту, бездарному композитору и профану по части музыкальной педагогики оффиціально вврено было музыкальное образованіе русскаго юношества {И это говорится о комъ же? о Рубинштейн! и когда же? когда польза учрежденія консерваторіи выказалась уже вполн. Спрашивается, какими же средствами покойный А. Н. Сровъ могъ допустить или не допустить учрежденіе консерваторіи, задуманной по иниціатив А. А. Рубинштейна? Желчная и злобная эта выходка явно и еще разъ доказываетъ, что Сровъ не могъ и не долженъ былъ быть критикомъ, отъ котораго прежде всего требуется спокойное обсужденіе и безпристрастіе. . Т.}? Я ограничился, какъ всегда, п_р_я_м_ы_м_ъ высказываніемъ своихъ убжденій и въ этомъ случа и тмъ, конечно, н_е у_г_л_а_д_и_л_ъ с_е_б_ д_о_р_о_ж_к_у. Не смотря на все, однако, ‘Юдиь’ — на сцен, тоже прямо изъ портфеля, безъ протекціи и безъ всякихъ arriиre pensйes, мой девизъ всегдашній и в_а_м_ъ д_о_с_т_а_т_о_ч_н_о п_а_м_я_т_н_ы_й ‘правда возьметъ свое’. Пусть меня осудятъ на а_у_т_о_д_а_ф_е, погибая на костр, сквозь его дымъ и пламя, я громко повторялъ бы: ‘п_р_а_в_д_а в_о_з_ь_м_е_т_ъ с_в_о_е’. Опера моя вамъ говоритъ, что я смотрю на свое дло достаточно серьёзно. Сами же вы замчаете: ‘тшить себя или публику авторъ ‘Юдии’ не любитъ’. Обидно мн, повторяю, что на поприщ критики вы не проникли до настоящаго характера моей дятельности и поняли меня совершенно превратно (слава Богу, что этой ‘превратности’ нтъ въ вашихъ мысляхъ объ моей опер!). Натуры своей я перемнить не могу. Горбатаго могила исправитъ. Такъ и теперь, вмсто того, чтобы мн поблагодарить васъ, еофилъ Матвевичъ, за сдланное вами надъ собою у_с_и_л_і_е, чтобы, глубоко оцня вашу откровенность и высокое добродушіе, которыми дышатъ вс ваши хвалебные отзывы о моей ‘Юдии’, да на этомъ бы и остановиться, — нтъ, я вотъ хочу здсь опять, — подъ рискомъ раздражить ваше самолюбіе, — повести рчь о кое-какихъ промахахъ вашихъ по случаю моей оперы (и даже очень жалю, что не могу сдлать этого печатно). Замчаніями своими я желаю достичь двухъ цлей:

‘1) Доказать вамъ, что въ обдуманномъ, художественномъ труд все, даже до самыхъ мелочей, органически связано между собою, одно вытекаетъ изъ другаго, и что, слдовательно, надо быть въ критик крайне осторожнымъ, чтобы не принять опрометчиво за ошибку то, что, при боле внимательномъ взгляд, можетъ превратиться въ достоинство,

‘2) Убдить васъ, что люди, всю жизнь свою посвятившіе искусству (какъ Рихардъ Вагнеръ, напримръ, и его русскій послдователь), непремнно сами прошли вс элементарныя свднія: техническія, теоретическія и эстетическія, которыми критика любитъ противъ насъ вооружаться, думая подмтить незнаніе, или недосмотръ, или недочетъ какой-нибудь тамъ, гд есть, напротивъ, кое-что одной ступенькой повыше обыкновеннаго знанія, повыше рутинныхъ пріемовъ, повыше какого-нибудь школьнаго правила (или предразсудка), съ честью отслужившаго свой вкъ, и подлежащаго теперь давно уже къ сдач въ архивъ.

‘Начну съ того, съ чего вы и сами начали: съ нападеній вашихъ на мое либретто.

‘Чмъ оно, бдняжка, провинилось предъ вами? А только тмъ, что, наперекоръ требованіямъ самаго дла, вы разсматривали и обсуждали текстъ моей оперы совершенно отдльно отъ музыки, будто литературную драму, тогда какъ все мое (и Вагнерово) стремленіе въ томъ, чтобы въ музыкальной драм ни музыку безъ сценическаго дйствія и безъ текста, ни текстъ безъ музыки и ея воплощенія въ пвцахъ, оркестр и на сцен, разсматривать было невозможно! Положа руку на сердце, расхаете-ли вы мой текстъ теперь, когда вы знакомы съ музыкою и съ эффектомъ всего вмст въ театр? Думаю, что нтъ. ‘Mon pome lui aussi, peut-tre, a trouv quelque grce devant vous’ {Кладу руку на сердце, какъ требуетъ Александръ Николаевичъ, и отвчаю: ‘Не смотря на обаяніе музыки и сцены, я все-таки утверждаю, что въ либретто есть множество несообразностей, доходящихъ до абсурда, и вотъ почему композиторъ весьма разумно поступилъ, по моему мннію, предоставивъ сочиненіе или, по крайней мр, редакцію текста въ послдующихъ своихъ операхъ лицамъ, боле его опытнымъ въ литературно-драматическомъ дл.}. Зачмъ же было обижать мое либретто, да еще за два дня до представленія! Если бы вамъ, напримръ, декорацію шатра Олоферна въ III дйствіи принесли въ вашъ кабинетъ, вы бы ужаснулись этой пестрот и грубому безвкусію. На сцен, на своемъ мст, эта пестрота иметъ свой надлежащій эффектъ, точно такъ съ убійствомъ Асфанеза. Ужъ не упоминаю о томъ, что вы отъ восточнаго деспота до-исторической эпохи, опьянвшаго отъ вина, отъ любви и ревности, захотли требовать……. логики!!

‘Вторую статью свою (19-го мая) вы начинаете возгласомъ, что моя музыка неизмримо выше моихъ стиховъ. (!) Да, Боже мой! разв я когда-нибудь записывался въ стиходи и римоплеты? Разв найдетевы въ продаж какую-нибудь книжечку моихъ стихотвореній (mes loisirs recueil de madrigaux et de posies lgres)?. Предисловіе мое къ тексту вамъ ясно высказало, что и какъ происходило въ отношеніи моего литературнаго дла по опер. А что вамъ самый принципъ соединенія автора музыки и автора текста въ одномъ лиц не нравится, чмъ же я виноватъ? Уронить законность этого стремленія (которому служитъ, кром Вагнера, и Берліозъ, ни мало не желающій подражать ненавистному для него автору Тангейзера {Грустное сознаніе, что и тамъ, на запад, существуетъ, какъ и у насъ, завистливый антагонизмъ между людьми, служащими одному и тому же искусству! . Т.}, опрокинуть, говорю, этотъ принципъ (одинъ изъ самоважнйшихъ въ исторіи современнаго искусства) — врядъ-ли можно тмъ доводомъ, что вотъ, молъ, Моцартъ и Херубини, и Веберъ, и Мейерберъ, и Глинка писали свои оперы на чужой, а не на свой текстъ. Отвтъ нашъ очень простъ: тогда было время, а теперь — другое. Tempora mutantur {Тмъ не мене, Александръ Николаевичъ счелъ нужнымъ, какъ видно, измнить этому ‘одному изъ самоважнйшихъ принциповъ’, какъ онъ выражается, современнаго искусства, такъ какъ извстно, что въ послдующихъ операхъ онъ прибгалъ къ содйствію боле опытнаго литературнаго пера… Я не отвергаю, что для цлости художественной лирической драмы необходимо, чтобъ сюжетъ зародился въ голов композитора, но нтъ необходимости ломать себ голову для написанія текста, когда человкъ никогда стиховъ не писалъ. . Т.}! Моцартъ и современники его — это были все цеховые профессіонисты, которымъ недостатокъ литературнаго просвщенія не позволялъ и подумать о плотнйшемъ соединеніи текста и музыки. Имъ было не до литературы, когда сама музыка еще едва высвобождалась изъ пеленокъ. Веберъ, Мейерберъ. Глинка ушли, разумется, подальше прежнихъ, но гд же геркулесовы столбы прогресса въ искусств? Кто ихъ поставитъ? Нтъ, еофилъ Матвевичъ, уронить нашъ принципъ вы можете однимъ только аргументомъ, вотъ какимъ: не угодно-ли вамъ доказать обстоятельно и по пунктамъ, что текстъ ‘Тангейзера’, ‘Лоэнгрина’, ‘Тристана’ и ‘Изольды’ (Вагнера), ‘Троянцевъ’ (Берліоза) и ‘Юднеи’ положительно слабе, бездарне, нелпе, хуже во всхъ отношеніяхъ текста ‘Жизни за Царя’. ‘Руслана и Людмилы’, ‘Волшебной флейты’, ‘Роберта’ — ‘Forza del destino’ и т. д. Если докажете, вамъ и книги въ руки. Покоримся {Я и старался доказать обстоятельно и по пунктамъ, что въ либретахъ и ‘Юдии’ и ‘Лоэнгрина’ есть множество нелпостей и несообразностей, но какъ же доказать человку, когда онъ отвергаетъ вс логическіе выводы! . Т.}!

‘Еще одно замчаніе, касательно моего либретто. Вы называете его прямо сколкомъ съ драмы Джакометти. Возьмите на себя трудъ сличить попристальне об книжки: итальянскую и мою — русскую. Разница очень чувствительная! Вы убдитесь, что только общій складъ, прямо зависвшій отъ сюжета, похожъ (дленіе на акты, главныя лица и т. д.), въ поворот каждаго акта, почти каждой сцены есть существенная разница. У итальянца Юдиь выходитъ на сцену уже въ I акт, библейское лицо Ахіоръ пропущенъ вовсе, первосвященникъ попадаетъ въ плнъ (!) къ Олоферну, есть какой-то юноша, влюбленный въ Юдиь (итальянскій primo tenore), есть одалиска ревнующая еврейку (раздолье для опернаго текста), Юдиь возвращается въ городъ съ мечемъ Олоферна (любопытно знать какъ бы она его пронесла черезъ весь лагерь ассирійскій, подъ платьемъ что-ли?). Характеръ Олоферна задуманъ у меня похоже на Джакометіевскій, но и нмецъ Геббель, отъ котораго итальянецъ, конечно, не заимствовался, придалъ ассирійскому воителю тотъ-же характеръ — смлаго величія и тигровой свирпости, деспотизма и сластолюбія. Это все уже въ самой основ сюжета лежитъ. Иначе, значитъ, нельзя. (Прочитайте, кстати, No 12 газеты Стелловскаго: ‘Якорь’). Однимъ словомъ, чтобы убдить меня въ слабости моего либретто, сдлайте такъ, какъ я поступилъ, въ 1859 году, съ ‘Мазепой’ — барона Фитингофа. Начертите мн планъ другаго, лучшаго либретто на сюжетъ ‘Юдии’ и я положу оружіе.

‘Выпускъ въ свтъ моего текста за недлю до 1-го представленія (дло самое простое и обычное) вы назвали рекламой(?). Статью мою о предстоявшемъ первомъ концерт Вагнера также — рекламой (?) Вы все хотли набросить на меня тнь какого-то шарлатанства. Теперь вы убдились, вроятно, что никакихъ вспомогательныхъ средствъ мн не нужно. А самъ я зналъ это и прежде, и дйствовалъ всегда прямо, все бралъ съ бою.

‘Обращаюсь теперь къ начатому вами подробному разбору моей оперы {Изъ этихъ словъ видно, что письмо свое Сровъ сталъ писать еще до окончанія моей рецензіи ‘Юдии’. . Т.}. На первыхъ порахъ, вы, на мой взглядъ, обнаруживаете, что приступили къ этому разбору еще до просмотра партитуры или, по крайней мр, не просмотрвши съ равнымъ вниманіемъ вс пять актовъ до конца. Иначе бы вы никакъ не упрекнули меня въ помщеніи свтлаго гимна въ прелюдію къ мрачному 1-му акту. Каждая изъ пяти моихъ прелюдій, какъ вы справедливо замчаете, служитъ введеніемъ въ характеръ того, что явится на сцен, когда занавсъ поднимется. Но…… весь первый актъ цликомъ служитъ только преддверіемъ, интродукціею къ слдующимъ четыремъ. Прелюдія къ интродукціи, одного съ нею содержанія, была бы — прологомъ къ прологу, un plonasme, un double emploi. Во избжаніе этого, я показалъ въ вид отдаленной еще ‘будущности’, въ род предчувствія или сновиднія самой ‘Юдии’ (Ahnung, какъ выражаются германцы), развязку всей драмы (примромъ для меня въ этомъ смысл служили первое анданте въ увертюр къ ‘Донъ-Жуану’, сцена статуи за ужиномъ, вступительное анданте къ увертюр ‘Оберона’, гд звуки марша pp — взяты изъ марша ff въ послдней сцен послдняго акта {Это доказываетъ, что покойный Александръ Николаевичъ не отвергалъ, однакоже, абсолютно, какъ онъ утверждалъ, авторитетовъ, и хорошо длалъ, но указанія на увертюры къ ‘Донъ-Жуану’ и ‘Оберону’ не доказываютъ еще несправедливости сдланнаго мною замчанія на счетъ неумстнаго свтлаго, торжественнаго гимна въ прелюдіи къ 1-му акту. Въ пространной, широкоразвитой увертюр представляется какъ-бы концептъ всей оперы, но въ короткой прелюдіи, предъ каждымъ актомъ, не слдовало бы, по моему мннію, забгать впередъ и намекать о благополучной развязк драмы, это вредитъ впечатлнію. . Т.}.

‘Всмотритесь или вслушайтесь въ мою 1-ю прелюдію и вы найдете, что это Vorspiel ко всей опер состоитъ изъ 3-хъ частей. Въ 1-й цликомъ повторено начало пятаго акта (послдняя страшная — народнаго отчаянія), во 2-й — слезныя жалобы и молитвы ‘Юдии’ и самый подвигъ ея (изъ послдней сцены 4-го акта), затмъ третья часть — спасеніе народа чудомъ и благодарственный гимнъ. Повторяю, все въ вид предчувствія только, которое тотчасъ же и подавляется тяжелою реальностью, т. е., страданіемъ народа и жалобами старшинъ при открытіи занавса {Такъ зачмъ же было, повторяю, еще разъ намекать на благополучный исходъ, когда въ 1-мъ акт, кром унынія и казалось бы безъисходнаго горя, нтъ ничего. . Т.}.

‘И теперь вы имете полное право раскритиковать мою 1-ю прелюдію со стороны ея настоящей программы, но, по крайней мр, вы убдитесь, что меня руководила мысль, вытекающая изъ организма всей пьесы, а не простое желаніе кончить прелюдію чмъ-нибудь по эффектне, хотя бы и не во время, и не кстати. Промаховъ противъ мысли я сдлать не въ состояніи. Эффектность некстати для меня также омерзительна, какъ рутина и сухой схоластизмъ. Въ объясненіи програмой музыки надо быть крайне осторожнымъ, когда идетъ дло о художникахъ ‘мыслящихъ’. Вотъ, но случаю меня, вы сторонкой задли и Вагнера за его ‘Cavalcade aerienne’. Ошибка и тутъ не на Вагнеровой, а ка вашей сторон. Этотъ отрывокъ изъ ‘Валкиріи’, слышанный нами въ концертахъ, вовсе не ‘Vorspiel’, какъ вы полагаете къ опер, къ цлой пьес, — напротивъ, это начало одного изъ ея актовъ и занавсъ поднимается тотчасъ посл первыхъ звуковъ прелюдіи. ‘Гора, облака, молніи, валкиріи, трупы воиновъ’, — все о чемъ гласитъ объяснительная программа концерта, въ представленіи оперы будетъ передъ глазами публики. Положимъ, напримръ, что я захотлъ бы исполнить въ концерт прелюдію къ 4-му акту ‘Юдии’, гд я старался выразить шумный пиръ Олоферна, разгаръ оргіи. Въ программу концерта, я, разумется, включилъ бы все, что теперь стоитъ въ текст оперы: Ночь въ шатр Олоферна. Богатое пиршественное убранство. Олофернъ и его гости возлежатъ на барсовыхъ кожахъ и проч., а вы тотчасъ бы подняли меня на смхъ: ‘какимъ же акордомъ выражены барсовыя кожи?’ Резонно-ли съ вашей стороны? Одно только можно и слдуетъ замтить противъ такого рода музыкальныхъ картинъ (изъ которыхъ составлена почти вся ‘Юдиь’): имъ ни съ программами, ни безъ оныхъ въ концертахъ ршительно не мсто. Намъ ‘сцену’ подавайте, и только по эффекту въ театр судите и рядите объ нашихъ драматургическихъ и музыкальныхъ намреніяхъ. Замчу здсь кстати: компетентность насъ обоихъ съ вами въ отношеніи къ Вагнеровымъ произведеніямъ не совсмъ одинакова. Изучивъ партитуру ‘Тангейзера’, я прослушалъ эту оперу на двухъ репетиціяхъ и на 8 представленіяхъ (въ Дрезден и Веймар), изучивъ партитуру ‘Лоэнгрина’ я прослушалъ эту оперу на девяти пробахъ (въ Дрезден, гд ее въ 1859 году ставили еще въ 1-й разъ) и на одиннадцати представленіяхъ (въ Дрезден, въ Веймар и въ Вн), могу сказать, значитъ, что я знаю эти произведенія. Вы же судите о нихъ по отрывкамъ въ концертахъ! Разница огромнйшая!

‘Доказавъ вамъ неточность вашей замтки касательно гимна въ первой прелюдіи, я не долженъ пощадить васъ и касательно нкоторыхъ другихъ, боле техническихъ замчаній. Скажу вамъ прежде всего вообще, что я съ великою жадностью выслушиваю и принимаю къ соображенію все, что мн замчаютъ люди, одаренные, какъ вы, музыкальнымъ и эстетическимъ чутьемъ, если дло идетъ о слабости такой-то сцены, напр. сравнительно съ какою-нибудь другою и т. д. Не мене жадно пользуюсь замчаніями спеціалистовъ и практиковъ (пвцовъ и музыкантовъ оркестра), касательно того или другаго интервала, той или другой протянутой ноты и т. д., но я возмущаюсь духомъ и прихожу даже въ азартъ, когда мн говорятъ, что я пренебрегаю такою-то или такою частью техническаго дла, или когда меня учатъ гармоніи и контрапункту, или когда мн выставляютъ на видъ, что я будто бы не знаю ‘просодіи’ своего роднаго языка! Русской просодіи можетъ не знать г. директоръ русской консерваторіи, болтающій и пишущій на трехъ или четырехъ языкахъ равно безграмотно (такъ какъ вс эти языки ему чужіе), но композиторъ русскій, самъ себ написавшій текстъ оперы, но меньшей мр просодіей-то владть долженъ. Вдь не станете же вы, . М., пресерьезно преподавать мн съ каедры, что, молъ, въ тон mi bemol три бемоли въ ключ и т. п. Безъ особенной смлости въ гипотез, вы можете предположить, что эти азбучныя свднія автору ‘Юдии’ извстны. Точно такъ и насчетъ просодіи. Не только съ вами, съ цлымъ легіономъ критиковъ и знатоковъ (если-бъ нашелся такой легіонъ въ Россіи), я готовъ споритъ, что ошибокъ, промаховъ противъ русской просодіи во всей моей партитур нтъ вовсе, точно также какъ нтъ въ ней, и быть не можетъ, ошибокъ противъ гармоніи, хотя бы мою гармонію въ тысяч случаевъ забраковали тысячи Зарембъ и Фетисовъ. Еслибъ я чувствовалъ, что не знаю своего дла, никогда не ршился бы выступить композиторомъ на публичную арену. Je suis arm de pied en cap, arm de toutes pices! Имете полное право обсуживать и порицать меня, при случа во всемъ, что касается вдохновенія, творческой силы, вкуса, взгляда на искусство, принципа, стиля — c’est toujours discutable. Но въ положительномъ знаніи дла я ни отъ кого уроковъ принять не могу. Искусство и знаніе, конечно, неисчерпаемо. Многаго я еще не знаю, но учиться буду только самъ у себя (какъ учился и до сей поры) наблюденіемъ, опытомъ и размышленіемъ. Профессоровъ не имлъ и ихъ не признаю. Авторитетъ ни чей въ свт для меня не существуетъ, ибо врую только въ одно — въ организмъ творческой мысли, въ художественную логику. Вникните въ мои слова поглубже и убдитесь, что въ нихъ нтъ и тни самохвальства

‘Касательно текста и музыки въ фуг ‘Васъ заклинаемъ’, вы въ заблужденіи {Я говорилъ, что музыка написана была посл словъ. . Т.}: эти слова написаны ни раньше музыки, ни посл музыки. Эти слова родились вмст съ музыкою въ одинъ моментъ зачатія и рожденія, моментъ быстрый, какъ импровизація. Это не совсмъ понятно для композиторовъ, неписавшихъ музыку на свой собственный текстъ, но фактъ весьма возможный и даже частый, когда драматургъ и музыкантъ работаютъ въ стнкахъ одного и того же черепа

‘Въ своихъ замткахъ о ‘мнимыхъ’ моихъ погршностяхъ противъ просодіи, вы сами не различаете двухъ совершенно разныхъ понятій: протяженіе ноты (la valeur) и удареніе (l’accent, l’accentuation). Языкъ нашъ требуетъ, чтобы удареніе было такъ:

{¹ ‘А не такъ какъ въ вашей стать напечатано, врно по ошибк: ‘на первомъ и на послднемъ (?) слог’. А. С.}

‘Это удареніе во всей точности соблюдено у меня и въ музык, но для музыкальной мысли (для выраженія отчаянныхъ возгласовъ, похожихъ на стоны и рыданія) мн понадобились синкопы въ ритм, которыя отчасти увлекаютъ за собою и удареніе, придавая и ему ‘синкопизмъ’, не нарушающій ни мало самой просодіи. Вслушайтесь, отбросивъ свою vellйitйs de professorat, и вы согласитесь со мною.

‘Удареніе въ музык, какъ и въ стих, приходится (als guter Taktheil) первою нотою на ‘Васъ’, на ‘на’ — на ‘силь’, слогъ же ‘за’ — приходится ‘синкопою’, какъ въ слдующемъ такт протяженіе слога ‘на — а’ и пр.

‘Гд же тутъ отысканная вами неправильность просодіи, отъ уничтоженія которой будто бы выиграла (?) бы и самая фуга? Не спорю, что тутъ есть просодическая особенность, на первый разъ немножко странная, но разв каждое нововведеніе есть ошибка {Это ужъ такая казуистика, что и понять нельзя. Авторъ самъ сознается, что удареніе слдуетъ на ‘Васъ’, а по нотному примру видно, что удареніе приходится на слово за, но, по словамъ Александра Николаевича, это только просодическая особенность, кажущееся удареніе, однимъ словомъ, акцентъ (accent), но акцентомъ именно и опредляется правильность или неправильность просодіи. Вотъ почему иностранцы, говоря по-русски, впадаютъ часто въ просодическія особенности или ошибки. . Т.}? Entre nous, мн сдается, что вы сдлали мн тутъ замчаньице, такъ ‘pour critiquer un tout petit peu’. Не все же хвалить, дай, дескать, и пожурю маленько. Будьте, однако, въ такихъ случаяхъ поосмотрительне. Мн-то ничего (еже писахъ — писахъ), но вы можете съ толку сбить людей ‘незнающихъ’ или ‘полузнающихъ’.

‘Въ другой просодической замтк опять сбиты у васъ понятія протяженія (la valeur) и ударенія (l’accent).

‘Съ чего вы взяли, что это звучитъ будто бы такъ:

Та-инственнымъ *)?

*) Стоитъ только взглянуть на нотные примры, чтобы убдиться въ томъ. . Т.

‘Ничуть! Требуемое стихомъ удареніе на ин и въ музык приходится на первую четверть втораго такта, слдовательно на своемъ мст (guter tacttheil), музыкальное же протяженіе слога ‘та’ въ первомъ такт ни мало не нарушаетъ просодическаго акцента.

‘Извините, еофилъ Матвевичъ, за такія микроскопическія мелочи. Но вы сами въ этомъ виноваты. Уступокъ именно вамъ я не могу сдлать посл того, что вы мн выказали такъ много художественнаго чутья и даже глубокаго вниканія въ художественныя намренья. Я хочу только ‘защититься’ отъ незаслуженныхъ упрековъ и вмст показать вамъ на дл, что даже въ мелочахъ положительное знаніе за мной.

‘Вотъ почему не пропущу вамъ и еще одного маленькаго промаха по технической терминологіи. Вы называете мою фугу ‘реальною’ (relle), такъ какъ она вращается съ тоники на доминанту. Хотя вся эта терминологія, такъ усердно преподаваемая профессорами, собственно говоря, ршительно ни къ чему не ведетъ (не все ли равно какая фуга, какъ ей кличка, лишь была бы она хороша, музыкальна и драматична), но замчу вамъ, что понятіе о двухъ породахъ фугъ: о фуг реальной и фуг тональной, между самыми учеными музыкантами довольно сбиты. Въ Петербург я знавалъ только одного человка, который имлъ объ этомъ предмет совсмъ ясное понятіе. Это былъ графъ Михаилъ Юрьичъ Віельгорскій. Какъ ученикъ Керубини, онъ твердо помнилъ, что фугою реальною называется та, въ которой ‘отвтъ’ есть буквально врная транспозиція сюжета въ тонъ доминаяты (напримръ, въ фуг изъ 1-й части ‘Сотворенія міра’ — Гайдна.

‘А фугою тональною (fugue du ton) называется та, гд именно стъ ‘перекачиванья тоники на доминанту’ или обратно, въ самой тем потребовалось въ сочиненіи отвта сближеніе интерваловъ, слдовательно нкоторое видоизмненіе самого мотива (напримръ, въ увертюр къ ‘Волшебной Флейты’ {

Какъ здсь, такъ и выше, приведены въ подлинник два нотныхъ примра, каждый по три такта. Ред.}.

‘На такомъ основаніи фуга ‘Васъ заклинаемъ’, гд, вслдствіе тональной необходимости, интервалы въ отвт сближены, принадлежитъ не къ реальнымъ, а къ тональнымъ. (Но что-жъ изъ этого?).

‘Эфектомъ педали въ фуг (желательнымъ для васъ идлякаждаго музыкально-развитаго уха) я не преминулъ самъ воспользоваться отнюдь не потому, что такой эфектъ дозволенъ Фуксомъ и Кирибергеромъ, Марпургомъ и Керубини (очень намъ нужно ихъ дозволеніе или ихъ запрещеніе!?), а потому, что это лежитъ въ характер стиля фугованнаго, лежитъ въ организм фуги и составляетъ одну изъ главныхъ красотъ хоральнаго развитія вообще, и всякой массивной, полифонической музыки. Къ сожалнію (какъ вы сами могли замтить изъ партитуры), многими эфектами, собственно музыкальной обработки, я долженъ былъ пожертвовать въ пользу сценическихъ условій, долженъ былъ согласиться на многія купюры. Въ числ ихъ отрзана и тридцати-актная педаль фуги (хоръ и безъ того весьма длиненъ).

‘Еще разъ извиняюсь передъ вами, еофилъ Матвевичъ, въ безмрной длин моей эпистолы. Вышла цлая диссертація! Но вы сами знаете, что объ этихъ предметахъ, ‘вызывающихъ на размышленіе’, говорить въ двухъ словахъ невозможно, лучше и не начинать. Многое мн было крайне необходимо вамъ высказать, sine ira et studio. Счелъ бы себ великою честью и обрадовался бы глубоко и искренно, еслибъ вы, окончательно забывъ все прошлое и навсегда возобновивъ наши пріятельскія отношенія, захотли пожать мн руку (которая теперь уже никогда боле не подниметъ пера противъ васъ, для публики). Можетъ быть, и вздумаете артистически нобесдовать со мною вдоволь, на свобод. Я теперь ничмъ особеннымъ не занятъ. Дома каждый день — до вечера. Жительствую близъ Большаго Театра, въ Офицерской, въ дом Хилькевича (что на углу Прачешнаго переулка, кн. No 23). Въ устной бесд многое можетъ лучше уясниться, чмъ на бумаг. Буду ждать во всякомъ случа вашего отвта. Преданный вамъ А. Сровъ’.

VII.

На длинное письмо Срова, которое, конечно, нельзя назвать благодарственнымъ, а боле похожее на анти-критику и притомъ довольно задорную, я отвчалъ столь же пространно, отвергая пунктъ за пунктомъ казуистическія оправданія автора ‘Юдии’. Письмо свое я кончилъ слдующими словами:

Съ тмъ же вниманіемъ и съ тмъ же сочувствіемъ я буду и впредь слдить и отзываться о послдующихъ вашихъ операхъ, но я не вижу никакой пользы отъ личнаго нашего сближенія.

Я знаю по долголтнему опыту, что мы никогда не сойдемся въ воззрніяхъ нашихъ на счетъ обязанностей добросовстнаго критика, и послднее письмо ваше еще боле меня въ этомъ убждаетъ. Слдовательно, лучше намъ и не сближаться. Пусть каждый будетъ самъ по себ. Продолжайте съ успхомъ подвизаться на широкомъ поприщ композиціи, а я буду слдить за вашими успхами’ и проч..

Не прошло трехъ часовъ посл отправки моего письма, какъ Александръ Николаевичъ былъ уже у меня.

— Я не ршился, сказалъ я ему, отказать автору ‘Юдии’, но повторяю еще разъ, что не вижу пользы во временномъ нашемъ сближеніи. При первомъ случа вы опять будете утверждать, что я ничего не смыслю въ музык и при оцнк художественныхъ произведеній руководствуюсь лишь личными или салонными соображеніями.

— ‘Кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ!’ прервалъ меня довольно развязно Александръ Николаевичъ. ‘Я написалъ вамъ, что отнын рука моя не подымется противъ васъ для публики — и довольно’.

За симъ Александръ Николаевичъ слъ и два часа пролетли, какъ мигъ, въ увлекательной его бесд. Онъ объяснилъ мн, между прочимъ, по какой причин онъ предпочелъ избрать для перваго своего произведенія сюжетъ библейскій изъ древняго міра, а не изъ русской жизни.

— ‘Я не хотлъ идти по стопамъ Глинки’…

— А пошли по стопамъ Вагнера, прервалъ я не безъ нкотораго ехидства.

— ‘Это другое дло’, возразилъ Сровъ. ‘Вагнера здсь еще вовсе не знаютъ, — пусть познакомятся съ его стилемъ и манерами хоть по ‘Юдии’. Наша публика можетъ быть и не пойметъ сразу, но, по крайней мр, будетъ лишена возможности сравнивать и примрять на свой аршинъ, подобная музыка для нея — совершенная новинка, а пріемы Глинки она знаетъ наизусть. Впрочемъ, слдующую оперу я напишу на русскій сюжетъ, когда придумаю, какой особенный оборотъ дать музыкальной рчи, дабы не попасть въ прихвостни Глинки’.

— Скажите, пожалуйста, спросилъ я, какъ же это вы писали въ 1856 году, что оперы Вагнера наводятъ непроходимую скуку, а въ 1858 году пришли въ неописанный восторгъ, слушая тже оперы?

Александръ Николаевичъ вспылилъ:

— ‘Только тупоумные идіоты упорно придерживаются одного и того же мннія’, возразилъ онъ, возвышая голосъ, ‘мыслящіе же люди изучаютъ, глубоко вникаютъ въ предметъ и ршаютъ, не стсняясь, прежними отзывами’.

— Согласитесь, однако же, что довольно странно читать въ одной и той же газет, въ статьяхъ, подписанныхъ однимъ и тмъ же именемъ, хотя и въ двухъ-лтній промежутокъ времени, два совершенно противоположныхъ мннія. Въ 1856 г. вы говорите, что оперы Вагнера наводятъ непроходимую скуку и что въ нихъ нтъ и признака мелодичности, а чрезъ два года, отъ тхъ же оперъ вы приходите въ восторгъ и восклицаете, что только кретинизмъ можетъ еще шипть противъ твореній великаго Вагнера, въ которыхъ вдохновеніе и мелодія бьютъ ключомъ. За исключеніемъ ‘Лоэнгрина’, я не видлъ ни одной оперы Вагнера на сцен, а потому и не могу судить о его твореніяхъ вообще, но ‘Лоэнгринъ’ удовлетворяетъ вполн художественному моему чувству, кром разв длинной мелопеи (какъ вы нкогда выразились) въ первой половин перваго акта, тмъ не мене, восторгъ вашъ, мн кажется, уже слишкомъ преувеличенъ. Ужъ не вскружилъ-ли вамъ голову Францъ Листъ, усерднйшій изъ поклонниковъ Вагнера?

Александръ Николаевичъ еще пуще вспылилъ! Онъ даже вскочилъ со стула и заговорилъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ:

— ‘Никто не можетъ вскружить мн голову! Нтъ человка въ мір, вліянію котораго я могъ бы подчиниться, но вотъ что я вамъ скажу. Случалось-ли вамъ видть, какъ подпаиваютъ человка противъ его воли: сначала онъ отпиваетъ, по глотку не хотя, потомъ войдетъ во вкусъ и хватитъ черезъ край. Почти тоже случилось со мною касательно музыки Вагнера: сначала я, не смотря на восхваленія Листа, упирался бычкомъ противъ новыхъ для меня впечатлній, но мало-по-малу вошелъ во вкусъ и съ головою окунулся въ безпредльное море звуковъ! Да-съ! оперы Вагнера — цлый океанъ и благо тому композитору, который погрузится въ-него по горло, — онъ очистится и просвтлетъ!’

Не желая раздражать постившаго меня пылкаго автора ‘Юдии’, содлавшагося отъявленнымъ вагнеристомъ, я перемнилъ разговоръ и мы долго еще бесдовали о судьбахъ русской лирической сцены.

Съ тхъ поръ мы стали посщать другъ друга, и между Александромъ Николаевичемъ и мною заключено было перемиріе въ отношеніи полемики, продолжавшееся нсколько лтъ. Однажды, мсяца три посл перваго нашего свиданія, Сровъ взошелъ ко мн съ сіяющимъ лицомъ.

— ‘Придумаль’, — сказалъ онъ безъ предисловія, высоко поднимая голову и встряхивая львиною гривою (онъ самъ такъ называлъ длинные свои волоса), — ‘придумалъ Русскій сюжетъ для лирической драмы! это ужъ не чета будетъ ‘Русланамъ’ и ‘Русалкамъ’! Я избираю Русь древнюю, грубую, языческую. Тутъ нельзя будетъ миндальничать, у поклонниковъ Перуна и мелодіи должны быть топорныя! Все это будетъ освщено зарею возраждающагося у насъ христіанизма и величавая фигура Владиміра выйдетъ отлично! А какъ вы думаете’, — обратился онъ вдругъ ко мн, ‘какіе были напвы у первыхъ провозвстниковъ христіанства, появившихся на Руси?’

— Право, не знаю! отвчалъ я, озадаченный этимъ вопросомъ.

— ‘Да! это ршить трудно! Такъ вотъ что я придумалъ: сотворить смшеніе между палестриновскимъ стилемъ и нашими церковными гласами……. Какъ вы полагаете? Вдь это будетъ хорошо!’

— И этого ршить не могу, отвчалъ я.

Сровъ подробно объяснилъ мн планъ ‘Рогнды’ съ свойственнымъ ему энтузіазмомъ и мы дружески разстались, предвкушая, такъ сказать, художественное наслажденіе, которое доставитъ намъ обоимъ произведеніе, находящееся еще только въ зародыш.

За симъ Александръ Николаевичъ углубился въ сочиненіе задуманной имъ оперы и мы рдко видлись.

VIII.

Въ начал 1865 года, Сровъ пригласилъ меня къ себ для выслушанія или, врне сказать, для просмотра оконченной уже, но еще не инструментованной, новой оперы. Я былъ пораженъ глубиною музыкальныхъ мыслей новаго этого произведенія и, при появленіи его на сцен (27-го октября 1865 года), написалъ о ‘Рогнд’ цлый рядъ восторженныхъ статей.

По этому случаю появилась, во всей сил, та горестная рознь и тотъ антагонизмъ, о которыхъ я упомянулъ въ начал этихъ строкъ, сокрушаясь, что подобное явленіе въ нашихъ музыкальныхъ кружкахъ тормозитъ дло. Нкоторые рецензенты напали не только на автора ‘Рогнды’, но и на меня за мое пристрастное, такъ увряли они, одобреніе.

‘Рогнда’ выдержала, какъ извстно, боле 60-ти представленій, а упомянутые рецензенты смло утверждали, что опера эта не имла никакого успха!……

Горячее сочувствіе, выказанное мною къ новой опер, еще боле сблизило насъ съ покойнымъ Сровымъ. Мы часто видлись и часто бесдовали о музык по цлымъ часамъ.

Въ начал 1867 года, Сровъ объявилъ мн однажды, что онъ намренъ предпринять изданіе спеціально-критической газеты подъ названіемъ ‘Музыка и Театръ’. Я ужаснулся!

— Ради Бога, не длайте этого, воскликнулъ я. Ваше дло — композиція, а не критика, у васъ натура слишкомъ страстная, увлекающаяся, для критики у васъ не достаетъ ни надлежащаго спокойствія, ни должнаго безпристрастія. Вспомните, какъ вы ошиблись на счетъ Вагнера.

— ‘Нельзя’ — отвчалъ Александръ Николаевичъ, ‘если я буду молчать по части критики музыкальной, то ревуны восторжествуютъ’.

Подъ именемъ ревуновъ онъ подразумвалъ своихъ противниковъ.

— Предоставьте другимъ, возразилъ я, отстаивать чистоту и интересы искусства, хоть мн, напримръ.

Александръ Николаевичъ взглянулъ на меня свысока и вымолвилъ слдующія слова:

— ‘Вамъ это не по силамъ! Я — дубъ, а вы — извините за выраженіе, — тростникъ‘.

Я не могъ воздержаться отъ смха. Самъ Александръ Николаевичъ также улыбнулся, чувствуя, что хватилъ черезъ край.

— Но какая же вамъ радость, — продолжалъ я, смясь, — если вы дйствительно дубъ, что вашими желудями будутъ питаться извстнаго рода четвероногія, тогда какъ цвтами вашихъ композицій можетъ наслаждаться весь образованный міръ.

Эта напыщенная фраза понравилась, повидимому, Срову, потому что онъ началъ объяснять мн, что я слишкомъ мягокъ и остороженъ, а что съ ревунами нужно быть самому ревуномъ и проч., и проч.

Въ заключеніе онъ объявилъ мн, что композиція — сама по себ, а критика — настоящее, будто бы, его призваніе, и повторилъ еще разъ, что отъ предположенія своего издавать спеціально-критическую газету, онъ ни за что не откажется.

И дйствительно, въ апрл мсяц того же 1867 года появилась Газета подъ названіемъ: ‘Музыка и Театръ’, подъ редакціею А. H. Срова.

Вообразите же себ мое удивленіе, когда я прочелъ въ 1-мъ же нумер слдующую выходку:

Статьи по театру и по музык — вещь въ журнальномъ нашемъ мір до крайности обыкновенная. У насъ очень много пишутъ именно объ этихъ предметахъ, рдкій No рдкой газеты обходится безъ фельетона о спектакляхъ или концертахъ, къ тысячамъ такого рода фельетоновъ въ годъ прибавить еще десятокъ-другой было бы безцльно. Нтъ! именно ‘въ фельетонномъ’ характер статей объ искусств и главная бда.

Загляните въ еженедльныя газеты — вы найдете, или что фельетонистъ въ сотый разъ повторяетъ всмъ давно извстное, даже въ форм всмъ наскучившей, и все это такъ вяло, такъ безцвтно, что становится непривлекательнымъ даже для самаго терпливаго читателя, или же другаго сорта ярый борзописецъ бойко рекламируетъ въ пользу своего кружка’ и проч., и проч.

Дале авторъ говоритъ: ‘Неужели наша публика должна довольствоваться или безцвтными, вялыми бюллетенями ‘о пніи такой-то’, или номенклатурой аккордовъ, или обидными для здраваго смысла ‘родомонта да-ми’ какого-нибудь музыкально-критическаго писателя. Исторія искусства — дло серьезное, въ этомъ врядъ-ли кто усомнится, но разв ‘текущая критика’ — искусства не составляетъ? Въ свою очередь, она — страница его исторіи. За что же на Россію, 60-хъ годовъ нашего вка, ляжетъ такая тнь по музыкальнымъ дламъ, что у насъ терпливо переносили полное отсутствіе истинной критики’ и проч., и проч.

Понятно, что подобное вступленіе меня возмутило. Я тотчасъ же написалъ Срову, умоляя его, образумиться и припомнить, что онъ говорилъ мн и даже писалъ по поводу критическихъ моихъ статей о ‘Юднеи’ и ‘Рогнд’.

Письмо это осталось безъ отвта.

Выждавъ цлую недлю, я написалъ другое, боле обстоятельное.

И это письмо осталось безъ отвта.

Это меня взорвало и я написалъ (въ ‘Сверной Пчел’) статью, въ которой укорялъ Срова въ забывчивости и совтывалъ ему ограничиться композиторскими лаврами.

На это въ No 5 своей газеты Александръ Николаевичъ возразилъ слдующими словами: ‘Что критическое перо, въ рукахъ не безъизвстнаго композитора — орудіе, не совсмъ безопасное… для него самаго, противъ этого даже спорить нельзя. Но… волка бояться, такъ и въ лсъ не ходить.. На Руси лсовъ еще много, и волковъ по лсамъ также много, только не больно они страшны…. Нападаютъ всегда съ тылу, а отъ одного прямаго взгляда въ упоръ разбгаются.

‘Напраслина, на меня всклепанная, а теперь печатно выведенная на чистую воду (‘Голосъ’ No 122, ‘О.-Петербургскія Вдомости’ 7-го мая), для меня служитъ только доказательствомъ: 1) что у насъ вообще къ критической мысли, честно проводимой, еще не выучились честно относиться, 2) что нкоторые изъ людей, занимающихъ въ нашихъ журналахъ роль музыкальныхъ рецензентовъ, къ настоящему длу черезъ-чуръ мало пригодны за отсутствіемъ главнйшаго качества — стремленія къ правд’.

Предоставляю будущему біографу выяснить эту эпоху критической дятельности покойнаго Срова. Скажу только, по чистой совсти, что въ вышедшихъ въ свтъ 12-ти NoNo газеты ‘Музыка и Театръ’ было нсколько замчательныхъ статей. Газета эта, однако-жъ, скоро прекратилась за недостаткомъ подписчиковъ, — это фактъ также довольно замчательный! У Срова было множество восторженныхъ приверженцевъ, пока онъ разбивалъ въ пухъ и прахъ существовавшіе до него музыкальные авторитеты, не заявивъ еще ничмъ о себ въ качеств композитора, а когда, посл успха ‘Юдии’ и ‘Рогнды’, онъ задумалъ издавать собственную газету,то не нашлось охотниковъ поддержать его предпріятіе.

Посл появленія вышеуказанныхъ статей въ газет Срова и оказаннаго имъ пренебреженія къ моимъ письмамъ, неудостоившимся отвта, я, разумется, вновь прекратилъ всякія съ нимъ сношенія. Судьб, однако, угодно было еще разъ сблизить насъ.

IX.

Въ конц 1869 г. дирекція Русскаго Музыкальнаго Общества, вслдствіе сдланнаго мною предложенія, постановила учредить комитетъ для обсужденія спеціальныхъ музыкальныхъ вопросовъ, какъ то: составленіе программъ для концертовъ общества, разсмотрніе новыхъ композицій, представленныхъ для исполненія и на преміи, и проч, и проч. Въ составъ этого комитета предполагалось пригласить всхъ, наиболе извстныхъ, здшнихъ музыкальныхъ дятелей. При обсужденіи этого вопроса я выразилъ мысль, что, по моему мннію, необходимо пригласить А. H. Срова, не смотря на задорность и неуживчивость его характера. Бывшій въ то время директоръ А. А. Киревъ и Н. Зарембо (директоръ консерваторіи) поддержали мое мнніе и Сровъ былъ приглашенъ. Александръ Николаевичъ, къ удивленію моему, согласился и вслдствіе этого между нами вновь совершилось замиреніе.

Не знаю, какъ это вышло, но при первомъ выбор комитета, не смотря на присутствіе А. H. Срова, предсдателемъ былъ выбранъ я а не онъ. Слдуетъ отдать справедливость высокомрному автору ‘Рогнды’: при этомъ случа, онъ ни однимъ словомъ, ни однимъ движеніемъ не обнаружилъ своего неудовольствія, вообще, въ теченіе трехмсячнаго моего предсдательства, Александръ Николаевичъ держалъ себя со всми членами комитета не только сдержанно, но даже привтливо.

На нашъ комитетъ ревуны (по выраженію Срова) возстали съ озлобленіемъ, въ особенности отличался одинъ изъ нихъ, нисколько, впрочемъ, не принадлежащій къ числу музыкальныхъ дятелей. Издваясь надъ комическимъ, по его словамъ, комитетомъ, этотъ писатель говоритъ между прочимъ: ‘Передъ глазами возникаютъ двнадцать боговъ Греціи (первоначальное число членовъ), героевъ Карла Великаго, двнадцать знаковъ зодіака. Любопытно, однако, знать, кто изъ нихъ въ комитет Юпитеръ и кто Минерва, кто Овенъ, кто Телецъ и кто Козерогъ? Впрочемъ, кажется, всего боле тутъ Раковъ‘.

Заключеніе это онъ выводитъ изъ того, что предсдателемъ избранъ былъ я и что при открытіи комитета я имлъ неосторожность выразить слдующія мысли:

‘Позвольте, гг.’, сказалъ я, обращаясь къ членамъ посл краткаго изложенія предстоящей комитету дятельности, ‘пожелать всмъ намъ стойкости, твердости и терпнія для отпора зловреднаго наплыва людей, отрицающихъ пользу музыкальной науки, и да будетъ нашимъ девизомъ: наука, согласіе, безпристрастное и честное служеніе искусству’.

‘А, такъ вотъ въ чемъ дло состоитъ’, восклицаетъ тотъ же вышеупомянутый критикъ, ‘граматика впередъ! Тутъ все дло въ томъ и заключается, чтобы уничтожить зловредный наплывъ тхъ новыхъ людей и вещей (sic!), которыхъ значеніе и достоинство они (т. е., члены комитета) еще и не понимаютъ’.

Вотъ какъ понимаютъ у насъ нкоторые люди общественное дло. Если бы нашъ противникъ не увлекался чувствомъ нешшятной и ничмъ не оправданной злобы, то онъ обратилъ бы вниманіе на слдующія обстоятельства. Во-первыхъ, комитетъ пришелъ къ убжденію, что программы концертовъ русскаго музыкальнаго общества должны составляться при возможно-широкомъ эклектическомъ воззрніи на искусство и, слдовательно, въ нихъ должны были войдти, вроятно, и т вещи (т. е., произведенія), пониманіе которыхъ присвоиваетъ себ, какъ монополію, помянутый писатель, а во-вторыхъ, что въ первомъ же засданіи комитета выражено было мнніе о необходимости пополнить составъ комитета приглашеніемъ еще нсколькихъ лицъ, чтобы сосредоточить въ немъ участіе спеціалистовъ всхъ существующихъ здсь музыкальныхъ воззрній.

Вслдствіе этого, въ первомъ же засданіи приступлено было къ закрытой баллотировк еще трехъ членовъ и постановлено было пригласить гг. Балакирева, Римскаго-Корсакова и Ломакина.

Слдовательно, доступъ въ комитетъ не былъ закрытъ новымъ людямъ, напротивъ, приглашая нкоторыхъ изъ нихъ принять участіе въ трудахъ комитета и внести въ него и свои воззрнія на искусство, и свои новыя произведенія, если только они не гршатъ противъ правилъ изящнаго вкуса и противъ правилъ музыкальной науки.

Несправедливыя эти нападки пылкій Сровъ сносилъ терпливо, но я счелъ долгомъ отказаться отъ чести предсдателя, потому что вышеупомянутое постановленіе комитета утверждено не было высшею дирекціею ‘Русскаго Музыкальнаго Общества’.

На мсто меня предсдателемъ былъ избранъ Сровъ и 3-го мая 1870 г. комитетъ удостоилъ меня оффиціальнымъ изъявленіемъ сочувствія и, съ тмъ вмст, сожалнія по случаю моего устраненія отъ длъ комитета. Александръ Николаевичъ, съ своей стороны, обратился ко мн, 3-го мая 1870 г., съ частнымъ письмомъ, которое привожу здсь, какъ ловое доказательство, что покойный Сровъ нердко думалъ одно, а писал другое.

‘Многоуважаемый еофилъ Матвеевичъ. Кром прилагаемаго у сего ‘оффиціальнаго’ листика, позвольте засвидтельствовать вамъ частнымъ образомъ, отъ меня лично, искреннее сожалніе, что вы устранили себя отъ насъ и длъ наліихъ вовсе!

‘На Руси такъ мало людей, преданныхъ искусству душою, какъ вы, и обладающихъ, какъ вы, опытностію и знаніемъ, и чутьемъ, и вкусомъ по музыкальнымъ дламъ, а вы ‘дезертируете’ изъ того лагеря, въ которомъ, авось! заложится, наконецъ, истинное служеніе музык въ Россіи и музык русской, со всхъ возможныхъ сторонъ! Глубоко сожалю! Преданнйшій вамъ А. Сровъ’.

О дятельности Александра Николаевича во время его предсдательства въ комитет, продолжавшагося до конца его жизни, я ничего не знаю, но я слышалъ, что ему было разршено пригласить къ участію въ трудахъ комитета вышеупомянутыя лица, но было уже поздно! Непримиримая вражда между такъ-называемыми новаторами и представителями музыкальной науки пустила уже слишкомъ глубокіе корни.

Вотъ при какихъ обстоятельствахъ возобновились наши сношенія съ покойнымъ Сровымъ, я, впрочемъ, держалъ себя поодаль, зная по горькому опыту, что на интимныя заявленія Александра Николаевича нельзя полагаться. Однако же, въ конц 1870 г., самъ Александръ Николаевичъ пригласилъ меня къ себ для прослушанія въ черн оконченной имъ новой оперы ‘Вражья сила’.

Не суждено было Срову услышать на сцен новое свое произведеніе, смерть уже носилась надъ головой его…….

Извстно, что эта опера исполнена была посл кончины даровитаго ея автора, извстно также, съ какою злобою противники Срова напали на это посмертное.произведеніе, утверждая, что ‘оно написано паукомъ, обмакнувшимъ лапки въ чернила и расхаживающимъ по нотной бумаг’.

О ‘Вражьей сил’ я также написалъ подробный разборъ. Публика наша не вполн еще оцнила это послднее произведеніе автора ‘Юдии’ и ‘Рогнды’, такъ какъ, по какому-то роковому стеченію обстоятельствъ, опера эта до сихъ поръ исполнена была не боле десяти разъ. То одинъ, то другой артистъ выбывали изъ состава труппы, а главныя партіи представляютъ столько особенностей и трудностей, что наскоро замнить одного артиста другимъ невозможно. Вотъ почему общественное мнніе на счетъ посмертнаго произведенія покойнаго Срова еще не вполн выразилось, но я всегда утверждалъ и утверждаю, что т, которые понимаютъ и цнятъ заслуги народнаго нашего драматурга А. Н. Островскаго, — т не могутъ не оцнить ‘Вражьей силы’ — А. H. Срова, написанной на сюжетъ и подъ вдохновеніемъ народной драмы: ‘Не такъ живи, какъ хочется, а такъ живи, какъ Богъ велитъ’.

Въ заключеніе этого отрывка изъ замогильныхъ моихъ, можно сказать, Записокъ, — выписки, сдланной въ пользу будущаго біографа автора трехъ капитальныхъ оперъ, — я считаю себя въ прав воспроизвести здсь описаніе ‘послднихъ трехъ часовъ жизни А. Н. Срова’, составленное М. E. Славинскимъ.

Живое это описаніе предсмертныхъ минутъ человка, въ высшей степени замчательнаго, слдуетъ сохранить на страницахъ ‘Русской Старины’, дабы оградить его отъ забвенія, которому подвергается большая часть статей, помщаемыхъ на летучихъ листахъ ежедневной газеты. Препровождая этотъ интересный разсказъ, написанный очевидцемъ въ редакцію ‘Голоса’, я писалъ, между прочимъ:

‘Избитое сравненіе угасающей жизни съ пламенемъ потухающей лампы, какъ нельзя боле подходитъ къ настоящему печальному случаю. Дйствительно, душевная искра оплакиваемаго нами композитора вспыхнула, можно сказать, яркимъ пламенемъ въ предсмертныя минуты его жизни. Грустно и больно, читая скорбное это описаніе, сознавать, какой громадный запасъ жизни и духовныхъ силъ находились еще въ душ разстроеннаго въ конецъ организма незабвеннаго Александра Николаевича Срова. Для тхъ, которые знали лично покойнаго, разсказъ этотъ воспроизводитъ всецло не только личность знаменитаго композитора и музыкальнаго критика, но и складъ его ума и даже свойственныя ему одному обороты рчи’.

20-го января 1871 г., — пишетъ г. Славянскій, — въ среду, въ половин втораго часа пополудни, я засталъ Александра Николаевича Срова одного, на диван, одтымъ въ свой обыкновенный сренькій костюмъ, совершенно бодрымъ и (на вопросъ мой) вполн здоровымъ. Недавно онъ оправился отъ болзни (желудочнаго катара), полученной имъ еще въ Вн, въ послднюю его поздку на столтній юбилей Бетховена. На мои разспроси объ его ‘angina pectoris’ (капитальная болзнь, которою Александръ Николаевичъ началъ страдать съ зимы 1867 года) и вообще о болзненномъ его состояніи, я помню слдующія слова и возраженія Срова, которыя передаю почти буквально врно, равно какъ и обо всемъ, что Александръ Николаевичъ говорилъ о музык, о своихъ (по этой части) планахъ и предположеніяхъ.

— ‘Мн-то! Пожить ‘ la Nabuco’, какъ вы говорите, да еще цлый мсяцъ! Разв это возможно хоть на одинъ часъ? и докторъ Эйхвальдъ съ недлю тому говорилъ, если я позволю себ малйшую душевную невоздержность, мн будетъ немедленная смерть… Вы хотите, чтобъ я добровольно парализовалъ все, что толчется у меня тутъ и тутъ (голова и сердце), это невозможно ни на одну секунду, вы предлагаете удалить отъ меня книги, ноты, карандаши, бумагу… всхъ знакомыхъ… Попробуйте!… Да ‘одному’ мн будетъ гораздо хуже, сдержанная, безъисходная сосредоточенность… ухъ, какъ тяжела для моей натуры! Желаніе вылиться, подлиться всмъ, что налегло и накипло въ душ моей — лучшее лекарство при моей ‘angina’. Конечно, я теперь не буду уже такъ волноваться, какъ позволялъ себ это всегда, напримръ, на четверкахъ и въ частыхъ бесдахъ съ вами, а говорить и думать, думать и говорить — мн положительно необходимо… Оставимъ медицинскій разговоръ… Вы меня застали за очень интересною книгой Наумана {Die Tonkunst der Culturgeschichte. Von Emil Naumann. 1-ter Band 2-te Hlfte. Berlin. 1870.}… Когда-то мы допишемся до такихъ книгъ, какъ исторія музыки Фетиса, какъ эти брошюры о Бетховен, что я привезъ изъ Вны, какъ сія штука (Наумана). И какъ они (нмцы) ихъ пекутъ! ежегодно десятками, и все — дло, все — интересъ наиглубочайшій! ‘

Говоря о книг Наумана, Александръ Николаевичъ, между прочимъ, показалъ изъ нея то, что открылось, это были страницы о Мейербер, гд доказывалось, что главная характеристика мотивовъ Мейерберовой музыки, почти во всхъ его сочиненіяхъ, основана на форшлагахъ…

Затмъ, закрывши книгу, Александръ Николаевичъ продолжалъ:

— ‘Науманъ затрогиваетъ въ своей книг и нашу музыку, выставляя представителями ея Львова, Бортнянскаго и Глинку (Львовъ и Глинка, а Даргомыжскаго нтъ!)… Я вамъ не говорилъ, кажется, что въ послднюю бытность свою за границей я получилъ предложеніе писать для ‘Augsburger Allgemeine Zeitung’. Какой мн предстоитъ интересный дебютъ! По поводу хоть этой книги (Наумана)… Фетисъ Науманъ, да и вс они ничего не знаютъ о нашей музык, они искренно не подозрваютъ обо всемъ, что у насъ уже сдлано по этой части, и какъ серьезно, какъ роскошно идетъ наше музыкальное дло. Я могу выступить въ первой стать и какъ русскій артистъ (нужно протереть имъ очки, чтобъ лочуяли, какъ свжо, какъ искренно и глубоко дышется нашей музык, въ особенности теперь), и какъ горячій вагнеристъ (они мало знаютъ, какъ мы понимаемъ Р. Вагнера)… Мн претятъ т мста изъ книги Наумана о Вагнер, гд онъ отзывается о немъ съ какимъ-то натянутымъ, какъ будто вынужденнымъ, решпектомъ, пожалуй, называетъ его и геніальнымъ, но съ какою-то сдержанною досадой… Вотъ я и докажу ему, какъ нужно себя чувствовать и держать относительно этого барина… Ухъ, какая у меня выйдетъ статья! Задамъ я Науману и за насъ, и за Рихарда. Конечно, теперь и тамъ придется не такъ ворочать перомъ, какъ я себ это позволялъ у насъ: имъ нуженъ ‘молотъ стальной и ударъ наврняка’. Газета ‘Augsburger Allgemeine Zeitung’ — не нашимъ чета: ее читаютъ во всей Европ……’

Посл нсколькихъ минутъ раздумья…

— ‘Подумайте, С, какъ много мн дла! и какого! и чмъ дальше, тмъ больше… До ‘Гуситовъ’ — ‘Вакула’, до ‘Вакулы’ — ‘Вражья сила’, а до ея постановки у меня должны быть готовы три статьи: въ ‘Встникъ Европы’ (о Берліоз — давно общалъ), въ ‘Бесду’ и въ ‘Музыкальный Сезонъ’… А ‘9-я симфонія’! А ‘фригійская секунда’! А отвтъ на иисьмо Козимы Вагнеръ (вы знаете какое!), на дняхъ жду письмо и отъ Рихарда, — а отвтъ ему! Вдь, писать имъ — въ своемъ род капитальная работа (по качеству), съ этакими господами нужно говорить очень тонко и глубоко, очень интересно и остроумно, на волосокъ не попадешь въ ‘тактъ’, такъ ошпарятъ (конечно, мысленно), что не скоро опомнишься, я ихъ знаю, хотя по опытамъ на другихъ… (Кое-что о пріемахъ разныхъ постителей Вагнеромъ и Листомъ)… Впрочемъ, на счетъ Рихарда я покоенъ: онъ меня знаетъ очень хорошо.’

На мои просьбы говорить тише и на предложеніе оставить его, Александра Николаевича, одного хоть на ¹/₄ часа:

— ‘Что вы? Разв не видите, что я далеко не такъ позволяю себ, какъ прежде^ Я себя чувствую сегодня особенно хорошо и легко. Въ доказательство прочту вамъ самолично часть либретто Полонскаго для моего ‘Вакулы’. Пальчики будете облизывать!’

На мое предложеніе — прочесть самому, дома:

— ‘Нтъ, нтъ, я самъ и сейчасъ же… Я шопотомъ, буду остороженъ — увидите ‘.

Прочелъ въ полголоса, спокойно, хотя, мстами, не безъ легкихъ порывовъ въ голос и жестахъ, причемъ за грудь и сердце, какъ бывало прежде, не схватывался ни разу, два раза останавливался, рисуя обстановку, представляя, какъ будутъ хороши нкоторыя артисты въ такихъ словахъ:

— ‘А какія тамъ чертовщины будутъ совсмъ особенныя! Леонова и Сарріоти — какои дуэтъ! А полётъ вдьмы изъ трубы на кочерг? а черевички, а сразу Петербургъ? Странно, да ново… На сцен впервые будутъ Екатерина, Потемкинъ et c-nie. Такъ какъ au naturel не позволятъ, назову Фелица, Орлы и т. п.’.

По окончаніи чтенія:

— ‘Ну-съ какова будетъ опера? А какъ легко, съкакимъ смакомъ и буду ее писать! Это будетъ славное, веселое, артистическое far niente посл ‘Юднеи’ и ‘Вражьей силы’, тяжелыхъ минутъ, душныхъ, нетерпливыхъ выжиданій — не будетъ, работаться будетъ быстро, весело, легко… Какую я тутъ фантастику подпущу! чисто нашу! И какіе новые звуки уже теперь копошатся у меня для оркестра ‘Вакулы’! Не знаю до сихъ поръ, какъ назвать эту оперу. Волшебно-комическая? фантастическая?.. Рутинно… и не то. ‘Просто — ‘Опера въ 3-хъ дйствіяхъ’ и баста! а тамъ — какая выйдетъ! Пусть чуютъ… Да ужъ и почуютъ… я это чую‘.

Приходъ Валентины Семеновны (супруги А. Н. Срова). 3 часа. Обдъ.

Посл обда, въ 4 часа, Александръ Николаевичъ сидлъ на диван, очень спокойно разговаривалъ съ Валентиною Семеновной о сын, о m-me Віардо (дочери Полины Віардо-Гарсіа), съ восторгомъ припоминалъ, какъ эта пвица исполняетъ музыку Глюка и баллады Ф. Шуберта, какъ о музыкантш говорилъ, что ‘такихъ серьезныхъ артистовъ въ полномъ смысл очень мало’, удивлялся, между прочимъ замчательной ‘нервичности’ г-жи Віардо: ‘такимъ нервнымъ можетъ быть только глубокій артистъ’!

Потомъ Александръ Николаевичъ шутилъ съ сыномъ, разсказывалъ ему разные курьезные анекдоты. Въ 4 ¹/₂ часа Валентина Семеновна вышла въ сосднюю комнату пить чай, я тоже взялъ оттуда свой стаканъ и воротился къ Александру Николаевичу, слъ у окна, гд лежало большое собраніе (тіочти всхъ) сочиненій Р. Шумана, между которыми случайно попала увертюра къ ораторіи Мендельсона ‘Paulus’. Я отобралъ неизвстныя мн вещи Шумана и положилъ эту увертюру наверхъ. Александръ Николаевичъ ходилъ по комнат, подошелъ ко мн, увидалъ ее:

— ‘Вы и это берете съ собою?… А кстати, посмотрите, какъ Науманъ ловко подмтилъ причину монотонности музыки Мендельсона, онъ основываетъ ее на однообразіи ритма, какъ удачно онъ сгруппировалъ около 30 темъ изъ его разныхъ сочиненій, гд господствующій ритмъ у Мендельсона — все одинъ и тотъ же’.

Взявши книгу Науманна, Александръ Николаевичъ опять подошелъ ко мн, открылъ упомянутые примры, стр. 471, и стоя проплъ одинъ изъ нихъ, изъ ‘Athalia’:

указалъ на другіе два изъ ‘Paulus’ и ‘Walpurgisnacht’, перевернулъ 3 листа, указалъ на примръ на стр. 476…… Но тутъ лицо его внезапно вытянулось съ какою-то необыкновенною улыбкой, за этимъ быстро исказилось и также быстро приняло свое обыкновенное выраженіе, глаза были закрыты, ноги подкосились, онъ медленно, дугою, опустился на землю, я не усплъ поддержать и не могъ поднять… Валентина Семеновна, находившись въ двухъ шагахъ, въ сосдней комнат, на мой крикъ, бросилась къ мужу, сказала: ‘Скоре къ…’ Я похалъ и сообщилъ доктору, что зналъ (получилъ, между прочимъ, замчательный отвтъ: пріду завтра!..). Вслдъ за этимъ, я немедленно же съ другимъ докторомъ (И. М. Барчемъ) отправился на квартиру Сровыхъ…

Александръ Николаевичъ не былъ уже въ живыхъ.

Смерть постигла его отъ разрыва сердца, онъ умеръ моментально, предсмертной агоніи не было ни секунды.

Умереть такою смертью — иногда, въ разговорахъ — было желаніемъ Срова.

Оно исполнилось’.

. М. Толстой.

‘Русская старина’, т. II, 1874 г. февраль.

Воспоминанія . М. Толстаго.

Читайте также: