В. В. Стасов.
В. В. Стасов.
Александр Николаевич Серов
Александр Николаевич Серов
Материалы для его биографии
1875 г.
Комментарии
Комментарии
Общие замечания
Александр Николаевич Серов
А. Н. Дмитриев
Александр Николаевич Серов, Стасов Владимир Васильевич, Год: 1875
Время на прочтение: 10 минут(ы)
В. В. Стасов. Избранные сочинения в трех томах
Том первый. Живопись. Скульптура. Музыка
Редколлегия: Е. Д. Стасова, С. К. Исаков,
М. В. Доброклонский, А. Н. Дмитриев, Е. В. Астафьев
Государственное издательство ‘Искусство’, Москва, 1952
OCR Ловецкая Т. Ю.
У меня сохранилось огромное количество писем, писанных ко мне в разное время А. Н. Серовым. Мы с ним были товарищи по Училищу правоведения, от 1836 по 1840 год. В мае 1840 года Серов вышел из училища и поступил на службу, а я еще должен был пройти три верхние класса, и тут-то завязалась между нами переписка, продолжавшаяся много лет, потому что даже и после выпуска моего из училища нам очень часто приходилось жить далеко одному от другого, иногда в разных городах. В училище мы близко сошлись, как два лучшие тогда музыканта всего училища, и наши музыкальные занятия поневоле сталкивали нас (из записок моих, которые я напечатал в ‘Русской старине’, читатель увидит, какую крупную роль музыка играла в жизни Училища правоведения нашего времени), сверх того мы скоро заметили, что во многом у нас одинакие стремления, надежды и ожидания будущего. Все это очень тесно соединило нас, и когда личные беседы прекратились, мы вздумали переписываться.
Для нас обоих эта переписка имела очень важное значение — мы помогали друг другу образоваться не только в музыкальном, но и во всех других отношениях. Решившись теперь напечатать значительную долю нашей переписки, я полагаю, что этим удовлетворю не только любопытству тех, кому интересны подробности о молодости Серова, но дам в руки всей нашей публики — даже той, которая мало интересуется музыкальным делом и музыкантами, — такой биографический материал, какой лишь очень редко можно встретить в печати. Перед читателем является исповедь души, записанная почти день за днем, исповедь юноши, полного блестящих дарований, сил, лучших стремлений, борющегося с трудною действительностью, то полного уныния, недоверия к самому себе, иногда даже отчаяния, то снова одушевленного, бодро и смело идущего к своей цели. В одном письме Серов говорит (1842): ‘Масса посредственностей в людском роде не позволяет музыке царственно властвовать над человечеством. Муза инкогнито бродит по земному шару и избирает себе любимцев в тех редких существах, которые в изящном видят абсолютную цель человеческого бытия’. Одним из таких редких людей был Серов. Вся жизнь его была служением искусству, и ему он принес в жертву все остальное, что других манит и радует. Еще с молодых лет он покончил и расстался со всем тем, что не вело его прямо к намеченной цели, и ничто уже не могло своротить с дороги: гнев, а иногда преследование прозаика-отца, собственные неудачи и разочарования, горькие сомнения в собственной творческой способности, внешние, иногда порядочно шершавые обстоятельства — ничто не могло победить его железного упорства, его ‘мономании’ (как говорили иные из его знакомых), и, наконец, сквозь тысячи помех, несчастий, лишений — но также и радостей — он пробился туда, куда хотел, он нашел, наконец, слова и звуки для выражения того, что почти с ребячества носил внутри себя. Пример редкий, почти небывалый между нами!
Узнать подробности такой жизни, глубокой и героической, — наверное, будет интересно для многих.
Письма Серова представляют, впрочем, не одну только картину его собственной, внутренней жизни. В них нарисован также целый уголок русской жизни 40-х и 50-х годов — материал, конечно, драгоценный,— но также тут заключается отчет о всем, что тогда совершалось музыкального в русском и даже вообще европейском мире. Перед читателем пройдут фигуры Глинки, Даргомыжского, Листа, Берлиоза и многих других исторических личностей, очерки нашего тогдашнего общества и его художественных впечатлений, отчеты о людях и вещах, собственные начинания и проекты для будущего самого Серова, наконец, целый ряд критических статей о значительнейших музыкальных созданиях прежнего и нового времени, — статей за 13 лет до появления первой печатной статьи его. Я исключаю из оригиналов (передаваемых мною в полном составе в императорскую Публичную библиотеку) все то, что специально касалось моей личности и случайных, мелких подробностей жизни. После писем я предполагаю напечатать, тоже на страницах ‘Русской старины’, мои воспоминания о Серове, и здесь, на основании материала, только что переданного читателям — переписки Серова со мною, — а также на основании всего нами вместе пережитого, постараюсь рассказать всю жизнь его, начиная с детства и нашей жизни в Училище правоведения и до конца, и тут же начертить портрет его, со всеми слабостями, недочетами и падениями, но также и со всеми блестящими качествами и великолепными силами, которые дали деятельности Серова значение историческое.
Редакцией ‘Русской старины’ опубликованы драгоценные и многочисленные материалы для биографий Глинки и Даргомыжского, поэтому я счел своею обязанностью передать этому изданию то, что у меня было касающегося еще одного из наших покойных композиторов: уступая тем двум в творчестве и музыкальном даровании, Серов все-таки принадлежит к числу самых выдающихся личностей нашего интеллектуального и художественного мира.
Кто близко знал Серова и его жизнь, согласится, конечно, со мною, что эта жизнь представляет три очень определенных периода: первый период есть период образования и приготовления и заключает первые 30 лет жизни Серова (1820—1850), второй период есть период литературно-критической его деятельности и обнимает следующие 10 лет его жизни (1850—1860), наконец, третий период есть период музыкального творчества Серова и заключает последние 11 лет его жизни (1860—1871).
Из этих трех периодов в продолжение первого Серов был эклектиком, знакомился со всеми музыкальными школами, более других любил немецкую, беспредельно обожал Бетховена и Мейербера и занят был собственными попытками, композиторскими и музыкально-критическими. Эти последние (в письмах ко мне) иногда страдают растянутостью и резонерством, но заключают уже много светлых и смелых мыслей, отличаются живым энтузиазмом и пытливостью художественного чувства, в это время он верил также и в необходимость и возможность русской музыкальной школы. В продолжение второго периода Серов уже вовсе отшатнулся от итальянцев, почти совершенно не признавал Мейербера и исключительно посвятил себя культу Бетховена. Критические статьи этого периода (все печатные) блещут энергией, остроумием, едкостью и полемическим задором, привлекавшими массу и часто способствовавшими общему музыкальному развитию, они всегда доказывают также громадное знакомство с музыкальной литературой и музыкальными созданиями, но мало заключают глубины и игнорируют или не понимают почти все созданное в музыке после Бетховена. Наконец, в течение последнего, третьего своего периода Серов разделил свое музыкальное обожание между Бетховеном и Вагнером, написал три оперы ‘совершенно в своем собственном от всех отличном роде’, как он говорит в одном письме, 1862 года, к одной близкой ему тогда особе, {‘Не могу же не видеть, что моя опера ‘Юдифь’ нечто совсем самостоятельное, ни на какую другую в свете не похожее’ (письмо 29 августа 1862 года). — В. С.} начинает любить итальянцев и итальянскую музыку, даже собирается сам писать итальянскую оперу для Патти, а что касается русской музыкальной школы, то перестает признавать ее и значительную долю своей музыкально-критической деятельности посвящает нападкам на нее.
Таковы главные черты художественной физиономии Серова, этого талантливого и многоспособного человека, составленного из качеств, самых противоположных и часто боровшихся в нем. Вся жизнь его была рядом непоследовательностей, то симпатических, то трагических, то карикатурных. Следующие здесь письма его, а также и мои ‘Воспоминания’ многочисленными подробностями своими подтвердят это вполне.
Для ориентирования читателей я считаю нужным в немногих словах рассказать здесь жизнь Серова до начала его переписки со мною. Для этого я беру за основание биографический очерк, напечатанный г. М. в февральской книге ‘Русской сцены’ за 1865 год: во всех отношениях этот очерк может почитаться автобиографией. Во вступлении сказано: ‘Биографические заметки эти мы составили из сведений, приобретенных нами в течение многолетнего знакомства с г. Серовым, со времени первой встречи в Крыму, в 1847 году, частью из немногих дополнительных приписок, им самим нам доставленных’. {Замечу мимоходом, что биографии Серова, напечатанные г. Фаминцыным (в ‘Музыкальном сезоне’, 1871, No 17) и г. Столыпиным (во ‘Всемирной иллюстрации’, 1871, NoNo 127—128), заключают много неверных фактов, особливо последняя, так как автор слишком, по-видимому, доверял рассказам г. Ленца, обыкновенно украшающего все свои ‘биографии’ и ‘воспоминания’ орнаментистикой не вполне достоверной. — В. С.} Притом всякий знакомый со слогом А. Н. Серова легко узнает его во многих местах этого ‘Биографического очерка’.
‘Александр Николаевич Серов родился в С.-Петербурге 11 января 1820 года, в семействе образованном, но нисколько не музыкальном. Отец его, москвич, из весьма низменного слоя, вследствие замечательных умственных способностей и многостороннего развития, еще в молодости достиг заметного положения по службе, а потом высоких чинов и большого влияния на круг близких знакомых. Начитанность его, резкость здравого и наблюдательного, но несколько сухого ума и насмешливый характер привлекали к нему многих, но более порождали врагов. Мать Серова, наполовину немка, дочь сенатора екатерининских времен, была превосходная, любящая женщина, с теплым чувством к поэзии добра и красоты. {В своих ‘Воспоминаниях о Серове’ я буду иметь случай сказать еще многое об отце и матери А. Н. Серова и их разнообразном влиянии на него, а также о его даровитой сестре, Софье Николаевне (в замужестве Дютур), товарище его детства, юности и художественного воспитания. Замечу, пока не входя в подробности, что родственники матери Серова, в восходящей линии, принадлежали к еврейскому племени. — В. С.}
Серов представляет собою чрезвычайно редкий пример совершенно самостоятельного артистического развития. В детском возрасте ничто не предвещало в Серове будущего музыканта. Он был весьма понятливый, даровитый мальчик, читавший книги уже на 4-м году и почти в том же возрасте страстно любивший театральные представления. Он учился всему необыкновенно бойко и быстро, на 9-м году уже бегло читал французские и немецкие книги. Любимейшим его занятием в этом возрасте было чтение сочинений по части натуральной истории, а первые бывшие у него в руках деньги он откладывал в сторону, чтобы потом, на 11-м году, купить себе старинное издание Бюффона с картинами. {Слепая вера в отца и обожание Бюффона, а также высокое понятие о самом себе были в это время так сильны у Серова, что он часто тогда говаривал: ‘Я, папа и Бюффон…’ Это он впоследствии часто рассказывал мне. — В. С.} Французскому языку он, можно сказать, выучился по Бюффону. Кроме чтения, и наравне с ним, Серов страстно любил рисование. Целые дни проводил он, рисуя зверей, птиц, виды комнат и садика при доме родительском. {Многие воспоминания детства читатель найдет в письме Серова 2 июня 1842 года. — В. С.}
Серова стали учить музыке, т. е. игре на фортепиано, на 8-м году, первою учительницей его была Олимп. Григ. Жебелева. Не выказывая никакой особенной охоты к занятию музыкой, Серов, однако же, лет 10—11 играл исправно сонатки с аккомпанементом скрипки или виолончели, а годами пятью позже, при поступлении в Училище правоведения, {Серов первоначально, с 7-летнего возраста, учился в пансионе г-жи Командер, а потом с 1830 года в 1-й гимназии. В Училище правоведения перешел при самом его открытии, в декабре 1835 года, прямо в высший класс низшего курса, т. е. в 4-й класс. — В. С.} для экзаменного торжества выучил и хорошо исполнил гуммелевский концерт A-moll. Истинное музыкальное чувство начало выказываться в Серове только на 15-м году. Фортепианные переложения опер Моцарта, а также ‘Фрейшюца’ и ‘Роберта’, и слушание этих опер в театре пробудили впервые в Серове любовь к миру звуков. Еще в гимназии, года за 2 до поступления в Училище правоведения, после 6 дней классной жизни, юноша Серов торопился домой, чтобы прежде всего отвести душу за фортепиано, от которого уже и не отходил почти целый день. Но и тут сначала все дело ограничивалось чтением и вбиранием в себя красот музыкальных. С техническими сторонами теории музыкальной никто не знакомил Серова. Сначала он был даже очень далек от мысли задавать самому себе вопросы по этой части, воспринимая музыку, как она есть, без рассуждений о ее грамоте, о ее науке. В училище, по желанию принца Ольденбургского, Серов должен был избрать какой-нибудь инструмент, кроме фортепиано, — и он избрал виолончель. {Его высочество принц Петр Георгиевич Ольденбургский так ценил музыкальные способности Серова, что даже после выпуска из училища этот последний играл разные соло на виолончели на концертах в Училище правоведения и в доме у принца. В знак памяти при выпуске из училища принц подарил Серову изящный складной пюпитр, на футляре которого напечатан стих из Горация: ‘Omne tulit punctum qui miscuit utile oulci’ (Все превосходно пойдет у того, кто соединит полезное с приятным). — В. С.} Уроки на виолончели Серов брал у известного виолончелиста Карла Шуберта, {А раньше того, у отличного виолончелиста Кнехта, которого каким-то странным манером Серов позабыл в этой своей биографии. — В. С.} который скоро пришел к сознанию, что в отношении музыкального смысла, выразительности, фразировки Серов в учителях не нуждается, {Это мы читаем также в письме от 24 августа 1840 года. — В. С.} а ученик, со своей стороны, несмотря на успехи своей виолончельной игры, более и более убеждался, что не родился быть виртуозом, потому что даже самое устройство пальцев его, коротких и слабых, никогда бы не позволило ему довести виртуозную технику до замечательной степени развития.
В одно время с этими виолончельными уроками, ознакомившими молодого артиста с техникой смычковых инструментов, в Серове, приближавшемся тогда к 20-летнему возрасту, стала проявляться сильнее и сильнее жажда быть композитором. Первые попытки его к импровизации на фортепиано, втихомолку, в наглухо запертой комнатке, были скромным, ребяческим лепетом. Первое знакомство с музыкальной теорией по сухим, отсталым учебникам генерал-баса, без всякого руководителя, внушало Серову только недоверие и к собственным силам, и к самой науке музыкальной.
Приблизился 1840 год, первый выпуск из Училища правоведения. Серов, отлично учившийся и в гимназии, был во всех отношениях одним из лучших воспитанников. Блестящие способности его доставили ему при выпуске медаль за успехи и чин 9-го класса, с которым он и начал службу, сперва в канцелярии правительствующего сената (по 5-му департаменту, уголовному)… Здесь я перерываю выписки из ‘Биографического очерка’, потому что в сообщаемых мною письмах подробности о дальнейшей жизни Серова обстоятельнее и вернее того, что он мог впоследствии припоминать и рассказывать. Но везде, где понадобится, я буду приводить в подстрочных примечаниях текст этого же ‘очерка’.
Все статьи и исследования, написанные Стасовым до 1886 года включительно, даются по его единственному прижизненному ‘Собранию сочинений’ (три тома, 1894, СПб., и четвертый дополнительный том, 1906, СПб.). Работы, опубликованные в период с 1887 по 1906 год, воспроизводятся с последних прижизненных изданий (брошюры, книги) или с первого (газеты, журналы), если оно является единственным. В комментариях к каждой статье указывается, где и когда она была впервые опубликована. Если текст дается с другого издания, сделаны соответствующие оговорки.
Отклонения от точной передачи текста с избранного для публикации прижизненного стасовского издания допущены лишь в целях исправления явных опечаток.
В тех случаях, когда в стасовском тексте при цитировании писем, дневников и прочих материалов, принадлежащих разным лицам, обнаруживалось расхождение с подлинником, то вне зависимости от причин этого (напр., неразборчивость почерка автора цитируемого документа или цитирование стихотворения на память) изменений в текст Стасова не вносилось и в комментариях эти случаи не оговариваются. Унификация различного рода подстрочных примечаний от имени Стасова и редакций его прижизненного ‘Собрания сочинений’ 1894 года и дополнительного IV тома 1906 года осуществлялась на основе следующих принципов:
а) Примечания, данные в прижизненном издании ‘Собрания сочинений’ Стасова с пометкой ‘В. С.’ (‘Владимир Стасов’), воспроизводятся с таким же обозначением.
б) Из примечаний, данных в ‘Собрании сочинений’ с пометкой ‘Ред.’ (‘Редакция’) и вообще без всяких указаний, выведены и поставлены под знак ‘В. С.’ те, которые идут от первого лица и явно принадлежат Стасову.
в) Все остальные примечания сочтены принадлежащими редакциям изданий 1894 и 1906 годов и даются без каких-либо оговорок.
г) В том случае, когда в прижизненном издании в подстрочном примечании за подписью ‘В. С.’ расшифровываются имена и фамилии, отмеченные в основном тексте инициалами, эта расшифровка включается в основной текст в прямых скобках. В остальных случаях расшифровка остается в подстрочнике и дается с пометкой ‘В. С.’, т. е. как в издании, принятом за основу, или без всякой пометки, что означает принадлежность ее редакции прижизненного издания.
д) Никаких примечаний от редакции нашего издания (издательства ‘Искусство’) в подстрочнике к тексту Стасова не дается.
В комментариях, в целях унификации ссылок на источники, приняты следующие обозначения:
а) Указания на соответствующий том ‘Собрания сочинений’ Стасова 1894 года даются обозначением — ‘Собр. соч.’, с указанием тома римской цифрой (по типу: ‘Собр. соч.’, т. I).
б) Указание на соответствующий том нашего издания дается арабской цифрой (по типу: ‘см. т. 1’)
в) Для указаний на источники, наиболее часто упоминаемые, приняты следующие условные обозначения:
И. Н. Крамской. Письма, т. II, Изогиз, 1937 — ‘I’
И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка, т. I, ‘Искусство’, 1948 — ‘II’
И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка, т. II, ‘Искусство’, 1949 — ‘III’
И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка, т. III, ‘Искусство’, 1950 — ‘IV’
Указание на страницы данных изданий дается арабской цифрой по типу: ‘I, 14’.
Материалы для его биографии’. Статья впервые опубликована в 1875 году (‘Русская старина’, No 8).
Стасова с А. Н. Серовым связывала горячая дружба в молодости, когда они горели единым огнем служения русскому национальному искусству и оба с большим темпераментом выступали в печати по различным вопросам русской культуры.
Публикуемые Стасовым материалы для биографии А. Н. Серова относятся к молодым годам Серова и не затрагивают более позднего периода, когда взаимоотношения этих двух крупнейших представителей русской музыкально-критической мысли перешли в плоскость острого расхождения во взглядах на жизнь, на искусство и т. д.
Сам Стасов, никогда не переставая глубоко уважать Серова, предполагал написать свои подробные воспоминания о нем, в которых хотел ‘рассказать всю его жизнь, начиная с детства и нашей жизни в Училище правоведения и до конца, и тут же начертить портрет его, со всеми слабостями, недочетами и падениями, но также и со всеми блестящими качествами и великолепными силами, которые дали деятельности Серова — значение историческое’.
Это намерение не было осуществлено, и последний, самый интересный период взаимоотношений Стасова и Серова самим В. В. Стасовым не был освещен.