‘Александр Невский’
‘Александр Невский’
* * *
* * *
Комментарии
Комментарии
——
‘Александр Невский’, Эйзенштейн Сергей Михайлович, Год: 1939
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Эйзенштейн С. М. Избранные произведения: В 6 т. Т. 1.
М.: Искусство, 1964.
Кости. Черепа. Выжженные поля. Обгорелые обломки человеческого жилья. Люди, уведенные в далекое рабство. Разоренные города. Попранное человеческое достоинство. Такой встает перед нами страшная картина первых десятилетий XIII века в России. Обогнув с юга берега Каспийского моря, монголо-татарские полчища Чингисхана проникли на Кавказ и, разгромив цветущую культуру Грузии, ринулись на Русь, сея ужас, смерть и полное недоумение — откуда взялась эта страшная сила. Разгром русских войск, вышедших им навстречу, в битве при Калке в 1223 году был не более как прелюд к той кровавой эпопее нашествия Батыя, которая всколыхнула всю Европу.
Русские княжества и города были готовы дать отпор страшному врагу. Но они еще не доросли до сознания того, что не в междоусобицах и борьбе друг с другом создается мощное государство, способное сопротивляться любым нашествиям. Необъединенные, несплоченные, они являют образцы великого мужества, но и гибнут один за другим в неравной борьбе. Татары наступают со страшным напором и грозят разгромить Европу. В обезумевшей от ужаса Европе раздаются отдельные призывы к коллективному отпору, но эти воззвания часто повисают в воздухе.
А Киевская Русь и прочие составные части будущей великой русской страны долгие годы изнывали под пятой татарского ига, обратившего всю алчность завоевателя на остатки разгромленных и покоренных русских княжеств. Таков облик многострадальной Руси XIII века. Без ясной картины всего этого не понять величия героики, с которой русский народ, порабощенный восточными варварами-кочевниками, сумел во главе со славным полководцем Александром Невским разгромить тевтонов, стремившихся оторвать кусок России.
Откуда взялись эти тевтонские рыцари? В начале XII века в Иерусалиме, а затем в обстановке осады крестоносцами Птолемаиды возникает ‘Тевтонский дом’. Ему суждено было стать колыбелью одного из самых страшных бедствий человечества, как проказой охватившего восток и запад Европы.
Сперва ‘Тевтонский дом’ представлял собой не более чем походный лазарет, однако представители тевтонцев принимают в нем самое деятельное участие. 6 февраля 1191 года с благословения Рима начинает существовать уже новый рыцарский орден. 12 июля того же года Птолемаида взята крестоносцами. Новый орден овладевает значительной долей добычи, землями и угодьями, плотно оседая на покоренной земле. Отсюда ему уже легко вести свою организационную работу, и отныне Тевтонский орден является средоточием немецкого элемента не только в Палестине, но и по всей Европе. Состав ордена — резко национальный и кастовый: только немец и член дворянского рода имели право на вступление в орден. На первых порах рыцари ограничиваются тем, что начинают торговать своей военной силой и умением.
Но вскоре начинается длительное и систематическое наступление на восток. Жертвами его последовательно становятся пруссы, ливы, эсты, жмудь. Соревнуясь с татарами в жестокости и беспощадности к покоряемым народностям, тевтоны (к этому времени соединившиеся с другими монашествующими и не менее грабительскими орденами) значительно страшнее татар. Татары ограничивались набегами, грабили, разрушали покоренные земли, но не оседали на них, а снова уходили в глубь Азии или в ордынские владения, заставляя платить себе тяжкую, подчас непосильную дань.
Совсем иное дело было с тевтонскими и ливонскими ‘рыцарями’. Здесь мы встречаемся с последовательной колонизацией в формах полного обращения покоренных в рабство и уничтожения черт национальной самобытности, религиозного и общественного устройства.
Превосходя покоряемых военной техникой и организованной военной силой, ‘благочестивые братья’ не гнушались любыми средствами, и в первую очередь широко поставленной системой вербовки изменников. Рядом с героическими защитниками родины летописи приносят нам имена гнусных ее предателей. Здесь и князь Владимир Псковской, и сын его Ярослав Владимирович, такой же изменник. Здесь, наконец, и колоритная фигура псковского посадника Твердилы Иванковича, из личных корыстных интересов предавшего Псков немцам.
Центром, откуда идет сперва самозащита русских земель от западных завоевателей, а в дальнейшем и организованное контрнаступление на них, в эти годы становится Новгород — ‘Господин Великий Новгород’, как его величали в те времена. Новгород навсегда связал свое славное имя с возрождением национальной независимости, над которым потрудились наиболее дальновидные и энергичные князья. Среди них первое место принадлежит князю новгородскому Александру Невскому, сильному не только своей гениальностью, но и глубокой внутренней связью с народными ополчениями, которые он вел в победоносные походы. Близость и кровная связь с народом диктовали ему безошибочную ориентацию в сложной тогдашней международной политике. Она же помогает Александру выбрать единственную исторически правильную политическую линию. Задабривая татар и всячески стараясь ‘ладить’ с ними, Александр тем самым развязывает себе руки на западе, откуда грозит наибольшая опасность русскому народу и тем первым росткам национального самосознания, которые, естественно, возникают как реакция на интервенции с востока и запада. Свой главный удар Александр направляет против немцев.
Высшей точкой военного успеха и славы на этом пути Александр и новгородские дружины народной самозащиты достигают в сече на Чудском озере 5 апреля 1242 года, известной под названием Ледового побоища. Это был заключительный аккорд блестяще продуманной военной кампании против завоевателей, пытавшихся задержать у Изборска головные отряды Александра и взять его главные силы в обход. Александр разгадывает планы немцев и неожиданным маневром своих передовых отрядов перерезает им путь на западном берегу озера, где-то у устья реки Эмбах. Эти передовые части, возглавляемые доблестным Домашом Твердиславичем и Кербетом, терпят поражения перед превосходящими силами немцев. Но Александр отступает на лед Чудского озера и, не переходя на восточный — русский — берег, принимает удар немцев у Вороньего камня, около узкой части пролива, соединяющего Чудское озеро с Псковским. Немцы движутся страшным, несокрушимым строем, так называемой ‘свиньей’.
Постараемся вообразить себе, чем был этот прежде непобедимый военный строй. Для этого представим себе нос броненосца или сверхмощного танка, увеличенный до размеров сотни сплоченных, закованных в железо всадников. Представим себе этот гигантский железный треугольник скачущим во весь опор и развивающим бешеную инерцию. Представим себе, наконец, железное рыло подобной ‘свиньи’ врезающимся в гущу противника, ошеломленного страшной, безликой массой мчащегося на него железа: лиц рыцарей не видно — вместо них сплошное железо с узкими крестообразными разрезами для дыхания и глаз. ‘Свинья’ разрывает фронт противника и мгновенно рассыпается на отдельные ‘копья’. ‘Копье’ — это закованный в железо рыцарь (прообраз легкой танкетки), врезающийся в массу живого мяса противника и разящий его направо и налево. Параллель еще глубже: ‘копье’ не только рыцарь, это целая группа (иногда до тринадцати человек) военной прислуги — оруженосцы, пажи, кнехты, всадники, составляющие со своим рыцарем одно целое.
Принять удар ‘свиньи’ в чистом поле в лоб при тогдашнем состоянии войск было так же немыслимо, как невозможно голыми руками задержать танк.
И Александр разделывается с немцами тем же гениальным маневром, что и Ганнибал, покрывший себя бессмертной славой при Каннах. Зная, что центру (‘челу’) невозможно удержать удар ‘свиньи’, он и не стремится к этому: он группирует все свои силы на флангах (полками ‘правой’ и ‘левой’ руки). Умышленно ослабленный центр поддается удару ‘свиньи’, но вместе с тем втягивает ее за собой. Александру удается, на зависть грядущий воителям, осуществить мечту всех полководцев всех времен: он реализует полный охват противника с обоих флангов. Есть данные о том, что засадный полк врезался в противника еще и с тыла, и коварный враг, зажатый со всех сторон, подвергся полному разгрому. Такой битвы еще не бывало. Такого разгрома немцы еще не знавали. Грохот и стоны незабываемой сечи несутся к нам со страниц летописи: ‘… треск от ломавшихся копий, стук от ударов мечами — точно замерзшее озеро всколыхнулось… Не видно было льду — все было залито кровью… и секли их русские воины, преследуя как бы по воздуху, и некуда им было скрыться… Избивали их на льду на протяжении семи верст до Суболичского берега…’
Перед нами встает вопрос: почему же сеча произошла на льду? Много есть соображений по этому поводу. И гладкая поверхность замерзших вод, дающая возможность грудь с грудью в открытом бою встретиться с противником (русские и прежде имели обычай биться на равнинах). И возможность умелой распланировки своих ратных частей. И скользкая поверхность, ослабляющая разгон всадников. Наконец, и учет того, что лед должен был подломиться под более тяжеловесно вооруженными немцами. Это и произошло главным образом в момент преследования, когда под тяжестью рыцарей, столпившихся у высокого западного берега, мешавшего быстрому бегству, не выдержал тонкий апрельский прибрежный лед, и остатки беглецов погибли в разверзшихся под их ногами водах.
Самый разгром ‘псов-рыцарей’ на Чудском озере был неожиданным и потрясающим ‘чудом’. Летописцы искали ему объяснения в сверхъестественных явлениях и какой-то небесной рати, якобы принимавшей участие в бою. Но дело, конечно, не в этих сомнительных предшественниках будущей авиации: единственным чудом в битве на Чудском озере была гениальность русского народа, впервые начинавшего ощущать свою национальную, народную мощь, свое единение. Из этого пробуждающегося самосознания наш народ сумел почерпнуть несокрушимые силы. Из своей среды он выдвинул гениального стратега и полководца Александра, во главе с которым отстоял родину, разбив коварного врага. Так будет и со всеми теми, кто посмеет посягнуть на нашу великую Родину и сейчас. Если мощь народного духа сумела так расправиться с врагом, когда страна изнемогала в оковах татарского ига, то не найдется такой силы, чтобы сокрушить эту страну, скинувшую все цепи угнетения, страну, ставшую социалистической Родиной {Надо не забывать, что все это написано за два года до вероломного нападения немцев на нашу страну. (Прим. С. М. Эйзенштейна).}.
Обломки мечей, один шлем да пара кольчуг — вот все, что сохранилось в музее от далекой эпохи…
Давность XIII века вообще… ‘Святой’ в качестве центрального лица будущего фильма…
В первый момент этот ‘чин’ дезориентирует, и при первом набеге на тему может не хватить пристальности, чтобы сразу же в нем разглядеть народность трезвого, реального, крепкого земного политика.
Физические данные об этом персонаже[i] такого неистового порядка:
‘Видом благородия, телесного благолепия весьма украшен паче всех, не точию сродник своих, но и всех иноплемянных стран земных царей, яко солнце всех светил… Възраст его паче инех человек, глас его яко труба в народе, лице же его бе яко Иосифа прекрасного, еже бе поставил его Египтьскый царь второго царя в Египте, сила же его бе вторая часть от силы Самсоня, и дал ему бе бог премудрость Соломоню, храбрость же яко царя римского Евспасьяна, еже пленил всю землю иудейску…’.
‘Глас его яко труба’ — неужели такому голосу греметь с экрана? Неужели такими оборотами речи изумлять нашего зрителя?
Вместе с тем из груды отрывочных данных, странных для нашего уха летописных оборотов речи, фантастической графики ранних миниатюр и страниц ‘жития святых’ упорно, настойчиво, непоколебимо бьет ритм основной темы.
Тема эта пронизывает скудные увражи[ii], посвященные материальной культуре эпохи. Она трепещет в ржавых экспонатах, сохранившихся от тех времен. Она бьется живой жизнью в крепостных башнях и стенах древних городов.
‘Камням я верил, а не книгам’, — хотелось повторить за Суриковым[iii], ощупывая древние здания Новгорода. И через них как бы ощупывалась тема, певшая из каждого камня — одна-единственная от начала до конца, — свободолюбивая тема национальной гордости, мощи, любви к родине, тема патриотизма русского народа.
Отошли в сторону ‘формалистические’ соблазны. Любой гордиев узел рассекался сам собой.
И на первый план выплыло все обобщавшее ощущение, что делаешь вещь прежде всего современную: с первых же страниц летописи и сказаний больше всего поражала перекличка с сегодняшним днем.
Не по букве, а по духу событий XIII век дышит одной и той же эмоцией, что и мы. Да даже по букве события близки до степени кажущейся опечатки. Не забуду дня, когда, откладывая газету с описанием гибели Герники[iv] от зверских рук фашистов, я взялся за исторический материал и натолкнулся почти на дословное описание уничтожения крестоносцами… Герсика {‘… Затем очередь дошла до Герсика. Князем этой области в то время был Всеволод, страшный враг латинян. Епископ Альберт составил коварный план внезапного нападения на Герсик. Это ему вполне удалось. Князь едва успел бежать в лодках, его жена и вся домашняя прислуга попались в плен. Город был предан разграблению. Целый день продолжались неистовства. На другой день, уходя с награбленным добром и пленными, немцы зажгли город. Всеволод находился на другом берегу Двины. Увидев пожар, он жалостно воскликнул: ‘Герсик, Герсик! Любимый город, дорогая моя отчизна! Довелось увидеть мне, несчастному, пожар твой и гибель моих людей!..» (Из жизнеописания Александра Невского, 1893 год. — Прим. С. М. Эйзенштейна).}. Это еще более творчески и стилистически определило наши взаимоотношения с материалом и его трактовкой.
Иногда на мгновение разбирали сомнения: как же так — магистр тевтонско-ливонских рыцарей станет изъясняться с псковским предателем, посадником Твердилой, на чисто русском языке, без переводчика, перелагающего недоступный нашему зрителю немецкий язык XIII века на малодоступный русский язык той же эпохи. Ну, пусть интервенты XIII века были, вероятно, не менее лингвистически подкованы, чем те, кто в XX веке протягивал грязные лапы агрессии с востока и запада на нашу Родину. Однако и расписывание ‘авансом’ еще не покоренных территорий ‘братьями рыцарями’ и, несомненно, латинские сентенции епископа о том, что все должно быть покорено Риму, тоже зазвучат с экрана простой русской речью без всяких выкрутасов игры на языках и переводах…
Но сомнения расходятся быстрей, чем приходят, как только ставишь перед собой ряд недоуменных вопросов.
Что важно зрителю — необычайность ритмов и звукосочетаний чуждой речи и титров подстрочника к ней или то, чтобы зритель сразу непосредственно, с наименьшей затратой сил был введен во все трагические обстоятельства предательства, глумления интервентов над побежденными и объем захватнических планов псов-рыцарей?
Что важнее — лингвистический экскурс на шесть веков назад или четкая картина будущей дислокации Ледового побоища, которую излагает на добром современном русском языке Александр, настаивая на столь близком нам тезисе, что враг должен быть разбит на чужой земле?..
Конечно, второе. И в первом случае. И во втором. И во всех тех случаях, где слова должны доносить до зрителя существо и осмысление происходящих событий, а других слов и вообще не нужно. И отсюда относительное малословие фильма, хотя разговора в нем не так уж мало.
А как ходили в XIII веке? Как произносили, как кушали, как стояли? Неужели застилизовать экран под обаятельные горельефы бронзовых ворот Софийского собора [или] даже [под миниатюры] несколько более молодой Кенигсбергской летописи[v]? Как расправиться с костюмами, невольно диктующими ‘иконописный’ жест новгородского письма? Где прощупать живое общение с этими далекими и вместе с тем близкими людьми?
Смотришь с их стен и башен на тот же пейзаж, на который глядели они, и стараешься проникнуть в тайну их ушедших глаз. Стараешься уловить ритм их движения через осязание тех редких сохранившихся вещей, что прошли через их руки: два позеленевших носатых сапога, извлеченных с топкого дна Волхова, какой-то сосуд, какое-то нагрудное украшение… Пытаешься вшагаться в их походку по деревянной мостовой, покрывавшей улицы ‘Господина Великого Новгорода’, или по слою дробленых звериных костей, чем была утрамбована Вечевая площадь. Но все не то и все не так. Впереди либо паноптикум восковых фигур, либо малоискусное стилизаторство.
Но и здесь внезапно все становится ясным.
Мы любуемся неподражаемым совершенством храма Спас-Нередицы[vi]. Чистота линий и стройность пропорций этого памятника XII века вряд ли знают равных себе. Эти камни видели Александра, Александр видел эти камни. Мы бродим вокруг, как бродили в Переславле по Александровой горе — искусственному возвышению на берегу Плещеева озера. Здание прекрасно, но связующий нас язык пока еще язык эстетики, пропорций, совершенства линий. Нет еще живого общения, психологического проникновения в этот памятник, нет еще живого языка. И вдруг взгляд падает на табличку, повешенную заботливой рукой работников музейного отдела. На ней несколько почти отвлеченных строк: ‘Начат постройкой тогда-то, закончен тогда-то’. Казалось бы, ничего особенного, но когда вычтешь из второго ‘тогда-то’ первое ‘тогда-то’… — обнаруживаешь, что это пленившее нас чудо архитектуры воздвигнуто всего в течение нескольких месяцев XII века.
Табличка родит новое ощущение этих каменных столбов, арок, перекрытий: их лицезреешь в динамике их быстрого возникновения, их ощущаешь в динамике человеческого труда, не в созерцании поступков со стороны, а в актах, действиях и трудовых деяниях изнутри. Они близки, ощутимы, их через века связывает с нами один язык, священный язык труда великого народа.
Люди, складывавшие такое здание в несколько месяцев, это не иконы и миниатюры, не горельефы и не гравюры. Это те же люди, что и мы с вами! Уже не камни зовут и твердят свою историю, а люди, складывавшие эти камни, их тесавшие, их таскавшие.
Они родственны и близки советским людям любовью к своей отчизне и ненавистью к врагу. Всякая и всяческая архаика, стилизация, музейность и прочее и прочее поспешно уступают место всему тому, через что особенно полно способна проступать основная, единственная и непреклонная патриотическая тема нашего фильма.
А отсюда и переход к сложнейшей расшифровке нашего героя — к разгадке его ‘святости’ {Известно, что князь новгородский Александр Невский официальной православной церковью был в свое время канонизирован и причислен к лику святых. (Прим. С. М. Эйзенштейна).}. Проще всего отмахнуться от этого ‘чина’, переадресовать его попам. Решение, однако, малоудовлетворительное. Мы взялись ‘святость’ прочитать, и думаю, что прочли мы ее верно. За что Александру дан этот чин? (Не в порядке церковного ‘присуждения’, а всенародного его понятия.) Андрею Боголюбскому сей чин дан за мученическую смерть от руки убийц. Александра же не убивали. Так за что же?
Прежде всего разберемся по существу, чем является сама это звание ‘святого’. По существу оно в тех условиях не более как самая высокая оценка достоинств, достоинств, выходящих за пределы общепринятых тогда норм высоких оценок, — выше ‘удалого’, ‘храброго’, ‘мудрого’.
‘Святой’! Здесь дело вовсе не в каноническом смысле этой формулы, которой в течение столетий спекулировали церковники.
Здесь дело в том комплексе подлинной народной любви и уважения, который до сих пор сохранился вокруг фигуры Александра. И в этом смысле наличие звания ‘святого’ у Александра глубоко и показательно. Оно свидетельствует о том, что мысль Александра шла дальше и шире той деятельности, которую он вел: мысль о великой и объединенной Руси отчетливо стояла перед этим гениальным человеком и вождем седой древности. И это чувствовал народ в обаятельном образе Александра Невского. И недаром Петр I, завершавший веками спустя программу гениального провидца XIII века, именно его прах перевез на место постройки будущего Петербурга, как бы солидаризируясь с той линией, которую зачинал князь Александр Невский.
Так историческое осмысление в разрезе нашей актуальной темы снимало и двусмысленный ореол с понятия святости, оставляя в характере героя лишь ту одержимость единой идеей о мощи и независимости родины, которой горел Невский-победитель. Так одновременно определялась и основная линия характера героя фильма. Два три других намека-факта из летописей дорисовали его абрис. Особенно пленял факт, донесенный летописями, о победителе, не теряющем на торжестве головы и удерживающем восторженные толпы строгим поучением, назиданием и предупреждением. Это человечески приближало его образ, связывало его с живыми людьми. Обаяние и талант Черкасова[vii] дописали его.
Огонь, сдерживаемый мудростью, синтез обоих рисовался как основное в образе Александра. Этот синтез отделялся фигурами двух его сподвижников: одного — принесшего свое имя из летописей Невской победы, другого — как правнука вневременного героя новгородских былин.
Удаль Буслая, умудренность Гаврилы стоят справа и слева от Ярославича, объединяющего обе черты. Рука мудрого полководца умеет уберечь обоих от крайностей и умеет впаять достоинства каждого из них в общее дело. И носители этих двух столь типичных черт русского человека-воина проявляют каждый свою долю мужества на Ледовом побоище. Им вторит третий, ‘штатский’, кольчужный мастер Игнат — патриот и выразитель патриотических чувств новгородских ремесленников. Так единая тема патриотизма пронизала всех действующих лиц.
Лед Чудского озера! Какой простор! Какой размах! Сколько соблазна: русская зима, хрусталь льдов, вьюга, метель, полозья на снегу, обледенелые бороды, усы… Коченея на льду озера Ильмень в поездку нашу в Новгород (зимой 1938 года), мы с трудом двигали несгибающимися пальцами, делая отметки о зимних эффектах необъятных ледяных просторов, снеговых туч…
Но прохождение сценария задержалось. Единственный выход — перенести зимнюю натуру (шестьдесят процентов картины) на январь — март 1939 года… Или… Или идти на дерзкое предложение, исходящее от нового члена нашего коллектива, режиссера Д. Васильева[viii], — снять зиму летом. И в час мучительного раздумья по этому поводу вновь зазвучала перед нами тема: подлинный лед или подлинность доблести русского народа? Настоящий снег или настоящая героика русских людей? Неподражаемая симфония льдов в блестящей фотографии Эдуарда Тиссэ — через год, или разящее патриотическое оружие готового фильма — вдвое быстрее?!
И растаяли эстетические льды и снега. Яблони фруктовых садов на задах Потылихи покинули стройные ряды плантаций, и густой слой мела и жидкого стекла разлегся на их месте ареной боев Ледового побоища. Эстетические приверженности стиля наших прежних работ уступили политической актуальности темы.
Искусственная зима удалась. Удалась в наилучшем виде: о ней не говорят и не спорят. Она сама собой понятна и приемлема.
Удача этого кроется в том, что мы не пошли на подделку зимы. Мы не ‘солгали’ зимы, заставляя верить стеклянным сосулькам и бутафорской подтасовке неподдельных деталей русской зимы. Мы взяли от зимы лишь главное — ее звуковую и световую пропорцию: белизну грунта при темноте неба. Мы взяли формулу зимы, здесь лгать не нужно было — здесь была точная правда зимы. И мы сделали второе — крепко помня о сущности фильма, мы не ‘играли’ зиму, а ‘играли’ бой. Мы показывали бой, а не зиму. Зима присутствовала в той степени и мере, в которой ее ничем не отличишь от настоящей. В этой степени и мере, в этой формуле зимних соотношений природы и такта непоказа ее лежит удача. Соображения, толкнувшие нас на то, чтобы ‘сделать’ зиму вообще, решили и единственно правильный путь того, как ее делать.
И, наконец, последнее — срок. Срок уже не только сокращенный в силу переноса зимы на лето, но и срок, уже в этих условиях перекрывший три собственных укороченных плана. И этими сроками мы обязаны энтузиазму коллектива вокруг нашей темы. Смешно сказать, не в пример другим членам нашего коллектива, для меня лично ‘Александр Невский’ — был первым звуковым фильмом.
Как хотелось спокойно, последовательно поэкспериментировать, испытать на деле многое из того, что за годы хождения вокруг звукового кино откладывалось в мыслях и желаниях. Но выстрелы с озера Хасан[ix] разбивают мечты об этой идиллии. В злобе кусая кулаки, что фильм еще не готов и нет возможности швырнуть его, как гранату, в морду агрессору, молча подтягивается весь коллектив, и невозможный срок сдачи — седьмое ноября — начинает всверливаться в сознание как реальность. Должен сознаться, что вплоть до последнего дня я жил мыслью: ‘закончить фильм к седьмому ноября невозможно, но закончен он будет’. В этих намерениях мы стояли лицом к лицу с самыми тяжкими жертвами: мы были готовы отказаться от всего, что увлекало нас в принципах звукозрительных сочетаний, в столь сжатый срок, казалось, немыслимо добиться органического сплава музыки с изображением, найти и разрешить замечательнейшую внутреннюю синхронность пластических и музыкальных образов, то есть сделать то, в чем, по существу, вся тайна звукозрительных воздействий[x]. Это требует времени, раздумий, монтажа и перемонтажа двукратного, трехкратного, многократного. Как-то сумеет музыка оплодотвориться изображением? Как, вернее, когда сумеешь впаять эти две стихии в единое и неразрывное целое?
Но тут на помощь приходит ‘маг и волшебник’ Сергей Прокофьев[xi]. Когда этот поразительный мастер ухитряется охватить внутренний образ изображения, когда он успевает вычитать в начерно смонтированной сцене логику ее композиционного характера, когда он музыкально успевает досказать все это, когда успевает переложить все это в потрясающее звучание оркестра и еще в течение часов и часов звукозаписи совместно с замечательным звукооформителем Вольским, звукооператором Богданкевичем[xii] осуществить метод многомикрофонной записи в том виде, как она еще не практиковалась у нас?
Сроки сжаты. Но дело идет так быстро, что для каждой ответственной сцены весь нужный материал звукозрительных, сочетаний в руках у меня и у неизменного, замечательного ассистента по монтажу Фиры Тобак[xiii].
Сроки сжаты, но мы можем ни в чем себе не отказывать: звукозрительные сочетания во всех ответственных частях доведены до той стадии, дальше которой они бы не пошли и в трижды более длинные сроки. Этим мы обязаны Сергею Прокофьеву, соединяющему с блеском таланта невиданный блеск профессионализма и темпа в работе!
Этим он идет в ногу со всем громадным коллективом группы и студии в целом, энергия и энтузиазм которых единственно и могли осуществить такую громадную задачу в столь быстрые сроки.
Патриотизм — наша тема!
В какой степени мы с нашей темой справились, об этом скажет свое решающее слово советский зритель.
Основной текст статьи был опубликован в сборнике ‘Советский исторический фильм’, М., 1939, стр. 14 — 25. При подготовке этой работы для сборника своих статей Эйзенштейн включил в нее дополнительные тексты из статьи ‘Патриотизм — наша тема’ (газ. ‘Кино’, 11 ноября 1938 г.) и статью ‘Александр Невский и разгром немцев’ (газ. ‘Известия’, 12 июля 1938 г.). Публикуется этот объединенный вариант статьи, который был напечатан также в сб.: С. М. Эйзенштейн, Избранные статьи, М., 1956, стр. 392 — 402.
[i] Физические данные об этом персонаже… — далее следует цитата из рукописного сказания об Александре Невском, где он сравнивается с библейским Самсоном, древнееврейским царем Соломоном, римским императором Веспасианом и др. (полный текст характеристики Александра Невского см. в кн.: В. О. Ключевский, Древнерусские жития святых как исторический источник, М., 1871, стр. 65 — 71).
[ii] Увраж — иллюстрированное художественное издание большого формата.
[iii] Повторить за Суриковым… — Эйзенштейн неточно цитирует высказывание В. И. Сурикова. Надо: ‘Стены я спрашивал, а не книги’ (см.: В. Никольский, Творческие процессы В. И. Сурикова, М., 1934, стр. 30).
[iv] Герника — город на севере Испании, древний центр баскской культуры. Во время гражданской войны в Испании беззащитный город подвергся 26 апреля 1937 г. разрушительной бомбардировке германской авиации. Зверская расправа над мирными жителями Герники и варварское уничтожение древнего города фашистами вызвало возмущение всего прогрессивного человечества.
[v] Кенигсбергская летопись — русский летописный свод XIII в., характерной особенностью дошедшего до нас списка конца XV в. является большое количество миниатюр (более 600), важных для изучения художественной культуры Древней Руси.
[vi] Спас-Нередица — церковь на берегу р. Волхов, около Новгорода, построенная в конце XII в., — замечательный образец древнерусского искусства. Во время Великой Отечественной войны церковь была полуразрушена.
[vii] Черкасов Николай Константинович (р. 1903) — народный артист СССР, актер театра и кино. В фильмах Эйзенштейна — ‘Александр Невский’ и ‘Иван Грозный’ — он играл главные роли.
[viii] Васильев Дмитрий Иванович (р. 1900) — советский кинорежиссер. Был сорежиссером Эйзенштейна по картине ‘Александр Невский’, а также работал с Ю. Я. Райзманом, М. И. Роммом, В. И. Пудовкиным, И. А. Пырьевым и другими.
[ix] … выстрелы с озера Хасан… — В 1938 г. японские империалисты пытались спровоцировать конфликт на советско-японской границе, в районе оз. Хасан (к западу от Владивостока), но получили сокрушительный отпор.
[x] … вся тайна звукозрительных воздействий. — В этот период Эйзенштейн был увлечен разработкой принципов монтажного сочетания изобразительного и звукового ряда фильма. Позже его взгляды на принципы звукозрительного монтажа были им изложены в ряде статей: ‘Монтаж 1938’, ‘Вертикальный монтаж’ и др.
[xi] Прокофьев Сергей Сергеевич (1891 — 1953) — народный артист РСФСР, один из крупнейших советских композиторов, много работал в кино. Им написана музыка к фильмам Эйзенштейна ‘Александр Невский’ и ‘Иван Грозный’. О работе С. С. Прокофьева над музыкой к фильму ‘Александр Невский’ Эйзенштейн написал специальную статью ‘ПРКФВ’ (1942).
[xii] Вольский Борис Алексеевич и Богданкевич Владимир Иванович — звукооператоры киностудии ‘Мосфильм’.
[xiii] Тобак Эсфирь Вениаминовна — режиссер-монтажер киностудии ‘Мосфильм’, работала с Эйзенштейном по фильмам ‘Александр Невский’ и ‘Иван Грозный’.