Осип Дымов
Осип Дымов
Комментарии
Александр Михайлович Добролюбов, Дымов Осип, Год: 1955
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Воспоминания о серебряном веке.
Сост., авт. предисл. и коммент. Вадим Крейд.
М.: Республика, 1993.
OCR Ловецкая Т. Ю.
В комнату вошел молодой, очень красивый студент в университетском сюртуке, в белых перчатках, с фуражкой, какие тогда носили только ‘белоподкладочники’ из ‘золотой элиты’. Черные проникновенные глаза сияли необычайной серьезностью. Говорил он картавя, сбивая букву ‘р’ на ‘л’, что придавало его речи своеобразную прелесть.
Это был Александр Михайлович Добролюбов, ‘A. M. Д.’, как он себя называл (это из Пушкина: А. М. Д. ‘своею кровью начертал он на щите’).
Было это в 1897 году в Петербурге, в скромной квартире вблизи Екатерининского канала, неподалеку от Мариинского театра. Мне тогда шел 19-й год, я только приехал из провинции и готовился: в Технологический институт, в Лесной, в Академию художеств — все равно куда — только бы попасть в высшее учебное заведение. Добролюбов был на два-три года старше. Я с изумлением слушал и старался понять его речь. Все или почти все было непонятно.
Я познакомился с его книжкой стихов. Тощая серенькая книжечка со странным названием ‘Natura Naturarum’1. Мне объяснили: Добролюбов с группой друзей называют себя ‘символистами’, ‘декадентами’: Валерий Брюсов, Коневской (Ореус), Василий Гиппиус, К. Фридберг2 и отчасти Бальмонт. Запомнилась строчка из его серенького сборника:
И туманы болотные
Зажигали огни.
(Речь шла о сорокалетнем скитании древних евреев в пустыне.)
Частые мои встречи с Добролюбовым происходили в доме Я. И. Эрлиха, дяди моего, где я жил. Ученик Римского-Корсакова, преподаватель музыки, философ, человек очень одаренный, Эрлих любил и ценил Добролюбова.
Прошло несколько лет, и Добролюбов исчез.
— Пришел мужик, хочет вас видеть,— сказала мне в одно зимнее петербургское утро горничная Глаша, — ждет на кухне.
На кухне увидел я Добролюбова — ‘А. М. Д.’, символиста, эстета, тонкого знатока живописи, ‘белоподкладочника’, превратившегося в ‘мужика’! Его черные, изумительно чистые и честные глаза стали еще прекраснее, легкая бородка легла на его лицо. Шестьдесят лет прошло с тех пор, а я не могу забыть его лица, лика, сказал бы я.
На кухне была Глаша, оба дворника и ‘брат Осип’. Добролюбов говорил нам о братстве, о всеобщей любви… Его речь была проста, не подделываясь под язык народа, и чрезвычайно выразительна. Потом вошел в комнаты и долго говорил с моей бабушкой по-немецки, утешал и вспоминал о погибшем ‘брате Якове’ (Эрлих). От чаю отказался, но съел несколько ломтиков хлеба.
На ночь он остался у меня (хотя была у него удобная и уютная квартира, мать, братья, сестры). Он деловито свернул свой крестьянский зипун на полу, близ обеденного стола, снял часть своей невзыскательной одежды и, не помолясь, не сказав больше ни слова, свернулся и затих. Уснул.
Утром я уж не застал его. Ушел он рано на заре, ни с кем не простившись, ушел в Москву. Именно ушел — пешком. Денег у него не было. Для чего были ему деньги? Приходил в какую-либо деревню, стучал в окно, предлагал помочь по хозяйству, наколоть дров, убрать конюшню, и вот у него уже был скудный обед и теплая изба. А потом шел дальше.
В Москве он остановился у Брюсова. Перечитал все книги, какие вышли в свет за время его отсутствия, не нашел в них ничего стоящего внимания и скрылся, исчез из среды, которая ему теперь казалась чужой 3.
Его видели изредка то в одном, то в другом месте. Странник Божий. Неожиданно появилась его новая книга небольшого формата — ‘Из книги невидимой’. Вряд ли можно ее сейчас где-либо достать. Я помню отрывки из нее: ‘Я повстречался в лесу с медведем. Истинно хочет он примириться с вами’.
В лесу, среди дорог, в равнинах и в горах Добролюбов всюду встречал ‘друзей’: это сестра — вода, брат — ветер, сестра — молния, брат — снег… Все у него было овеяно скромным величием благостности.
Мужик Божий, он сотворил свою собственную веру. Какую? Она была свободна от всяких догматов. Учеников и последователей он не искал. Они его искали. Каждая изба была его церковью, часовней, молельней, и молящиеся были просто слушателями.
Никакого официального учения он не проповедовал, но, по-видимому, все более склонялся к учению духоборцев.
Случилось, что в области Войска Донского два молодых казака, вызванные на сборный пункт, появились без оружия. ‘Грех! Нельзя носить оружие’,— объявили они. Оба были отправлены в дисциплинарный батальон.
Духовным отцом этих новобранцев был Добролюбов. Он не пытался скрыться, его отправили в Петербург, посадили в Петропавловскую крепость 4. Интересно отметить, что имена ‘бунтовщиков’ были Орлов и… Неклюдов — излюбленное имя в произведениях Толстого.
Начались хлопоты об освобождении из тюрьмы. Он сам не просил никакой помощи. Родные и друзья бросились к петербургскому градоначальнику генералу Клейгельсу. Вспомнили о заслугах бунтовщика: в 1897 году во время празднования годовщины русско-французского союза Добролюбов, тогда еще ‘белоподкладочник’, был прикомандирован к свите Феликса Фора (президента Французской в ту пору республики) в качестве переводчика.
Не сразу опознал Клейгельс былого блестящего студента. Он увидел перед собою обросшего бородой мужика, который, не снимая картуза, говорил генералу ‘ты’.
‘Помешанный’,— решил Клейгельс. ‘Мужика’ оставили в покое. Время шло.
Подошла революция одна (1905 г.), затем другая, потом пришел Ленин, Сталин. Один из братьев ‘мужика’, встретившись с ним в ленинской Москве, спросил, что он думает об октябрьском перевороте. Твердо и точно Добролюбов ответил:
— Нет, нет.
И опять ушел.
Ушел вечный странник, мужик Божий, и где-то затерялся, исчез в просторах России. Его, верно, уж нет больше в живых, знаем мы только, что не был он убит.
Нашел ли он спокойный, теплый свой последний угол? Или заморозил его насмерть брат мороз, или растерзали волки и где-то в чаще лежат на голой земле его кости?
Печатается по ‘Новому русскому слову’ (Нью-Йорк) от 3 июля 1955 г.
Дымов (Перельман) Осип Исидорович (1878—1959) — писатель-прозаик и драматург. Первое выступление в печати — ‘Рассказ капитана’, напечатанный в журнале ‘Вокруг света’, когда начинающему писателю было 14 лет. По поводу этой мальчишеской публикации был созван педагогический совет, который вынес свое решение, что эта публикация — ‘не преступление’. Литературная известность пришла к О. Дымову в 1904 г., когда в Петербурге была поставлена его драма ‘Голос крови’. В следующем году вышла первая книга — ‘Солнцеворот’, за ней последовали другие сборники рассказов, повесть ‘Новые голоса’, роман ‘Бегущие креста’, пьеса ‘Вечный странник’. Встретивший О. Дымова на ‘Башне’ у Вячеслава Иванова С. Городецкий отнес его к ‘эстетам — Рафалович, Осип Дымов, Сергей Маковский, Макс Волошин’. После революции О. Дымов эмигрировал и в эмиграции печатался редко.
1 Эта книга называется иначе: ‘Natura naturans. Natura naturata’ (Спб., 1895. 99 с).
2 Москвич В. Брюсов в 90-е годы бывал в Петербурге лишь наездами и встречался там с Добролюбовым в апреле 1896 г. Коневской Иван (псевдоним Ивана Ивановича Ореуса) (1877—1901) — поэт. В 1897 г. он поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета, где в это же время учились А. Добролюбов и Владимир Гиппиус (у О. Дымова ошибка: Василию Гиппиусу, брату Владимира, было тогда семь лет). Инициал Фридберга у Дымова перепутан. Фридберг Дмитрий Наумович (1883—?) начинал как поэт-декадент, был знаком со многими молодыми поэтами-модернистами, встречался с Блоком, бывал у Мережковских. Впоследствии стал партийным работником.
3 Речь идет о конце 1904 г. или о начале 1905 г. ‘Добролюбов эту зиму гостил у меня около месяца,— писал Брюсов С. А. Венгерову.— Живя у меня, он прочел литературу за последние 5 лет, которые он провел в уединении, в пустыне. Особенно ему полюбился Ив. Коневской и философские книги Метерлинка’ (Литературное наследство. Т. 85. М., 1976. С. 678).
4 В августе 1901 г. в газетах сообщалось, что Добролюбов был судим в г. Троицке и приговорен к отбыванию восьми месяцев в тюрьме за подстрекательство к уклонению от призыва на воинскую службу. В начале 1902 г., когда Добролюбов находился в Петербурге, его обвиняли в оскорблении святынь, и ему грозила каторга.