Критико-биографический очерк
* * *
* * *
22 ноября 1918 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Александр Дюма, Куприн Александр Иванович, Год: 1918
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.
Пенза, 2015.
Дюма — человек бурных излияний. Его политические убеждения, так же как его дружба и как его ненависть (когда он ее чувствует), не обходятся у него без топотни и крика. Нет ничего забавнее, как читать в его ‘Мемуарах’ страницы, посвященные июльским дням (30 г.): ‘Произвели революцию те, которых я видел в деле и которые видели меня на баррикадах’. Дюма на всех перекрестках: при захвате артиллерийского музея, в атаке Лувра — везде его узнают по его султану! Здесь уже чувствуются доспехи Франциска I и аркебуз Карла IX, потому что его романтизм прошедшего нашел свою среду. Вперед! Лицом к пулям, к митральезам. ‘Пушечный выстрел — прямо в меня!’ Сколько веселья, пыла, чванства, какое игривое смешение вызова и гасконады! Мишле, говоря об императрице Марии Терезе, вскричал: ‘У нее утроба полна тиранами!’ Как же в словах и жестах этого великолепного Дюма, этого разрушителя баррикад, не заметить Д’Артаньяна, де Коллюна и Портоса, которым он полон. И заметьте хорошенько, что это не только дон Родриго, но так же и Гаргантюа и Грандузье. Та же эпопея, та же лира.
‘Я умирал голода и особенно от жажды. Мне отыскали бутылку бордосского вина, которую я опустошил почти одним глотком. Мне принесли огромную миску шоколаду, и я его проглотил’.
Таков Дюма, смотрящий, как и большинство романтиков, на жизнь через призму театра. Сейчас мы увидим его едущим в Италию к Красным Рубашкам завоевывать Неаполь и играющим около Гарибальди роль мухи на кибитке.
Знаменитый кондотьер, прибыв в Неаполь, назначил Дюма сю-ринтендантом изящных искусств и устроил его на средства муниципалитета в Киатамоне, в прелестном palazzeto на берегу моря. Однако согласная гармония скоро распалась. Дюма становился слишком неудобным. Он вызывал публичные манифесты. Он врывался в двери военного света, чтобы выразить Гарибальди народную волю. ‘Народ волнуется!’ — кричал он, просовывая в полуотворенную дверь свое большое, доброе, взволнованное лицо. На что командир тысячи отвечал резко: ‘Пусть волнуется!’ — иными словами: ‘Идите к дьяволу!’
Впрочем, — размышляет Блэз де Бюри, — разве в настоящее время не все романтические писатели лезут в общественные дела и, надо признаться, без особенного блеска…
…Кто-то назвал его человеком XVI столетия. В этом определении есть своеобразная меткость. Александр Дюма совсем не укладывается в созданные ему обычные рамки. Он скорее был сродни просвещенным кондотьерам времени Возрождения.
Дюма писал много и очень скоро. Первую книжку романа ‘Кавалер Красного Замка’ он написал на пари в пятьсот восемь часов, включая сюда еду, питье и отдых, в общем около трех печатных листов. Пьеса ‘Наполеон Бонапарт’ в 8-ми действиях и 24-х картинах, содержащая в общей сложности 900 строк, была им, по настоянию директора театра ‘Одеон’ г. Ареля, написана всего за 8 дней. Часто увлеченный работаю, он целый день не выходил из кабинета. Тогда завтрак и обед ему накрывали на маленьком передвижном столике, возле письменного стола, но нередко уносили их нетронутыми. Писал он без помарок, строгими линиями, чистым, ясным и красивым почерком.
Слог его быстр, легок, изворотлив и подвижен. Повсюду Дюма отдает предпочтение живому диалогу с короткими вопросами и ответами. Побочным обстоятельствам и второстепенным сведениями о своих героях он не дает много места, предпочитая выяснять их двумя-тремя <фразами> в разговоре. У него есть промахи, вроде грубостей, повторений, тусклых мест, сделанных без подъема, неловких переходов и т.д. Но всматриваться тщательно в его стиль так же бесполезно и ненужно, как разглядывать вблизи театральные декорации, которые кажутся крикливой мазней на расстоянии аршина и образуют волшебную картину с другого конца зрительного зала.
Он писал свободным тоном, без затруднений, не углубляясь, довольствуясь беглым чтением, в путешествии — одним впечатлением, что не мешает, когда он не слышит, знать и тонкость своего ремесла и говорить о стиле других авторов с глубоким пониманием…
Строгий Брандес так говорит о Дюма: ‘Он наполнял сцену, газеты и книжные лавки своими произведениями. Печатные машины кряхтели и стонали, чтобы только угнаться за его быстрым пером Следует только жалеть о том, что мальчишеское легкомыслие помешало ему пройти хорошую школу’.
А Пелисье важно замечает: ‘Если бы Дюма не разбрасывал так щедро своих богатых сил, он достиг бы звания одного из величайших писателей своего века’.
Но мы скромно думаем, что если какая-нибудь школа и сумела наложить узду на творчество Дюма, то она только изуродовала бы его прекрасный талант. Что же касается до глубокомысленного мнения Пелисье, то мы хотели бы спросить: где же, наконец, в писательской иерархии эти пограничные мысли, отделяющие великолепного от великого, великого от талантливого и талантливого писателя от того, которого просто приятно почитать на ночь?
Кто берет на себя смелость учреждать эту шкалу ненужного местничества? И кто посмеет упрекнуть человека, если он чистосердечно признается, что Эдгар По, Киплинг и Мопассан ему ближе и понятнее, чем Гомер, Гете и Данте?
Дюма иногда говорил: ‘Я насилую историю’. И правда, ему случилось бесцеремонно обращаться с историческими фактами, пригоняя их к развивающемуся плану романа. Но он никогда не искажал духа истории и не отступал от правды в изображении исторических лиц. Его Карл IX, Генрих III, Людовик XIII, Людовик XIV, Людовик XV, Людовик XVI, Катерина Медичи, Анна Австрийская, Мария Антуанетта, Ришелье и Мазарини, не только верны истории, но каким-то чудом, истинно гениальным проникновением, их образы угаданы и закреплены еще глубже, еще живее и человечнее, чем доступно сухой науке, и никакой учебник не запечатлеет их так резко в памяти, как его романы. Дамы XVI столетия действительно имели жестокое и противное для нас обыкновение сохранять головы и сердца своих возлюбленных, погибших за них на дуэли или на эшафоте, кавалер де ла Молль, действительно, умер на плахе, частью из любви к Маргарите Валуа, частью жертвой придворной интриги, Шарль де Бюсси, действительно, оборонялся против двенадцати наемных убийц, выбросился из окна, повис телом на остриях садовой решетки и был, действительно, пристрелен из аркебуза по приказанию завистливого и ревнивого Франсуа Анжуйского. Но когда вы читаете скупую историческую хронику, преображенную в пылком воображении Дюма, когда вы видите давно ушедших людей <...>
<...> А сознаться в этом запретном грехе они до сих пор не решились.
И потому-то очень жалко, что в русской литературе до сих пор не появилось настоящей, умной, смелой и справедливой книги об этом щедром, веселом, героическом и великом Дюма.
Датирован по рукописи 1918 г. (ИРЛИ. Ф. 242).
Куприн стал первым автором критико-биографического очерка о Дюма в русской литературе. Над очерком писатель работал в октябре-ноябре 1918 г. по заказу М. Горького для издательства ‘Всемирная литература’. Он предназначался в качестве предисловия к собранию сочинений Дюма. Вступительная статья, оставленная Куприным в Гатчине, была утеряна. Несколько листов, подобранных в гатчинском доме писателя позже поступили в РО ИРЛИ. Дошедшие до нас отрывки представляют листы большого формата, исписанные с двух сторон, нумерация страниц 73-76, 81. Все это свидетельствует о том, какую крупную работу написал Куприн для ‘Всемирной литературы’. Впервые очерк 1918 г. был опубликован П. П. Ширмаковым в журнале ‘Звезда’. — 1970. — No 9. В эмиграции Куприн заново восстановил по памяти текст литературно-публицистического очерка и впервые опубликовал в 1930 г. в парижской газете ‘Возрождение’ под названием ‘Дюма-отец’. (Рукопись позднего очерка и его газетные гранки, выправленные автором, находятся в РГАЛИ). Восстановленный автором очерк 1931 г., тоже интересный и увлекательный, бледнее по языку, мыслям и наблюдениям, чем первоначальное произведение, которое Куприн написал для ‘Всемирной литературы’.
— Дюма Александр, настоящее имя Александр Дюма Дави де ла Пайетри (1802-1870) — выдающийся французский писатель, романист, журналист, драматург. Всемирную славу приобрели его произведения: ‘Три мушкетера’ (1844), ‘Граф Монте-Кристо’ (1845), ‘Королева Марго’ (1847) и др.
— лицом к митральезам — митральеза, артиллерийское орудие, предшественник пулемета.
— гасконада — хвастовство, похвальба, вранье, от названия французской провинции Гасконь, откуда родом Д’Артаньян, герой романа Дюма ‘Три мушкетера’.
— Мишле Жюль (1798-1874) — французский историк и публицист.
— дон Родриго — герой трагедии Пьера Корнеля ‘Сид’, национальный герой Испании, прозванный побежденными маврами Сидом.
— Гаргантюа и Грандузье — персонажи романа Франсуа Рабле ‘Гаргантюа и Пантагрюэль’, король Грандузье (глотка, обжора), отец Гаргантюа.
— Красные рубашки — название добровольцев-повстанцев в Италии XIX в., принимавших участие в восстании Гарибальди.
— играющим около Гарибальди роль мухи на кибитке — сравнение с мухой взято из басен И. Дмитриева и И. Крылова: муха сидела на рогах вола, но хвасталась: ‘Мы пахали’.
— кондотьер — (итал.) предводитель наемного военного отряда.
— сюринтендант изящных искусств — командующий офицер во главе военной академии, т.е. — президент.
— palazzeto — дворец.
— Блэз де Бюри — Блаз де Бюри Анри (1813-1888), французский писатель, критик.
— Брандес — Георг Брандес (1842-1927), датский литературовед, публицист.
— Пелисье — Жан Жак Пелисье (1794-1864), французский военачальник, генерал-губернатор Алжира.
— Маргарита Валуа и кавалер де ля Моль — Маргарита (1553-1615), супруга короля Наваррского Генриха IV, известная как королева Марго, героиня романа Дюма ‘Королева Марго’. Шевалье де ла Моль — возлюбленный королевы.
Печатается по: ‘Звезда’. — 1970. — No 9.