Александръ Астафьевичъ Мартыновъ.
Александръ Астафьевичъ Мартыновъ.
А. ВИТКОВСКЙ.
‘Русское Слово’, No 9, 1860
Александр Астафьевич Мартынов, Витковский Андрей Генрихович, Год: 1860
Время на прочтение: 5 минут(ы)
16-го Августа русская сцена понесла, вроятно, долго незамнимую потерю, въ этотъ день скончался любимецъ петербургской публики, тотъ талантливый комикъ, о которомъ слышала и котораго отчасти видла вся сколько-нибудь образованная Россія,— Александръ Евстафьевичъ Мартыновъ. Много бы можно сообщить данныхъ о жизни покойнаго артиста, но слдъ его смерти еще такъ близокъ, утрата такъ свжа, что намъ приходится ограничиться однимъ очеркомъ артистической жизни человка, такъ часто вызывавшаго невольныя слезы и смхъ у своихъ зрителей. Отъ аристократа до мелкаго лавочника, всякій по своему восхищался игрою Мартынова, бдный семьянинъ-чиновникъ, посщавшій театръ разъ въ годъ, на масляниц, непремнно выбиралъ то представленіе, въ которомъ участвовалъ Мартыновъ, искусство его было всмъ одинаково доступно, потому что каждый видлъ въ немъ не ходульнаго героя театральныхъ подмостокъ, а живаго человка, изъ дйствительной жизни, каждый узнавалъ въ немъ близкаго, знакомаго себ собрата изъ современнаго окружающаго его общества. Въ-особенности роли, гд требовалась простота и неподдльное чувство, передавались Мартыновымъ съ неподражаемымъ совершенствомъ. Кого не волновала сцена, когда Гарпагонъ Мольера, этотъ типъ не отдльной націи, а цлаго человчества, хваталъ себя за руку, кто не смялся отъ всей души, когда благородный нищій Дерюгинъ, въ піес ‘Знакомые Незнакомцы’, обращаясь къ публик, говорилъ: ‘Messieurs et medames, soyez misricordes!’ чье русское сердце не билось при разсказ Михайла, въ драм ‘Чужое добро въ прокъ нейдетъ’, о тройк и выкинутыхъ ованчикахъ. При этой правд въ искусств, составляющей отличительный характеръ каждаго художника, необыкновенное разнообразіе репертуара Мартынова довершало его популярность, сегодня самодуръ-купецъ, завтра пройдоха чиновникъ, тамъ лихой русскій парень, пьяница-гуляка, циникъ-лакей, департаментскій сторожъ, нжный супругъ, ловкій повса, мальчикъ дватцати лтъ, семидесятилтній старикъ, все было по силамъ громадному таланту Мартынова. Правда, нкоторые ставили это разнообразіе въ укоръ артисту, говоря, что онъ тратитъ свои силы на вещи, недостойныя его дарованія, но такой приговоръ былъ справедливъ только отчасти. Виноватъ ли былъ осужденный, по своей ли вин, онъ попусту тратилъ свои силы?… Припомнимъ прошлую бдность нашей драматической литературы, припомнимъ, что наша сцена почти исключительно наполнялась или слезливыми мелодрамами или нелпыми французскими водевилями. Не надо забывать, что великаго артиста образуетъ общество и самое искусство. Мартыновъ часто принужденъ былъ жертвовать лучшими сторонами своего дарованія въ угоду первому и не могъ быть строгимъ въ выбор условій втораго. Еслибъ онъ ограничился однми и замчательными ролями, ему пришлось бы съиграть, наврное, не боле десяти разъ въ годъ, а между тмъ бдность ставила его въ неизбжную необходимость являться на сцену наравн съ самымъ обыкновеннымъ актеромъ. Поэтому мы готовы благодарить его вдвойн, за то, что и въ этомъ водевильномъ хаос, онъ все-таки былъ жрецомъ истиннаго искусства, что и самыя плохія піесы держались исключительно его игрою. Онъ везд былъ превосходенъ, если не одинаково, то по-крайней-мр относительно, на столько превосходенъ, на сколько позволяла быть самая роль. Послдніе годы жизни артиста ознаменовались классическимъ воспроизведеніемъ самыхъ разнообразныхъ сценъ: ‘Холостякъ’ — Тургенева’ ‘Гроза’ — Островскаго, ‘Знакомые-Незнакомцы’ — Онакса, ‘Чужое добро въ прокъ нейдетъ’ — Потхина, ‘Не въ деньгахъ счастье’ и ‘Отецъ Семейства» — Чернышева, врядъ ли надутъ другаго подобнаго исполнителя.
Чтобъ оцнить всю важность нанесенной русскому театру потери, нужно вспомнить, что Мартыновъ умеръ 44-хъ лтъ, слишкомъ рано, какъ человкъ, и еще раньше, какъ артистъ, умеръ въ цвт силъ и полнаго развитія своего таланта, въ ту эпоху, когда онъ истинно понялъ свое назначеніе, всталъ на прямую, широкую дорогу, стряхнулъ съ себя всю театральную втошъ и вполн отдался своему длу. Невольно задаешь себ вопросъ, чтобы было, еслибъ этотъ человкъ прожилъ еще лтъ двадцать? Покойный Блинскій, этотъ строгій цнитель и знатокъ въ искусств, въ одномъ мст своихъ статическихъ замтокъ о театр замчаетъ: ‘Господа! Мартыновъ великій талантъ!»
Необыкновенно скромный по характеру, Мартыновъ никогда не доврялъ своимъ силамъ, не возносился своимъ дарованіемъ, не обольщался успхомъ, не пренебрегалъ дльнымъ замчаніемъ, добрымъ совтомъ не думалъ, что дло его кончено, слава упрочена, а постоянно стремился къ большему и большему совершенству, былъ для самого себя самымъ строгимъ судьею, съ замирающимъ серцемъ онъ выходилъ передъ публику, не смотря на то, что эта публика знала своего любимца двадцать лтъ, и со слезами радости на глазахъ, ободренный ласковымъ пріемомъ, всегда оставлялъ ее. Человкъ до крайности нервный, съ теплой душой, съ огромнымъ запасомъ неподдльнаго чувства, Мартыновъ принималъ слишкомъ близко къ сердцу, каждый новый успхъ свой, можно сказать, что эти успхи, были одной изъ разрушительныхъ причинъ, дйствовавшихъ на его слабую натуру, усталый, еле-дыша, съ слезами на глазахъ онъ возвращался иногда изъ театра въ свой семейный кругъ. ‘Что вы меня все хвалите, говоривалъ онъ, окружавшимъ его знакомымъ,— вы лучше скажите, въ какомъ мст я плохъ былъ, тогда я скажу спасибо и исправлюсь, а похвалы ни къ чему не ведутъ.’ — Какъ глубоко чувствовалъ покойный артистъ, можно видть изъ слдующаго обстоятельства. Разъ дома, въ кругу близкихъ друзей, кто-то попросилъ его прочесть нкоторыя мста изъ только-что вышедшей въ свтъ ‘Горькой Судьбины’ Писемскаго, онъ отказался, говоря, что читать ее зря нельзя, нужно самому понавыкнуть, но тутъ же взялъ лежавшую на стол драму и прочелъ самый конецъ послдняго дйствія, всего строкъ пять, когда скованный Ананій прощается съ окружающимъ его міромъ, прочелъ и не только прослезился, а залился слезами, нкоторые изъ присутствовавшихъ тоже заплакали, не отъ словъ Ананія, а глядя на артиста, до такой потрясающей степени сочувствующаго своему искусству. Понятно, посл этого, что такая горячая, но вмст съ тмъ физически слабая натура, сильно потрясалась не однимъ Ананьемъ, а каждою ролью, сколько-нибудь выходящую изъ общаго уровня, она вся переносилась въ эту роль, глубоко проникалась ею: вотъ и причина страстной жизненной правды въ игр покойнаго Мартынова.
Невыразимо жаль его, какъ артиста, и жаль какъ человка. Добрый, безукоризненно честный, чуждый всякой зависти, врагъ лести, прекрасный семьянинъ, онъ былъ отрадой своего семейства, другомъ и поддержкой своихъ родныхъ и заслуживалъ полное уваженіе отъ всхъ его знавшихъ. Мартыновъ не любилъ большаго общества, онъ терялся въ немъ, чувствовалъ себя не на мст, и только небольшой кружокъ близкихъ знакомыхъ, нкоторыхъ литераторовъ да актеровъ, разъ въ недлю посщавшій артиста, составлялъ его единственное развлеченіе.— Здсь говорилось объ искусств, разсказывались разные театральные анекдоты, иногда читались новыя драматическія произведенія, иногда происходили домашніе дтскіе спектакли, большею частію сюрпризы для отца, иногда, когда разговоръ не клеился, устраивалось невинное лото или мушка, старинная игра, единственная, въ которую кое-какъ игралъ Мартыновъ. Какъ-то тепло, отрадно было проводить время въ кругу этого милаго, радушнаго семейства, чуждаго всякихъ претензій, окруженнаго людьми ему преданными. Теперь это семейство, недавно счастливое и довольное, вмст съ отцомъ лишилось самыхъ необходимыхъ, насущныхъ средствъ для безбдной жизни, пятеро маленькихъ дтей и вдова конечно долго будутъ оплакивать постигшую ихъ тяжелую участь.
Мартыновъ сильно заболлъ четыре года тому назадъ и хотя черезъ нсколько мсяцевъ оправился, но съ-тхъ-поръ здоровье его видимо слабло, путешествіе за-границу, сопряженный съ нимъ полный отдыхъ отъ трудовъ и спокойная жизнь, кое-какъ подкрпляли его ослабвшія силы, но настоящая артистическая поздка по Россіи, заботы, труды, самое торжество успха, окончательно сломили эту замчательную жизнь.
Въ послдній разъ предъ петербургской публикой, Мартыновъ показался въ бенефисъ Снтковой, въ ‘Гроз’ Островскаго, и Боже мой, какъ игралъ онъ, какъ неподдльно рыдалъ надъ трупомъ жены своей Катерины, точно чувствовалъ, что въ этомъ рыданіи было его вчное прости, послднее обращеніе къ обществу.— На другой же день во вторникъ на оминой недли, онъ ухалъ въ Москву, но 1-го Мая неожиданно, на одинъ день, вернулся въ свою семью. ‘Сердце чуетъ что-то недоброе’, говорилъ онъ, ‘быть можетъ не увижу васъ боле, оттого и пріхалъ, проститься нужно’. Предчувствіе не обмануло человка, семейство и Петербургъ увидли только заколоченный гробъ своего любимца. Въ Одесс онъ заболлъ, силы его видимо истощились, но не смотря на это, не желая нарушать условій заключенныхъ съ одесскимъ театромъ, больной продолжалъ играть, наконецъ еле-живой дотащился до Харькова и тамъ скончался. Не хотлось умирать артисту, онъ чувствовалъ, что еще не совершилъ многаго, что онъ въ долгу у искусства, что нравственныя артистическія силы его только начинаютъ развиваться: за нсколько минутъ до смерти, когда ему предложили причаститься Св. Таинъ, онъ отвчалъ, что еще жить будетъ, что рано умирать ему, что онъ не умретъ такъ неожиданно, средь дороги, вдали отъ семейства, своихъ друзей и знакомыхъ.
Вся жизнь Мартынова была полна самыхъ разнообразныхъ случайностей. Сынъ бднаго дворянина, онъ случайно поступилъ въ театральную школу, учился въ ней сначала хореграфическому искусству, чуть-чуть не сдлался танцоромъ, потомъ готовился быть декораторомъ и машинистомъ, случайно поступилъ на драматическую сцену. Занявъ для перваго дебюта роль какого-то заболвшаго товарища, много испыталъ нужды, заботъ и горя на этомъ скользкомъ поприщ, въ молодости, небольшимъ получаемымъ жалованьемъ, содержалъ старика отца и цлое семейство, отказывалъ себ въ послднемъ, по нскольку верстъ въ дождь и слякоть, иногда голодный, шелъ пшкомъ на репетицію и спектакли и, наконецъ, посл годовыхъ тяжкихъ трудовъ и лишеній, достигъ своей цли, попалъ на настоящую дорогу, но недолго наслаждался радостью и спокойствіемъ, плодами прежнихъ, жестокихъ истязаній.
Слава актера проходитъ скоро, почти кончается съ его жизнію, искусство его неблагодарно, оно живетъ въ одной памяти, будемъ же надяться, что по-крайней-мр память о Мартынов не скоро изгладится изъ сердецъ людей, знавшихъ и видвшихъ покойнаго. Русская сцена останется теперь надолго въ глубокомъ траур, кто не согласится, что дойдти въ искусств до совершенства Мартынова слишкомъ трудно, для этого нужно много данныхъ, много условій — нужно родиться Мартыновымъ. Конечно, многіе изъ русской публики раздлять съ нами глубокое чувство скорби, задумаются надъ свжей могилой покойнаго, истинно оцнятъ вс заслуги его и вмст съ нами скажутъ: ‘миръ праху твоему, талантливый и добрый человкъ.’
5-го Сентября 1860 г.