В.В. Розанов
В.В. Розанов
Алекс. Андр. Иванов и картина его ‘Явление Христа народу’
Алекс. Андр. Иванов и картина его ‘Явление Христа народу’
Алекс. Андр. Иванов и картина его ‘Явление Христа народу’, Розанов Василий Васильевич, Год: 1906
Время на прочтение: 7 минут(ы)
В нынешнем году 16 июля исполнилось сто лет со дня рождения А.А. Иванова, творца ‘Явления Христа народу’, — картины, хранящейся в Московском Публичном Румянцевском музее. Многочисленные этюды к ней, из которых некоторые сильнее частностей самой картины, — находятся в отдельном помещении Третьяковской галереи. Таким образом, Москва владеет почти всем художественным наследством, оставленным замечательнейшим из наших живописцев, — даже, по мнению некоторых, величайшим. В Эрмитаже и в собрании М.П. Боткина находятся только первые, почти ученические, работы художника на заданные темы: ‘Беллерофонт отправляется в поход против Химеры’ и др. подобные, на классические и на библейские или скорее псевдоклассические и псевдо-библейские сюжеты. Из последних назовем: ‘Иосиф в темнице истолковывает сны царедворцам фараона’. Читатель нашего времени сразу поймет, что художнику при выборе таких тем, и еще хуже — при даче их, не оставалось ничего, как рисовать одежды, обстановку, кусочки страны, иногда не виденной и знакомой лишь по атласам, т.е. так и иначе комбинировать атласы же, разрисовывать до известной степени красками по топографическим контурам этих атласов! и — больше ничего!!! ‘Сон фараона’, ‘истолкование сна’ — какая каббалистика!!! Надо быть каббалистом или по крайней мере русским суевером, — прожить годы, провести юность где-нибудь среди вотяков, видя их языческие жертвоприношения, — по крайней мере провести время, и не малое, среди цыган и цыганок, чтобы почувствовать эту жадность к волшебству и испытать ту неуверенную колеблющуюся психологию, которая ищет ‘в теперешнем’ знаков ‘будущего’… Без этого ученик Академии в Петербурге, на рациональном Васильевском о-ве, что мог нарисовать на данную тему, кроме… одежд, фигур, фигур феллахов, для чего-то введенных в темницу? — и для сведения и доказательства, что все это происходило ‘в Египте’, поместить где-нибудь уголок пирамид и обелисков… Несбыточность и невозможность, как ‘Юрий Милославский’ под пером петербургского чиновника Загоскина, или как ‘Джулио Мости’, ‘драматическая фантазия с интермедией’, Кукольника. Но такие были времена, что мы срисовывали, копировали, а не творили. ‘Срисовывали’ целые категории явлений, так сказать, целые ‘провинции’ великого царства искусств, наук, цивилизации… Вот ‘оды’ — без восторга, ‘сатира’ — без злости, ‘театр’ — без какой-нибудь необходимости что-нибудь и кого-нибудь представлять: все вообще и в целом ‘Беллерофонт, поражающий Химеру’ — под кистью петербургского начинающего художника, которому ни до Беллерофонта, ни до Химеры дела нет, а есть дело до его экзаменаторов, строго посматривающих на ученическую работу ‘начинающего’…
Перевернем обратно и вообразим египтян — рисующих ‘Слушателя у телефона’, ассирийца — ваяющего ‘Русского протодиакона’, или китайцев — изображающих ‘Конспиративную квартиру на Садовой улице’… Гадость и ненужность! Такая же и подобная гадость и ненужность продержалась у нас сто лет и рухнула, как балаган… Иванов темою ‘Явление Христа народу’ соединил этот падающий балаган академических заказов с зарождающимся движением к воплощению в искусстве простого, естественного, — живого и действительного. Он взял подлинную веру, свою и народную, но взял ее не в живом моменте своей или виденной молитвы, а — в отвлечении и обобщении, отнеся к объекту, более которого не может быть: ‘Мессия перед народом’, ‘первое явление Христа народу’… Тут есть немножко Гоголя, иллюзий его последних лет. Христианство — это полуреальность, полумечта, полуфакт, полуожидание — оно для поколения тех лет, впервые пробуждавшегося к реальному, представлялось величайшею историческою, мировою реальностью, реальностью, какая едва вмещается в России, в целой новой Европе, — вместилась и еще не уместилась, все раздвигает собою, все ломает неизмеримым своим объемом. В дни наши эту самую тему художник, пожалуй, бы взял понарСднее и живее, как, напр., ее выразил Достоевский в виде ‘Вторичного появления Христа на земле’ в XVI веке, в Севилье, только что вот-вот после auto-da-fe (начало ‘Легенды об инквизиторе’ в ‘Бр. Карамазовых’). Тут можно внести нашу психологию, наши специальные ожидания и специальные страдания, разочарования, недоумения… Но Христос и Его первое явление евреям?.. Это… тот же ‘Беллерофонт’, почти!..
Те времена, евреи? Что мог знать и изобразить о них Иванов, кроме ‘еврейских бород’, смуглого цвета кожи, непременной ‘шкуры на плече’ Иоанна Крестителя, и — фигур в разных позах?!.. Увы, ‘Беллерофонт’ и ‘Беллерофонт’… Иной поворот дела, если мы возьмем ‘грех’ и ‘искупление’: но тогда зачем ‘Крещение в Иордани’?.. Ко ‘греху’ и ‘искуплению’ это непременного отношения не имеет, это первенствующего значения не носит… Тогда нужно было брать Голгофу, мучения во дворе первосвященника, ‘Иисус перед Пилатом’, или, напр., этот ‘Сон учеников’ во время Гефсиманской молитвы… Что-нибудь из последних дней. ‘Явление Христа народу’ — темою этою Иванов как бы хотел изваять и увековечить страницу учебной истории, так сказать, построить тяжеловесную и тысячелетнюю пирамиду на труд одного вечера Иловайского, где сей ученый муж и сотни ему подобных изъясняют в важных и равнодушных строках ‘все значение пришествия И. Христа’ на землю, собственно — появление Его среди народов, и еще колоритнее — ‘появление Его в истории’ — и даже пожалуй именно в ‘истории Шлоссера’, Вебера или Иловайского… Иванов вместо того, чтобы взять ‘христианство’ как ‘факт души’, ‘перелом души’, страницу ‘моей душевной истории’, — что возможно было выразить через беседу с Никодимом, с Самарянкой, через ‘Преображение’ и многие другие внутренно-душевные, страшно-замкнутые, как бы ‘запертые’ страницы Евангелия, — взялся изобразить ‘историческое значение христианства’, ‘роль его в истории’… Можно думать, от того так долго и работал он над картиной (20 лет), что была неудача в первоначальном ее замысле, и вообще сбивчивость в самой мысли, с которою художник приступил к ‘труду своей жизни’… Что так долго не дается, не выполняется, что до такой степени ‘ползет’ — уже не есть плод вдохновенья. Это — компиляция кистью на философскую или ученую тему… ‘Значение христианства для истории’, конечно, определяется ‘значением Христа для человека’, но это сказалось в беседе с Никодимом, с Самарянкой, в секунды призыва апостолов, в словах к Нафанаилу, вообще в ‘затворенных’ событиях, с тайным веянием около слов и поступков. В ‘Крещении’ же ровно ничего из этого не сказалось, ничего нежного, проницающего, трогающего, преображающего. Ни — в крещении, ни — в каком-либо другом событии на улице, среди толпы… Иванов изнемог под темою ‘Первое явление Христа народу’, которое (страшно сказать!) комически соскальзывало на ‘первое представление’ народу, где ‘представляющим’ и почти ‘рекомендующим’ является Иоанн Креститель и отчасти Иванов: невозможное положение! мучительная какофония, под которою упал художник, сам как бы ‘Христос под крестом’!..
Отсюда на первом месте в картине и выступает ‘тот, кто представляет’ — Иоанн Креститель. Картина вовсе не изображает того, что под нею подписано. Настоящее название картины — ‘Пустынник Иоанн среди народа’… Иисус, — о Нем никто и не говорит среди критиков, оценщиков, зрителей! никто!! никто!!! Да и нечего говорить: Христос почти не нарисован! А написано под картиною и тема была: ‘Первое явление Христа народу’… Но Его нет, почти нет!.. Опять рвется комическое сравнение: ‘дверь растворена! все ждут — но он почему-то задержался’… Картина без сюжета или, во всяком случае, ‘не по подписи’… Удивительно! И для Иисуса у него нет тех бесчисленных эскизов, какие остались ‘от мальчиков’ и от ‘головы Иоанна’… Эта ‘голова Иоанна’ и есть самое замечательное ‘лицо’ в картине, — есть самый сюжет, возбудивший толки, удивление. Так ‘голова Иоанна’: а при чем же тут ‘явление Христа народу’?.. Если ‘голова’ закрыла все поле, заняла 20 лет работы… то ей и место, и положение, и ‘историческая роль’… Я же и говорю, что все это ‘Беллерефонт’… Наполовину — так, в смысле и ‘да’ и ‘нет’. Отчего Иванов отнес Иисуса вдаль, — в такую перспективу, что фигура Его представляется маленькой, а лицо и вовсе не разглядываемое. Что за поразительность в знаменитой картине, которая рисуется целую жизнь и которую вся Россия ждет увидеть, — нарисовать главное лицо, до известной степени Единственное Лицо (ибо на кого же в присутствии Иисуса смотреть!) так, что… ничего не видно!! Вероятно, единственный казус в истории живописи… ‘Нарисовал, но не покажу’. Хуже этого вышло: нарисовал, но так, что ничего нельзя рассмотреть. Единственный казус… Фигура очень маленькая… Для ‘смирения’?.. Тогда понятна очень большая и выпуклая фигура Иоанна. Да, ‘смирение’, очевидно, занимало Иванова, как и его друга Гоголя. Но неужели для ‘смирения’ художник поставил Его так далеко? Вероятнее, что он убежал от темы, не будучи в силах произнести о ней ни одного слова. Да и нечего было произнести: в крещении ни ‘исторического значения христианства’, ни ‘внутреннего действия Христа на душу’ — не было. Художник ошибся в теме, неверно взяв момент и не установив, что именно он хочет выразить картиной.
Бледно-голубой хитон драпируется красиво и — не красиво… Ничего нет! Ну, ‘хитон’: но почему это ‘явление Христа народу’? Если хитон виден, а лицо не видно, то есть только ‘явление хитона народу’. Тогда надо было рисовать ‘разделение риз’: было бы выразительнее. Наконец, эти группы народа, это просто ‘народная сцена в Галилее’, — каковую подпись собственно и следовало сделать под картиною, — какое она имеет отношение ко Христу и связь с Ним? Чем-нибудь они измучены, эти люди? томятся? раскаиваются? Не заметно. Один Иоанн Креститель с его: ‘Вон, вон!., глядите!!’ А что ‘вон’ — темно… Картина ничего об этом не говорит, да и не могла бы сказать. ‘Явление Христа народу’ есть существенно не этнографический факт, а душевный, тогда как Иванов до очевидности рисовал этнографию, и это до очевидности видно по его эскизам. Ну, — это хорошо к ‘Путешествию Ливингстона’, к ‘Странствованию по Св. Местам’ игумена Даниила: но к чему тут ‘явление Христа народу’? Перед Христом, для Христа, вокруг Христа — этнография просто не существовала, малилась до нуля. Но когда этот ‘нуль’ Иванов разрисовал до очень большой величины, занял им все полотно картины, и он только один и виден, этот нуль, а Христос почти не виден, то… опять какое же это и почему ‘явление Христа народу’, а не скорее ‘затмение Христа народом’?.. Ну, вот это опять настоящее имя картины, которую через силу кончил Иванов, гениально — в деталях и, даже не начав, — в теме, привез и умер, почти в самый день ее выставки. ‘Так тяжело’… Фатум, — но кое-что говорящий собой о художнике, о работе, может быть, даже о теме ее…
Иванов творил и жил в гоголевское время, в эти годы формирования общих религиозных концепций, и отдался теме чрезвычайно общего значения, полуисторической, полуфилософской. Реализм проснулся тогда тоже везде, но не смел пробудиться в религии. Только в одной религии мы обязаны были грезить, мечтать, но не видеть и не смотреть. ‘Беллерофонты’ всего дольше удержались здесь, потому что здесь все было — не наше, все — принесенное, заимствованное… Знаменитые позднейшие картины, — ‘Протодиакон’, ‘В монастырской гостинице’, ‘Крестный ход’, — поставили нас на землю и вывели первый большой ‘Аз’ Православно-Русской живописи… Они нарисовали нам ‘русское язычество’ в оболочке христианской терминологии, — нарисовали чистую этнографию, вставленную в киот древней византийской резьбы и позолоты…
Все ли это? Кончается ли этим ‘вера русских’? ‘Вера русских’… Но ведь это уже не ‘служилый’ иерархический люд, круга которого единственно коснулась пока кисть наших великих реалистов… ‘Веры русской’, т.е. ликов людей, прибегающих к храму, наши художники не тронули ни отрицательно, ни положительно. ‘Вера русская’ — если взять со стороны нет иерархии, а ‘пасомых’ — вся заключается в ‘молитве’, как у иерархии она вся заключена в ‘обряде’… ‘Обряды’ и все русские исполняют, при ‘обрядах’ присутствуют, но ‘обрядово молятся’ только старообрядцы, и более в отпор угнетению, постигшему эти обряды, нежели по существу и порыву. В общем же, все русские, ‘исполняя обряды’, имеют молитву вне их, независимо от них, пожалуй, согласно с ними или, точнее, параллельно с ними, — но как нечто особое, как другой, лирический, свой у каждого мир. Тема эта очень мало затронута литературою, но все же затронута:
Но жарка свеча
Поселянина
Пред иконою
Божьей Матери…
Но живопись ее не коснулась. Можно сказать: кого хотя однажды случай привел увидеть это, уже не принял бы на себя или не увлекся в конце концов академическими же, или же патетически-учебными, темами вроде ‘явления Мессии народу’. Как и отвернулся бы со скукой от ‘язычества’ иерархии и около иерархии…
1906 г.
Впервые опубликовано: Золотое руно. 1906. No 12. С. 3 — 6, под названием ‘Александр Андреевич Иванов. 16 июня 1806 г. — 16 июня 1906 г.’.