Алексей Будищев
Алексей Будищев
Алая зыбь
Алая зыбь
—————————————————-
Алая зыбь, Будищев Алексей Николаевич, Год: 1916
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Говорят, когда-то, в давние годы, в этой узкой долине, прорезанной прихотливыми извилинами речки, шустрой и замкнутой кольцом плоских холмов, было столько диких маков, что эту местность и до сей поры все окрестные крестьяне зовут ‘Алой зыбью’. Сейчас в этой ‘Алой зыби’ дикого мака было не в таком изобилии, но тем не менее Павлику Высоцкому, поднимавшемуся на холм к обширной и щегольской усадьбе Тучи-Лихонина, встретилось их столько, что он собрал пышный букет.
‘Татьяне Михайловне’, — думал он, весело посвистывая.
Солнце так ласково пригревало вокруг, что невольно хотелось смеяться и радоваться. Да и Татьяна Михайловна такая красивая, такая ласковая, такая благодатная, что Павлик всегда радовался, когда знал, что сейчас увидит ее.
— ‘Когда увижу я тебя, — запел Павлик из ‘Красного Солнышка’, — мне небо кажется с овчинку…’
В усадьбе густым, красивым басом залаял дог ‘Неро’.
— ‘Неро’, ‘Неро’! — радостно позвал собаку Павлик, сдвигая на затылок свою студенческую фуражку.
Его, очевидно, услышали. Из сада звонко откликнулось ясное и молодое сопрано:
Когда увижу я тебя,
Меня трясет, как пау-у-тин-ку!
Павлик стал в позу, прижал обе руки к сердцу и, раскачивая плечами, запел:
— ‘Да, я л-любллю-ю яг-нят!’
— ‘А я л-л-юбл-лю-ю г-у-у-сят!’ — откликнулось ему, слегка кокетничая, сопрано.
— ‘Ка-а-к они кричат’, — пропел Павлик и сразу оборвал. Его как бы обвеяло грустью.
— И она — эта милая, ласковая женщина — жена полутрупа, жена сумасшедшего, — вдруг вошло в его голову, как черная туча.
‘Бедная, бедная Татьяна Михайловна’, — подумал он вновь, вздохнул, покачал головой и быстро прошел в ворота.
‘Неро’ встретил его и повилял ему хвостом, как доброму приятелю.
Туча-Лихонин крикнул ему с балкона:
— Доброго дня, сэр! Салютую вам с высоты обсерватории.
Голос у него был неприятный, резкий, сухой. Пожалуй, уже по голосу можно было догадаться о его страшном недуге. Молодой лейтенант Туча-Лихонин сошел с ума тотчас же после Цусимского боя, пробыл два года в психиатрической лечебнице, и после того, как врачи признали его неизлечимым, но и безвредным для близких, молодая жена перевезла его в родовое именье, вот в эту ‘Алую зыбь’. Сейчас он сидел на балконе и из карабина Монтекристо расстреливал листья шиповника, росшего в двенадцати шагах от балкона.
Павлик Высоцкий, здороваясь, приблизился к нему.
— Вы, конечно, не ко мне, а к принцессе, к Татьяне Михайловне? — спросил он Павлика, поворачивая к нему желтое и худое лицо. Тяжелый взгляд его зеленоватых глаз горел сухим блеском.
Он поморщился и крикнул в сад:
— Принцесса, Павлик Высоцкий пришел!.. А вы знаете? — сообщил он, затем, студенту с злой надменностью, — его величество император Японии пожаловал меня орденом Золотого Одуванчика второй степени. Вот! — указал он на цветок одуванчика, воткнутый в петлицу его парусиновой куртки, — Не правда ли, как искусно сработано, не отличить от живого цветка! Япония вообще удивительная страна! И я так незаслуженно обласкан её монархом…
Он будто поперхнулся, скривил губы в одну изломанную линию и в злобно-презрительном негодовании выкликнул ту самую фразу, которую он всегда повторял через известные промежутки, как заклинание:
— Чёрт знает, кто у вас строит корабли, чтобы вас дьявол побрал!
И тотчас же рассмеялся, как он всегда смеялся после этой фразы, высочайшим фальцетом, злобным и негодующим. На балкон вошла Татьяна Михайловна. В белом фланелевом платье она походила сейчас на девочку-подростка. Она приветливо поздоровалась с Павликом, приняла от него букет маков, радостно улыбнулась ему, вспыхнув, как девочка, всем лицом и вдруг, опустив глаза, слишком уж явно обнаружившие всю её неукротимую любовь к этому весёлому и милому Павлику, стала гладить по голове мужа, точно вымаливая у него прощение.
— Тучка моя милая, — говорила она нараспев, все поглаживая его по волосам, — бедная моя, больная Тучка, хочешь, мы сыграем с тобой партию в крокет? ты с Павликом в одной партии, а я одна двумя шарами? А то ты все один, мой бедненький! Хочешь, моя несчастная Тучка?
Она нежно поцеловала его в темя. Туча-Лихонин сердито поморщился и с выражением досады пожал плечами.
— Но у меня же на сегодня доклад у морского министра, — сказал он сердито. — Мне нужно подготовить целый ряд выкладок. Голова идет кругом даже! Нет, ты уж иди одна с Павликом! Как вчера и третьего дня! Как всегда! — вдруг добавил он с раздражением. — Иди! А я займусь делами. Я уже не от мира сего!
Татьяна Михайловна опять поласкала его и, выдернув из букета несколько маков, приложила их к губам.
— ‘Клянусь цве-е-та-ами, — пропела она высокою трелью, — я в-вас л-л-любл-л-ю’… Павлик, — сказала она затем, вдруг прерывисто вздохнув каким-то особенным двухэтажным, глубоким-глубоким вздохом, — Павлик, хотите, пойдемте погуляем в саду?
Павлик прижал обе руки к сердцу и заговорил оперным речитативом:
— ‘Изволь-те-е! Принцесса! Вол-ше-бница! Бо-о-о-ги-иня! Я — р-раб ваш! р-р-а-аб!’
Туча-Лихонин поморщился, лицо его почти перекосилось, и с прыгающими губами он воскликнул:
— Чёрт знает, кто у вас строит корабли, чтобы вас дьявол побрал!
Но Татьяна Михайловна и Павлик уже шли липовой аллеей. Она беззаботно играла лиловым зонтиком, а он срывал листья липы и посыпал её голову и плечи, и грудь…
Туча-Лихонин остался один на балконе. Его сознание точно сотрясалось жесточайшей бурею и пронизывалось острыми судорогами. Он вдруг проворчал:
— Сегодня Павлик, вчера Павлик, третьего дня Павлик. Какое множество Павликов! Две недели Павликов!
Павлик высовывался из-за каждого дерева и смотрел с улыбкой в его лицо. Он вдруг почувствовал удушливую ненависть к этому розоволикому юноше…
Нежная гейша спросила его, сюсюкая:
— За что? Почему?
Но он не смог ответить на это. Хотя ясно с безмолвным сокрушительным хохотом, злобно сотрясавшим все его существо, он припомнил: третьего дня в щель забора за кухней он видел: Павлик целовал в саду под березами вот эту женщину, похожую на малую девочку, и её голова лежала у него на коленях. А вчера он видел то же самое у озера в лодке. И так две недели подряд.
Он проговорил:
— Принцесса съела и мое и его сердце! Принцесса жестока! И обжорлива!
Он встал, пожал плечами и надел морскую фуражку. Поспешно пошел усадьбой. Когда он шел мимо кухни, он услышал. Повар говорил там горничной:
— Сейчас накрывай к завтраку. Будет селянка на сковородке, фаршированные яйца под таким острым соусом, какого ты, Егоза Вертихвостовна, от роду не ела, и земляника со сливками! После селянки и фаршированных яиц пальчики все оближут. Фарш — секрет изобретателя. Не забудь к этому блюду поставить судок и красного перчику дать. И барыня, и её теперешний поддужный это очень обожают!
Туча-Лихонин обошел весь сад, поглядел на речку и вернулся в дом. В столовой все было уже приготовлено для завтрака. Красный перец в перечнице он как-то увидел сразу и особенно отчетливо, ибо он уже давно стоял в его сознании особо отмеченным. С минуту напряженно подумав о чем-то, он пробормотал:
— Пусть принцесса на меня не обижается, я же дал ей слово в верности!
Почесав лоб и снова напряженно подумав, он сказал той гейше в красной кофте, которая то и дело с почтительностью подходила к нему:
— Я вот уже две недели изо дня в день гляжу: они целуются, точно их губы намазаны медом. И слушай: я тогда же отметил, — они очень любят красный перец! Чрезвычайно любят!
Он засмеялся высокой и пронзительной фистулою и закончил, как и всегда, своим магическим возгласом:
— Чёрт знает, кто у вас строить корабли, чтобы вас дьявол побрал!
После этого он прошел к себе в кабинет, отпер комод и тотчас же отыскал в пакетике, уже отложенный им еще третьего дня, красный порошок окиси ртути. Этим порошком когда-то, давным-давно, когда он еще сам заведовал сельским хозяйством, он присыпал червей у собак и коров, в тех местах, которые они не в состоянии зализывать языком, ибо от этого страшного яда черви умирают мгновенно. После этого, опираясь и двигаясь неслышно, он высыпал из перечницы весь перец и заменил его порошком красной окиси ртути. А затем сел на балконе и снова стал стрелять из карабина, в листья шиповника. Он пошел завтракать только тогда, когда его позвала горничная, и тихо занял свое обычное место между женой и студентом. Те с хохотом поедали селянку, счастливые своей любовью и радостью встречи, а он с смиренным видом поджимал губы, и только беспокойные и злые зеленые огоньки вспыхивали порою в глубине его острых глаз.
Когда ели уже фаршированные яйца, Татьяна Михайловна, вся розовая от счастья, обильно поперчила красным перцем соус и, поедая острую приправу, спрашивала Павлика одними глазами:
— Ты останешься сегодня ночевать?
Павлик отвечал ей вслух:
— Да, благодатная!
И поперчил и свою порцию.
Поглядев на ту и другого с острым вниманием, Туча-Лихонин взял перечницу и долго, с ожесточением, потряс ее и над своей тарелкой…
А Павлик Высоцкий все улыбался. Но умер он через час после завтрака, как-то вдруг и чрезвычайно покорно. Татьяна Михайловна умерла получасом позже. И только желудок бедного безумца оказался мудрее: он изрыгнул все съеденное через четверть часа после завтрака. И Туча-Лихонин остался жить…
Впервые: журнал ‘Пробуждение’ No 5, 1916 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.