![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/p01-3.jpg)
Алая кровь
Разсказъ М. К. Первухина
Иллюстрировала для журнала ‘Огонекъ’ Д. О. АМОСОВА.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/p02-2.jpg)
* * *
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/p03-1.jpg)
М. Первухинъ.
‘Огонекъ’, No 11, 1916
Алая кровь, Первухин Михаил Константинович, Год: 1916
Время на прочтение: 7 минут(ы)
‘Конечно, въ наши дни на подобные пустяки иные мужья не обращаютъ ни малйшаго вниманія, смотрятъ сквозь пальцы. Но мн кажется, что вамъ, синьоръ профэссорэ, какъ человку, которому довряется воспитаніе молодого поколнія, не совсмъ удобно смотрть снисходительно на романическія похожденія вашей молодой красавицы-супруги.
Будетъ уже и того, извините меня, синьоръ профэссорэ, что вы жестоко компрометировали свой, всегда пользовавшійся отличною репутаціею, старинный и честный родъ, женившись на женщин безъ роду, безъ племени, на женщин, взятой, если не изъ омута, то, во всякомъ случа — съ прозжей дороги!
Если вы пожелаете провритъ то, что я говорю о вашей достойной супруг,— вамъ легко сдлать это: стоитъ только обратить вниманіе на переписку, ведущуюся при помощи объявленій въ газет ‘Джорналэд-Италіа’ между нкоею ‘Азаліею’ и нкіимъ ‘Одинокимъ’.
Ну, не мшало бы еще, конечно, заглянуть на центральную почту, спросить, нтъ ли тамъ писемъ на имя ‘Одинокаго’ и посмотрть, не рукою-ли вашей высокообразованной супруги писаны эти письма.
И тогда…
Впрочемъ, что вы сдлаете тогда,— меня не касается. Я, какъ старый другъ вашей семьи, дорожащій ея честью, просто-на-просто исполняю мой долгъ, открывая вамъ глаза. Вы же поступайте, какъ подскажетъ вамъ ваша собственная совсть, если она у васъ имется еще, если эту совсть не погубила безнравственная женщина, змею заползшая въ домъ, куда ее не хотли пускать.
Вашъ доброжелатель’.
…Анонимное письмо. Обычная подпись: ‘Доброжелатель’. Какая-то ядовитая гадюка. Врне всего,— женщина. Ахъ, да почему же непремнно женщина, а не мужчина? Вс хороши! Вс одинаковы въ этомъ отношеніи. Цлый рядъ скандальныхъ процессовъ за послднее время показалъ, что Италію охватила какая-то эпидемія писанія анонимныхъ доносовъ. Ихъ пишутъ фрейлины двора ихъ величествъ и безграмотныя горничныя, попы и графы, уличныя женщины и добродтельныя матери семействъ, офицеры и уличные попрошайки.
Женщина или мужчина? И кто? Не кузина ли Маргерита? Не сестра ли Франческа? Можетъ быть, племянникъ Витторіо или тетка Софонизба? Или… или вс вмст, коллективомъ? Вдь, и то возможно: вс они, отъ перваго до послдняго, съ лютою ненавистью относятся къ Томмазин. Вс они готовы утонить ее въ ложк воды. За что? Почему? Что она, бдняжка Томмазина, имъ всмъ сдлала.
Охъ, гадость, подлость какая!
‘Профессоръ’ или учитель римскаго лицея имени короля Умбэрто I, синьоръ Энрико Маринотти, нервнымъ жестомъ скомкалъ исписанную лиловыми чернилами бумагу, гнвно швырнулъ ее на полъ, даже наступилъ на нее ногою. Похолодвшими руками схватился за пылающій лобъ, почувствовавъ, какъ нестерпимою болью внезапно пробудившейся мигрени наливается полчерепа. Такъ бывало съ нимъ всегда, какъ только что-нибудь волновало его, отравляло его покой. Застоналъ и закусилъ нижнюю губу, чтобы одною болью заглушить другую.
— Что имъ надо, Мадонна, что имъ надо, этимъ людямъ?!— бормоталъ онъ, оглядываясь вокругъ дикими глазами.— Когда же, о, когда они оставятъ насъ въ поко?! Куда уйти отъ нихъ? Какъ спрятаться? И… и чего они добиваются? Погубить Томмазину? А дальше — что? Вдь, все-равно, къ нимъ я не вернусь, если бы даже… Если бы даже то, что они пишутъ про мою жену, и оказалось правдою. Но это — неправда, это — ложь, гнусная ложь, ядовитая клевета! Томмазина неспособна на измну. Томмазина честная женщина. Ни тни обычнаго женскаго легкомыслія, ни намека на кокетство. Томмазина ведетъ строго регулярную жизнь. Никуда и никогда изъ дому. Разв только — со мною вмст.
О, Мадонна!
Профессоръ нагнулся со стономъ, поднялъ съ полу смятое, затоптанное письмо, машинально расправилъ его, снова перечелъ отъ перваго до послдняго слова. Нкоторыя выраженія анонимнаго письма останавливали теперь на себ его вниманіе. По нскольку разъ перечитывалъ онъ слова ‘старинный и честный родъ’, ‘женщина, взятая съ прозжей дороги’, ‘высокообразованная супруга’.
И чмъ больше вчитывался онъ въ эти слова, тмъ сильне росла въ его душ увренность, что авторовъ анонимнаго доноса надо искать въ сред ближайшихъ родственниковъ, врне — родственницъ.
Вдь, тогда, когда Энрико Маринотти только собирался еще жениться на Томмазин Савэлли,— было столько толковъ:
— Можно-ли уважающему себя человку изъ общества жениться на двушк, которая до такой степени простерла свою экстравагантность, что… что кончила курсъ въ университет? Да еще добро бы на одномъ изъ приличныхъ, сравнительно, факультетовъ, напримръ, по исторіи, по философіи… А то, вдь, она не остановилась даже передъ изученіемъ естественныхъ наукъ… Можетъ быть, даже… даже анатомію изучала!!!
И кузины синьора Энрико при каждой встрч съ нимъ спрашивали его:
— Правда, что твоя Томмазина даже трупы мужчинъ рзала въ анатомическомъ театр?
Но Энрико былъ влюбленъ. Онъ настоялъ на своемъ. Онъ женился на Томмазин.
Попытка ввести Томмазину въ среду родственниковъ не удалась: весь родъ Маринотти сбился въ комокъ, сталъ стною.
— Ты сдлалъ грубую ошибку!— говорилъ племяннику старый дядя донъ-Чезарэ, тоже когда-то бывшій преподавателемъ и даже директоромъ одного изъ римскихъ лицеевъ, а теперь доживавшій послдніе годы въ отставк на пенсіи.— Ты сдлалъ, другъ мой, грубую ошибку. Ты нарушилъ родовыя традиціи. Ты ввелъ чужую женщину въ нашъ родъ. А этого длать не слдовало. Испоконъ вковъ повелось такъ, что Маринотти женятся на Сартини или Банфи. Три рода образуютъ одно цлое. Вс за одного, одинъ за всхъ… А ты берешь какую-то Савэлли… Чужую… И ты требуешь, чтобы мы признали ее за свою! Нтъ, этого ты не добьешься!
И этого онъ не добился.
И вотъ, теперь — это анонимное письмо.
Подозрніе проснулось въ его душ. Почему нтъ? Томмазнна — женщина. Кто же разгадаетъ вс тайны женской души? Кто разгадаетъ женскую психологію?
Ну, да, сошлись по любви. Жили мирною трудовою жизнью: Томмазина писала регулярно статейки но женскому вопросу въ журнал ‘Женщина-царица’. Всюду бывали только вмст. И… и только пять лтъ, какъ повнчались. Не успли надость другъ другу. У Томмазины какъ будто даже нсколько холодный темпераментъ. Все такъ, все такъ. Но кто можетъ поручиться, что это все — не искусно носимая маска? Съ мужемъ — холодна и сдержанна. А съ тмъ… съ ‘Одинокимъ’…
Съ мужемъ разговариваетъ о женскомъ движеніи, о суффражисткахъ и ихъ эксцессахъ, о парламентскихъ дебатахъ. А съ тмъ…
Можетъ быть, разбуженныя анонимнымъ письмомъ подозрнія мало-по-малу заглохли бы, если бы… Если бы черезъ нсколько шей не пришла цлая куча вырзокъ изъ объявленій ‘Джорналэ-д-Италіа ‘. Какой-то ‘Одинокій’ изливалъ ‘Азаліи’ свои чувства.
Когда синьоръ Энрико читалъ эти вырзки, его лицо пылало.
Руки тряслись и сильно, до боли сильно, билось сердце, а передъ глазами ходилъ кровавый туманъ.
Неожиданно для самого себя онъ ушелъ съ урока подъ предлогомъ головной боли, зашелъ на почту, хриплымъ голосомъ въ отдленіи ‘до востребованія’ спросилъ, нтъ ли писемъ на имя ‘Одинокаго’. Почтовый чиновникъ, порывшись въ ящик подъ литерою ‘О’, швырнулъ на прилавокъ три или четыре письма. вс съ штемпелями послднихъ дней. При первомъ же взгляд на эти письма синьоръ Энрико узналъ руку Томмазины, ея характерный твердый почеркъ.
Чтобы прочесть предательскія письма жены къ этому проклятому ‘Одинокому’, учитель отправился на пустынную набережную Тибра и тамъ просидлъ почти до обда. Ея письма къ ‘Одинокому’ были пропитаны глубочайшею нжностью, обвяны тепломъ. Въ каждой строк сквозило глубокое чувство. Кое-гд проскальзывали намеки, отъ которыхъ кровь бросалась въ голову Энрико, а кулаки сжимались:
— Помнишь ли нашу уютную спаленку?— спрашивала ‘Одинокаго’ Томмазина.— О, какъ далеко все это…
— Не сердись, что я не пришла къ теб въ пятницу: совсмъ собралась, было, да… Вернулся домой онъ. Ну, и понятно, пришлось лгать, притворяться. Мадонна! Когда же, о, когда кончится все это, милый Паоло, и намъ съ тобой не придется скрываться отъ взоровъ общества, не нужно будетъ встрчаться тайкомъ, воровать минуты…
Кончивъ чтеніе обличавшихъ жену писемъ, синьоръ Энрико Маринотти отправился въ ближайшій ружейный магазинъ и тамъ пріобрлъ дальнобойный револьверъ.
Два дня подрядъ онъ сторожилъ жену, прячась въ сосднихъ переулочкахъ. Хотлъ узнать, куда она ходитъ, гд происходятъ ея свиданія съ ‘Одинокимъ’. Но Томмазина не выходила изъ дому.
На третій день — вышла.
Это было часовъ около одиннадцати. Было тепло, свтло. По голубой эмали неба были разбросаны серебристыя перышки высокихъ облаковъ. Въ узкихъ уличкахъ и переулочкахъ стараго Рима лежали глубокія изсиня-фіолетовыя тни. Звенла и пла бьющая ключомъ жизнь большого города.
Томмазина шла по тневой сторон улицы. На ея лиц было обычно серьезное, нсколько печальное выраженіе. На устахъ — слабая и тоже далеко не веселая улыбка. Шла молодая женщина, не оглядываясь, но, тмъ не мене, синьоръ Энрико, чтобы его жена не обнаружила преслдованія, взялъ извозчика, которому веллъ поднять верхъ экипажа.
Выслживаніе удалось: синьоръ Энрико видлъ, какъ Томмазина вошла въ подъздъ третьеразрядной гостиницы.
Мелькнула мысль — ринуться слдомъ за нею. Ворваться въ номеръ, и… Заглянувъ въ прихожую, Энрико увидлъ, что швейцаръ занятъ объясненіемъ съ какимъ-то постояльцемъ, а Томмазнна легкими шагами поднимается по крутой лстниц. И синьоръ Энрико прошелъ слдомъ за нею. Съ площадки лстницы она свернула въ коридоръ, остановилась у двери номера девятаго, постучалась. Дверь распахнулась.
Секунду спустя та же дверь рухнула подъ напоромъ Энрико. Два человка стояли посреди комнаты, тсно прижавшись другъ къ другу. Пять выстрловъ. На шестомъ осчка. Волны порохового дыма. Крики. Грохотъ выстрловъ, звонъ разбитаго шальною пулею стекла зеркала. Кровь. Кровь на полу, на ковр, на одежд, на мертвенно-блдныхъ лицахъ.
— Подсудимый! Какъ объясняете вы то обстоятельство, что ваша покойная жена…
Предсдатель трибунала пріостановился.
… убитая вами жена скрывала отъ васъ существованіе ея родного брата, синьора Паоло Савэлли, къ которому тайкомъ отъ васъ ходила на свиданье въ гостиницу ‘Триполитанія’?
Подсудимый вскинулъ усталый взоръ на предсдателя, криво усмхнулся.
— Не знаю. Ничего не знаю!— пробормоталъ онъ.— У меня до ужаса болитъ голова. Съ тхъ поръ, какъ… какъ я убилъ Томмазину. До ужаса. Должно быть, отъ головной боли сойду съ ума…
— Подсудимый! Разскажите присяжнымъ эпизодъ съ анонимными письмами.
Но Энрико Маринотти въ отвтъ только бормоталъ:
— У меня болитъ голова. Не могу говорить…
Среди присяжныхъ было теченіе — направить дло къ дослдованію. По ихъ мннію, Энрико Маринотти, застрлившій жену и ея брата, выказывалъ признаки ненормальности. Но верхъ одержало другое теченіе. Присяжные согласились съ доводами защитника, доказывавшаго съ фактами въ рукахъ, что все происшествіе — роковая случайность. Братъ Томмазины Савэлли, синьоръ Паоло Савэлли, въ ранней молодости запутался, произвелъ растрату, бжалъ въ Америку. Томмазина, стыдясь позора брата, не сказала мужу ни слова о его существованіи. Это — ея несомннная вина. Изъ этого и родилась кровавая драма…
Истосковавшійся, отверженный Паоло Савэлли, вернулся на родину, но не посмлъ явиться открыто къ сестр, не зная, какъ къ нему отнесется мужъ Томмазины и весь родъ Маринотти. Томмазина любила брата, не могла не видться съ нимъ. Понадобились тайныя свиданія, неизбжно въ глазахъ постороннихъ имвшія подозрительный характеръ. Члены рода Маринотти, сотнею глазъ слдившіе за каждымъ шагомъ ненавистной имъ ‘женщины съ прозжей дороги’,— узнали о таинственныхъ свиданіяхъ Томмазины съ ‘Одинокимъ’ и о завязавшейся между ними переписк, и…
И, конечно,— донесли мужу, думая, что такимъ образомъ оберегаютъ честь рода, и, вотъ…
Присяжные вынесли Марикотти оправдательный приговоръ. Шатаясь, съ мутнымъ (взоромъ, вышелъ онъ изъ зала суда. Черезъ нсколько дней въ римскихъ газетахъ появилась замтка объ арест у воротъ Ватикана неизвстнаго, который ночью ломился въ Ватиканъ, требуя немедленнаго свиданія съ его святйшествомъ папою Піемъ X.
— Я открылъ способъ воскрешать людей!— заявлялъ неизвстный.— Вы должны же понимать, какъ важно такое изобртеніе! Напримръ,— я по ошибк убилъ мою жену, Томмазину Савэлли, и ея родного брата, думая, что Томмазнна и Паоло обманываютъ меня. Теперь — я могу ихъ воскресить. Требуется только разршеніе и благословеніе его святйшества…
Арестованный буйствовалъ. Пришлось связать его и отправить въ домъ умалишенныхъ.
Сидя тамъ, Энрико Маринотти неизмнно каждое утро спрашиваетъ у навщающаго его врача:
— Что мн пишутъ въ анонимныхъ письмахъ мои родственники.