Гарем
Гарем
Книга стихов
Книга стихов
Книга посвящена Виктору Гюго.
Акулина Комова, Д-Эрвильи Эрнст, Год: 1874
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Эрнест д’Эрвильи
08. Акулина Комова
(Вольный перевод с французского).
Посвящается Жюлю Эро
Зимой, в ночи, в степи, галопом, несторожко,
упряжка мчит вперёд сквозь сумрачный заслон.
Возница, стоя в рост, стучит пятой в подножку.
Он громко говорит, смеётся. Он влюблён.
Из-под тугой кошмы, покрытой снежным пухом,
порой доходит вздох. Он слышен лишь едва.
Там женщина сидит, внимая чутким слухом
гремящие в ночи Назаровы слова:
‘Хозяин отказал. Старик Михеич в спину
шептал, что не смягчить мне барина никак.
Я ж только повторял: ‘Отдайте Акулину!
Извольте, барин, дать согласие на брак.
Я — взрослый уж давно. Мы нравимся друг другу.
Не в кровь же мне сейчас разбиться о порог.
Пора мне заводить хозяйство и супругу.
Я выплачу сполна положенный оброк’.
‘Ты дерзок чересчур. Девица — крепостная.
И я ей господин. Поди отсюда прочь.
Да берегись теперь. Не дай бог что прознаю.
Тогда тебе никто не вздумает помочь’.
‘Что будет с колоском во время обмолота ?
Я в праве был ему лишь руки лобызать —
тому, кто сердце мне разбил с полповорота.
Зубами заскрипев, я повернулся вспять.
Тоскливый путь домой. Я думаю весною
уже не зеленеть коврам пушистых мхов.
Я пролил столько слёз, идя тропой лесною,
что ими сотни раз прожёг лесной покров.
Но толку в тех слезах не больше, чем в живице,
которую сосна роняет со ствола.
И мне шепнула степь: ‘Беги, кради девицу
и увози с собой подальше от села.
Надейся на коней. Порядки беспощадны.
Хоть жалобу неси на царское крыльцо —
министры не поймут, и будь они неладны.
Добудь-ка сам твоё волшебное яйцо’
Мне староста опять шепнул тогда на ушко:
‘Пусть в клетках золотых приятно птичкам петь,
а всё-таки милей зелёная опушка!’.
Так что ж бы я сидел, как запертый в подклеть ?
Меня не укротить. С тобою, Акулина,
я волю обрету. Да сгинет маета!
Мужик не должен быть рабом у господина.
Пусть сердце оживёт и сбудется мечта.
Я ринулся в полёт, как дикий белый ястреб,
с тобой, мой милый друг, в согласии сердец.
Со всей твоей роднёй простился я без распри.
Напутствовала мать, благословил отец.
Ах, славная моя, голубка Акулина!
Как зябко ты дрожишь в твоих густых мехах.
Твой терем без замка, и прочь тоска-кручина.
Мы всё превозмогли, и барский гнев и страх
Как я тебя люблю, отважная подруга.
Два синие цветка льняные из-под век,
и губки так милы, и вся ты — как пичуга.
И каждый поцелуй мне слаще, чем нардек.
.
И вот мы муж с женой! Мы будем без тревоги
жить в собственной избе в другом краю земли,
а там и детвора появится в итоге,
и в рост она пойдёт быстрее конопли’.
Назар Картаев мчит, подхлёстывая тройку.
Он бросил милый край, и путь его далёк,
но он собою горд, и сердце бьётся бойко,
и градины из глаз слетают вниз со щёк.
В кибитке, присмирев, прикрывшись, Акулина,
румяна и бела, гоня упрямый сон,
не отрывает глаз от милого мужчины.
Головка спрятана в медвежий капюшон.
Давно ли начат путь ? Поспешно, возбуждённо
покинули очаг, свою страну, родных.
Родители сидят там, дома, у иконы.
Они потрясены, а мир вокруг затих.
На северном ветру задубенели шубы.
Неважно! Всё равно! Ночная степь темна.
Лишь блещет снег вокруг. Катить легко и любо.
И смотрит вслед с небес холодная луна.
А степь — тиха, гладка, как марево пустое —
полярный океан во власти прочных льдов.
Еловые стволы — как мачты над водою,
И сучья на стволах — лохмотья парусов.
Повозка движется российскою Сахарой,
лишь солнце здесь мертво да холоден самум.
И, как в песках шакал, здесь бродит волк поджарый,
а ворон — здешний гриф — и чёрен и угрюм.
В зияющей степи, в стране суровой прозы,
их лошади бегут, несясь во весь опор.
Им нужен дальний край, где высохнут их слёзы,
где радостна заря, где воля и простор.
Итак, прощай село, где радостным и ярым
был в кузнице трезвон. Теперь уже бог весть,
удастся ли им вновь за жарким самоваром
у пышущей печи к чаёвникам подсесть
Им не услышать вновь, как, муча балалайку,
осеннею порой, когда весь лист цветной,
и песнею своёй забавя молодайку,
горланит молодец в саду под бузиной.
Прощайте, беглецы! Летя по снежным трассам,
запоминайте впрок черты родных углов!
Вам не вернуться в храм с резным иконостасом,
к привычной красоте старинных куполов.
Ernest d’Hervilly Akowlina Komoff
A Jules Hereau*
C’EST l’hiver, c’est la nuit. Les tenebres sont blanches.
Dans le steppe un traineau s’engouffre eperdument ,
Son conducteur, debout, frappant du pied les planches,
Harangue l’air sonore, et rit. C’est un amant.
Sous un berceau de cuir que la neige toisonne,
Une femme, parfois poussant un soupir bref,
Derriere lui l’ecoute, attentive et frissonne.
Or voici ce que dit Nazare Kartaef :
‘ Non!’ — me cria le maitre. — Or l’Ancien du village,
Le Staroste Foedor Mikheitch s’inclina.
Mais, moi, tres-humblement, je repliquai : — J’ai l’age
De m’etablir, Barine, et j’aime Akowlina,
‘ Tu me l’accorderas, Barine, je l’espere.
Nous nous aimons beaucoup. — Tiens, meme sur le roc,
Dussions-nous l’arroser de sang, o petit pere,
Nous te recolterons de quoi payer l’obrock!
— Akowlina Komoff est ma sujette, drole!
Et je te la refuse absolument! Allons,
Va-t’-en! dit Monseigneur, ou gare a ton epaule!… ‘
Et rouge de colere il tourna les talons.
‘ L’epi resiste-t-il lorsque l’on bat la gerbe?
Il fallut obeir. Je baisai donc la main
Qui me brisait le coeur, et plus vert que de l’herbe,
Grincant des dents tout bas, je repris mon chemin.
‘ Oh! le navrant retour! — Va! va! La saison douce
Ne reverdira plus la place ou tombaient, lourds,
Mes pleurs amers! Jamais! — Ils ont brule la mousse,
Et troue mille fois son robuste velours!
‘ Mais que sert de verser des larmes, solitaire,
Comme un pin sa resine epaisse au soleil d’aout!
Fuis! me criait la voix du Steppe , fuis! — la terre
Est large, tes chevaux sont vigoureux. Debout!
‘ Fuis! la Justice est sourde alors qu’un serf l’implore!
Le Seigneur est trop haut, et le Tzar est trop loin!
Ils ne t’entendent pas : Fuis! Et, seul, fais eclore
L’oeuf ou git ton bonheur dans quelque tiede coin!
‘ Que murmurait l’Ancien a mon oreille ouverte :
‘ L’oiseau chante a ravir dans une cage d’or,
Mais combien il est mieux sur une branche verte! ‘
J’ai suivi le conseil du Staroste Foedor.
‘ Je pars! Rien ne m’arrete! Adieu tout! — Je t’enleve,
Akowlina Komoff! — Hurrah! Et revolte,
Le moujick qui devait oublier jusqu’au reve,
Etreint sur son cSur libre une realite!
‘ J’ai pris mon vol pareil au faucon blanc farouche,
T’emportant dans ma serre amoureuse, et beni
Par ces tendres vieillards, aujourd’hui, dont la bouche
A baise, pour jamais, helas! ton front uni.
‘ O mon petit pigeon tremblant sous les fourrures!
Akowlina Komoff, ma femme, mon enfant!
Ta chaste terema n’aura plus de serrures
Pour moi : J’y suis entre, devant tous, triomphant!
‘ Que je t’aime, o la plus vermeille des epouses!
Comme deux fleurs de lin tes yeux sont entr’ouverts ,
Les baisers de ta levre ont le gout des arbouses ,
Ils entourent de miel mes souvenirs amers!
Nous voila maries! — Dans une isba tranquille
Plus tard, o mon tresor, nous sourirons, ravis,
A de joyeux enfants dont la taille fragile
Croitra, comme au printemps les grains du chenevis!
Ainsi, fouettant sans peur son sauvage troige,
Nazare Kartaef abandonne le seuil
Paternel, et s’exclame, heureux du froid qui fige
Des larmes dans ses yeux resplendissants d’orgueil.
Akowlina Komoff a ses cotes blottie,
Rose en ses cheveux blonds, sourit a son amant,
Sa tete delicate et timide est sertie
Dans un noir capuchon de peau d’ours chaudement.
Ils viennent de partir, encore ivres d’extase,
S’arrachant au foyer, au pays, a l’amour.
La-bas, leurs vieux parents, devant l’Iconostase,
Sanglotent, prosternes, en attendant le jour.
La vent aigu du nord a roidi leur pelisse ,
Qu’importe! — il faut aller! et sans cesse, et sans bruit,
Leur traineau sur la neige etincelante glisse ,
Une lune d’acier les eclaire et les suit.
Par le steppe semblable aux oceans polaires
Vides, silencieux, immobiles et blancs,
Ou, de loin et brises, les sapins seculaires
Semblent des mats perdus charges d’agres tremblants ,
Par le steppe sans fin, Sahara moscovite
Au soleil mort, au ciel gris, au simoun glace,
Que le corbeau geant, ce vautour noir, habite,
Et dont le chacal maigre est un loup herisse ,
Par le steppe beant, impitoyable, ils fuient
Au galop effrene de leurs chevaux nerveux!
Ils vont aux pays bleus ou les larmes s’essuient,