Актеры-любители, Лейкин Николай Александрович, Год: 1891

Проза
Время на прочтение: 24 минут(ы)
Скачать в PDF

Н. А. Лейкинъ

Актеры-любители.

Санктъ-Петербургъ: тип. С. Н. Худекова

1891

І.

Въ гостиной сидли: маменька — купеческой складки дама, молоденькая дочка, очень свженькая, пухленькая. Передъ ними помщался въ кресл, прижимая къ колнкамъ шляпу, молодой человкъ съ блокурой бородкой, надушенный, напомаженный, съ усиками въ струнку, въ ловко сшитой визитк и срыхъ брюкахъ.
— Ну, какая она актриса! Ну, помилуйте… говорила маменька, кивая на дочь.
— На это долженъ вамъ сказать, Дарья Терентьевна, что вдь не боги горшки обжигаютъ, отвчалъ съ улыбкой молодой человкъ и щипнулъ бородку.
— Да вдь я на маленькія роли, маменька, откликнулась дочка, бросая на мать просительный взглядъ.
— Полно, полно… Все-таки нужно умть, а ты что-же…
— Однако, я лтомъ играла въ ‘Азъ и Фертъ’ Любочку…
— Ну, какая это игра! Да тамъ и роли-то не было. Вышла, что-то пробормотала — вотъ и все. И наконецъ, гд вы играли лтомъ? Въ сара какомъ-то… А тутъ театръ.
— Да-съ… Настоящій театръ. Большая сцена… Въ зал Павловой лучшая сцена считается, но отчего-же и на ней не попробовать? Къ тому-же у Любовь Андреевны есть охота, рвеніе… Нтъ, ужъ вы пожалуйста, дозвольте Любовь Андреевн, упрашивалъ молодой человкъ.
— Охъ, боюсь! вздохнула маменька.— Вдь это нужно ходить на репетиціи.
— Пять репетицій у насъ будетъ для каждаго спектакля.
— Какъ даже не одинъ спектакль?
— У насъ, Дарья Терентьевна, собирается такой кружокъ, который хочетъ дать въ теченіи зимы нсколько спектаклей. Вдь это такъ пріятно, вдь это лучшее развлеченіе.
— Нтъ, нтъ. Тогда я должна отца спросить.
— Андрей Иванычъ такой просвщенный человкъ, что я надюсь, что онъ не откажетъ.
— Просвщенный-то просвщенный, а вотъ что двушка-то будетъ одна по репетиціямъ болтаться…
— То-есть, какъ одна? Тамъ будутъ ея подруги:
Марья Ивановна Бекасова, Ольга Ильинишна Трубачева. И наконецъ вы сами можете ее сопровождать на репетицію.
— Куда мн! Я сырая женщина. Ну, разъ съзжу съ ней, а вдь вы говорите, что пять репетицій.
— Дозвольте, маменька, упрашивала дочь.— На репетицію меня будетъ провожать горничная Даша.
— Ежели дло только въ проводахъ, то я берусь сопровождать Любовь Андреевну съ репетиціи до дому, отозвался молодой человкъ.
— Нтъ, нтъ. Это еще хуже… Какъ возможно молоденькой двушк съ мужчиной! И къ тому по вечерамъ… Репетиціи-то вечеромъ будутъ?
— Обязательно вечеромъ. Большинство актеровъ днемъ находятся на служб. Кто въ банк служитъ кто въ транспортной контор.
— Ну, вотъ видите… У насъ горничная есть. Ежели что, то я могу горничную за ней на репетицію присылать.
— Такъ стало быть, мы можемъ расчитывать на Любовь Андреевну? радостно воскликнулъ молодой человкъ.
— Охъ, ужъ и не знаю! опять вздохнула маменька.— Я поговорю съ отцомъ. Я одна не могу… А отца нтъ дома. Вы зайдите завтра…
— Изволите видть, я служу въ Плуталовскомъ банк. Днемъ я на служб, вечеромъ репетиція.
— Послушайте, маменька… Да разв можно такъ обременять людей!.. воскликнула дочка. Виталій Петровичъ былъ такъ добръ, что пріхалъ сегодня — и вотъ сегодня надо ршить. И чего вы противъ спектаклей?..
— Да я отца боюсь.
— Вы будете согласны и папенька будетъ согласенъ. Я уговорю его.
— Разршите хоть на одинъ спектакль, Дарья Терентьевна. Сегодня у насъ распредленіе ролей въ квартир Кринкиныхъ, Любовь Андреевна пожалуетъ къ Кринкинымъ, мы прочтемъ пьесы…
— Кто это Кринкины? спросила маменька.
— О, это одно прелестное семейство! Мужъ отставной полковникъ, немножко чудакъ, спиритъ. Жена — актриса-любительница на роли молодыхъ дамъ. Вотъ у нихъ-то и будетъ распредленіе ролей. Сейчасъ я вамъ оставлю ихъ адресъ.
— Но какъ-же Любочк въ незнакомый домъ-то идти?
— Позвольте… Вдь нужно-же гд-нибудь собираться, чтобы распредлить роли. Кринкины прелюбезные люди — вотъ они и даютъ свою квартиру. Любовь Андреевна тамъ будетъ не одна. Она встртитъ у Кринкиныхъ меня, своихъ подругъ.
— Да я и Кринкиныхъ-то немножко знаю, откликнулась дочь.
— Вотъ, вотъ… Они были у васъ въ лтнемъ спектакл и видли, какъ вы играли, сказалъ молодой человкъ.— Ну, хорошо, прибавилъ онъ,— вы переговорите съ вашимъ папенькой о спектакл и пожалуете съ Кринкинымъ дать намъ ршительный отвтъ: да или нтъ. Согласны?
— Да на одинъ-то спектакль папенька позволитъ. Это я знаю.
— Тмъ лучше. А у Кринкиныхъ мы вамъ сейчасъ роль…
— Смотрите только, Виталій… Виталій Петровичъ васъ?.. спросила мать.— Смотрите только, Виталій Петровичъ такой роли ей не давайте, чтобъ съ молодыми людьми цловаться или обниматься.
— Но вдь сценическіе поцлуи — это…
— Нтъ, нтъ… Я напередъ говорю, чтобы этого не было. Буду у васъ на репетиціи, увижу, что цлуется Любочка съ мужчиной — и сейчасъ же домой ее увезу. Ужъ и такъ-то я сама не знаю, какъ ршаюсь.
Двушка вскочила со стула.
— Мамочка! Вы согласны? Ахъ, какъ я рада! воскликнула она и бросилась цловать мать.
— Постой, постой… Я-то согласна, но ежели отецъ пришпилитъ хвостъ, то ужъ не взыщи. И вотъ еще что, Виталій Петровичъ… Чтобъ и въ любви на сцен не объясняться. Этого я не желаю.
— Позвольте, Дарья Терентьевна, да вдь такихъ и пьесъ нтъ, гд-бы молодымъ двушкамъ не объяснялись въ любви,— сказалъ молодой человкъ.
— Какъ нтъ! Поищите, такъ найдете.
— Да что вы ставите-то? — спросила дочь.
— А вотъ сегодня ршимъ. У насъ намчены водевили: ‘Блая камелія’, ‘Дамскій вагонъ’, ‘Я обдаю у маменьки’, ‘Домовой шалитъ’… Избжать объясненія въ любви очень трудно.
— Ну, на колни-то кавалеръ пусть передъ любой становится, а чтобы за талію ее не хваталъ и не сидлъ обнявшись. Этого я не потерплю,— сказала мать.
— Одно могу сказать: будемъ стараться исполнить ваше желаніе, поклонился молодой человкъ и поднялся со стула.— Такъ мы будемъ ждать Любовь Андреевну, прибавилъ онъ.
— Хорошо, я пришлю ее съ горничной. Дайте адресъ этихъ самыхъ Кринкиныхъ.
Молодой человкъ вынулъ записную книжку, вырвалъ изъ нея листикъ и написалъ карандашомъ адресъ.
— Въ восемь часовъ вечера, сказалъ онъ и сталъ раскланиваться.
Провожая его въ прихожую, мать все еще вздыхала.
— Позволила, а сама боюсь… бормотала она.— Виталій Петровичъ, вы ужъ, пожалуйста, устройте такъ, чтобы роль для Любочки была самая скромная, приличная.
— Положитесь на меня, Дарья Терентьевна. Все устрою по вашему желанію, еще разъ поклонился молодой человкъ, пожалъ руки матери и дочери и, надвъ пальто, выскочилъ изъ прихожей на лстницу.

II.

Дарья Терентьевна и Люба остались одн. Дарья Терентьевна покачивала головой и говорила:
— Баловство — эти любительскіе спектакли, баловство и больше ничего.
— Просто развлеченіе, отвчала Люба.— Не все-же дла длать. Да и какія у меня дла?
— Откуда у тебя такой знакомый?
— Виталій-то Петровичъ? Господи! Да я съ нимъ все лто въ ‘Озеркахъ’ на танцовальныхъ вечерахъ протанцовала.
— Какъ его фамилія?
— Плосковъ. Виталій Петровичъ Плосковъ.
— Купеческаго рода, что-ли? продолжала допытываться Дарья Терентьевна.
— Да должно-быть что купеческаго. Отецъ его, кажется, биржевой маклеръ.
— Надо будетъ у Андрея Иваныча спросить, какой такой. Онъ всхъ маклеровъ знаетъ на бирж.
— Конечно-же знаютъ.
— Сынъ-то на видъ — ничего. Онъ въ банк служитъ?
— Въ Плуталовскомъ банк.
— Сколько жалованья получаетъ?
— Да почемъ-же я то знаю!
— Танцовала съ нимъ цлое лто и не знаешь. Удивительное равнодушіе. А ты въ другой разъ спрашивай.
— Да вдь все равно совретъ. Вонъ Петя Камушевъ… Вашъ собственный племянникъ и крестникъ, а какъ вретъ! Получаетъ на контор семьдесятъ пять рублей въ мсяцъ, а всмъ разсказываетъ, что двсти. Конечно, это онъ длаетъ потому, что ему Катенька Климова нравится.
— Да вдь Климовы прежде чмъ отдать за него Катеньку, я думаю, справятся на контор, сколько онъ жалованья получаетъ. Неужто-же такъ-таки безъ справокъ двушку съ капиталомъ за него и отдадутъ?
— Вотъ и вы справьтесь въ банк о жалованьи Плоскова.
— Да разв онъ?..
Дарья Терентьевна пристально посмотрла на дочь.
— Да вдь вы-же начали. У васъ-же только одни женихи для меня на ум, отвчала дочь.
— Ну, да. Только изъ-за этого и играть въ спектакл теб дозволяю, что, можетъ, быть кто-нибудь основательный среди любителей найдется. Такъ я и отцу скажу. Да нтъ, среди этихъ любительскихъ актеровъ основательныхъ не бываетъ.
— А Корневъ-то, что въ прошлую зиму два спектакля устраивалъ? Вдь у его отца костеобжигательный заводъ, еще какой-то заводъ, два дома.
— А разв онъ тоже въ этомъ кружк будетъ играть?
— Не знаю. Вотъ поду сегодня къ Кринкинымъ на распредленіе ролей и посмотрю. Изъ банковъ-то, я знаю, что многіе будутъ участвовать.
— Получающій три-четыре тысячи въ годъ по любительскимъ спектаклямъ играть не станетъ.
— Отчего-же?
— Оттого, что при такомъ жалованьи долженъ себя солидно держать. Вотъ разв кто изъ публики…
Съ обду явился отецъ — Андрей Иванычъ Витковъ, занимающійся хлбной торговлей, купецъ, что называется, изъ полированныхъ, вносящій куда-то въ пріютъ ежегодныя пожертвованія и вслдствіе этого появляющійся въ торжественные дни въ мундир.
— Брани или не брани меня, а я Люб разршила поиграть въ спектакл, начала Дарья Терентьевна, обращаясь къ мужу.— Давеча прізжалъ сынъ Плоскова… Онъ въ Плуталовскомъ банк служитъ. Отецъ его — маклеръ.
Андрей Иванычъ поморщился.
— Баловство… сказалъ онъ.
— Вотъ и я также думаю… Но нельзя-же, надо двушку показывать, вдь ужъ невста.
— Солидные женихи-то не особенно любятъ, когда двушка въ спектакляхъ показывается. Верченіе — и ничего больше… Вскружатъ голову, собьютъ съ толку, втолкуютъ такія мысли, что потомъ съ двчонкой и не сообразишь.
— Такъ-то оно такъ, а только пусть одинъ разъ сыграетъ, а потомъ мы посмотримъ, что изъ этого выдетъ.
— Путнаго ничего не можетъ выдти.
— Да вдь вотъ все толкуютъ, что двушку нынче нужно вывозить, показывать, а куда ее вывезешь, гд покажешь?
— Только ужъ не на сцен.
— Говорятъ, что нынче это въ мод. Вонъ Мукосевы какіе богачи, а въ любительскихъ спектакляхъ и лтомъ и зимой играютъ, сынъ заводчика Корнева тоже устраиваетъ спектакли.
— А двченки и бабенки отъ этихъ спектаклей все-таки блажатъ. Вотъ Туганева прямо изъ-за любительскихъ спектаклей отъ мужа сбжала. Попался ей тамъ какой-то адвокатикъ, нашепталъ въ уши, а она по глупости съ нимъ и сбжала. Потомъ разумется, спохватилась, пришла опять къ мужу, а тотъ — ‘нтъ, говоритъ, или обратно’.
— Да пускай ужъ она одинъ-то разъ сыграетъ.
— Пускай сыграетъ, а только я этого не одобряю,
— Ну, я поду какъ-нибудь на репетицію и посмотрю, съ кмъ она будетъ играть. Ты Плоскова-то знаешь? Люба говоритъ, что онъ сынъ маклера.
— На бирж есть такой маклеръ, но длишекъ-то у него нтъ.
— Такъ вотъ это его сынъ прізжалъ просить Любу участвовать. Въ Плуталовскомъ банк служитъ.
— Сына не знаю.
— А сколько можетъ конторщикъ въ Плуталовскомъ банк получать?
— Тамъ жалованья всякія есть. Да на что теб? Разв онъ мтитъ въ женихи?
— Не то чтобы мтилъ, этого я ничего не знаю, а все-таки лучше узнать, сколько онъ жалованья получаетъ.
— Понадобится, такъ можно будетъ справиться. У меня тамъ управляющій знакомый,— отвчалъ Андрей Иванычъ и прибавилъ:— Ну, что-же… Вели подавать обдать. сть страхъ хочется.
Битковы сли обдать. За столомъ помстились: отецъ, мать, дочь, сынъ-гимназистъ, гувернантка съ двумя маленькими дтьми.
— Это что за любительская компанія, въ которой ты будешь играть? Новая какая, что-ли? — спросилъ Битковъ дочь.
— Вовсе не новая. Т-же любители, что и лтомъ со мной вмст играли. Маша Бекасова и Оля Трубачева тоже будутъ играть, потомъ банковскіе конторщики.
— Пожалуйста, только держи себя поскромне.
— Да что-жъ я кувыркаться буду, что-ли?
— Ты такъ не отвчай. Ты знаешь, о чемъ я говорю.
Посл обда Люба въ сопровожденіи горничной отправилась къ Кринкинымъ на распредленіе ролей.

III.

Кринкины жили гд-то на Пескахъ въ собственномъ ветхомъ деревянномъ дом. Когда Люба пріхала къ Кринкинымъ, ее уже ждали тамъ. Въ полуотворенныя двери изъ гостиной въ прихожую на ея звонокъ у параднаго крыльца выглянули Плосковъ, Маша Бекасова и Оля Трубачева. Подруги стали чмокать ее звонко въ губы. Это были двушки ея лтъ, съ которыми она познакомилась на дач въ ‘Озеркахъ’.
— Только тебя и ждутъ, проговорили он.
Плосковъ подхватилъ Любу подъ руку и повелъ въ гостиную. Тамъ уже ждала ее хозяйка дома Лариса Павловна Кринкина. Она поднялась изъ-за большаго стола, покрытаго краснымъ сукномъ и стоящаго посреди комнаты, около котораго сидли актеры-любители. Кринкина была пожилая, тощая дама, до того накрашенная, что съ лица ея даже сыпалось. Одта она была совсмъ по молодому съ множествомъ розовыхъ бантиковъ на плать и имла на носу золотое пенснэ. Набленныя руки ея были унизаны кольцами и браслетами. Отъ нея такъ и несло туалетнымъ уксусомъ.
— Вотъ-съ, Лариса Павловна, позвольте вамъ представить… началъ было Плосковъ.
— Знаю, знаю, и представлять нечего, перебила его Кринкина. — мамзель Биткову я отмтила еще въ любительскомъ спектакл въ Озеркахъ и тогда-же всмъ сказала, что у ней задатки большаго таланта.
— Ну, какой-же это былъ спектакль! Вопервыхъ, въ сара, а во вторыхъ, и роль-то моя была такая крошечная, перебила ее Люба.
— Ничего не значитъ, душечка. Большое дарованіе гд угодно будетъ видно и его можно замтить съ нсколькихъ словъ, сказанныхъ публично. Я уже заране васъ полюбила, а теперь прошу меня любить и жаловать. Я женщина простая, безхитростная и обожаю театръ до безумія. Также кто любитъ сцену — вс мн сестры и братья.
Произнеся эту тираду, Кринкина потянулась къ Люб и три раза чмокнула ее въ засосъ въ губы.
— Лариса Павловна, можно сказать, душа общества… произнесъ стоявшій около Кринкиной рослый черный прыщавый гимназистъ съ усиками и прибавилъ:— А теперь позвольте мн представиться. Дышловъ… Тоже актеръ-любитель.
Люба протянула ему руку. Любу начали знакомить и съ другими актерами-любителями, сидящими за столомъ. Тутъ была толстая дама, попыхивающая не мене толстой папироской-самокруткой въ янтарномъ мундштук, говорящая басомъ и отрекомендовавшаяся комической старухой труппы. Дама была на самомъ дл очень комична, начиная съ пестраго клтчатаго платья, въ которое она была одта и которое сидло на ней мшкомъ, и кончая громадной брошкой изъ перламутра съ изображеніемъ сердца, проткнутаго золотой стрлой. Подскочилъ маленькій блокуренькій, подслповатый офицеръ съ бородкой и отрекомендовался режиссеромъ.
— Луковкинъ. Былъ-бы и актеромъ, ибо сцена для меня — все, но къ сожалнію, мундиръ заставляетъ быть подъ спудомъ и ограничиться только закулисною дятельностью, сказалъ онъ, поклонившись.
За офицеромъ поклонился молодой человкъ во фрак, съ длинными зачесанными назадъ волосами, брюнетъ, въ усахъ и бакенбардахъ. Хозяйка отрекомендовала его ‘первымъ любовникомъ’.
— Помощникъ присяжнаго повреннаго Гуслинъ, томно прибавилъ онъ, улыбаясь и повелъ глазами.
Дале слдовалъ ‘комикъ’, толстенькій, коротенькій человкъ въ очкахъ и съ хрипоткой въ голос. Во время рекомендаціи отъ него сильно пахнуло виномъ. Назвался онъ Конинымъ.
Дале слдовали ничмъ особенно не замчательныя личности — конторщики изъ банковыхъ и другихъ конторъ, все больше еще очень молодые люди. Кринкина посадила Любу рядомъ съ собой за столъ и шепнула про комика:
— Вотъ этотъ Конинъ сынъ богатаго отца купца, у нихъ ватная фабрика. Отъ театра онъ, можно сказать, совсмъ ополоумлъ и у всхъ парикмахеровъ заказываетъ себ комическіе парики. Париковъ у него цлая коллекція.
Люба ничего не отвтила.
На стол лежали пьесы, роли, стояли стаканы чаю, чернильница, колокольчикъ и письменныя принадлежности. Офицеръ предсдательствовалъ,
— Ну-съ, Михаилъ Иванычъ, продолжайте, обратилась къ нему Кринкина.
Тотъ позвонилъ въ колокольчикъ и началъ:
— И такъ пускаю на голоса. Одну большую пьесу ставить въ первый спектакль или нсколько маленькихъ?
— Нсколько маленькихъ. Нсколько маленькихъ, послышалось со всхъ сторонъ.— Одна большая пьеса, такъ инымъ можетъ и ролей не хватить, а играть хочется. И наконецъ, лучше-же показать всю труппу.
— Позвольте… но вдь и въ ‘Горе отъ ума’ масса ролей! воскликнулъ Гуслинъ.— Поставимъ ‘Горе отъ ума’ и дайте мн сыграть Чацкаго.
— ‘Горе отъ ума’, Аркадій Лукичъ, мы поставимъ въ одинъ изъ слдующихъ спектаклей, когда выяснятся способности актеровъ нашей труппы, возразилъ офицеръ.— У насъ много новыхъ любителей, съ дарованіями которыхъ мы еще незнакомы.
— Помилуйте… Я игралъ Чацкаго.
— Объ васъ мы не споримъ, но есть другіе. Вдь ‘Горе отъ ума’ не ‘Помолвка въ Галерной Гавани’.
— Пошлая пьеса. И наконецъ, заиграна до нельзя. Я стою за ‘Горе отъ ума’.
— Кто еще за ‘Горе отъ ума’? Потрудитесь подать голоса.
— Пожалуй, я сыгралъ-бы князя Тугоуховскаго. У меня кстати и паричекъ есть, прохриплъ Конинъ.
— Больше никого? спросилъ офицеръ.— Только два голоса. Вопросъ забаллотированъ. Будемъ ставить маленькія пьесы.
— Ежели водевили, то въ водевиляхъ я не играю., сказалъ Гуслинъ, поводя глазами.
— Хотите, мы вамъ поставимъ ‘Сцену у фонтана’ Пушкина?
— Ну, что ‘Сцена у фонтана’! Надо чтобы Марина хорошая была.
— Марину я когда-то играла, начала хозяйка.— Конечно, я теперь ужъ немножко устарла, но если загримироваться…
— Играйте, играйте, Лариса Павловна. Вы будете прелестны… наклонился къ ней гимназистъ.
Остальные безмолвствовали. Два молодые человка изъ банковскихъ чиновниковъ переглянулись и сдлали другъ другу гримасы, а одинъ изъ нихъ прошепталъ:
— Ну, Марина! Разв бабушку Марины ей играть.
— Я не настаиваю, господа, я такъ сказала… Сказала потому, что, какъ извстно, изъ исторіи, Марина и на самомъ дл была уже не первой молодости.
— Гд это вы вычитали? послышался вопросъ.
— Ахъ, Боже мой! Я читаю массу источниковъ. И наконецъ, не восемнадцатилтней-же двушк Марину играть!
— Ежели ставить сцену у фонтана, то я, какъ режиссеръ, предложилъ-бы Марину сыграть мадмуазель Бекасовой, вставилъ свое слово офицеръ.
Кринкина сдлала кислую гримасу.
— Я Маничку Бекасову обожаю, она прекрасная актриса, но судите сами, какая-же она Марина, ежели она энженю! И кром того, молода.
— Я энженю? воскликнула двица Бекасова.— Никогда я энженю не бывала!
— Однакоже, душечка…
— Позвольте, господа. О чемъ мы хлопочемъ? Зачмъ намъ ‘Сцена у фонтана’? Чтобы дать роль мосье Гуслину? Но вдь предполагается поставить комедію въ стихахъ ‘Которая изъ двухъ’, гд для мосье Гуслина будетъ прелестная роль, заявилъ Плосковъ.— Ршили составить спектакль изъ легкихъ пьесъ — изъ легкихъ и составимъ.
— Противъ комедіи ‘Которая изъ двухъ’ я ничего не имю, отвчалъ Гуслинъ.
— Не имете? Отлично. Ну, такъ вотъ-съ… Первая пьеса будетъ ‘Которая изъ двухъ’? Роли Кривскихъ мы раздлимъ между мадемуазель Бекасовой и мадемуазель Трубачевой, горничную потрудится сыграть мадемуазель…
Офицеръ, сказавъ это, взглянулъ на Любу.
— Любовь Андреевна Биткова, подсказалъ Плосковъ.
— Согласны, Любовь Андреевна? спросилъ офицеръ.
— Согласна. Но я не знаю, какая это роль.
— Прелестная ролька лукавой горничной и вамъ какъ разъ она будетъ по характеру. Ну-съ, такъ и запишемъ, а потомъ перейдемъ къ выбору водевилей.
Офицеръ придвинулъ къ себ чернильницу и принялся писать.

IV.

Въ это время, изъ другой комнаты вышелъ, неслышно шагая ногами въ войлочныхъ туфляхъ, сдой старикъ съ торчащими въ разныя стороны прядями волосъ на плшивой голов. Одтъ онъ былъ въ какой-то срый архалукъ, на одной изъ пуговицъ котораго вислъ замасленный шелковый кисетъ. На лбу старика были подняты круглыя серебряныя очки. Въ рук онъ держалъ трубку на короткомъ черешневомъ чубук. Посмотрвъ на присутствующихъ мутными срыми безжизненными глазами, онъ подошелъ къ столу и въ это время быль замченъ Кринкиной. Ее всю какъ-то передернуло и она спросила старика:
— Никита Васильевичъ, вамъ что надо? Вы зачмъ пришли?
— Я, матушка, насчетъ коньячку къ чаю. Глафира горничная сказала, что у васъ тутъ коньякъ есть.
— Идите, идите къ себ… Какой тутъ коньякъ! Вамъ коньяку нельзя.
— Я чуточку, для вкуса…
— И чуточку нельзя. И наконецъ вы знаете, что въ гостиной трубку курить нельзя.
Офицеръ и толстая комическая старуха привстали и стали здороваться съ старикомъ. Офицеръ, протянувъ ему руку, даже что-то заговорилъ, но Кринкина перебила его.
— Не задерживайте, пожалуста, Михаилъ Иванычъ, Никиту Васильича, не задерживайте, иначе онъ насъ прокоптитъ своей трубкой. Идите, идите, Никита Васильичъ, къ себ, повторила она приказъ. — Нельзя вамъ коньяку. Вдь вы очень хорошо знаете, что вамъ вредно.
Старикъ крякнулъ и поплелся обратно. Это былъ Кринкинъ, мужъ Ларисы Павловны, и она тотчасъ-же сказала Люб:
— Съ мужемъ моимъ, душечка, я васъ не знакомлю, потому что онъ у меня вообще большой философъ. Да и знакомь или незнакомъ — онъ все равно васъ потомъ не узнаетъ. Онъ у меня весь погруженъ въ книги.
— И въ трубку, подсказалъ гимназистъ, сидвшій рядомъ съ Кринкиной, и насмшливо улыбнулся.
— Да, и въ трубку. Страсть сколько куритъ. А трубки его я просто не выношу.
Люба промолчала. Офицеръ, покончивъ записывать распредленіе ролей первой пьесы, возгласилъ:
— Второй пьесой я предлагаю вамъ поставить водевиль ‘Что имемъ — не хранимъ, потерявши — плачемъ’. Большинство сидящихъ здсь знаютъ этотъ водевиль…
— Знаемъ, отвчалъ комикъ Конинъ. — Мн позвольте тамъ сыграть роль отставнаго капитана Ивана Иваныча Птухова. У меня кстати и паричекъ подходящій есть.
— А я-бы, наоборотъ, предложилъ бы вамъ взять роль старика Павла Павлыча Морковкина, отвчалъ офицеръ.— Вы Морковкина, а Муза Сергевна — Матрену Марковну. Вотъ васъ комическая пара и вышла-бы. Муза Сергевна! Вы согласны? обратился онъ къ толстой комической старух.
— Да, вдь, больше некому. Отчего-же… Я сыграю… Роль хорошая.
— Роль аховая и она пройдетъ у васъ съ градомъ, съ трескомъ. Вы и Павелъ Васильичъ до слезъ насмшите публику.
— Положимъ, что у меня и для Морковкина паричекъ хорошенькій найдется, но дайте мн лучше сыграть Птухова. Мой голосъ съ хрипоткой какъ разъ для отставнаго военнаго подходитъ.
— Ахъ, милйшій Павелъ Васильичъ, да вдь Морковкина-то роль лучше. Кто-же у насъ будетъ играть Морковкина? Вы у насъ первый комикъ.
— Ну, а кто же Птухова будетъ играть? Птухова тоже роль аховая.
— Птухова я сыграю, вызвался съ конца стола бородатый блондинъ въ очкахъ, товарищъ Плоскова по банку.
— Не подходитъ. У васъ борода, а тутъ отставной военный, отвчалъ офицеръ.
— Однако вотъ вы и не отставной военный, да съ бородой.
— Я не тотъ типъ. Это надо дать прежняго отставнаго военнаго.
— И дамъ-съ, отлично дамъ. Кусокъ бороды на подбородк можно заклеить и замазать — вотъ и будутъ усы съ бакенбардами.
— Да дайте ему Морковкина сыграть, а я сыграю Птухова, стоялъ на своемъ Конинъ.
— Ну, какой же онъ Морковкинъ! Тутъ нужно со смха уморить публику.
— Да я и уморю Морковкинымъ, ежели нельзя дать мн Птухова. Я вдь комикъ.
— Милйшій мосье Гвоздевъ! Вы вдь всего только одинъ разъ и на сцен-то играли, а тутъ роль большая, роль отвтственная.
— Вовсе я не одинъ разъ игралъ, а два, даже три.
— Мы вамъ дадимъ комическую рольку въ другомъ водевил. У насъ пойдетъ или ‘На Пескахъ’ или ‘Помолвка’.
— Позвольте, Михаилъ Иванычъ, ежели вы будете ставить еще ‘На Пескахъ’ или ‘Помолвку’, то что-же я-то играть буду? спросила Кринкина.
— Всмъ роли найдутся. Для васъ можно поставить пожалуй…
Офицеръ замялся:
— Ставьте ‘Блую камелію’… подсказала ему Кринкина.— Но я боюсь, что при четырехъ пьесахъ спектакль длиненъ.
— Позвольте, кого-же вы тамъ будете играть?
— Да эту самую…
— Молодую даму?
— А вы думаете, что я буду стара? Тамъ вовсе не сказано, что это должна быть совсмъ молоденькая дамочка.
— Да я вовсе ничего не думаю. Надо вотъ прежде кончить съ водевилемъ ‘Что имемъ не хранимъ’.
— Двухъ комиковъ въ трупп нтъ, такъ нечего и кончать.
— Не понимаю, отчего вы меня за комика не считаете?! разводилъ руками Гвоздевъ.
— Мосье Гвоздевъ, послушайтесь меня… начала Кринкина.— Я знаю, что вы хорошій актеръ, но ни роль Морковкина, ни роль Пхухова вамъ не подходятъ.
— Да вдь вы не видали меня на сцен.
— Сама не видала, но слышала отъ другихъ. Птухова роль вамъ положительно не подходитъ.
— А вамъ не подходитъ роль въ ‘Блой камеліи’.
— Что-же я, по вашему, ужъ такъ стара?
— Да конечно-же не молоды.
Кринкина отвернулась и шепнула такъ, что слышали Люба и Плосковъ:
— Невжа!
Офицеръ тяжело вздохнулъ.
— Ахъ, какъ трудно составить спектакль! произнесъ онъ.— Длать нечего, попробуемъ распредлять роли въ пьеск ‘На Пескахъ’. Противъ ‘Песковъ’ никто ничего не иметъ?
— Никто, никто, послышались голоса.
— Да распредлите вы сначала роли въ ‘Блой Камеліи’! возвысила голосъ Кринкина.
— Лариса Павловна, тамъ и распредлять нечего, отвчалъ офицеръ.— Ежели вы хотите непремнно играть въ ‘Блой камеліи’…
— То-есть какъ это: непремнно? Должна-же я что-нибудь играть. Старухъ я никогда не игрывала, да и рано мн еще на старухъ переходить.
— Господи Боже мой! Да разв я что-нибудь объ этомъ говорю!
Длалось шумно. Вс начали спорить. Гимназистъ кричалъ:
— Хотите, я вамъ хорошаго комика найду для ‘Что имемъ не хранимъ’? Комикъ настоящій. Онъ въ десяткахъ любительскихъ спектаклей игралъ. Дайте мн только сыграть въ этомъ водевил роль живописца Александра, а Лариса Павловна пусть Софью играетъ.
— Вотъ ужъ для Софьи я стара, сама скажу, что стара! откликнулась Кринкина.
— Зачмъ-же вы будете еще новаго комика искать, ежели я комикъ! И такъ ужъ въ трупп два комика: я и Конинъ… не унимался Гвоздевъ.
Офицеръ звонилъ въ колокольчикъ, призывая къ порядку.

V.

Распредленіе ролей все еще продолжалось. Длалось все шумне и шумне. Большинство было недовольно своими ролями. Почти вс считали себя комиками и просили комическихъ ролей. Люба Биткова получила дв роли: въ ‘Которая изъ двухъ’ и ‘На Пескахъ’. Въ этой послдней пьес долженъ былъ играть и Виталій Петровичъ Плосковъ. Когда актеры-любители соскучившись сидть за столомъ, начали выходить изъ-за стола и группироваться по угламъ, поднялись и Люба съ Плосковымъ. Они сли въ плохо освщенный уголъ большой гостиной.
— Душевно радъ, что буду играть съ вами въ одной пьес, сказалъ онъ Люб.
— Да будто не все равно, что въ одной или въ разныхъ пьесахъ? отвчала та. — Смотрите, я не знаю пьесы, не придется-ли мн съ кмъ-нибудь цловаться изъ мужчинъ?
— Кажется, со мной. Вдь я играю вашего жениха.
— Ну, въ такомъ случа маменька увидитъ на репетиціи и не позволитъ мн играть. Вы помните, что она давеча сказала?
— Ну, на репетиціи мы не будемъ цловаться. Пропустимъ. А ужъ за то какъ я васъ въ спектакл чмокну!
— Маменька и спектакль можетъ остановить, Вы не знаете ее.
— Ну, спектакль-то она не остановитъ.
— Послушайте, Виталій Петровичъ, вы ужъ, пожалуйста, сдлайте какъ-нибудь безъ поцлуевъ, а то я откажусь отъ роли.
— Да я шучу, шучу. Я и самъ не знаю, есть-ли въ пьес ‘На Пескахъ’ поцлуи.
— А ежели будутъ, то вы ужъ, пожалуйста, обойдите какъ-нибудь.
— Обойти? Помилуйте… Да за что-же вы хотите лишать счастія человка!
— Да какое-же тутъ счастіе?
— Какое? Да я давно добиваюсь этого счастія. Брежу имъ. Вижу его и во сн и на яву.
— Пожалуйста, пожалуйста, не говорите глупостей, отвчала Люба, а сама такъ и зардлась.— Да вдь и вообще на сцен цлуются не настоящимъ манеромъ, а такъ, для вида.
— Ну, а я буду цловать самымъ настоящимъ манеромъ.
— Хорошо, что сказали. Значитъ, когда вы подойдете ко мн на сцен, то я возьму да и отвернусь отъ васъ.
— Не отвернетесь. Я сразу васъ обхвачу.
— Нтъ, въ самомъ дл: ежели маменька что-нибудь на репетиціи замтитъ, то этой роли мн ужъ не играть.
— А вы маменьку на репетицію не берите. Зачмъ маменьк на репетиціи быть? Маменьки на репетиціяхъ вообще народъ зловредный.
— Какъ это хорошо съ вашей стороны такія слова!..
— Да конечно-же. Я вообще глубоко уважаю маменекъ тамъ, гд он должны быть, но на репетиціяхъ спектаклей он только мшаютъ. — Что вашъ папаша? спросилъ Плосковъ.
— Ахъ, да… Папаша насилу отпустилъ меня на репетицію. Онъ вообще противъ спектаклей.
— Да, да… Родители вообще, какъ мужскаго пола, такъ и женскаго,— для спектаклей народъ зловредный.
— Мой папаша знаетъ вашего папашу, заявила Люба.
— Еще-бы… Мой отецъ длаетъ большія дла на бирж. Вдь вы въ своемъ дом живете? Это вашъ домъ, гд я сегодня былъ? вдругъ ни съ того, ни съ сего спросилъ Плосковъ.
— Въ своемъ.
— Большой домъ. Онъ сколько дохода приноситъ?
— Право, я не знаю.
— Доходъ долженъ быть хорошъ. Въ первомъ этаж два магазина должны сдаваться каждый ужъ бдно, бдно за тысячу двсти рублей въ годъ. Вдь у васъ кажется, и на двор два флигеля?
— Три.
— Вотъ видите… Даже три. Домъ въ четыре этажа. И флигеля въ четыре этажа?
— Тоже въ четыре. Но у насъ есть еще домъ.
— Второй? Гд? Большой?
— Такой-же, какъ и тотъ, который вы видли.
— Скажите на милость, а я не зналъ. Вотъ про лавки я слышалъ. У васъ дв лавки въ рынк?
— Четыре.
— Четыре… протянулъ Плосковъ.— Ого! А сколько у вашего папаши дтей?
— Я, братъ-гимназистъ и двое маленькихъ.
— Васъ-то я знаю и вашего брата гимназиста знаю, потому что вы бывали въ ‘Озеркахъ’ на музык и на танцовальныхъ вечерахъ, а вотъ вашихъ маленькихъ… Братья или сестры?
— Одинъ братъ и одна сестра. Та еще очень маленькая. Только азбук учить начали.
— Выростетъ большая, все равно невста будетъ. Васъ четверо и у вашего папаши четыре лавки. Стало-быть, каждому по лавк, а два дома пополамъ.
— У маменьки есть тоже домъ, только тотъ маленькій, на Петербургской сторон, разсказывала Люба.
— Господи! Да сколько у васъ имущества-то! проговорилъ Плосковъ и даже весь вспыхнулъ.— И дача ваша, на которой вы жили?
— У насъ дв дачи. Одна въ Озеркахъ, на которой мы жили, а другая въ Лсномъ. Та папеньк за долгъ досталась. Потомъ есть лсъ, и много лсу. Это ужъ въ Новоладожскомъ узд…
— Те-те-те… издалъ звукъ Плосковъ и прибавилъ: — ну-съ, разумется, вамъ ужъ и приданое опредлено? Ужасно глупый этотъ обычай давать за двушками приданое. Словно он… Дико, дико…
— Конечно, дико, согласилась Люба.— А вы посмотрите-ка хорошенько: безъ приданаго двушк какъ трудно замужъ выдти!
— Это опять отъ дикости. Нтъ, ужъ ежели кто любитъ… Какое у васъ, Любовь Андреевна, прелестное колечко на пальчик.
— Рубинъ, брилліантъ, изумрудъ и сапфиръ… Это мн папа въ день рожденія подарилъ.
— Покажите-ка…
Люба протянула Плоскову руку. Тотъ взялъ ее за пальцы и крпко пожалъ ихъ. Она вся вспыхнула и слегка вырвала руку.
— И прелестная бленькая, маленькая ручка достойна колечка, прибавилъ онъ и полушутя, полусерьезно опять спросилъ:— Такъ сколько-же за вами этого варварскаго приданаго? Лавка, полъ-дома, дача, пожалуй…
— Право, я не знаю. Объ этомъ разговора не было, отвчала Люба, подумала, вспомнила сегодняшній разговоръ съ матерью и спросила: — А вы сколько жалованья въ банк получаете?
— Я-то?.. проговорилъ Плосковъ и замялся.— Жалованье у меня не велико, но мы получаемъ хорошія награды посл новаго года. — Потомъ мы предугадываемъ биржевой курсъ бумагъ и играемъ на бирж. Въ банк часто вообще бываетъ такъ, что курсъ впередъ извстенъ. Потомъ мой отецъ опытный маклеръ. Да… это бываетъ иногда очень выгодно.
— Ну, а жалованья-то все-таки сколько-же получаете? допытывалась Люба.
— Двсти рублей… Но жалованье наше нельзя считать. Главное — награда и игра на бирж, отвчалъ Плосковъ.— Ничего… Намъ жить можно. У васъ ужъ, поди, и брилліанты приданые есть? спросилъ онъ опять.
— Нтъ, брилліантовъ еще пока не покупали.
— А шуба, шуба… Традиціонная купеческая чернобураго лисьяго мха ротонда, крытая бархатомъ?
Онъ усмхнулся.
— Тоже еще не покупали.
Часовъ въ двнадцать актеры-любители начали расходиться отъ Кринкиныхъ, сговорившись о дн репетицій. Уходили вс разомъ. Любу дожидалась въ прихожей горничная. Горничная хотла подать Люб пальто, но Плосковъ вырвалъ его у ней и самъ подалъ Люб. Во время надванія пальто онъ ухитрился незамтно чмокнуть Любу въ ручку. Та вспыхнула, но ничего не сказала. Выйдя на подъздъ, Плосковъ усадилъ Любу на извощика рядомъ съ горничной, а самъ на другомъ извощик похалъ провожать ихъ и, проводивъ до дома, при прощаньи крпко пожалъ ручку Люб.

VI.

Дарья Терентьевна еще не спала и дожидала Любу, когда та вернулась отъ Кринкиныхъ. Дарья Терентьевна встртила ее въ прихожей. — Ну, что? Какъ? Разсказывай… начала она, цлуя дочь.
— Да вотъ узнала, что вы приказывали. Двсти рублей онъ жалованья въ банк получаетъ. Двсти рублей въ мсяцъ и кром того, говоритъ, награды хорошія… отвчала та.
— Фу ты пропасть! Да ты про кого? вытаращила глаза Дарья Терентьевна.
— Да про Виталія Петровича. Сами-же вы велли спросить, сколько онъ жалованья получаетъ.
— Да вдь я теб сказала вообще, сказала только къ слову, что ежели за тобой какой-нибудь молодой человкъ ухаживаетъ, то ты должна стараться узнать, сколько онъ жалованья получаетъ, а ты ужь сейчасъ — и на поди!
— Онъ, маменька, очень ухаживалъ, онъ даже до нашего дома насъ проводилъ.
— Ну, не болтай вздора. Этотъ теб въ женихи не годится. Что такое банковскій конторщикъ! Да въ другой разъ не позволяй ему и провожать себя: ‘маменька, молъ, этого не любитъ’. Я тебя про другихъ спрашиваю, кто тамъ былъ.
— Онъ, маменька, говоритъ, что онъ на бирж играетъ и что это очень выгодно, что онъ хорошія деньги наживаетъ.
— Да что ты все про этого Плоскова! Говорю теб, что онъ теб не пара! Ты двушка богатая, съ большимъ приданымъ. Будешь много про него болтать, то я и на репетиціи пускать не стану. Богъ съ нимъ и съ спектаклемъ. Да и вообще мн не по нутру эти спектакли. Ежели я согласилась тебя отпустить, то только изъ-за того, что нтъ-ли тамъ какихъ-нибудь мужчинъ основательныхъ, солидныхъ.
— Офицеръ былъ какой-то, только онъ со мной почти не разговаривалъ. Это нашъ режиссеръ. Онъ распредлялъ роли.
— Да ты, кажется, совсмъ не понимающая! Иди, раздвайся.
Люба отправилась къ себ въ комнату и стада снимать съ себя платье и корсетъ, дабы ложиться спать. Черезъ нсколько времени къ ней опять пришла Дарья Терентьевна. Она была въ юбк и ночной кофточк.
— Что это за люди Кринкины? Разсказывай… снова начала она.
— Да живутъ хорошо. Лариса Павловна дама хорошая, ласковая, такъ меня расцловала, только ужь очень она накрашена и сильно молодится. Все хочетъ молодыя роли играть. А вотъ мужъ у ней какой-то эдакій…. полоумный. Впрочемъ, онъ даже и не сидлъ съ нами, разсказывала Люба.
— Были-ли молодые люди изъ хорошаго купеческаго круга-то — вотъ я объ чемъ спрашиваю.
— Конинъ былъ. У нихъ, говорятъ, ватная фабрика.
— Ну, этотъ пьяница. Я знаю Конина. Это такой съ хриплымъ голосомъ?
— Да, съ хриплымъ. Только это, я думаю, отъ комизма.
— Какое отъ комизма! Просто пропилъ свой голосъ. Все съ актерами путается.
— Только онъ некрасивъ. Такой какой-то шаршавый.
— Красота тутъ не причемъ, матушка, а былъ бы человкъ солидный и изъ хорошаго купеческаго дома. Заводчикъ Корневъ былъ?
— Нтъ, не былъ.
— Да вдь онъ первый актеръ-любитель.
— Должно быть въ какомъ-нибудь другомъ кружк играетъ. Вдь любительскихъ кружковъ много. Впрочемъ, о немъ кто-то упоминалъ, чтобы пригласить его.
— Вотъ это подходящій человкъ, хоть онъ и любитель, вотъ за этого человка ты возьмись, ежели его пригласятъ играть. У нихъ и пароходство, и заводы — и чего-чего нтъ! Мукосевымъ онъ родственникомъ приходится да и кром того одинъ сынъ у отца.
— Онъ, должно быть, въ мукосевскомъ кружк и играетъ.
— Конечно-же тамъ. Вотъ ежели-бы въ мукосевскій кружокъ тебя пригласили играть, такъ я-бы зажмурясь отпускала, потому тамъ все дти купеческихъ тузовъ, а здсь, я думаю, сбродъ какой-то. Ну, кто еще былъ?
— Да все банковскіе служащіе изъ разныхъ банковъ.
— Ну, конечно-же сбродъ.
— Адвокатъ одинъ былъ.
— Тоже горе. Нынче адвокату грошъ цна. Хорошій, который въ хорошія дла втершись, въ любительскіе спектакли играть не пойдетъ, а разные голь-адвокатишки, такъ хуже банковскихъ чиновниковъ.
— Я не знаю, маменька, почему вы противъ банковскихъ чиновниковъ. У васъ племянникъ банковскій чиновникъ,— заступилась Люба.
— И тоже голь.
— Онъ голь, а ежели Виталія Петровича взять…
Мать строго взглянула на дочь.
— Да что ты все про этого Виталія Петровича! Ужь не вздумала-ли ты съ нимъ что-нибудь въ серьезъ? Смотри у меня! — строго сказала она дочери.
— Лазина Анничка вышла-же за банковскаго чиновника — и живетъ хорошо.
— Не мели вздору! Лазина и ты. Лазина сирота, ее выдавалъ дядя и далъ за ней какихъ-нибудь пять тысячъ, а ты богатая невста.
— Да вы спросите-ка папеньку хорошенько. Можетъ быть этотъ Виталій Петровичъ и въ самомъ дл хорошо достаетъ на бирж. Пусть папенька разузнаетъ.
— Молчи. Ужь изъ-за одного этого его надо гнать отъ хорошей двушки, что онъ играетъ на бирж. Вдь это можно какъ выиграть, такъ и проиграть. Въ такую тоже можно петлю впутаться, что и не вывернешься потомъ. Конечно, у него нтъ ничего, такъ и терять нечего.
— Вы почемъ знаете?
Двушка слезливо заморгала глазами.
— Что это такое? Слезы по этомъ мальчишк? строго спросила Дарья Терентьевна.— Ну, стало быть, больше на репетицію не пойдешь.
— Да раздразните, такъ у каждаго будутъ слезы. Всякаго можно раздразнить.
— Не пойдешь, матушка, не пойдешь, повторила Дарья Терентьевна,
— Какъ это хорошо! Сначала отпустить играть, я уже роли взяла, а потомъ: не пойдешь! Вдь это-же невжество, вдь это-же все порядочные люди, съ какой-же стати имъ спектакль разстраивать!
— Плевать мн на спектакль. Я дочь берегу.
Люба выпрямилась и торжественно сказала.
— Маменька, вы этого не сдлаете!
— Что?
— А вотъ чтобы играть меня не пустить.
— Увидишь, что сдлаю, ежели будешь бредить не вдь кмъ. Ну. ложись спать, пора, прибавила Дарья Терентьевна и стала уходить изъ комнаты дочери.
— Сначала дозволятъ, дадутъ общаніе, а потомъ разстраивать и не пускать… бормотала ей вслдъ Люба.
Она легла въ постель, попробовала читать романъ, какъ это она всегда длала на ночь, но ей не читалось. Передъ ней мелькалъ Плосковъ. Она вспомнила, какъ онъ ей пожималъ пальцы, какъ поцловалъ руку. Красивая фигура его дразнила :ее. Люба загасила свчу и заснула, но и во сн ей снился Плосковъ.

VII.

Покажи-ка, какія такія роли теб дали вчера,— сказала на утро Дарья Терентьевна дочери.
— Роли, какъ роли. Что ихъ смотрть по пусту,— отвчала та.
— Однако, должна-же я видть, приличныя он или неприличныя.
— Неприличныхъ ролей не бываетъ.
— Очень часто бываютъ. Напередъ говорю, неприличныхъ ролей я теб играть не позволю. Покажи, говорю.
— Нате, смотрите, только все равно ничего не поймете.
Дочь подала матери тетрадку.
— Тутъ всего одна роль. а ты говорила про дв роли,
— Вторая роль еще не выписана. Ее привезетъ мн сегодня или завтра Виталій Петровичъ Плосковъ.
— Какъ? Опять къ намъ прідетъ?
— Такъ что-жъ изъ этого? Не безпокойтесь, онъ васъ не укуситъ.
Дарья Терентьевна взяла тетрадку и прочла:
— ‘Роль горничной изъ комедіи ‘Которая изъ двухъ?’ Зачмъ-же ты горничную-то взяла?
— Ахъ, Боже мой! да такую дали. Эта роль очень хорошая.
— Нтъ, я къ тому, что и наряда хорошаго нельзя будетъ показать на сцен,— сказала Дарья Терентьевна и стала перелистывать роль.— Что это такое! ‘Щиплетъ ее за щеку’, написано. Это тебя, что-ли, будутъ щипать за щеку?
— Да вдь это только такъ, для прилику,— отвчала Люба.
Дарья Терентьевна вздохнула и произнесла:
— Не люблю я этой фамильярности.
— Да вдь это сцена.
— Плюху-бы теб вздумали дать на сцен. Кто-же тебя щипать то будетъ? Плосковъ, что-ли?
— Нтъ, не Плосковъ, а другой любитель. Это одинъ адвокатъ. Да что вамъ впередъ-то узнавать! Вотъ на репетицію послзавтра подете — и увидите.
— Поцлуевъ въ этой роли нтъ?
— Нтъ, нтъ, успокойтесь.
Дарья Терентьевна вообще была недовольна, что дозволила дочери играть на сцен, а когда вечеромъ пріхалъ Плосковъ и привезъ роль изъ комедіи ‘На Пескахъ’, недовольство это еще боле усилилось. Она и дочь встртили его въ гостиной и Дарья Терентьевна, даже не просила его садиться. Онъ, однако, переминался съ ноги на ногу и сказалъ:
— Ежели Любовь Андреевна теперь свободна, то мн хотлось-бы пройти съ ней эту роль. У насъ сцены вмст.
— Сейчасъ? возмутилась Дарья Терентьевна.— Да что вы, батюшка, съ одного-то. Вчера было распредленіе ролей, послзавтра будетъ репетиція, и наконецъ сегодня хотите проходить роль. Вдь у Любы не только свта въ окошк, что спектакль. Она сегодня сольфеджей еще не играла на роял.
— Въ такомъ случа извините… сконфуженно поклонился Плосковъ.
Люба вспыхнула.
— Нтъ, нтъ. Останьтесь и прочтемте роли. Сольфеджи я могу и потомъ, проговорила она,
Мать покосилась на дочь, но не возражала. Люба пригласила Плоскова садиться и началась считовка тхъ сценъ, которыя у Любы и Плоскова совпадала вмст. Дарья Терентьевна сидла тутъ-же и слушала, искоса посматривая, на Плоскова.
— Вдь никакого смысла нтъ вотъ въ такомъ чтеніи, сказала она наконецъ.— На сцен ежели длать репетицію — ну, тогда я понимаю.
— Ахъ, какъ возможно! Мы все-таки привыкаемъ къ интонаціи, отвтилъ Плосковъ.
Черезъ нсколько времени Дарья Терентьевна спросила его:
— Заводчикъ Корневъ у васъ не будетъ играть?
— Кажется, что его хотятъ пригласить сыграть комическую роль въ ‘Что имемъ,— не хранимъ’. Тамъ дв хорошія комическія роли, а у насъ только одинъ хорошій комикъ.
— Вотъ это прекрасный молодой человкъ, солидный. Любочка въ прошломъ году одинъ разъ танцовала съ нимъ въ Коммерческомъ собраніи.
— Маменька, да вы-бы хоть чаю велли подать Виталію Петровичу, заговорила Люба.
— Позвони въ колокольчикъ — подадутъ, отвчала мать сурово.
Двушка сдлала движеніе съ пуговк электрическаго звонка, но Плосковъ остановилъ ее.
— Нтъ, нтъ. Благодарю покорно. Я не хочу чаю.
— Отчего-же? Выпейте, опять какъ-то нехотя сказала Дарья Терентьевна.
— Боюсь простудиться. Напьешься горячаго, а потомъ сейчасъ выдешь на воздухъ и горло можетъ захватить. А намъ, актерамъ-любителямъ, чистый голосъ нуженъ.
— Ужъ будто такъ и нуженъ! И спектакли-то, я думаю, вовсе не нужны.
— Прекрасное, благородное развлеченіе.
— Не нахожу, чтобы оно было благородное. Извините вы меня, но, по моему, оно даже глупое.
— Чмъ-же? Чмъ-же, Дарья Терентьевна?
— Да вотъ вамъ нужно длами заниматься, хлбъ себ заработывать, а вы пустяками занимаетесь.
— Длу — время и потх — часъ. Вдь это все въ свободное отъ занятій время.
Считовка кончилась. Плосковъ началъ прощаться.
— Такъ до послзавтра, Любовь Андреевна, говорилъ онъ. — До свиданія. Дарья Терентьевна. Надюсь, что и вы пожалуете вмст съ дочкой на репетицію.
— Непремнно пріду. Должна-же я видть что у васъ за народъ эти самые актеры и что у васъ тамъ происходитъ.
Плосковъ ушелъ.
— Вотъ нахалъ-то! воскликнула Дарья Терентьевна, когда за нимъ закрылись двери.
— Зарзали вы меня, маменька, безъ ножа зарзали своею грубостью! сказала Люба, чуть не плача.
— Погоди, не то еще будетъ, ежели онъ не уймется въ своемъ нахальств.
— Да что онъ вамъ сдлалъ? Въ чемъ вы видите его нахальство?
— Какъ въ чемъ? Русскимъ языкомъ даю ему понять, что не желаю, чтобы онъ у насъ остался, а онъ все-таки остается.
Люба отвернулась и слезливо заморгала глазами.

VIII.

Первая репетиція спектакля была назначена уже на сцен, въ театральномъ зал. Назначена она была вечеромъ въ 7 часовъ. Дарья Терентьевна ни за что не хотла отпустить дочь одну и похала съ ней вмст на репетицію. Когда он къ 7 часамъ явились въ театральный залъ, актеры-любители были уже вс въ сбор, хотя репетиція еще и не начиналась. Нкоторые изъ актеровъ пріхали въ залъ далеко еще до 7 часовъ. Комикъ Конинъ явился съ цлой корзиной вина и уже угощалъ товарищей. Въ темномъ, освщенномъ только пятью-шестью газовыми рожками, зал, какъ шмели, жужжали участники любительской труппы, разговаривая между собой. Вдали виднлась сцена съ освщенной рампой и съ декораціей, изображающей комнату. Когда Дарья Терентьевна и Люба вошли въ залъ, ихъ встртилъ Плосковъ и повелъ къ режиссерскому столу, за которымъ сидли офицеръ Луковкинъ и Кринкина. Около Кринкиной стоялъ гимназистъ Даниловъ,
— Только васъ и ждемъ, сказалъ Луковкинъ Люб.— Сейчасъ можемъ и начинать. Первой пьесой будемъ репетировать ‘Которая изъ двухъ’, прибавилъ онъ и представился Дарь Терентьевн, отрекомендовавшись режиссеромъ.
— Позвольте ужъ и мн познакомиться съ вами обратилась къ матери Любы Кринкина, назвавъ себя и протягивая руку.— Я такъ полюбила вашу дочь, такъ, что она для меня теперь какъ родная. Я ее видла въ спектакл лтомъ, на маленькой домашней сцен и, по моему, она подаетъ большія надежды…
Луковкинъ захлопалъ въ ладоши.
— Участвующихъ въ комедіи ‘Которая изъ двухъ’ прошу на сцену! крикнулъ онъ.
— Я пойду, маменька, а вы сядьте тутъ, сказала Люба.
— Хорошо, хорошо, отвчала Дарья Терентьевна, опускаясь на стулъ недалеко отъ Кринкиной и искоса разсматривая ее.
Плосковъ подалъ Люб свернутую калачикомъ руку и повелъ Любу на, сцену.
‘Ну, опять прилипъ’… подумала съ неудовольствіемъ Дарья Терентьевна про Плоскова и ее всю какъ-бы передернуло.
Кром Любы на сцен появился Гуслинъ и показались двицы Бекасова и Трубачева. На суфлерской будк спиной къ зрительному залу сидлъ, суфлеръ въ шляп и съ книжкой. Рядомъ съ нимъ стоялъ Луковкинъ съ режиссерской тетрадкой. Началась репетиція. Дарья Терентьевна внимательно слдила за ней и особенно превращалась вся въ слухъ и зрніе, когда появлялась fla сцен Люба. Кринкина придвинулась къ Дарь Терентьевн и сказала:
— Какое прелестное времяпровожденіе эти любительскіе спектакли. Я буквально оживаю на сцен.
— Да. Но для молоденькихъ двушекъ то оно, знаете… стала отвчать Дарья Терентьевна и не окончила.
— А что? Вы противъ?
— Отвыкаютъ отъ дома… отъ рукъ отбиваются, ну, и въ голову имъ разныя мысли вступаютъ. Конечно, я ничего не говорю, коли хорошая компанія, а вдь есть всякіе, такіе, которые могутъ и нажужигать въ уши то, что не слдуетъ.
— О, насчетъ общества не безпокойтесь. У насъ общество на подборъ. Вы про мужскую молодежь больше?
— Да вообще.
— Въ нашей трупп все прекрасные молодыя люди. И нигд, знаете? двушка не составитъ себ такъ скоро партію, какъ участвуя въ любительскомъ кружк. Прежде всего, она на виду.
— Ну, не скажите. Не особенно-то любятъ этотъ видъ солидные женихи.
— Отчего? Я вотъ давно уже подвизаюсь среди любителей на сценахъ и сколько прелестныхъ партій составилось на моихъ глазахъ. Про Фулаевыхъ вы слыхали? <огатые купцы. Ихъ дочь Врочка въ прошломъ году играла также въ нашей трупп...
— Позвольте, позвольте… Что онъ это ей говоритъ? перебила Кринкину Дарья Терентьевна и даже заслонила свое ухо, чтобы лучше слышать, что происходитъ на сцен.
Дло въ томъ, что въ это время репетировали свою сцену Люба и Гуслинъ, а режисеръ Луковкинъ, стоя спиной къ рамп, кричалъ:
— Побольше лукавства, мадмуазель Биткова! Побольше лукавства! Вспомните, что вы играете хитрую субретку, прошу повторить эту сцену.
И началось повтореніе. Дарья Терентьевна все ждала, что Любу ущипнутъ за щеку, какъ это она прочла въ роли дочери, но ничего подобнаго на сцен не произошло. Гуслинъ не протянулъ даже и руки къ щек Любы.
— Какъ фамилія этого молодого человка? спросила Дарья Терентьевна у Кринкиной.
— Гуслинъ. Это начинающій адвокатъ.
— Длишки-то есть-ли? Поди, безъ длишекъ бдствуетъ?
— Ну, не скажу. Онъ занимается при какомъ-то присяжномъ повренномъ и тотъ ему представляетъ практику.
— Ахъ, даже и не самъ по себ, а изъ чужихъ рукъ глядитъ! Такъ… Ну, вотъ вы сейчасъ говорили о партіи… Я не про свою дочь, а вообще… Какая ужъ тутъ партія!
— Да вдь вс съ малаго начинаютъ. Но онъ прекрасный молодой человкъ. Немножко фатоватъ, это за нимъ есть, но душа у него предобрая.
— Одной душою нынче не проживешь, отвчала Дарья Терентьевна.
— Ну, невста принесетъ капиталъ.
— Т, которые за невстой даютъ капиталъ, тоже ищутъ, чтобы этотъ капиталъ къ другому капиталу приткнуть. Ну, а этотъ офицеръ-то что такое?
— Онъ режиссеръ нашъ, сказала Кринкина.
— Нтъ, я вообще. Богатый человк или такъ?
— Кажется, что у него нтъ никакого состоянія. Вотъ у насъ въ трупп состоятельный человкъ,— Конинъ.
Кринкина кивнула по направленію къ столу, за которымъ сидлъ передъ бутылками Конинъ съ компаніей.
— Знаю я его, небрежно сказала Дарья Терентьевна.
Кринкина продолжала:
— Немножко онъ кутнуть любитъ, но душа у него предобрая.
— Даже и не немножко. Я его по Озеркамъ знаю. Онъ тамъ на дач жилъ.
— Женится, перемнится, а быль молодцу не укоръ.
— Ну, ужъ этотъ наврядъ перемнится.
Въ это время Люба кончила репетировать и Плосковъ велъ ее подъ руку, приближаясь къ Дарь Терентьевн. Дарья Терентьевна опять сморщилась отъ неудовольствія и когда дочь съ Плосковымъ приблизилась къ ней, не утерпла и сказала:
— И чего это ты все подъ руку-то?… Будто одна ходить не можешь. Вдь здсь не балъ, не танцы какіе, а репетиція.
Плосковъ быстро оставилъ руку Любы, поклонился и отошелъ въ сторону. Люба хотла что-то сказать матери, но покосившись на Кринкину, только пошевелила губами и нахмурилась.

X.

— Чтo-жъ, домой теперь? спрашивала Любу Дарья Терентьевна, вообще сидвшая какъ-бы на иголкахъ, хмурая и на всхъ косо смотрвшая.
— Какъ домой! Что вы! Мн еще нужно во второй пьес репетировать, отвчала та.
— Нтъ, вы погодите. Мы еще будемъ чай пить, обратилась къ Дарь Терентьевн Кринкина.— Самое интересное, что у насъ есть, это то, что мы пьемъ чай въ антракт репетиціи. Тутъ у насъ соединяются вс въ одну семью и длаются какъ-бы родными.
— Да вдь это вамъ интересно. Ну, а мн-то что?
— Вы увидите, какъ у насъ вс сблизившись. какъ вс, какъ говорится, санъ-фасонъ.
— Сиди ты! Куда-же ты? крикнула Дарья Терентьевна на дочь, видя, что та хочетъ отойти отъ нея.
— Я, мамаша, только къ Маш Бекасовой. Надо поговорить насчетъ костюма въ пьес.
— Какой у тебя костюмъ! Дали какую-то горничную играть.
— Ахъ, какая вы строгая мамаша! покачала головой Кринкина. — Дайте ей свободу, дайте ей походить. Чего вы боитесь! Вдь здсь все свои.
— Для васъ свои, а она-то вдь у васъ въ первый разъ играетъ, Ну, ступай, ступай, ужъ ежели такъ теб надо къ Бекасовой, смилостивилась Дарья Терентьевна, обращаясь къ дочери.
Люба отошла, Кринкина постаралась какъ-нибудь занять Дарью Терентьевну и принялась ей разсказывать, какъ въ прошломъ году Фулаева, дочь одного купца, игравшая въ ихъ трупп, составила себ отличную партію, выйдя замужъ за одного инженера-технолога, тоже любителя.
— По весн онъ получилъ прелестное мсто на желзной дорог — тысячъ въ пять и они ухали служить въ провинцію, продолжала Кринкина.— Братъ вотъ этого гимназиста, что стоялъ давеча около меня, былъ у нихъ въ Кіев… Они поселились по мсту служенія въ Кіев… и говоритъ, что живутъ, какъ магнаты. Потомъ еще въ прошломъ году у насъ составилась партія.
Дарья Терентьевна слушала внимательно, разговоръ пришелся по ней и отвлеклась отъ Любы.
А Люба въ это время сидла на сцен, въ кулисахъ, на бутафорскомъ диван, вмст съ Плосковымъ, и вела слдующій разговоръ:
— Что это съ вашей мамашей? спрашивалъ Плосковъ. — Удивительно, какая она непривтливая сегодня. Да и прошлый разъ, когда я у васъ былъ….
— Ахъ, оставьте, пожалуйста, не обращайте на нее вниманія. Это просто отъ невжественности. Ей не хочется, чтобы я играла, а я поставила на своемъ, дала отвтъ Люба.
— Но, пожалуй, она можетъ запретить вамъ играть передъ самымъ спектаклемъ.
— Ну, ужъ этого-то я никогда не послушаюсь.
— Какъ-бы сдлать, чтобы она хоть немножко глядла на меня поласкове?
— Она вотъ сердится, что я съ вами подъ-руку хожу. Не водите меня подъ-руку при ней. пожалуйста.
— Да позвольте… Что-жъ тутъ такого?
— Ну, вотъ не хочетъ. А все отъ дикости понятій. Привыкнетъ.
— Вы думаете? Было-бы печально, ежели-бы труппа лишилась васъ. Да и я-то… Знаете, я такъ привыкъ къ вамъ на дач, такъ сжился съ вами на прогулкахъ, на танцовальныхъ вечерахъ въ Озеркахъ, что тотъ интервалъ времени, который мн пришлось провести посл перезда съ дачи, не видясь съ вами, повергъ меня даже въ какое-то уныніе.
— Ахъ, оставьте, пожалуйста, сказала Люба, вся вспыхнувъ, и прибавила: — Вотъ ежели-бы она услыхала эти слова!
— Да что-же я говорю? Я говорю только, что скучалъ безъ васъ, а скучалъ я ой-ой какъ! И вдругъ меня оснила мысль примазаться вотъ къ этой любительской трупп и пригласить васъ играть, чтобы опять видться съ вами, слышать вашъ пріятный голосокъ, чувствовать ваше…
— Не говорите, не говорите этого… Пожалуйста, не говорите… испуганно пробормотала Люба, потупившись.
— Это говорю не я, а мое сердце.
— Ежели вы будете такъ говорить, я уйду.
— Еще одинъ вопросъ. Ваша маменька, кажется, меня очень не любитъ?
— Да она всхъ молодыхъ людей не любитъ.
— Стало-быть, она прочитъ васъ замужъ за старика? Вдь когда-нибудь надо-же вамъ выдти замужъ?
— Богъ ее знаетъ! Она все говоритъ о какихъ-то солидныхъ людяхъ. Потомъ для нея… кто богатъ, тотъ и солидный человкъ.
— Ну, это тоже понятія!..
— Дикія. Я сама знаю. Но что-жъ вы съ ней подлаете?
— А вашъ какой взглядъ?
— Что мн богатство! Мы сами люди не бдные. У меня еще отъ бабушки есть семь тысячъ наслдедсва. Только, пожалуйста, не будемъ объ этомъ говорить. Бросьте.
— Еще одинъ вопросъ. А какъ вашъ папаша на это дло смотритъ?
— На какое?
— Да вотъ насчетъ жениховъ.
— Да вамъ зачмъ знать?
Плосковъ вздохнулъ и сдлалъ умильное лицо.
— Ежели спрашиваю, то, стало-быть, нужно. Ахъ, Любовь Андреевна, вы не можете себ представить, что со мной длается,, ежели я долго васъ не вижу! Вотъ, напримръ, посл перезда съ дачи… Я искалъ васъ въ церкви, на улиц, въ театрахъ, бродилъ мимо вашего дома,— наконецъ, меня оснила счастливая мысль, какъ войти къ вамъ и какъ устроить, чтобы намъ почаще видться.
Люба сидла, потупившись, перебирала фальборку своего платья и слушала молча. Наконецъ, она быстро сказала:
— Пойдемте… А то маменька меня искать начнетъ. Или нтъ, прибавила она. — Вы останьтесь здсь, а я одна въ зало пойду. Вы потомъ выйдите.
— Повинуюсь, ежели это необходимо… поклонился Плосковъ.
Люба вышла изъ-за кулисъ въ зрительную залу. Тамъ Дарья Терентьевна давно уже искала ее и спрашивала всхъ, гд дочь.
— Гд это ты запропастилась! встртила она Любу.— Пошла съ Бекасовой разговаривать, а Бекасова здсь въ зал. Съ кмъ ты тамъ была? Опять должно быть съ нимъ… съ этимъ?..
— Да нтъ-же, нтъ. Я съ режиссеромъ говорила. Съ этимъ офицеромъ.
— Ну, что ты врешь, матка? Режисеръ все время на сцен стоялъ, а ты не вдь гд скрывалась. Гд этотъ самый, злосчастный-то? Какъ его?
Дарья Терентьевна спрашивала про Плоскова. Люба поняла и отвчала:
— Да почемъ-же я-то знаю!
Въ это время около режиссерскаго стола сгруппировалась цлая толпа актеровъ-любителей. Пріхалъ сынъ заводчика Корнева, который согласился играть роль Морковкина въ водевил ‘Что имемъ — не хранимъ’, и толпа окружила его. Къ Дарь Терентьевн подошла Кринкина и сказала:
— Давеча мы все говорили о женихахъ. Вотъ богатый женихъ… Корневъ.
— Да разв онъ здсь? спросила Дарья Терентьевна.
— Сейчасъ пріхалъ. И актеръ хорошій, и женихъ. Онъ будетъ у насъ играть въ водевил.
Дарья Терентьевна оживилась.
— Надо поздороваться съ нимъ. Я знаю и его отца, и его мать. Всхъ ихъ знаю, заговорила она.— Пойдемъ, Люба… Ты вдь тоже его знаешь… Ты танцовала съ нимъ въ Коммерческомъ собраніи. Постой, я на теб платье поправлю… Батюшки! Да у тебя спина въ чемъ-то бломъ…
— Это я должно быть на сцен какъ-нибудь о декорацію замаралась.
Дарья Терентьевна привела въ порядокъ платье дочери и направилась къ групп, среди которой стоялъ Корневъ.

X.

Алексй Захарычъ Корневъ былъ ужъ далеко не юноша. Ему было лтъ подъ тридцать. Онъ былъ брюнетъ, стригъ волосы подъ гребенку, носилъ круглые усы, загибающіеся кончиками около нижней губы, имлъ красноватое пятнами лицо и былъ одтъ въ клтчатую свтлую пиджачную пару англійскаго покроя. На жилет его покоилась массивная золотая цпь съ компасомъ, съ машинкой для обрзки сигаръ и вообще съ кучею брелоковъ. Онъ былъ средняго роста, очень тощъ и симпатичнаго ничего изъ себя не представлялъ. Корневъ разсказывалъ компаніи, что въ мукосевскомъ кружк, гд онъ обыкновенно игpaлъ, тоже на-дняхъ идетъ спектакль и онъ исполняетъ роль Любима Торцова въ ‘Бдность не порокъ’.
— Тамъ репетиціи и здсь репетиціи. Ужъ придутся репетиціи въ одно время, такъ не прогнвайтесь, туда поду, потому тамъ все-таки родное, нашъ собственный кружокъ. Впрочемъ, у васъ-то я съ двухъ репетицій сыграю. Я ужъ игралъ эту роль, говорилъ онъ.
— Мосье Корневъ, здравствуйте… обратилась къ нему Дарья Терентьевна. Или не узнаете знакомыхъ?
— Какъ-же, какъ-же… Отлично помню… Мое почтеніе..
Онъ хотлъ назвать Дарья Терентьевну по имени и запнулся.
— А вы здсь что-же? Вы тоже разв?.. продолжалъ онъ.
— Да вотъ дочь играетъ. И не хотла отпускать, да такъ ужъ… Такъ я съ ней.
— Имю честь кланяться… расшаркался и передъ Любой Корневъ.— Какъ нынче въ купеческомъ-то кругу заиграли! прибавилъ онъ.— Рдкій домъ безъ актрисы. И кружковъ что этихъ развелось! Страсть. Это меня радуетъ.
— Да ужъ хорошо-ли это, полно? попробовала возразить Дарья Терентьевна.
— Отчего-же? Все-таки искусство, все-таки осмысленное занятіе. Такъ можно начинать? Можно репетировать? спросилъ онъ офицера.
— А вотъ только мы чаю напьемся, отвчалъ тотъ. Господа! пожалуйте къ столу.
На длинномъ офиціантскомъ стол, плохо освщенномъ двумя свчками, помщался большой самоваръ въ безпорядк стояли стаканы на блюдечкахъ, лежали булки и соленыя мясныя закуски и сыръ, разложенные на бумаг, и высилась бутылка коньяку. Сахаръ также находился въ бумажномъ тюрюк.
Около самовара стоялъ взъерошенный тщедушный деньщикъ офицера Луковкина. Вс стали присаживаться къ столу.
— Ну, что-жъ стоишь! Разливай чай-то! крикнулъ на деньщика Луковкинъ.
Тотъ принялся исполнять требуемое.
— Стаканы-то перетеръ-ли?
— Протеръ, ваше благородіе.
Дарья Терентъенна, не отпуская отъ себя Любу, старалась уссться рядомъ съ Корневымъ, но это ей не удалось. Корневъ слъ вмст съ Конинымъ, съ толстой комической старухой Табаниной и къ нимъ присоединился Луковкинъ. Они тотчасъ взялись за коньякъ и ршили выпить по рюмк ‘гольемъ’.
— Знаете, когда сильная роль, я вотъ безъ этого зелья совсмъ играть не могу, сказалъ Корневъ, стукнувъ пальцами по бутылк.
— Да и я тоже, отвчалъ Конинъ.— Перекалить не хорошо, а дв-три рюмки передъ выходомъ на сцену…
— Вотъ, вотъ… Толчокъ даетъ. На нервы дйствуетъ. Самъ чувствуешь, что лучше играешь. Да вотъ буду играть Любима Торцова,— ну, какъ въ третьемъ акт передъ драматической сценой не выпить?! Знаете это мсто: ‘Прочь съ дороги! Любимъ Торцовъ идетъ’! Комическая дама съ нами выпьетъ? обратился Корневъ къ толстой Табаниной.
— По малости потребляемъ, отвчала та съ улыбкой, цитируя слова изъ какой-то роли.
Дарья Терентьевна и дочь помстились черезъ столъ, наискосокъ отъ Корнева и его компаніи Плосковъ на этотъ разъ ужъ не слъ съ ними. Онъ былъ около Кринкиной на другомъ конц длиннаго стола, хотя и не спускалъ съ Любы глазъ, даже слегка перемигивался съ ней, когда Дарья Терентьевна отворачивалась. Кринкина замтила это и сказала ему:
— Кажется, вамъ очень нравится этотъ лакомый кусокъ…
— А что-же?.. Прекрасная двушка… Прекрасное семейство… Мать только немножко того… отвчалъ Плосковъ.
— Да, она васъ что-то не особенно жалуетъ.
— И не понимаю, почему? пожалъ плечами Плосковъ.— Конечно, я человкъ маленькій…
— Ну, а тутъ ищутъ большихъ. Вонъ мать-то какъ въ Корнева впилась. Да нтъ, этого ужъ не поймаешь, этотъ оболтался.
— Какой онъ женихъ, если у него дама сердца съ цлымъ семействомъ въ сторон.
— А разв есть?
— Да какъ-же… Это вс знаютъ. Вотъ погодите, въ спектакл у насъ она наврное будетъ въ первомъ ряду креселъ сидть, и я тогда вамъ ее покажу. Она всегда бываетъ, когда Корневъ играетъ.
— Вы Любочкиной-то матери ее покажите. А сами не унывайте и дйствуйте. Терпніе все превозмогаетъ, сказала съ улыбкой Кринкина.— Вы мн скажите откровенно, я другъ всхъ влюбленныхъ, вы влюблены въ мадемуазель Биткову?
— Да… Не скрою… Она мн очень нравится, отвчалъ Плосковъ не вдругъ.
— И имете на нее серьезныя намренія?
— Хорошъ виноградъ да зеленъ.
— Хотите, я вамъ помогу?
— Готовъ за это въ ножки поклониться. Но вы будете помогать?
— Надо дйствовать, дйствовать и дйствовать, не останавливаться ни передъ чмъ. Мужчина долженъ быть немножко нахаленъ.
— Да ужъ я и такъ, кажется…
— Предметъ-то вашей страсти самъ какъ на васъ смотритъ? допытывалась Кринкина.
— Да она, кажется, мн симпатизируетъ, кажется, я ей нравлюсь.
— Надо влюбить въ себя. А когда двушка полюбитъ…
— Мать-то у ней очень ужъ ко мн не благоволитъ.
— Полюбитъ двушка, такъ и мать съ ней ничего не подлаетъ.
— Не выдадутъ да и кончено.
— Пускай бжитъ. Увозите… Внчайтесь тайно… Это даже такъ романтично. Ну, а я вамъ помогу, я вдь теперь ваша союзница.
— Вашими-бы устами да медъ пить.
— И будете пить, даю вамъ слово, если не станете дремать и будете умно дйствовать. Обвнчаетесь гд-нибудь въ захолусть, прізжайте назадъ и старикамъ въ ноги… Небось, простятъ, вдь вы не каторжный, находитесь на служб, а родительское сердце не камень.
Вмсто отвта Плосковъ только вздохнулъ.
Во время чаепитія Дарья Терентьевна тихо журила дочь и говорила ей:
— Дура ты, совсмъ дура. Ежели ужъ дошла въ спектакл участвовать, то съ Корневымъ теб въ одной пьес слдовало-бы играть, а то играешь какую-то горничную, да и то не вдь съ кмъ.
— Въ той пьес, гд Корневъ играетъ, мн роль не подходитъ, отвчала Люба.
— Вздоръ! Что такое значитъ — не подходитъ! Что ты настоящая актриса, что-ли!
— Да до сегодняшняго вечера неизвстно было, будетъ-ли еще Корневъ играть-то у насъ.
— А теперь, когда стало извстно, то и просись въ его пьесу.
— Да нельзя этого…
— Отчего? Такъ, молъ, и такъ, а то играть не стану. А то вдругъ дали играть какую-то горничную! Погоди, можетъ-быть, я и сама скажу, дай только мн пьесу посмотрть, въ которой Корневъ играетъ.
— Маменька, Бога ради, не длайте этого! испуганно проговорила Люба.
— Ну, ужъ это мое дло, уклончиво отвчала Дарья Терентьевна.

XI.

Чаепитіе кончилось. Комики Корневъ, Конинъ и режиссеръ Луковкинъ значительно убавили содержимое бутылки. Режиссеръ опять ударилъ въ ладоши и возгласилъ: Занятыхъ въ водевил ‘Что имемъ — не хранимъ’ прошу на сцену!
Корневъ, Конинъ, Табанина, гимназистъ Дышловъ и какая-то худенькая, блокурая двица отправились на сцену. Конинъ, игравшій отставного военнаго Птухова, еще на ходу заплъ во все горло изъ своей роли романсъ ‘Прощаюсь, ангелъ мой, съ тобою, прощаюсь съ счастіемъ моимъ’! Что, хорошо такъ будетъ? спросилъ онъ Корнева.
— По моему, ревть надо громче, отвчалъ тотъ.
— Да ужь я рявкну на спектакл. Такъ рявкну, что люстра зазвенитъ.
Дарья Терентьевна внимательно слдила за репетиціей. Пьеса ей понравилась. Конинъ и Корневъ знали уже роли и играли на репетиціи, а не читали, да на самомъ дл, они и какъ актеры были лучше другихъ. Комическая старуха Табанина также не отставала отъ нихъ, но гимназистъ Дышловъ, исполнявшій роль молодого живописца, и блокурая двица, игравшая роль его жены, путались, говорили сквозь зубы, становилась къ зрителямъ спиной. Луковкинъ поправлялъ ихъ, останавливалъ, заставлялъ повторять сцены, но выходило все-таки плохо. Въ довершеніе всего блокурая двица чуть не расплакалась, встрчая поминутно поправки режиссера, и заговорила:
— Нтъ, я такъ не могу… Помилуйте, вы меня останавливаете чуть не на каждомъ шагу! Вдь это-же не спектакль, а репетиція, на спектакл я буду играть какъ слдуетъ, а теперь дайте-же мн свободу.
— Однакоже невозможно, Анна Ивановна, оборачиваться къ публик задомъ, вразумлялъ ее режиссеръ.
— Я это только теперь, а потомъ все будетъ какъ слдуетъ.
— Привыкнете, такъ и потомъ не будетъ какъ слдуетъ. И наконецъ, вы говорите себ подъ носъ.
— Не кричать-же мн на репетиціи во все горло!
— Просись за нее эту роль играть, просись! подталкивала Любу Дарья Терентьевна, сидвшая вмст съ дочерью въ нервомъ ряду стульевъ.— Просись. По крайней мр ты будешь все-таки въ хорошей компаніи: Въ этой пьес участвуютъ и Корневъ, и Конинъ. А она, эта самая двица, пусть твою роль беретъ.
— Не ловко, маменька… отвчала Люба.
— Отчего не ловко? Видишь, она капризится.
Блокурая двица, исполнявшая роль Софьи, дйствительно капризилась и даже ушла со сцены, отказываясь репетировать.
— Анна Ивановна! Да побойтесь вы Бога! Ну, что-жъ это такое! Вдь я-же по обязанности режиссера длаю вамъ замчанія! воскликнулъ Луковкинъ и побжалъ за ней за кулисы.
— Пойдемъ къ режиссеру, пойдемъ! Она отказывается! теребила Дарья Терентьевна Любу за рукавъ.
— Да идите вы одн.
— А ты думаешь, не пойду? Пойду. Покажи только, гд ходъ за кулисы. Мосье Корневъ! А мосье Корневъ! Окажите вашему господину офицеру, что моя дочь можетъ сыграть эту роль, ежели эта самая двица отказывается. Люба отлично сыграетъ, обратилась Дарья Терентьевна къ стоящему на сцен Корневу.
— Погодите, можетъ быть, и уладится какъ-нибудь дло, сказалъ тотъ.
— Да чего тутъ улаживаться, ежели она капризится! Гд господинъ офицеръ? Позовите ко мн господина офицера.
Корневъ ушелъ за кулисы и вернулся съ Луковкинымъ. Тотъ подошелъ къ рамп.
— Ваше имя, отчество? освдомилась она у Луковкина.
— Михаилъ Иванычъ.
— Милйшій Михаилъ Иванычъ, да дайте эту роль дочери моей! Она отлично ее сыграетъ. Право отлично. А то вы ей дали какую-то горничную играть.
— Это мадамъ Биткова, отрекомендовалъ Дарью Терентьевну Корневъ Луковкину.
— Очень пріятно, расшаркался тотъ. — Я уже имлъ удовольствіе… Вы говорите про Любовь Андревну… Но вдь мы предложили ей роль горничной по способностямъ…
— Позвольте… Какая-же можетъ быть такая особенная способность у воспитанной двушки изъ хорошаго дома изображать горничныхъ? обидчиво произнесла Дарья Терентьевна. — Дочь моя въ горничныхъ не служила.
— Ахъ, Боже мой! Вы не такъ меня поняли. Чтобы сыграть роль горничной въ пьес ‘Которая изъ двухъ’ — нужна нкоторая бойкость. Пардонъ ежели я какъ-нибудь…
— Ну, хорошо, хорошо. Только дайте роль вотъ въ этой пьес дочери.
— Съ удовольствіемъ-бы, но я все еще думаю, что Анна Ивановна согласится оставить эту роль за собой. Впрочемъ, позвольте, я ее сейчасъ спрошу категорически.
Режиссеръ вмст съ Корневымъ удалились за кулисы. Тамъ произошелъ громогласный разговоръ, закончившійся возгласомъ блокурой двицы ‘хоть вы меня озолотите, такъ играть не буду’! Посл этого возгласа блокурая двица поспшно выскочила изъ-за кулисъ въ зрительную залу и быстро направилась къ сидвшей у чайнаго стола Кринкиной, которой и начала жаловаться на режиссера. Режиссеръ опять показался на сцен и, подойдя къ рамп, сказалъ Дарь Терентьевн.
— Намъ будетъ очень пріятно, ежели Любовь Андревна возьметъ на себя роль Софьи, отъ которой отказалась сейчасъ Анна Ивановна, но мы попросимъ Любовь Андревну не оставлять и роль горничной въ ‘Которая изъ двухъ’.
— Ахъ, ты, Господи! Да неужели у васъ другихъ то актрисъ нтъ на роль горничной!
— И такъ у всхъ по дв роли. Вдь мы четыре пьесы ставимъ.
Подошла и Люба къ матери.
— Ахъ, маменька, и зачмъ только вы такой переполохъ длаете! произнесла она съ упрекомъ.
— Да вдь теб хочется хорошую роль съиграть, хочется. Сама-же ты мн говорила, отвчала Дарья Терентьевна.
— Полноте выдумывать! Это вы сами…
Режиссеръ недоумвалъ.
— Желаете вы, Любовь Андревна, взять на себя роль Софьи въ пьес ‘Что имемъ — не хранимъ’? спросилъ онъ Любу.
— Пожалуй… замялась та. — Но вдь тогда у меня будутъ три роли.
— Отъ маленькой роли изъ пьесы ‘На пескахъ’ мы васъ избавимъ, не отказывайтесь только отъ роли горничной въ ‘Которая изъ двухъ’? упрашивалъ режиссеръ.— При вашей бойкости эта роль выйдетъ у васъ прелестно.
— Да я вовсе и не отказываюсь. Это маменька…
— Ну, вотъ и отлично. Пожалуйте на сцену и прорепетируйте роль Софьи хоть по тетрадк.
— Иди скорй! торопила ее Дарья Терентьевна. Люба отправилась на сцену. Изъ-за кулисъ въ зрительную залу выбжалъ Корневъ, встртилъ Любу, подалъ ей руку и повелъ репетировать. Дарья Терентьевна торжествовала.

XII.

Обстоятельство, что Люба будетъ играть въ одной пьес съ сыномъ извстнаго богача Корнева, примирило Дарью Терентьевну съ участіемъ Любы въ спектакл. Люба читала роль по тетрадк, Корневъ, какъ уже знавшій пьесу, показывалъ ей мста на сцен и вообще былъ къ ней внимателенъ.
‘Вотъ теперь авось что-нибудь и выйдетъ путное для двушки изъ этого спектакля, а то стоитъ-ли невдь съ кмъ зря играть!’ думала Дарья Терентьёвна.
— Ужъ вы, пожалуйста, Алексй Захарычъ, займитесь ею и поучите ее на слдующихъ репетиціяхъ, вы такой прекрасный опытный актеръ, говорила она Корневу про дочь.
— Всенепремнно, всенепремнно. Этотъ водевиль долженъ идти у насъ безъ сучка и безъ задоринки, отвчалъ Корневъ.— Любовничекъ-то только у насъ плоховатъ… подмигнулъ онъ на гимназиста Дышлова.— Ну, да мы его какъ-нибудь вымуштруемъ.
— Нельзя-ли Плоскова на его мсто, Виталія Петровича? Тотъ, право, будетъ лучше, вставила свое слово Люба, но, взглянувъ на мать, вспомнила ея антипатію къ Плоскову, спохватилась и отвернулась, чтобы не видать ея взора.
— А что вы думаете! воскликнулъ режиссеръ Луковкинъ.— Вдь въ самомъ дл пьеса-то черезъ это выиграетъ. Плосковъ все-таки бойче Дышлова.
— Нтъ, нтъ, нтъ! запротестовала Дарья Терентьевна. — Пускай ужъ лучше гимназистъ играетъ. Что она говоритъ! Она говоритъ пустяки, а вы ее слушаете.
— Позвольте, но отчего-же?.. Гимназистъ не останется безъ роли. Мы ему дадимъ роль въ сценахъ ‘На Пескахъ’, которую долженъ играть Плосковъ, поддерживалъ режиссеръ.
— Кто это такой Плосковъ? спросилъ Корневъ.
— А это тутъ одинъ банковскій служащій, сдлала гримасу Дарья Терентьевна. — Да нтъ, я не согласна, чтобы Плосковъ игралъ съ моей дочерью, не согласна. Что это такое! Говорятъ, это какой-то путанникъ… Нтъ, нтъ…
— Маменька… Но какъ можно такъ про тхъ людей говорить, которыхъ вы не знаете, вступилась дочь.
— Молчи. Нтъ, нтъ, я не согласна.
— Но вдь Плосковъ все равно будетъ-же со мной играть въ пьес ‘На Пескахъ’.
— А ужъ эту самую роль ‘На Пескахъ’ ты теперь брось. Будетъ теб и двухъ ролей.
— Отъ пьесы ‘На Пескахъ’ мы, пожалуй, васъ теперь освободимъ. Надо-жъ намъ и Анн Ивановн дать что-нибудь сыграть, сказалъ режиссеръ, кивая по направленію къ блокурой двиц, сидвшей вмст съ Кринкиной около чайнаго стола.
Люба закусила губку. Плосковъ ей нравился и ей было пріятно играть съ нимъ въ одной пьес.
— Такъ какъ-же: гимназистъ будетъ съ нами въ ‘Что имемъ — не хранимъ’ играть или этотъ самый… Плосковъ? спросилъ Корневъ.— Надо-же это ршить.
— Знаете что? Пусть ужъ лучше гимназистъ играетъ. Плосковъ былъ-бы лучше, это врно, но за гимназиста можетъ Лариса Павловна Кринкина обидться. Это ея протеже… ршилъ режиссеръ.
— Ну, пусть гимназистъ играетъ. Вышколимъ его, сказалъ Корневъ.
Посл репетиціи ‘Что имемъ — не хранимъ’ Дарья Терентьевна и Люба стали уходить домой. Къ нимъ подскочилъ Плосковъ.
— Куда-жъ вы, Любовь Андреевна? Вдь мы еще ‘На Пескахъ’ не репетировали, заговорилъ онъ.
— Въ пьес ‘На Пескахъ’ я не играю. У меня взяли эту роль, отвтила Люба, бросая на Плоскова взглядъ, какъ-бы говорящій ‘не моя вина, ничего не подлаешь’.
— Да что вы! Какъ-же это такъ? А я такъ былъ радъ, что играю съ вами въ одной пьес.
— Мало-ли что были рады! Люба теперь играетъ въ другомъ водевил, гд роль лучше.
— Ну, длать нечего… пожалъ плечами Плосковъ, и когда Дарья Терентьевна и Люба, простившись со всми участвующими въ спектакл, отправились одваться въ прихожую, пошелъ ихъ провожать туда.
Въ прихожей Плосковъ суетился около нихъ, старался укутать Любу, подалъ Дарь Терентьевн калоши и просилъ даже позволить надть ихъ ей, но та наотрзъ отказала ему въ этомъ, говоря:
— Да что вы, лакей, что-ли? Нтъ, нтъ, я сама…
— До послзавтра, Любовь Андреевна? крикнулъ Плосковъ Люб, когда та уже уходила на улицу.— Послзавтра вдь у насъ опять репетиція.
Люба обернулась и хотла что-то сказать Плоскову, но мать пихнула ее въ спину и сказала:
— Иди, или,— не наговорилась еще. Ну, человчекъ нахальный! Вотъ ужъ въ душу-то влзаетъ! произнесла она про Плоскова, когда он вышли на улицу.— Да ладно, влзай или не влзай ко мн въ душу — все равно отъ меня теб ничего не очистится. Нахалъ!
— Господи Боже мой! Вы даже простую услужливость учтиваго молодаго человка считаете за нахальство! вздохнула Люба.
— Не защищай, не защищай! Никогда теб его не защитить.
Вернувшись съ дочерью домой, Дарья Терентьевна нашла и мужа дома. Онъ только-что вернулся изъ коммерческаго собранія, гд игралъ въ винтъ.
— Ну, что? Какой тамъ народъ въ этомъ самомъ спектакл играетъ? спросилъ онъ жену.
— Всякій. Кто съ бугорковъ, кто съ горокъ, но между ними и Корневъ.
— Корневъ? переспросилъ Андрей Иванычъ.— Ну, значитъ, вс Мукосевы будутъ на спектакл, а будутъ Мукосевы, такъ прідутъ и Ячменниковы, Аладьевы тоже будутъ. Они всегда компаніей здятъ. Общество, стало, будетъ хорошее.
— Только изъ-за Корнева и позволяю Люб играть, а то увезла-бы ее съ половины репетиціи и ужъ больше никогда-бы ее туда не пустила. Ты знаешь, Андрей Иванычъ, я устроила такъ, что она въ одной пьес съ Корневымъ играетъ.
— Да что ты!
— Ей-ей… И Корневъ былъ такъ съ ней любезенъ, водилъ ее подъ-руку, училъ, какъ нужно играть роль. Очень, очень былъ къ ней внимателенъ.
— Ну, что-жъ… Это хорошо.
— Что-жъ тутъ хорошаго? Вотъ ужъ совсмъ не интересенъ, отвчала Люба.
— Корневъ-то неинтересенъ? Хе-хе-хе… засмялся Андрей Иванычъ.— У отца его нсколько милліоновъ состоянія, а ты: не интересенъ!
— И вотъ она все такъ… подхватила Дарья Терентьевна. — Какой-нибудь голоштанный банковскій чиновничишко, въ род этого Плоскова, такъ она — та-та-та, такъ передъ нимъ и лебезитъ, этотъ ей интересенъ, а про Корнева сметъ говорить, что онъ не интересенъ.
— Да вдь вы говорите про милліоны, а я про человка.
— Молчи. Дура и ничего не понимаешь. Конечно-же, тутъ ничего не можетъ быть серьезнаго съ Корневымъ, я объ этомъ и не думаю, но, все-таки, когда ты съ нимъ въ компаніи, ты на виду, да и вообще пріятне быть въ аристократическомъ купеческомъ обществ, чмъ, Богъ знаетъ, среди кого.
— Врно, врно… прибавилъ Андрей Иванычъ.— Мукосевы, Ячменниковы, Анальевы,— вс они тоже актерствуютъ. А это, матушка, биржевые тузы. Познакомишься съ ними черезъ Корнева и тогда они могутъ перетянуть тебя въ ихъ кружокъ. А въ ихъ любительскомъ кружк будешь играть, такъ это ужъ совсмъ хорошо.
— Да почему хорошо-то, почему? приставала Люба къ отцу.
— А ежели ужъ ты такъ глупа, что и этого не понимаешь, то ступай спать! строго сказала Дарья Терентьевна дочери и, въ свою очередь, отправилась въ свою спальню раздваться.
Андрей Иванычъ шелъ сзади Дарьи Терентьенны и бормоталъ:
— Все она отлично понимаетъ, а только любитъ поюродствовать и попротиворчить.

XIII.

На вторую репетицію спектакля Дарья Терентьевна не похала, у ней болла голова, а Любу отпустила одну, хотя и скрпя сердце и съ приличными наставленіями. — Ну, позжай, сказала она.— Только Бога ради будь подальше отъ этого Плоскова. Ну, что онъ теб!
— Да вдь нельзя-же, маменька, бжать отъ человка, какъ отъ чумы, ежели онъ въ одномъ со мной спектакл играетъ. Такой-же актеръ-любитель, какъ и я, отвчала Люба.
— Бгать тебя никто отъ него не заставляетъ, а вдь у васъ сейчасъ какія-то хожденія подъ-руку начинаются. Просто удаляйся отъ него.
— Я не понимаю, что вы находите худаго въ хожденіи подъ руку.
— А то, что это не балъ. Двушка не должна быть наедин съ мужчиной и не должна съ нимъ перешептываться.
— Однакоже, когда Корневъ взялъ меня подъ руку, вы ничего про это не говорили.
— Корневъ и Плосковъ! Вдь это-же, я думаю, мать моя, ты сама знаешь, что такая разница, какъ небо и земля. Впрочемъ, ежели ты такъ будешь говорить, то я тебя и совсмъ не пущу на репетицію. Оставайся дома!
— Да я что-же?.. Я ничего не говорю… смущенно пробормотала Люба.
— Дай мн слово, что ты не будешь съ этимъ Плосковымъ наедин…
Люба пожала плечами и отвчала:
— Ну, хорошо… Ну, извольте…
Люб дали кучера. Она похала на репетицію безъ сопровожденія горничной, но на своей лошади… Провожая Любу, Дарья Терентьевна опять сказала:
— Да не засиживайся тамъ на репетиціи, а скорй домой… Ты даже вотъ что… Ты попроси этого офицера, чтобы ваши пьесы первыми отрепетировали. Кончишь репетицію и позжай домой. Лучше всего скажи объ этомъ Корневу. Онъ устроитъ.
— Да хорошо, хорошо.
Какъ изъ тюрьмы выскочила изъ дома Люба. Чувство, что она детъ на репетицію одна, что за ней не будутъ слдить, наполняло ея сердце довольствомъ. Когда она пріхала на репетицію. актеры опять были уже вс въ сбор. Быть въ своемъ любительско-актерскомъ кружк имъ очень нравилось и они собрались далеко еще ране назначеннаго часа. Когда Люба только еще вошла въ зало, къ ней тотчасъ же двинулась на встрчу Кринкина. Вчно находящійся при ней гимназистъ Дышловъ пошелъ было за ней, но она отогнала его отъ себя, что Люба очень явственно видла.
— Здраствуйте, душечка, привтствовала Любу Кринкина и разцловала ее, не снимая съ носа золотаго пенснэ.— Сегодня вы безъ maman? Ну, это, знаете, даже и лучше. Вообще эти maman на репетиціи какъ-то лишнія. Он стсняютъ все общество и ужъ тогда настоящаго неподдльнаго веселья среди любителей не бываетъ. Вы не обидьтесь, что я вамъ такъ прямо про это говорю, но я всегда откровенна. Пойдемте… Сейчасъ можно и ‘Которая изъ двухъ’ начать репетировать.
Он стали подвигаться къ режиссерскому столу, за которымъ сидлъ Луковкинъ.
— Кого вы ищете глазами? — спросила Кринкина Любу, улыбаясь.— Не ищите, его нтъ здсь. То есть онъ былъ, но ушелъ и скоро опять придетъ.
— Я никого не ищу… смущенно проговорила Люба.
— Не притворяйтесь. Никто такъ легко не угадываетъ, что творится въ сердцахъ влюбленныхъ, какъ я. Это ужъ моя особенность. Вы ищете мосье Плоскова, но мосье Плосковъ пошелъ покупать колбасу, ветчину и сыръ къ чаю. Сегодня его очередь угощать насъ. Впрочемъ, онъ сейчасъ вернется. Ахъ, нужно было видть, какъ онъ ожидалъ у входа вашего прибытія! Но мы, жестокосердныя, послали его въ колбасную лавку за провіантомъ къ чаю. Ожидая васъ, онъ какъ основу сновалъ около входной двери, какъ маятникъ стнныхъ часовъ мотался. О, любовь великое дло!
Слушая эти слова, Люба покраснла и потупилась. Сердечко ея билось усиленно.
— Михаилъ Иванычъ! Вотъ и Любовь Андреевна пріхала. Пьесу ‘Которая изъ двухъ’ можно начинать, обратилась Кринкина къ режиссеру.
— Какъ-же, какъ-же… Чмъ скоре, тмъ лучше, засуетился Луковкинъ, поздоровался съ Любой и захлопалъ въ ладоши, сзывая участвующихъ на сцену.
— А Корнева нтъ? спросила Люба.
— Не пріхалъ. Онъ предупредилъ, что прідетъ поздно. У нихъ въ Мукосевскомъ кружк сегодня своя репетиція, такъ онъ прідетъ къ намъ посл той репетиціи.
— Ахъ, какъ это жаль! А я хотла васъ просить чтобы вы т дв пьесы, гд я участвую, репетировали первыми. Мн нужно сегодня быть дома пораньше, у насъ гости, соврала Люба.
— Не задержимъ, не задержимъ. Какъ только Корневъ прідетъ — сейчасъ и водевиль ‘Что имемъ не хранимъ’ репетировать начнемъ.
Вскор явился Плосковъ. Люба увидла его въ то время, когда репетировала на сцен. Онъ стоялъ передъ сценой и кланялся Люб. Она улыбнулась и также закивала ему. Онъ тотчасъ-же пришелъ за кулисы и когда Люба въ антракт между своими сценами вышла также за кулисы, подскочилъ къ ней.
— Безъ мамаши сегодня? Вотъ такъ-то лучше, началъ онъ, взявъ Любу за руку, не выпуская ея руки, осмотрлся по сторонамъ и тихо поднесъ ее къ своимъ губамъ.
— Что вы длаете! попробовала Люба отдернуть свою руку, но онъ уже поцловалъ руку.
— Скажите, за что ваша мамаша такъ не любитъ меня? Неужели за то, что я не богатъ, какъ Корневъ, что я служащій банковскій конторщикъ? спросилъ онъ.
— Да она не не любитъ васъ, а просто такъ… отвчала смущенно Люба.— Она вотъ не хочетъ, чтобы бы ходили со мной подъ-руку.
— Да вдь это-же принято. Нтъ, тутъ не то. Она не любитъ меня за то, что я конторщикъ, но вдь и конторщики разные бываютъ. Я стою на хорошей дорог, имю въ годъ тысячъ до пяти заработка и посл новаго года разсчитываю на повышеніе по служб. Вы знаете, у насъ въ банк есть служащіе съ окладомъ въ семь, восемь, девять тысячъ.
— Я не понимаю, зачмъ вы это мн говорите… все еще смущенно произнесла Люба.
Въ это время режиссеръ крикнулъ на сцен:
— Мадмуазель Биткова! Гд вы? Вашъ выходъ. Пожалуйте на сцену!
Люба выпорхнула изъ-за кулисъ. Проведя свою сцену, она опять вернулась въ кулисы. Плосковъ стоялъ все еще тамъ, около газоваго рожка.
— Вы давеча спросили меня, зачмъ я это все говорю, зачмъ говорю о моемъ общественномъ положеніи, началъ онъ.— Затмъ, Любовь Андреевна, что вы нравитесь мн, что я имю серьезныя намренія. Я люблю васъ, Любовь Андреевна.
Онъ сложилъ руки пальцы въ пальцы, вывернулъ ихъ и опустилъ къ колнамъ. Въ такомъ положеніи онъ стоялъ молча. Молчала и Люба, вся вспыхнувъ.
— Мадмуазель Биткова! Что-же это такое? Опять ваша сцена! снова раздался голосъ режиссера.
Люба опять выпорхнула на сцену, что-то заговорила, но спуталась. Суфлеръ громко ‘подавалъ’ ей фразы, но она ихъ не слышала.
— Надо эту сцену сначала… надо сначала… говорилъ режиссеръ.— Начнемъ сначала.
Начали сцену вновь, но у Любы опять ничего не выходило. Она становилась не туда, говорила не то.
— Что съ вами, Любовь Андреевна? спрашивалъ режиссеръ.— Вы сегодня какая-то разсянная.
— Да… У меня сегодня ужасно голова болитъ.
Репетицію пьесы кончили. Люба опять вышла въ кулисы. Высыпали туда-же со сцены и другіе участвующіе въ пьес. Плосковъ, также все еще былъ въ кулисахъ.
— Пойдемте въ зрительное зало и сядемъ гд нибудь подальше. Я долженъ докончить начато& объясненіе, сказалъ Плосковъ и подалъ Люб руку.
— Нтъ, нтъ. Я дала маменьк слово, что на съ кмъ не буду ходить сегодня подъ-руку, отстранила Люба его руку.
— Но вдь вашей маменьки здсь нтъ и она не увидитъ.
— Все равно. Пойдемъ такъ.
Люба стала уходить изъ-за кулисъ въ зрительную залу. Плосковъ шелъ за ней сзади. Въ зал онъ сравнялся съ ней и пошелъ рядомъ.
— Куда-нибудь подальше пойдемте… Вотъ хоть въ тотъ дальній уголъ. Тамъ мы будемъ на един…. шепталъ онъ.

XIV.

Плосковъ велъ Любу въ отдаленный темный уголъ зрительной залы. Пробирались они медленно, шагъ за шагомъ. Имъ пришлось проходить мимо Кринкиной, сидвшей рядомъ съ своимъ постояннымъ кавалеромъ гимназистомъ Дышловымъ. Дышловъ въ это время держалъ передъ ней открытую коробку съ конфектами и она брала изъ нея щипчиками какую-то шоколадинку. Завидя Плоскова и Любу, Кринкина умильно взглянула на нихъ сквозь пенснэ и произнесла:
— Голубки, совсмъ голубки…. Не хотители, голубки, вы полакомиться?
— Мерси… проговорила Люба, отрицательно покачавъ головой.— Что-то не хочется.
Поблагодарилъ и Плосковъ. Кринкина продолжала:
— Впрочемъ, идите, идите. Не буду прерывать вашего пріятнаго тетъ-а-тетъ… Воркующимъ голубкамъ созерцаніе другъ друга замняетъ все.
— Видите, Виталій Петровичъ, что уже объ насъ говорятъ, шепнула Плоскову Люба, когда они оставили за собой Кринкину и Дышлова.
— А пускай говорятъ. Что-жъ изъ этого? Въ моихъ къ вамъ чувствахъ я не скрываюсь.
— А надо скрываться, потому ежели это дойдетъ до маменьки, она не позволитъ мн и въ спектакл играть.
— Но вдь и нужно-же, чтобы когда-нибудь дошло, замтилъ Плосковъ.
— Ахъ, нтъ, нтъ. Это невозможно. Увряю, васъ, что тогда конецъ моему актерству и вы перестанете меня видть.
Плосковъ и Люба пришли въ уголъ зала.
— Сядемте, Любовь Андреевна, сказалъ онъ.
— Зачмъ-же мы будемъ здсь-то сидть? Пойдемте лучше туда, гд вс, отвчала она, однако сла.
Плосковъ помолчалъ и сказалъ:
— Я, Любовь Андревна, уже открылъ вамъ свои чувства, но еще не знаю, скрплены-ли они взаимностью. Любители вы меня, Любовь Андревна?
Люба отвчала не вдругъ.
— Можетъ быть и люблю, но вдь ничего изъ этого не выдетъ… пробормотала она.
— Я съ серьезными намреніями. Я хочу просить вашей руки.
— И ни къ чему это не поведетъ. Маменька и такъ-то рветъ и мечетъ, когда я съ вами.
— Но я хотлъ поговорить съ вашимъ папашей, открыться ему. Онъ, кажется, человкъ разсудительный и съ сердцемъ.
— И маменька съ сердцемъ, но она ищетъ мн жениха богатаго.
— Позвольте… Но вдь и я-же не бденъ. Я уже говорилъ вамъ объ этомъ. На свое жалованье я живу прилично, вы будете жить прилично на ваше приданое. Вотъ это-то я и хочу при объясненіи высказать вашему папаш. Я упаду ему въ ноги, буду молить, чтобы онъ уговорилъ вашу мамашу.
— Во-первыхъ, онъ уговаривать не станетъ, а во-вторыхъ, вашу мамашу и уговорить нельзя. Вы не знаете мою мамашу. Нтъ, нтъ, вы этого не длайте!
— Но Боже мой, что-же я долженъ тогда предпринять! Я жить безъ васъ не могу.
— Погодите. Просто погодите.
— Но что-же можетъ выйти хорошаго, ежели я буду ждать.
— Можетъ быть что-нибудь и выдетъ.
— Вы сами-то, Любовь Андреевна, готовы выйти за меня замужъ? допытывался Плосковъ.
— Конечно-же, да, но что-же длать, ежели это невозможно!
Плосковъ помолчалъ и сказалъ:
— Попробуемте все-таки обратиться къ сердцу вашихъ родителей. Упадемте имъ въ ноги, будемъ просить, молить.
— Васъ выгонятъ изъ нашего дома, а меня никуда одну пускать не будутъ.
— Но вдь это-же ужасно.
— Потому я васъ и останавливаю, что будетъ ужасно.
Плосковъ опять помолчалъ и спросилъ:
— А обвнчаться тайно отъ папаши и мамаши?..
— Что вы, что вы! Да разв это можно?! испуганно заговорила Люба.
— Отчего-же?.. Вдь люди это иногда длаютъ.
— Нтъ, нтъ… Оставьте.
— Да вдь я говорю, что это въ крайнемъ случа. Есть люди, которые намъ въ этомъ помогутъ. Смотрите, какая милая женщина Кринкина… Она съ удовольствіемъ поможетъ. Вы подете какъ будто-бы на репетицію, а я ужь буду ждать. Встрчу васъ и прямо въ церковь… Мои пріятели будутъ свидтелями. Нужно только ваше метрическое свидтельство. Метрическое свидтельство вы можете достать?
— Лучше и не говорите объ этомъ.
— Стало быть ваша любовь ко мн не сильна. А я-то какъ васъ люблю!
— И я васъ люблю. Но вдь это-же будетъ скандалъ! Господи Боже мой! Да я и представить себ не могу, что это будетъ!
— Ничего не будетъ. Отъ внца мы прямо къ вашимъ родителямъ, упадемъ имъ въ ноги… Великихъ преступниковъ прощаютъ, а не только что двушекъ, которыя вышли замужъ по влеченію сердца, но противъ воли родителей. А что до скандала, то нтъ такого скандала, который-бы не забывался. Подумайте, Любинька… Надюсь, вы мн теперь позволите такъ васъ называть?
— И думать не смю. Вдь это ужасъ что такое!
Люба сидла потупившись, перебирала платокъ и говорила:
— Не простятъ, не простятъ. Какъ возможно простить. Вы не знаете папеньку съ маменькой.
— Сейчасъ посл внца не простятъ, такъ потомъ простятъ, стоялъ на своемъ Плосковъ.— Метрическое свидтельство ваше гд хранится?
— Конечно-же у папеньки.
— А взять вы его не можете?
— Какъ взять? Украсть? Да что вы!
— Не украсть, а просто взять. Какая-же это кража, если вы свое берете!
— Нтъ, нтъ. Не будемъ говорить объ этомъ.
— Ну, тогда копію съ метрическаго свидтельства добудемъ. Я знаю, что были случаи, когда и по копіи съ метрическаго свидтельства внчали. Вы вдь знаете, въ какомъ приход вы крещены?
— Конечно-же знаю… Только все это невозможно!.. Оставьте все это.
— Зачмъ оставлять? Надо дйствовать. Вы, какъ совершеннолтняя двушка, попросите себ копію съ метрическаго свидтельства. Я обращусь къ одному знакомому адвокату и спрошу его, какъ надо это сдлать на законномъ основаніи.
— Бога ради,оставьте, Виталій Петровичъ…
— Само собой разумется, что внчаться тайно, мы будемъ только тогда, когда испробуемъ вс другія средства и ваши родители будутъ неумолимы.
— Не могу я этого, ни за что не могу… Все равно не могу.
— Тогда гд-же ваша любовь посл этого! воскликнулъ Плосковъ.
— Не попрекайте… Но, ей-ей, не могу. Погодите дайте подумать, дайте сообразить.
— Хорошо, думайте, соображайте, а я буду страдать.
Плосковъ тяжело вздохнулъ, взялъ Любу за руку, крпко сжалъ руку и прошепталъ:
— Ангелъ мой! ежели-бы ты могла заглянуть въ мою душу, ты увидла-бы, какъ любитъ тебя Виталій, какъ глубоко страдаетъ онъ, и пожалла-бы его!
— Да я и то жалю… тихо пробормотала Люба. У чайнаго стола гремли стаканами.
— Воркующіе голубки! Чай пить… кричала Кринкина Люб и Плоскову.

XV.

Корнева долго ждали, но онъ на репетиціи такъ и не былъ, приславъ въ конц вечера записку съ извиненіемъ, что не можетъ пріхать по случаю затянувшейся репетиціи въ Мукосевскомъ кружк. ‘Что имемъ — не хранимъ’ такъ и не репетировали въ этотъ вечеръ, отложивъ до слдующаго вечера.
— Просто запутался, сказалъ про Корнева Конинъ.— Вдь я знаю мукосевскія репетиціи. Тамъ цлыя пиршества устраиваются, жженки изъ киршвассера варятъ, крюшоны уничтожаютъ.
Режиссеръ Луковкинъ тотчасъ-же отпустилъ Любу домой. Плосковъ бросился ее провожать, но она остановила его.
— Бога ради не длайте этого, сказала Люба.— Я сегодня на своей лошади. У меня у подъзда кучеръ.
— Но я только до кучера.
— И до кучера не надо. Вы думаете, маменька не станетъ завтра разспрашивать кучера, провожали-ли вы меня? Непремнно станетъ спрашивать. Вы не знаете, какая она хитрая!
— Тогда я только до прихожей.
На темно освщенной лстниц Плосковъ осмотрлся и, видя, что никого нтъ, схватилъ Любу въ объятія и сталъ цловать. Онъ цловалъ ее въ лицо, въ шею, въ руки.
— Что вы, что вы… Насъ могутъ увидть, шептала Люба, но не отбивалась.
— Будешь моею, во чтобы то ни стало будешь, иначе я покончу съ собой! говорилъ онъ.
Смущенная, вся раскраснвшаяся, похала Люба домой.
‘Что-то будетъ? Что-то изъ всего этого будетъ?’ думалось ей. ‘Ну, да пускай что будетъ, то будетъ, а все-таки онъ меня очень любитъ!’ ршила она и на душ ея сдлалось радостно, пріятно.
Весело поднялась она по лстниц до своей квартиры, впорхнула въ прихожую, быстро раздлась и пошла въ комнаты. Въ гостиной уже ждала ее мать.
— Ну, что — былъ Корневъ на репетиціи? спросила она.
— Былъ, мамочка, былъ, соврала Люба, нсколько замявшись.
— Ну, какъ онъ съ тобой?
— Да какъ?.. Ничего… Очень любезенъ… Разговаривали.
— О чемъ? допытывалась Дарья Терентьевна.
— Да объ разномъ. Училъ онъ меня, какъ играть роль.
— Ты-то будь съ нимъ только полюбезне. А другого разговора у тебя съ нимъ не было?
— Какой-же можетъ быть другой разговоръ?
— Не притворяйся дурой. Ну, да все равно. Не провожалъ онъ тебя до прихожей? Не помогалъ одвать пальто?
— Нтъ, мамаша, этого не было.
— А тотъ? Этотъ… Какъ его? Ну, вотъ этотъ…
— Вы про Плоскова должно быть? Тоже не провожалъ. Вдь вы-же запретили. Съ Плосковымъ-то я только здравствуй да прощай. Некогда было и разговаривать.
— Ой, врешь!
— Да что-жъ мн врать-то!
— Мн думается, что онъ тебя даже и до дома провожалъ. Смотри, вдь я кучера спрошу. Тогда хуже будетъ.
— Что-жъ, ставьте на одну доску съ прислугой, а только ежели вамъ говорятъ, что не провожалъ, такъ вы должны врить, что не провожалъ. Зачмъ я вамъ буду врать-то?
— Ну, то-то. Впрочемъ, ежели Корневъ будетъ вызываться провожать, то пускай провожаетъ, я буду очень рада.
Ночью Люб снился Плосковъ. Видлось ей, что будто онъ увозитъ ее на тройк. Она въ бломъ подвнечномъ плать, а сзади ихъ гонится ея маменька Дарья Терентьевна, тоже на тройк.
На другой день, когда Люба часу въ одиннадцатомъ встала, горничная таинственно подала ей маленькій розовый конвертикъ.
— Давеча утромъ молодой баринъ подалъ. Тотъ самый баринъ, что насъ въ прошлый разъ провожалъ домой, когда мы съ вами были въ гостяхъ на Пескахъ, сказала она. — Онъ пришелъ къ намъ рано утромъ по черной лстниц, вызвалъ меня въ кухню и просилъ потихоньку передать вамъ въ собственныя руки. Только вы, барышня, меня, Бога ради, не выдавайте.
— Ну, вотъ еще что выдумала! Я теб даже что-нибудь за это и подарю, отвчала Люба, вся вспыхнувъ, и быстро разорвала конвертикъ.
Плосковъ писалъ:
‘Хочу хоть на письм перемолвиться съ Вами, дорогая Любинька! Я счастливъ, я безмрно счастливъ, такъ какъ вчера узналъ отъ Васъ, что любимъ Вами взаимно. О, какъ-бы дорогъ былъ мн теперь Вашъ портретъ, хотя-бы маленькая карточка. Въ разлук съ Вами я глядлъ-бы на нее и она замняла-бы хоть отчасти наши рдкія свиданія. Если таковая у Васъ есть, то передайте ее Вашей горничной, а я, возвращаясь со службы изъ банка, зайду за ней. Безцнная Любинька! Посылаю Вамъ летучій поцлуй. Письмо мое безсвязно, но это отъ безмрнаго счастія. Голова идетъ кругомъ. Вашъ Виталій’.
Люба поднесла письмо къ губамъ и поцловала.
‘Боже мой! какъ онъ любитъ меня! Любитъ, до безумія… Но что изъ этого выйдетъ, и ума не приложу. Ужасъ, ужасъ!’ думала она.— ‘Послать ему мою карточку или не послать?’ мелькало у нея въ голов, она долго колебалась и, наконецъ, ршила передать карточку горничной.
— Фектя, сказала она ей.— Вдь этотъ молодой человкъ пишетъ, что онъ зайдетъ за отвтомъ?
— Да, барышня, это онъ сказалъ и мн.
— Такъ вотъ передай ему этотъ конвертикъ, Тутъ моя карточка. Только, Бога ради, чтобы никто не видалъ и маменьк ни гугу.
— Да что вы, барышня! Какъ-же я вашей маменьк что-нибудь скажу! Вдь я знаю, что это значитъ. Вы-то только какъ-нибудь не проговоритесь. А что до меня-то, то будьте покойны, я насчетъ этихъ тайновъ умю.
Посл обда, часу въ седьмомъ вечера, горничная шепнула Люб:
— Заходилъ. Передала.
— Спасибо. Приди ужо ко мн въ комнату. Я теб свою широкую голубую ленту подарю, что я лтомъ на кушак носила, подмигнула ей Люба.

XVI.

На другой день вечеромъ, посл второй репетиціи, когда Кринкина, въ ожиданіи чая, при свт лампы подъ розовымъ абажуромъ, полулежала у себя въ гостиной на кушетк и болтала съ своимъ неизмннымъ кавалеромъ, гимназистомъ Дышловымъ, въ прихожей ея раздался звонокъ и ей доложили о Плосков.
— Nicolas, поправьте пожалуйста у меня немножко платье,— сказала онъ гимназисту и, обратясь къ горничной, прибавила:— Просите мосье Плоскова.
Плосковъ вошелъ въ гостиную и при вид гимназиста нсколько смутился.
‘Чортъ знаетъ, что такое! Этотъ гимназистъ ни на шагъ отъ нея. Ну, какъ я буду говорить съ ней о Битковой’? подумалъ онъ съ досадой.
— Бонжуръ… — встртила его Кринкина, не поднимаясь съ кушетки.— Какими судьбами?.. Вы не отъ Луковкина-ли? Не случилось-ли какой-нибудь перемны въ спектакл?
И она протянула Плоскову сильно набленную руку. Плосковъ взялъ ея руку и поцловалъ.
— Нтъ, многоуважаемая Лариса Павловна, я пріхалъ просто такъ, пріхалъ засвидтельствовать вамъ мое почтеніе,— проговорилъ онъ.
— Ой, не врю! Ежели не перемна въ спектакл, то наврное какое-нибудь дло есть. Я даже по лицу вижу, что дло, и непремнно любовное, иначе-бы вы не пріхали. Садитесь и разсказывайте. Мосье Дышлова можете не стсняться. Это другъ мой и другъ друзей моихъ.
Плосковъ слъ, но говорить о Люб стснялся.
— Почти вс наши банковскіе служащіе будутъ у насъ въ спектакл,— началъ онъ.
— Да сборъ будетъ полный, объ этомъ и думать нечего. Вс наши стараются раздавать билеты,— отвчала Кринкина.— А вы вотъ лучше скажите-ка мн, какъ ваши дла съ Любочкой Битковой. Видли-ли вы ее сегодня?
— Да гд-же видть?
— Ахъ, Боже мой! Да гд угодно, можно назначить свиданіе. Вотъ сказали-бы ей, что у меня сегодня чтеніе пьесъ для втораго спектакля. Она пріхала-бы и вы пріхали-бы — вотъ и было-бы свиданіе.
— Да разв я, Лариса Павловна, могу распоряжаться вашимъ домомъ!
— Мой домъ всегда открытъ для моихъ друзей, а я вчный и неизмнный другъ всхъ влюбленныхъ. Гд любовь, тамъ я распяться готова.
Кринкина сдлала умильные глаза, пристально посмотрла на Плоскова и прибавила:
— Ну, разсказывайте. Ей-ей, этого юношу вамъ нечего стсняться.
Гимназистъ поднялся со стула, обдернулъ на себ мундиръ и заговорилъ:
— Да я уйду, Лариса Павловна, въ другую комнату, ежели это нужно.
— Хотите, чтобы онъ удалился? — спросила Кринкина.
Плосковъ замялся.
— Дйствительно, я хотлъ-бы поговорить съ вами минутъ пять наедин,— сказалъ онъ.
— Ну, уйдите, Nicolas,— обратилась Кринкина къ гимназисту.— Да вотъ вамъ и дло. Поторопите горничную, чтобы она поскоре изготовила самоваръ.
Гимназистъ, поскрипывая сапогами, удалился въ другую комнату. Плосковъ придвинулся къ Кринкиной, взялъ ее обими руками за руку, и потрясая эту руку, сказалъ:
— Помогите, Лариса Павловна…
— Насчетъ Любочки Битковой? Ну, что, не отгадчица-ли я чужихъ мыслей? Я сразу по глазамъ увидла, зачмъ вы пріхали. Кусокъ лакомый. Въ какомъ положеніи у васъ съ ней дло? Только говорить искренно и ничего не утаивать.
Кринкина улыбнулась и погрозила ему пальцемъ.
— Вчера я признался ей въ любви,— сказалъ Плосковъ.
— Давно пора. Ну, а она что?
— Она тоже меня любитъ. Вотъ и портретъ мн свой подарила.
Плосковъ вынулъ изъ кармана карточку и показалъ.
— Какъ-же насчетъ женитьбы-то? — спросила Кринкина.
— Добровольно за меня не отдадутъ.
— Да вдь вы не пробовали.
— Мамаша ея меня просто видть не можетъ. Это и Любочка не скрываетъ.
— А вы попробуйте обратиться къ ея отцу. Вы его хорошо знаете?
— Мы жили вмст на дач въ Озеркахъ. Я кланяюсь съ нимъ. Я разсчитываю такъ, что ежели я обращусь къ нему, то хотя-бы онъ и благосклонно ко мн отнесся, то Дарья Терентьевна, то-есть мамаша Любы, все равно разобьетъ его. Да нтъ, это невозможно! Невозможно, чтобы и онъ согласился на нашъ бракъ!
Плосковъ вскочилъ со стула и въ волненіи заходилъ по гостиной.
— Попробуйте все-таки съ нимъ хорошенько познакомиться-то. Онъ что такое? Купецъ?
— Да… Биржевой. У него контора.
— А къ вашему банку онъ какое-нибудь отношеніе иметъ?
— Онъ пользуется у насъ большимъ кредитомъ, хорошо знакомъ съ нашими директорами.
— Попробуйте сначала къ нему обратиться насчетъ протекціи по служб, а потомъ…
— Да вдь изъ этого ничего не выйдетъ. Нтъ, Лариса Павловна, я ршилъ увезти Любочку тайно и обвнчаться съ ней тоже тайно, какъ вы мн и совтовали. Помогите мн.
— Да вдь прежде надо испробовать вс средства до похищенія. Вдь вамъ не отказывали, вы даже еще и предложенія не длали.
— Я и самъ такъ думалъ сначала, но теперь убдился, что мн откажутъ, а откажутъ, тогда ужъ и не увезешь Любочку тайно. Ее будутъ караулить, перестанутъ отпускать одну.
— Вздоръ! Захочетъ, такъ убжитъ.
— Въ томъ-то и дло, что она какъ-то ни да, ни нтъ… Колеблется. Даже больше чмъ колеблется. Вотъ по этому-то я и обращаюсь къ вамъ и поговорите съ ней… Убдите.
— Хорошо, хорошо. Только значить она васъ не сильно любитъ. Надо влюбить еще больше, сказала Кринкина и спросила:— У васъ съ ней до чего дошло? Говорите, говорите, не стсняйтесь.
Плосковъ потупился и отвчалъ:
— Мы съ ней цловались. Я обнялъ ее, сталъ цловать и она ничего…
— Это гд-же? На репетиціи?
— Да… На лстниц, когда она уходила.
— Люблю молодцовъ! весело сказала Кринкина.— Послушайте, вы погодите спектакля. На спектакл наврное будутъ ея отецъ и мать — вотъ вы тутъ какъ-нибудь и старайтесь подластиться къ нимъ. Старайтесь только, чтобы они на васъ звремъ-то не смотрли. А прежде чмъ ее увозить, вы къ отцу ея създите и попросите его насчетъ протекціи. Старики это любятъ. Они хоть ничего не сдлаютъ, а все-таки это любятъ. Это польстится отцу и почемъ знать!..
— Пожалуй, сдлаю, какъ вы говорите. Но вы Любиньку-то все-таки направьте какъ-нибудь такъ, чтобы она при случа была ршительне.
— Это вы все насчетъ побга-то? Хорошо, хорошо. Но предупреждаю васъ, къ побгу нужно прибгнуть въ крайности. Сколько за ней?
— Увряю васъ, что я не изъ корысти.
— Полноте, полноте. Любовью любовью, а деньги деньгами. Такъ вотъ… завтра вечеромъ у насъ репетиція на сцен, а послзавтра назначайте ей у меня свиданіе. Завтра и послзавтра я съ ней и переговорю, а потомъ мы все это вмст обсудимъ. Нтъ, побгъ — это ужъ послднее.
— Мерси, Лариса Павловна. Вы меня оживляете.
Плосковъ поцловалъ руку Кринкиной.
— О, я другъ влюбленныхъ! сказала она.— Больше ничего не имете мн сказать по секрету, такъ я позову моего гимназистика.
— Больше ничего.
— Мосье Nicolas! позвала Кринкина Дышлова.
Гимназистъ сейчасъ-же выскочилъ изъ сосдней комнаты. Очевидно онъ подслушивалъ.
— Самоваръ ужъ въ столовой на стол, сказалъ онъ.— Можно идти пить чай.

XVII.

На слдующій день Люба опять получила черезъ горничную записку отъ Плоскова. Онъ писалъ:
‘Безцнная, милая, добрая, хорошая моя Любочка! Жить и не видать васъ для меня пытка. Жажду и алчу быть около васъ. Вчера и сегодня я хожу какъ полоумный, по тысяч разъ въ день взглядываю на вашъ портретъ, но портретъ только блдная копія оригинала. Я былъ вчера у Кринкиной. Кринкина позволяетъ намъ пользоваться ея квартирой для устройства нашихъ свиданій. Это прекрасная женщина съ теплой душой. Скажите вашей мамаш, что сегодня вечеромъ у Кринкиной чтеніе пьесъ для второго спектакля и прізжайте къ Кринкиной поворковать со мной вашимъ серебрянымъ голоскомъ. Обожающій васъ Виталій’.
Прочитавъ записку, Люба вспыхнула, поцловала ее и спрятала за корсажемъ на груди. Что-то теплое приливало къ ея сердцу и ей длалось пріятно и радостно, такъ что у ней даже захватывало духъ.
‘Онъ любитъ меня, безмрно любитъ’… мелькало у ней въ голов.
Но отпуститъ-ли ее мать къ Кринкиной — Люба сильно сомнвалась. Дарья Терентьевна знала, что репетиція будетъ завтра и уже ворчала, что репетиціи очень часты, но сегодняшнее собраніе у Кринкиной было для нея новостью. Люба задумала исподволь приготовить мать къ этому. За завтракомъ она сказала ей:
— Ршительно не знаю, какое мн сегодня вечеромъ платье одть…
— Какъ платье? Куда? Зачмъ сегодня? удивленно вскинула на нее глаза Дарья Терентьевна.
— Какъ, куда! Да вдь сегодня вечеромъ у Кринкиной чтеніе пьесъ для второго спектакля. Я и забыла вамъ объ этомъ сказать.
— Для втораго? Ну, ужь, матка, довольно. Не будешь ты во второмъ спектакл играть.
— Тамъ Корневъ будетъ, вашъ-же излюбленный Корневъ, чуть не плача проговорила Люба.
— А, что Корневъ! И Корневъ будетъ къ теб имть больше уваженія, если увидитъ, что ты меньше по репетиціямъ да по разнымъ кринкинскимъ собраніямъ треплешься. Что это въ самомъ дл: третьяго дня репетиція, сегодня собраніе, завтра опять репетиція. Ни одного вечера дома не посидишь. Не подешь ты къ Кринкиной.
— Но вдь это-же нужно, маменька, я дала слово Корневу, что буду участвовать во второмъ спектакл. Этотъ второй спектакль, кажется, онъ и устраиваетъ, лгала Люба.
— Что Корневъ! Я знаю… Не Корневъ теб нуженъ, а этотъ балбесъ… Какъ его?..
— Увряю васъ, что балбесъ тутъ не причемъ. Даю вамъ слово, что Плосковъ не причемъ.
— Молчи. Не подешь! сердито оборвала ее Дарья Терентьевна.
Люба заплакала.
— Реви… Реви еще больше, такъ я и завтра тебя на репетицію не пущу, совсмъ теб въ спектакл играть не позволю. Объ ней заботятся, ее не пускаютъ по разнымъ Кринкинымъ, Лукошкинымъ болты бить, а она реветъ! Вотъ до чего тебя этотъ шалопайный мальчишка Плосковъ испортилъ! продолжала Дарья Терентьевна.
— Маменька, голубушка, отпустите. Вдь ей-ей это будетъ въ высшей степени неучтиво, ежели я не явлюсь къ Кринкиной, упрашивала Люба мать.— И передъ Корневымъ неучтиво и передъ Кринкиной невжливо. Умоляю васъ, отпустите.
— Ахъ, чтобы и совсмъ провалиться твоей крашеной Кринкиной! Глупая, нахальная, безстыжая баба! Чего это она съ этимъ гимназистомъ возится! Видла я. Такъ свои подведенныя бльмы передъ нимъ и закатываетъ! Ни на шагъ отъ него. Старуха — и съ гимназистомъ… Понимаю вдь я, что это значитъ! Видла я, какъ она съ нимъ миндальничаетъ. И какой примръ двушкамъ, которыя у ней бываютъ! Да и гимназистъ-то дуракъ…
— Да вдь гимназистъ ея родственникъ, маменька… Кажется, даже племянникъ, попробовала сквозь слезы возразить Люба
— Не ври, я сама ее спрашивала. Такой-же онъ ей родственникъ, какъ и теб. Просто путанная бабенка. ‘Онъ, говоритъ, сирота и другъ театра, а вс друзья театра — мои друзья’. Понимаю я, какой я-то другъ!
— Такъ вы не пустите меня къ Кринкиной?
— Сказала, что не пущу и не пущу!
Люба вышла изъ-за стола, направляясь къ себ въ комнату, легла тамъ на кушетку и продолжала плакать.
Часовъ въ пять отецъ Любы, Андрей Иванычъ, пріхалъ изъ конторы домой обдать. Люба вышла къ столу все еще надувшаяся, съ красными отъ недавнихъ слезъ глазами. Отецъ, впрочемъ, не замтилъ этого. Выпивъ передъ супомъ рюмку водки, онъ распрашивалъ сына гимназиста объ его отмткахъ по ученію и наконецъ, обратясь къ жен и дочери, сказалъ:
— А у меня сегодня въ контор былъ вашъ новый знакомый Плосковъ.
Люба вздрогнула и вспыхнула, а Дарью Терентьевну даже передернуло.
— Вотъ нахалъ-то! воскликнула Дарья Терентьевна.— Зачмъ-же это онъ приходилъ?
Андрей Иванычъ развелъ руками и пожалъ плечами.
— Да Богъ его знаетъ — зачмъ. Странно какъ-то… Во-первыхъ, приходилъ знакомиться, а во вторыхъ, просилъ протекціи по служб въ Плуталовскомъ банк. Онъ въ Плуталовскомъ банк служитъ.
— Ну, ужь это нахальство, это совсмъ нахальство!.. твердила Дарья Терентьевна. — Видишь, видишь, а ты его хвалишь и выгораживаешь, обратилась она къ дочери.
— Нахальства-то тутъ, пожалуй, особеннаго нтъ, продолжалъ Андрей Иванычъ:— а что онъ пронырливый и искательный человкъ, то это врно. Впрочемъ, теперь такимъ и быть надо, а то подъ лежачій камень вдь и вода не течетъ.
При этихъ словахъ отца Люба перевела духъ. На сердц ея сдлалось легче. Тотъ не останавливался и разсказывалъ:
— Вошелъ онъ и отрекомендовался: ‘Будучи, говоритъ, хорошо знакомъ съ вашей супругой и дочерью’…
— Да я терпть его не могу! Просто не выношу! воскликнула опять Дарья Терентьевна.
— Постой. Не перебивай, остановилъ ее Андрей Иванычъ. — Ничего въ немъ особенно худаго нтъ. Бдный и искательный парень. ‘Такъ и такъ… Будучи, говоритъ, съ ними знакомъ, я еще не имлъ случая настоящимъ манеромъ представиться вамъ’… Мн, то есть. ‘Былъ, говоритъ, два раза въ вашемъ дом, но такъ какъ въ визитное время васъ трудно дома застать, то я и счелъ своимъ долгомъ пріхать къ вамъ въ контору, чтобы засвидтельствовать свое почтеніе’. Ну, и тамъ прочее… Онъ хвалилъ тебя, потомъ Любу, однимъ словомъ мелкимъ бсомъ разсыпался и, наконецъ, приступилъ съ просьбой о протекціи. Открывается тамъ у нихъ ваканція завдующаго вексельнымъ отдленіемъ, что-ли, такъ просилъ похлопотать и замолвить о немъ у директоровъ словечко. Около двухсотъ рублей онъ теперь получаетъ, что-ли, ну, а то мсто, о которомъ онъ хлопочетъ, съ окладомъ въ триста рублей въ мсяцъ. ‘Мой папаша, говоритъ, самъ прідетъ васъ просить за меня’. Старика-то я знаю. Изъ разорившихся купцовъ онъ. Человкъ такъ себ, но какъ биржевой маклеръ — горе. Такъ вотъ-съ, вашъ знакомый былъ у меня, прибавилъ Андрей Иванычъ.
— Да какой-же онъ нашъ-то знакомый! Просто влзъ, втерся въ домъ! снова воскликнула Дарья Терентьевна.
— Ну, вотъ онъ и напредки просилъ дозволить ему навщать нашъ домъ.
— Ну, а ты-то что? Дозволилъ ему?
— Да что-жъ я могу сказать! Конечно-же сказалъ, что милости, молъ, просимъ.
— Напрасно. Не ко двору онъ намъ
— А окажется не ко двору, такъ и по шапк можно… Не контрактъ съ нимъ заключать.
— Просить-то въ банк ты за него все-таки будешь?
— Да поговорю директорамъ, но только вдь у нихъ всегда есть свои кандидаты: у кого племянникъ, у кого такъ какой-нибудь протеже. Поговорю. Отъ слова меня не убудетъ, закончилъ Андрей Ивановичъ.
Люба торжествовала въ душ. Она была готова отъ радости броситься отцу на шею, но скрывала эту радость, дабы не выдать себя. Посл обда она уже не пыталась и приставать къ отцу и матери, чтобы ее отпустили къ Кринкиной, она не хотла раздражать мать и успокоилась, утшая себя тмъ, что завтра на репетиціи увидится съ Плосковымъ и передастъ ему т, по ея мннію, благопріятныя для него слова, которыя говорилъ про него ея отецъ. Заснула она въ эту ночь съ радостными мечтами.

XVIІІ.

Репетиціи Люба ждала съ нетерпніемъ, чтобы передать Плоскову, какъ не враждебно отнесся къ нему въ разговорахъ ея отецъ. Она даже нсколько разъ въ день принималась считать сколько часовъ осталось до репетиціи. За обдомъ она почти ничего не ла, до того нервы ея были возбуждены ожиданіемъ свиданія съ Плосковымъ. Въ конц обда радость ея за любимаго человка еще боле усилилась. Андрей Иванычъ за сладкимъ блюдомъ сказалъ:
— Ахъ, да… Говорилъ я сегодня въ банк директору-распорядителю про этого вашего Плоскова. Онъ тамъ, оказывается, на хорошемъ счету. Хвалятъ. Директоръ очень хвалилъ. Говоритъ, что усердный работникъ.
Люба слушала, затая дыханіе.
— Ну, и что-же, получитъ онъ новое мсто? вырвалось у ней.
— Не знаю… Директоръ общался подумать, сообразить.
— И охота это теб, Андрей Иванычъ, за чужихъ людей распинаться! У тебя свои племянники конторщиками въ банк служатъ, замтила Дарья Терентьевна.
— Да вдь не въ этомъ банк служатъ племянники-то. Да я вовсе и не распинался, а просто сказалъ директору, что вотъ есть у нихъ такой-то Плосковъ, который просилъ меня за него походатайствовать. Отчего-жъ не сказать, ежели я былъ въ банк и видлъ директора. Да, можетъ быть, и не вспомнилъ-бы я объ этомъ Плосков, ежели-бы у меня сегодня утромъ его отецъ въ контор не былъ.
— Ахъ, и отецъ его ужъ былъ? въ одинъ голосъ спросили мать и дочь.
— Въ томъ-то и дло, что прізжалъ просить. Почтенный старикъ, старинный купецъ. Плакался на маклерскія дла, отвчалъ Андрей Иванычъ — Да и какой онъ маклеръ! Старый, больной, еле ноги таскаетъ. Нынче маклера-то — въ одно ухо вднь, въ другое вынь. Только такіе нынче и годятся для маклерскихъ длъ. Маклеръ долженъ быть на манеръ вьюна: скользкій, юркій.
Посл обда Люба, стараясь быть какъ можно спокойне, сказала матери:
— Ну, я маменька, поду на репетицію…
— Куда ты спозаранку-то! Репетиція у васъ назначена въ восемь часовъ, а теперь только семь, остановила ее мать.
— Да вдь пока подешь, да пока прідешь. Кром того, я хотла съ Корневымъ поговорить. спросить его, какъ мн одться для водевиля.
— И съ Корневымъ поговорить еще успешь. На это теб цлый вечеръ будетъ. Кром того, вотъ я отдохну, да, можетъ быть, и сама съ тобой поду.
Любу всю покоробило.
— Зачмъ-же вамъ-то себя обременять? Вдь вы и такъ устали.
— А затмъ, чтобы отгонять отъ тебя ІІлоскова. Что это, въ самомъ дл, онъ къ намъ привязался!
Дарья Терентьевна однако не похала, но велла Люб взять съ собой горничную въ провожатыя.
Плосковъ встртилъ Любу на лстниц. Онъ уже поджидалъ ее и радостно протянулъ ей руки.
— Радуйтесь, шепнула она ему съ замираніемъ сердца.— Наши дла поправляются.
— Знаю, знаю. По милости вашего папаши я, можетъ быть, получу повышеніе по служб и прибавку къ жалованью, отвчалъ Плосковъ.
Они вошли въ зрительный залъ и Люба принялась разсказывать ему дословно все то, что говорилъ про него ея отецъ.
— Папенька у насъ совсмъ не такой человкъ, какъ маменька, прибавила она.— А вотъ маменька — съ этой не сообразишь.
— Но вдь папенька-то у васъ все-таки голова въ дом?
— Какъ вамъ сказать… Голова-то голова, но что до меня касается, то тутъ ужъ маменька. Не взлюбила она васъ, да и что хотите. Вдь вотъ ужъ я какъ просилась къ Кринкиной-то вчера! Не пустила — и прямо изъ-за васъ.
— Все-таки я такъ очарованъ любезностью вашего папаши, что буквально ожилъ. По воскресеньямъ днемъ вашъ папаша бываетъ дома?
— Бываетъ.
— Ну, такъ я пріду къ нему съ визитомъ, чтобы поблагодарить его за любезность. Я теперь оживаю.
— Только, Бога ради, старайтесь непремнно застать папеньку.
— Да, да… Въ воскресенье пріду съ визитомъ, а потомъ выберу другое утро, явлюсь къ нему въ контору — и буду просить вашей руки.
— Да, да… Только это потомъ… Пожалуйста, потомъ… Дайте ему къ вамъ немножко привыкнуть, упрашивала Люба.— Вотъ вы съ нимъ на спектакл тоже увидитесь. Ахъ, я все-таки боюсь маменьки! Вы себ представить не можете, какъ она васъ не взлюбила!
— Да за что? Скажите, что я ей сдлалъ?
— А вотъ за то, что мы любимъ другъ друга.
— Да вдь она еще ничего не знаетъ.
— Не знаетъ, но ужъ чуетъ, что вы влюблены, боится, что вы посватаетесь. Вы знаете, она меня только изъ за Корнева и на репетицію-то сюда пускаетъ, а то давно-бы ужъ не позволила мн и въ спектакл играть. Показалось ей, что Корневъ очень со мной любезенъ былъ. Да нтъ! Просто не любитъ она васъ за то, что вы конторщикъ въ банк. Богача она мн прочитъ, за богача хочетъ отдать. Сколько разъ я вамъ объ этомъ говорила.
— Скажите, какъ-бы мн хоть немножко заслужить ея расположеніе? допытывался Плосковъ.
— И ума не приложу!
— Что она любитъ? Чмъ-бы ей мн угодить?
— Ничего она у насъ особенно не любитъ. Котовъ, впрочемъ, большихъ любитъ. Но нтъ, это все не то.
— Тогда нельзя-ли ей кота подарить? Ужъ я разыскалъ-бы самаго большаго.
— Безполезно. Лучше и не пробуйте. Смяться вс у насъ въ дом будутъ.
Люба тяжело вздохнула. Плосковъ тоже вздохнулъ и прибавилъ:
— Черезъ недлю попробую у вашего папаши просить вашей руки, а откажетъ — обвнчаемся тайно.
— Но вдь это же ужасъ, что будетъ! произнесла Люба.
— Кто любитъ, тотъ долженъ быть на все готовъ.
Въ это время режиссеръ Луковкинъ увидалъ Любу и возгласилъ:
— Госпожа Биткова пріхала! Господинъ Корневъ тоже уже здсь. Занятые въ пьес ‘Что имемъ — не хранимъ’ пожалуйте на сцену.
И онъ, по своему обыкновенію, захлопалъ въ ладоши.

XIX.

Въ воскресенье Дарья Терентьевна и Люба здили въ Двичій монастырь къ обдн. Тамъ на кладбищ были похоронены ихъ родственники. Люба и Дарья Терентьевна слушали обдню въ собор. Вдругъ около нихъ, какъ изъ земли, выросъ Плосковъ. Франтоватый, припомаженный, завитой, онъ стоялъ, приложа къ груди новую шляпу цилиндръ. Увидвъ его, Люба вспыхнула, Дарью Терентьевну, наоборотъ, всю покоробило. Плосковъ, не подходя къ нимъ, улыбнулся и поклонился легкимъ поклономъ. Люба радостно закивала ему, а Дарья Терентьевна еле отвтила на поклонъ и отвернулась.
— И сюда явился! Ты, что-ли, ему здсь свиданіе назначила? прошептала она дочери.
— И не думала! Что вы, мамаша!
— Такъ откуда-же онъ узналъ, что ты будешь здсь у обдни?
— Просто совпаденіе. Можетъ быть, и у него здсь кто-нибудь похороненъ на кладбищ.
— Еще смешь въ церкви врать! Просто назначила свиданіе.
— Увряю васъ, что нтъ. Можетъ быть, дйствительно, въ разговор на репетиціи какъ-нибудь и проговорилась, что буду въ Двичьемъ монастыр а онъ слышалъ — и вотъ пріхалъ.
— Нахалъ!
Посл обдни Плосковъ подошелъ къ нимъ и освдомился о ихъ здоровь. Дарья Терентьевна еле-еле протянула ему руку и тотчасъ-же повела дочь изъ церкви.
— Ну, просто кляну себя, дуру, что дозволила теб въ спектакл играть, злобно шептала она дочери.— Вотъ, полюбуйся, что изъ этого выходитъ И чего онъ хлопочетъ, я не понимаю! Вдь ничего этого никогда не будетъ, къ чему онъ стремится! ничего ему отъ этого не очистится.
Люба тяжело вздыхала и молчала. Выйдя изъ церкви, он отправились на кладбище. Плосковъ издали шелъ за ними. Такимъ-же манеромъ проводилъ онъ ихъ и съ кладбища до экипажа. Когда он сли въ свою крытую пролетку, Плосковъ опять издали-же, приподнялъ передъ ними шляпу. Дарья Терентьевна сдлала видъ, что не замчаетъ поклона, и отвернулась.
Пріхавъ домой, за завтракомъ Дарья Терентьвенна сказала мужу:
— Вообрази, нахалъ-то вдь и у обдни въ Двичьемъ монастыр былъ! А ты еще вздумалъ за него директора просить, хлопотать о немъ.
— За Любой ухаживаетъ… Это врно, улыбнулся въ отвтъ Андрей Иванычъ.
— А что-жъ, это, по твоему, хорошо? Хорошо это? И еще какъ хладнокровно говоришь!
— Да что-жъ мн горячиться-то! Для двушки тутъ ничего, кром чести, нтъ, ежели за ней ухаживаютъ.
— Ну, съ тобой не сговоришь! — махнула рукой Дарья Терентьевна. — Для чего онъ ухаживаетъ? Вдь онъ ухаживаетъ-то, я думаю, съ цлью, а разв можетъ изъ этого что-нибудь выйти? Только двчонку съ толку сбиваетъ. Да ужъ сбилъ, сбилъ. Это я по всему вижу.
Посл завтрака Андрей Иванычъ прилегъ у себя въ кабинет на диванъ почитать газеты. Вдругъ, часа въ два, въ прихожей раздался звонокъ и лакей подалъ ему визитную карточку Плоскова. Андрей Иванычъ улыбнулся.
‘Мтитъ на Любу, дйствительно мтитъ’, подумалъ онъ, поднялся съ дивана и сказалъ лакею:
— Проси въ гостиную. Я сейчасъ пряду.
Плосковъ былъ во фрак и разгуливалъ по гостиной, разсматривая картины, висвшія на стн. Завидя входящаго Андрея Иваныча, онъ тотчасъ-же приложилъ шляпу къ груди и поклонился:
— Пріхалъ поблагодарить васъ, многоуважаемый Андрей Иванычъ, за ваши хлопоты обо мн въ банк у нашего директора, сказалъ онъ.— Хотя того мста, о которомъ я васъ просилъ напомнить директору, я и не получилъ, но все-таки у насъ были передвиженія и я повысился и по служб, и по содержанію. Мн дали шестьсотъ рублей въ годъ прибавки, за которыя и приношу вамъ сердечную благодарность.
Плосковъ еще разъ сдлалъ поклонъ.
— Ну, что-жъ… Очень радъ, что могъ быть вамъ полезенъ, отвчалъ, Андрей Иванычъ. — Прошу садиться.
Садясь, Плосковъ сказалъ:
— Если вы, многоуважаемый Андрей Иванычъ, не оставите меня протекціей, то я, съ вашей помощью, надюсь со временемъ еще подвинуться. Въ нашемъ банк есть мста съ очень большимъ окладомъ.
— Похлопочемъ, похлопочемъ, когда понадобится, опять произнесъ Андрей Иванычъ и сдлалъ паузу, забарабанивъ пальцами по столу и отыскивая темы для разговора.
— Могу я видть Дарью Терентьевну и Любовь Андреевну, дабы засвидтельствовать и имъ мое почтеніе? спросилъ Плосковъ.
— Да, да… Сейчасъ я ихъ позову. Он, кажется, въ столовой, чай пьютъ..
Андрей Иванычъ приподнялся, но звать не пришлось, Люба знала уже о визит Плоскова и стояла въ другой комнат, слушая разговоръ. Она тотчасъ-же, вышла въ гостиную, а вслдъ за нею выплыла и Дарья Терентьевна.
— Еще разъ здравствуйте, Любовь Андреевна. Вотъ я пріхалъ поблагодарить вашего папеньку. Вчера я, по его протекціи, получилъ хорошую прибавку къ жалованью, началъ Плосковъ, обращаясь къ Люб, и сказалъ Андрею Иванычу: — Второй разъ сегодня вижусь уже съ вашей дочерью… И въ первый разъ совершенно случайно.
— Слышалъ, слышалъ. Говорила мн жена.
— Ну, ужъ что на кладбище-то вы пріхали случайно, то этому я никогда не поврю, подхватила Дарья Терентьевна.
Плосковъ подскочилъ къ ней и, когда она протянула ему руку, хотлъ поцловать ея руку, но она отдернула ее, сказавъ:
— Оставьте, оставьте, не люблю я этого…
Плосковъ чмокнулъ воздухъ и сказалъ:
— Увряю васъ, многоуважаемая Дарья Терентьевна, что случайно. Мн очень нравится пніе монашенокъ и я довольно часто зжу къ обдн въ Двичій монастырь.
— Ну, вотъ… А Люба мн сказала, что у васъ тамъ родственники похоронены. Разбери, кто правъ.
— Я, мамаша, сказала въ догадку, я сказала, что, можетъ быть, похоронены, вставила свое слово Люба.
— Вс-то вы съ этимъ спектаклемъ спутались и бредите, что на языкъ попадетъ.
— Вамъ не нравится, что Любовь Андреевна играетъ? улыбнулся Плосковъ.— Скоро, скоро, многоуважаемая Дарья Терентьевна, будетъ конецъ. Сыграемъ и настанетъ интервалъ. Ахъ, да… чтобы не забыть… спохватился онъ. — Любовь Андреевна сказывала, что вы страстная поклонница большихъ котовъ, а у меня какъ разъ есть случай доставить вамъ громаднйшаго кота..
Дарья Терентьевна измнила строгое лицо въ улыбку.
— Да, я люблю хорошихъ котовъ, но куда съ ними!.. У насъ и такъ два…
— Котъ-то ужъ очень хорошъ, а главное — необычайныхъ размровъ. Тамъ, гд онъ находится, имъ очень тяготятся и ищутъ помстить его въ хорошія руки.
— А какого онъ цвта?
Плосковъ замялся.
— Котъ-то? Срый… Да, срый и съ блыми лапками. Настоящій сибирскій, сказалъ онъ.
— Ежели сибирскій, то долженъ быть дымчатый и безъ отмтинъ.
— Ну, ужъ я не знатокъ въ тонкостяхъ, а только говорятъ, что сибирскій. Прикажете?
— Нтъ, не надо. Впрочемъ, я подумаю и скажу Люб. Въ спектакл она передастъ вамъ.
— Да куда намъ! У насъ и такъ два, замтилъ Андрей Иванычъ.
— Въ томъ-то и дло, что два… Драться будутъ.
— Служитъ… продолжалъ Плосковъ.
— Ну?! Ужъ вы наскажете!
Дарья Терентьевна продолжала улыбаться. Тнь неудовольствія совсмъ исчезла съ ея лица.
— Впрочемъ, погодите немножко. Насчетъ кота мы подумаемъ, сказала она.— Андрей Иванычъ вдь и самъ любитъ котовъ.
— Только большихъ, только большихъ.
— Огромный! подтвердилъ Плосковъ и сталъ прощаться, сказавъ:— Ну, такъ насчетъ кота я буду ожидать вашего ршенія.
По уход его, Андрей Иванычъ произнесъ:
— Хитрый, охъ, какой хитрый!
— Просто нахалъ, опять пришла къ своему прежнему ршенію Дарья Терентьевна.

XX.

Актеры-любители безъ такъ называемой генеральной репетиціи спектакля не обходятся. Это доставляетъ имъ случай изъ одного спектакля сдлать два. На генеральной репетиціи сцена обставляется декораціями, освщается точно такъ же, какъ и въ спектакл, занавсъ опускается посл каждаго акта, мужчины, въ особенности комики, тщательно гримируются и облекаются въ костюмы. Такъ было и въ данномъ случа на послдней репетиціи, которая происходила наканун спектакля. Исключеніе составляли только актрисы-любительницы на молодыя роли. Он хоть и очень усердно наблились и нарумянились, но, чтобы не помять къ спектаклю нарочно сшитыхъ платьевъ, играли кто въ чемъ хотлъ. Генеральная репетиція отличалась отъ спектакля еще тмъ, что почти вс мужчины-исполнители были полупьяны. Корневъ и Конинъ пріхали каждый съ большой корзиной вина и закусокъ и устроили въ уборныхъ цлое пиршество. Поили также парикмахера, портнаго, бутафора, подносили и плотникамъ. На эту репетицію Люба пріхала съ маленькимъ братомъ-гимназистомъ Федей. Федя былъ приставленъ къ ней Дарьей Терентьенной и ему было поручено слдить за сестрой. Люба посадила его въ первый рядъ стульевъ, а сама ушла за кулисы, гд и оставалась во все время репетиціи. Федя, впрочемъ, два раза приходилъ къ сестр за кулисы, но она тотчасъ-же прогоняла его, сунувъ ему яблоко и конфектъ. Въ женской уборной царила Кринкина. Сама набленная и нарумяненная до того, что съ лица ея сыпалось, она блила и румянила и другихъ и подвела Люб такъ глаза, что Федя, увидя сестру, даже отшатнулся отъ нея.
— Ой, ой, какіе у тебя глаза-то! Точно у быка, сказалъ онъ:— Зачмъ это ты накрасилась? воскликнулъ онъ.
— Не твое дло. Такъ надо. Зачмъ ты пришелъ за кулисы? Постороннимъ лицамъ сюда входъ запрещается. Ступай вонъ, отвчала она. — Вотъ теб гостинцы и иди и шь тамъ, гд я тебя посадила.
За кулисами бродили загримированные актеры. Корневъ, разгуливая съ бутылкой, говорилъ и вн пьесы старческимъ голосомъ своей роли. Конинъ, готовясь къ исполненію роли отставнаго капитана, былъ въ мундир безъ погоновъ и басилъ, гимназистъ Дышловъ въ длинноволосомъ парик художника размахивалъ руками, длая жесты.
— Люба, ты покажи мн, съ кмъ ты цловаться то будешь на сцен? приставалъ къ сестр Федя.
— Ступай, ступай! Нечего теб тутъ толкаться, гнала она его и выгнала въ зрительную залу.
Къ Люб подошелъ Плосковъ. Онъ игралъ пустенькую рольку молодого человка въ пьес ‘На Пескахъ’ и былъ въ прилизанномъ паричк съ височками.
— Ахъ, какой вы противный въ этомъ парик! воскликнула Люба.
— Нельзя-съ. Такая роль, отвчалъ Плосковъ.— Ахъ, да… А какъ насчетъ кота, котораго я общалъ вашей мамаш?
— Нтъ, нтъ. Мамаша и слышать не хочетъ, Да вы котомъ и не расположите ее въ вашу пользу. Она не взлюбила васъ и стоитъ на своемъ.
— Жалко. А мясникъ-кошатникъ въ самомъ дл общалъ достать мн какого-то удивительнаго кота.
— И не спрашивайте ее завтра на спектакл объ этомъ кот, а то еще хуже разсердится.
— Тогда не поднести-ли ей завтра здсь бомбоньерку конфектъ или букетъ?
— Да что вы! Разв она актриса!
— И не актрисамъ подносятъ. Это просто любезность. Очень ужъ мн хочется хоть немножко расположить ее въ мою пользу.
— Бросьте. Ничего вы не подлаете.
— Ну, тогда я вамъ поднесу завтра букетъ.
— Что вы, что вы! Пожалуйста безъ глупостей…
— Какія же тутъ глупости? Вдь вы актриса — вотъ я и поднесу вамъ букетъ. Я поднесу во время роли, велю подать черезъ оркестръ.
— Нтъ, нтъ. Не надо этого.
— Какъ не надо? Да вдь это-же отъ публики.
— Какая-же это публика, ежели это вы. Вы такой-же актеръ, какъ и я.
— Этого никто и знать не будетъ. Вс будутъ думать, что отъ публики. А это очень эфектно.
— Прошу васъ, но длайте этого. Вы меня только сконфузите.
— Кринкина даже сама себ будетъ подносить букетъ, однако, не сконфузится-же.
— Тo Кринкина, а то я. Нтъ, это мн будетъ даже непріятно. Еще ежели-бы я была опытная актриса…
— Вашей маменьк будетъ пріятно. Вы покажете этотъ букетъ ей, а внутри букета будетъ моя визитная карточка.
— Ахъ, Виталій Петровичъ, вы не знаете нашу маменьку! Что отъ васъ — все ей будетъ непріятно.
— Ну, все-таки я попробую. Вдь это будетъ тріумфъ. Вс вамъ будутъ аплодировать, вызывать васъ, а вы выйдете на сцену и будете съ букетомъ въ рукахъ. Боле пятидесяти нашихъ банковскихъ служащихъ будутъ въ спектакл и я попрошу ихъ поусердствовать насчетъ апплодисментовъ вамъ. Какой-же матери, спрашивается, будетъ непріятно, если ея дочь такъ почтена! Букетъ будетъ шикарный, съ широкими лентами.
Люба улыбнулась и сказала:
— Ну, зачмъ-же вамъ такъ тратиться?
— Ангелъ мой, для васъ я готовъ душу свою истратить, себя закабалить! съ пафосомъ сказалъ Плосковъ.— Такъ вотъ ждите завтра поднесенія.
— Безполезно только все это будетъ.
— Пробовать надо, надо всячески пробовать.
Началась репетиція пьесы ‘Которая изъ двухъ’, гд Люба играла роль горничной.
Водевиль ‘Что имемъ — не хранимъ’ шелъ послдней, четвертой пьесой. Корневъ и Конинъ были уже совсмъ пьяны, шалили на сцен, но, какъ опытные актеры-любители, играли все-таки лучше другихъ.
Репетиція кончилась далеко за полночь, но бражничанье въ мужской уборной все еще продолжалось
— Господа! Что будетъ, ежели вы и завтра во время спектакля такое угощеніе затете! говорилъ офицеръ Луковкинъ, къ которому Корневъ лзъ съ стаканомъ вина, требуя, чтобы тотъ выпилъ до дна.
— Завтра ничего этого не будетъ. Три законныхъ рюмки коньяку во весь спектакль — вотъ и вся музыка, отвчалъ Корневъ и комически воскликнулъ:— Пей подъ ножемъ Прокопа Ляпунова!
Люба посл репетиціи тотчасъ-же отправилась домой. Плосковъ бросился ее провожать. Выходя изъ-за кулисъ въ зрительную залу, она сказала:
— Вы, пожалуйста, при Фед-то остерегитесь. Лучше было-бы даже, чтобы вы вовсе не провожали меня. Вдь маменька для того его и отпустила со мной, чтобы онъ шпіонилъ.
— Ахъ, Любочка, да вдь ужъ я теперь хочу дйствовать въ открытую!
— А будете сегодня дйствовать въ открытую, такъ можетъ случиться такъ, что мн завтра и въ спектакл не придется играть: вдь Федя про все наябедничаетъ маменьк, что только увидитъ.
Плосковъ остановился.
— Ваша правда, произнесъ онъ.— Тогда ужъ простимся здсь…
Онъ оглянулся вокругъ. За кулисами никого не было. Изъ мужской уборной доносились пьяные голоса и кто-то кричалъ ‘ура’. Плосковъ обнялъ Любу, привлекъ ее къ себ на грудь и крпко, крпко поцловалъ. Она отвтила на поцлуй, быстро вырвалась и, сказавъ ‘до завтра’, выбжала въ зрительную залу къ Фед.
— Что ты такъ долго, Люба? Врно съ этимъ стриженымъ цловалась? спросилъ онъ.
— Молчи, дрянной мальчишка! Смешь ты это говорить про сестру! Вотъ я на тебя папеньк нажалуюсь! крикнула она на него и направилась съ нимъ къ выходу.

XXI.

Въ матеріальномъ отношеніи спектакль. удался, какъ нельзя лучше. Зрительная зала была переполнена. Исполнители здили по знакомымъ и продавали билеты съ рукъ. Незнакомыхъ съ кмъ-либо изъ актеровъ въ зал почти не было, а потому понятное дло, что зрители не скупились на апплодисменты. Въ особенности усердствовали банковскіе служащіе. Они каждаго исполнителя принимали при выход его на сцену и сопровождали при уход со сцены громомъ рукоплесканій. Корневъ и Конинъ, кром :того, посадили въ заднихъ рядахъ стульевъ своихъ артельщиковъ. Вызовамъ не было конца. Въ первыхъ рядахъ сидли родственники исполнителей и были какъ-бы застрльщиками въ дл апплодисментовъ. Весь мукосевскій любительскій кружокъ былъ въ сбор, но апплодировалъ только Корневу, какъ одному изъ членовъ своею кружка. Игралъ Корневъ дйствительно недурно, да и вообще пьеса ‘Что имемъ не хранимъ’, гд онъ участвовалъ, прошла глаже другихъ пьесъ. Она шла въ конц спектакля. При поднятіи занавса Дарья Терентьевна, сидвшая въ первомъ ряду, между мужемъ и молодой Мукосевой, актрисой-премьершей мукосевскаго кружка, и негодовавшая вмст съ ней за то, что Кринкиной въ пьес ‘Блая камелія’ былъ поднесенъ букетъ, несказанно удивилась, когда въ оркестръ былъ поданъ второй букетъ, еще большихъ размровъ чмъ первый.
— Это кому еще? Неужели вотъ этой толстой старух? кивнула она на актрису, исполнявшую роль Матрены Марковны?
— Не знаю ужъ право, отвчала Мукосева.— А впрочемъ, можетъ быть, и вашей дочери.
— Люб? Кто ей поднесетъ букетъ! Какая она актриса! Ее въ первый разъ и на сцен-то видятъ.
— Да вдь здсь подносятъ знакомые.
— А у Любы и знакомыхъ-то нтъ. Мы да Корневъ. Мы не станемъ подносить, потому что не только поощрять не хотимъ ее, но даже подумываемъ вовсе запретить ей играть въ спектакляхъ.
— Отчего? Это очень милое удовольствіе. Я-же вдь играю.
— Вы и она! Вы дама и играете всегда вмст съ мужемъ, а она двица. На двушку, знаете, всегда какъ-то странно смотрятъ, когда она появляется на сцен. И наконецъ, какое это общество! Вашъ кружокъ и здшній! Разв есть какое-нибудь сравненіе? Только что Корневъ разв, а то вс актеры кто съ бора, кто съ сосенокъ: какіе-то банковскіе чиновники, какой-то адвокатикъ, шляющійся по мировымъ судьямъ. Вотъ ваше общество — это дло другое.
— Хотите, такъ мы съ удовольствіемъ примемъ вашу дочь играть въ наше общество, предложила Мукосева.
— Очень вамъ благодарна за нее, но, знаете, ей посл этого спектакля надо подольше посидть дома. И такъ ужъ она дв недли подъ рядъ каждый вечеръ то на репетиціи, то на чтеніи пьесъ,— отвчала Дарья Терентьевна.— Ужъ разв мсяца черезъ два-три, тамъ какъ-нибудь на святкахъ…
— Смотрите, смотрите… Букетъ-то вдь въ самомъ дл для вашей дочери…— перебила ее Мукосева.— Ежели-бы подносить его этой комической старух, то нужно было-бы подносить сейчасъ, потому сейчасъ было у ней лучшее мсто въ роли, ее вызывали четыре раза, а букета все-таки не поднесли.
— Поднесутъ. Вотъ еще будутъ вызывать и поднесутъ.
— Да нтъ-же, нтъ. Погодите, я сейчасъ скажу мужу, чтобы онъ спросилъ въ оркестр, кому приготовлеить этотъ букетъ.
Мукосева шепнула что-то сидвшему съ ней рядомъ въ первомъ ряду мужу, тотъ приподнялся со стула и наклонился въ оркестръ, заговоривъ съ музыкантомъ. Черезъ минуту онъ опять слъ: на свое мсто и, потянувшись къ Дарь Терентьевн черезъ свою жену, сказалъ:
— Букетъ для вашей дочери. Сейчасъ ей будутъ подносить.
— Батюшки! Да кто-же это такой ей подноситъ? вся вспыхнула Дарья Терентьевна.
— Должно быть ужъ есть человкъ, улыбнулась Мукосева.
— Увряю васъ, только не мы.
— Да я и не думаю, что вы, но интересующійся ею человчекъ все-таки, стало быть, есть.
— Андрей Иванычъ, ты знаешь, букетъ-то вдь будутъ Люб подносить, шепнула Дарья Терентьевна мужу.
— Да что ты!
Но въ это время во всхъ рядахъ заапплодировали Люб и букетъ потянулся на сцену, подаваемый капельмейстеромъ. Капельмейстеръ далъ Люб уйти и когда она вновь вышла на сцену, вызываемая усиленными апплодисментами, протянулъ ей букетъ. Люба смшалась и не брала букетъ. Къ рамп подскочилъ Конинъ и, принявъ отъ капельмейстера букетъ, передалъ его Люб. Театръ дрожалъ отъ рукоплесканій. Банковскіе чиновники просто неистовствовали. Люба кланялась и уходила со сцены. Вызовы слдовали одинъ за другимъ. Дарья Терентьевна смотрла на дочь и умилилась, до слезъ.
— Господи! Да кто-же это ей?.. спрашивала она взглядывая на мужа..— :Неужели Корневъ?
Андрей Иванычъ тоже былъ пораженъ и твердилъ:
— Не знаю, матушка, не знаю. Я съ тобой сижу, такъ почемъ-же мн-то знать!
‘Или Плосковъ’? задала себ мысленно вопросъ Дарья Терентьевна и тутъ-же ршила: ‘да нтъ, откуда ему, изъ-какихъ средствъ? Вдь такой букетъ больше пятидесяти рублей стоитъ’.
А вызовы между тмъ продолжались.
Но вотъ спектакль конченъ. Дарья Терентьевна спшитъ въ женскую уборную. Въ кулисахъ она встрчаетъ дочь, окруженную исполнителями. Тутъ-же и Плосковъ съ букетомъ въ рукахъ., Дарья Терентьевна поцловала дочь и сказала:
— Поздравляю, поздравляю. Хорошо сыграла.. Но кто теб поднесъ этотъ букетъ?
— Право не знаю, мамаша, отвчала Люба, взглянувъ на Плоскова.
— Ну, иди раздваться, иди да смажь съ себя скорй эту краску, а то лицо оперхнетъ.
Люба отправилась въ уборную. Дарья Терентьевна послдовала за ней. Тамъ раздвалась только комическая старуха Табанина. Дарья Терентьевна опять приступила къ дочери съ вопросомъ, кто поднесъ букетъ.
— А вотъ сейчасъ посмотримъ. Здсь въ букет есть карточка. Я еще давеча ее видла, сказала Люба и, вынувъ изъ букета визитную карточку, подала ее матери.
— Да читай сама, матка. Ты знаешь, я : безъ очковъ плохо вижу.
— Плосковъ — вотъ кто.
Дарья Терентьевна съ улыбкой покачала головой и сказала:
— Охъ, хитрый пролазъ! Ну, да все-таки спасибо ему.
— Вы ужъ, Бога ради, хоть сегодня-то при прощаньи не смотрите на него звремъ, шепнула Люба матери.
— Зачмъ звремъ смотрть? Я даже поблагодарю его.
— Ну, то-то.
Въ двери уборной раздался легкій стукъ и голосъ Андрея Иваныча спрашивалъ:
— Жена! Люба! Скоро вы выйдете?
Дарья Терентьевна тотчасъ-же вышла къ нему.
— Можешь ты думать, вдь букетъ-то нахалъ Плосковъ поднесъ.
— Представь себ, я сейчасъ-же догадался. Это онъ въ благодарность за мою протекцію. А только какой-же онъ нахалъ? Просто человкъ хотлъ сдлать пріятное и Люб и намъ. Гд онъ? Надо будетъ поблагодарить его.
— Только ты, пожалуста, не очень, а то онъ и не вдь что о себ возмечтаетъ.
А Плосковъ былъ ужъ тутъ какъ тутъ. Не прошло и минуты, какъ онъ вышелъ изъ кулисы. Битковы подошли къ нему и поблагодарили его.
— Душевно радъ, что могъ угодить, расшаркивался Плосковъ и взасосъ поцловалъ руку у Дарьи Терентьенны.— Ну, а какъ-же насчетъ кота? спросилъ онъ.— Прислать вамъ его? Котъ-то ужъ очень хорошій. Хозяева его узжаютъ изъ Петербурга, не хотятъ его отдать кому-нибудь и просили меня отыскать такой домъ, гд-бы его любили.
— Да ужъ возьмемъ, возьмемъ, сказалъ Андрей Ивановичъ.
— Ну, пожалуй, пришлите его, прибавила Дарья Терентьевна.
— Зачмъ присылать? Почту за особенное удовольствіе самъ собственоручно доставить его вамъ, отвчала Плосковъ и раскланялся.
Вскор Люба переодлась и Битковы отправились домой.

XXII.

Спектакль, въ которомъ участвовала Люба, присутствіе на спектакл богачей Мукосевыхъ и приглашеніе Мукосевыми Любы въ свой актерскій любительскій кружокъ, произвелъ на Дарью Терентьевну пріятное впечатлніе, такъ что она перестала ворчать на Любу за ея участіе въ спектакл. Также ей очень понравилось, что Люб былъ поднесенъ букетъ Плосковымъ, хотя о самомъ виновник этого поднесенія она старалась не разговаривать. Приглашеніе Любы въ мукосевскій кружокъ было сдлано Мукосевой черезъ Дарью Терентьевну и Дарья Терентьевна на другой-же день не замедлила сообщить объ этомъ Люб, прибавивъ:
— Съ банковскими чиновниками ты уже теперь покончишь играть, а вотъ въ мукосевскомъ кружк я теб дозволю сыграть одинъ разикъ на Святкахъ. Такъ я и Мукосевой сказала.
Спектакль былъ въ воскресенье, а во вторникъ къ вечеру Дарья Терентьевна получила на свое имя довольно объемистый конвертъ. Въ конверт былъ номеръ газеты и при ней карточка Плоскова. Газета была свернута такъ, что ярко бросалось въ глаза что-то обведенное краснымъ карандашомъ. Это была рецензія о спектакл. Конвертъ былъ распечатанъ въ присутствіи Любы. Люба тотчасъ-же схватила газету и, вся вспыхнувъ, съ разгорвшимися щеками прочла рецензію. Разумется, рецензія была переполнена похвалами участвующимъ. Только про гимназиста Дышлова было сказано, что онъ былъ не на мст и мшалъ ансамблю, да и про Корнева, что онъ въ нкоторыхъ сценахъ черезъ-чуръ утрировалъ комизмъ. Обведенныя-же строки краснымъ карандашомъ гласили слдующее:
‘Роль Софьи прекрасно исполнила г-жа Биткова — молодая восходящая звздочка на горизонт любительскаго кружка. Она была награждена шумными рукоплесканіями и ей былъ поднесенъ роскошный букетъ. Поднесеніе сопровождалось рядомъ восторженныхъ вызововъ’.
Когда Люба прочла это, Дарья Терентьевна вдругъ о начала слезливо моргать глазами и заплакала.
— Что вы это, маменька? О чемъ? быстро спросила ее Люба.
— Да такъ… Ни о чемъ… Все вдь это вздоръ, пустяки… Поддлано… Ну, какая ты актриса!..
— Отчего-же поддлано? Отчего-же: какая актриса? Такая-же, какъ и другія, и даже, можно сказать, лучше другихъ.
— Не заносись, не заносись.
— Да я и не заношусь, а все-таки пріятно.
— Конечно-же, пріятно. Кто объ этомъ говоритъ!
— А вотъ вы все ругаетесь.
— Но кто-же-бы это могъ написать въ газет? допытывалась Дарья Терентьевна.
— Да ужъ извстно кто. Только одинъ человкъ и есть, который мн сочувствуетъ и готовъ за меня въ огонь и въ воду… отвчала Люба и хотя не упомянула имени, но Дарья Терентьевна тотчасъ же поняла, о комъ идетъ рчь, и отвчала:
— Ты про Плоскова? Полно, полно. Да разв онъ пишетъ въ газеты? Достаточно того, что прочиталъ, да вотъ прислалъ намъ, чтобы порадовать тебя.
— А я вамъ говорю, что пишетъ. Самъ мн разсказывалъ, что пишетъ, и даже деньги за это получаетъ. Тутъ какъ-то была его статья о пенсіонной касс для служащихъ въ частныхъ банкахъ, потомъ о собачьихъ намордникахъ, лтомъ онъ также писалъ о происшествіи, когда съ позда на Финляндской желзной дорог солдатъ свалился.
— Скажи на милость, я и не знала, что онъ пишетъ! дивилась Дарья Терентьевна.
— Въ томъ-то и дло, маменька, что вы многаго, очень многаго про него не знаете, таинственно улыбнулась Люба.
— A ты ужъ успла узнать про него всю подноготную? Хвались, хвались. Есть чмъ хвалиться! воскликнула Дарья Терентьевна.
— Такъ что-жъ изъ этого? Ничего нтъ худого. По крайней мр, я не имю о немъ превратнаго понятія. Вотъ и о его писаніи. Знаю, что онъ отъ газетъ когда тридцать рублей въ мсяцъ получитъ, когда сорокъ за свое писаніе.
— Ну, велики-ли эти деньги! Изъ-за хлба на квасъ.
— Ну, все-таки деньги. А вы вдь его чуть не нищимъ считаете.
— Вовсе я его нищимъ не считаю, а что онъ человкъ безъ средствъ, то это врно. Но все-таки спасибо ему, что онъ про тебя такъ…
— Ага! Теперь спасибо! А передъ спектаклемъ чуть изъ дома не выгнали. Человкъ и букетъ, и похвалу въ газетахъ… полное рвеніе ко мн… а вы смотрите на него, какъ на какого-то…
Люба не договорила.
— Да ужъ полно теб, полно… Будетъ… Достаточно… сказала Дарья Терентьевна.
— Вотъ прідетъ онъ къ намъ, такъ должны будете загладить свой проступокъ и хорошенько поблагодарить его, продолжала Люба.
— А разв онъ прідетъ?
— Да какъ-же… А кота-то привезетъ.
Къ обду пріхалъ изъ своей конторы Андрей Иванычъ и ему была показана статья въ газет.
— Читалъ… отвтилъ онъ, улыбаясь. — Сегодня ужъ и такъ мн со всхъ сторонъ суютъ эту газету. Былъ на бирж — и тамъ показывали. Мукосевъ показывалъ. Вдь это все — Плосковъ, говорятъ. Онъ и актеръ, онъ и газетный строчила. Вотъ за букетъ-то надо будетъ замолвить объ немъ два словечка директорамъ. Жалованья ему прибавили, такъ пусть хоть наградку какую-нибудь поосновательне посл новаго года дадутъ.
— Не нравится мн вотъ только, что онъ — пролазъ, замтила Дарья Терентьевна.
— сть получше хочетъ — оттого и пролазъ. Теперь только пролазы и живутъ.
Хвалебной газетной замтк Люба придавала особенное значеніе. Она вырзала замтку и налпила ее въ альбомъ, въ который ей въ разное время вписывали свои автографы въ стихахъ и въ проз ея подруги, а также и нкоторые молодые люди, посщавшіе ихъ домъ.
На слдующее утро Люба, видя, что мать въ благодушномъ состояніи, подсла къ ней, поцловала ее, завела разговоръ издалека, чуть-ли не объ Адам и Ев, и вдругъ съхала на Плоскова. Черезъ нсколько времени она спрашивала мать:
— А что, маменька, ежели-бы онъ ко мн посватался?
Мать испуганно посмотрла на нее и сказала:
— И изъ головы вонъ выбрось.
— Да отчего-же! Вдь вы сами теперь видите, что онъ человкъ хорошій, привязанный къ нашему дому.
— Съ голоду съ нимъ помрешь, вотъ отчего.
— Ужъ и съ голоду! Вдь онъ хорошее жалованье получаетъ, да и такъ зарабатываетъ въ разныхъ мстахъ. Ну, не будемъ мы жить богато, а съ голоду все-таки не помремъ.
— Брось, брось говорить объ этомъ. Ты глупа и ничего не понимаешь. Замужество — не шутка. Тутъ не двоимъ надо жить… Пойдутъ дти.
— Но вдь вы дадите-же за мной приданое.
— А приданое прожить и опять глазами хлопать? Нтъ, ужъ ты оставь.
Люба умолкла. Изъ словъ матери она однако замтила, что та ужъ гораздо мягче говорила про Плоскова, и это нсколько ее утшило. Теперь сбиралась она поговорить объ этомъ-же предмет съ отцомъ и искала случая.

XXIII.

Марья Терентьевна окончательно настояла, чтобы Люба не участвовала въ спектакляхъ кружка Кринкиной или банковскихъ чиновниковъ, какъ его называла сама Дарья Терентьевна. Въ день появленія рецензіи въ газет режиссерствующій офицеръ Луковкинъ прізжалъ къ Битковымъ, разсыпался въ похвалахъ таланту Любы и просилъ ее отъ имени кружка пріхать къ Кринкиной для совщанія и выбора пьесъ для втораго спектакля, но его поблагодарили за любезное приглашеніе и играть Люб все-таки не дозволили. Возможность видться съ Плосковымъ у Кринкиной и на репетиціяхъ для Любы пресклась. Люба скучала о Плосков. Пять дней она уже не видала его. Ложась спать, она два раза даже плакала. Приходилось изыскивать новыя средства для свиданія съ нимъ. Она уже собиралась писать ему въ банкъ записку и просить его, чтобы онъ приходилъ въ субботу ко всенощной въ домовую церковь, куда она обыкновенно ходила съ матерью къ службамъ, но пріхавшій изъ своей конторы къ обду ея отецъ за столомъ сказалъ:
— Ахъ, да… Сегодня у меня въ контор опять Плосковъ былъ и просилъ позволенія сегодня вечеромъ привезти къ намъ общаннаго кота.
Люба вспыхнула и нагнулась къ тарелк, Дарья Терентьевна покосилась на нее, насмшливо, улыбнулась и произнесла:
— Влзаетъ, влзаетъ этотъ молодчикъ къ намъ въ домъ… Радъ, что случай есть.
— Да вдь сами-же вы ршили взять кота, пробормотала Люба.
— Ну, котъ-то тутъ послднее дло. Это только предлогъ, чтобы пріхать къ намъ.
— А хоть-бы и такъ? Другіе-бы дорожили тмъ, что ихъ такъ, цнятъ и стараются имъ услужить.
— Не такого онъ сорта, чтобъ имъ дорожить.
Люба покачала головой и съ дрожаніемъ въ голос сказала:
— Нтъ ему у васъ выслуги.
— Да и не будетъ въ томъ смысл, въ которомъ онъ хочетъ. Вдь я понимаю, чего онъ хочетъ. Вотъ ежели-бы Корневъ кота привезъ, да добивался-бы выслуги….
— Что такое Корневъ! Кутила, пьяный человкъ. Только что богатъ. Говорятъ, у него на сторон куча дтей.
— Ну, это не теб разбирать! строго проговорила Дарья Терентьевна.— Ты двушка и не должна этого понимать.
— Да мн сама Кринкина показывала со сцены въ дырочку занавса его мадамъ въ первомъ р.яду стульевъ.
— Молчи, срамница! А Кринкину за такіе разговоры съ двушкой слдовало-бы за хвостъ да палкой…
— Ну, довольно, довольно, оставьте… остановилъ мать и дочь Андрей Иванычъ и перемнилъ разговоръ на другую тему.
Вообще онъ былъ сегодня въ благодушномъ состояніи, шутилъ, сбирался устроить пикникъ при зимней первопутк гд-нибудь за городомъ въ ресторан и общался пригласить молодежь для танцевъ.
Посл обда онъ, по обыкновенію, закурилъ сигару и легъ у себя въ кабинет отдохнуть на диван, все еще развивая сидвшей около него Дарь Терентьевн свою мысль о пикник.
— Нельзя… Надо дочь потшить чмъ-нибудь, да и самимъ встряхнуться слдуетъ, говорилъ онъ.
Дарья Терентьевна ни одобряла, ни порицала мысли о пикник, когда же она вышла изъ кабинета, Люба, прислушивавшаяся къ ихъ разговору изъ другой комнаты, тотчасъ-же вошла въ кабинетъ. Видя отца въ веселомъ настроеніи духа, она ршилась узнать его мнніе о Плосков.
— Не спите еще? спросила она, подойдя къ дивану, поцловала отца и сла у него въ ногахъ.
Голосъ ея дрожалъ.
— Вотъ маменька все бранитъ Плоскова… А, ей-ей, онъ человкъ не дурной и даже очень хорошій, начала она.— Вдь вы не тхъ мыслей, что маменька?
Отецъ пристально посмотрлъ на нее и отвчалъ:
— Да, разумется, я не бранію его. За что бранить искательнаго любезнаго человка? А только скажу, что теб не слдуетъ съ нимъ кокетничать.
— Да разв я съ нимъ кокетничаю?
Голосъ Любы еще боле дрогнулъ, Андрей Ивавычъ приподнялся на локт и еще пристальне взглянулъ на дочь.
— Ты что это такъ… Какъ будто ни въ тхъ, въ схъ?.. произнесъ онъ.— Посмотри мн прямо въ глаза.
Люба потупилась.
— Мн, папенька, его жалко. Почемъ знать…
Она не договорила. Отецъ спустилъ ноги съ дивана и слъ..
— Эге! протянулъ онъ.— Да ты никакъ и въ самомъ дл?..
Онъ тоже не договорилъ.
— Нтъ, я, папочка, ничего, но мн знать хочется… чтобы вы сдлали, ежели-бы Плосковъ ко мн посватался? — нсколько смле спросила Люба.
Отецъ поднялся съ дивана и заходилъ по кабинету, усиленно пыхтя сигарой. Люба продолжала сидть потупившись.
— Да у тебя разв ужъ былъ съ нимъ какой-нибудь разговоръ объ этомъ? — спросилъ онъ наконецъ.
— Былъ…— чуть слышно прошептала Люба.
— И теб онъ нравится?
— Нравится.
— Вотъ ужъ этого я не ожидалъ такъ скоро!— возвысилъ голосъ Андрей Иванычъ, продолжая ходить по кабинету.
— Да вдь ужъ я, папенька, съ нимъ давно знакома, я еще лтомъ съ нимъ очень часто видалась въ Озеркахъ на музык. Онъ подходилъ къ намъ сколько разъ и маменька тогда ничего… Я, папенька съ нимъ на каждомъ танцовальномъ вечер въ вокзал по нскольку разъ танцовала. Мазурку танцовала… Одно только, что лтомъ онъ не бывалъ у насъ въ дом…
Андрей Иванычъ слушалъ и соображалъ. Черезъ нсколько времени онъ произнесъ:
— Нтъ, Люба, не того… Нтъ, надо погодить.
— То есть, что это значитъ: погодить? спросила она.
— Ты сама знаешь что… Надо погодить… Можетъ быть, найдется кто-нибудь и повидне… Я :не отказываю теб въ конецъ, но надо погодить. Плосковъ не уйдеть. Ежели не найдется другаго, то… Но…
Андрей Ивановичъ путался въ рчи. Признаніе Любы для него было неожиданностью.
— Вдь ты привыкла къ роскоши. Ну, посуди сама, какъ онъ тебя будетъ содержать на свое жалованье? продолжалъ Андрей Иванычъ.— Вдь, это, это…
— Возьмите его къ себ въ контору бухгалтеромъ. Вдь у васъ бухгалтеръ Михаилъ Семенычъ четыре тысячи получаетъ, такъ вотъ на мсто Михаила Семеныча…
— Нтъ, Люба, ты Богъ знаетъ, что говоришь. Такъ нельзя… Надо подождать… Ты покуда выброси все это изъ головы, честью тебя прошу, выброси изъ головы..
Люба заплакала.
Въ это самое время въ прихожей раздался звонокъ. Черезъ нсколько времени, въ кабинетъ заглянула горничная и сказала:
— Барышня, вы здсь? А я васъ ищу, ищу… Тамъ господинъ Плосковъ кота мамаш привезли, но мамаша ваша отдохнуть легли. Какъ прикажете: потревожить мамашу или подождать, а вы выйдете къ господину Плоскову?
Люба быстро отирала слезы платкомъ и молчала.
— Сейчасъ мы вмст выйдемъ. Попроси господина Плоскова въ гостиную, отвчалъ за нее Андрей Иванычъ.
— Да они ужъ и такъ въ гостиной, отвчала горничная, уходя изъ кабинета.
Андрей Иванычъ подошелъ къ дочери и поцловалъ ее въ голову.
— Ну, поди къ себ, умойся посл слезъ и потомъ выходи въ гостиную. Я тамъ буду, сказалъ онъ дочери ласково и прибавилъ:— Вотъ ужъ не кстати, такъ не кстати пожаловалъ этотъ Плосковъ съ своимъ котомъ!.. Да вотъ еще что… Скажи матери, чтобы она вышла въ гостиную. Вдь котъ-то для нея принесенъ.
Андрей Иванычъ крякнулъ, взглянулъ на себя въ зеркало, сдлалъ спокойное лицо, обдернулъ домашній пиджакъ и вышелъ изъ кабинета.

XXIV.

Плосковъ привезъ кота въ корзинк. Вынувъ его изъ корзинки еще въ передней, онъ внесъ его въ гостиную и, посадивъ рядомъ съ собой на стулъ, началъ гладить въ ожиданіи прихода хозяевъ, но котъ, видя незнакомую ему обстановку, соскочилъ со стула и запрятался подъ диванъ. Плосковъ началъ вызывать кота изъ-подъ дивана, шепча ‘кисъ-кисъ-кисъ’. Котъ не выходилъ. Плосковъ опустился на колна и ползъ доставать кота изъ-подъ дивана. Въ такомъ положеніи засталъ Плоскова вошедшій въ гостиную Андрей Иванычъ.
— Что это вы? Что это вы? заговорилъ Андрей Иванычъ при вид ползающаго по полу Плоскова.
— Виноватъ-съ… вскочилъ съ пола Плосковъ. Котъ ушелъ подъ диванъ, а я хотлъ Дарь Терентьевн собственноручно его поднести. Мое почтеніе, многоуважаемый Андрей Иванычъ.
— Здравствуйте, здравствуйте, батенька, но только напрасно вы сами подъ диванъ лазали. Сейчасъ я скажу человку и онъ вытащитъ кота.
Андрей Иванычъ позвонилъ, а самъ косился на Плоскова. Плосковъ пріхалъ запросто, вечеромъ, а между тмъ былъ во фрак и въ бломъ галстук.
‘Ужъ не хочетъ-ли онъ сегодня предложеніе длать и просить руки Любы, что въ такомъ парад? мелькнуло у него въ голов.— Но что я скажу ему? Вдь нельзя-же Любу выдавать за него’.
Кота вытащили изъ-подъ дивана. Плосковъ взялъ его уже на руки и не выпускалъ изъ рукъ. Котъ былъ дйствительно большой, черный съ блыми лапками и блой мордой. Андрей Иванычъ взглянулъ на кота и сказалъ:
— Ахъ, черный котъ-то? А вы сказали намъ тогда, что срый, сибирскій.
Плосковъ смшался.
— Да… Но я, изволите-ли видть, не подробно распросилъ… Это котъ однихъ моихъ знакомыхъ… заговорилъ онъ.— Они узжаютъ изъ Петербурга и просили меня передать его въ хорошія руки.
Въ гостиную вошла Даръя Терентьевна. Плосковъ бросился къ ней.
— Вотъ-съ, позвольте вамъ преподнести общаннаго звря, Дарья Терентьевна, пробормоталъ онъ, подавая ей кота.
— Черный? въ свою очередь воскликнула Дарья ‘Терентьевна.— А вы говорили намъ, что срый, сибирскій. Къ чернымъ-то я особеннаго пристрастія не имю.
Плоскову пришлось опять оправдываться.
— Простите ужъ. Просто это вышло по недоразумнію. Я не вполн справился у моихъ знакомыхъ. Мн помнилось, что они говорили о сромъ кот, а котъ онъ оказался чернымъ, заговорилъ онъ.
— Черные никогда не бываютъ добродушными.
Дарья Терентьевна, однако, взяла на руки кота и принялась его гладить.
— Вы говорили, что онъ лапку даетъ и служитъ? спрашивала она и стала просить у кота лапку, но тотъ не давалъ.
— Да мн говорили, что онъ и лапку подаетъ и служитъ, но теперь онъ, очевидно, будетъ дичиться въ чужомъ дом и его не скоро заставишь.
Плосковъ искалъ глазами Любу, но Люба не выходила. Разговоръ у него съ отцомъ и матерью Любы не клеился, да и не о чемъ было говорить. Дарья Терентьевна все-таки поблагодарила его за кота, поблагодарила и за хвалебную рецензію объ игр Любы въ спектакл.
— Я не знала, что вы пишите, сказала она.
— Пишу-съ. Это даетъ мн нкоторую заработку, которая служитъ подспорьемъ, отвчалъ Плосковъ.
— Конечно вамъ спасибо, но все-таки не слдовало такъ расхваливать двушку. Вдь это можетъ ей окончательно голову вскружить, прибавилъ Андрей Иванычъ.— Ну, какая она актриса!
— Съ дарованіемъ-съ, съ большимъ дарованіемъ…. Этого никто не отрицаетъ. Я отдалъ ей только должную дань и нисколько не преувеличивалъ, проговорилъ Плосковъ и, обрадовавшись, что рчь идетъ о Люб, спросилъ: — а гд-же Любовь Андревна? Ее нтъ дома?
— Дома, дома… Но не знаю, что она не выходитъ. Врно она въ своей комнат. Не знаю, сказали-ли ей объ васъ. Сейчасъ я ее позову.
Андрей Иванычъ поднялся со стула и направился къ Люб, дабы посмотрть, достаточно-ли она успокоилась отъ слезъ, дабы выйти къ Плоскову, но на порог изъ гостиной въ другую комнату встртился съ Любой. Глаза ея были еще красны и Плосковъ, поздоровавшись съ ней, сразу замтилъ, что она плакала.
— Здоровы-ли вы, Любовь Андреевна? На мой взглядъ, вамъ что-то не по себ? спросилъ Плосковъ Любу.
— Да… У меня что-то голова болитъ. Съ утра болитъ, отвчала та и погладила кота, прибавивъ:— Я думаю, наши-то коты его бить будутъ.
Разговоръ не клеился. Поговорили о о кот и умолкли. Плоскову приходилось попрощаться и уходить, но онъ поднялся со стула и приложилъ руку жъ груди. Лицо его было блдно и покрыто красными пятнами. Съ дрожаніемъ въ голос онъ произнесъ:
— Многоуважаемые Андрей Иванычъ и Дарья Терентьевна, я ршаюсь на отчаянный подивгъ, хотя и въ смутной надежд на успхъ. Я люблю вашу дочь Любовь Андреевну и прошу у васъ ея руки. Я… Я… И она тоже… Мы любимъ другъ друга взаимно.
Онъ опустился на одно колно. Дарья Терентьевна ахнула. Люба сидла потупившись, Андрей Иванычъ быстро вскочилъ со стула и бросился поднимать ІІлоскова.
— Полноте, полноте… Что вы! заговорилъ онъ, стараясь припомнить его имя и отчество.— Полноте господинъ Плосковъ. Зачмъ это?
— Я прошу присудить меня къ жизни или къ смерти, оттого я и преклоняю колна. Оставьте меня, дайте мн простоять такъ до окончанія приговора,. продолжалъ Плосковъ.
— Не хорошо такъ… Встаньте… Могутъ войти люди… Прошу васъ, встаньте… Поговоримъ сидя, суетился около Плоскова Андрей Иванычъ и, поднявъ его, посадилъ на стулъ.
Люба въ это время плакала.
— Не реви! Чего ты! раздраженно крикнула на нее Дарья Терентьевна и, обратясь къ Плоскову, сказала:— Ахъ, господинъ Плосковъ, какой вы переполохъ вносите въ нашъ домъ. Жениться на двушк… Вы думаете, это шутка? А чмъ вы жить будете, позвольте васъ спросить? Вдь Люба привыкла къ роскоши. Она вонъ на своихъ лошадяхъ разъзжаетъ…. У насъ шесть человкъ прислуги… А выдетъ за васъ, такъ что она будетъ длать? Глазами хлопать? Или опять или подъ крыло къ родителямъ?
— Постой, Дарья Терентьевна, не горячись, надо спокойно… останавливалъ ее Андрей Иванычъ.
— Я имю настолько средствъ, чтобъ содержать жену, я служу, получаю приличное жалованье, имю побочныя заработки, заговорилъ Илосковъ, но Андрей Иванычъ и его перебилъ.— Позвольте… Дайте мн высказаться… Виноватъ… Я забылъ ваше имя, и отчество…
— Виталій Петровичъ!..
— Милйшій Виталій Петровичъ! Я убжденъ, что не въ роскоши счастье, врю, что вы настолько имете средствъ, чтобы прилично содержать жену, но сколь мн ни прискорбно это, но простите, долженъ отказать вамъ въ рук Любы и прямо изъ-за ея молодости. Люба еще молода, мы еще не думаемъ выдавать ее замужъ, мы еще не привыкли къ этой мысли.
Плосковъ поднялся и выпрямился.
— Стало быть, все кончено и приговоръ подписанъ? глухимъ голосомъ спросилъ онъ.
— Видите-ли, я вамъ отказываю теперь, но можетъ быть не откажу потомъ, черезъ годъ, черезъ полгода, когда вы, такъ сказать, возобновите вашу просьбу. Прежде всего дайте намъ подумать, дайте намъ сообразить, дайте намъ привыкнуть къ вамъ.
— Такъ полгода ждать? Но вдь мы за это время умремъ съ печали.
— Зачмъ умирать! Отъ любви никто не умираетъ, но надо подождать. Дайте намъ подождать…
— Прощайте… Прощайте, Любовь Андреевна… произнесъ Плосковъ.
— Виталій! взвизгнула Люба и бросилась къ Плоскову на шею.
— Любовь! Да что-же ты это длаешь! закричала на нее Дарья Терентьевна и оттащила Любу въ то самое время, когда тотъ покрывалъ щеку Любы поцлуями.
Плосковъ направился изъ гостиной въ прихожую. Андрей Иванычъ схватился за голову. Люба, вырвавшись изъ рукъ матери, упала внизъ лицомъ на диванъ и истерически плакала.

XXV.

— Ну, не нахалъ-ли онъ! кричала Дарья Терентьевна, посл ухода Плоскова.— Вдь этого-то я и ожидала! Этого-то я и опасалась! Оттого-то мн и были противны эти репетиціи съ спектаклемъ.
Андрей Иванычъ только отдувался и разводилъ руками, но въ отвтъ на слова жены и онъ произнесъ:
— Противны, а сама дозволила играть. Просила даже меня, чтобъ я ей разршилъ.
— Да вдь кто-жъ это зналъ, что разразится дло на этомъ мальчишк! Я полагала, что она тамъ себ хорошаго, основательнаго жениха найдетъ. Думала про Корнева…
— Да разв Корневъ основательный? Сынъ богатаго отца, но за то кутилишка.
Люба не возражала и продолжала плакать. Изъ гостиной она перешла въ свою комнату и заперлась тамъ. Мать нсколько разъ стучалась къ ней, но она не отворяла.
‘Господи. Боже мой! не налась-бы чего? Нынче вонъ все двушки изъ-за озорничества спички дятъ и кислоту пьютъ’, думала она и отправилась за Андреемъ Ивановичемъ.
— Ну, откуда у ней тамъ срныя спички или кислота? У насъ срныхъ-то спичекъ и въ завод нтъ, отвчалъ Андрей Иванычъ.
— Срныхъ спичекъ нтъ, такъ ножницы есть, ножикъ… Тутъ вдь не такъ отъ любви, какъ отъ озорничества.
Дарья Терентьевна тряслась, какъ въ лихорадк. Андрей Иванычъ и самъ струсилъ и отправился требовать, чтобы двери были отворены.
— Отвори, Люба! Что это за безобразіе на ключъ одной запираться! кричалъ онъ.
Отвта не послдовало.
— Батюшки! Да ужъ жива-ли? Она не отвчаетъ! взвизгнула Дарья Терентьевна.
— Отвори, говорятъ теб, не длай скандала! А то я велю двери съ петлей снять! продолжалъ Андрей Иванычъ.
— Можете, что хотите длать… послышался голосъ Любы.
— Жива… перевела духъ Дарья Терентьевна.
— Конечно-же жива… пробормоталъ Андрей Иванычъ, и самъ обрадовавшись, что услыхалъ голосъ дочери, сталъ ее уговаривать:— Пусти-же меня переговорить съ тобой. Я хочу переговорить… Ты вдь не такъ меня поняла, когда я говорилъ съ Плосковымъ.
Щелкнулъ замокъ. Люба отперла дверь, но когда отецъ и мать вошли въ комнату, она бросилась на постель и отвернулась къ стн. Андрей Иванычъ тотчасъ-же вынулъ ключъ изъ замка и спряталъ его въ карманъ.
— Ты не такъ меня поняла, сказалъ онъ.— Я вдь Плоскову въ окончательной форм не отказывалъ, а сказалъ только, что надо подождать.
— Чего-же ждать-то? Вдь мн ужъ двадцать-первый годъ, послышался отвтъ Любы.
— Ну, такъ что-жъ изъ этого? Окажите на милость какая старуха! И наконецъ, мы вдь его еще не знаемъ. Что онъ такое? Кто онъ такой?
Андрей Иванычъ всячески хотлъ смягчить свой отказъ, но Дарья Терентьевна перебила мужа.
— Какъ не знаемъ? Все знаемъ, проговорила она.— Самъ-же ты разсказывалъ намъ, что давно знаешь его отца-маклера, справлялся и сколько этотъ Плосковъ жалованья получаетъ въ банк, а просто онъ не пара ей. Ну, посуди сама, Любушка, какая это для тебя пара? Разв это партія! Вдь ты двушка не бдная, мы, выдавая тебя замужъ, хотимъ наградить хорошо, а тутъ ни съ того ни съ сего за человка, у котораго ни кола, ни двора.
— Да вдь наградить-то меня все-таки хотите.. Вотъ когда наградите, тогда и будетъ у него колъ и дворъ, сквозь слезы отвчала Люба.
Отецъ подошелъ къ ней, дотронулся до нея рукой и сказалъ:
— Успокойся. Перемелется — все мука будетъ. Встань, умойся и пойдемъ пить чай.
Къ чаю, однако, Люба не вышла. Дарья Терентьевна сама снесла ей чашку чаю съ булками и поставила на столъ, но Люба не прикоснулась къ чаю. Въ дом сдлалось уныніе. Андрей Ивановичъ хотлъ посл чаю хать въ клубъ, такъ какъ его ждали тамъ на партію винта, но не похалъ. Онъ бродилъ по комнатамъ и отдувался. Ему попался черный котъ привезенный Плосковымъ, тоже бродившій по комнатамъ и приглядывавшійся къ новому мсту. Битковъ съ сердцемъ пнулъ его ногой.
Часовъ въ одиннадцать вечера у Битковыхъ, по заведенному порядку, ставили на столъ холодный ужинъ. Люба не вышла и къ ужину. Пришлось ложиться спать. Передъ отправленіемъ въ спальню, Дарья Терентьевна зашла въ комнату дочери. Люба не спала, лежала съ отрытыми глазами, все еще заплаканными, и съ носовымъ платкомъ въ рук, но при вход матери отвернулась къ стн.
— Какъ это хорошо поступать такъ съ матерью, которая отъ тебя души въ себ не чаетъ и хлопочетъ о твоемъ-же благ! сказала она, стараясь вызвать Любу на разговоръ, но та молчала.
— Прощай… Я спать иду…
Отвта не послдовало.
Дарья Терентьевна молча перекрестила ее и удалилась.
Ночью Дарья Терентьевна спала тревожно и, просыпаясь, раза три ходила въ комнату дочери. Въ первый разъ она нашла дочь читающею книгу въ постели, два другіе раза уже спящею. Дарья Терентьевна оба раза замтила, что дочь бредила. Плохо спалось и Андрею Ивановичу.
— Ну, что? спросилъ онъ жену, когда та вернулась въ спальню.
— Скажите на милость, какую дурь на себя напустила! Вся горитъ и бредитъ, отвчала та.
— Про него бредитъ?
— Разобрать нельзя, что бормочетъ, но бредитъ.
На другой день Люба не вышла и къ утреннему чаю, одлась и опять легла въ постель.
— Больна ты, что-ли? спросила ее мать входя въ ея комнату.
— Ахъ, Боже мой! Да разв можетъ быть человкъ здоровъ, ежели у него всю жизнь разбили!
— Ты изъ пьесъ да изъ романовъ-то словами не говори, а лучше поздоровайся съ матерью.
— Пріятно-ли мн съ вами здороваться, если вы явный врагъ мой.
Люба заплакала.
— Ну, что я буду длать съ этой своенравной двченкой! всплеснула руками Дарья Терентьевна и вышла изъ комнаты Любы.
Завтракать Люба попросила принести ей горничную, немножко пола, а посл завтрака принялась писать Плоскову записку, то и дло поглядывая на дверь, опасаясь, чтобы не вошла мать, такъ какъ отецъ вынутый вчера изъ дверей ключъ все еще не возвращалъ и запереться въ комнат было невозможно.
Въ записк Люба написала:
‘Милый и дорогой Виталій! Посл вчерашняго я на все ршилась. Я убгу изъ дома и мы повнчаемся тайно. Устраивай это все какъ можно скоре и пришли черезъ горничную отвтъ. Пришла-бы къ теб сама въ банкъ, но боюсь встртиться тамъ съ папашей. Вдь онъ часто у васъ въ банк бываетъ. Посл завтра буду у всенощной въ гимназіи, ежели маменька не навяжется со мной, а навяжется, то не пойду, потому что тогда ужъ будетъ невозможно переговорить съ тобой. Алчу и жажду тебя видть… Но гд? Гд? Прощай, мой дорогой. Цлую тебя заочно, Твоя Л.’.
Написавъ записку, Люба дала горничной деньги и просила ее переслать эту записку къ Плоскову въ банкъ съ посыльнымъ.

XXVI.

— Все еще лежитъ? Все еще не успокоилась? спросилъ Андрей Иванычъ у жены про дочь, когда вернулся изъ конторы домой обдать и не увидалъ встрчавшей его, обыкновенно, дочери.
— Лежитъ. Гд успокоиться! Давеча вставала она съ постели, что-то пописала, но изъ комнаты своей не выходила, отвчала Дарья Терентьевна.— Завтракъ носили ей въ ея комнату, но она только чуть чуть до него дотронулась.
— Не на шутку должно быть нравится парень, покачалъ головой Андрей Иванычъ.
— На стну лзетъ. Но не понимаю, что она въ этомъ Плосков нашла хорошаго! Не диво еще, если-бы красавецъ былъ, а то самый обыкновенный.
— Понравится иногда и сатана лучше яснаго сокола. А все-таки это ужасно непріятно.
— Да ужъ какая пріятность! Бда… Вотъ не было-то печали, такъ черти накачали, прости Господи! вздохнула Дарья Терентьевна и прибавила:— Ты знаешь, она не на шутку больна, горничная разсказываетъ, про нее, что давеча хининъ принимала. Зайди къ ней, посмотри — и теперь лежитъ съ компресомъ на голов.
— Гм… Ты давеча сказала, что она писала что-то. Ужъ не письмо-ли Плоскову? задалъ вопросъ Андрей Иванычъ.
— А что ты думаешь? Съ нея станется. Вотъ надо горничную спросить, не посылала-ли она ее письмо въ почтовый ящикъ опускать.
Выла спрошена горничная, но та наотрзъ отперлась.
— Да ты говори правду! крикнулъ на нее Андрей Иванычъ.
— Нтъ, нтъ, баринъ. Я говорю правду. Съ чего-же мн скрывать?
Андрей Иванычъ вошелъ въ комнату Любы. Люба лежала съ книгой въ рукахъ и компресомъ на голов.
— Здравствуй, сказалъ онъ.— Больна?
— Еще-бы быть здоровой! отвчала Люба, не перемняя свою положенія.— Погодите, еще чахотка будетъ, въ гробъ уложите.
— Ну, ну… Изъ-за всякаго мальчишки да еще чахотка! пробормотала мать.
— Ежели больна, то не послать-ли за докторомъ? участливо спросилъ отецъ, прикладывая свою руку жъ голов дочери.
— Доктора отъ этихъ болзней не лечатъ, вздохнула та.
— Пойдемъ обдать.
— Не могу.
Люба не вышла и къ обду. Обдъ послали ей въ ея комнату. Вмст съ обдомъ горничная подала ей и записку отъ Плоскова.
— Баринъ самъ принесли и на черной лстниц отвта дожидаются.
Люба быстро разорвала конвертъ. Плосковъ писалъ:
‘Милая, добрая, сердечная, безконечно дорогая Любочка! Записочка твоя оживила меня и указываетъ путь къ счастью. Люба любитъ меня! Люба ршается быть моею! Люба согласна уйти изъ-подъ родительскаго крова и обвнчаться со мной тайно! Ангелъ безцнный! Сегодня знаменательный день въ моей жизни. Бжимъ, бжимъ и обвнчаемся! Но для этого надо непремнно твое метрическое свидтельство. Добудь непремнно метрическое свидтельство — и тогда я изберу какую-нибудь дальнюю церковь, чтобы намъ внчаться. Но на письм переговариваться трудно. Завтра буду у всенощной въ гимназіи и стану ждать тебя, но ежели ты ко всенощной почему-нибудь не придешь, то приходи послзавтра въ часъ дня въ Пассажъ. Тамъ мы и переговоримъ. Посылаю теб милліонъ поцлуевъ и жду отвта. Твой Виталій’.
Люба читала записку и мнялась въ лиц. Сердце учащенно билось, красными пятнами покрывались ея блдныя щеки, глаза искрились. Прочитавъ записку, она хотла поцловать ее, но увидала горничную, которая стояла тутъ-же и ждала отвта, удержалась и спрятала письмо въ карманъ.
— Что-же сказать барину-то? Онъ стоитъ на черной лстниц.
— Скажите, что все будетъ исполнено, поспшно отвтила Люба.
Горничная ушла. Люба еще разъ перечитала, записку и прижала ее къ губамъ.
‘Метрическое свидтельство… Господи! Да гд-же хранится у папеньки мое метрическое свидтельство? прошептала она.— Ежели въ контор въ желзномъ сундук, то какъ его оттуда достать! Ни за что не достанешь… Да ежели и въ письменномъ стол въ кабинет, то тоже не достанешь, мелькнуло у ней въ голов. Неужели ломать замокъ? Вдь это ужасъ что такое’!
Посл обда, Андрей Иванычъ, по обыкновенію, удалился къ себ въ кабинетъ полежать на диван. Пришла Дарья Терентьевна и опустилась на диванъ въ ногахъ мужа. Андрей Иванычъ курилъ. Она сидла молча, но наконецъ спросила:
— Думаешь, все это обойдется? Вдь совсмъ двка закусила удила. Рветъ и мечетъ.
— Ничего не знаю… Ршительно ничего не знаю… вздохнулъ Андрей Иванычъ.
— Боюсь, какъ-бы на самомъ дл не захворала въ серьезъ. И жалко-то ее, да и нельзя согласиться на то чего она хочетъ.
— Ну, положимъ, что согласиться-то можно. Гд нынче такихъ особенныхъ-то жениховъ найдешь! Вдь и то сказать, не каторжный онъ.
— Ты, кажется, сдаешься? Нтъ, нтъ… Этого нельзя… замахала руками Дарья Терентьевна.— Чмъ имъ жить будетъ? Помилуй…
— Ничего я покуда не сдаюсь, а говорю, что ежели она долго не успокоится — и, въ самомъ дл, хворать начнетъ. Зачмъ-же, въ самомъ дл, быть врагомъ дочери? А что насчетъ того, что чмъ имъ жить — поможемъ какъ-нибудь. Все-таки вдь жалованье получаетъ онъ, съ наградами-то тысячи дв съ половиной иметъ. Ну, положимъ, ежели не выдавать ей на руки ея приданныхъ двадцать тысячъ, а положить-только на ея имя, чтобы она пользовалась процентами — вотъ ужъ у нихъ еще тысяча рублей есть.
— Ахъ, Андрей Иванычъ, что ты говоришь! опять вздохнула Дарья Терентьевна.
— Я говорю про крайній случай.
— И въ крайнемъ случа не хорошо. Дв съ половиной тысячи да одна — три съ половиной. Ну, что такое три съ половиной тысячи, ежели у нихъ дти пойдутъ!
— Ахъ, Боже мой! Да вдь подвигаться по служб-то будетъ. Ну, похлопочемъ за него…
— Андрей Иванычъ, да ты, кажется, ужъ совсмъ?..
— Ничего я не совсмъ.
— Какъ не совсмъ? Ты такъ спокойно. Нтъ, нтъ… Люба привыкла къ роскоши.
— Ну, у себя въ контор дамъ ему занятія. Въ банк, онъ днемъ, а у меня по вечерамъ.— Помощникъ бухгалтера у меня есть-же и получаетъ тысячу двсти,— ну, вотъ это жалованье ему. Пусть трудится.
— Ахъ, не такого я себ прочу зятя!
— А какого-же? Чтобы съ неба звзды хваталъ?
— Андрей Иванычъ! Я съ тобой въ серьезъ, а ты въ шутку!..
— Да въ чемъ-же тутъ шутка-то?
— Ахъ, оставь пожалуйста.
Дарья Терентьевна надулась и вышла изъ кабинета мужа.

XXVII.

У Любы только и мыслей было, какъ-бы добыть свое метрическое свидтельство. Дло въ томъ, что она не знала даже, гд оно хранится. Задать объ этомъ вопросъ отцу, хоть-бы при другомъ разговор, она боялась, опасаясь, что отецъ догадается о задуманномъ ею план, и потому ршилась попытать мать, считая ее попростовате. Разговоръ о метрическомъ свидтельств Люба начала съ матерью издалека. Передъ сномъ, когда Дарья Терентьевна зашла къ Люб въ комнату, чтобы проститься, Люба, все еще лежавшая съ компресомъ на голов, спросила ее:
— А у васъ живо еще ваше метрическое свидтельство?
Дарья Терентьевна даже выпучила глаза отъ удивленія, до того вопросъ былъ неожиданъ.
— Мое метрическое свидтельство? повторила она.— А теб зачмъ? Зачмъ ты это спрашиваешь?
Люба улыбнулась, стараясь держать себя какъ можно хладнокровне, и отвчала:
— Да вотъ я сейчасъ читала въ книг про метрическое свидтельство. Потеряла одна дама свое метрическое свидтельство и черезъ это разныя хлопоты.
— Конечно-же живо. Оно у Андрея Иваныча.
— А мое? Вдь у меня тоже есть метрическое свидтельство?
— А какъ-же не быть? Тоже есть.
— И оно у папаши?
— Да.. да…
— А гд оно хранится?
— Вс бумаги у него хранятся въ контор, въ желзномъ шкапу. Тамъ и метрическія свидтельства, тамъ и купчія крпости и духовное завщаніе. Только съ чего ты это спрашиваешь?
— Да просто такъ.
‘Ну, изъ конторы, да изъ желзнаго шкапа мн ужъ никакъ не добыть метрическаго свидтельства’, ршила Люба и крпко опечалилась.
Ночью ей снилось метрическое свидтельство, снилось, какъ она ломаетъ гвоздемъ замокъ у желзнаго шкапа въ контор, но вдругъ входитъ отецъ и накрываетъ ее. Люба тотчасъ-же проснулась. Сердце ея усиленно билось, на лбу выступалъ потъ. Посл этого сна она съ трудомъ могла успокоиться.
Утромъ первыя ея мысли были также о метрическомъ свидтельств.
‘Господи! Да неужели-же нельзя обвнчаться безъ метрическаго свидтельства?!.’ мелькало у нея въ голов, а сердце такъ и сжималось болзненно.
На этотъ разъ Люба старалась уже казаться здоровою, такъ какъ она собиралась сегодня идти ко всенощной, дабы видться тамъ съ Плосковымъ. Передъ завтракомъ она надла на себя корсетъ, переодлась изъ блузы въ платье и вышла завтракать въ столовую.
— Лучше теб теперь? Поправилась? спросила ее мать.
— Да вамъ-то какое дло! раздраженно отвчала Люба.— Сами причина моей болзни и еще спрашиваете! Посл такой передряги люди никогда не поправляются, а не валяться-же мн цлый мсяцъ въ постели. Надо и воздуху понюхать. Сегодня, напримръ, я пойду ко всенощной.
— Ну, вотъ и отлично. Авось, Богъ тебя образумитъ. Помолиться никогда не мшаетъ. Пойдемъ вмст, и я съ тобой пойду.
Люба вспыхнула и отвчала:
— Вотъ съ вами-то я ужъ ни за что не пойду? Что это, въ самомъ дл, словно хвостъ, всюду сзади! И если-бы еще добрые родители были. А то въ болзнь вгоняютъ. Дайте мн одной-то отдышаться.
— Нтъ, ужъ одну я тебя ни за что не отпущу. Вдь ужъ я теперь догадываюсь. зачмъ ты ко всенощной идешь. Чтобы съ нимъ видться?
— А хоть-бы и съ нимъ?
— Да что ты, блены обълась, что-ли? Не пущу, ни за что не пущу, потому не желаю, чтобы ты съ нимъ видлась.
— Не убережете! сказала Люба и вышла изъ-за стола, не кончивъ завтрака.
Ко всенощной, однако, Люба не пошла и ршилась идти на свиданіе съ Плосковымъ завтра въ Пассажъ. Къ обду она опять не вышла, переодлась въ блузу и легла у себя въ комнат съ книжкой въ рук на постель. Отецъ, придя домой изъ конторы, по обыкновенію, зашелъ къ ней въ комнату поздороваться. Съ нимъ была и мать.
— Вотъ, сказала она указывая на дочь:— утромъ была человкъ человкомъ, выходила къ завтраку, а теперь раскапризилась и опять легла. А изъ-за чего раскапризилась-то? Изъ-за того, что я не пускаю ее сегодня одну ко всенощной, а хочу сама съ ней идти. Съ Плосковымъ, видишь ты, хочетъ тамъ видться и шушукаться, а я помха.
— Да вдь все равно не убережете, и не сегодня, такъ завтра буду съ нимъ видться, спокойно повторила свою угрозу Люба.
Андрей Иванычъ только покачалъ головой и пожалъ плечами. За обдомъ онъ сказалъ жен:
— Что-же это, однако, будетъ! Вдь такъ жить нельзя, ежели она не угомонится.
— Однако, не отдавать-же ее замужъ за перваго встрчнаго-поперечнаго! отвчала Дарья Терентьевна.
Такъ прошелъ еще день. На утро былъ праздникъ. Люба встала раньше обыкновеннаго, одлась съ утра и выходила къ утреннему чаю въ столовую.
— Къ обдн, что-ли, собралась? Пойдемъ ужъ хоть къ обдн-то вмст, сказала ей мать, стараясь быть сколь возможно ласкове.
— Не желаю, рзко отвчала дочь.
— Да брось ты свой ретивый характеръ, будетъ теб, угомонись.
— Бросьте вы сперва вашъ ретивый характеръ. Я своимъ ретивымъ характеромъ никому ничего не порчу, а вы мн жизнь портите, въ болзнь меня вгоняете, до отчаянія доводите.
— Ахъ, актриса, актриса! покачала головой Дарья Терентьевна.
— А вотъ увидите, какая актриса.
Къ обдн Дарья Терентьевна отправилась одна. Когда-же она явилась домой, Любы дома уже не было. Словно какой тяжелый камень опустился на грудь Дарьи Терентьенны. Руки и ноги у ней задрожали.
— Гд Люба? спросила она горничную.
— Ушли-съ… Полчаса тому назадъ ушли. Одлись и ушли.
— Куда?
— Да должно быть къ обдн.
— Что ты врешь! Ее въ церкви не было. Я даже молебенъ отстояла, всхъ мимо себя пропустила, а ее не видла.
— Должно быть, куда-нибудь въ другую церковь ушла.
— Господи! Да что-же это такое? Андрей Иванычъ! кричала, чуть не плача, Дарья Терентьевна и, когда тотъ вышелъ изъ кабинета съ газетой, сказала ему:— Вдь Любки-то дома нтъ. Она убжала.
— Какъ убжала? Куда? испуганно спрашивалъ Андрей Иванычъ.
— Да должно быть къ нему, подлецу.
— Что ты врешь! Она просто къ обдн ушла.
— Да не было ее у обдни въ нашей церкви.
— Ну, должно быть въ другую церковь.
— Да, да… Она говорила: все равно не убережете. Вотъ и не уберегли, не уберегли, не уберегли. И зачмъ только понесло меня одну къ обдн!
Дарья Терентьевна опустилась на стулъ и заплакала. Андрей Иванычъ утшалъ ее, что Люба у обдни, но и самъ тревожился.
Любу ждали къ завтраку, къ часу, но она не вернулась. Во второмъ часу сли за столъ, но ни мать, ни отецъ не могли сть отъ безпокойства. Пробило два часа, а Любы все не было. Не сказавшись, Люба ушла въ первый разъ.
— Андрей Иванычъ! Голубчикъ! Надо искать ее… Надо послать… Надо по горячимъ слдамъ… Надо самому теб хать къ Плоскову. Гд Плосковъ-то живетъ? Она непремнно у него, Боже мой, Боже мой! Что-же это такое! бормотала вся въ слезахъ Дарья Терентьевна,
Андрей Иванычъ и самъ трясся, какъ въ лихорадк.

XXVIII.

Изъ дома Люба вышла часу въ двнадцатомъ, а свиданіе съ Плосковымъ въ Пассаж назначено было въ часъ. Сдлала она это нарочно, дабы уйти въ то время, когда мать была у обдни. До часу ей еще порядочно пришлось походить по улицамъ. Улицы она избирала не многолюдныя: ходила по Итальянской за Пассажемъ, вокругъ Михайловскаго садика. Безъ пяти минутъ въ часъ она зашла въ Пассажъ. Въ Пассажъ она зашла съ Итальянской улицы. Плосковъ былъ уже тамъ. Онъ стоялъ около окна какого-то магазина и разсматривалъ выставленные товары. Люба до того обрадовалась, что чуть не бросилась ему на шею.
— Здравствуйте… Здравствуй… заговорила она, пожимая ему руки и мшаясь въ ты и вы.— Былъ у всенощной въ гимназіи? ждалъ меня? Я и хотла придти, да за мной маменька увязалась. Съ маменькой было-бы безполезно…
— Само собой. А я былъ, забрался еще до начала службы и вс глаза проглядлъ, отвчалъ Плосковъ.— Ну, что, не тяжело теб быть дома?
— Ахъ, Виталій! Они просто подомъ меня съли, проговорила Люба. — Надо это скорй какъ-нибудь кончить. Мн жизнь не въ жизнь.
— Безъ документовъ и думать нечего внчаться. Ну, что метрическое свидтельство?
— Въ желзномъ шкапу, у папеньки въ контор. Оттуда его никакъ мн добыть невозможно. Я и въ контор-то разъ въ годъ бываю.
— Скверно.
Плосковъ задумался.
— Нельзя-ли какъ-нибудь безъ метрическаго свидтельства? приставала Люба.— Тогда я хоть сейчасъ… Я на все ршилась. Подемъ, повнчаемся и ужъ домой я больше не вернусь.
— Да нельзя безъ документовъ. Надо хоть копію съ метрическаго свидтельства достать. Вотъ я съзжу въ домовую церковь и переговорю, нельзя-ли по копіи метрическаго свидтельства обвнчаться.
— Да вдь какъ-же я копію-то?.. Вдь я вамъ прямо говорю, что мое метрическое свидтельство въ желзномъ шкапу.
— Копію надо достать въ той церкви, гд тебя крестили, или въ консисторіи. Въ какой церкви тебя крестили?
— Да разв меня въ церкви крестили? меня дома крестили. Гд-же это видано, что богатые люди крестятъ дтей въ церкви!
— Ну, да, да… А изъ какой церкви былъ священникъ, который тебя крестилъ?
— Вотъ ужъ этого я, Виталій, ршительно не знаю. Разв я могу это помнить? Я тогда, самъ знаешь. была маленькая, наивно отвчала Люба.
— Надо узнать. Узнай какъ-нибудь незамтнымъ образомъ у отца или у матери. Можно вдь это какъ-нибудь такъ… среди другаго разговора. А безъ этого и копіи достать нельзя.
Люба опечалилась.
— Теперь ужъ узнавать что нибудь незамтнымъ манеромъ нельзя. Сейчасъ поймутъ въ чемъ дло сказала она.— Ушла я изъ дома безъ спроса. Къ кому, зачмъ — они ужъ догадались. Воображаю я, что теперь у насъ дома длается! Маменька рветъ и мечетъ.Я, Виталій, просто даже боюсь домой вернуться.
— Экая ты какая! Ну, какъ-же не узнать, заране, въ какой церкви записано твое крещеніе! досадливо сказалъ Плосковъ.
— Да вдь ты-же объ этомъ мн ничего не приказывалъ.
— Ну, какъ не приказывалъ! Я теб еще на репетиціяхъ сколько разъ говорилъ о метрическомъ свидтельств, о копіи.
— О метрическомъ свидтельств и о копіи ты говорилъ, а чтобы узнать о церкви — ничего не упоминалъ. Что-же намъ длать теперь, Виталій?
— Одно — непремнно узнать, въ какой церкви записано твое крещеніе.
Ліоба помолчала и наконецъ произнесла.
— Ахъ, Виталій, а ужъ я хотла прямо къ теб!…
— Какъ ко мн? Не внчавшись-то?!. испуганно спросилъ Плосковъ.— Нтъ, нтъ, милая, этого нельзя. Это просто невозможно. Ты теперь позжай домой, соври, что была у какой-нибудь подруги и не застала ее дома.
— Да у меня нтъ подругъ.
— Ну, какъ нтъ! А Оля и Маша? Трубачева… Бекасова?
— Да я къ нимъ хожу только по приглашенію и, наконецъ, это было только наше дачное знакомство. На дач знакомы, а въ город нтъ.
— Ну, купи въ магазин какую-нибудь вещь и скажи матери, что ты ходила за покупкой.
— Все равно не поврятъ. Не поврятъ и ужъ будутъ меня караулить и мн тогда одной никуда изъ дома не урваться.
— Боже мой! Да вдь не на привязь-же тебя посадятъ.
— Посадятъ. Или сдлаютъ что нибудь въ род этого. Вдь вынули-же они изъ двери моей комнаты ключъ, чтобы я не могла запираться въ комнат и можно было всегда видть, что я длаю. Ахъ, Виталій! Ты не знаешь, какіе мои родители изверги!
— Полно, полно, милая, это теб только такъ кажется. Твой отецъ премилый, премягкій человкъ — одно только: упрямъ. Позжай домой, старайся узнать изъ какой церкви священникъ тебя крестилъ, и напиши мн объ этомъ, какъ можно скорй, записку въ банкъ, уговаривалъ Любу Плосковъ.
— Ахъ, Виталій! вздохнула Лвэба.
— Позжай, позжай. Въ Пассаж теб тоже не слдуетъ долго оставаться. Тутъ довольно многолюдно, могутъ попасться твои знакомые, передать родителямъ. Прощай, другъ мой… Торопись… Уходи. А ежели видться намъ, то лучше видться на квартир у Кринкиной. Въ среду вечеромъ я буду у ней. Можешь урваться — прізжай.
— Да нтъ-же нтъ. Вдь я теб русскимъ языкомъ говорю, что мн теперь никуда одной изъ дома не урваться — отвчала Люба и уже на глазахъ ея были слезы.
— Урвешься. Богъ не безъ милости. Наконецъ я придумаю что-нибудь другое и сообщу теб запиской. Уходи. Пойдемъ, я тебя посажу на извощика. Вонъ какой-то господинъ съ бакенбардами пристально смотритъ на тебя. Можетъ быть и знакомый. Пассажъ для двушки мсто не вполн приличное. И я-то былъ глупъ, что назначилъ теб свиданіе въ Пассаж! — бормоталъ Плосковъ.
— Ахъ, Виталій, ну, зачмъ ты меня гонишь! Дай ты мн еще побыть и поговорить съ тобой!
— Выйдемъ изъ Пассажа. Лучше мы на улиц поговоримъ.
Плосковъ шелъ впередъ и вывелъ Любу на улицу.
— И ума не приложу, что я теперь буду дома говорить! — вздыхала Люба.
— Послушай, вдь у васъ горничная преданный теб человкъ. Ты можешь съ горничной куда-нибудь отлучиться изъ дома, меня увдомить, а ужъ я тебя укараулю.
— Трудно, но надо какъ-нибудь ухищряться. Ахъ, Виталій, Виталій!
— Садись скорй на извощика. Можетъ быть, тебя еще дома и не хватились, торопилъ Любу Плосковъ.
— Какъ не хватиться! Ну, будь что будетъ! Прощай…— покорно произнесла Люба, крпко пожимая руки Плоскова, съ улыбкой взглянула ему въ лицо и шепотомъ прибавила:— Милый… голубчикъ… безцнный…
— Извощикъ! — крикнулъ Плосковъ и принялся усаживать Любу въ экипажъ. — Ну, а что кстати мой котъ? — спросилъ онъ вдругъ.
— Маменька его выгнала на дворъ и онъ пропалъ.
— Жалко. Прощай… До свиданія… Черезъ горничную и отъ меня будешь получать записки. Прощай… Извощикъ! Пошелъ!
Люба похала домой.

XXIX.

Возвращаясь со свиданія съ Плосковымъ, Люба не безъ трепета приближалась къ своему дому. Она уже напередъ чувствовала все то, что на нее обрушится со стороны матери и отца. Совтъ Плоскова сдлать какую-нибудь покупку въ одномъ изъ магазиновъ и потомъ сослаться, что отлучка изъ дома была сдлана для покупки — она не исполнила. Она ршилась прямо объявить отцу и матери, что ходила гулять, чтобы видться на улиц съ Плосковымъ. Стать, однако, сразу лицомъ къ лицу передъ отцомъ и матерью ей было трудно: она знала, что т ждутъ не дождутся ея звонка у дверей съ чистаго хода, дабы сразу осыпать ее бранью и попреками а потому вернулась домой черезъ кухню. по черному ходу, и прошла къ себ въ комнату. Только спустя полчаса посл ея прихода отецъ и мать узнали, что она дома. Они тотчасъ-же вбжали въ ея комнату. Люба сидла у стола и перелистывала книгу.
— Безстыдница! Срамница! завопила Дарья Терентьевна.— Уйти изъ дома не спросясь, не сказавъ ни отцу, ни матери ни слова! Гд это ты шлялась? Говори!
Губы у Любы затряслись и она отвчала:
— Шляться я нигд не шлялась, а гд была — тамъ меня теперь нтъ.
— Такъ не отвчаютъ родителямъ! крикнулъ Андрей Иванычъ. — Ты должна сказать, куда ходила.
— Ахъ, Боже мой! Да просто прогуляться ходила. Сколько дней дома сидла, такъ нужно-же было мн воздухомъ подышать.
— Врешь, врешь! Ты къ нему ходила. На свиданіе съ Плосковымъ ходила! не унималась Дарья Терентьевна.
— Что къ Плоскову ходила — это неправда, а что видлась съ нимъ на улиц — скрывать не стану.
— Слышишь? Слышишь, Андрей Иванычъ? Ахъ, дрянь двчонка! Она еще сметъ про это безъ стыда и безъ совсти говорить! Ну, нажили мы дочку!.. На свиданіе съ молодымъ человкомъ! Каково, ежели кто-нибудь видлъ тебя изъ знакомыхъ съ нимъ!
Дарья Терентьевна всплеснула руками. Люба иронически улыбнулась.
— Въ самомъ дл, ужасное происшествіе! Съ каторжникомъ меня увидали, съ душегубомъ, съ воромъ, съ мошенникомъ, сказала она.
— Еще разъ теб говорю: не смй такъ отвчать! крикнулъ Андрей Иванычъ. — И вотъ теб мой сказъ: съ сегодня безъ матери никуда! Уйдешь еще разъ одна — велю твою верхнюю одежду подъ замокъ убрать.
— Да нечего дожидаться, когда она еще разъ одна уйдетъ, надо это сейчасъ-же сдлать, прибавила мать.— Безъ меня теперь никуда! Слышишь: никуда! А эту твою раскрашенную Кринкину встрчу, такъ прямо въ лицо ей наплюю. Ты у ней, что-ли, была? Я ужъ и то хотла за тобой къ ней посылать.
— Только-бы себя оскандалили. Нигд я не была. На улиц была и съ нимъ видлась.
— Это ужасъ, что такое! Не смй мн про него говорить! Слышишь: не смй!
Андрей Иванычъ только тяжело вздыхалъ. На этомъ выговоръ и кончился.
— Что тутъ длать съ двчонкой?!.. чуть-ли не въ сотый разъ спросила Дарья Терентьевна мужа, когда они вышли изъ комнаты Любы.
Андрей Иванычъ подумалъ и отвчалъ:
— Да ужъ, по моему, повнчать ихъ, что-ли… Пусть живетъ въ недостаткахъ, коли сама этого хочетъ.
— Нтъ, нтъ! На это я не согласна. Ни за что на свт…
— Да вдь хуже будетъ, ежели…
Андрей Иванычъ не договорилъ.
— Что: ежели?.. Что: ежели?.. приставала къ нему Дарья Терентьевна.
— Да мало-ли что можетъ случиться, ежели двчонка начнетъ бгать на свиданія…
— Нтъ, ужъ этого больше не случится, ни за что не случится. Какъ песъ сторожевой, буду ее караулить, никуда одна изъ дома не уйду, а ежели и уйду,— то сейчасъ все ея верхнее платье подъ. замокъ.
— Все равно не укараулишь.
А Люба сидла у себя въ комнат и думала, какъ-бы ей узнать, изъ какой церкви священникъ крестилъ ее. Сегодня и думать нельзя было выпытывать это у отца или у матери — сейчасъ догадаются, для чего она это спрашиваетъ. Приходилось повременить, показать видъ, что покорилась отцу и матери, перестать дуться, что она и сдлала, выйдя къ обду притворно-веселая. Но отецъ и мать все-таки продолжали дуться на нее сами. Обдъ прошелъ натянуто. Вечеромъ, впрочемъ, были кое-кто изъ родственниковъ и знакомыхъ. Отецъ игралъ въ винтъ, мать услась играть въ мушку. Выла и тетка Любы, старшая сестра ея матери, вдова. Въ карты она не играла, а только сидла около играющихъ. У Любы мелькнула мысль спросить тетку, не знаетъ-ли та, изъ какой церкви священникъ крестилъ ее, Любу, и она тотчасъ-же отозвала отъ стола тетку.
— Послушайте, тетенька Марья Терентьевна, что я васъ хочу спросить, начала, Люба. — Вы помните, когда я родилась?
— Еще-бы не помнить, если покойникъ мужъ и крестилъ-то тебя.
— Вотъ, вотъ… А у меня вчера былъ разговоръ съ одной подругой. Та спрашивала, изъ какой церкви священникъ крестилъ меня. Вы этого не помните?
— Изъ какой… Вотъ ужъ этого-то… Да нтъ, помню… Вы тогда жили на Лиговк, близь Іоанна Предтечи, такъ, стало-быть, приходскій священникъ изъ церкви Іоанна Предтечи тебя и крестилъ.
— Да врно-ли вы это знаете?
— Кажется, что изъ церкви Іоанна Предтечи. Сдой такой священникъ. Да что-же ты у отца съ матерью-то не спросишь! Сестра! Дарья Терентьевна!
— Нтъ, нтъ… Вы теперь не спрашивайте маменьку. Что ее отъ картъ отрывать! перебила Люба тетку.— Я ее лучше потомъ сама спрошу. А что я васъ спрашиваю, такъ думала, что вы тоже знаете.
— Да знаю, знаю… Отъ Іоанна Предтечи. Ты — старшая. Ужъ ежели твои родители внчались у Іоанна Предтечи, то, стало-быть, и тебя крестилъ священникъ отъ Іоанна Предтечи. Сдой такой…
Въ это время игра въ винтъ кончилась и Андрей Иванычъ проходилъ по гостиной, гд сидла Люба съ теткой. Тетка тотчасъ-же остановила его.
— Андрей Иванычъ, вотъ у насъ разговоръ. Вдь вы съ Дарьей и внчались у Іоанна Предтечи, и всхъ дтей крестили у Іоанна Предтечи?
Люба дернула было тетку за рукавъ, но Андрей Иванычъ уже отвчалъ:
— Да, да… Всхъ у Іоанна Предтечи, кром маленькой Кати. А Катю крестилъ священникъ изъ Владимірской церкви, потому что тогда мы уже жили въ Владимірскомъ приход. А вы зачмъ спрашиваете?
— Да такъ, разговоръ.
— Но дтей крестилъ не тотъ священникъ отъ Іоанна Предтечи, который насъ внчалъ, а другой. Я и звалъ тогда вотъ для Любы того, который насъ внчалъ, но онъ былъ болнъ. Это я какъ сейчасъ помню… А когда ужъ другія дти стали рождаться, то онъ умеръ. Это я отлично помню.
Сказавъ это, Андрей Иванычъ отправился въ другую комнату.
Люба сіяла отъ удовольствія. Теперь она знала, откуда надо добывать копію съ метрическаго свидтельства. Добыть свднія о своемъ крещеніи казалось ей очень трудно, но дались они ей легко. Она вздохнула свободно и повеселла.
‘Завтра-же пошлю Виталію записку въ банкъ и увдомлю его объ этомъ’, ршила она.

XXX.

Гости отъ Битковыхъ разошлись рано. Въ двнадцать часовъ была подана холодная закуска и къ часу ночи уже никого изъ гостей не было. Домашніе начали расходиться по своимъ комнатамъ. Дарья Терентьевна принялась было опять выговаривать дочери за утренній поступокъ, но Андрей Иванычъ остановилъ ее, шепнувъ:
— Оставь. Все равно безполезно.
Люба пришла къ себ въ комнату, начала раздваться и чувствовала, что на душ ея было легко — она уже знала, гд нужно добывать копію съ ея метрическаго свидтельства. Снявъ съ себя платье и корсетъ и надвъ ночную кофточку, она тотчасъ ршила написать объ этомъ Плоскову записку, для чего тотчасъ-же раскрыла бюваръ на письменномъ стол и приготовила письменныя принадлежности. Записку она ршила послать черезъ горничную съ посыльнымъ рано утромъ. Приготовляясь писать, она хотла запереться въ комнат, но ключа въ дверяхъ все еще не было.
— Вдь эдакая мерзость! вырвалось у нея.— Ключъ не отдаютъ, платье верхнее грозятся запирать. Словно я арестантка какая!
Но писать покуда она еще медлила изъ опасенія, не войдетъ-ли въ ея комнату мать. Черезъ полчаса мать дйствительно заглянула въ комнату. Она была въ юбк и ночной кофточк и уже мягко проговорила:
— Прощай, непокорная. Что-жъ ты это въ постель-то до сихъ поръ не ложишься?
— Ахъ, Боже мой! Да дайте мн хотъ въ этомъ-то свободу имть! отвчала Люба.
— Свободу… Отъ большой свободы-то вы и балуетесь. Отецъ твой потатчикъ, а ежели-бы были строгіе родители, то за твой давишній поступокъ…
— Ахъ, оставьте, пожалуйста! Довольно.
— Ну, или и цлуй мать…
Люба подошла и чмокнула мать въ щеку. Дарья Терентьевна обвела комнату глазами и замтила разложенныя на стол письменныя принадлежности. Въ голов ея сразу мелькнуло: ‘писать хочетъ. Къ нему наврное къ нему, подлецу’. Дочери она,однако, ничего не сказала и вышла.
Люба вздохнула свободне, но за писаніе письма все еще не принималась, выжидая, не вернется-ли мать. Только черезъ четверть часа подсла она къ столу и взялась за перо. Она писала:
‘Золотой, брилліантовый, безцнный Виталій! Ахъ, сколько я вынесла непріятностей, вернувшись домной со свиданія съ тобой, но за то сегодня-же Богъ послалъ мн узнать то, что намъ такъ нужно. Копію съ моего метрическаго свидтельства надо доставать въ церкви Іоанна Предтечи, которая на Лиговк, такъ какъ крестилъ меня священникъ изъ этой церкви. Это я узнала отъ моей тети незамтнымъ манеромъ, стало быть это врно. Ахъ, если-бы скоре ты досталъ эту копію и поскоре намъ повнчаться! Положеніе мое ужасное. Сегодня мн объявили, что даже верхнюю одежду мою будутъ запирать, такъ что’…
Въ это время скрипнула половица и раздались шаги. Люба вздрогнула и обернулась. Въ комнат стояла мать.
— Покажи, что пишешь!.. произнесла она, и прежде, чмъ Люба успла опомниться, бросилась къ бумаг.
Завязалась борьба. Люба отталкивала мать отъ письменнаго стола, мать старалась оттснить дочь.
— Маменька! Вдь это-же свинство чужія письма читать! кричала Люба.
— Врешь! Никакого тутъ свинства нтъ, кряхтла мать.
Об он схватились за бумагу и скомкали ее. Одна держала за одинъ кончикъ листа, другая за другой.
— Пусти!
— Не пущу!
Мать рванула и вырвала у дочери большую половину листа, такъ что у ней остался только какой-то клочекъ.
— Что-жъ это такое! Помилуйте… Разв можно такое зврство! вопіяла Люба, но мать уже почти бгомъ уходила изъ комнаты.
— Андрей Иванычъ! Андрей Иванычъ! Посмотри-ка, какія у насъ дла длаются! кричала мать, подходя къ своей спальной.
Андрей Иванычъ уже спалъ. Онъ съ испугомъ соскочилъ съ постели, быстро сунулъ ноги въ туфли, накинулъ на себя халатъ и заспаннымъ голосомъ спрашивалъ:
— Что такое, матушка? Что такое случилось? О, Господи!
— Фигурантка-то наша вздумала письма къ нему писать. Вотъ я вырвала у ней…
— Какая фигурантка? Какія письма? Къ кому?
— Дочь, дочь… Къ Плоскову писала, а я и поймала.
Въ спальной было темно и она освщалась только одной лампадкой у образа.
— На-ка, полюбуйся, продолжала Дарья Терентьевна, подавая ему скомканную бумагу.— Да что-жъ ты свчку-то не зажигаешь.
— Сейчасъ, сейчасъ зажгу… Фу, какъ ты меня напугала! Разв такъ можно! Я думалъ, пожаръ.
— Да ужъ пожаръ, по моему, все-таки лучше. Свчка зажжена.
Андрей Иванычъ суетится, расправляя смятую бумагу.
— Ну, что?! торжествующе спрашиваетъ у него Дарья Терентьевна.
— Ничего безъ очковъ не вижу! Гд мое пенснэ?
За дверью раздались рыданія.
— Вонъ какъ забрало! Вонъ какъ плачетъ безстыдница-то! продолжала Дарья Терентьевна.— Да что-жъ ты не ищешь пененэ-то! Вдь нужно-же прочесть.
— Пенснэ въ кабинет. Сходи, пожалуйста.
— Бери свчу. Пойдемъ вмст въ кабинетъ..
Андрей Иванычъ и Дарья Терентьевна отправились въ кабинетъ. Люба лежала на диван въ прилегающей къ спальной гостиной. Когда отецъ и мать показались, она воскликнула:
— Ради Бога! Ради Христа! Не читайте и отдайте мн записку.
— Нтъ, матушка, такъ не длается, отвчала мать, проходя въ кабинетъ.
Люба вскочила съ дивана, забжала впередъ ихъ и упала имъ въ ноги. Она держала отца за полы халата и умоляла:
— Папашенька, не читайте… Всмъ святымъ прошу васъ, не читайте!
Отецъ расчувствовался и сталъ поднимать дочь съ пола.
— Люба, Люба! что ты длаешь! Встань, говорилъ онъ.
Дарья Терентьевна вырвала у него изъ рукъ скомканную записку и быстро вышла изъ гостиной.
Когда онъ вошелъ въ кабинетъ, она уже съ пенснэ на носу при свт свчки разбирала записку.
— Ему, ему пишетъ. ‘Золотой, брилліантовый’.. Вотъ навязался-то чортъ окаянный! Чисто лшій онъ ее обошелъ, сказала она, передавая мужу и ненснэ и записку.
Записка была прочтена. Клочекъ ея, оставшійся у Любы, былъ клочкомъ неисписаннымъ.
— Позоръ, позоръ! Совсмъ позоръ! повторяла Дарья Терентьевна.
Андрей Иванычъ держалъ записку въ рук и молчалъ. Онъ совсмъ ошаллъ, узнавъ содержаніе письма.
— Вдь это, значитъ, убжать сбирается, опять сказала Дарья Терентьевна.— Нтъ, какова дочка!
Андрей Иванычъ по прежнему молчалъ.
— Да что-жъ ты ничего не говоришь-то, Андрей Иванычъ!
— Что мн говорить? Тутъ и говорить нечего, послышался отвтъ.
— Однако, надо-же намъ что-нибудь длать съ ней!
— Что длать?.. Внчать надо съ Плосковымъ, больше длать нечего, ежели не хотимъ, чтобы она насъ осрамила, тяжело вздохнулъ Андрей Иванычъ.
Въ эту ночь отецъ, мать и Люба заснули только подъ утро.

XXXI.

Сильно разстроенный происшествіемъ вчерашней ночи, а потому полубольной, Андрей Иванычъ еле поднялся на утро съ постели. Не мене его съ трудомъ встала и Дарья Терентьевна. Первымъ ея дломъ было взять верхнее платье Любы и убрать въ шкапъ, заперевъ его на ключъ. Затмъ она позвала къ себ горничную и сказала:
— Какъ только замтишь, что Любовь Андреевна собирается куда нибудь уходить — сейчасъ придти и сказать мн. Слышишь?
— Слушаю, барыня.
— Да карауль со хорошенько. Уйдетъ безъ моего вдома — ты ужъ такъ и знай, что я тебя сгоню.
— Да вдь ихъ разв удержишь, ежели он…
— Не разсуждай!
Затмъ въ голов Дарьи Терентьенны мелькнула мысль, что Люба можетъ уйти изъ дома и въ ея, Дарьи Терентьенны, плать, а потому она заперла и свое верхнее платье на ключъ. Когда она несла свое платье, ей встртился Андрей Иванычъ.
— Вотъ до чего довела двченка: платье приходится убирать, сказала она ему.
— Да этимъ не удержишь. Захочетъ убжать, такъ и безъ верхняго платья убжитъ, отвчалъ тотъ.
— Въ морозъ-то? Ну, вотъ еще.
— И на морозъ не посмотритъ.
— Да что-жъ ты меня пугаешь! Сказать разв гувернантк, чтобы та за своей шубкой приглядывала? А то чего добраго Любка въ чужой шуб…
— И это не поможетъ, Не то нужно длать.
А Люба въ это время еще спала.
Началось утреннее чаепитіе. Битковы сидли другъ противъ друга и молчали. Разговаривала только маленькая дочка Катя, сидя около гувернантки. Гувернантка обратилась къ Андрею Иванычу, прося его купить для Кати какія-то учебные предметы, но Дарья Терентьевна перебила ее, проговоривъ:
— Теперь ему не до этого. Пойдете съ Катей гулять и сами ей купите, что надо. Я дамъ деньги.
Когда гувернантка съ двочкой вышли изъ-за стола, Дарья Терентьевна пристально посмотрла мужу въ глаза, подмигнула ему, сдлала тяжелый вздохъ и произнесла:
— Вотъ дла-то!
Андрей Иванычъ молчалъ.
— Надо что-нибудь длать, однако… опять проговорила Дарья Терентьевна.
И на это отвта не послдовало.
— Что-жъ ты молчишь, Андрей Иванычъ! возвысила она голосъ.
— Молчу, потому что вчера еще ршилъ, что длать.
— Потакать двчонк? Нтъ, нтъ, на это ужъ я ни за что не согласна.
— И ты должна быть согласна. Надоло ужъ мн все это!
— Пошлешь за мальчишкой и поклонишься ему? Ахъ, отецъ, отецъ! Взглянись въ зеркало, вдь ты ужъ старикъ, а хочешь унижаться передъ двчонкой съ мальчишкой. Неизвстно кого принять въ свою семью я несогласна.
— Сказалъ, что будешь согласна — и будешь!
Голосъ Андрея Иваныча былъ строгъ.
— Нтъ на это моего благословенія, не дамъ я своего благословенія! все еще не унималась Дарья Терентьевна.
— А я теб говорю, что дашь.
Андрей Иванычъ двинулъ стуломъ и вышелъ изъ-за стола, а черезъ полчаса ухалъ къ себ въ контору.
А Люба хоть и проснулась къ полудню, но съ постели такъ и не вставала. Горничная принесла ей въ комнату завтракъ и кофе. Кофе Люба выпила въ постели, а до завтрака не дотронулась. Дарья Терентьевна раза четыре приходила къ ней, чтобы осыпать ее бранью и упреками, но въ отвтъ ей Люба не проронила ни слова.
Такъ время прошло до обда. Къ обду явился домой отецъ и прямо прошелъ въ комнату дочери.
— Все еще валяешься? сказалъ онъ.— Вставай! Вечеромъ Плосковъ прідетъ. Я послалъ ему записку.
Дарья Терентьевна присутствовала тутъ-же.
— Ты что это? Ты потакать? Все еще не одумался? Нтъ, нтъ, я не согласна! Ни за что не согласна! завопила она.
У Любы мелькнулъ лучъ надежды. Она измнилась въ лиц, но все-таки еще не вря своему счастію, отвчала:
— Ежели вызовете его, чтобы читать ему нотаціи, то я ни за что не встану и не выду къ нему..
— Вставай, вставай и выходи обдать. Никакой ему нотаціи не будетъ, а только попрошу его, чтобы онъ поскоре убралъ тебя отъ насъ.
— То есть какъ это? недоумвала Люба.
— Пустъ скорй беретъ тебя въ чемъ ты есть и внчается съ тобой.
— Папенька! Голубчикъ! радостно воскликнула Люба.
Она хотла вскочить съ постели, но вспомнила, что раздта, и опять потянула на себя одяло.
— Не радуйся, не радуйся, остановилъ ее Андрей Иванычъ.— Вдь приданаго за тобой я никакого не дамъ. Пусть содержитъ тебя чмъ хочетъ.
— Да и не надо намъ никакого приданаго, заговорила Люба.
— Это ты говоришь, а вотъ погоди, что онъ вечеромъ скажетъ!
— И онъ ничего не скажетъ.
— Ну, посмотримъ. Еще разъ повторяю, что, кром подвнечнаго платья, ничего я теб не сдлаю. Внчайся съ тмъ, что у тебя есть.
Дарья Терентьевна кусала губы и сжимала кулаки, но и она заговорила:
— Да нтъ, нтъ! Я и такъ не согласна! Ни за что не согласна. Взять безроднаго къ себ въ родню, видть бдность дочери.
— Насчетъ безродности оставь. Безродность его такая-же, какъ и у насъ съ тобой. Отецъ его купецъ, когда-то торговалъ, но раззорился, а теперь маклеромъ. Насчетъ бдности — бдности тоже не будетъ, а будетъ только недостатокъ. Ну, будутъ жить въ обрзъ.
— И на бдность, папенька, я согласна! воскликнула Люба.
— А ежели согласна, то вставай и выходи къ обду. Вечеромъ женихъ придетъ.
Андрей Иванычъ повернулся и вышелъ изъ комнаты дочери.
Минутъ черезъ десять Люба, уже одтая, вся сіяющая, выбжала въ столовую и бросилась къ отцу на шею, цлуя его въ лицо и бороду.
— Погоди радоваться-то… Возьметъ-ли еще женихъ безприданницу-то, сказалъ тотъ.
Отъ отца Люба кинулась къ матери, но та отстранила ее отъ себя:
— Не желаю я лизаться съ такой дочерью, которая идетъ на перекоръ вол родительской. Ступай прочь…
— Маменька! за что такая жестокость? опять приблизилась къ ней Люба.
— Ну, ну, ну… Я сказала и настою на своемъ, оттолкнула ее еще разъ мать.
— Вспомните, маменька, вдь и вы были молоды!
— Ты меня театральными-то словами не закидывай. Я была молода, но наперекоръ родительской вол не шла.
Обдъ прошелъ вяло. Люба и за обдомъ заигрывала съ матерью, стараясь ежеминутно ей улыбнуться, но мать сидла нахмурившись.
Вечеромъ пріхалъ Плосковъ.

XXXII.

Андрей Иванычъ лежалъ у себя въ кабинет на диван съ сигарой и отдыхалъ посл обда, когда ему доложили о прізд Плоскова. Выдти къ Плоскову хотлось ему торжественно вмст съ женой и дочерью, торжественно прочитать ему нотацію и потомъ уже согласиться на бракъ его съ дочерью. Онъ отправился въ комнату Любы, но Любы тамъ уже не было, она выбжала къ Плоскову въ гостиную. Это обстоятельство нсколько разсердило его. Онъ перешелъ въ спальную, гд сидла жена.
— Вели горничной снять со стны вотъ этотъ образъ да пойдемъ къ шалопаю-то. Пріхалъ ужъ… Надо объявить ему наше ршеніе да благословить ихъ, сказалъ онъ.
Дарья Терентьевна по-прежнему сидла надувшись, хоть и раскладывала гранъ-пасьянсъ.
— Не пойду я. Что мн идти? отвчала она.— Ты затялъ противъ моей воли, ты и ступай. Сердце у меня обливается кровью, что Люба выйдетъ замужъ за проходимца.
— Ну, полно, какой-же онъ проходимецъ! Бдный, ловкій, искательный человкъ, а ужъ проходимческаго ничего въ немъ нтъ. Нахаленъ немножко, но вотъ за нахальство-то мы его и накажемъ тмъ, что выдадимъ за него дочь безъ приданаго.
— Поди ты! Выдашь безъ приданаго, а потомъ расчувствуешься и дашь, махнула рукой Дарья Терентьевна.
— До бдности. конечно, ужъ дочь не допущу. Если будутъ большіе недостатки у нихъ, помогать буду, а капитала не дамъ.
— Помогать! Шутка сказать: помогать! Обстановку квартиры дашь, за уши его по служб въ банк потянешь, а ему только этого и надо. Онъ тебя насквозь раскусилъ.
— Обстановку я дамъ имъ только тогда, ежели ты попросишь объ этомъ.
— Я? Чтобъ я за него просила? Ни за что на свт!
— Не за него, а за дочь.
— И за непокорную дочь просить не стану. А его, этого самаго Плоскова, его и принимать у себя не стану. Пусть одна дочь ходитъ.
— Примешь.
— Андрей Иванычъ, не раздражай меня!
— Да я и не раздражаю, а только говорю, что будешь. Нельзя-же принимать дочь и не принимать ея мужа. Ну, пойдемъ, послушай, какъ я ему прочту нотацію.
— Сказала, что не пойду и не пойду, упрямилась Дарья Терентьевна.
— Однако, должны-же мы оба благословлять ихъ.
— Когда придетъ время благословлять, тогда и позовешь меня, а бесдовать съ нимъ вовсе не желаю.
Андрей Иванычъ тяжело вздохнулъ и отправился въ гостиную одинъ. Плосковъ сидлъ въ гостиной рядомъ съ Любой в. держа ее за руку, жарко съ ней разговаривалъ. Онъ и на этотъ разъ былъ во фрак. При вход Андрея Иваныча онъ быстро всталъ и покорно склонилъ голову. Андрей Иванычъ остановился на значительномъ разстояніи отъ него и старался напустить на себя строгость.
— Не ждалъ я, не гадалъ, молодой человкъ, что вы за вс мои хлопоты объ васъ по банку, за все, что я сдлалъ для васъ, будете сманивать мою дочь бжать изъ родительскаго дома и внчаться съ вами тайно. И это двушку изъ хорошаго семейства,
Плосковъ все еще стоялъ опустя голову и только слегка приподнялъ глаза на Андрея Иваныча и развелъ руками.
— Безумная любовь моя… отчаяніе — заставили это сдлать, пробормоталъ онъ.
— Въ безумную любовь я не врю-съ. Кто безуменъ, тотъ въ сумасшедшій домъ садись, а не подъ внецъ сбирайся, отчеканилъ Андрей Иванычъ. — А ежели двушка нравится, то нужно другимъ какимъ-нибудь способомъ домогаться ея руки, выжидать, а не подговаривать ее бжать. Вдь это все равно, что кража. Такъ только воры длаютъ.
— Папенька… прошептала Люба, стоявшая въ отдаленіи отъ Плоскова, и сдлала шагъ къ отцу.
— Молчи. И теб стыдно. Ты уже всякій стыдъ потеряла, перебилъ ее отецъ.— Вотъ хотъ-бы и сейчасъ… Я призываю его къ себ, призываю по-длу, призываю, чтобы сдлать выговоръ за ту непріятность и переполохъ. Что онъ сдлалъ въ нашемъ дом, а ты первая къ нему выскакиваешь и ужъ чуть не вшаешься къ нему на шею.
— Да вдь женихъ…
— Женихомъ будетъ тогда, когда я благословлю васъ. И не стоите вы, чтобы я благословлялъ васъ, но длаю это, оберегая свой домъ, оберегая имя дочери, которая мн все-таки дочь, боясь скандала и огласки.
Плосковъ въ это время опустился на одно колно.
— Встаньте, молодой человкъ, здсь не театръ. Слушать можно и стоя! — возвысилъ голосъ Андрей Иванычъ и, когда Плосковъ поднялся, объявилъ:— Хорошо-съ, я отдаю за васъ мою дочь, потому что извергомъ никогда не былъ и не буду, чтобы мшать счастью, да-съ… но знайте, что вы берете невсту-безприданницу.
— Мн ничего не надо, Андрей Иванычъ!— воскликнулъ Плосковъ.— Я имю руки и надюсь…
— Пожалуйста, безъ театра. Здсь не театръ, опять оборвалъ его Андрей Иванычъ и прибавилъ:— Ну-съ, такъ вотъ… И знайте, что и потомъ ничего за ней не будетъ. Вы теперь вотъ стоите и думаете: ‘дескать, мягкій человкъ… говоритъ, что ничего не дастъ, а потомъ смилостивится’. Нисколько не смилостивлюсь.
Люба въ это время взглянула на Плоскова и улыбнулась.
— Не улыбайся, не улыбайся. Я твердъ, подхватилъ отецъ. — Благословлю и, кром подвнечнаго платья, ничего не дамъ. Берите въ томъ, что у ней есть.
— Мн ничего не надо, Андрей Иванычъ, опять произнесъ Плосковъ.
— А вотъ посмотримъ, такъ-ли потомъ запоете. Иди, Люба, къ матери и скажи ей, чтобъ она шла сюда съ образомъ,
Но идти Люб не пришлось. За дверью раздались рыданія Дарьи Терентьенны и сама она вышла въ гостиную съ образомъ.
— Вотъ бери… Благословляй… — проговорила она, передавая мужу образъ.
— Да и ты становись со мной рядомъ… Надо вдвоемъ…
Дарья Терентьева не возражала и встала около мужа.
— Ну, а теперь вы вотъ можете на колни… отнесся Андрей Иванычъ къ Плоскову.
Плосковъ взялъ за руку Любу, подвелъ ее къ родителямъ и вмст съ ней опустился на колни. Андрей Иванычъ благословилъ образомъ и передалъ образъ Дарь Терентьевн. Та благословляла, плакала и говорила:
— И только ничего имъ не давай, Андрей Иванычъ, ничего… Не стоютъ они приданаго.
Благословивъ, Дарья Терентьевна обняла дочь и заплакала навзрыдъ. Плакала и Люба.
— Непокорная, непокорная… твердила Дарья Терентьевна.
Къ ней подошелъ и Плосковъ.
— Не стоило-бы васъ цловать, да такъ ужъ только, что будущій зять. И то только по слабости отца, а ужъ совсмъ не по моей вол. Не люблю я такихъ… пробормотала она и сухо поцловала Плоскова.
Обнялъ дочь и Плоскова Андрей Иванычъ и тутъ-же прибавилъ:
— Садитесь на диванъ. Вина-то подать, что-ли, чтобы поздравить?.. спросилъ онъ жену.
— Какъ хочешь. Ты затялъ, ты и распоряжайся.
Андрей Иванычъ веллъ подать вина. Хлопнула пробка бутылки шампанскаго и начались поздравленія. Дарья Терентьевна и тутъ говорила:
— Помимо моей воли это, ршительно помимо.
Объявили о жених и прислуг и сказали, чтобъ и та поздравляла.
Когда поздравленія кончились, Плосковъ спросилъ Андрея Иваныча:
— А мн поцловать невсту теперь позволите, папашенька?
— Да ужъ цлуй. Теперь невста. Все-таки, не за угломъ.
Плосковъ просидлъ у Битковыхъ до полуночи. Онъ чай пилъ и ужиналъ. За чаемъ Дарья Терентьевна перестала дуться на Плоскова и подробно распрашивала его, сколько онъ получаетъ жалованья, награды и вообще сколько зарабатываетъ. Андрей Иванычъ длалъ смту примрныхъ расходовъ своего будущаго зятя при женатой жизни. За ужиномъ Дарья Терентьевна была уже отчасти ласкова съ Плосковымъ и даже положила ему сама кусокъ кушанья на тарелку. Андрей Иванычъ потребовалъ еще бутылку шампанскаго. Говорили о томъ, когда назначить свадьбу. Плосковъ слегка шутилъ. Люба была весела. Они радовались. Они достигли того, чего желали.
Лейкин Николай Александрович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Собиратель редкостей, Лейкин Николай Александрович, Год: 1880
  2. Кое-что великопостное, Лейкин Николай Александрович, Год: 1879
  3. Два соперника, Лейкин Николай Александрович, Год: 1891
  4. Около бегемота и носорога, Лейкин Николай Александрович, Год: 1906
  5. Картежники, Лейкин Николай Александрович, Год: 1880
  6. В маскараде, Лейкин Николай Александрович, Год: 1879
  7. Доктор для тех, которые с жиру бесятся, Лейкин Николай Александрович, Год: 1889
  8. Доктор, каких не любят, Лейкин Николай Александрович, Год: 1889
Электронная библиотека